Глубокое бурение [сборник]

Лукьянов Алексей Сергеевич

ВЫСОКОЕ ДАВЛЕНИЕ

 

 

Усаживайтесь поудобнее. Мы рады, что вы выбрали нашу туалетную бумагу. Желаем приятного времяпрепровождения

 

Пролог

— На ход! На ход давай!

— Даю!

— Ещё полметра!

— Взяли!

— Кто не тянет?

— Да тяну я!

— Ещё взяли!

— Всё, встала. Курим!

Как стояли — так и попадали на только что установленную трубу.

Игорь вытащил две сигареты, одну протянул Мите:

— Кури.

— Не буду, Игорёчек, — Митя даже отодвинулся.

— Кури, говорят. Халява.

Игорь регулярно предлагал Мите «кислородную палочку». Митю это оскорбляло, а оскорблённый Волокотин чудо как хорош для поднятия настроения. Плюнешь Мите в рожу — и всё как-то веселее: народ начинает шутить, в остроумии упражняться. Волокотина не оскорбишь — и день, прямо скажем, бездарно проходит, радости жизни нет.

Однако нынче забавы не получилось.

— Игорь Валерьевич, я ценю бесценные знаки твоего внимания, но не могу принять сигарету, поскольку большинство врачей утверждает, что курение вредит здоровью.

Митя закончил говорить и безумно посмотрел на коллег.

Коллеги тоже недоумённо уставились на Митю.

— Милейший, тебе плохо? — спросил бугор, и осёкся.

Все посмотрели на бугра.

Игорь открыл рот… и тут же закрыл, бешено вращая глазами.

— Э… — взял слово кузнец. — Думаю…

Кузнец задумался.

Вслед за ним задумались, то и дело разевая рты, Опарыш и Вовка.

Минут пять все слушали, как завывает в трубах ветер.

— Я думаю, — кузнец закончил молча шевелить губами, — что мы забыли какие-то слова.

 

1

Кризис застал администрацию «Промжелдортранса» врасплох. Накануне южный маневровый район выполнил план по перевозкам, работникам по этому поводу выдали премию, а буквально через день там же запороли вал у тепловоза. Оно бы, может, и ничего — поставить в депо, организовать аврал и починить строптивую «семёрку», да запчасти на движок оказались дороговаты — почти пять миллионов. И не успел генерал как следует рассердиться на нерадивых подчинённых, как разразился мировой финансовый кризис.

Правда, узнали о нём с некоторой задержкой.

А сначала кузнец пришёл на работу в некотором раздражении.

— Чего тебя так колбасит? — спросил сварщик.

— Да интернет не работает! — Лёха сурово распахнул свой шкафчик и начал переодеваться. — Падла, до двенадцати работал, а потом — бац! — пропал.

— А у меня телевизор перестал показывать, — встрял в разговор Волокотин.

— И у меня, — подал голос Опарыш. — А я смотрел, как Оскар с Делахойей махаются. Только этот тому вклепал!

В самый разгар спортивного комментария в раздевалку зашёл токарь.

— Гамарджоба! — поздоровался он.

— Оскар, ты, говорят, вчера вечером Делахойе вклепал? — спросил у него Лёха.

— Одной левой! — согласился токарь. — Так вломил, что аж телевизор потух, до сих пор не работает.

— И у тебя тоже?!

Потом оказалось, что не работает ещё и радио во всех диапазонах, и мобильники молчат, и даже проводная связь барахлит.

— Не говорит и не показывает Москва! Не работают все радиостанции Советского Союза! — торжественно объявил кузнец, когда гробовым молчанием отозвалась даже радиоточка на кухне.

Как оказалось — это надолго.

Через два дня пришла депеша: так мол и так, партия и правительство российской нашей капиталистической федерации с прискорбием сообщают, что радио и телевидение с Интернетом, а также сотовая и проводная связь приказали долго жить. Короче — пива нет и неизвестно. Посему средством массовой коммуникации становится почта, а газеты будут выходить чаще.

Газеты и впрямь повалили: утренняя и вечерняя, а кое-где даже обеденную стали доставлять. Разумеется, что тут стало как-то не до работы: мужики начали сравнивать, что в какой газете пишут, что это за кризис такой финансовый, и с чем его едят. Тут газеты оказались весьма единодушны: в унисон друг другу вторили и «Правда», и «Комсомолка», и «Спид-инфо», что курс Доу-Джонса стремительно падает с Эмпайр-Стейт-Билдинг, что доллар скоро сгорит зелёным пламенем, и вообще верным путём идёте, товарищи!

На это Лёха говорил, что это всё бубнёж, Игорь посылал Лёху на хутор, бабочек ловить, и говорил, что Запад нам и между ног ничего не щекотал, а вот китайцы — наши братья! А потом пришёл Гардин и сказал:

— Генерал велел передать, что в связи с финансовым кризисом Китай отказался от поставок калийных удобрений.

— И что это значит? — спросил Опарыш.

— Это значит, сынок, что ты будешь меньше есть, — пошутил Митя.

Не прошло и недели, как в «Промжелдортрансе» сократили на четыре часа рабочую неделю, отменили ряд премиальных и надбавки за совмещение профессий.

— На нас надвигается огромная жопа, — заметил как-то Лёха, когда они с Игорем держали приставную лестницу, по которой с эстакады спускался Опарыш.

Игорь посмотрел вверх.

— Да, таких жоп поискать, — согласился он.

А потом уволили пенсионеров, рабочую неделю сократили до трёх дней, и почти всем рабочим предложили уйти в неоплачиваемый отпуск, пока не появится работа. В воздухе запахло глобальным сокращением, и вот тогда все поняли, что жопа уже здесь.

Гардина, конечно, в бригаде никто не любил и не уважал, однако нельзя сказать, будто он весь состоял сплошь из пороков. Была у начальника одна очень хорошая черта — у него всегда водились деньги, и он никогда не отказывал, когда просили взаймы. Конечно, было бы гораздо лучше, если бы долг не приходилось возвращать, но от некоторых людей нельзя требовать слишком много.

Не прошло и двух сокращённых недель, как он вызвал всю бригаду, и даже уволенного по пенсии бугра.

— Газеты читаете? — спросил он.

— На кой бы они сдались, — чуть ли не хором ответил коллектив.

— Я лучше пивца изопью, — уточнил свою позицию бугор.

— Ну и напрасно, — попенял Гардин. — Ладно, сидите, сейчас зачитаю.

Раскрыл какую-то центральную газету и начал бубнить: «…академия наук разработала новую, революционную технологию, призванную заменить устаревшие телекоммуникации…»

Короче, оказалось, что газеты население не читает. Во-первых — слишком дорого, во-вторых — не учли наверху, что молодёжь информативности предпочитает развлекаловку, да и читать не любит, откровенно говоря; а те, кому за тридцать, газетами только задницу подтирают. Вот и решили найти хоть какую-то альтернативу телевидению и радио, чтобы, значит, пропаганду в каждый дом. И ничего лучше придумать не могли, как использовать в качестве массовой телекоммуникационной системы паровое отопление. Чего-то там яйцеголовые покумекали и спроектировали нехитрое устройство — генератор парового вещания — способное принимать и передавать информацию с помощью пара. И теперь кризис нам нипочём, потому что мы всей страной начнём производить и монтировать эти паровые коммуникации высокого давления: для себя и для всего мира.

И действительно — работы сразу стало завались. Специалистов по паровым коммуникациям в городе было не так уж и много, поэтому, не успели мужики смонтировать генератор и подвести сетевые трубы к управлению, как их тут же откомандировали на прочие объекты того же назначения. Не понятно было только одно — откуда деньги? Вот только вчера в стране не было денег, бушевал кризис и предприятия вовсю сокращали рабочие места! Легли спать — всё плохо, проснулись — вдруг всё хорошо стало. Ну, не совсем хорошо, а так, как раньше было.

