В это время Пушкину было не до легкого кокетства жены, к которому он привык, и которое уже не так волновало и раздражало его как ранее. Поэта волновали совсем другие проблемы. После неудавшегося случая с прошением об отставке Пушкин остро почувствовал всю глубину зависимости от царя и его «милости». Полицейское наблюдение стало настолько постоянным и почти открытым, что поэт узнал о перлюстрации его переписки, и о том, что его письма к жене отправляются Бенкендорфом для прочтения к царю. Цензура его произведений усилилась при новом министре просвещения графе Уварове, который стремился свести к нулю привилегии, полученные поэтом от императора в 1826 году.

Это страшно задевало Пушкина. «Царь любит, да псарь не любит», – писал он в письме к жене. Глубоко самолюбивый, Пушкин малейшую несправедливость к себе переживал остро, пытаясь ответить по возможности градом эпиграмм и по детски неразумным непослушанием. Психологически поэт был напряжен. Он чувствовал, что ему необходимо уехать из столицы, уединиться в деревне. Ему казалось, что только так он сможет отстоять свою свободу творчества и наладить свои денежные дела. Но мечты поэта не сбылись. Он снова попадает в материальную зависимость от царя, принимая решение взять ссуду в 30000 рублей в государственном казначействе, обязавшись погашать ее за счет своего жалованья, и остался в Петербурге.

Мечта о покое и воле, о бегстве в «обитель дальнюю трудов и чистых пег» оказалась утопией. Жизнь решила по – другому. Все эти неприятности с правительством и неопределенность в отношениях с царем, осознание своей зависимости, тревога за будущее семьи – все это вызвало новую депрессию и творческие силы покинули Пушкина. Осенью 1835 г. Пушкин, приехав в Михайловское в начале сентября с тем, чтобы остаться там па три-четыре месяца, почувствовал, что он не может писать.

Сначала он не терял надежды, что вдохновение, обычно посещавшее его осенью, вновь придет. Но осенние дни текли один за другим, а вдохновение не являлось.

«Писать не начинал и не знаю, когда начну…» – жаловался Пушкин жене 14 сентября. Его последующие письма говорят о все нарастающей душевной тревоге.

21 сентября: «Я все беспокоюсь и ничего не пишу, а время идет»;

25-го: «Вообрази, что до сих пор не написал я ни строчки; а все потому, что не спокоен».

Пробыв в Михайловском около полутора месяцев (почти столько же, сколько в 1833 г. в Болдине), Пушкин создал лишь одно законченное стихотворение («Вновь я посетил…») и незавершенную повесть «Египетские ночи». В 1835 г. поэт не смог завершить ни одно из начатых им больших произведений.

«Такой бесплодной осени отроду мне не выдавалось…» – жаловался поэт Плетневу.

Состояние депрессии, мучительно пережитое поэтом в Михайловском, было вызвано изменением структуры его характера и развитием его в сторону невроза. Психоаналитики считают, что диапазон проявления фаллически-нарциссического характера очень широк – от полного здоровья до жестокого невроза. Райх писал об этом следующее: «При относительном отсутствии невроза, представитель этого типа характера силен, импульсивен, энергичен и, как правило, очень продуктивен; чем более невротичным является характер, тем более специфически и односторонне развитой оказывается какая-нибудь из этих черт».

Пушкин чувствовал, что обстоятельства подчиняют его себе, и это было для него невыносимым. Наступил период какой-то творческой импотенции. Стала увеличиваться его импульсивность, раздражительность. Его честолюбие и как поэта, и как светского человека постоянно натыкалось на противодействие окружающего его общества. Пушкина начал терзать страх по поводу истощения творческих и связанных с ними сексуальных сил. Ведь его гениальность и в поэзии, и в любви была результатом выброса огромной «либидозной» энергии. Теперь энергии «либидо» стало меньше, сексуальная «агрессия» понизилась, необходимой подзарядки поэт не находил.

