Вот уж действительно прав был дядя. В школе, когда мы учили Пушкина, я не могла понять этих строк. Как это: «…уважать себя заставил»? Разве надо кого-то заставлять уважать себя? Представьте себе — да! Не заставишь — не зауважают. Это только кажется, что ты и так, сам по себе, заслуживаешь безусловного уважения. Другие так же много мнят о себе любимых, но мало об окружающих, поскольку в первую очередь считают уважаемыми людьми себя, а уж потом — всех остальных. Да и то далеко не всех, а лишь тех, кто им приятен, кто по ходу жизни не успел задеть их самолюбия, обидеть, оскорбить, выказать пренебрежение. Тех они уважают, а прочих… Это уж извините! За что нам их уважать? Возможно, со своей стороны они и правы. Мы не уважаем того, кто нам несимпатичен, даже если он больше нашего достоин уважения. У каждого своя правда, свое мерило почтения.

Родители своих детей, по большей части, тоже не уважают. Как же, это ведь наш сын, наше Творение, что он без нас… Ну и так далее. Начинают уважать только после того, как ребенка примет общество. Например, напишут в газете, наградят орденом, дадут премию. Вот тогда — пожалуйста, готовы уважать. Но после себя. Мы — родители, мы — создали! Да если бы не мы!.. А станет сын мелким жуликом или наркоманом, тогда — полный отказ. Мы ни при чем, мы воспитывали как надо. Он сам виноват. Такое окружение. Плохая компания. И т. д. и т. п.

Как приятно похвастать, пусть и чужими, но достижениями, а вину за свои промахи всегда можно свалить на других. Где вы слышали, чтобы родители маньяка или убийцы сказали: он такой, потому что я его неправильно воспитывал? А вот родители заслуженных, известных людей охотно делятся воспоминаниями об их детстве и юности. С умилением показывают фото годовалого карапуза, хотя смотрят на него с высоты сегодняшнего, успешного для их чада, дня. А поставьте рядом две фотографии — маньяка и известного писателя в годовалом возрасте. Вы сразу согласитесь, что дурные наклонности первого и гениальность второго уже тогда были видны в их лицах. Но не знай вы, где чья фотография, то, возможно, гениальность увидели бы в первом, а жестокость во втором. Все дети в младенческом возрасте милы и непосредственны. А отношение к ним бывает разное, и это, к сожалению, не от них зависит.

Печальное открытие, что нужно заставлять себя уважать, приходит позже. И все это делают по-разному. Кто — кулаком, кто — характером, а кто — достижениями. Вот только достижения, как и все на свете, в своих и чужих глазах — понятия несоизмеримые по значимости. Если человек всегда писал хорошие стихи и знал об этом давно, изменится ли его отношение к своему творчеству, когда об этом узнают окружающие? Ведь ничего особенного не произошло! Просто вышел томик стихов. Получило красивую форму то, что было создано давно и никак качественно от этого не изменилось. Но нет. Появляется эффект, называемый общественным резонансом. Тебе начинают звонить знакомые и не очень знакомые, кого ты как человек просто никогда не интересовал. Теперь же они непременно хотят увидеть тебя, поздравить, получить книгу с дарственной надписью, поговорить, похвалить. Зачем? Почему? Вы же никогда толком не общались! Так, шапочное знакомство. Но отказать — скажут: зазнался, звездная болезнь. Хотя о какой звездной болезни может идти речь, когда тебе за сорок и в жизни уже так много было всего? Когда это «все» выглядело таким важным и значительным, а на поверку оказалось мелким и несущественным, так что твои юношеские стихи, как выяснилось, гораздо умнее и прозорливее всего прочего? Но внезапное прозрение окружающих уже произошло. Все вдруг захотели тебя лицезреть, хотя никому не было до тебя дела, когда ты лежал в больнице после операции или мыкался в поисках работы. Люди имеют привычку забывать о своих менее удачливых собратьях, но рьяно реагируют на проблески успеха.

Вот и со мной случилось так же. Некоторые даже возмущались: «Надо же, когда это ты успела стать поэтессой? А мы и не знали…» Словно я их в чем-то обманула. Хотя надо отдать должное: те, кто недолюбливал меня, не стали рваться с поздравлениями. И я подозреваю, что именно они, прочитав мои стихи, скажут много нелестного. А кто-то и читать не станет. Например, мужчины без всякого стеснения могут заявить что-то вроде: нужна мне эта бабская поэзия! Да я и не в обиде. Если я столько лет не верила в свои способности, так что боялась напечатать хотя бы одно четверостишие, то почему другие должны верить в меня?

Я такая же, как все. Думаете, носки мужу не стирала или он меня никогда пальцем не тронул? Все было. Я двадцать лет была замужем. И только когда сын вырос, решилась на развод. Как меня отговаривали подруги и мама! «Ты знаешь, каково это — остаться одной? В нашем-то возрасте!» Теперь знаю. Я три года живу одна и могу вас заверить — прекрасно! В моем возрасте наконец-то обрести покой, свободу и без оглядки на чужие интересы заниматься любимым делом — это действительно прекрасно! Так что не бойтесь, милые дамы. Если бы я только представить могла, как хорошо мне будет жить одной, то развелась бы давным-давно, еще в то время, когда муж впервые назвал меня «дурой», а я, глотая слезы, стирала его носки, будь они неладны.

Я думаю, мы, женщины, для наших мужей непостижимые создания. Мы делаем ту работу, которую сами они для себя вынуждены делать только в силу сложившихся обстоятельств и то с невероятной гадливостью. Это я снова про носки. Как, скажите, муж может уважать вас, если вы без тени брезгливости и с молчаливой покорностью добровольно берете в руки эту мерзость? Они сами свои носки, после того как их снимут, брать в руки не хотят, мы же — пожалуйста! Смотрит он на вас и в глубине души думает: «Ну и дура, мои вонючие носки стирает. А я еще считал, что она ничего, умная».

Но попробуйте только заикнуться о том, что вы не хотите этого делать, и тут же волна возмущения: ты ведь жена! Кстати, они никогда не моют окна, даже если живут сами. Не убирают квартиру, разве что при помощи пылесоса. Мой муж никогда не мыл ни посуду, ни пол, не вытирал пыль, даже когда я болела. Он ждал, что я выздоровею и приведу в порядок дом, который медленно приходил в запустение. И это несмотря на то, что я всегда работала. У меня не было декретного отпуска, как у большинства матерей, потому что рано пропало молоко. Сына с утра передавали бабушке, благо в одном дворе жили, и — на работу. Я и сейчас работаю. Не важно, кем и где, важно, что это меня не напрягает и дает возможность жить нормально. Моими стихами пока не прокормишься. Бывший муж вообще отнесся недоуменно к появлению моей книги и расспрашивал меня по телефону таким подозрительным тоном, словно был уверен, что эти стихи я где-то стащила. А ведь видел, сто раз видел мои исписанные тетрадки. И ни разу не захотел их почитать. А я и не предлагала. Только потом, после развода, задумалась: а почему он не хотел? Если бы я знала, что мой муж пишет или писал стихи, я бы обязательно поинтересовалась. Это ведь так увлекательно — познакомиться с творчеством близкого человека. Но, вероятно, это только мне интересно.

В издательстве я познакомилась с одной, уже довольно известной, писательницей. У нее романов двадцать опубликовано. И вы представляете, ее муж тоже не читал ни одного из них! Не нравится ему, видите ли, жанр. Непостижимо! Я тогда еще раз задумалась над этим странным фактом. А поразмыслив, поняла: ничего странного тут нет. Знакомство с творчеством всегда дает определенное понятие об авторе. А если это родной, близкий человек, то и понятие более глубокое, я бы даже сказала, глубинное. Вот мужья и не читают произведений своих жен, потому что им не хочется познавать их более глубоко. Мужчины ведь не понимают женщин не потому что не могут, а потому что не хотят! У них уже сформировался свой стереотип отношений с противоположным полом. Они успели выработать привычную систему общения с женой и не собираются ее менять. Зачем же тогда что-то читать, думать, пытаться понять? А ну как после этих размышлений неудобно будет использовать жену в качестве домашней прислуги? А то, не дай бог, муж увидит, что жена умнее, талантливее его. И что тогда? Становиться вместо нее к плите? Или брать на себя уборку дома? Это после стольких-то лет счастливой супружеской жизни? И все потому, что сунул нос куда не следует и прочитал то, что не надо было. Нет уж. Умный мужчина на это не пойдет. Мой бывший, например, так и не купил мою книгу, а я, понятное дело, ему ее не подарила.

