Уже ближе к вечеру они наткнулись на следы чьей-то ночёвки — большое кострище и лежанку из лапника в удобной ложбинке меж двух елей.

— Хорошее место, сухое, — одобрил гоблин. — Туточки и заночуем.

— Ура, — выдохнул изрядно утомившийся Стёпка. — И больше я никуда до утра не пойду, хоть ты режь меня.

Он сбросил котомку и повалился на сухой лапник.

— Щас чуток отдохну, а потом и костёр разведём. Здесь можно, здесь никто не увидит, в этой яме.

— Энто не яма, энто лощина, — поправил гоблин.

— Что в лоб, что по лбу, — буркнул Стёпка, с наслаждением шевеля гудящими пальцами ног. — Пусть хоть буерак будет, лишь бы нас здесь никто не увидел.

Смакла подобрал обгоревший с одного конца сук и принялся шуровать им в кострище, пытаясь, видимо, определить, давно ли здесь разводили огонь. Ещё один следопыт выискался, Чингачгук гоблинский.

Услышав его испуганный вскрик, Стёпка взметнулся на ноги… и тоже едва не закричал от ужаса.

Вывернувшаяся из пепла обгоревшая человеческая голова без нижней челюсти жутко смотрела на них пустыми глазницами. Мясо с неё было обглодано не очень чисто, и от этого она выглядела ещё страшнее. Огрызок коричневого уха, оторванная щека, кривые почерневшие зубы… Кто-то скоблил её, недожаренную, огромными острыми клыками, скоблил, урча и плотоядно причмокивая, и облизывался, и высасывал глаза, и вычёрпывал мозг грязными руками и пожирал его…

Солнце ещё не зашло, но мальчишкам показалось, что вокруг них моментально сгустился лохматый лесной мрак, что пугающая тьма окружила их со всех сторон, и в этой тьме уже подкрадывается к ним некто кошмарный, голодный, шибко охочий до сладкой человечины.

Стёпку замутило. Он отвернулся, крепко зажав рот ладонью, и наткнулся взглядом на сваленные под ближайшей елью обглоданные человеческие кости, которые он почему-то сначала совершенно не заметил. Кажется, там лежала нога, несколько рёбер с раздробленным позвоночником и ещё что-то, недогрызенное, с ошмётками мяса, с размочаленными жилами…

— Логово Людоеда! — на весь лес хрипло прошипел Смакла.

У Стёпки по спине побежали насмерть перепуганные мурашки. Он разом вспомнил всё, что говорили про Людоеда тролли и весичи. И надо же было такому случиться, чтобы именно они набрели на стоянку этого гада! Удобное местечко для отдыха нашли, ничего не скажешь. Прямо Сонная лощина какая-то!

Первым его побуждением было убежать отсюда и как можно скорее. И он уже дёрнулся и подхватил котомку, но вдруг опять испытал неуютное чувство раздвоенности. Одна его часть уже готова была нестись сломя голову неизвестно куда, не разбирая дороги, вытаращив глаза и подвывая от ужаса. Но другая — рассудительная и непривычно взрослая — удержала его на месте, заставила шикнуть на запаниковавшего гоблина, спокойно и быстро собраться, выждать какое-то время, напряженно прислушиваясь к лесным звукам, и только потом разрешила, крадучись и оглядываясь, покинуть место жуткой трапезы. И это было правильно, потому что Людоед мог таиться где-то поблизости, он мог услышать их заполошный бег, выследить их, догнать и наброситься, когда они, успокоившись, всё-таки остановятся где-нибудь переночевать.

Побежали они уже потом, позже, и побежали из-за Смаклы. Гукнула вдруг спросонья над их головами какая-то дурная птица, и гоблин, взвизгнув, чесанул в кусты что твой заяц. За ним, естественно, рванул и Стёпка, тоже за компанию неслабо перепугавшись.

Они долго бежали, забыв про усталость и голод, неслись вверх по склону, продирались сквозь кусты и перепрыгивали через корни и ямы, а там, где не могли перепрыгнуть, карабкались на четвереньках, пыхтя и подталкивая друг друга. Их подгонял слепой нерассуждающий страх — и ещё как подгонял! Стёпка ничего не мог с собой поделать. Он помнил, что у него есть подорожный страж, помнил, что ему с таким стражем бояться вообще почти нечего и некого, он понимал, что этот упитанный и не слишком крупный Людоед уж всяко не страшнее оркимага, но… Но он ничего не мог с собой поделать. Оказывается, страх сильнее любого оружия, могущественнее любой магии. И чем быстрее от него убегаешь, тем страшнее тебе становится.

