Глава 1

«…Таким образом, применение Принципа в самообучающихся распознающих системах открывает практически неограниченные возможности для их дальнейшего совершенствования».

Профессор, поставил точку и, откинувшись в кресле, с наслаждением потянулся. Ну вот теперь, кажется, все. Теперь идея доведена до полного блеска. Остается как следует преподнести ее конгрессу. Именно как следует, чтобы сразу взяло за живое. О действующей модели сначала, разумеется, ни слова. Как будто ее и нет. Сначала только теория. А теоретическая часть, что ни говори, хороша! Хороша-а! С эдакой сумасшедшинкой, способной привести в недоумение даже очень раскованный ум. Это что за странная формула? Как можно ставить знак равенства между частями, значение которых, как только что заявил сам автор, нельзя определить точно? Оказывается, можно? Так, так… любопытно… гм… в самом деле! Ну что ж, теория красивая, но какое практическое применение она может найти, если нельзя составить заранее ни одного алгоритма? Какое? А вот какое… А ну-ка, Володя, подкатите поближе установку. Сейчас мы вам продемонстрируем, уважаемые коллеги…

Профессор встал и, закинув руки за спину, принялся прогуливаться по кабинету, улыбаясь собственным мыслям. Нет, в самом деле, хорошо жить на белом свете! Вот что значит настойчиво следовать поставленной цели. Нет в мире таких задач, которые не мог бы решить человеческий ум! Правильно говорил Эдисон: два процента вдохновения и девяносто восемь пота. А ведь сколько было колебаний, сомнений, доводящих порой до отчаяния! Сколько раз казалось, что впереди тупик, и хотелось бросить все к черту. Но какая-то струна внутри дребезжала, не давала покоя, говорила: «Иди! Иди и найдешь». И нашел. Нашел! Как там сказал классик? «И гений, парадоксов друг…»

Профессор распахнул настежь окно и с удовольствием вдохнул свежий утренний воздух, пропитанный солнечным светом. Небо-то какое голубое! Ах, красота! Внизу гремела, сверкала, переливалась бликами весенняя улица. Ветер нес над крышами белый тополиный пух. Одна из пушинок залетела в окно, закружилась и стала зигзагами опускаться на пол. Повинуясь внезапно вспыхнувшему детскому инстинкту, профессор хлопнул ладонями в воздухе, ловя пушинку. Раз… два… мимо. Три… четыре, поймал. Он выпрямился и, сняв пушинку двумя пальцами с ладони, хотел было дунуть на нее, но так и замер с поднятой рукой. Эт-то что такое?

В кресле для посетителей сидел, положив ногу на ногу, словно давно дожидаясь, молодой человек лет двадцати восьми, сухощавый, симпатичный, в просторной бархатной куртке. Улыбка мигом слетела с лица профессора. Секунду или две, слегка спешив, он рассматривал непрошеного гостя, но сказать ничего не успел, так как тот опередил его. Он с улыбкой поднялся, отталкиваясь руками от подлокотников, как-то очень изящно поклонился и сказал неожиданно звучным, красивым баритоном:

— Прошу извинить, что побеспокоил, Анатолий Николаевич, но я к вам по чрезвычайно важному делу, очень для вас интересному.

В его манере держаться и говорить — простой обезоруживающей улыбка, четкой дикции, самих движениях — было что-то артистическое, действующее на воображение, и молодой человек, очевидно, хорошо знал это. Профессор опустил руку с пушинкой, начиная кое о чем догадываться.

— С телестудии? — спросил он, хмурясь.

— …Нет… не совсем, — чуть помедлив, сказал посетитель, и улыбка на его лице чуть пригасла.

Профессор только хмыкнул на этот не очень-то вразумительный ответ и, обогнув стол, уселся в свое кресло.

— Вообще-то говоря, принято хотя бы постучать, прежде чем войти, сдержанно сказал он, окидывая взглядом покорно стоявшего перед ним посетителя. Изобретатель? Не похоже. — Ну, садитесь, раз уж явились.