Сын воспринял мое превращение в поэтессу нормально. Мы с ним ладим, хотя меня, как женщину, не может не возмущать его потребительское отношение к молодой беременной жене. «Девочки, девочки, — иногда думаю я, — что же вы позволяете над собой проделывать под гипнозом, называемым любовью?» Но что мой сын мог почерпнуть из нашей с мужем семейной жизни? Он ведь видел, что мужчина в доме отдыхает, а женщина — работает. Если кто и виноват в его теперешнем отношении к жене, то большей частью именно я. Я ведь тоже ползала с огромным животом, моя полы, пока муж смотрел футбол и пил пиво. И стирала носки. Наверное, феминизм рождается в женщине, когда она делает эту унизительную работу. А еще появляется ненависть к мужчинам. Я так ее взрастила, что после развода совершенно не нуждаюсь в мужском обществе. Да, я могу с ними разговаривать, смеяться пошлым анекдотам и сальным шуткам, но я не реагирую на них больше. То, что они мне говорят, не относится ко мне как к человеку вообще, а только к моим внешним данным. А у меня, как у всех женщин, есть что-то спереди и сзади, с возрастом — целлюлит на бедрах и морщины под глазами, однако меня это не волнует, а их занимает больше всего. Что у меня в голове, им неинтересно. Большинство из них уверено, что вообще ничего. Доказывать обратное напрасно, а всерьез общаться, понимая это, непродуктивно. Но жизнь есть жизнь, мужчины ходят рядом, они — часть общества, и ничего с этим не поделаешь.

Жизнь после сорока для меня оказалась интересной и яркой, как подарок. В молодости как-то не задумываешься, что будет дальше, когда она, то есть молодость, закончится. Я не только стала свободной от того, что мне всегда навязывало общество, — я научилась наслаждаться созерцанием окружающей жизни. Впервые появилось ощущение свободы. В детстве над нами довлеет мнение родителей и учителей, позже — преподавателей в институте, потом — начальника на работе, мужа, свекрови, детей. Ты всем что-то должен: не огорчать маму и папу, не обмануть надежды учителей, оправдать ожидания шефа и считаться с мнением родственников. Вязнешь в этом, как в трясине. Привыкаешь и уже не замечаешь постоянной зависимости. Более того, называешь это полноценной жизнью. И жалеешь своих менее, как тебе кажется, удачливых подруг: та замуж не вышла, у этой с работой не ладится, у другой — детей нет. Но на нынешнем этапе жизни это уже не важно. У моей подруги Нины, например, нет детей. Вера вообще не была замужем. Римма не работает. Но все мы сейчас в равном положении. Так какая разница, что было до этого, в той, прошлой жизни? У нас с Риммой дети выросли, у них свои семьи, и мы живем отдельно. Так ведь и девчонки живут одни.

Сорок лет — такой этап, который позволяет снова начать отсчет. И то, что было важно до этого, теперь не имеет значения. Искать спутника жизни, рожать, приобретать профессию — все это можно, если хочется. А не хочется, то и не надо. Родители уже не скажут: «Непременно поступай в институт» или «Обязательно выходи замуж». Короче, живи и радуйся.

Конечно, есть работа, на которую надо ходить и что-то делать. Есть начальство, которое может тебя отчитать или уволить. Но и ты можешь сменить ее или вообще уволиться. Да и работа после стольких лет опыта уже доставляет больше приятных эмоций, чем неприятных. Делаешь все на автомате, не задумываясь, а деньги зарабатываешь приличные. Да и просто нравится, что есть куда прийти с людьми пообщаться. В нашей консалтинговой компании люди разные, но коллектив хороший, народ корректный и доброжелательный. Когда живешь одна, надо иметь свой коллектив. Бросать работу и заниматься только тем, что писать стихи, я никогда не собиралась. Откуда, скажите, придет вдохновение, если сидеть в четырех стенах?

Моя старая подруга Ника пишет повести и рассказы. Вот она нигде не работает. У нее хорошо зарабатывает муж, а она ведет дом, воспитывает детей и пишет. Она, например, утверждает, что чем больше у нее свободного времени, тем лучше она пишет. Что ж, бывает и так! У Ники богатая фантазия, но бедная событиями жизнь. В своих повестях она пишет о том, чего у нее никогда не было: о дальних путешествиях и большой любви, о необычных людях и невероятных событиях. Я думаю, что в творчестве Ники больше подлинной жизни, чем в ее повседневности. Ничего удивительного: я ведь тоже снова начала писать о любви, как только развелась и стала одинокой. Люди часто пишут о том, чего им не хватает в реальной жизни. Старые девы строчат эротические романы, переживая со своими героинями бурные страсти, которых у них никогда не было. А робкие затворники описывают приключения, полные опасностей.

Кстати, именно Ника помогла мне издать книгу. Познакомила со своим издателем. Мне ее стиль нравится. Легкий, с юмором. Пишет она так, словно, сидя на скамеечке, истории из жизни рассказывает. Людям по душе необременительное чтиво. И муж у нее хороший. Из той, меньшей половины их братии, спокойный и терпимый. Терпимость — вот лучшее качество для мужчины. Раньше я этого не понимала. Терпимость ко всему: к жизни и ее поворотам, к жене и ее слабостям. Вот он жену «дурой» не называет, проявляет интерес к ее творчеству и уважает, хотя она и домохозяйка. Но это такой — редкий тип мужчин…

С Никой мы познакомились давно, еще в студенческом лагере. Там и выяснилось, что обе пишем, только она — прозу, а я — стихи. Тогда я училась на юридическом, а она — на экономическом. Правда, экономистом Ника не стала, как и я не стала юристом, но все эти годы мы друг друга из виду не теряли и хотя бы перезванивались. Теперь у нас больше времени для общения. У Ники взрослая дочь, студентка, а сыну исполнилось тринадцать. Последние годы мы видимся часто, читаем сочинения друг друга, советуемся. Ее муж любит, когда я прихожу к ним. Никогда не уходит, если мы его об этом не просим, сидит с нами, разговаривает, делится своими впечатлениями от прочитанного. Мои стихи он тоже читает и хвалит. Пожалуй, это единственный знакомый мне мужчина (кроме, конечно, моего редактора), который дает высокую оценку моим стихам. Нике с ним повезло. Она может быть относительно свободной, будучи замужем. Это тоже редкость.

Мой бывший давил на меня во всем. Диктовал свои условия. Да еще и с выражениями не церемонился. «Дура» — это так, цветочки. Почему он решил, что можно вести себя со мной подобным образом? Когда я это позволила? Теперь уж и не помню. Но факт остается фактом. Как-то сразу в нем была уверенность, что он умнее. Хотя я окончила университет, а он — строительный техникум. Ему казалось, что ум — прерогатива, определяющаяся по половому признаку. Раз мужчина, значит, умный, а женщина…

Выход моей книги нанес ощутимый удар по его самолюбию. Потом некоторые из стихов положили на музыку — получились песни. Одна стала хитом. Ее крутили с утра до вечера по радио. Молоденькая певица в рваных джинсах и черном лифчике пела ее надрывно и исступленно, придавая моим словам совсем иной смысл. Это были простые искренние строки, а в песне они звучали двусмысленно, с подтекстом. Я не спорила, если молодежи так нравится — пожалуйста! Одна эта песня принесла мне больше денег, чем вся книга.

Прелесть одиночества еще и в том, что можно делать то, что в данную минуту хочется, а не то, что нужно. Сколько раз мы прерываем любимое занятие, чтобы ответить на вопрос ребенка, подать ужин мужу, ответить на звонок друга. Потому что мы любим ребенка, ухаживаем за мужем и уважаем друзей. Но почему никто из них не уважает нас? Почему каждый считает, что твое занятие — пустая трата времени по сравнению с его насущными нуждами? А ведь можно, можно же заставить уважать себя, как тот пушкинский дядя! Можно объяснить ребенку, что, когда мама занята, лучше не беспокоить ее вопросом о том, бывает ли летом снег. И мужа можно приучить считаться с твоими занятиями. Неужели трудно самому бросить ложку картофельного пюре и котлету на тарелку? А подруге сказать: «Прости, занята, перезвоню позже»?