Подняли этот вопрос во время перекура.

— Да были у них деньги, чего спорить, — авторитетно заявил сварщик. — И у нашего генерала были. Вон, смотри — работяг всех отправили лапу сосать, а из управы хоть бы одного пенсионера попросили. Что они там, пашут невлюбенно?

— Не в том вопрос, есть ли у них деньги, а в том, на что они их тратят, — перебил его кузнец. — Вот, купил генерал новый джип вместо прежнего. Почти пять мультов. А старый всего три года пробегал, как новенький. На хрена этот новый джип, когда можно было тепловоз отремонтировать?

— Да мы вообще не своим делом занимаемся, — психовал Волокотин, которому на открытом пространстве некуда было загаситься и приходилось впахивать наравне со всеми. — Мы за водопровод и отопление на предприятии отвечаем, ну, ещё там за ремонт технологического оборудования. А мы тут чем занимаемся?

— Так ведь там работы нет, — сказал Вовка.

— Вот именно. Там работы нет, а мы всякой чухнёй занимаемся.

— Зато деньги платят, — сказал Вовка.

— Да чего ты пристал со своими деньгами?! Тут дело принципа!

— Хватит хрустеть, — оборвал разговор бугор. — Клепал я один работать.

Работать, конечно, пошли — куда деваться? Но осадок остался. Всё производство в стране стоит, электричество работает через раз — сварщики давно с дуговой перешли на ацетиленовую сварку, кузнец вовсю ковал хомуты для стыков, токарь десятками точил клёпки и болты для этих хомутов. Работа кипела. А вот удовольствия не было. Будто сооружали виселицу, на которой всех потом и вздёрнут.

Тем не менее страх остаться без денег и не расплатиться по кредитам отступил. К тому же появился шанс неплохо подзаработать на стороне. Как-то, едва разнарядка закончилась, и начальник ушёл по своим делам, Игорь сказал:

— Тут шабашку предлагают… Надо впрягаться, а то перехватят.

Предложение было, прямо скажем, неожиданное. Обычно левый заработок сварщик предлагал только Вовке, напарнику своему, да бугру. Ну, и Лёхе время от времени, когда нужны были кованые элементы на оградку или перила. А тут — всей бригаде…

— Чё, прямо для всех дело найдётся? — удивился Андрюха. — И для меня тоже?

— Ну, кто-то ведь должен ключи подавать, — Игорь пожал плечами.

Все было засмеялись, но тут влез Волокотин:

— А сколько дадут?

— Смотря как пахать будешь. А бабки такие обещают — охренеть можно.

— Ну сколько, сколько? — не унимался Митя.

— Триста за пять объектов.

— Каждому?

— На всех.

— Это несерьёзно, — голосом Бывалого заметил Оскар.

— Так ведь там всё до нас украдено! — парировал кузнец.

Все опять заржали.

— Триста тысяч, — уточнил Игорь.

— Вау! — вытаращил глаза Лёха.

— Дас ист фантастишь! — согласился токарь.

— Ты говори, что делать, — выдохнул дым бугор, до сих пор молча смоливший в углу. — А то ходит вокруг да около…

— Надо кинуть левую ветку парового вещания. Но это секрет, и если кто языком хлестанёт — лично застрелю.

Над курилкой повисла тишина. Кузнец лихорадочно черкал карандашом на полях вчерашней газеты.

— Это по сорок с лихом тыщ на брата. Ну, допустим, где-то месяц будем впахивать, всё равно неплохо. Только если запалят — сядем всей компанией. За сороковник садиться неохота…

Игорь сказал, что за объекты никто не посадит. Там пять домов, и в каждом, помимо отопления, генератор парового вещания собрать требуется.

— А хрена ли с них толку, с генераторов этих? — спросил бугор. — Их же к сети вещания подключать надо.

— Так в том-то и дело! — ответил сварщик. — Они хотят левое подключение к сети.

— А материалы? — спросил Волокотин.

— Материал ихний. Но попробуй свинтить, ишак хорезмский, хоть болтик…

— Когда это я чего свинчивал?

— Я не считал, но предупреждаю — не крысятничать.

Тут вернулся Гардин:

— Не понял! Начальник ушёл, а они тут расселись. Ну-ка, работать быстро!

Мужики нехотя разошлись по рабочим местам, не преминув, конечно, вполголоса сказать друг другу, откуда их начальника и на чём принесло, и куда ему следует идти. Гардин это наверняка слышал, но возразить ничего не мог — против правды не попрёшь.

 

2

Катастрофа случилась на следующий день. Участок путепровода, который тянула бригада, должен был соединить северную и южную части города, подрядчики торопили генерала, генерал капал на мозг Гардину, а он, в свою очередь, напрягал мужиков. Каждый час приезжал и смотрел, сколько метров сделали.

— Клёптваймать, ещё раз появится — я ему вафлей полный рот напихаю! — плевался под маской Игорь. — Приедет, блин, встанет над душой… Андрюха, клепать тебя в ухо, проволока заканчивается, подавай новую!

Андрюха катался взад-вперёд как колобок, не материл его только самый ленивый, а самым ленивым и был Андрюха.

— Щас ещё один стык хлебанём — и курить, — пообещал бугор.

И они хлебанули. А когда сели курить, оказалось, что какие-то слова забылись.

— Так, погодите, — после минутного молчания кузнец вскочил с трубы и начал ходить вдоль неё. — Такие мощные слова были… Ну, на букву… на букву… первая — хэ, последняя — и краткая, а в середине — у.

— Это Хэмингуэй, знаю я этот анекдот, — сказал Волокотин.

— Ну, сколько букв-то хоть помнит кто-нибудь?

— Да что это тебе, кроссворд, что ли? — чуть не плача спросил бугор.

Под ложечкой неприятно сосало. Как будто отвернулся, а у тебя что-то украли. Работа сразу потеряла темп. Мужики ползали, как черепахи, брались и снова бросали следующую трубу, и непрерывно шевелили губами, будто артикуляция могла вернуть им память. Увы! Это было подобно утреннему сновидению — вроде бы только что видел что-то важное, но чем дальше просыпаешься, тем меньше помнишь.

В ярости кузнец схватил лом и начал бить по трубе. После двух-трёх ударов лом согнулся, Лёха запыхался, да ещё и Гардин приехал.

— Чего опять не работаем? Вы уже меня… — тут начальник поперхнулся. — Это… утомили! Целый час прошёл, а они только один стык сделали…

Чувствовалось, как эмоции рвут Гардина на части, на лице его отражалась полная гамма чувств, и особенно заметно было, что оперативная память начальника лихорадочно перелистывает словарь общеупотребительной лексики в поисках нужных, в полной мере отражающих экспрессию момента слов.

— Плохо! — наконец сказал начальник.

Мужики переглянулись.

— Плохо? — переспросил кузнец.

— А что — хорошо? — заорал Гардин.

— Нормально, — сказал бугор. — В график вписываемся.

Гардин набрал воздуха… выдохнул… снова набрал… снова выдохнул… пробормотал «да вы тут совсем уже я не знаю что», и убежал в дежурку. Машина немедля завелась и уехала.

— Я точно помню, что там с близкими родственниками что-то связано было. То ли с сестрой, то ли с матерью… — сказал Опарыш. — Игорь совсем недавно говорил.

— Записывать надо было, — огрызнулся сварщик.

Остаток рабочего дня провели в полном молчании. Какие-то междометия, конечно, сотрясали воздух, да короткие команды бугра тянуть, вставлять, выдергинать и прочее, но это разве разговор?

