На похоронах Инокентьева Алексей увидел наконец Пашку Синесвитенко. Мальчонка шел за гробом, рябенький, осунувшийся, с прилизанными вихрами, одетый в чистую сатиновую косоворотку. Жены Инокентьева, Веры Фоминичны, не было: ослабла сердцем.

Простой, обитый кумачом гроб чекисты на руках пронесли через весь город.

Шли за гробом чоновцы с винтовками, шли рабочие с заводов «Гама», «Анатра», «Ропита», шли комсомольцы в застиранных рубахах и железнодорожники — бывшие товарищи Инокентьева по работе. Плотной группой держались чекисты. На древках знамен трепетали черные мотыльки траурных бантов, и люди приноравливали шаги к мерным звукам прощального марша, наполнявшего улицы торжественной скорбью:

Скупые суровые речи были сказаны над раскрытой могилой, и чуть в стороне от богатых мраморных памятников старого Преображенского кладбища вырос свежий холм и утонул под зеленой волной венков, с которых струйками стекали алые ленты: «…верному сыну партии…»

Алексей обождал Пашку у кладбищенских ворот. Мальчонка прошел мимо него, не узнавая. Был он какой-то тихий, будто пришибленный, глаза красные. И горячая, пронзительная жалость к этому маленькому горюну, потерявшему за один месяц сразу двух близких людей, уколола Алексея.

— Пашка!…

Пашка обернулся, посмотрел на окликнувшего его высокого незнакомого чекиста.

Потом на лице его, сменяя друг друга, промелькнули удивление, недоверие, радость…

Он шагнул навстречу, спросил неуверенно:

— Дядь Леша?

— Я. Здорово!

Алексей взял мальчонку за плечи, ласково встряхнул, Пашка смотрел круглыми восхищенными глазами. Таким он еще никогда не видел Алексея: новая гимнастерка, тугая наплечная перевязь, галифе, военная фуражка с коротким козырьком, почти у колена в открытой ременной кобуре — низко подвешенный маузер. Вот это чекист!

Они пошли рядом: Алексей — по мостовой, Пашка — по бровке тротуара. Думая, по-видимому, что Алексей где-то отсутствовал и ничего о нем не знает, Пашка скучным, бесцветным голосом рассказал, что батю кулаки убили за Раздельной, что дядя Вася (Инокентьев) взял его «заместо сына», говорил: «Чекиста с тебя сделаю», так и его тоже убили… Крепко не везло Пашке в этой жизни!…

— Знаешь чего, Павел, — предложил Алексей, — давай вместе жить!

Он принялся расписывать, как здорово они устроятся: все, что есть, пополам. Пашка в школу пойдет. В свободное время будут закатываться на рыбалку, в Херсоне щуки — во, что крокодилы!…

Пашка слушал, блестя глазами. Потом спросил:

— А тетя Вера как?

— Какая тетя Вера?

— Ну, дяди Васина жена?

— А что, тетя Вера маленькая, что ли?

— Не, — сказал Пашка, подумав, — не маленькая… Да как же она без меня-то?

Алексей хотел сказать, что тете Вере нынче с Пашкой туго придется, но сдержался, чтобы не обидеть мальчонку.

— Тетю Веру нельзя кидать, — солидно проговорил Пашка, — с нами будет жить. Опять же по хозяйству поможет, она дюже хозяйственная.

— Так ведь не поедет она, не захочет из Одессы уезжать…

— Куда не поедет?

— В Херсон, говорю же тебе!

Пашка испуганно опросил:

— Уезжаете?

В глазах у него отразился страх: Пашка устал от потерь. Алексей понял это и сказал:

— Неизвестно еще. Но, может, придется. А тетя Вера к нам будет в гости наведываться. То ж не далеко, Херсон. — Он обнял Пашку за спину. — Ну как, заметано?

Пашка долго шел, уставясь в землю, хмуро ответил:

— Нельзя ее кидать, старая она… Без меня теперича совсем одна будет. Вы бы не уезжали, дядь Леша, жили б у нас, места хватит! — и с надеждой посмотрел на Алексея.

Алексей подумал о том, что покойный Василий Сергеевич здорово ошибался в мальчонке. Вольницей его не сманишь. И настаивать было нечестно. В маленьком, двенадцатилетнем Пашке жила большая справедливость.

— Ладно, — сказал Алексей, — посмотрим. Я вот съезжу тут ненадолго в одно место… Может, еще и останусь.

В Одессе, по выражению Кулешова, шла «большая уборка»: город очищали от пятерок и их руководителей. В Тирасполь для усиления уездной чрезвычайной комиссии на время предстоящих операций направлялась группа из семи чекистов. Алексей попросил Немцова отпустить его с этой группой. Выехали они вместе с частями пятьдесят первой дивизии, которой было поручено ликвидировать Нечипоренко.

По плану командования, войскам надлежало прибыть в район Тирасполя за сутки до переправы белобандитов. Не доезжая до города, чтобы раньше времени не обнаруживать своего присутствия, высадиться в степи и ночью занять позиции вдоль Днестра, вблизи бродов, годных для переправы.