Что у вас там за срочное дело…

— Благодарю…

Молодой человек пододвинул кресло и сел, сцепив на коленях руки.

— Дело у меня очень необычное, — начал он, немного подумав, — можно даже сказать, из ряда вон выходящее, фантастическое дело. — Он поднял голову и выжидательно посмотрел на профессора, как бы примеряя, какое впечатление может произвести на неподготовленного человека столь неожиданное начало.

— Ну, ну, — подбодрил профессор.

— Как бы вы поступили, если бы к вам пришел некто и заявил, что имел встречу с…

Он снова замолчал, не отводя от профессора внимательного взгляда, и, не торопясь, закончил:

— …с разумным существом внеземного происхождения?

Профессор откашлялся и потер подбородок, пряча улыбку. Надо же, какое совпадение! Только вчера шел разговор о «тарелочках», а сегодня уже и свидетель явился.

— Дело действительно нешуточное, — сказал он, качая головой. — И какие же факты предъявил бы ваш «некто» в подтверждение этой замечательной встречи?

— Никаких. Факты были предъявлены только ему. Абсолютно неопровержимые, убедительные факты, так что не остается ни малейших сомнений в том, что это было действительно внеземное существо, а он может лишь подробно рассказать об этих фактах и самой встрече.

Профессор с интересом разглядывал собеседника. Что же это, однако, за экземпляр? На сумасшедшего тоже как будто не похож.

— Слабовато, — резюмировал он после минутного размышления. — Ведь его просто-напросто могли разыграть, мистифицировать. В наш искушенный век изобразить «пришельца», я полагаю, не труднее, чем подделать печать какого-нибудь общества спасения на водах. Об этом ваш некто не подумал?

Ирония профессора не произвела, однако, на посетителя никакого впечатления.

— Ну, а если это, скажем, человек с большим научным авторитетом, очень осторожный в выводах и чрезвычайно дорожащий своей научной репутацией?

Произнесено вроде бы корректным тоном, но в самом содержании вопроса профессор отчетливо почувствовал какой-то тайный намек, отчего иронии у него несколько поубавилось.

— Не знаю, что за сюрприз вы там приготовили, — сказал он, становясь серьезным, — но боюсь, что вы сделали неудачный выбор, обратившись ко мне. К возможности прямого контакта с внеземным разумом я отношусь весьма скептически, несмотря на всю популярность ныне этой темы, а самый принцип подмены живых фактов свидетельством авторитетов, пусть даже очень высоких, считаю глубоко порочным.

— Я знаком с вашей позицией в этом вопросе, именно потому и пришел, хладнокровно сказал посетитель. — Позиция, надо заметить, двойственная, даже непоследовательная. В теории вы допускаете возможность существования внеземных цивилизаций, а на практике относитесь иронически, если не враждебно, ко всяким сообщениям о контактах.

— Именно так, — охотно подтвердил профессор. — Но никакой непоследовательности в своей позиции я не вижу. Теория теорией, а практика практикой. Пока что астрофизики не нашли ни малейших следов жизнедеятельности каких-либо цивилизаций, а средства наблюдения у них чрезвычайно мощные. Глубоко убежден, что наши ближайшие космические соседи находятся так далеко, что им до нас никогда не добраться. Пространство и время — это стена, молодой человек, и стена несокрушимая. Об этом говорит нам теория относительности, в выводах которой я никак не могу сомневаться.

— Да, теория относительности — наука серьезная, спорить с ней нелегко, — согласился посетитель. — Но вот вечный вопрос: пространство, время — что это? Не кажется ли вам, что, оперируя этими символами, можно впасть в упрощение? Ведь получается, что мир в принципе объяснен. Это бесконечное пространство, заполненное веществом. Сколько ни гляди в телескоп, везде одно и то же: звезды, галактики, скопления вещества. Скука! Напоминает логику древних, не имевших телескопов и потому убежденных, что небо — это хрустальный купол, к которому прибиты звезды. Что вижу, то и думаю…

Профессор нахмурился. Остроумный, хотя и дерзкий выпад произвел на него впечатление.

