Зима кончилась так же незаметно, как началась. Прошел лед на Неве, зазеленели деревья на набережной.
Приняв у Зберовского последний зачет, Сапогов дружелюбно на него взглянул, поздравил с переходом на четвертый курс. И вдруг предложил:
- Знаете что? Совет съезда горнопромышленников просит прислать в лабораторию на донецкие рудники одного студента. В Южно-Русское акционерное общество. До осени. Не угодно ли поехать?
Гриша вспомнил недавнюю ссору в мансарде. Земляки друг с другом уже совсем не разговаривают. Обросимовским гимназистам на лето репетитор не нужен, будут отдыхать. А кроме Нижнего Новгорода и Петербурга, ему еще бывать нигде не приходилось.
- Спасибо, Георгий Евгеньевич, с каким удовольствием поеду! Вот спасибо! Поеду, конечно.
…Войдя в вагон третьего класса, грязный, пахнущий карболкой, он почувствовал себя так, будто поднялся на борт корабля, отплывающего в неведомые страны. Стоит ли думать о душном сумраке вагона, если впереди зовет и манит солнечный, прекрасный мир?
Что представляется ему - где он будет послезавтра? «Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии…»
В фонарях над дверями мигали огарки свечей. Зберовский залез на верхнюю полку, постелил шинель и лег, сунув тощий парусиновый чемодан под голову.
Внизу расположились угрюмый парень с гармошкой, женщина с плачущим ребенком. Немного позже другую верхнюю полку, напротив, заняла девушка, по-видимому курсистка.
Увидев ее, Зберовский растерялся. У девушки были тонкие черные брови, длинные ресницы, прикрывавшие глаза. Грише показалось, что краше ее он не встречал еще никого.
Через минуту, осмелев, он двинулся к краю полки и спросил:
- Вы, коллега, не химичка случайно?
Девушка посмотрела ясными глазами, улыбнулась, опустила ресницы.
- Нет, я на Высших медицинских курсах.
На. ходу поезда вагон позвякивал, скрипел, раскачивался; огарки в фонарях то вспыхивали желтоватым светом, то потухали.
- Билеты ваши приготовьте! - объявил появившийся внезапно кондуктор. - Куда едете, барышня?
Гриша не поверил собственным ушам: девушка назвала станцию, до которой надо ехать и ему. Его будто жаром обдало: «Судьба!»
Через полчаса он знал уже, что спутницу зовут Зоей Терентьевой; ее старший брат - инженер на руднике; там она будет жить целое лето.
А весь следующий день они простояли бок о бок у окна. Ветер трепал их волосы. Они говорили, пели, хохотали, кричали друг другу о чем-то. Пассажиры посмеивались, глядя на них.
Разве теперь ей и даже всем без слов не очевидно, что для него она - единственный, неповторимый и самый нужный, самый близкий человек?…
К концу третьих суток пути они приехали.
Поезд остановился на маленькой станции. Водонапорная башня, запертый на замок сарай, несколько каменных домиков, окруженных кустами. Со всех сторон - степь. За степью только-только закатилось солнце, на западе над горизонтом безмятежно светит яркая золотая полоса.
Гриша шел следом за Зоей. Нес лакированную круглую картонку, чемодан, свою шинель и женское пальто, чайник и тяжелую корзину, перевязанную ремнем.
- Ваня! - воскликнула Зоя и побежала, прыгая через рельсы.
Навстречу им спешил, конечно, ее брат. Он был смуглый от загара, бритый, в чесучовом пиджаке. Фуражка же на нем форменная, с молоточками, но без кокарды, откуда видно, что он - горный инженер на частной, а не на казенной службе.
Зоя, подбежав, целовалась с братом, - а чтобы целоваться, чуть привстала на цыпочки. Наконец она обернулась назад:
- Знакомьтесь, господа. Вот - Гриша, мой хороший приятель.
Зберовскому, пока они были в вагоне, все казалось проще. Сейчас он неожиданно заробел. Вдруг почувствовал себя желторотым юнцом. К тому же обе руки у него заняты вещами. Сперва он вообще не нашелся, что сказать. Лишь растерянно переступал с ноги на ногу.
Иван Степанович рассмеялся:
- Батенька мой! Да эк она вас нагрузила! - И почти силой отнял у Зберовского корзину и пальто.
Из-за станционных домиков к ним подкатил высокий, несуразный экипаж, запряженный парой лошадей. Экипаж напоминал ладью на колесах.
Иван Степанович бросил кучеру:
- Вещи прими! - И пригласил Зберовского: - Садитесь в коляску. Вы к нам, надеюсь? Прошу!
- К нам, к нам, - вмешалась Зоя. - Пусть у нас хоть до завтра побудет.
Еще больше застеснявшись, Гриша начал объяснять, что здесь он, собственно, по вызову Южно-Русского общества каменноугольной промышленности; ему надо срочно посетить лабораторию; профессор Сапогов велел…
- Ну, если очень уж торопитесь, завтра вас туда и отвезем, - сказал Иван Степанович. - Пожалуйста, батенька, без церемоний!..