В душевой тоже обошлось без шуток и прибауток. Все чувствовали себя голыми, норовили отвернуться друг от друга, и даже Мите не разу не досталось по физиономии, хотя прежде Игорёк любил дать ему пару пощёчин, пока у Волокотина глаза были намылены.

Оскар сказал, что пока мужики тянули нитку, на предприятии случилось две драки. Путейцы сначала друг с другом поцапались, а потом со строителями, и как-то у них неловко всё вышло — ну, сказали бы друг другу… чего-нибудь… ну не за батоги же хвататься сразу! Ладно, без жертв обошлось.

Кто бы только знал, что это лишь начало великих потрясений.

Большинство шабашек Игорь с Вовкой делали прямо в цехе. Оно и понятно — здесь и болгарка под рукой, и гильотина, чтобы листовое железо кроить, и токарь, и стационар сварочный. Так что подготовительные работы велись в помещении, а на объекте сварщики только монтировали заготовки, будь то отопление, козырёк или крыльцо.

За такое использование средств производства Гардину полагалась равная доля от шабашки. Конечно, когда можно было провернуть шабашку без ведома начальства, Игорь с Вовкой, а так же все остальные это с удовольствием делали, но случалось это крайне редко. А с того момента, как на предприятии ввели службу безопасности — и того реже.

Кузнец отстёгивать начальству за «крышу» не хотел, и все свои шабашки свернул. А чего ради? Материал, конечно, предприятия, но ведь и Гардину он не принадлежит. Ни за пруток, ни за листовое железо Гардин из своего кармана не платил, да и, чего греха таить, сам часто использовал не по назначению.

Оскар шабашил попроще. Он свой бизнес характеризовал цитатой из анекдота: «Вон, видишь подшипник? Он как стоил пузырь, так и будет стоить пузырь». Хотя, конечно, всё не так легко, как на словах: приходилось и на Гардина батрачить, чтобы тот закрывал глаза на посторонних посетителей.

Остальные тащили помаленьку, то, что в карман влезет, или, на крайний случай — в сумку.

Но воровством это не считалось, и вот по какой причине. Время от времени кто-то из управы — главбух, плановик, а то и сам генерал, — вызывали мужиков на дом, с целью поменять радиатор, смеситель или унитаз, а то и просто вещи перевезти с одной квартиры на другую. А уж сколько раз генералу в его загородном доме переваривали дверь в гараж или меняли печку в бане — тут и говорить не приходится.

Самая забавная история вышла накануне полного исчезновения электросвязи. Гардин на разнарядке осмотрел коллектив. Что-то во внешнем виде подчинённых ему не понравилось, он покачал головой и сказал:

— Епишин, Волокотин, Царапов и… — он некоторое время пытался вспомнить Лёхину фамилию, но, очевидно, не преуспел, — … и кузнец. Будете этими… как их… волонтёрами. Едете устанавливать шефу печку.

У генерала в бане печка вдруг дымить начала. Эту печку варили бугор с Игорем, и установили её в позапрошлом году, даже вроде претензий сначала не было. Но вот появились.

По идее выдернуть железную дуру с нержавеющим баком было несложно. Проблема заключалась только в том, что дымоход держался не на потолке, а на самой печке. То есть надо было как-то подвесить дымоход, старую дуру выдернуть, втащить и установить новую, и этот дымоход присобачить. А если учесть, что старую печку заносили в баню пустую, а потом по приказу генерала строители из РСУ буржуйку кирпичом со всех сторон облицевали плотненько… Короче — геморрой.

Завезли зондер-команду, правда, с шиком — на генеральском джипе.

Кое-как до обеда старую печь демонтировали и стали выносить. И едва её вытащили, как оказалось, что зольник набит доверху, до самых колосников.

— Это чё? — оторопел бугор. — Это как?

Вовка заржал:

— Пепельница забилась, надо новую машину покупать.

Бугор разразился такой отборной бранью, что даже видавшие виды Волокотин, Царапов и кузнец пооткрывали рты. Встав рядом с прокопченным железом, мужики уставились на огород генерала. Стандартные шесть приусадебных соток: малина и смородина, укрытые на зиму полиэтиленом, застеклённая тепличка, грядочки под зелень…

— А вот интересно, — кузнец выдохнул пар, — на огороде генерал сам работает, или он путейцев выдёргивает?

— Ага, — включился в игру Вовка. — Утром мастер пути отряжает кого-то кувалдами да ломами махать, а провинившихся — клубнику полоть и картошку окучивать.

Потом приехал генерал, несказанно удивился причине угара, и мужиков увезли обратно в цех. Ни спасибо, ни иных методов поощрения генерал к волонтёрам не применил. Ладно, спасибо, что не оставили банщиками.

Короче, шабашить ради каких-то неясных целей и сомнительных бонусов мужикам надоело. Хотелось честного (хотя бы в смысле исполнения заказа) труда. И всей бригадой они налегли на левак.

Пока собирались, подгонялись и отлаживались домашние системы парового вещания, было не до разговоров. Всё-таки сложная машинерия и непонятные чертежи заставляли фокусироваться на технической стороне дела. Но когда остался финальный аккорд — прокладка трассы как таковая — тут мужиков слегка понесло опять в глобальные вопросы бытия.

Трубу вздёргивали на бетонные блоки, грубо прихватывали хомутом к соседке, затем шли дальше и повторяли действие. Вот в промежутках между трубами и заходили разговоры.

— На кой оно вообще сдалось, это вещание, — бухтел Вовка. — Как они помехи убирать собираются? Это же при нагреве системы неизбежно конденсат стрелять начнёт.

— Вовка, не бубни, — Игорь во время тупой и изнуряющей работы становился нервным и раздражительным. — Бабки платят — и всё, никаких вопросов.

— Не, ну правда. Смотри — уже сколько нету телевизора и радио. Сначала сильно туго было, а сейчас — ничего, переломались. И даже газеты не читаем. Я тут недавно в музей сходил…

— Заткнись, пожалуйста, — просил бугор, и мокрые, задубевшие от снега и ветра мужики хватались за конец трубы и втягивали её на опору. Потом Опарыш оставался придерживать этот конец, а мужики уходили метров на шесть — подымать другой.

— Может, нам и заветные слова не нужны? — спрашивал в этот момент кузнец.

Такой термин, как вычитал Лёха в периодике, дали лингвисты возникшей языковой лакуне.

Мужики почти стонали — без заветных слов ни работа, ни разговор не спорились, и даже мыслить порой приходилось туго: Опарыш то и дело подвисал, бугор не так бойко перебирал чертежи, да и Волокотин, который вечно пытался рационализировать работу путём трудоёмких операций, изрядно охладел к изобретательству.

Как-то Лёха вспомнил, что у него дома есть книга, где всё сплошь написано заветными словами. Однако утром пришёл в настроении предурном, сердито бросил книгу на стол и сказал, что ничего там не понятно.

Сели читать.

— «Вот послушай. Я уж знаю — скучно не будет. А заскучаешь, значит, полный ты адимул и ни яху не петришь в биологии молекулярной, а заодно и в истории моей жизни. Вот я перед тобой — мужик-красюк, прибарахлён, усами сладко пошевеливаю, „Москвич“ у меня хоть и старый, но ни уях себе — бегает, квартира, заметь, не кооперативная, и жена скоро кандидат наук. Жена, надо сказать, загадка. Высшей неразгаданности и тайны глубин. Этот самый сфинкс, который у арабов, — я короткометражку видел, — овгно по сравнению с нею. В нём и раскалывать-то нечего, если разобраться. Ну, о жене речь впереди. Ты помногу не наливай, половинь. Так забирает интеллигентней, и фары не разбегаются. И закусывай, а то окосеешь и не поймешь ни ухя.»