Они бежали и преодолели бегом, наверное, треть того пути, что проделали за день. Потом, когда сил на бег уже совсем не осталось, они ещё долго брели, спотыкаясь и тяжело хватая густой воздух, и всё никак не могли остановиться, потому что страх никуда не делся, он брёл вслед за ними, он щёлкал за их спинами голодными зубами и буравил из затылки плотоядным взглядом.

Смакла повалился в мох первым, за ним упал и Стёпка. Если бы Людоед сейчас вздумал на них напасть, он взял бы их тёпленькими и без особого труда. Стёпка выдохся настолько, что ему казалось, начни сейчас Людоед жевать его хоть с ног хоть с головы, он бы даже и не сопротивлялся.

Беззаботный Дрэга носился над ними, кувыркаясь и ловя мошек. Ему было весело, ему дела не было до их страхов, он вообще, наверное, думал, что это игра такая — бежать наперегонки вверх по склону горы.

Стёпка со стоном перевернулся на живот и сбросил со спины надоевшую котомку.

— Слушай, — вдруг осенило его. — А может, это упырь твой там поужинал. Ты же сам рассказывал, что он на людей охотится.

— Бранда-то? — опасливо протянул Смакла, опасливо косясь по сторонам. — Не-е, не он там был. Упыри, они кровь пить горазды, а мясо не едят. У них и зубы-то меленькие. Людоед там угощался.

— Так убили же его. Голову отрубили и сожгли потом, — сказал Стёпка и содрогнулся, вспомнив отрубленную и зажаренную голову, лежащую в золе.

— Одного сожгли, иной объявился. Мало ли разве в Таёжном улусе людоедов.

— А вдруг он нас по запаху выследит?

— Он давно там был, — сказал Смакла не очень уверенно. — Два дня тому. Лапник уже привял и зола остыла… Он, поди, на охоту сповадился.

Они уставились друг на друга, страшно округлив глаза и боясь пошевелиться. Людоед ушёл на охоту! Он охотится где-то поблизости, совсем рядом! Он может сидеть в засаде вон за той скалой или под той упавшей елью! Он может наброситься на них в любое мгновение, в самый неожиданный момент. Они уже чувствовали на шее его острые клыки, уже ощущали его горячее смрадное дыхание! И смотрела, смотрела на них из золы пустыми глазницами недоеденная полубоглоданная голова без нижней челюсти!

— Я в энтом лесу ночевать не хочу! — проблеял Смакла, вытирая со лба обильную испарину. — Он ить ночами-то и промышлят. Выследит нас и сожрёт.

— Точно сожрёт, — подтвердил Стёпка, хорохорясь для смелости. На душе у него было препогано и даже как-то людоедно. Никогда он ещё не испытывал такого обессиливающего ужаса, никогда не думал, что можно до такой степени потерять от страха голову. Справиться с этим страхом, заставить себя не бояться или хотя бы не бежать прочь сломя голову, было невыносимо трудно. — А ты чего хотел? Он же Людоед! Он жратеньки хочет! Не с голодухи же ему помирать, правда?

Он прижал стража к груди, тот небольно кольнул кожу, заметно потеплел. Работает вражья магия, здесь она, никуда не делась. Что ей Людоед, что ей темнеющий лес. Всех победим, всё преодолеем и превозмогём. Главное ничего не бояться, главное — поверить в свою неизвестно куда запропавшую демонскую отвагу. Мне не страшно, мне не страшно, вот честное слово, ни чуточки я никого не боюсь и даже сам в это почти верю! Стёпка глубоко вздохнул, давя в душе последние очаги норовящего вырваться из глубин подсознания ужаса.

— Ладно, Смакла, не дрейфь. Прорвёмся. Ничего нам этот задрипанный Людоед не сделает. У меня же страж есть. Он с десятью Людоедами справится, не то что с одним, вот увидишь.

— А сам, однакось, эвон как перепужался.

— Это ты меня испугал, когда бежать бросился. Я сразу про всё от страха забыл. Не привык ещё, что меня страж защитить может… Да этот лесной костогрыз, если хочешь знать, сам всех боится. Прячется в лесу, чтобы не поймали его, и нападает на ребятишек и одиноких путников. А мы-то с тобой не одинокие и не ребятишки уже. И страж у нас есть. Меч бы нам ещё тот, оркимагов… Склад, когда его увидел, у него руки так и затряслись…

Стёпка нарочно так трепался, чтобы гоблина отвлечь и слегка успокоить. А то Смакла вконец раскис, того и гляди, опять побежит сломя голову. И Стёпка точно знал, что если побежит гоблин, то побежит за ним и он, и ещё как побежит… Потому что страшно до ужаса.