После захода солнца небо быстро темнело. Зажглись звезды. Лошади бежали крупной рысью, - коляску встряхивало на ухабах. Степь вокруг благоухала горьковатым, пряным запахом полыни.
Гриша уже не помнил о своем недавнем смущении. Его будто снова подхватила прежняя волна удач и радостей. Он вглядывался в темноту, в которой чудилось притаившееся счастье, какие-то загадки, оживающие смутные мечты.
Вдали красными огнями полыхает зарево.
- Вон, где огни, - коксовые печи, - говорит Иван Степанович, обращаясь к Грише. - Там ваша лаборатория по соседству. А наш рудник - слева. Называется - Харитоновский рудник. Рудничишко скверный, к слову доложу… Смотрите, шахтеры ночной смены идут!
Во тьме, возле еле видного бугра, медленно движется цепочка негаснущих, слегка колеблющихся искр.
- Шахтеры - каждый с лампой?
- Да, каждый с лампой.
Ехали долго, но Грише хотелось, чтобы это никогда не прекращалось: теплый-теплый вечер, дробно выстукивают копыта лошадей, сказочные огоньки, и на душе - ощущение близости Зои. И вон она сама. Временами ее голос, смех. Светится ее белое платье.
А в воздухе теперь нет аромата полыни. Пахнет каменноугольным дымом.
Из мрака точно вырываются и снова исчезают очертания бедных построек, вдруг - силуэт большого здания, опять - избушечки вроде землянок. Где-то тяжко охает паровая машина…
И лошади и колеса экипажа разом остановились.
- Вот мы и дома, - сказала Зоя.
Вероятно, их ждали. С крыльца, с фонарем в руке, сбежала остроносая старуха, дальняя родственница Терентьевых; звали ее тетей Шурой. За ней следом - толстая, огромная кухарка. Обе, вскрикивая, кинулись к Зое. Шумят, обнимают. Кухарке кажется, будто Зоя похудела за зиму:
- Он, барышня! Чи не кормилы вас в Петербурзи, чи як?
Все вошли в дом, а восклицания и здесь еще продолжались.
В просторной столовой на стенах висели копии с трех известных картин. Посередине - стол, поодаль - дряхлое пианино.
Кучер внес вещи, и Иван Степанович отдавал ему какие-то распоряжения. Зберовский краем глаза оглядывал всех. О нем пока словно позабыли.
Лишь сейчас он заметил, как сестра и брат походят друг на друга Та же линия тонких, чуть приподнятых бровей, прямой нос, резко очерченные губы. Однако было в них обоих и нечто ощутимо разное. В глазах Зои - ясная улыбка, теплота и вера в свою счастливую звезду, временами вспышки озорства. А на лицо Ивана Степановича нет-нет, да ляжет угрюмая тень. За его, видимо, привычным, ровным добродушием проглядывает не то усталость, затаенная забота, не то более глубокий внутренний разлад.
Кухарка доставала из буфета посуду, ставила на стол маринады и соленья. И все почти тотчас уселись за ужин.
Поначалу речь пошла о Петербурге. Зоя и Зберовский отвечали на вопросы. Потом, повеселев после рюмочки вина, Иван Степанович принялся рассказывать и про свои студенческие годы:
- Жили-то как, батенька мой! От этаких высот до этаких низов. Всякие были среди нас. У одних - поместья, виллы за границей, у других - в кармане только табачные крошки. Я, признаться, к богачам тянулся, хоть даже крошек-то порой в кармане не случалось. Ну, и влип один раз в пренеприятную историю. Меж двух огней, как говорят. Скандал! Тут - арестовали за политику студента… мы были на младших курсах, арестованный - со старшего. На сходке, понятно, захотели протест объявить. А курс наш - помню, как сейчас, - раскололся на две половины. Не сошлись во мнениях. Что прикажете делать? Крик подняли - хоть святых выноси. От богатых лишь один требовал протеста, бирюк был по характеру, очень странный студент. Тогда, на сходке, он и втравил меня в эту историю. Колоритная по-своему фигура. - Терентьев посмотрел на сестру: - Жалко, ты его не знаешь…
Вдруг наступило напряженное молчание.
Не постучавшись в дверь, в комнату заглядывает некто бородатый, с очень низким лбом, с усмехающимися хитрыми глазками. Гриша позже узнал, что это приказчик и правая рука хозяина рудника. Приказчик мотает головой, скорей не в знак приветствия, а повелительно, показывая жестом на выход:
- Иван Степанович, Харитонов кличет вас. Щоб зараз!
- Сейчас, - ответил Терентьев и, весь сникнув, поднялся из-за стола.
Зоя, должно быть, захотела сгладить неловкость момента. Она как бы подхватила прерванный разговор:
- Постой, Ваня! Ты о ком рассказывал - кого же я не знаю? Не Завьялов?
- При чем Завьялов! Нет, Лисицын по фамилии со мной учился, я имел в виду…
И Терентьев, не окончив, заспешил вдогонку за приказчиком. А Зберовский подумал, что ослышался. Едва ли не испуганно воскликнул:
- Лисицын?!