— Не части, — прервал Лёху бугор. — Я половину слов не разобрал.

— Так ведь и я не разобрал, — сказал кузнец.

— Вы что, нерусские, что ли? — рассердился Волокотин. — Дай сюда!

Митя вырвал из рук Лёхи зачитанную уже книгу какого-то Юза Алешковского и сам начал читать:

— «…полный ты далиум… умилад…» Что за книжка у тебя — буквы разбегаются. «И ни ух я…»

— Где ты видел про «ух ты»? — заглянул в книжку Опарыш.

— Андрюха, сядь, не раздражай, — кузнец отодвинул Андрея и сам навис над Митей. — Это не «ух, я», а «яху!»

Эксперимент не удался. В основном всё было понятно, но вот некоторые слова… видимо, те самые, которые забылись… короче, буквы не складывались. Кузнец сказал, что есть такая болезнь — дислексия — когда человек не может правильно слово прочитать. Похоже, все в одночасье этой дислексией и заболели.

Пробовали читать по буквам: начала «е», потом «бэ», предпоследняя «а», в конце «эль».

— Ну что, получается? — спросил Игорь, входя на кухню.

— «…Прямо на полу елаб»… — прочитал Лёха. — Не понял: что он с ней прямо на полу делал?

— Я по-туркменски не разумею, — Игорь заглянул в чайник, кивнул и потянулся за стаканом.

— Оба-на! — хлопнул в ладоши Оскар. — Игорек, но ведь по-казахски-то ты полиглот!

— Полиглот по одному языку? — удивился Волокотин. — Как это?

— Это значит — много слов знает, — объяснил Лёха. — Игорёк, правда — ты ведь знаешь по-ихнему?

Игорь наморщил лоб.

— Жон жибек матадан, кара бурыш, кичкинтай бола… Ой!

Все посмотрели на сварщика, а тот смотрел куда-то вдаль:

— У казахов, видать, тоже каких-то слов не хватает.

Лёха подумал — и согласился:

— Да. И в английском тоже.

Оскар побледнел:

— И в немецком.

Так вот и оказалось, что ни в одном языке не осталось слов, чтобы… ну, зачем-то ведь они были нужны!

Вовка, однако, не сдавался:

— Если б нужны были, мы бы их не забыли.

И дальше продолжал в том духе, что, в общем-то, если задуматься, то ни паровая эта связь, ни газеты, ни музеи человеку не нужны, в том смысле, что были б жёлуди, ведь я от них жирею.

Игорь слушал эти декадентские рассуждения, слушал, а потом взял лом и стал Вовку гонять вдоль трассы. Молча, даже убить не обещал.

— Убьёт, — сказал Митя.

— Не, не убьёт, — усомнился Оскар.

— Одно из двух, — покрутил фонарики кузнец.

А бугор поглядел на это безобразие, выждал нужный момент и поставил Игорю подножку. Игорь упал и едва сам себя ломом не пришиб. Но остыл, вроде. Вовка постоял немного в стороне, увидел, что смертоубийство откладывается, и тоже вернулся к делам. Бугор ему как даст по физиономии, младший сварщик аж на эту сел… как её… на пятую точку.

— Делать нечего больше? — спросил бугор у сварщиков.

Вовка попытался что-то возразить, а бугор его по губам опять — хлоп!

— Ладно, бугроид, хватит рукоприкладства, — вмешался токарь. — Стемнеет скоро, а мы только четыре трубы положили.

До конца дня никто больше и слова не сказал, и труб положили на две больше, чем обычно.

 

3

Широко известно, что в военное время тангенс прямого угла равен единице. Шутки шутками, а только феномен заветных слов не стал единственным в своём роде. В отдельных регионах — Занзибаре, Девоншире, Еврейской автономной области и Цюрихе, — дважды два стало равняться примерно трём целым и четырнадцати сотым, и этому числу даже специальное название придумали — здец (по первым буквам мест, в которых оно получается). А так как связь поддерживалась только почтой, подобных феноменов могло быть в десятки, в сотни раз больше, просто на них ещё никто не обратил внимания.

Несмотря на катаклизмы и связанные с ними трудности (из-за числа здец во многие чертежи вкрались ошибки, а заторможенное отсутствием заветных слов мышление мешало эти ошибки обнаружить) паровое вещание запустили ещё до Нового года.

Бригада незаконно вварила трубу на перегоне Пермь-Сыктывкар-Воркута, и никто этого даже не заметил. Централизованная опрессовка системы прошла без сучка без задоринки — видимо, проектировщики загрубили давление в трубопроводе десятка на два очков, поэтому небольшая потеря давления на магистрали осталась незаметной.

Всё казалось таким замечательным, что даже подозрительно. Но едва работы по монтажу парового вещания в городе и районе завершились, стало ясно, в чём подвох. Кризис никуда на самом деле не делся, просто его некогда было замечать.

В обязательном порядке требовалось поставить на отопительный стояк счётчик давления, весьма, кстати, недешёвый. А как иначе — вдруг ты тайком к батарее подключишься, и за бесплатно паровой трафик пользовать будешь?

Тут же появились государственные службы по обслуживанию и установке этих счётчиков, а если ты хотел автономную систему отопления и не собирался подключаться к глобальному паровому вещанию, тебя начинала окучивать целая куча служб и ведомств, удовлетворить потребности которых было дороже, чем подключиться. Цены на углеводороды взлетели до небывалой отметки, стоимость продуктов тоже выросла.

А работы по-прежнему не было.

Гардин сказал, что раз всё сделали, а грузоперевозок по-прежнему нет — всех отправят в отпуск без содержания. Вырученных с шабашки денег едва хватало протянуть до весны, да и то — если по счетам не платить. Весной, конечно, обещали некоторую ремиссию — там же посевная начинается, удобрения нужны, перевозки будут. Ну, ладно, летом можно перейти на подножный корм: грибы там, ягоды, рыбалка, мелкий разбой. А потом что делать?

— В деревню уедем, там жить будем, — сказал Митя.

— Ага, — хмыкнул бугор. — То-то я погляжу, все туда так и рвутся.

Игорь в деревне жил, и вполне был согласен с бугром: развернуться у нас нигде не дадут.

И вот именно в эти дни сомнений и тягостных раздумий о судьбах своей родины Опарыш подал здравую мысль.

— А взять путёвку в Швецию, как мохнорылый брал, и попросить там политического убежища.

— Кому ты там в Швеции нужен? — спросил Митя.

— Как ты там убежища попросишь, когда ты и по-нашему едва языком шевелишь? — покачал головой бугор.

— Где ты денег на путёвку возьмёшь? — шмыгнул носом кузнец.

— Да на кой тебе вообще эта Европа сдалась? — затянул Игорь всем знакомую песню. — Ненавижу их. Всё на них смотрим, на ихнюю цивилизацию. А нам эта цивилизация…

— Раньше, Андрюха, думать надо было, — не слушая камланий сварщика сказал Оскар. — Когда интернет был. Познакомился бы на каком-нибудь сайте с богатой шведкой, и организовал бы с ней…

— …Шведскую семью! — заржал кузнец.

Все загалдели, обсуждая эту перспективную некогда мысль: всё-таки в Европе кризис почему-то легче переносят, чем у нас, и почему так, и какие всё-таки уроды сидят в Кремле, и какую они козью морду придумали с этим паровым вещанием.

— А у меня тётка под Питером живёт, — вдруг вспомнил Лёха. — Недалеко от эстонской границы.

— А у меня — в Питере, — сказал Игорь.

— А у Мити баба в Чердыни, — пошутил Опарыш.

Оскар скромно промолчал, хотя его брат жил в Западной Германии.

