Все время - подчас незаметно для нашего глаза - взаимосвязь явлений в окружающем нас мире изменяется. И в отношениях между Григорием Ивановичем и Шаповаловым тоже постепенно возникали перемены. Каждый месяц вносил в их отношения новые оттенки. Это делалось как-то само собой и им обоим казалось естественным.
Вернувшись к работе после болезни, Григорий Иванович уже не чувствовал себя хозяином лаборатории в той полной мере, как было прежде. Чтобы развить результаты успешного опыта, большая часть лаборатории теперь занята синтезом углеводов, и все, что касается опытов по синтезу, с властной твердостью взял в свои руки Шаповалов.
Григорий Иванович словно вдруг увидел его с неизвестной раньше стороны. Шаповалов оказался упорным человеком, умеющим подчинить своей воле и сплотить вокруг общей задачи людей различного характера. Суждения его порой бывали резкими, безапелляционными, не всегда основывались на глубоком знания предмета. Однако он обладал великолепной интуицией, благодаря которой, как правило, удачно схватывал в запутанном клубке именно нужную сейчас, единственную нить. И, в конце концов, не кто-нибудь другой, а он сделал крупный и реальный шаг к решению проблемы синтеза крахмала.
Приглядываясь к Шаповалову, Григорий Иванович радовался рождению нового ученого, иногда изумлялся ему, всей душой был к нему расположен. Но вместе с тем в их отношениях появились и неуловимые досадные мелочи, чуть-чуть коробившие Григория Ивановича.
Нельзя сказать, чтобы Шаповалов обходил его либо не считался с ним. Наоборот, Шаповалов всячески подчеркивал, что успех в синтезе крахмала стал возможным лишь после многолетних теоретических работ лаборатории Зберовского. Он два-три раза в день докладывал Григорию Ивановичу о текущих опытах, говорил о своих планах, спрашивал совета. Григорий Иванович писал формулы, советовал с горячностью, а в то же время ясно ощущал, что Шаповалов думает, будто он и сам достаточно силен в вопросах химии, будто речь идет не о действительном совете, но только о процедуре вежливости.
Здоровье Григория Ивановича еще не совсем восстановилось; ему позволили начать работать, но после этого еще долго было заметно, что он не так подвижен, как раньше. Сотрудники - и Шаповалов в том числе - всячески оберегали его.
Однажды вечером, когда Григорий Иванович отправился домой, Шаповалов вышел его проводить. Стояла мягкая зимняя погода. Падал снежок. Они медленно пересекали парк, а перед ними в сумраке маячили фигуры двух студентов. Зберовский с Шаповаловым шли молча, студенты впереди громко разговаривали. Один из них размышлял вслух, слегка заикаясь:
- Р-разные бывают члены партии… Есть же слово такое: примазавшиеся. Кто смолоду пришел в партийные ряды… по совести, чтобы т-тяготы взять на плечи… для них и невозможно было жить вне партии, - они вот к-коммунисты настоящие!..
- Ну, как ты все по полочкам раскладываешь! - сказал второй. - По-твоему, и коммунистов надо по сортам делить: сорт высший, сорт пониже…
- Оп-пределенно по сортам! Кто колебался двадцать лет и в партию пришел, когда увидел, б-будто выгоду от этого получит. К-карьеру чтобы строить! Марков тоже был член партии. От роду сорок три года, п-партийный стаж - без году неделя!
Студенты свернули на боковую дорожку, скрылись в темноте. Голоса их перестали быть слышны. Немного погодя Шаповалов притронулся к локтю Зберовского:
- Григорий Иванович, я давно вас спросить собираюсь… А почему вы в партию не вступите?
Они прошли до конца аллеи, и лишь тогда Зберовский ответил:
- Вот этот, который заикается, - у него есть резон: что смолоду не сделано… Теперь уж вроде поздновато! Мне за пятьдесят уже перевалило.
- Ну, это довод плохой! - воскликнул Шаповалов. - Так рассуждать нельзя!
Зберовскому всегда казалось, что решиться пойти в партию - значит рекомендовать себя самого: вот, дескать, я - ценный для партии человек. Между тем, думая о партии, он всю жизнь не находил в себе тех исключительно высоких качеств, которыми, по его убеждению, должен обладать каждый подлинный коммунист.
Ему хотелось сейчас объяснить свое отношение к партии. Однако в восклицании Шаповалова о плохом доводе прозвучало нечто, сказанное хоть и вполне доброжелательно, но все же снисходительно-поучающее. И Зберовский промолчал. А Шаповалову было неприятно отметить, что Григорий Иванович отмалчивается, как бы уклоняется от разговора.
Случаи, когда они оба оставались недовольны друг другом, нет-нет, да проскальзывали порой. Впрочем, у Зберовского в памяти такое не удерживалось долго. Следя за разворотом опытов, он начинал снова любоваться Шаповаловым - видел в нем восходящую звезду. Кроме того, Шаповалов сплошь да рядом был к Зберовскому по-хорошему внимателен, а это приводило Григория Ивановича в состояние благодарной растроганности.
Через полгода после того, как он возвратился к работе, в один из моментов особого расположения к Шаповалову Григорий Иванович заговорил с ним о минувших событиях. Доверительно понизив голос, он сказал: и он и Зоя Степановна - они оба догадываются, кто истинный виновник происшедшего, инициатор фельетона «Путешествие в Лапуту»; к слову говоря, виновник этот живет и здравствует на прежнем месте. И неизвестно еще, какой новый выпад с его стороны может последовать.
