Стояла полуденная жара. Жужжали мухи. В конюшне лошади били копытами о доски пола.
Петька открыл глаза, и сразу ему пришло в голову: ночь, звезды, гладкие стеклянные кружочки. Вскочил, пошарил рукой в кармане. Нашел только острые осколки стекла.
Хотелось заплакать от досады. Какие же блюдечки были хорошие! Хоть бы одно из них не раздавилось, уцелело. Петька, наверно, заплакал бы - он вытряхнул осколки на лавку, разглядывал их, - но тут в комнату вошли Черепанов и Макагон.
Макагону, как говорится, повезло. В злополучную смену, когда команду вызвали на «Святой Андрей», было не его дежурство. Только трое спасателей остались живыми, если не считать Терентьева, - те трое, которые той ночью не могли прибежать на звон колокола: они ушли вечером, нанялись копать колодец в деревне, верстах в пятнадцати от станции. И Терентьев не знал тогда, где они находятся.
- И меня на войну, - сказал Макагон Черепанову, перешагнув через порог, - и тебя на войну. Та на що ця пийна треба! А если ты хромой, так воны не дывляться… Побачь як. Не поможет тебе белый билет. Забреют! Як пить дать, и не згадывай…
Макагон отстранил Петьку, смахнул его стеклышки на пол, уселся на лавку. Был он большой и нескладный. Сел и вздохнул так громко, как паровая машина у шахты.
- Моблизация, - произнес он непонятное слово.
Дядя стоял у стола, теребил пальцами бороду - из бороды торчало сено, - смотрел на Макагона с выражением скорби и беспокойства. Такой же взгляд у него был в тот памятный миг, когда на двуколке приехал Терентьев, крикнул, что вся команда осталась под землей.
Петька насторожился и слушал.
- На що воны народ чепают? - шепотом спросил Макагон. - Бились бы цари - Николай с Вильхельмом. На саблях чи як. Кому треба. Мало по рудникам народу сничтожили… Та на що сдалась ця вийна?
Петька представил себе: два царя, в золотой одежде, как попы, в золотых коронах, с саблями в руках, идут по степи навстречу друг другу. Идут и размахивают саблями. Интересно даже. Но почему дядя Черепанов с Макагоном так встревожились? Что им, разве жалко царей? Ну, пусть цари…
- А как оно будет? Дядь?… - вмешался он в разговор.
- Как? - переспросил Черепанов. Повернулся, взглянул мрачно, будто размышляя, ответить ему или нет. И, дернув себя за бороду, сказал: - Обыкновенно, стало быть. С немцем будет война!
С тех пор, что ни день, Петька видел: уезжали в город новобранцы. Одни шли на железную дорогу молча, другие выкрикивали песни отчаянными голосами. Плакали провожавшие их женщины.
На «Магдалине» за высоким забором, около дома, где жили инженеры, часто играли нарядные дети - два мальчика и девочка. За этим забором все казалось красивым: и клумбы с цветами, и подстриженные кусты акаций, и трепещущие на ветру белые полосы занавесок на террасе. Один мальчик здесь был сыном управляющего Пжебышевского, а остальные двое, брат и сестра, - дети инженера Дубяго.
Однажды, пробежав по степи за уходящими новобранцами, Петька с Данилкой и Васькой очутились недалеко от «Магдалины». Решили зайти посмотреть, что делают инженерские дети. Пришли, тихо залезли на забор.
Девочка сидела на скамейке, держала на коленях книгу, а мальчики, оба в коричневых сандалиях и матросских рубашках с синими воротниками, взявшись за руки, подскакивали и приговаривали:
- Эй, вы! - окликнул их сверху Данилка.
Мальчики остановились, подняли головы - перед ними на заборе непрошеные гости.
- Давайте, - предложил Данилка, - в войну будем играть.
Мысль поиграть тут в садике с господскими детьми была для Петьки недосягаемо заманчивой.
Один из нарядных мальчиков, молодой Пжебышевский, помолчав, наконец согласился:
- Ладно, слезай. Только вы будете немцы.
Васька Танцюра продолжал сидеть на заборе, а Петька, робея, спрыгнул следом за Данилкой. Уж очень хотелось ему пройтись по желтому песку дорожек, полюбоваться на клумбах цветами - они, наверно, душистые. И такие яркие, пестрые: красные, оранжевые - всякие.
Девочка поднялась со скамьи. Она была в светлом платье, с большим бантом в волосах. В руках у нее открытая книга с раскрашенными картинками.
- Дай поглядеть, - попросил Петька, заметив картинки.
Девочка неожиданно сморщилась, сделала брезгливую гримасу.
- Фу, - сказала, - уходи. От тебя конюшней пахнет.
Петька смутился. А мальчики в матросских рубашках, скаля зубы, обнюхивали его, отворачивались, ржали по-лошадиному:
- И-и-и, от него конюшней пахнет! И-и-и! Ты с конями, наверно, живешь? Как лошадь! И-и-и!
С террасы на шум вышла высокая седая барыня. Поправляя рукой прическу, она прошла по аллее, остановилась перед Петькой. Данилка успел шмыгнуть в кусты, быстро влезть на забор. Заговорила, глядя строгими, холодными глазами:
- Ты чей? Как сюда попал? Украдешь еще что-нибудь. Какой ты грязный! Вот я узнаю, кто твои родители… Смотри, чтобы не смел в другой раз здесь появляться!
Петька молча кинулся к забору и почувствовал на себе злорадные взгляды молодых Пжебышевского и Дубяго.
- Оборванцы! - крикнула вдогонку барыня. - Распустились совсем!