— Так это, — сказал Лёха, — можно поехать к тётке, и перейти границу.

— Зачем? — удивились коллеги.

Лёха немного сбивчиво объяснил, что в Европе сейчас демографическая ситуация никуда не годится, стареет Европа. И ещё её поприжали арабы. «Ну и правильно сделали», попытался остановить кузнеца Игорь, но Оскар сказал, что казахам слова не давали. Мы, как близкие по культуре — всё-таки европейского в нас больше, чем арабского, — гораздо более желательные мигранты для той же Германии и Франции, продолжил кузнец. Вот собраться бы, да махнуть к Вовке Камерлохеру в Дюссельдорф!

Тут все посмотрели на Оскара: что он на это скажет?

Оскар сказал, что, в общем-то, идея ему нравится, но кто ж их туда пустит? И даже если впустят, то ведь потом всё равно выгонят. Хотя… пока поймают, пока разберутся, пока ноту в посольство отправят, пока в посольстве будут разбираться, что это за беглые холопы да из какой губернии… полгодика протянем, а там, глядишь, и зацепимся как-нибудь.

— А ты, — Лёха ткнул пальцем Игорю в грудь, — можешь в Кзыл-Орду возвращаться. А оттуда и до Китая рукой подать. Если втиснешься.

— А как границу переходить будем? — спросил Опарыш.

— Давайте по льду Финского залива! — предложил Волокотин. — Проверенный способ, Ленин так ходил.

— Это как хочешь, а я ленинским курсом и сам не пойду, и детей не поведу, — отказался Лёха. — Ни к чему хорошему не приводит…

Волокотин с бугром обиделись за Ильича и начали доказывать, что при Советах жилось замечательно. И образование-здравоохранение, и равенство-братство, и водка-колбаса. Совесть у людей была. Лёха при Советах и впрямь неплохо жил, — Союз развалился, пока он ещё в школу ходил, — но сдаваться тоже не хотел. Он напрямую спросил: если так хорошо жили, зачем всё ломать стали? И на традиционный ответ, что это всё дерьмократы с Горбачёвым, уточнил — откуда эти дерьмократы вышли? Не из коммунистов ли, не из верхушки ли? Как правило, на этом спор как-то затухал.

— Ну, а ты как предлагаешь? Каким путём? — спросил Митя.

— Что именно? — не понял кузнец. Если бы сейчас разговор зашёл о пути развития целой страны, он, пожалуй, не смог бы ответить сразу.

— Каким путём границу переходить будем?

— Законным.

Сказать, что данный подход к проблеме показался мужикам нетрадиционным — это ничего не сказать. Такого отказа от стереотипов вообще не ожидали. Лёха попытался объяснить:

— Вы представляете — ломанёмся мы через границу нелегально? Нас пограничники расстреляют. И будут правы.

Мужики усомнились, что расстреляют. Чего уж — прямо по детям стрелять начнут? Ну, не начнут, сдался кузнец. Зато поймают, физиономии начистят, жён обесчестят и деньги заберут. И через границу всё равно не пустят.

— Как это — деньги заберут? — возмутился Андрюха.

— «Золотого телёнка» почитай, — посоветовал Лёха. — Скажут «бранзулетка-бранзулетка», шубу порвут и заберут все деньги.

К тому же, добавил Лёха, позор будет: вроде как пытались линию фронта перейти, а нас обратно отправили. Нет, тут можно только честным путём отправляться.

— По турпутёвке махнём. Я прикинул — не больше сорока тысяч обойдётся, если с женой и детьми. А Андрюхе вообще десятки хватит.

Мужики присвистнули.

— А дальше что? — спросил Вовка.

— Приезжаем в Финляндию… ну, или Швецию там… или в Дюссельдорф… бежим к местным властям и просим политического убежища.

— Как ты его попросишь? — бугор всё ещё сердился за коммунистов и Ленина.

— А что тебе у нас не нравится? — спросил кузнец.

Не нравилось бугру много, если не сказать — всё. Он уже собрался перечислить по пунктам все обиды, как Лёха его оборвал:

— Вот всё, что тебя не устраивает, и будет причиной, по которой ты стремишься влиться в братское лоно Евросоюза.

— У братьев лона не бывает, — заметил Андрюха.

Все не на шутку задумались над этой мыслью, но обсуждать не стали. Видимо, каким-то образом это было связано с заветными словами.

— Только, — кузнец поднял палец к потолку, — надо это дело всем вместе провернуть. То есть всей толпой заявиться в полицию, чтобы бабы ревели, дети есть просили, и сказать: или вы нас принимаете, или нам хана, и нас лично Путин на границе утопит в сортире.

Страна уже успела шагнуть в следующий год, и весьма громко: отрубив газ братьям-славянам, а заодно и всей Европе. Там тут же накрылось паровое вещание и вообще очень неприятная история с морозами образовалась, но нашим всё нипочём, потому что гуманизм гуманизмом, а хохлы газ на халяву пользуют, чего мы допустить не можем ну никак!

— А вот это, кстати, мысль! — оживился Игорь. — Давайте газ в Европу экспортировать? А что?

— Ты в карманах газ повезёшь?

— Да пару железнодорожных цистерн загоним — и можно никуда не уезжать, нам этих денег на год хватит…

— Да кто тебе даст? Чё, думаешь, в Газпроме дураки сидят? — усмехнулся бугор.

Игорю объяснили, что если бы честным гражданам разрешали свободно торговать газом, то наступил бы коммунизм, и ни один этот… как его… не одна эта самая… короче, никто бы не работал, все бы продавали газ.

— Чучмекам бы только зарплату платили, чтобы они скважины бурили, — закончил лекцию по политэкономии Волокотин.

— Так что, и вовсе теперь не живи, что ли? — разозлился Игорь.

Все посмотрели на сварщика.

— А мы тебе о чём говорим? — удивился Оскар. — Валить надо, валить!

— В Китай, — добавил Вовка.

По счастью, чай у Игоря уже остыл, поэтому ожогов Вовка не получил.

 

4

Помощь пришла, откуда не ждали — из-за границы.

Лёха, которого выгнали на полставки, ходил теперь в кузню когда вздумается — лишь бы положенное количество смен выработать. Всё свободное время парился у терминала ВД. И вот после очередного сеанса он, совершенно ошпаренный, прибежал на работу и сказал:

— Всё, едем!

— Чё, опять премию получил? — спросил Волокотин.

Три года назад кузнецу несказанно повезло: дали литературную премию за какой-то пасквиль, и на радостях Лёха катал всех по Каме на катере, снятом специально для пьянки. Водку, правда, не покупал, да и сам никуда не поехал, пришлось веселиться без него, но это мужиков не обломало — спасибо и за катер.

Нынче катер продали, как убыточный, да и зима на дворе — куда ехать-то? И за что премию дали?

— Да не премию, недалёкий ты человек! — и кузнец потряс бумагой с какими-то письменами. — Нас в Париж зовут!

В бумаге было написано, что некий Галло-славянский литературный Легион приглашает кузнеца в Париж, участвовать в массовых гуляниях в честь Гоголя.

— Почему в Париже? — удивился Оскар.

— Пьянствовать будете? — уточнил Опарыш.

— Тебя в качестве Вия приглашают? — блеснул начитанностью Игорь.

— Вы что, не поняли? — Лёха с жалостью оглядел коллег. — Это же шанс!

Бугор молча наблюдал эти массовые беспорядки… то есть гуляния, а потом вполне резонно заметил:

— Так пригласили-то тебя, нам какая радость?

Радость не радость, а тема для серьёзных раздумий всё же имелась. В следующем письме кузнеца просили рекомендовать каких-нибудь талантливых писателей из глубинки, чтобы их не стыдно было показать взыскательной парижской публике. И у кузнеца возникла бредовая идея.