— Я отнюдь не считаю, что мир объяснен, — возразил он сдержанно. — Но относительно обозримого мира существует принципиальная ясность. Все явления в нем подчиняются фундаментальным законам физики.

— Вы в этом убеждены?

— Разумеется.

— А жизнь, биосфера? Многие ее феномены, например сознание, воля, чувство, никак не описываются законами физики. Может быть, здесь кроются сюрпризы, о которых физики и не подозревают?

Профессор пожал плечами.

— Не понимаю, о чем вы?

— Жаль…

Наступила неловкая пауза. Профессор хотел сказать кое-что о своих взглядах на загадки жизни, но посетитель опередил его:

— Хорошо, оставим этот разговор. Скажите, а ваша реакция, если бы этот некто заявил, что он сам и есть… такое существо?

— Что-то я перестаю вас понимать, — заметил профессор, настораживаясь. — Говорите-ка прямо, кто вы и с чем пришли.

— Ну что ж, можно прямо. Дело, видите ли, в том, что мой воображаемый некто — это я сам.

Профессор не успел раскрыть рта. Страшная сила припаяла его к месту, сковав каждый мускул. Лицом, кожей рук и ног, всем телом он ощутил, как пространство вокруг него стало быстро отвердевать, становясь жестким, и вот в считанные секунды он оказался вмурованным в него, как мошка в кусок янтаря.

— Альфа-ритмы! — прокатилось в мозгу профессора вместе с приступом сильного, доводящего до тошноты страха. Нужно преодолеть, встать!

Куда там! Он не смог пошевельнуть даже веком, даже вздохнуть! Конец! Но тут мертвая хватка ослабла, напряжение стало спадать и постепенно исчезло.

Кровь прихлынула к лицу профессора. Он закрыл и открыл глаза. Странный гость сидел в прежней позе, внимательно наблюдая за ним.

— Напугал я вас, Анатолий Николаевич? Извините, пожалуйста. Надо же было с чего-то начать… Только относительно низкочастотного воздействия вы ошиблись. Альфа-ритмы вашего мозга я не нарушал. Да и никаких секретных излучателей при мне нет.

Он даже распахнул куртку, предлагая профессору убедиться, что под ней действительно ничего нет, кроме белой рубашки, плотно облегающей тело.

— По ряду причин я не могу предстать перед вами в собственном телесном виде. Поэтому я воспользовался посредником — вот этим актером с телевидения… Вы почти угадали его профессию.

…За окном громыхнул трамвай. Порывом ветра шевельнуло листки статьи. Актер не торопясь застегнул пуговицы. Лицо его было чисто и спокойно.

Профессор наконец перевел дух. Страх рассеялся, но на его место пришло возмущение.

— Ну знаете! — заговорил он, прибирая листки. — Я, кажется, не подопытная обезьяна! Если у вас есть серьезный разговор, то выбирайте и аргументы посерьезнее, а… насильственные сеансы тут неуместны.

— Еще раз прошу извинить, — немедленно отозвался актер, прикладывая руку к груди, — может быть, мне лучше уйти?

Он даже привстал с места.

— Да нет уж, — буркнул профессор, понемногу приходя в себя. Продолжайте, раз уж начали. Только без этих… штук. Или предупреждайте хотя бы, что ли.

Дело затевалось, как видно, нешуточное, и профессор приготовился к бою.

— Я в принципе готов обсудить любое заявление, — сказал он уже спокойнее, — даже и такое, действительна из ряда вон выходящее. Но существуют же, наконец, рамки здравого смысла. Вы, простите, так же похожи на «пришельца», как я на Медузу Горгону.

Актер улыбнулся.

— Иной реакции я от вас и не ожидал. В рамках здравого смысла было бы, если бы я прилетел на космическом аппарате и приземлился во дворе вашего института. Вот тогда бы вы не колебались ни секунды. Ведь так, дорогой Анатолий Николаевич?