Но нет. Мы наступаем себе на горло, удовлетворяем всех и сразу, а мысль ушла, убежала, улетела. А если это не мысль, а крылатая рифма? Тогда и подавно!

Вот почему мне так нравится жить одной. Невозможно быть сразу всем: дочерью, матерью, женой, поэтом. Чтобы что-то создать, надо уметь отрешаться. В юности я это умела. Потому и стихи такие. Благодаря Нике, ее первой публикации, я нашла старую тетрадь, просмотрела, прочитала и… Меня словно прорвало! Столько слов, столько мыслей, эмоций вдруг легко и красиво легло на бумагу. Я отредактировала, подправила старые стихи, и материала хватило на целый сборник. Небольшой, но все же сборник. Два цикла: юношеский и спустя двадцать лет. Взгляд на некоторые вещи поменялся с точностью до наоборот, но как раз это, как сказал главный редактор, и сделало сборник современным, интересным для людей разных поколений.

Сейчас я пишу редко. Отдыхаю. Мне нужен толчок, послание свыше. Я пишу, когда не могу не писать, когда мне плохо, словно надо освободиться от бремени и, пока этого не сделаешь, чувствуешь себя беременным и больным.

Ника — другая. Она не мучается. Просто пишет. Ей это нравится. Она считает, что ее повести нужны людям. Ей самой интереснее читать собственные книги, чем других современных авторов. «Хочешь прочитать хорошую книгу, — любит повторять она где-то услышанную фразу, — напиши ее». Она — молодец! Умудрилась достичь задуманного, не потеряв при этом приобретенного. У нее — семья, друзья, любимое дело. Я же потеряла все, чтобы стать собой. И что удивительно, совсем об этом не жалею. Не нужен мне муж, которого надо заставлять себя уважать. Не нужны бывшие друзья, которые воспринимали меня только как его жену. Не нужна и та зависимая, полная унижений жизнь.

Недавно муж предложил снова жить вместе. Он не может поверить, что я без него счастлива. Не от чего-то там счастлива, а потому что его нет больше рядом. Он думает, что я от обиды ушла. Теперь обида притупилась и снова все возможно. Дурак!

Звонок телефона отвлек меня.

— Привет, Соня! — пропела трубка бодрым голосом Ники. — Звонила тебе вчера, звонила…

— Я вчера рано вырубилась.

— А я вчера поздно с родительского собрания пришла. Они там, в школе этой, все такие идиоты! Мой Колька, наивный, хочет добиться справедливости для всех, вот и получает за всех…

И она подробно стала делиться школьными проблемами своего сына. Ника — «сова» страшная. Спать ложится в три-четыре часа утра. А до этого времени и еду на завтрашний день приготовит, и фильмы посмотрит, и у компьютера посидит-поработает. Я же, наоборот, «жаворонок». И лучше всего мне работается с утра. Но в последние годы я обнаружила, что коварное вдохновение может посетить меня и ночью. Может, я не настоящий «жаворонок», а вынужденный? Привыкла вставать в семь утра, завтрак подавать. Стремилась быть хорошей женой. Ну и чего достигла? Муж Ники утром ее не будит, считается со слабостями жены. Я же говорила, он у нее терпимый. Лучшее качество для мужчины! Когда я выбирала себе мужа, главным считала умеренность. Чтобы меру знал во всем. За такого и вышла: не слишком умный, но и не глупый, не красив, но и не урод. Так, серединка на половинку, усредненность выбирала. Не очень пьющего, не очень строгого, не слишком простого, не сильно умного — умеренного. Выбрала. Серость с амбициями пополам. Самое дурное сочетание. Вот так. В двадцать лет ценила умеренность, в сорок — терпимость. Что в шестьдесят-то будет?

Ника тем временем заканчивала свой рассказ о школьных перипетиях:

— В общем, я там у них навела шороху! Они теперь меня как огня бояться будут.

Я улыбнулась. Как часто мнение окружающих о нас не совпадает с нашим собственным, а наше представление о себе — с реальным положением вещей. Вот хоть бы Ника. Она — милейшее создание, немного наивное, немного доверчивое и совершенно безобидное. Но ее резкая манера общения, привычка говорить без обиняков и строгое выражение лица часто заставляют людей считать ее грозной, даже опасной. А сама Ника мнит себя трусихой и комплексует, что у нее все не как у людей. Она — самоедка, вечно собой недовольна. Меня же в коллективе считают спокойной и уравновешенной, а я нервная и нетерпимая. Я могу не отреагировать явно, но всегда замечаю несправедливость и не прощаю обид. Мой муж этого не знал, считал меня рохлей. Когда теперь, после развода, он со мной разговаривает, у него становится такое лицо, словно он не может понять, как мне удавалось двадцать лет водить его за нос. А я ведь не специально скрывала свою сущность. Просто он по душам со мной никогда не говорил и стихов моих не читал…

— Соня, слушай, помоги мне с сюжетом. Вот если бы ты полюбила мужчину, у которого семья и маленькие дети. Ты бы пыталась увести его из семьи?

— Я? Не знаю.

— Ну, подумай.

— Ника, это не ко мне. Моя жизнь бедна такими событиями. Кроме мужа и первой любви, и вспомнить нечего.

— Но ведь ты же поэтесса! Поэты всю жизнь влюбляются.

— Я и влюбляюсь, но ни в кого конкретного. А тебе нужен конкретный образ.

— Ты же пишешь о любви!

— Кто тебе сказал? Я пишу о чувствах. А чувства бывают разные. От светлой грусти до черной тоски.

— Любое чувство — это всегда немножко любовь.

— Для тебя.

— А для тебя? Ну, представь: рядом он — молодой, красивый, но семья…

— Молодой? Рядом со мной? Что он забыл? Волком завыл!

— Соня! Перестань рифмовать! Представь, что это на самом деле. Увела бы?

— Увела!

— Из семьи?

— Ага!

— Но это же подло!

— Страшно!

— Ты шутишь?

— Ничуть. Я бы увела. Моя жизнь — это моя. А себе я хочу счастья.

— Но это же нехорошо.

— Конечно. А кто сказал, что все должны поступать хорошо? За чувства надо бороться.

— Не знаю, что и делать. Они у меня уже познакомились и влюбились. У него семья. Она мучается. Короче, я зашла в тупик.

— Ника! Ну, сколько здесь может быть вариантов? На пальцах пересчитать. Либо он с ней, либо с семьей. И в том, и в другом случае по жанру будет мучиться. Все!

— Так уж и все?

— Хорошо. Расширим до безобразия: случайная смерть, самоубийство или уходит от обеих сразу, так как не решается сделать выбор.

— Чушь! — воскликнула Ника.

— Полная! Вот почему я не люблю ваших жизненных историй. Все уже придумано Господом Богом задолго до нас. Ничего нового не изобретешь. А вы все мучаетесь! Пересказ событий — это неинтересно. Эмоции, предчувствия, переживания — вот что волнует. Я мыслю образами. Послушай:

— «Рекой» и «листвой» не очень-то складно, — заметила Ника.

— А ожидать, что сорокалетняя тетка уведет молодого мужчину от маленьких детей, не очень жизненно.

— Согласна. Перепишу. — Ника кротко вздохнула и, не простившись, повесила трубку.

Вот за что ее люблю! Человек со страстями.

Вечером выбралась погулять. Вокруг дома, конечно. Надвигались сумерки. Во дворах копошились дети. После долгой зимы первые теплые вечера в радость. На голых ветках набухли почки. В воздухе — запах весны. По спортивной площадке расположенной рядом школы бегает женщина в курточке и спортивных брюках. Я тоже занимаюсь спортом — хожу в находящийся по соседству с моим домом фитнес-клуб на пилатес. Это довольно утомительное часовое занятие, после которого у меня болят все мышцы, даже в таких местах, где, как мне раньше казалось, мышц и в помине нет. В моей группе только женщины. И на этой площадке я всегда вижу исключительно женщин разных возрастов. Почему-то нам и в пятьдесят хочется выглядеть прилично. Мужчины на такие занятия жалеют времени — футбол и пиво куда приятнее. Мой бывший муж в свои сорок пять носит живот и лысину, а я при весе шестьдесят килограммов сижу на вечной диете и три раза в неделю истязаю себя пилатесом.