— Что? Писателем? Да я!.. Да мне!.. Я в твои годы ванны на пятый этаж на спине подымал! Я с сороковой отметки падал! У меня трудовой стаж с четырнадцати лет! — ярости бугра не было предела. — А ты из меня писателя сделать хочешь?!

Все с укоризной посмотрели на Лёху.

— Ты это, Алексей, не подумавши сказал, — покачал головой Оскар. — У нас ведь тоже принципы есть, не смотри, что мы не из аристократов.

— Я писать ничего не буду, — ушёл в несознанку Вовка.

— И подписывать тоже, — добавил Игорь.

— Так вам ничего писать и не придётся, — Лёха пожал плечами. — Я сам уже всё за вас написал и отправил.

Если бы кто-то испортил воздух во время обеда, это вызвало бы реакцию менее бурную, чем заявление кузнеца. Сварщик обещал Лёху зарезать, бугор сетовал, что Сталина нету, Волокотин сказал, что подаст в суд прямо сейчас и даже извлёк из кармана бесполезный мобильник.

— Как мы людям в глаза смотреть будем? — спросил Оскар. — Они ведь будут пальцами тыкать и говорить — смотрите, вон писатели пошли.

— Да чего такого? — растерялся кузнец. — Они ж французы, им всё равно, писатели вы или асфальтоукладчики.

— А при чём тут французы? — удивился Оскар. — Нас тут писателями обзывать будут.

Об этом Лёха как-то не подумал, но сдаваться не собирался.

— А мы не будем говорить, что мы в качестве писателей едем.

— А в качестве кого? — усмехнулся Вовка.

Лёха какое-то время шарил глазами по кухне, посмотрел в окно, опустил взгляд — и так хлопнул себя по лбу, что если бы там были мозги — вылетели бы через уши.

— Мы как специалисты по монтажу и ремонту аппаратуры парового вещания поедем.

Мужики переглянулись.

Каждый русский человек — или, если быть точнее, каждый человек, думающий на русском языке — в душе немного аферист. Лёха написал несколько рассказов, подписал их именами своих коллег и отправил во Францию на авось. Он вовсе не был уверен, что стилистика рассказов так уж отличалась друг от друга, и тем паче — от его собственной. Более того — Лёха совсем не был уверен в наличии собственной стилистики.

Однако прокатило. Может, потому что общий уровень писателей был невысок, может, потому что невнимательно читали, но не прошло и недели, как из Франции ответили: приглашаем всех.

Конечно, пришлось ещё множество мелких вопросов утрясать. Например, со срочностью оформления загранпаспорта. Времени-то — от силы месяц, а сроки в ОВИРе на порядок больше. Леха так об этом в легион и написал: типа, мы документы собрали, но нас не хотят оформить быстро. Уже на следующий день загранпаспортами занялось областное управление миграционной службы. И всего-то один звонок по паровой связи из Парижа!

Но если бой с бюрократической машиной был просто нудным и долгим, то битва с роднёй оказалась вообще изматывающей. Жёны, дети и прочие, кого мужики хотели брать с собой в загранку, наотрез отказывались уезжать насовсем. Даже у Игоря жена, которую, по его словам, он держал в ежовых рукавицах, наотрез отказалась продавать дом и хозяйство, и вообще — покидать родину. И дочек пригрозила не пустить.

— Зарежу, — психовал сварщик.

Риск был, и риск немалый. Ну, продали бы мужики здесь квартиры, машины, дома, садовые участки и мебель. Ну, выручили бы каждый в среднем по миллиону-полтора… Ну, обменяли бы на европейскую валюту… так ведь это же всего-навсего двадцать-двадцать пять тысяч в ихних деньгах, какую халупу можно снять за такие деньги, и как долго можно продержаться? К тому же цены на недвижимость в городе как-то вдруг резко упали: все норовили продать квартиру, недорого, срочно, как будто все собирались ехать в Париж.

В конце концов мужики решили ничего не продавать. Кто знает — вдруг придётся возвращаться? И тут возникла другая проблема — где взять денег? Сроку на обустройство в столице Франции было не так уж и много: за те три дня, пока Лёха будет изображать делегацию уральских писателей, мужики должны были найти работу и подать просьбу о политическом убежище. Шастать же по незнакомому городу, да ещё и без цента в кармане, да ещё и зная, что в номере тебя ждут голодные жена и дети, как-то мужикам не улыбалось.

И, между прочим, Гардин заметил всеобщее мельтешение в бригаде.

— Чего шепчетесь по углам? — спросил начальник.

— Да вот, в Париж собрались, — ляпнул Опарыш.

— Куда? — опешил Гардин.

С грехом пополам Лёха объяснил, что разместил в паровой сети информацию о деятельности своей… нашей бригады, и их… нас пригласили в Париж на слёт паро-техников всего мира.

— А тебя-то с какой стати? — спросил Гардин у кузнеца. — Ты не слесарь.

— А я их… наш продюсер, — дерзко ответил Лёха.

— Посмотрите на него — «продюсер», — передразнил начальник. — Это я продюсер, а ты всего лишь пиар-менеджер.

— Чего? — спросили все.

— Деньги вы откуда брать собираетесь? Небось, не одни поедете, а с жёнами и любовницами? — Гардин подмигнул Игорю, и все поняли, что сварщик кого-то зарежет. — Короче, деньги я беру на себя. А ты, — и он ткнул пальцем Лёхе в грудь, — обеспечь письмо из Парижа генералу.

Как относиться к Гардину после этого заявления, мужики не знали. Он, конечно, мохнорылый, и хам, и вообще — казалось, все земные пороки сосредоточились в начальнике РММ, а вот поди ж ты — продюсер. То, что Гардин пробивной, знали все. И отказываться от его помощи было глупо и недальновидно. Но и рассказывать о настоящей цели вояжа было бы весьма неосмотрительно. Поэтому Лёха зарегистрировал на одной из французских бойлерных новый паровой адрес, с которого и отправил на имя генерального директора точную копию своего приглашения, только вместо юбилея Гоголя и прочего литературного барахла вставил конференцию по развитию ВД-технологий и защите паровых программ.

Гардин пришёл к генеральному и сказал, что, де, надо сделать командировку бригаде. Всё-таки не всех подряд и не куда попало вызывают, а только самых лучших и в сам Париж!

— А кто за отоплением смотреть будет? Кто технологические установки ремонтировать будет? — насупил брови генерал.

Гардин сказал, что не надо делать вид, будто эти технологические установки прямо сейчас кому-то нужны, а с отоплением и бойлерщики управятся, не маленькие.

Конечно, «Промжелдортранс» на текущий момент переживал не лучшие времена, но письмо из заграницы, да ещё и нижайший поклон генеральному… если упустить все подробности, то выдали командировочных каждому по десять тысяч, чтобы, значит, суточных по пятьдесят евро на брата выходило. Не бог весть какие деньги, но ведь халява, могли и этого не дать.

И ещё Гардин намылился ехать.

Известие это бригаду напрягло.

— Ты что, за него тоже рассказ написал? — спросил Игорь Лёху.

— Ни словечка, — поклялся кузнец.

— А как же он тогда поедет?

— Как захочет — так и поедет.

— Так ведь он же этот… как его…

— Мохнорылый?

— Сам ты мохнорылый. Он продюсер!

— Это одно и то же. Хочет ехать — пускай покупает билет. В конце концов, там продюсеры не нужны, там писатели требуются… то есть специалисты по коммуникациям высокого давления, — тут же исправился Лёха. — Не наша забота билеты покупать.

Тут взгляд кузнеца сфокусировался на каком-то объекте за спиной сварщика:

— У нас на самом деле сейчас другая проблема, — пробормотал он.