Спокойный и доброжелательный тон посетителя, его уверенность в себе производили впечатление, и, пожалуй, не меньшее, чем эта его внезапная психическая атака. Но ученого не так просто было сломить.

«…Нет, так у нас дело не пойдет! Личность ты, конечно, незаурядная, и что-то у тебя там за душой, вероятно, имеется. Но действуешь ты слишком наступательно. Тем более необходимо сразу же взять инициативу в свои руки. Кто же ты такой и чего хочешь? Втянуть в какую-нибудь авантюру или просто разыграть?»

В разговоре образовалась неуютная пауза, и профессор испытал облегчение, когда в кабинет, весьма кстати, вошла секретарша.

— Анатолий Николаевич, звонил Еремин. Очень просил подъехать к одиннадцати. Будет совещание по конгрессу.

— Хорошо, — кивнул профессор, отметив недоуменный взгляд, который она бросила на посетителя. — Одну минутку, Светлана Григорьевна, — с некоторой поспешностью позвал он, видя, что секретарша повернулась, чтобы уйти. — Я тут небольшую статью подготовил в дополнение к основному докладу. Отпечатайте, пожалуйста, в пяти экземплярах сегодня же.

Он не торопясь выровнял листки, поискал в столе папку и, вложив в нее статью, передал секретарше. Та вышла. Профессор помолчал с минуту, барабаня пальцами по настольному стеклу. Так не вовремя этот вызов! А может быть, наоборот — вовремя? Он подумал еще немного и поднялся из-за стола.

— Разговор у нас, я вижу, намечается интересный и долгий, и не хотелось бы вести его наспех. Сейчас, как видите, мне надо идти. Если не возражаете, давайте встретимся завтра в то же время. Буду вас ждать.

Он подошел к шкафу, взял плащ и стал одеваться. В зеркале ему был виден молодой человек, который сидел в кресле, кажется и не думая уходить.

Застегнув плащ, профессор повернулся к настойчивому гостю, приглашая идти первым:

— Прошу.

Актер поднялся, одергивая куртку, как-то странно посмотрел на профессора и кивнул в сторону стола:

— Вы, кажется, что-то забыли, Анатолий Николаевич?

На чистой поверхности стола лежала папка, невесть откуда взявшаяся. Профессор схватил ее в руки и, раскрыв, остолбенел: в ней лежала его собственная рукопись, которую он только что отдал Светлане Григорьевне!

Несколько секунд он оторопело рассматривал свои каракули, затем, метнув взгляд на актера, выскочил в приемную. Секретарша стояла с растерянным лицом, тараща глаза на пустой стол. Профессор с подозрением посмотрел на нее, бросил папку на стол и, обернувшись к вышедшему актеру, покачал головой, засмеялся:

— Впечатляющий номер! Считайте, что вам удалось окончательно заинтриговать меня. Жаль, что приходится откладывать встречу до завтра!

 

Глава 2

Они вышли в коридор, освещенный лампами дневного света. Профессор не выносил этих слепых, без окон переходов, поэтому непроизвольно ускорил шаг. Кроме того, ему не терпелось остаться одному. Пожалуй, это даже к лучшему, что его вызвал президент. Будет время остыть от первого впечатления, подумать.

На лестничной площадке его остановил юноша в спецхалате.

— А я как раз к вам иду, Анатолий Николаевич. Все вроде бы отладили, только вот генератор не дает стабильной характеристики. Со вчерашнего дня бьемся, и все без толку.

— Опять что-нибудь да не так! — с досадой сказал профессор. — Знаете что, Володя, позвоните-ка Рогожину в семнадцатую лабораторию, он сейчас должен быть там. Попросите от моего имени, чтобы он на эти три дня уступил нам свой генератор. Сразу же по окончании конгресса вернем.

— Ага, только… — юноша хотел сказать что-то еще, но так и остался с раскрытым ртом. Взгляд его вдруг потускнел, лицо потеряло выражение и стало как у манекена. И этот живой манекен смотрел на актера, стоявшего рядом с профессором. Анатолий Николаевич вспыхнул и резко повернулся к своему спутнику:

— А вот это уже лишнее! Мы же, кажется, договорились. Что такое?

