Еще в прошлом году, когда Алексея Прокопьевича Сычугова хотели призвать в солдаты, он дал кому-то взятку и поступил на рудник кладовщиком. Так спасся от позиций. А на торговлю в лавке служба не повлияла. Выручка шла неплохо. За прилавком с утра до ночи стоял приказчик, старичок Пал Палыч; днем жена присматривала за торговлей, вечером - сам Алексей Прокопьевич подсчитывал чистоган.
Свергли царя - Сычугов с тайным сожалением вздохнул, но все же прицепил на грудь красный бант.
Кое-как прошло лето. За ним наступила тревожная осень семнадцатого года. И теперь Алексей Прокопьевич потерял покой. Никогда этого раньше не случалось: он начал бояться шахтеров. Те же самые люди будто и кланяются ему, как прежде, а вот смотрят совсем по-иному. Взгляд у людей стал хмурый и дерзкий. Прочие еще туда-сюда, а которые с фронта приехали…
«Зверье, - размышлял он, - сущее зверье! Либо лавку разграбят, либо самого убьют».
Каждый день приносил ему новые неприятности. «Уж на что паршивец Петька, и тот бунтовать норовит. Столпотворение, истинный содом!»
С Петькой Шаповаловым вышла такая история. Приказчик послал Петьку отнести пакет с товаром на квартиру инженеру Дубяго. Дело тонкости не требует: передать надо пакет, поклониться и уйти. А получилось, что посланный из сычуговской лавки мальчик сперва подрался с сыном инженера, гимназистом, потом крикнул самому Дубяго, когда Митрофан Викторович вступился за сына: «Шурфы по вас плачут!»
«Шурфы по вас плачут» - это означает, что живых уважаемых людей - например, Дубяго Митрофана Викторовича - следует сбрасывать в шурфы под землю.
«Осмелился негодный… Да кто же научил его? - подумал Сычугов, багровея от гнева. - Чьи это разбойничьи слова? Как у него повернулся язык?!»
Зажав в кулаке письмо, в котором инженер жалуется на присланного мальчика, Алексей Прокопьевич наотмашь ударил Петьку по лицу.
Петька отпрыгнул и закричал:
- Бить вам права теперь нет! Кровосос несчастный! Кровосос, да! Кровосос!..
Сычугов только охнул, руками развел.
Змею отогрел в своем доме. Недаром теща так этого мальчишку терпеть не может. Недаром сказано: яблока от чертополоха не получишь. Шахтерская порода…
- Убирайся сей же час вон! - прохрипел Алексей Прокопьевич. - Чтобы ноги твоей… духу твоего здесь не было!
Петька ушел к дяде Черепанову на спасательную станцию. У Алексея Прокопьевича на душе стало вовсе беспокойно.
Начался ноябрь - пришли новые вести. Большевики, говорят, захватили власть и в Петрограде и в Москве.
Ночь стояла черная, осенняя. Сычугову не спалось. Он прислушался - храпит в своей каморке приказчик Пал Палыч, доносится сонное, с присвистом, дыхание тещи, жена забормотала что-то во сне. Лихое, чувствовал он, недоброе время. Встал с постели, зажег свечу, прошел по дому. Проверил запоры на дверях, посмотрел, как закрыты ставни. Остановился перед иконой. Зашептал, истово крестясь:
- Да воскреснет бог и расточатся врази его. Яко тает воск от лица огня…
А наутро ему стало легче: в рудничный поселок въехали казаки генерала Каледина.
Услышав голоса и чавканье в грязи множества копыт, Сычугов выбежал из лавки. Большая конная колонна рысью двигалась по направлению к шахте «Магдалина», а полусотня казаков под начальством бородатого урядника отделилась от колонны, остановила лошадей, спешилась. Они оглядывали улицу, готовясь, по всем признакам, здесь расположиться на постой.
Алексей Прокопьевич снял свой блестящий кожаный картуз.
- Гости дорогие! - воскликнул он. - Господин урядник! Милости прошу на квартиру ко мне.
Под вечер он угощал урядника обедом.
Немолодой уже казак ел не спеша, пил водку основательно - от рюмки отказался, потребовал чайный стакан. Сперва был молчалив, потом разговорился. Принялся рассказывать о своем хозяйстве на Дону. Хозяйство-то не бедное, а вот работать некому по нынешнему времени. Батраков в солдаты взяли. Пока шесть баб иногородних нанял - да что в них проку, в бабах?
Распаренный едой и водкой, урядник хлопнул по столу ладонью:
- Погоди, скоро смуте окончание приходит… Теперь все образуется!
Выражение глаз Сычугова с каждой минутой менялось: в них то угодливость, то вспышка надежды, то беспросветное уныние.
- Господин урядник, мед пить бы вашими устами… - сказал он жалобно. - Меня же, по грехам моим, одолевает думка: вдруг большевики силу возьмут? Вдруг попустит господь? Что только будет тогда?…
- Кто власть удержит - голоштанники? Две-три недели погоди… го-го, как загрохочут! - Урядник выпил полстакана, закусил и посмотрел на Сычугова торжествующим взглядом. - А по рудникам генерал Каледин уже скрозь! И в Ростове генерал Каледин и в Новочеркасске. Такой порядок воздвигнет - любо-дорого будет, я тебе доложу! За милую душу!
- Дай, господи, победы христолюбивому воинству…
Смеркалось. Теща Алексея Прокопьевича зажгла над столом керосиновую лампу. Жена его и приказчик были в лавке. И никто из домочадцев, ни сам Сычугов, ни его гость не заметили, что по соседству с ними в темной комнате тихо-тихо снуют две маленькие, но враждебные им человеческие фигуры.
- Винтовки нету, - не прошептал - прошелестел легким движением губ один мальчик другому. - Там она, возле себя он держит…
- Шашку бери! Патроны в сумке бери!
Беззвучно ступая босыми ногами, мальчики исчезли. Тот из них, что поменьше - худенький, черноволосый и вихрастый, - как видно, очень хорошо знал в этом доме все входы и выходы.
После обеда урядник, покачиваясь от пьяной мути, застилавшей голову, пытался вспомнить: куда он положил сумку с патронами? Винтовка - тут, а где же шашка? Куда…
«Пр-роклятая!» - подумал он, подошел к кровати поискать потерянное, но тотчас лег на нее и захрапел.