— Какая?

— Ленка.

Игорь оглянулся. У курилки стояла Ленка, бессменная прачка ремонтных мастерских.

На руках у Ленки пищал завёрнутый в одеяло младенец.

Сначала, задолго до кризиса, Ленка хотела удочерить какую-нибудь мелкую сиротку, из тех, которых бросают в роддоме горе-мамаши. Желание вполне простое и понятное: единственный сын заканчивал школу, и Ленка всерьёз задумалась, что будет, если он отправится поступать в другой город. Ленке не исполнилось ещё и тридцати пяти, молодая, здоровая, замуж неохота — первого брака хватило выше крыши, но и одной жить, стариться, тоже не хотелось. Поэтому она собрала всякие необходимые документы и пошла выбирать себе дочку.

Девчонку она выбрала сразу. Ляльку тоже звали Леной, и прачке это показалось символичным. Несколько месяцев навещала Ленка будущую дочь, тетёшкала её, навещала в больнице, когда мелочь загремела с вирусной инфекцией; и параллельно ходила на занятия, которые проводили в детском доме приезжие из области тётеньки-специалисты.

На таком вот занятии Ленка и узнала, что удочерить тёзку не получится. Причем не из уст тётеньки-специалиста, а от такой же молодухи, которая мечтала усыновить ребёнка. В тот момент, когда на лекции прозвучал тезис о том, что иностранцам разрешается усыновлять только больных детей, сидящая рядом с Ленкой баба сказала:

— Почему же у меня Витьку забрали и канадцам отдали?

Специалист смутилась:

— Как это?

Оказалось, будущая мать целый год обивала пороги, желая усыновить малолетнего Витьку. Всё шло уже к оформлению материнства, как вдруг выяснилось, что у Витьки есть ещё и сестра, на год его старше, а братьев и сестёр при усыновлении разлучать нельзя. Мать крякнула, но решила не сдаваться, и начала оформлять ещё и удочерение. Влезла в долги, поменяла двухкомнатную квартиру на трёхкомнатную, устроилась ещё на одну работу, и бюрократическая машина потихоньку начала сдаваться, и на горизонте маячило уже двойное усыновление. И тут появилась супружеская чета из Канады, и Витьку оформили в заграницу так стремительно, что усыновительница даже ахнуть не успела. Фактически — за выходные.

— Этого не может быть! — возмутилась тётенька-специалист.

— Я тоже так сказала. А мне сказали, если возмущаться будут, ещё и Вику отберут.

Начался невообразимый шум. Одни мамаши шикали на безрассудную усыновительницу — мол, сейчас и нам всё на корню зарежут, другие, наоборот, накинулись на специалиста из области — что у вас там за бардак? Ленка не стала участвовать в скандале, а потихоньку вышла из кабинета.

В общем, как и предрекла соседка по парте, ничего из удочерения не вышло. Начались какие-то глупые бюрократические препоны, потребовалось собирать кучу новых справок. Мужики советовали обратиться к генералу — он сейчас депутат, мигом всех застроит. Но Ленка уже засомневалась, заробела, и в конце концов отказалась от идеи с удочерением.

И завела ребёнка по старинке, иными словами — родила сама.

И, надо сказать, успела вовремя. Только-только в декрет вышла, только родила, только получила единовременное пособие по рождению — и начался кризис. Не бог весть, какие деньги, однако три года никакого увольнения, и какие-никакие деньжата. Плюс — триста тысяч мифических денег за второго ребёнка.

Едва Ленка ушла в декрет, о ней сразу забыли. То есть, конечно, в общих чертах помнили, но в свете экономических и энергетических неурядиц как-то было не до неё. А уж когда во Францию намылились — так и вовсе из головы вылетело.

А Ленка вот за жизнью коллектива следила внимательно, и когда узнала, что мужики собрались в загранку, сообразила, что не на бокал «Мадам Клико» их туда позвали.

— Короче, берите меня с собой, или подам в суд… — сказала Ленка.

— Чего? — обалдели все.

— Чего слышали. Скажу, что от кого-то из вас ребёнок, и на алименты подам.

— Я тут ни при чём! — замахал руками Андрюха.

— На тебя никто и не думает, — отмахнулся от Опарыша Лёха. — Просто пока разбираться будут, нас за границу не выпустят.

— За что ж ты нас так, Лена? — спросил Оскар.

— А чего вы без меня уехать собрались? — всхлипнула Ленка.

Мужики растерялись. Как такое объяснить? Не говорить же, что они элементарно забыли о боевой подруге…

— Так мы это… забыли… — ляпнул Опарыш.

От обиды Ленка заревела.

— Ну, вот что, — взял быка за рога Игорь. — Лёха, конечно, ещё один рассказ за Ленку написать не успеет. Скинемся просто, и сами купим и загранпаспорт, и билет.

— Не надо загран… — шмыгнула носом Ленка. — Есть у меня…

И снова заревела, на этот раз — от счастья.

 

5

Паровой авиацией решили не пользоваться, всё-таки железная дорога и роднее, и падать ниже, если вдруг чего случись. Гардин выбил из предприятия не только автобус до поезда, но и немного денег для семей специалистов, так что на вокзал отправились огромной толпой. За четыре часа, пока ехали в Пермь на вокзал, все успели друг с другом перезнакомиться, дети передрались и перемирились, и даже мужики, которые перед отъездом на чужбину хорошенько поддали, успели протрезветь.

На вокзале было не протолкнуться. Лёха, который до кризиса довольно часто ездил до Москвы и обратно, такого не припоминал: народу было не просто много, а ВООБЩЕ МНОГО!

Сидячих мест в зале ожидания не было, народ сидел на полу как попало и на чём попало. Игорь, который с Лёхой пошёл посмотреть, где переждать час до поезда, сказал:

— Не, сюда мы не пойдём. В армии на пересылке народу меньше было.

Решили погодить на улице, тем более что час — не так уж и много. Женщины опасливо жались к мужьям, Гардин начал организовывать круговую оборону, потому что со всех сторон к делегации начали подступать нищие, цыгане и прочие маргинального вида личности. Леха с Игорем как раз вовремя вернулись и сумели отбить у какой-то синявки Ленкин чемодан на колёсиках.

— Да куда они все ломанулись-то? Неужто на курорт все? — беспокоился бугор. — До лета ещё два месяца, снег не сошёл, а они…

Тут подошёл скорый «Пекин-Москва», и наши путешественники совсем потеряли дар речи.

Пассажиры, как в фильмах о гражданской войне, торчали на подножках, высовывались из окон и сидели на крышах вагонов. Проводников вообще видно не было, и те несколько отважных, что стояли возле вагонов с билетами и документами, растерянно оглядывались.

— Вы что, на наш поезд? — спрашивали их из окон пассажиры. — Даже не надейтесь, до Москвы никто не сойдёт.

— У нас билеты!

— А у нас места.

Но пермяки, видимо, были не слабее сибиряков. Они смело пошли на штурм, взяли вагоны приступом, и через ругань, плач и рукоприкладство отвоевали себе законные места. Может быть, конечно, не всем достались полки там, купе или плацкарт, но место, видимо, нашлось, потому что уехали все.

— Не понял, — открыл рот Гардин.

— Представляю, что сейчас в Москве, — покачал головой Лёха.

В свой вагон мужики садились, держа круговую оборону: Игорь, Лёха и бугор с Оскаром отмахивались от чересчур резвых пассажиров, а Гардин руководил загрузкой. Наконец, поезд тронулся, пассажиры угомонились и начали неторопливо располагаться. Тут-то из обрывков чужих разговоров, из уст проводницы и из пьяного разговора с пассажиром из соседнего купе, мужики узнали, что вообще происходит.