Всё увереннее приближалась ночь. Солнце давно скрылось за сопками. И хотя в небе ещё пламенели редкие перья облаков, на востоке небо уже сделалось тёмно-фиолетовым. Воздух медленно остывал. В низинах заклубился влажный сумрак, дневные птицы примолкли, а ночные наоборот проснулись… Лучше бы они не просыпались. А то кулдыкают прямо над головой дурными голосами — сердце каждый раз в пятки проваливается.

Пора был искать подходящее место для ночёвки.

— Костра жечь не будем, слышь, Стеслав, — прошипел гоблин. — Он на костёр как раз и выйдет.

— Замёрзнем же.

— Не. Лапника наломаем, да в нору какую-нито забьёмся. Вдвоём не замёрзнем. Мой батя по зиме, бывало, и в сугробе переночёвывал.

— Ладно, — вздохнул Стёпка. — Тебе виднее. Давай, ищи какое-нибудь укрытие. Только чтобы змей там не было. И людоедов.

— А почто я?

— А по то, что ты тайгу знаешь, а я человек городской, к лесу непривычный.

Гоблин не нашёл, что возразить, завертел головой:

— Поведаешь мне опосля.

— О чём?

— Об демонском граде.

— Поведаю. Как устроимся, так сразу и поведаю. Вместо колыбельной. Спокойной ночи, малыши, называется.

Дрэге колыбельная не требовалась, он уже спал, уцепившись за котомку, только хвост свисал чуть ли не до земли.

Смакла присматривался, принюхивался, вертел головой по сторонам, наконец решился:

— Тута укроемся, под елью. И со спины никто не подкрадёт… — он запнулся и сказал уже другим, глухим и безжизненным голосом. — Глянь-ко туды, Стеслав. Токмо голоса не подавай, коли помереть не хочешь.

Гоблин медленно, как во сне поднял руку и показал за Стёпкину спину. Лицо его побелело, рука заметно тряслась.

Стёпка, скрипнув заржавевшей от страха шеей, с трудом оглянулся: неужели Людоед? А сам уже стража на груди поскорее нащупал.

Метрах в ста от них, ниже по склону неторопливо пересекал прогалину одинокий всадник. Он ехал, низко склонив покрытую капюшоном голову, словно высматривал что-то на земле; серый плащ полностью скрывал его фигуру, над плечом покачивалось высокое копьё. Конь казался чёрным, он осторожно переступал ногами, его грива длинными космами свисала чуть не до земли. Не оглядываясь, почти беззвучно, всадник проплыл вдоль кромки леса и скрылся за скалой.

Мальчишки постояли немного и, лишь убедившись, что незнакомец отъехал достаточно далеко и уже вряд ли вернётся, двинулись в противоположную сторону, благо им с этим всадником было не по пути.

— Кто это был? — тихонько спросил Стёпка.

Гоблин пожал плечами, но Стёпке показалось, что младший слуга знает, кого они видели, знает, но говорить отчего-то не желает.

— Весич? — всё-же спросил Стёпка.

Смакла помотал головой.

Жаль, подумал Стёпка, лучше бы весич.

— Но не оркимаг же?

— Хужее, — выдавил гоблин. — Хужее оркимага.

— Людоед что ли?

— Не, — ещё раз мотнул головой гоблин и больше из него не удалось вытянуть ни слова.

После этого устраиваться на ночёвку здесь, где только что проехал таинственный всадник, не хотелось. Даже если он и не вернётся, всё равно не хотелось. Поэтому они прошли ещё немного, а потом ещё, и ещё, и ещё. И всё им казалось, что они ушли недостаточно далеко. Уже сделалось окончательно темно, и лишь полная невозможность различать перед собой дорогу вынудила их остановиться. Выбирать было особенно не из чего, и они просто забрались под огромную разлапистую ель. В глубине было тесно, но сухо и уютно. Нависающие густым шатром ветви укрывали их почти непроницаемым пологом. Толстый слой хвои позволял лежать прямо на земле. Мальчишки скинули мешки, устроились как получилось. Стёпка даже ухитрился вытянуть гудящие ноги. Голода он не чувствовал, хотя за весь день считай почти ничего не съел.