Я обошла полукругом территорию школы, прогулялась по скверу и вышла к маленькому кафе возле станции метро. Оно выглядело мило и, судя по всему, было открыто совсем недавно. Раньше на этом месте располагался какой-то дрянной гастрономчик, из старых фондов, противное здание с облупившейся штукатуркой, засиженными мухами сырами и никогда не выветривающимся запахом мышей. Я однажды забежала сюда по незнанию — очень хотелось пить — и выскочила на той же скорости и без воды. Потом обходила его немытые витрины, не задерживаясь. Недавно его кто-то выкупил и стал отделывать заново. Теперь это было нарядное кафе со сверкающими чистыми окнами, завешенными изнутри вишневыми гардинами, и с небольшими желтыми фонариками при входе.

Внутри кафе выглядело еще лучше, чем снаружи. Не больше десятка маленьких столиков с уютными бордовыми настольными лампами, прохладный от кондиционеров воздух и симпатичные официантки. Меня усадили у окна, дали изучать меню. Я выбрала зеленый чай и десерт со взбитыми сливками. Обожаю взбитые сливки. Хоть с фруктами, хоть в другом сочетании. Правда, такое удовольствие позволяю себе нечасто, по-прежнему хочется влезать в любимые джинсы.

Чай был хорош, да и десерт не хуже, но вот мужчина за соседним столиком наводил на меня тоску. Он был уже изрядно пьян, глаза его стеклянно блестели. Он смотрел сквозь меня невидящим взглядом, уставившись в одну точку, и вертел в руке бокал с коньяком. Коньяк — это еще ничего. Все-таки когда мужчина сидит с бокалом коньяка, это совсем не то, если перед ним графинчик водки. Водку опрокидывают в один момент: раз, два, три — и клиент созрел. А коньяк греют в ладони, пьют долго и медленно. Интересно, сколько выпил этот, если глаза такие? Взгляд мужчины стал осознаннее, он, кажется, рассмотрел меня. Несколько мгновений мы внимательно смотрели друг на друга, и я первой отвела глаза.

— Думаете, я пьян? — спросил он.

— Ничего я не думаю, — по-детски ответила я, снова подняв на него глаза.

— Думаете, думаете, я вижу. Ну и пожалуйста, раз вам так хочется.

— Что значит «мне хочется»? Это вы пьете коньяк, а не я.

— Действительно, — согласился он. — А хотите выпить со мной?

— Не хочу, — сказала я, доскребая последнюю ложку десерта.

— А зря. Коньяк здесь приличный. — Он сделал глоток и кивнул официантке: — Еще один.

Я неодобрительно посмотрела на него и поискала глазами обслуживающую меня девушку, решив попросить счет.

Она появилась через минуту с бокалом в руке и направилась к моему соседу.

— Нет-нет, это даме. — Он указал на меня.

— Нет, спасибо. Счет, пожалуйста.

Девушка застыла в нерешительности, но под настойчивым взглядом посетителя поставила бокал на мой столик и отошла к бару.

— Давайте выпьем, — предложил мужчина и поднял бокал. — Просто так. Даже не за знакомство. На черта вам знакомство со мной! Просто поддержите человека в несчастье. Одному пить противно.

Его голос звучал так искренне, что я послушно подняла бокал и, ответно подняв его, выпила. Коньяк и правда был недурен.

— Ну, как? Ничего?

— Хороший.

— Спасибо.

— За что?

— За поддержку.

— Да ради бога. — Я посмотрела счет и достала кошелек. Положила на стол купюру и стала подниматься.

— А давайте еще по одной? — вдруг сказал он. — И можно я к вам пересяду? Уверяю вас, я совершенно безопасен.

Что-то было в его тоне такое, что я, чувствуя неловкость, не решилась ему отказать. И мелькнула мысль: «Может, поговорить с ним? Глядишь, будет сюжет для Ники…»

— Вас как зовут? — спросил он, глядя на бокал.

— Соня.

— София. Мудрая, значит. Пойдет. Женщины редко бывают мудрыми. А я — Богдан. Богом данный.

Я поморщилась. Снова мужской шовинизм. «Женщины редко бывают мудрыми».

— А вы — мудрый?

— Я? Нет. Я дурак. Причем круглый. — Он медленно выпил и поставил бокал на стол. Вопреки моему ожиданию, взгляд его прояснился. — Пейте, Соня. Коньяк хороший.

Я последовала его совету.

— Вы ничего такого не думайте. У меня просто пакостно на душе. Хочется поговорить с кем-то. А у вас такое располагающее лицо. Я в этом кафе впервые. Вот зашел из любопытства.

— Я тоже. Раньше здесь был старый гастроном.

— Вы чем занимаетесь?

— Стихи пишу.

— Да? И что, хорошие? Впрочем, глупый вопрос. Кто же скажет: я пишу плохие стихи.

— Ну, некоторые литературные герои сознавались, что сочиняли «чудовищные».

— На Булгакова намекаете. Иван Бездомный.

Я тихо удивилась. Надо же, знает…

— Поэты — люди проницательные. И не видят ничего зазорного в том, чтобы поговорить со случайным человеком. Я так понимаю, — улыбнулся он.

— Наверное. — Я пожала плечами.

— Тогда расскажите обо мне. Что привело меня в кафе?

— Наверное, ссора с женщиной. С женой.

Он напрягся.

— Так заметно?

— У вас маленькие дети, — продолжала я вести Никину линию. — А с женой отношения все хуже и хуже.

— У меня сын. И вы правы, еще маленький.

Я внимательнее всмотрелась в его лицо. Широкое, очень мужское, гладко выбритое, с остекленевшими грустными глазами. Он в ответ изучал мое.

— У вас странного цвета глаза, — сказал он вдруг. — Или здесь такое освещение?

— Что вы имеете в виду?

— Необычного, я бы сказал, оттенка. Цвета осенних листьев.

— О, да вы тоже поэт! По-моему, они желтые, как у кошки. Так, во всяком случае, утверждает моя подруга.

— Женщины, как я заметил, не скупятся говорить друг другу гадости, даже подруги. У вас золотые глаза.

— Вы мне льстите, — не поддавалась я, хотя первым побуждением было сказать «спасибо».

— Я не знаю, что мне делать, — пожаловался он. — Люблю сына, терплю жену. Я вообще человек семейный. Но последнее время понимаю: так больше нельзя.

— А в чем, собственно, проблема?

— Она дура. Понимаете, просто дура.

«Понимаю, — вздохнула я про себя. — Ничего нового. Если женщина, то непременно дура».

— И что ж такого дурацкого она делает?

— Она делает невозможной нашу совместную жизнь. Она пилит и пилит, придирается по пустякам, скандалы закатывает.

— А вы ведете себя безупречно!

— Не знаю. Как все.

— А что значит «как все»? Еще лет сто назад на Руси считалось хорошим тоном бить жену по любому поводу.

— Ну что вы! Я свою пальцем ни разу не тронул.

Я усмехнулась, решив смолчать, но моя пресловутая общительность и желание порассуждать повели меня в противоположную сторону.

— Может, вы мало уделяете ей внимания? — поинтересовалась я. — Не уважаете ее как личность?.. Что-то же вашу жену не устраивает? Смею вас заверить, нормальный человек не будет закатывать скандалы ни с того ни с сего.

— Так то нормальный…

— Не ищите клинику. Попытайтесь понять супругу. Возможно, все гораздо проще. Возможно, ей не хватает любви.

— Может быть… — Он вздохнул.

— Вы ей изменяете?

— Нет. — Мой собеседник медленно покачал головой. — Просто я ее не люблю.

— Но когда-то же любили?

— Знаете, думаю, что нет.

— А зачем тогда женились?

