Погода неожиданно испортилась. На рассвете небо затянуло тучами, хлынул дождь. Да так весь день, не переставая: дождь льет, темно, хмурые облака нависли, на асфальте лужи, а где нет асфальта - грязь, чавкающая под ногами, вязкая.
Сегодня Зберовский уезжает. И не отсюда, не с городского вокзала, а с той небольшой железнодорожной станции, что ближе к «дому приезжих», в котором он остановился.
Часа в три дня Григорий Иванович позвонил по телефону. Шаповалов же ему сказал: не может быть и речи, пустяки, что дождь, - он все равно приедет проводить на станцию. А банку с остатком вещества Лисицына нельзя доверить никому. Он, Шаповалов, лично привезет и передаст ее. Шоссе хорошее. Да, есть машина… Нет, не простудится… Кроме удовольствия, ему эта поездка не доставит ничего.
А туда двадцать пять километров. Позвонил в гараж - ответили: свободных машин нет. Пришлось отправиться попутными грузовиками, то с шофером в кабине, то сверху, в кузове, на керосиновых бочках под дождем.
Лужи сплошь покрыты всплесками. Брезентовый плащ на Шаповалове намок, не гнется, стоит коробом. Дождь барабанит по нему. Ветер. Брызги летят отовсюду.
Спрыгнув с кузова полуторки, наконец остановившейся у станции, с мокрым капюшоном, поднятым на голову, в облепленных грязью сапогах, Шаповалов выбежал на перрон. Поезд уже сию минуту подойдет; пассажиры выходят из-под навеса, выносят вещи. Железнодорожные рабочие катят по перрону багажную тележку.
А вон и Григорий Иванович. Нахохлился - видно, ему неуютно от слякоти и непогоды, - поднял воротник легкого пальто. Рядом с ним женщина под зонтом. Тут же носильщик с двумя чемоданами.
Увидев Шаповалова, Зберовский заметно обрадовался.
- Только как вы промокли, смотрите! Вы что - в открытой машине?… - спросил он, взяв его за локоть.
И, обернувшись, познакомил:
- Это - Зоя Степановна. А это - Петр Васильевич, Зоечка, тот самый…
Черными веселыми глазами Шаповалов взглянул Зое Степановне в лицо. Подумал про нее, какая она была красивая женщина, очевидно, еще совсем недавно. Вряд ли она встречалась с трудностями жизни. И глаза его снова смотрят на Зберовского.
- Банку я парафином залил. Двести двадцать девять граммов вещества. Чтобы не забыть, пожалуйста! - Он вынул из кармана пакет в восковой бумаге. - Себе граммов десять оставил на память. Ничего, Григорий Иванович? Вы не возражаете?
А по рельсам, обдавая паром, тяжко прошел паровоз. Промелькнули его красные колеса, тендер, почтовый вагон. Проходят мимо другие вагоны, скрипят тормоза. Поезд стоит уже возле платформы.
Носильщик заспешил. Зоя Степановна на ходу закрыла зонт, следом за носильщиком поднялась на вагонную площадку. Шаповалов и Зберовский шли за ними, но около вагона задержались.
- А я все меньше вижу оснований для оптимистических надежд, - вполголоса говорил Григорий Иванович. - Вчерашний синтез крахмала - не наша с вами удача. Это работа Лисицына: вещество-то он приготовил!
- Но мы знаем состав вещества…
- Да мало ли! Например, мы знаем состав хлорофилла. Когда угодно можем быть свидетелями синтеза, наблюдать процесс в растениях. Однако разве мы умеем сами делать хлорофилл?
- Да Григорий же Иванович… Вещество Лисицына - отнюдь не хлорофилл!
- А между знанием состава вещества и умением приготовить его часто лежит бездонная пропасть! Другое дело, если бы мы нашли исходные продукты - название тех бревен и камней, из которых Лисицын воздвиг свою сложную башню. Хоть намек на метод…
И Зберовский посмотрел на серое небо, на мокрые дома и крыши, на дождевую завесу вокруг, наглухо скрывающую все, что дальше станционных построек. Всюду хлюпает, льется вода. Жидкая грязь на платформе.
Словно оторвавшись от платформы, поезд медленно двинулся вперед.
- Гриша, отстанешь от поезда! Гриша! - встревоженно сказала Зоя Степановна.
Зберовский крепким рывком жмет руку Шаповалову. Догнав, ступает на бегущую уже быстрей подножку. Шаповалов идет рядом; вид у него озадаченный либо просто удрученный.
- Петр Васильевич! - окликнул его Зберовский и вдруг улыбнулся. - Только не подумайте, будто я сложил оружие. Нет, мы будем драться, черт возьми, до последних сил!.. Вы время от времени пишите. Адрес не потеряйте… Ну, будьте здоровы! И спасибо вам…
Вагон со Зберовским уже далеко. С брезентового капюшона то струйка стекает на грудь, то падают крупные капли. Весь плащ стал холодным, тяжелым. Шаповалов постоял немного, а потом пошел проситься на попутную машину.