С актером тоже произошла метаморфоза. От прежней его собранности не осталось и следа. У него был такой вид, словно профессор на его глазах вдруг превратился в обезьяну. Анатолий Николаевич непроизвольно отступил назад.

— Ну, ну, не надо, пожалуйста.

С таким же успехом он мог бы сказать это стенке. Актер с потрясенным выражением лица осматривал помещение.

— Как же это так? — услышал профессор безвольный, лишенный жизни голос, прозвучавший с такой неактерской естественностью, что сердитая фраза, готовая сорваться у него с языка, застряла в горле. Он не сводил глаз с актера.

— Как отсюда выйти? — тихо спросил тот, потирая пальцами виски.

Профессор молча указал вниз, в направлении вестибюля, и, пока актер спускался по лестнице, держась, как больной, за перила, смотрел ему вслед.

Володя вдруг негромко засмеялся. Лицо его снова приобрело осмысленное выражение.

— Растерялись, Анатолий Николаевич? Хоть и актер, а на игру не похоже… Вот ведь Фома неверующий! Я же объяснял вам, что это всего лишь посредник. А теперь посредником стал Володя.

Профессор взглянул на него, как на сумасшедшего, и… осекся на полуслове. Перед ним был другой человек! Безвольная линия рта стала твердой, всегда бегающие голубые глазки смотрели холодно и спокойно. Вот так сюрприз! Анатолий Николаевич на миг растерялся. Что сие означает и как вести себя в такой ситуации? Прежде всего не теряться, чтобы там ни было.

— Стойте здесь и никуда не уходите, — жестко сказал он, ткнув Володю пальцем в грудь, и бросился вниз по лестнице за актером. Нагнал он его на выходе и проводил до ворот, но толку не добился. Инициативный, уверенный в себе посетитель и этот потрясенный до глубины души человек не имели между собой ничего общего.

— Что же это такое? — потерянно говорил он, не реагируя на вопросы профессора. — Ехал на репетицию, и вдруг — как затмение.

Профессор с минуту постоял в раздумье и пошел обратно. У него начинала побаливать голова от всей этой чертовщины. В вестибюле у телефона он увидел Володю.

— Да, сразу же после конгресса. Тридцатого, не позже, — говорил он, кивая в трубку. — Ну вы же знаете Анатолия Николаевича. Ага… да, спасибо, немедленно еду.

Он положил трубку и, подняв голову, увидел стоящего перед ним шефа.

— Так, молодой человек, — сказал профессор, опираясь руками о стол и глядя Володе прямо в глаза. — А теперь объясните, пожалуйста, что за спектакль вы разыграли передо мной с этим вашим другом?

— Какой спектакль? Что с вами, Анатолий Николаевич?

В его голосе прозвучало такое искреннее изумление, что профессор по-настоящему растерялся. Он вытащил носовой платок и промокнул им вспотевшую шею.

— Хм! Все это интересно… Вот что, Владимир Сергеевич, повторите, пожалуйста, последнюю фразу, которую вы мне сказали пять минут назад.

Володя пожал плечами.

— Я сказал, что генератор не дает характеристики… Но вы не беспокойтесь, Анатолий Николаевич! Я уже договорился с Рогожиным.

— Это все?

— Что все?

— Все, что вы мне сказали?

— Да… по-моему, все.

— Та-ак, очень хорошо. А скажите, — продолжал допытываться профессор, — вы не испытывали каких-либо особых ощущений? Вам не было плохо?

Юноша покраснел и отвел глаза в сторону.

— Значит, заметили… Я никогда никому об этом не говорил, боялся, что отстранят от работы. Есть такая болезнь. У меня иногда на короткое время наступает помутнение сознания, и я ничего не соображаю.

— Вот оно что!

— Да… Я даже не заметил, как спустился по лестнице в вестибюль. Меня еще поддержал под руку этот генерал-майор, наверное, вид был неважный. Но вы не беспокойтесь, Анатолий Николаевич! Это у меня очень редко бывает.