— Она оказалась беременной. А мне пора было заводить семью. Все мои друзья к тому времени женились. И совсем не по безумной любви. Просто выбрали себе подходящих жен. Я подумал, что вот и мой черед настал. И она меня вполне устраивала: молодая, симпатичная, с образованием, хозяйка хорошая… Пока сын был маленький, она все больше с ним возилась. Не до меня было. Отдали сына в сад. Болеть стал. Лет до шести все время был чем-то болен. Он у нас слабенький. Жена, конечно, постоянно при нем. То в больницу, то в санаторий. Я понимаю, устала, трудно. Но мальчишка в этом году в школу пойдет, у нее будет больше свободного времени. Работать я ее не заставляю. Сама рвется. Но последнее время как с цепи сорвалась: все орет и орет. Глаза безумные, как у ненормальной. Такое впечатление, что она меня ненавидит.

— Разводитесь.

— Вы думаете, это выход?

— Для вас? Не знаю.

— Я тоже.

Он замолчал, угрюмо насупившись, а меня снова потянуло пофилософствовать.

— Все хорошо только в самом начале, когда мужчина еще сдерживает свои тиранические наклонности, — сказала я. — Когда он еще слушает женщину, пытается ее понять. Даже вроде и понимает. Когда это недолго, то несложно. Затем она все больше влюбляется, старается сделать любимому приятное, а потому подстраивается под него и его интересы и жертвует своими. Ему это нравится… Они женятся. В первое время совместной жизни все прекрасно, потом — привыкают, притворяться перестают, считают излишним сдерживать дурные наклонности. Он уже не помогает жене, занимается только собой. Устроенный быт считает нормой. Хороший ужин — святой обязанностью жены. Слушать ее необязательно. Разговаривать — тоже. Она — домработница, нянька, источник дополнительного дохода, любовница, которая всегда на подхвате. Но это уже не любимая женщина и не человек, мнение которого может быть интересно…

— Вы не замужем, — перебил меня Богдан. — Вы развелись. И до сих пор в вас жива обида на мужа. Он вас обижал?

— А вы думаете, что не обижаете свою жену? — вопросом на вопрос ответила я.

— Мне казалось, я отношусь к ней хорошо.

— Так поговорите с ней. Не торопитесь обвинять. Постарайтесь поставить себя на ее место. Вдруг что-то получится.

— Вы правы. Я, пожалуй, попробую, — сказал он обреченно и устало, как мне показалось, только для того, чтобы как-то закончить разговор.

Он расплатился, и мы вместе вышли из кафе. Была уже ночь. Стало холодно, я поежилась под тонкой курткой.

— Проводить вас?

— Не стоит. Я близко живу.

Он попрощался и пошел к стоявшей неподалеку машине. Раздался писк отключаемой сигнализации, тихо заурчал мотор, и, мигая желтыми огнями, машина выехала с парковки.

«Не боится пьяный за руль садиться», — подумала я и отправилась домой.

— Ника! Никуда он не ушел.

— Кто? — не поняла подруга.

— Твой герой с маленькими детьми. Он поговорил по душам с женой и остался в семье.

— На фиг ему разговоры с женой, если он ее не любит? Он ведь без ума от героини…

— Ты спрашивала мое мнение! — разозлившись, перебила я Нику. — Не нравится, пиши что хочешь.

— А я и пишу, — ничуть не обиделась она. — Они встречаются тайком и любят друг друга все больше и больше. Он не может оставить детей, а она не решается просить его об этом.

— Жизненно. Знаешь, чем это закончится? Он будет бегать к ней лет двадцать, пока не вырастут дети. Она будет любить его и ждать. А когда дети вырастут и уже не будет повода жить со своей супругой, он побоится менять что-то к старости. А она поймет, что больше быть любовницей не в силах. И пошлет его! Он облегченно вздохнет. А она все оставшиеся годы будет жалеть об ушедшей молодости.

— Грустно.

— Зато реалистично.

— Злая ты, Сонька.

— Жизнь такая.

— Тебе плохо?

— Нет. Просто встретилась тут с одним типом. Жизнь свою вспомнила.

— Мужа?

— При чем здесь муж? К тому же бывший…

— А тип этот хоть симпатичный?

— Ничего.

— Так что ж ты растерялась?

— Ничуть. Я его к жене мириться отправила.

— Молодец! Ты бы лучше с ним закрутила.

Следующий день прошел продуктивно. Я провела его на работе, а вечером непонятная сила снова погнала меня гулять по окрестным улицам. Ноги сами привели меня в то же кафе, а там уже сидел Богдан. Я увидела его сразу, как только вошла. И он меня тоже.

— Соня! — Он махнул мне рукой, словно старой знакомой. — Здравствуйте. Ужинать будете? — спросил он, когда я подошла к нему.

Я вспомнила, что сегодня не только не ужинала, но даже не обедала. В обеденный перерыв у меня был посетитель. Да и, честно говоря, мне не хотелось. Но сейчас, глядя на керамическую тарелочку с солянкой, от которой распространялся аппетитный запах, у меня засосало в желудке и рот наполнился слюной. Я даже сглотнула.

— Как здесь кормят?

— По-моему, неплохо. Во всяком случае, солянка отличная. На второе я заказал судака с овощами.

Я выбрала то же самое.

— Как прошла беседа с женой? — после паузы поинтересовалась я.

— Результативно. Будем разводиться.

— Так серьезно?

— Она меня тоже не любит. Вышла замуж из-за ребенка. Теперь хочет любви. Но не со мной. Так что в главном вы оказались правы.

— Вот видите. А вы все: дура, дура.

— А что — умная? Столько лет терпела? Ведь меня-то хорошо знает. Я ребенка не оставлю. И содержать их готов. Пусть даже не работает. Мучится сама столько лет. И меня мучает. Противно, наверное, в постель ложиться с нелюбимым мужиком, а?

— Не знаю, не пробовала.

Солянка оказалась вкусная. Я наслаждалась каждой ложкой, чувствуя, как радуется мой пустой желудок горячему.

— Водочки не хотите? Под солянку?

— Вы каждый день пьете?

— Нет.

— Так зачем же начинать? Хватит того, что вчера вы за руль пьяный сели.

— Я не был пьян. Иначе как бы я запомнил, что вы — Соня.

— Это вы инспектору ГАИ расскажете, если вас остановят.

— У меня для них корочка есть. Мне и пьяному ничего не будет.

— Рада за вас. Но пьяный водитель — угроза пешеходам.

— Не читайте мне прописных истин. Вам не идет.

— Да? А что мне идет?

— Идет этот ваш свитер. И джинсы… к лицу.

— Мне всегда казалось, что джинсы идут не к лицу, а к совершенно другому месту.

— И этому вашему месту они тоже идут. Давайте хоть вина выпьем…

— Вы алкоголик?

— Если я отвечу «да», вы согласитесь?

Ну что ты с таким поделаешь! Я рассмеялась, и Богдан заказал по бокалу белого вина.

— Я вот только не знаю, с чего теперь начинать свою холостую жизнь. Вы, Мудрая, подскажите.

— Просто живите.

— И все?

— И все.

— Как?

— Счастливо. Вам ведь с женой хватило смелости признать правду и попытаться изменить свою жизнь. Уверяю вас, вы еще станете друзьями. И не будете больше называть жену дурой. А может, и остальных женщин тоже.

— Вообще-то, я женщин дурами не называю.

— И есть дамы, которых вы уважаете?

— Сколько угодно.

— Например?

— Например, моя мама. Сестра. Бабушка. Моя секретарша.

— Секретарша? Это интересно. Она молодая?

— Молодая. Вашего возраста.

Как приятно звучит: «Молодая, вашего возраста». Тонко льстит? Или плохо видит?

— За что же вы ее уважаете? — Я аккуратно прожевала кусочек горячей рыбы.

— Ну… она умная. Надежная. Порядочная. За пять лет ни разу меня не подвела.

— Она замужем?

— Нет.

— Тогда она наверняка по уши влюблена в вас. И будет рада вашему разводу.

— Вы думаете? Не замечал. А вообще, может быть. Сообщу ей завтра и посмотрю на реакцию. — Он окинул взглядом наш столик и сказал: — Хорошо здесь готовят. Я дома теперь не живу. Маме еще не говорил. Остановился пока у приятеля. Его семья на отдыхе. Неделю перекантуюсь. А там квартиру сниму. У вас нет знакомых, которые сдают жилье?

— Нет.

— Позвольте, я заплачу. И буду рад поужинать с вами завтра. Здесь же.

— Хорошо. Но завтра плачу я.