Для поддержания своих увядших чувств и в поисках новых сексуальных ощущений поэт в 1835 году, находясь в Михайловском, снова посещает Тригорское, с которым были связаны его лучшие творческие годы, и снова ищет там милых барышень. Но 3изи (баронесса Вревская) растолстела и была окружена кучей орущих ребятишек. Тогда Пушкин пишет Александре Ивановне Беклешевой (Сашеньке Осиповой, которая долго имела любовную связь с Алексеем Вульфом) письмо:

«Мой ангел, как мне жаль, что я вас уже не застал, и как обрадовала меня Евпраксия Николаевна, сказав, что вы опять собираетесь приехать в наши края! Приезжайте ради бога; хоть к 23-му. У меня для вас три короба признаний, объяснений и всякой всячины. Можно будет, на досуге, и влюбиться. Я пишу к вам, а наискось от меня сидите вы сами в образе Марии Ивановны (ее младшей сестры – А.Л.). Вы не поверите, как она напоминает прежнее время и путешествия в Опочку и прочая…»

В Пушкине уже нет той былой восторженности и той пылкости чувств. Спокойное, выдержанное письмо, хотя немного ревнующая Зизи сплетничала своему брату Алексею Вульфу: «Он ждал Сашеньку с нетерпением, надеясь, кажется, что пылкость ее чувств и отсутствие ее мужа разогреет его состаревшие физические и моральные силы». Очень верно подметила его бывшая любовь спад «либидозной» энергии поэта.

В Тригорском Пушкин встречает новое поколение свежих провинциальных барышень в лице младшей дочери Прасковьи Александровны Осиповой Машеньки. Во времена псковской ссылки, Маша была еще совсем маленькой девочкой. Пушкин с ней играл, гонялся за ней, грозя длинными ногтями. Машенька выросла, и превратилась в хорошенькую девушку, привлекающую поэта своей свежестью и 16-летним возрастом.

Она «поразительно была похожа на свою старшую единокровную сестру Александру Ивановну, – отмечал В. Вересаев, – как наружностью, так и «воображением и пылкостью чувств». Когда осенью 1835 г. Пушкин жил в Михайловском, шестнадцатилетняя девушка, сильно было увлеклась им, великий поэт возбудил ее зреющие сексуальные чувства. Пушкин немного пофлиртовал с девушкой своего любимого возраста, но потом Маша предпочла поэту соседнего помещика Николая Игнатьевича Шенига. Ревнивая Евпраксия была рада этой перемене. Зная по собственному опыту способность Пушкина совращать молоденьких девушек путем различных чувственных ухищрений, она писала брату: «Ник. Игн. никогда не воспользуется ее благорасположением, что об Пушкине никак нельзя сказать». А старшая ее сестра Анна Николаевна ревниво удивлялась: «Как мог Николай Игнатьевич заставить Машу забыть Пушкина? Она начинает все с женатых людей».

Переживания, связанные с ущемлением самолюбия, и со спадом сексуальной активности, способствовали развитию невроза. Мысль о неудаче была для Пушкина непереносима. Цель его жизни в данной период – наслаждение спокойствием и восстановление сексуальной активности. А также постоянное любование своей милой «женкой», своим романтическим идеалом.

"Любя тихую домашнюю жизнь, – писал П. Бартенев, – Пушкин неохотно принимал приглашения, неохотно ездил на так называемые литературные вечера. Нащокин сам уговаривал его ездить на них, не желая, чтобы про него говорили, будто он его у себя удерживает… Нащокин и жена его с восторгом вспоминают о том удовольствии, какое они испытывали в сообществе и в беседах Пушкина. Он был душа, оживитель всякого разговора. Они вспоминают, как любил домоседничать, проводил целые часы на диване между ними».

"Невозможность осуществить эту цель, мысль о неудаче вызывала сильнейший страх и поэт удваивал усилия, чтобы обеспечить успех. Твердое решение преуспеть основывалось как на страхе неудачи, так и на стремлении получить признание, материальную независимость и любовь жены (именно настоящую, «страстную» любовь, а не покорность, связанную с глубоким чувством исполнения семейного долга). В соответствии со своим характером, Пушкин мог, и выдерживал много неудач. При этом он подсознательно смещал значимость жизненных целей. Не получалось одно, он стремился достигнуть другого, проявляя решимость и характер. Теперь у поэта остались две цели, две задачи, решение которых укрепило бы его желание жить и творить. Он должен был доказать всем, что он великий литератор, и что его жена – «чистейшей прелести, чистейший образец», незапятнанный «идеал», любить который поэт был настроен решительно и бесповоротно.