Однако, едва проехали треть пути, на станции Еремеевка эшелон догнала тревожная телеграмма: банда форсировала Днестр у села Бычки…

Точно неизвестно, почему засевшие в Румынии белогвардейцы поторопились с выступлением. Вероятнее всего, какую-то роль сыграло то обстоятельство, что из Одессы не вернулись контрабандисты с известием о благополучной доставке Рахубы и оружия. Опасаясь того, что Рахуба попал в руки чекистов и может выдать их замыслы, главари так называемого «бендерского бюро информации» предложили Нечипоренко выступить на двое суток раньше срока, согласованного с Шаворским. Осторожный Нечипоренко, по-видимому, уперся, не же-» лая принимать на себя первый удар. Тогда его вообще отстранили от командования. «Экспедицию» возглавил сам руководитель «бендерского бюро» полковник Батурин и офицеры деникинцы Гукалов, Емельянов и Пшонник. Нечипоренко назначили «консультантом по украинским делам»…

Пасмурным утром, едва рассвело, банду погнали к Днестру. Именно погнали, бдительно следя за тем, чтобы она не разбежалась еще на румынской территории.

Состояла банда из всякого рода дезертиров и уголовников, родом из Галиции, Буковины, Трансильвании, Бессарабии. Пестрый по национальному составу (попадались в нем русские, украинцы, немцы-колонисты, цыгане, поляки) сброд больше месяца содержали в Бендерах, кормили, поили, а затем, вооружив до зубов, бросили на Украину свергать Советскую власть! Бандиты охотно питались на французскую золотую валюту, но боевого духа так и не обрели. Чтобы довести их до границы, нужен был глаз да глаз. Офицеры носились верхом, размахивали пистолетами, материли отстающих на чем свет стоит и в конце концов все-таки доставили банду на границу в полном составе.

На лодках и вброд она переправилась через Днестр напротив хибарки паромщика Мартына Солухо и тут же одержала свою первую и единственную победу.

На границе было тихо. Чтобы не спугнуть бандитов, зная, что в приднестровских деревнях у них имеется немало соглядатаев, пограничники до поры до времени умышленно не усиливали охрану. По их расчетам, впереди было еще двое суток.

Вблизи Бычков находилась небольшая пограничная застава, насчитывавшая всего одиннадцать бойцов, которыми командовал молодой начальник заставы Никита Лукьянов. Когда бандиты начали переправу, он отправил одного из красноармейцев за подмогой и с десятью бойцами принял бой.

Их было одиннадцать, всего одиннадцать молодых ребят, и на каждого приходилось более двадцати озверелых белобандитов!…

В перестрелке были убиты пять человек, остальные, расстреляв все патроны, истратив последнюю гранату, поднялись в атаку, и, скошенные пулеметным огнем, все, как один, сложили головы на отлогом берегу Днестра.

В Бычках бандиты захватили члена волостного исполкома большевика Жежко и председателя комитета бедноты демобилизованного красноармейца Толчева. Их повесили на акации, сорвали одежду и надругались страшно и мерзко…

Банда разделилась. Часть ее во главе с Пшонником направилась в Парканы соединяться с тамошним подпольем, другая, меньшая часть, предводительствуемая Нечипоренко, пошла к деревне Плоски, где должен был поджидать ее Цигальков со своей братией.

Но в Плосках Цигалькова уже не было. Банда его была уничтожена буквально за час до прибытия Нечипоренко. Произошло это следующим образом.

Предупрежденные заранее Галиной Литвиненко, пограничники подвели к Плоскам два эскадрона с пулеметными тачанками. Следуя единому плану, они не собирались завязывать боя с бандитами до назначенного срока, но случилось так, что вблизи деревни банда сама напоролась на них. То ли спьяну, то ли надеясь продержаться до прихода Нечипоренко, Цигальков проявил неожиданную лихость и обстрелял пограничников. Трое бойцов были ранены. Тем не менее эскадроны стали отходить.

Цигальков решил, должно быть, что одержал победу, и, вдохновленный успехом, бросился преследовать пограничников.

— Эх, была не была! — сказал командир отряда. — Не хватало мне еще от бандитов бегать! — и скомандовал атаку.

В течение двадцати минут сравнительно немногочисленная банда была уничтожена до последнего человека.

То было грубое нарушение приказа, грозившее не в меру горячему командиру отряда большими неприятностями. Но судьба на сей раз была за него. Едва закончилась рубка, прискакал связной с донесением о событиях в Бычках и приказом идти навстречу группе Нечипоренко и ликвидировать ее.

Эскадроны выступили немедленно. С новой бандой они сошлись верстах в пяти от Плосок. Развернувшись лавой, пограничники смяли и рассеяли ее по степи. Лишь Нечипоренко и с ним еще нескольким конным бандитам удалось оторваться от преследования и ускакать в направлении Тирасполя, где события приобретали гораздо более сложный оборот.

В Парканах группа Пшонника получила большое подкрепление. В городке вспыхнул давно подготовлявшийся мятеж, к которому примкнуло окрестное кулачье. Когда бандиты подошли к Тирасполю, их насчитывалось уже около семисот человек. Они с боем заняли предместье города, но тут и застряли, остановленные отрядом чекистов и рабочим коммунистическим батальоном…

На тесных улицах Крепостной Слободки рвались гранаты, пулеметные очереди решетили заборы, неровными пунктирами обколупали белые стены хат, и уже в нескольких местах бесцветным на солнце пламенем пылали соломенные крыши, когда подошли наконец части пятьдесят первой дивизии.

Эшелон остановился в степи, не доезжая до Тирасполя: впереди были взорваны железнодорожные пути. Броском преодолев расстояние почти в десять верст, красноармейцы с марша вступили в бой.

Прижатые к Днестру, бандиты попытались спастись вплавь. Их накрыли плотным пулеметным огнем, и на румынскую сторону выбралось не более трех десятков человек. Офицеров среди спасшихся не было. Гукалова захватили живым, прочие полегли на нашем берегу, и только Нечипоренко, пойманный пулей уже на середине реки, навсегда успокоился на илистом дне неширокого тихого Днестра…