- Лисицын, - подтвердил Иван Степанович уже с порога. - Вы извините, дело у меня.
Вспомнив, что Лисицын - тоже горный инженер, Гриша начал быстро комбинировать в уме: во-первых, здесь, бесспорно, не другой, а именно тот самый Лисицын; во-вторых, Терентьев, значит, даже может быть осведомлен в подробностях промышленного фотосинтеза; в-третьих, Терентьеву, надо думать, известно, где Лисицын теперь.
Дверь за Иваном Степановичем давно захлопнулась. Гриша с уважением поглядел на покинутый им стул.
Зоя разговаривала с теткой:
- Харитонов все по-прежнему?
- Еще хуже стал.
- Ну, а Ваня как?
Старуха вздыхала и вздыхала:
- Ох, милая, чем это кончится!..
Прислушиваясь к непонятным репликам и вздохам, Зберовский ждал Терентьева. Молча складывал из хлебных крошек замысловатый вензель.
Иван Степанович вернулся бледный. Взялся было за стул, но не сел, а оттолкнул его. Не сказав ни слова, принялся шагать по комнате.
Зоя сразу встала:
- Ваня, что с тобой, голубчик? Харитонов что-нибудь?…
- А! - неожиданно вскрикнул он и затряс перед собой кулаками. - Доведет меня, проклятый! Или со мной что-либо случится, или с рудником. Вот увидишь! Каждый день толкает на преступление! Каждый день!..
Все затихли. Зберовский поднял изумленные голубые глаза.
Через минуту Иван Степанович занял свое место за столом и, криво улыбнувшись, посмотрел на гостя:
- Вы извините, бога ради. Тут у слона не выдержат нервы.
Еще немного спустя он с мрачным видом посоветовал:
- Никогда не поступайте на службу к мелким владельцам.
- У крупных, - вежливо спросил Зберовский, - вы находите, приятнее служить?
Вместо ответа Терентьев скомкал салфетку, швырнул ее себе на колени. Было ясно, что он сейчас не в состоянии поддерживать какую бы то ни было беседу.
После ужина он вышел из столовой. Слышалось, как он ходит по соседним комнатам. А Зоя придвинулась к Грише.
- Харитонов - это хозяин рудника, - шепотом объяснила она. - Ужасный старик! Плюгавый, лысый, изо рта желтые клыки торчат. Он Ваню замучил. Скаредный да вздорный. Ваня подписал контракт и дождаться не может, когда истечет срок. Харитонов ему даже снится, представьте себе. А неустойка по контракту громадная, заплатить ее - таких средств у нас нет…
И зачем-то Зоя добавила, что все их деньги - лишь небольшое наследство чиновника-дяди. Их очень мало; они - едва-едва ей на студенческую жизнь.
Позевывая, тетя Шура принесла лото. Разложили карты, но игра шла невесело. Наконец к ним заглянул Иван Степанович, пригласил Зберовского идти укладываться спать:
- Постелено для нас обоих в моей спальне, если вы не возражаете…
Они отправились вдвоем. Прежняя мысль не оставляла Зберовского. Он пристально посматривал на Ивана Степановича, выжидая удобной минуты, чтобы заговорить про Лисицына. Терентьев же разделся по-солдатски быстро, рывком закрылся одеялом, сказал: «Покойной ночи» и отвернулся к стене.
Утром, сквозь сон, до Гриши донеслось - где-то близко пела Зоя:
- Вставайте, вставайте завтракать! - крикнула она и постучала в дверь.
За окном сияло небо. На пол, освещая пеструю ковровую дорожку, падал четырехгранный солнечный луч.
Постель Ивана Степановича была пуста. Гриша заторопился:
- Встаю, Зоечка! Доброе утро! Поздно сейчас?
- Встанете - узнаете… Ну, так и быть скажу: четверть десятого.
Когда он пришел в столовую, обе хозяйки, Зоя и тетя Шура, чинно сидели за самоваром. Зоя - гладко причесанная, в синем платье - вдруг принялась смеяться и дразнить:
- Ой же вы спали! Ой храпели!..
Он густо покраснел, взял с тарелки горячий пирожок, откусил и не показал виду, что обжегся.
- Ваня в шахту уехал. Вам просил передать, чтобы простили его за вчерашнее, - говорила Зоя. - Вы на нас не сердитесь?
- Да что вы! Как можно!
- Не сердитесь? Правда? - Взгляд Зои теперь лукавый, в искорках. - Господи, а я боялась - вы закричите: «Ноги моей в этом доме не будет!» Кстати, обещайте не забыть нас. Извольте появиться не позже субботы. Обязательно… А то дружба врозь.
А лошади для него, оказывается, уже поданы. Все именно так, как он еще вчера, на станции, сам попросил у Терентьева: экипаж ждет во дворе с девяти часов.
И вот - настало время.
Позавтракали. Он взял свои вещички. Зоя вышла его проводить. Кучер сел на козлы.
Но они еще долго простояли рядом на крыльце - Гриша все не мог решиться выпустить Зоину руку из своей.