— Генерал-майор? — у профессора стукнуло под сердцем. — Какой еще генерал-майор?

— Ну, этот… изобретатель. Да вон он, выходит на улицу.

У подъезда остановилась легковая машина. Из нее вышел молодцеватый солдат и открыл дверь перед спускавшимся по лестнице военным в офицерской форме. Повинуясь тревожному чувству, профессор вышел было вслед за генералом, но на первой же ступеньке остановился. Черт возьми, да это же просто глупо! О чем он будет говорить с этим незнакомым человеком?

Дверь машины захлопнулась, и вдруг в окне показалось улыбающееся лицо генерала.

— До свидания, Анатолий Николаевич! Значит, завтра ждите, как и договорились.

Машина тронулась, оставив профессора стоящим на каменных ступенях в состоянии глубокой задумчивости.

 

Глава 3

На следующий день в назначенное время профессор сидел в своем кабинете, дожидаясь вчерашнего гостя. У него имелось достаточно времени, чтобы как следует поразмышлять над странными событиями. И чем больше он думал, тем больше убеждался в том, что все тут шито белыми нитками. И эффектное появление в кабинете, и сеанс гипноза, и трюк с папкой, и сцены с перевоплощениями. Ни одного действительного, настоящего факта, который нельзя было бы объяснить естественными причинам… Теперь ясно, кто тот таинственный «некто», на которого намекал актер-«пришелец»!

«…А если это, скажем, человек с большим научным авторитетом, очень осторожный к выводах и чрезвычайно дорожащий своей научной репутацией?..»

Профессор усмехнулся. «Вот оно в чем дело: авторитет мой понадобился… Налицо психологическая атака с очевидной целью — сразу же подавить волю. Ну, ладно, актер, генерал — это еще куда ни шло (действительно, знали в патентном отделе такого генерала), но Володя? Вот тебе и тихоня! Никогда бы не подумал, что он умеет так держаться и говорить! Да… не хватало забот перед конгрессом».

Профессор интуитивно чувствовал, что визит «пришельца» за два дня до конгресса не случаен, что он имеет какое-то отношение к конгрессу, и это особенно беспокоило и раздражало его. Вчера на совещании у президента он чуть было не поддался искушению рассказать обо всем присутствующим, но, слава богу, сдержался. Не надо суетиться. Время еще есть. Посмотрим, что даст сегодняшний разговор…

Профессор начал уже беспокоиться, что актер не придет, когда за дверью послышались голоса. Профессор откинулся в кресле, принимая удобную позу. Он был совершенно спокоен. Дверь отворилась, и в кабинет вошел директор.

— Ах, это вы, Георгий Иванович, — с плохо скрытым разочарованием сказал профессор, поднимаясь. — Прошу, проходите. Извините, пожалуйста, что не зашел вчера. Срочно вызвал Еремин. Надеюсь, Светлана Григорьевна вам передавала?

— Передавала, передавала, — почему-то усмехнувшись, сказал директор и, не садясь в предложенное кресло, быстро спросил: — Что, не ждали?

— Да нет, почему же. — смутился профессор. — я всегда рад…

— Всегда, только не сегодня. Вы ведь актера ждали, так?

Анатолий Николаевич удивленно вскинул брови.

— Что? Вы знаете? Он и у вас был?

— Нет, он у меня не был, — директор чуть прищурился, пристально следя за профессором. — Я ведь объяснял вам вчера, что актер как личность тут пока ни при чем. Это всего лишь посредник. Так же как Володя Тимошин и генерал-майор. Генерал с его репликой был последним штрихом во вчерашней картинке. А сегодня я решил воспользоваться мозгом вашего руководителя и, думаю, не ошибся в выборе. Человек он у вас серьезный, даже чересчур. От него трудно ожидать легкомысленных поступков. Неплохая идея, правда?