— Идет.

Я раньше не представляла, что у женщины могут быть друзья-мужчины. Но Богдан действительно стал мне другом. Время от времени мы ужинали в нашем кафе, не обмениваясь адресами или телефонами. Платили по очереди. Обсуждали свои дела, делились мыслями. Богдан вскоре снял квартиру где-то в моем районе. Я поняла это, увидев, что в кафе он стал приходить пешком. Мы ели, разговаривали. Потом расходились в разные стороны. Он всегда вежливо интересовался, не проводить ли меня. А я всегда отвечала «нет». В кафе нас уже знали, встречали улыбками, делали скидки, рекомендовали новые блюда. Кафе раскручивалось, в нем хорошо готовили, а брали недорого. Во всяком случае, я могла себе позволить здесь ужинать.

Богдан рассказал мне, что я снова попала в точку. С секретаршей. Стоило ей узнать о разводе, как она стала наряднее одеваться, ярче краситься и приносить домашнюю выпечку для шефа.

— Представляете, теперь она так выразительно смотрит на меня, что хочется спросить: что надо?

— Она, очевидно, ждет от вас каких-либо действий.

— Каких, интересно? Чтобы я завалил ее прямо на стол?

— Очень может быть.

— Спасибо. Это уже пройденный этап. А повторяться неинтересно.

— Когда было?

— А как, вы думаете, я женился? Жена тоже сначала работала моей секретаршей.

— У вас что, других дам на примете не оказалось?

Он пожал плечами:

— Времени не было.

— Чтобы влюбиться, много времени не надо. Просто нужно выходить куда-нибудь, с людьми общаться. Я смотрю, вы затворник. Вот со мной познакомились — теперь таскаетесь всегда в одно и то же место и общаетесь с одним и тем же человеком. А так нельзя!

— Почему? Мне нравится с вами общаться.

— Мне тоже. Но у меня, помимо вас, есть друзья, подруги, родственники, наконец.

— И у меня есть.

— Ну, не знаю, такое впечатление, что вы не особо общительный человек.

— Как всегда, угадали. Но что в этом плохого?

— Ничего. Но в вашей ситуации следует действовать иначе! Вам надо ужинать в разных местах. Знакомиться с разными женщинами. Вы ведь сами говорили, что вы человек семейный и вне семейного института чувствуете себя неуверенно и одиноко. Так не теряйте времени! Я уверена, что ваша жена уже в поисках подходящего кандидата.

— Вы не представляете, как вы правы. У нее кто-то есть! Она вчера мне звонила. Голос какой-то… необычный! В общем, совсем не такой, каким он был, когда мы жили вместе. Похоже, она влюблена.

— Не ревнуете? — улыбнувшись, спросила я.

— Вы не поверите, но я рад за нее. У меня осталось чувство вины, что я испортил ей молодость. Я ведь на десять лет старше. Она так тепло со мной говорила и желала счастья. Да-да. Совершенно искренне желала мне счастья.

— Видите, какая она умная!

— Да. И тут вы не ошиблись. И знаете, я начинаю вас бояться.

— Не надо. Я предсказываю только хорошее. Вы обязательно полюбите, женитесь и будете счастливы во втором браке. Вот увидите!

— Что ж, приятная перспектива. А вы не собираетесь замуж?

— Я? Нет. Вы можете мне не верить, но я счастлива одна. Без мужчин. И не хочу другого счастья.

— Да? — удивился Богдан. — По всей вероятности, так тоже бывает. Сейчас очень часто встречаются женщины с нетрадиционной ориентацией.

— Богдан, что за гадость? Неужели я похожа на лесбиянку? — возмутилась я.

— Простите, но я думал… — он явно смутился. — Тогда я не понимаю вас! Ведь если женщину не интересуют мужчины, то вполне логично допустить, что ее интересуют женщины.

— А если не интересуют ни те, ни другие?

— Тогда… — Богдан замялся, подыскивая мягкое выражение, — с этой женщиной что-то не то…

— Что «не то»?

— Что-то ненормальное, простите. Исходя из здравого смысла, согласитесь, я недалек от истины. Допустим, вы были в браке. Муж плохо к вам относился. Вы разлюбили и оставили его. Так? Тогда логично предположить, что вы развелись, чтобы встретить того единственного…

— Мне слишком много лет, чтобы я до сих пор мечтала о единственном! — отрезала я.

— Но это логично…

— Да идите вы к дьяволу с вашей логикой! — разозлилась я, оборвав его на полуслове. — Вы что, не можете допустить, что на свете просто хорошо жить? Просто жить! Без мужа, без быта, без его вонючих носков! Жить и радоваться! Радоваться каждому дню, которого в молодости не замечаешь из-за этой вашей любви, мужа, ребенка! Общаться с друзьями, писать стихи, гулять, любоваться природой. Это вы — человек семьи. Я — другая. Мне хорошо одной.

— Что ж… — Он задумчиво пожал плечами. — Возможно, так бывает. Просто я еще не встречал такую женщину, как вы.

Я улыбнулась, начиная остывать.

— Простите мою горячность. И послушайтесь моего дружеского совета: выбирайтесь по вечерам в другие места, Не зацикливайтесь на этом кафе.

— Но мне нравится ужинать с вами. Разговаривать, спорить.

— Понятно. Но для пользы дела давайте сократим наши встречи. Скажем, до одной в неделю. А остальное время вы должны бывать в людных местах, общаться с разными женщинами. Потом, если захотите, поделитесь впечатлениями.

— Ну ладно…

Мы условились ужинать по пятницам. Мне хорошо работалось после наших с ним долгих разговоров. Впервые мужчина относился ко мне как к равной. Уважительно и по-дружески. Богдан не намекал на мужской интерес ко мне, не давил авторитетом, хотя, как я могла убедиться, был умным и достаточно эрудированным человеком. С ним я не боялась обнаружить свое невежество, и он всегда с удовольствием рассказывал мне какие-то новые интересные вещи. А не заявлял, как одна моя не в меру образованная подружка: ах, ты не знаешь, ну и не о чем говорить. Тщеславие так и било из нее. Действительно умные люди не станут кичиться своими знаниями. Наоборот, им всегда свойственна мудрая снисходительность…

У Богдана к тому же оказалось хорошее чувство юмора. Грубость его была сродни моей: беззлобная и внезапная. Он быстро выходил из себя и так же быстро остывал. Поэтому друг на друга мы не обижались. Наши встречи по пятницам стали для меня самым приятным времяпрепровождением. Мы перешли на «ты». Я преподнесла ему книгу своих стихов с дарственной надписью: «Моему хорошему другу Богдану на добрую память». Он обрадовался. А когда прочитал, назвал меня талантливой и посоветовал писать дальше.

Мне было удивительно легко с ним общаться и подчас даже интереснее, чем с моими подругами. С девчонками — Риммой, Ниной и Верой — я встречаюсь по определенному поводу: день рождения или праздники. С Никой мы перезваниваемся чуть ли не каждый день, и пару раз в месяц я хожу к ним в гости. Она ко мне не ходит: все некогда — дети, муж, работа. А я — свободна и ничем не обременена. У сына бываю нечасто. Он живет у своей тещи, а у меня с этой женщиной отношения не складываются. Его жена родила мальчика. Так что я теперь бабка. С ума сойти! В сорок два года — бабка! А что удивляться? Сама в девятнадцать выскочила. А сын все-таки в двадцать один женился. Внук хорошенький, маленький, беленький — на мою невестку Алю похож. В няньках не нуждаются. Теща на пенсии, сестра Али старшеклассница — без меня есть кому нянчиться с малышом. Деньгами, конечно, помогаю. И я. И муж. Сыну еще год учиться.

Муж снова стал названивать, подозрительно выспрашивать про мою жизнь. После нашего развода и моего превращения в поэтессу, очевидно, сам факт счастливого существования бывшей супруги не дает ему покоя. Хорошо, что я изучила его и умею с ним общаться, не воспринимая всерьез.