Обычно сдержанный в беседе, Шаповалов вдруг проявил теперь острейший интерес. Зберовский замялся, точно у него нет охоты досказать до конца. А Шаповалов уже не просто спрашивал - он требовал ответов на свои вопросы. И Зберовский, уступая, назвал Крестовникова из облисполкома. Далее Шаповалов выяснил, что Крестовников был земляком Григория Ивановича, учился вместе с ним в гимназии и в университете. Чем же вызвана вражда? Как расшифровать слова Григория Ивановича: «У Крестовникова руки нечисты»? Что он: воровал? Убил кого-нибудь?…
Под натиском ребром поставленных вопросов Зберовский, брезгливо кривя губы, принялся обрисовывать неблаговидный облик Крестовникова, факт былой связи прежнего Сеньки с полицией - по свидетельству Осадчего, преданного Сенькой, - факт нынешней его подтасовки биографии. И с нарастающим негодованием Григорий Иванович изложил подробности своих здешних встреч с Крестовниковым, сперва пытавшимся во имя мнимой дружбы пойти на сделку - предлагавшим организовать в газете серию лестных для профессора Зберовского статей.
- Но как же вы могли не заявить об этом человеке своевременно? - возмутился Шаповалов.
- Петр Васильевич, есть какие-то границы чистоплотности! По-вашему, я должен был доносить отправиться? Увольте: эта роль не по мне.
Шаповалов уничтожающе сверкнул глазами. Яростно потряс протянутой к Зберовскому рукой. Закричал, забыв о том, что Григорию Ивановичу опасно волноваться:
- Да подумайте, о чем вы говорите! Доносить - кому и на кого, зачем и при каких обстоятельствах? Вас гипнотизирует пустая оболочка, само слово «доносить». А дело-то не в слове! Дело - в очаге общественного зла, на который вы равнодушно взираете!
Зберовский поднялся и бросил:
- Уж вам-то бы грешно упрекать меня в равнодушии!
- А если так, как вы сейчас представили… Кто виноват в случившемся? Вы сами! И ваш Крестовников, конечно, знает, хорошо учитывает ваши свойства - с комфортом действует исподтишка!..
- И тон и смысл ваших обвинений, Петр Васильевич, я нахожу чрезмерными!..
Никогда еще Шаповалов не позволял себе столько резкости в разговоре со Зберовским. Впервые их отношения приобрели характер ссоры. И они разошлись, сердито посмотрев друг на друга, причем лицо Зберовского выглядело разобиженным.
На следующий день Шаповалов, как обычно придя докладывать о ходе опытов Григорию Ивановичу, начал с того, что холодно извинился: быть может, он вчера выразил свои мысли в грубоватой форме, с излишней экспрессией; теперь он об этом жалеет. Зберовский принял его извинение еле заметным кивком, тотчас же стал говорить о сегодняшней работе.
Состояние, близкое к ссоре, между ними удерживалось с полмесяца.
Вдруг позвонили из прокуратуры: к телефону просят профессора Зберовского. Не согласится ли Григорий Иванович дать свидетельские показания по одному очень важному делу? Нет, утруждать себя и беспокоиться, идти куда-нибудь не надо. Если Григорий Иванович позволит, следователь сам заедет к нему в лабораторию на несколько минут.
Следователь приехал. Когда они сели вдвоем со Зберовским в кабинете, выяснилось, что речь идет об арестованном на прошлой неделе Крестовникове.
Григорий Иванович правдиво и с исчерпывающей полнотой рассказал все то, что он про Крестовникова знает. Ответил на вопросы. Добавил от себя: человека этого следует рассматривать как личность аморальную и как явление в нашем обществе чужеродное, не только принесшее, но и потенциально способное еще принести много вреда.
Уже встав с места чтобы попрощаться, он спросил у следователя, кто же вывел Крестовникова на чистую воду. Следователь улыбнулся. Как правило, такие вещи не подлежат огласке, однако в здешнем случае нет особенной тайны. Крестовников исключен из партии и снят с должности с отдачей под суд по решению областного партийного комитета - по экстренному заявлению первого секретаря обкома.
После ухода следователя Зберовский, крайне возбужденный, принялся шагать из угла в угол по своему кабинету. Он взвешивал в мыслях потрясшую его новость, видел в ней торжество справедливости и чувствовал удовлетворение. Он всегда верил в силы добра, в их неизбежную победу. А эпизод с Крестовниковым лишний раз показывает, что злу не устоять в конце концов ни под какой личиной.
Распахнув дверь, Григорий Иванович вышел в лабораторный зал. Ему хотелось быть на людях. Он прошел между столами, посмотрел немного тут, задержался там. Кипит обычная работа. Коваль и Февралев, усердствуя, трудятся над колбами с фруктозидо-глюкозидной смесью. Свиягин и двое лаборанток орудуют большой бутылью и манометром - испытывают герметичность нового аппарата для синтеза. В другом зале Лида Черкашина, вычисляя на счетной машине, распоряжается опытом - ее помощники регулируют действующую установку. За столом, где тесно от химической посуды, Шаповалов готовит очередной вариант катализатора; в воронке отфильтровывается выпавший осадок.
Григорий Иванович остановился в двух шагах от Шаповалова. Понаблюдал за его работой молча. Потом подошел к нему вплотную.
- Петр Васильевич, - сказал он в неожиданном порыве, очень дружелюбно, - знаете, я восхищен нашим секретарем обкома. Мне еще не случалось видеть такого острого глаза у людей… Например, недавно я получил письмо от одного московского коллеги. Оказывается, когда я был болен, именно наш первый секретарь вместе с уполномоченным советского контроля добились вмешательства в мое дело со стороны самых высоких инстанций. Поэтому и приехала та энергичная комиссия год тому назад!