Директор произнес всю эту нелепицу таким искренним и доброжелательным тоном, что ни один мало-мальски знавший его человек не усомнился бы в том, что он говорит правду. Именно поэтому настроение у профессора сразу же испортилось.

— Та-ак, — протянул он после минутного недоброго молчания. Оригинальный номер! Ученый муж в роли испанского быка. Сначала бандерильи ему в холку, чтобы рассвирепел как следует, потом красную тряпку в нос, а вот наконец и сам матадор явился. Блестящий номер! Сыграно все бесподобно!

Он поднялся и, закинув за спину руки, принялся нервно ходить по кабинету, весь кипя от возмущения.

— Вы меня извините, Георгий Иванович, но я был о вас всегда самого высокого мнения, и мне не очень хотелось бы менять его. Не можете ли вы объяснить, почему именно я выбран в качестве петрушки в этой глупой комедии? Ну да, сейчас мания какая-то устраивать всякие тесты, психологические эксперименты, но надо же оставаться в рамках здравого смысла, простого приличия, наконец! Это надо же, такое загнуть! О, я прекрасно понял этого вашего артиста или кто он там? Очень оригинально! Просто сногсшибательно! Супермен из туманности Андромеды, изволивший каким-то сверхъестественным способом посетить нашу провинциальную планетку! Бесплотный дух, кочующий по телам людей. Вчера актер, сегодня директор, завтра кандидат в покойники, а послезавтра младенец, только начинающий жить! Вы что, хотите, чтобы я поверил в переселение душ? Че-пу-ха!

Профессор упал в кресло, расстегивая воротничок рубахи.

— Стыдно, Георгий Иванович… Мы с вами не первый год работаем вместе, я всегда уважал вас и вправе ожидать к себе такого же отношения.

Он вдруг ощутил слабость. Болезненную, быстро нарастающую слабость. Закружилась голова, комната поплыла перед глазами.

«Давление! Погорячился!» — успел подумать профессор, теряя сознание; и уже в полузабытьи услышал далекий голос директора:

— Не волнуйтесь, Анатолий Николаевич. Ничего плохого я вам не сделаю.

Вслед за тем сознание его погасло.

 

Глава 4

…Профессор открыл глаза. А впрочем, он и не закрывал их. Смутно, как в воде, перед ним прошла расплывчатая тень. Слышались глухие удары, какая-то музыка.

В нос ударил запах уксуса и табачного дыма. Муть рассеялась, и он обнаружил, что сидит в зале ресторана, в двухместной полукабине, стены которой обиты красным пластиком. На столе перед ним тарелка с его любимым блюдом — пельменями. В руке у самого рта — ложка с дымящимся бульоном. За окном ночь кипит блестками огней.

Профессор медленно опустил ложку, цепенея от ужаса. Что с ним стряслось? Почему он здесь и почему ночь, если только что было утро? В кабину вошел вчерашний актер с бутылкой лимонада в руках.

— Надеюсь, все в порядке, Анатолий Николаевич? — весело сказал он, наполняя бокал. — Выпейте-ка немного воды и постарайтесь взять себя в руки.

Профессор поставил бокал перед собой и спросил бесцветным голосом: Что было со мной? Это новый вид наркоза?

— Ни в коем случае. Гораздо безвреднее. Просто теперь я на некоторое время воспользовался вашим мозгом. Мне нужно было побеседовать с актером, кое-что ему объяснить. Надо сказать, что он оказался на редкость восприимчивым и чутким человеком, не в укор вам будет замечено. У нас с ним вышел очень содержательный разговор. А сюда мы забрели случайно, решили поужинать. Теперь все понятно?

— Понятно, понятно, — механически повторил профессор, отхлебывая лимонаду. — Логика есть, продумано все хорошо… Значит, вас целая бригада и намерения, как видно, весьма серьезные, коль так основательно взялись за меня.

— Да, намерения серьезные, только бригады никакой нет. Кроме нескольких эпизодических персонажей, есть лишь два человека, играющих поочередно одну и ту же роль: вы и… он.

Актер с улыбкой постучал себя в грудь большим пальцем.