Я снова оказалась права. Богдан встретил женщину. Нет, он их много встречал и о каждой рассказывал, но отношения завязались только с одной. Ее зовут Лена. Он описал мне ее внешность — получилось, что почти кинозвезда и модель в одном флаконе. Но я думаю, что он преувеличивает, просто уж сильно она ему понравилась. О женщине, которая безразлична, так не говорят. Глаза горят, а они у него выразительные, светло-карие. Он вообще выглядит хорошо. Подтянут, всегда выбрит, одет чисто. Не скажешь, что в разводе. Жена его вскоре замуж вышла. Не официально, но мужчина живет с ней и сыном. И вроде как мальчик воспринимает его нормально. Богдан бывает у жены. Я и тут оказалась права — они дружат. Она даже попросила бывшего мужа помочь ее нынешнему в карьере. Есть у Богдана возможность «шепнуть кой-кому на ухо», как он выражается. Вообще, он молодец. Редко можно наблюдать такие отношения у людей после развода. Мужики, по большей части, собственники. Даже нелюбимая и брошенная жена не должна быть без них счастлива. А он, похоже, действительно рад за нее. Наверное, и правда не любил. А свою Лену, скорее всего, любит. Я так и не поняла, кто она и чем занимается, но о своих к ней чувствах Богдан говорит много и с удовольствием. Я у него вроде ближайшего друга и советчика.

— Подарил ей цветы. Она была так рада.

— Цветы приятны любой женщине.

— Ты тоже любишь?

— Конечно.

— А какие больше всего? Розы, тюльпаны, гвоздики?

— Гвоздики мне всегда напоминают о демонстрации в совковые времена. Тюльпаны выглядят жалко и внутри пахнут селедкой.

— Почему селедкой?

— Не знаю. Но ты раздвинь лепестки и понюхай, где эти пестики-тычинки. Селедкой! Я в детстве часто нюхала. А розы? Розы — красивые. Хотя официальные. Вот если небольшие продолговатые бутоны, на не очень длинных стеблях и большой букет… тогда ничего. Но чтобы цвет какой-нибудь нежный: розовый, белый, оранжевый. А то чаще всего на праздники дарят красные или темно-бордовые, почти черные. Нам на работе к Восьмому марта всегда такие вручают.

— Ну что ж, теперь буду знать, что тебе подарить.

— Мне? Зачем?

— Через неделю три месяца нашего знакомства.

— Да? Я даже не знала. А ведь правда, первый раз я сюда зашла в апреле, а уже июль. Ты в отпуск не собираешься?

— Пока нет. А ты?

— И я — нет. И так жара достала. У нас в офисе хоть кондиционер, а дома все никак не установлю.

— Это сейчас не проблема, — заметил Богдан.

— Да, но у меня свежий ремонт. Вернее, относительно свежий. Я не стала настаивать, чтобы муж нашу прежнюю квартиру менял. Она хорошая, большая и в удобном месте. Он мне в виде отступного за нее дал денег на хорошую двушку. А я подумала, зачем мне двушка? Сын все равно со мной жить не станет. Взяла однокомнатную «с ремонтом» в новостройке и машину в придачу. Думала, что наводить порядок не придется. А как вошла в нее!.. Мамочки родные! И это называется «с ремонтом»! Обои отваливаются, сантехника кошмарная, двери фанерные. Хорошо хоть окна металлопластиковые и дверь бронированная. Но работы! На три месяца увязла. Могла, конечно, к мужу обратиться. Он же строитель. У него теперь своя фирма. Ремонтами как раз и занимаются. Но так не хотелось его видеть. Сама специалистов находила: сантехника, маляра, плиточника. Маляр потолки сделал на совесть. Сантехник тоже ничего. А плиточника три раза меняла. А потом сама плитку положила.

— Ты? Плитку?

— Чего смеешься? Да, сама положила. Ничего там сложного нет. Я же видела, когда плохо делали. Потом книжку купила, поняла, как раствор делать, как правильно работать. У них, этих горе-мастеров, смотрела, спрашивала. А потом сама положила. Долго, правда, делала, почти месяц. В перерывах обои клеила. И с паркетчиком мне повезло. Хорошо справился да еще зятя своего посоветовал, а тот мне мебель встроенную изготовил. Ты чего улыбаешься?

— Просто ты наконец-то стала хоть что-то о себе рассказывать. Раньше мы только мою жизнь и обсуждали.

— Да? — смутилась я. А ведь и в самом деле. Видно, время пришло. — Ой, я тебя перебила. Ты же о Лене рассказывал. Пришел ты с цветами…

— Да. Она обрадовалась. Мы поужинали. А потом я ее проводил. Но в этот раз она позволила себя поцеловать.

— Да ну? И как она отреагировала?

— Ответила. Думаю, я ей нравлюсь.

— Несомненно! Богдан, я чувствую, это то, что тебе нужно.

— Да я и сам чувствую. С ней мне удивительно легко и спокойно, вот как с тобой. Словно я знаю ее давным-давно.

— А она свободна?

— Свободна. Но она мало рассказывает о себе. Будто чего-то боится. Может, в ее жизни тоже была драма.

— Может быть. Тогда не спеши. Дай ей время к тебе привыкнуть. Пусть она начнет тебе доверять. Ждать вашей встречи. Это так здорово! Хочешь, я напишу ей стихи? А ты подаришь от своего имени.

— Нет, спасибо, друг Сирано. В такие игры я не играю.

— Ну, и пожалуйста. — Я надула губы. — Я ведь как другу. От чистого сердца…

— Ну, если как другу и от чистого сердца, тогда напиши. Но не для передачи. Просто мне.

Однако стихи у меня не получились. Для его Лены не получились. Оказалось, что не могу я от чистого сердца пожелать ему счастья с незнакомой мне женщиной. Выходила какая-то любовная чепуха. Словно я сама влюблена в него, как кошка. А ведь это совсем не так. Мне хорошо одной. Но, видно, сама-то я в душе собственница. Приятный мне мужчина не должен любить другую женщину. Но и мне его любви не надо. А не надо ли?

Впервые закравшаяся подобная мысль показалась мне абсурдной. Я ее тут же изложила по телефону Нике.

— Соня! Как здорово! Ты понимаешь, что это значит?

— По правде говоря, нет.

— Это значит, что твоя душа начинает оттаивать. Обида, посеянная твоим мужем, дала такие всходы, что ты запретила себе иметь дело с мужчинами. Ты подсознательно оберегала себя от возможных разочарований и не желала думать о любви. Не хотела замечать никого из их братии. И вот ты повстречала человека, который относится к женщинам совершенно иначе, чем твой бывший. Он уважает, понимает, любит их. Я имею в виду женщин вообще! Мало того, он стал твоим лучшим другом! Исходя из всего, что мне известно, именно тебя он должен был бы выбрать. И я не понимаю…

— Глупости, ничего он не должен, — оборвала я подругу. — У нас другие отношения. И потом, он молод для меня. Я ему скорее как старшая сестра.

— Да? Жаль. Ну ладно, пусть так. Но ты уже заметила благотворное влияние его дружбы. Это хорошо, что ты не можешь написать ему стихи для его любимой.

— Он называет меня Сирано.

— Сирано был мужчиной, — заметила Ника. — К тому же они оба были влюблены в Роксану. А ты ведь даже не видела его пассию.

— И слава богу. Зачем она мне? Я же с ним общаюсь.

— Да. Но если он женится, тебе придется общаться и с его женой.

— Да ну, вряд ли.

— Если он такой человек, как ты рассказываешь, он не прекратит встречаться с тобой, даже когда женится.

Через шесть дней Богдан ждал меня в кафе. Он подарил мне розы. Маленькие розовые бутончики, большой букет. Лучше бы он этого не делал. Невеселые мысли о его предстоящей женитьбе и окончании нашей дружбы постоянно лезли мне в голову. Я честно призналась, что не могу написать ничего путного.

— Не умею я, видно, писать по заказу. Сирано ведь тоже был влюблен в Роксану, — повторила я слова Ники.

— Ничего страшного. Я не уверен, что Лена любит поэзию.

— Расскажи, какая она, — попросила я, хотя мне было плевать на эту Лену. Я вообще не хотела говорить о чем бы то ни было, но слушать или делать вид, что слушаешь, легче, чем поддерживать разговор.

— Она удивительная, — начал он. — Нежная, чуткая и несчастная. Я чувствую это. Она словно ребенок, который что-то потерял. И никак не может ни найти это, ни жить без этого. Она думает, что сильная и мудрая, но на самом деле — ранимая и очень нуждается в любви и дружбе.