Ждать у дороги долго не пришлось. Даже место в кабине свободно. Шофер оказался любителем стремительной езды: погнал напропалую; машина мчалась через лужи, вода взлетала от колес бурунами, как два крыла - направо и налево.
Чудилось порой, будто впереди форштевень корабля. Какую-то прелесть Шаповалов ощутил сейчас и в непогоде, и в дожде, и в том, как человек - шофер, - словно играя штурвальной «баранкой», уверенно проносится по извилинам дороги, торжествует над стихией, над пространством, властно рассекает мокрую муть.
Конечно, между знанием состава вещества и умением приготовить - пропасть. Но для Шаповалова само собой очевидно: то, что сегодня выглядит трудно достижимым - если это нужно и не вразрез с законами природы, - будет создано людьми завтра, послезавтра или через десяток лет.
Что углекислый газ при прямом взаимодействии с водой в приборе может превращаться в хлеб, доказано Лисицыным. И это неизбежно станет промышленной реальностью. Теперь все дело в сроках…
Далеко перед машиной - освещенные окна небольшого заводика. Ближе, ближе… Огни мелькнули сбоку, и вот они уже позади. Свет в окнах - неужели вечер? Да, степь и небо потемнели. Дождь вроде послабее…
Главное, почему Шаповалову настолько уж понравилась, такой огромной показалась сразу идея синтеза углеводов? Не потому ли, что он знал Лисицына? Или оттого, что самому ему привелось быть участником вчерашнего знаменательного опыта?
И да, и нет. Не только потому.
Мысль о синтезе поразила его величием новых, вдруг открывшихся перед ним перспектив. Вообще он верит всей душой в могущество науки; а наука для него - понятие собирательное: тут и марксистское учение об обществе, и физика, и техника, и биология, и астрономия. Все это, вместе взятое, ведет человечество в заманчивые дали. Понятно, борьба еще предстоит! Однако не за горами время, когда люди возьмут в свои руки все хозяйство планеты. Они станут управлять множеством процессов, происходящих на Земле: климатом, жизнью океанов и морей, энергией глубоких недр земного шара… А синтез углеводов промышленным путем - едва лишь Шаповалов услышал о такой идее - сразу лег в его сознании как вероятная часть будущего исполинского хозяйства человека.
Как много их в круговороте на Земле, воды и углекислого газа!..
Машина остановилась на городской окраине. Здесь гараж строительной конторы.
- Все! Дальше не поеду! - объявил шофер.
Поблагодарив, Шаповалов накинул мокрый плащ на плечи и зашагал по улице. Прежде чем пойти домой, он должен заглянуть в лабораторию, узнать, все ли там в порядке.
До нее добрых восемь-девять кварталов.
Густые сумерки. Он идет по раскисшей в слякоть глине. Дорогой думает о том о сем. Сперва - про лихого шофера. И вдруг ему почему-то вспомнилось когда-то читанное о Виноградском. В прошлом веке микробиолог Виноградский исследовал бактерии, живущие в почве, в темноте. Оказалось, отсутствие света не мешает им проделывать такой же синтез углеводов, как делают растения. Но энергию для синтеза бактерии получают за счет вспомогательного химического процесса: чтобы брать энергию, они окисляют вокруг себя в почве серу, либо аммиак, либо закись железа. Энергия вспомогательной реакции им заменяет свет. Без света, а ведь тоже синтез углеводов. Как и в растениях: из углекислого газа и воды…
На крыльце лаборатории Шаповалов почистил сапоги о специальную скобу. Наконец - знакомый коридор, гул вентилятора, привычный запах.
Старший лаборант показал ему журнал анализов; происшествий нынче не было, лаборатория работает нормально.
Вместо того чтобы тотчас же отправиться домой, Шаповалову захотелось зайти наверх, в свою комнату.
Он поднялся туда. А там все без перемен: листы бумаги, исписанные наспех цифрами; в кажущемся хаосе расставлены приборы, масса всяческих сосудов; через спинки стульев переброшены временные провода. На большом столе, в штативах, громоздится уже сыгравшая свою роль установка с тысячесвечовыми - темными теперь - электрическими лампами.
Шаповалов остановился возле этой установки.
Опять им овладело чувство беспокойства, смутное, такое, будто он ищет и не находит выхода. Мелькнули в памяти слова Зберовского: «Потери неизбежны. Энергия-то световая. Ведь фотосинтез!»
Час минул - Шаповалов все стоит и всматривается в блеск стеклянной кривизны. Неужели синтез должен быть обязательно с колоссальными потерями? Свет рассеивается, да… Свет - источник потерь.
Скользят концы каких-то совершенно новых идей - здесь они, близко, - и никак их пока не уловишь, не увяжешь!..