Народ спешно валил из страны. На Дальнем Востоке и в Сибири, говорят, люди снимались целыми населёнными пунктами, и уходили: Камчатка с Колымой и Чукоткой — через Берингов пролив до Штатов подались, а вслед за ними Приморский край с Хабаровским. Китайцы им в этом деле, конечно, помогли — квартиры и имущество скупили по баснословным ценам, чтобы, значит, наши не передумали. И транспорт бесплатный предоставили.

Сибирякам, конечно, сложнее пришлось — им-то куда деваться? Но и тут Китай протянул дружественную руку, и куча поездов, самолётов и просто автомобилей потянулись к восточной и западной границам бывшего самого большого государства в мире.

Мужики переглянулись. Все вспомнили, что на пермских улицах как-то стало слишком свободно — машин мало, пробок никаких, да и в родном городе как-то значительно поубавилось народу.

Когда Гардин ушёл в туалет, Игорь выразительно посмотрел на Лёху.

— Мы, типа, что — не одни такие умные оказались?

— А ты, типа, думал, что гений? — ответил кузнец. — Народ мудр, сообразил, что нечего тут делать, вот и сваливает помаленьку.

— Да где ж помаленьку, когда места в вагоне не хватает, на третьих полках едут?

— Скажи спасибо, что в вагон попали.

— Тебе сказать, что ли?

Тут Оскар сказал, что на следующей станции всех недовольных высадит, и достал бутылку. После второй рюмки Игорь сразу помягчал, начал травить байки про Колпашево и Кожевниково, к нему присоединился Гардин, и вскоре весь вагон, затаив дыхание, слушал, как и где бухали или работали сварщик и его начальник.

С шутками и прибаутками коллектив русских писателей-станковистов добрался до Москвы, где народу было, как на пермском вокзале. В основном народ с европейской внешностью, и это весьма удивило Лёху, который в последний раз видел в столице множество ближних и дальних азиатов, а также уроженцев Кавказа и Закавказья.

— У них, видать, на родине сейчас лучше, чем у нас, — вякнул Волокотин.

— А я и говорил, что нам Европа не нужна, — пробурчал Игорь, тяжко страдавший от похмелья. — Куда нам сейчас?

Гардин опять начал руководить, отвёл всех на Ленинградский вокзал, купил детям мороженое, женщинам — прохладительные напитки, а мужикам — пиво. Вообще, Иваныч, похоже, решил всех очаровать, и не без успеха. По крайней мере Опарыш охотно пиво пил и посмеивался над бородатыми анекдотами, которые без остановки шпарил начальник. Мужики, в общем, тоже понимали, что сейчас не работа, а вполне себе отдых, и снисходительно принимали эту идиллию. Потом объявили посадку, и…

…и на поезд мужики не попали.

То есть Гардина на общей волне в вагон просто внесли, а основная делегация вместе с жёнами, детьми и Опарышем, который намертво вцепился в бутылку, осталась на перроне.

— Пацан, ты того… пальцы-то разожми, — сказал двухметровый мужик Опарышу.

Андрюха посмотрел вверх, где левой рукой держался за бутылку.

Чужую.

Свою он держал в правой.

Домой возвращались без помпы.

Ну, конечно, сходили в зоопарк, в цирк, в театр, Третьяковскую галерею посетили, чтобы, значит, не зря в Москве побывали. Но всё это время мужики избегали смотреть друг другу в глаза.

Сначала ведь решили, что, ежели так вышло, уедут на следующем поезде, даже хорошо, что Иваныч от коллектива так удачно отбился. Это даже какое-то время служило поводом для шуток.

А потом каждый, поговорив со своими домашними (а Вовка и Опарыш — друг с другом), втихомолку сгонял в кассу и купил обратные билеты, тем более что в обратном направлении составы вообще порожняком шли, и билеты стоили сущие копейки.

Так что каждый отправился в обратный путь только с домочадцами, трусливо отделившись от коллег в цирке, театре, зоопарке и, конечно, в Третьяковке.

Чем дальше на Восток, тем безлюднее становилось на станциях и полустанках. Трубы дымили как-то чахло, будто нехотя, по дорогам ездили редкие «жигули» или «пазики», запряжённые в лучшем случае лошадьми, а в худшем — собаками. Правда, китайцев тоже ещё немного было — видимо, они за Уральский хребет пока не торопились, Сибирь обживали.

Какое-то время мужики на работу не выходили: стыдно было за своё малодушие. Но потом всё-таки начали по очереди возвращаться. Сначала бугор, потом Оскар с Вовкой, которые жили в одной общаге, затем приехал Игорь, и уж он-то нашёл и Лёху, и Опарыша, и даже Волокотина вытащил.

— Ну чего мы в этой загранице потеряли? — сказал он. — Мы и здесь никому не нужны, а там-то нас кто ждал?

Только-только вскипел чай, мужики сидели на кухне в своём родном цехе, и легко соглашались со всеми доводами сварщика.

На работе, кстати, почти никого не осталось. Все конторские свалили, зарплата исчезла, паровозы остановились, путейцы и рабочие депо разбрелись, кто куда, и остались только те, кому совсем некуда было деваться. Город в целом стал тише и малолюднее, да и преступность как-то снизилась — все бандиты и воры подались в Европу и Америку.

Сошёл снег, народ, весь, который остался, потянулся к земле. Пока — только к огородам, но кое-кто из стариков заглядывался уже и на обширные пустующие поля. Но налоговая хоть через раз, хоть со скрипом, но ещё работала, так что целину поднимать было ещё рано. Вот уедут и эти тоже…

Государственный аппарат разваливался, коррумпированные менты потянулись вслед за жуликами и бандитами, коррумпированные чиновники — вслед за ментами, и дышать, конечно, становилось всё свободнее, хотя с деньгами было туго. Но, опять же, пошла зелень, некоторые торговые сети, спешно самоликвидируясь, выбрасывали товар и вовсе за бесценок, так что голода не наступило.

Держалось только правительство и паровое вещание. Одно за другое. Каждый день высокое давление доставляло новости: мол, всё нормально, жизнь налаживается, и вообще подготовка к зимней олимпиаде идёт полным ходом.

Однажды, уже в мае, когда за окном, словно по Тютчеву, бушевала гроза, случилось чудо. С парового экрана вещал премьер. Он сказал, что народ недостоин такого правительства, как наше, что государственные мужи все как один уезжают куда-нибудь в Германию, или, на крайний случай, в Тринидад и Тобаго, а вы, то есть мы, которые остаются, пропадайте, как хотите. В этот момент, то ли к добру, то ли на беду, в руках у бугра был разводяра, первый номер. И он обрушил его на экран, да так, что предохранительный клапан застопорил напрочь.

— Заебали, — сказал бугор.

— Чего? — опешили мужики.

— Заебали… — повторил бугор, сам себе не веря, и в глазах его блеснули слёзы.

Они вспомнили! Вспомнили все заветные слова! Мужики выскочили под первый ливень, радостно смеялись и матерились, словно дети, которые надолго остались без попечения родителей.

Видимо, давление в паровой сети было действительно очень высоким. А может, заветные слова вспомнили и в других малонаселённых районах страны, и тамошние бугры точно так же вдарили со всей дури разводным ключом по трубе. Как бы там ни было, вся система парового вещания, от Дальнего Востока до Калининграда задумалась сначала на пару секунд, а потом рванула. Да так, что правительство так и не успело добраться ни до Германии, ни до Тринидада с его Тобагой.

Мужики стояли мокрые, закопчённые, все в грязи, посреди огромной целины, в которую превратилась страна.

— Перекреститься бы надо, — сказал Волокотин.

Благодарим, что использовали наш рулон до конца. Не забудьте спустить воду.