— Вы встречались на этой неделе?

— Да… Дважды… Я хорошо чувствую ее настроение. Мне кажется, я понимаю ее лучше, чем она сама понимает себя. Она начинает мне доверять. Но так осторожно, будто идет на ощупь. В ее душе смешалось так много противоречивых чувств. К миру, к людям, ко мне. Я не хочу ее торопить. Хочу, чтобы она сама разобралась в себе. Чтобы меня почувствовала, как я ее. Чтобы мне доверилась. Понимаешь меня?

— Конечно. Ты прав. Только так и надо. А то сейчас мужчины все больше берут наскоком. Не дав женщине разобраться в своих чувствах, тащат ее в постель. Торопятся завоевать. Причислить к списку побед.

— Может быть. Вероятно, в ее жизни происходило нечто подобное. Она скованна. Не вообще, а сексуально. Одевается так…

— Как? Ты же говорил, что она ходит в мини-юбках. По-моему, очень сексуально.

— Ну, это только на первой встрече. Чаще в брюках.

— Мне всегда казалось, что брюки, обтягивающие женскую попу, это тоже — сексуально.

— Если только обтягивающие… — произнес он и посмотрел на мою тарелку. — Кстати, ты почему не ешь?

— Нет аппетита.

— Это мы сейчас исправим. Девушка, бутылку шампанского! У нас же праздник.

Он сказал это таким значительным тоном, что у меня заныло в животе. Но совсем не от голода. Потом мы пили шампанское, и Богдан изводил меня своими рассказами о Лене и его чувствах к ней. Мне уже надоело его слушать, а он все говорил и говорил. Не оборвешь же его на полуслове, раз сама просила рассказать. Однако и сам Богдан должен бы иметь чувство меры и вовремя остановиться. Раньше мы в основном говорили о нас: обо мне и о нем. А тут — Лена, Лена, Лена, Лена! Повеситься можно! От шампанского разболелась голова и хотелось плакать. Мы вышли на улицу. Я — с цветами в руке, мрачная, как туча. Богдан — с улыбкой и в хорошем настроении.

— Проводить тебя? — как всегда, спросил он.

Вдруг захотелось сказать: «Проводи!» Но не сказала. Медленно шла по улице одна и думала: «Почему я такая несчастная?»

Каждая последующая встреча превращалась в пытку. И не ходить на них я не могла. Ноги сами несли в это распроклятое кафе, где Богдан с завидным упорством и растущим оптимизмом описывал свои встречи с Леной. Оказывается, он пригласил ее на концерт популярных артистов эстрады. (У меня почему-то мелькнула мысль, что я уже сто лет нигде не была, а пригласить некому.) Потом Богдан сообщил, что он предложил ей провести отпуск вместе. «Я тоже собираюсь в отпуск, — подумала я. — Махну, наверное, в Египет». Под конец вечера Богдан сказал, что Лена обещала подумать и что она все больше привязывается к нему. Он подозревает, что она почти любит его. Охотно верю. Почему бы не любить его. Он — замечательный. Высокий, красивый. А улыбка! Закачаешься. Он вообще хорош собой. Даже слишком. Слишком… для меня.

Я слушала его и старалась, чтобы лицо у меня при этом было хоть немного радостное. Он ведь рад счастью своей бывшей жены. Вполне естественно, что и от меня ожидает подобной реакции. Но мои чувства были совсем не так благородны. Иногда мне казалось, что я могла бы своими руками задушить эту Лену. Слушать о его чувствах к ней уже не было никаких сил.

Наконец пришел день, когда Богдан сообщил мне о своем мужском успехе. Лена пригласила его к себе на кофе, и он остался у нее на ночь. Услышав это, я выдавила из себя кривую улыбку и поздравила его. Но когда он попытался посвятить меня в подробности их встречи, я с негодованием остановила его:

— Богдан, прошу тебя, не уподобляйся тем мужчинам, которые начинают хвастаться своими победами всем друзьям.

— Но ведь я не всем, — улыбнулся он, — только тебе.

— Все равно не надо. Интимные подробности — дело двоих.

— Да я не про интимные подробности. Я хочу рассказать тебе о чувствах…

— Ваши чувства — тоже не для посторонних ушей, — перебила я. — И вообще, нам снова надо сократить наши встречи… До… до одной в месяц.

— Зачем? Тебе больше неинтересно со мной общаться?

— Тебе надо чаще бывать с Леной. Если у вас все настолько серьезно… Ты не думал, что она может случайно зайти в кафе и увидеть нас? Как ты объяснишь ей?

— Как-то объясню, — сказал он, и взгляд его стал настороженным и серьезным. Он смотрел на меня так внимательно, что я смешалась и, кажется, покраснела.

— Все равно, нам надо реже встречаться, — пробормотала я, чувствуя, как предательски дрожат губы.

И тут Богдан сказал что-то несуразное, я даже не поняла, о чем это он:

— Кажется, все слишком затянулось. — И внимательно посмотрел на меня.

Я промолчала, пытаясь истолковать его слова. Наверное, он имеет в виду наши дурацкие ужины по пятницам. Действительно, зачем все это?.. Он скоро женится. А я… а я… умру от горя.

— Соня, — позвал он меня, но я даже не подняла голову, потому что в глазах стояли слезы. — Соня, посмотри на меня. Что случилось? Мы ведь всегда хорошо понимали друг друга. Ты предрекала мне любовь и счастье. Так и вышло. И я уверен, что любовь и счастье ждут и тебя. Только ты очень этого боишься. Боишься и ждешь. Правда?

Я не ответила, но посмотрела на него. У него был такой взгляд! Ах, если бы не было никакой Лены! Какое это было бы счастье!

Богдан взял в руки бокал.

— Давай выпьем за нас. За наше будущее!

— Желаю тебе счастья… с Леной.

— Господи, какая Лена? Мы встречаемся уже полгода. А ты так ничего и не поняла? Я люблю тебя. И все, что я говорил, все, что рассказывал о своих чувствах, это… про тебя.

Оглушенная его признанием, я молчала. Не было сил поверить. В плохое верится легче.

— Но… как же… она?

— Кто она? — засмеялся Богдан. — Она — это ты! Я придумал ее, чтобы тебя спровоцировать. Чтобы ты стала ревновать и поняла наконец, что любишь меня. Ведь любишь? Ты вбила себе в голову, что тебе никто не нужен, что все мужики гады и любви твоей недостойны. Что я моложе тебя. А мы, между прочим, с тобой одногодки.

— Откуда ты знаешь?

— Ты же сама подарила мне свой сборник. А в Интернете еще и не то сыщешь. И адрес я твой знаю, и телефон. И про мужа, и про сына, и даже про внука.

— Откуда?

— Я всегда тебя провожаю. Со второй встречи. Тайком. Чтобы не мешать тебе верить в собственную самостоятельность.

— А про мужа и сына?

— Кто хочет узнать, узнает непременно. Так что мне все о тебе известно: от места работы до парковки.

Он улыбнулся и взял меня за руку. А я заплакала.

Мы и теперь ходим в наше кафе. Нас здесь любят и всегда встречают как лучших гостей. Здесь мы отметили годовщину знакомства. Пригласили Нику с мужем. Она за меня рада. В ее повести все заканчивается совсем не так радужно.

Мы отдыхали в Египте вдвоем. В октябре там было чудно — тепло, а вода, как парное молоко. Теперь мы живем вместе. Это не похоже на мой первый брак. Но и свободы былой я уже не ощущаю. Все-таки любовь — это рабство. Зависимость от любимого. Когда ее нет, ты свободна, но одинока, когда есть — ты счастлива, но несвободна. Может ли быть иначе?

Богдан спокойный и терпимый. Лучшие Качества для мужчины. Можно сказать, что я счастлива. Но… писать больше не могу. С тех пор как мы стали жить вместе, я не написала ни строчки. Крылатая рифма бежит от меня. Наверное, умиротворенная женщина не способна на сильные эмоции. Стихи, написанные за те полгода, что мы встречались, вошли б новый сборник. Недавно была опубликована моя вторая книга.

Теперь у меня снова есть любовь, но нет вдохновения. Возможно, когда-нибудь я и смогу иметь все сразу. Как знать…