Гоблин долго копался в своём мешке, собираясь, видимо, основательно подкрепиться, но вдруг насторожился. Услышал что-то. Слух у него был не в пример острее Степкиного.

— Что?

— Помстилось, — выдохнул гоблин. — Вроде как сучок сломился.

Он глотнул из бутыли, вытер губы рукавом.

— Вода? — спросил Стёпка.

— Сидр яблочный разбавленный, — протянул бутыль Смакла.

Неподалёку в самом деле звучно хрустнула ветка. Стёпка так и замер с полным ртом вина. Кто-то шёл по лесу, давя тяжёлыми ногами ветки и кусты вереска. Мальчишки замерли, словно загнанные кролики. Смакла припал к земле, вжался в неё, не дышал. Стёпка глотнул, не мог больше держать жидкость во рту, и ему показалось, что его звучный глоток разнёсся на всю притихшую тайгу.

Шаги приближались и, надо сказать, не похоже было, что это шёл человек. Люди так не ходят. И точно — звякнула о камень подкова, шумно, с фырканьем выдохнула лошадь. Всадник?

Стёпка очень осторожно отвёл в сторону колючую ветку. Тот самый всадник в плаще и с копьём неторопливо подъезжал к их ненадёжному убежищу. Лица его в темноте было не разглядеть, конь и всадник сливались в одну большую, неотвратимо приближающуюся неприятность.

Кажется, пришло время поработать стражу — рука привычно скользнула за пазуху. Стёпка неотрывно следил за всадником. Ясно было, что тот не случайно появился именно здесь, ведь совсем в другую сторону ехал, когда они его в первый раз увидели. Если это они его тогда видели.

Конь шагал размеренно и как-то равнодушно. Всадник слегка покачивался в седле, ехал, не поднимая головы. Было в его фигуре что-то неживое, мертвящее, смерть так иногда рисуют, только вместо копья коса должна быть.

Всадник приблизился, он был большой, высокий, а копьё вздымалось ещё выше… И проехал мимо, в двух шагах от затаившихся мальчишек. Копьё задело ветку, конь махнул хвостом, и тьма поглотила их, и шаги растворились в ночной тишине.

Стёпка выдохнул и разжал руку. Пронесло, кажется. Он оглянулся на гоблина. Смакла был бледнее смерти, его всего трясло. Стёпка страха не чувствовал, хватит, перебоялся уже. Он наоборот даже как-то слегка жалел, что не пришлось сразиться с этим странным лесным прохожим, вернее, проезжим.

— С-старуха-с-Копьём, — прошептал гоблин, едва шевеля непослушными губами. — Выследила, углыда. Бечь надоть, Стеслав. Она нам таперича покою не даст.

— А зачем? — спросил Стёпка. Бечь ему уже никуда не хотелось, набегался уже так, что ноги отваливаются. — Она нам ничего плохого не сделала. Мимо проехала и даже не заметила, — а сам подумал, что вот она какая, Старуха-с-Копьём. То-то странным чем-то от неё за версту разит.

— Дважды она нам являлась, нежить проклятущая. Утекать надоть, покудова в третий раз не явилася, — Смакла торопливо заталкивал в мешок припасы, промахивался в темноте, что-то сыпалось на землю, он сгребал вместе с хвоёй, ругался сквозь зубы. — У-у, злыдня, ни передохнуть таперича, ни глаз не сомкнуть.

— Давай лучше костёр разведём, — предложил Стёпка. — Тролли говорили, она огня боится.

— Тут-то Людоед к нам в гости и припожалует. На угощение.

— Ну и угостим его… Промеж ушей.

— Не верю я твоему оберегу. Обманет. Бечь надоть отседова подале.

— А Людоед Старухи разве не боится? Или они заодно здесь? В гости друг к другу ходят, человечинкой делятся.

Смаклу аж перекосило всего:

— Вот ты сам у него и поспрошаешь, когда он тебя жарить возьмётся… Чево делать, слышь, Стеслав? Кумекай шибче своей демонской головой, покудова она не возвернулась. Мне помирать энтим летом несподручно.

Гоблин чуть не плакал. Стёпка понял, что поспать спокойно не получится, не даст ему поспать этот перепуганный гоблинёнок, так и будет до утра зубами стучать и тормошить, если от страха раньше не помрёт.

И он покумекал, и его демонская голова додумалась только до того, что неплохо было бы вскарабкаться на дерево и заночевать на нём, потому что Старуха на дерево явно не полезет, а Людоеда, если он их вдруг всё же выследит, можно будет просто спихнуть, дав ему хорошенько пяткой в лоб.