— Можно добавить к этому, что если с одним мы быстро и легко нашли общий язык, то другой упорно меня отрицает, несмотря, кажется, на весьма убедительные доказательства.

— К сожалению, ваши… доказательства можно объяснить и не прибегая к эффектным гипотезам, — возразил профессор.

— Безусловно. В качестве научных фактов они не годятся, но я и не собирался оставлять объективные факты. Мне хотелось убедить только вас.

Профессор молча пожал плечами. Актер засмеялся, зашевелился в кресле, складывая на груди руки.

— Значит, и ваш вечно занятый трудяга-директор, и не умеющий лгать Володя, и случайный генерал — всего лишь талантливые лицедеи? Ну, хотите что-нибудь еще? Хотите, сейчас все сидящие в этом зале одновременно поднимут правую руку? Впрочем, это вас тоже не убедит: я ведь с ними заранее договорился.

— Да, это меня не убедит, — сказал профессор, понемногу обретая уверенность в себе.

— Интересно бы знать почему?

Профессор пожал плечами.

— Потому что речь идет о деле, действительно из ряда вон выходящем, как вы сами вчера справедливо заметили, и здесь нужна предельная строгость и точность… В науке существует золотое правило, которого я считаю нужным придерживаться: не придумывать новых, а тем более фантастических объяснений явлениям, которые принципиально могут быть объяснены в рамках известного.

— Бритва Оккама?

— Она самая, — кивнул профессор. — Прекрасный инструмент, нечто вроде компаса. Без него наука давно бы заблудилась в густом лесу вымыслов.

— Инструмент действительно полезный, — согласился актер. — Но стоит ли абсолютизировать его возможности? Не приведет ли такая жесткая ориентированность к атрофии фантазии, а следовательно, интуиции, губительной для настоящего ученого? Ведь с помощью логического аппарата можно опровергнуть все, что угодно, рационализовать любую тайну. Неужели интуиция не подсказывает вам, что в данном случае вы действительно имеете дело с чем-то необычным, выходящим за рамки известного? Существует, наконец, внутреннее чутье, сердечное чувство, которое позволяет иногда безошибочно отличить честного человека от фальсификатора, истину от вымысла.

Анатолий Николаевич усмехнулся.

— А вот это, простите, красивые слова. Сами по себе они, конечно, хороши, но к системе научного мышления никакого отношения не имеют. Вы, я заметил, все время нажимаете на эмоции — обычный прием, когда не хватает доказательств. Видимо, это неизбежно для той задачи, которую вы перед собой ставите. Ведь вы хотите убедить меня в вещи поистине фантастической. Что где-то в невообразимых далях Вселенной разум достиг столь колоссального уровня развития, что может вступать в контакт на расстоянии, используя мозг человека в качестве своеобразного приемника. Не слишком ли? Отвлекаясь от ваших блестящих трюков, разгадка которых хотя и непроста, но все же вопрос времени и сил, давайте оценим саму посылку. Если даже такой разум и существует, то какое ему, спрашивается, дело до нас, людей? У него своя, неизмеримо более обширная, чем наша, сфера познания в бесконечном мире, свои потребности и цели. Что нового для себя он узнает, вступив с нами в контакт? Пытаться общаться с человеком для него, вероятно, такая же нелепость, как для меня, скажем, разговаривать с ребенком о теории относительности. Вы и ваши помощники, безусловно, неглупые люди, даже талантливые и, конечно, превосходные актеры. Но вы всего лишь люди. Вас выдает ваша человеческая логика, человеческая психология и, как следствие, сама манера выражать свои мысли.

— Прошу прощения! А как же прикажете их выражать, чтобы быть понятным? Как вы сами разговариваете с детьми, с вашим собственным внучонком. Он ведь и не подозревает, какая уйма мозгов у его доброго дедушки, и принимает вас за равного.

— Но в таком случае вам все-таки придется объяснить, какие причины могут заставить могущественный разум снизойти до примитивного Гомо сапиенс? Я, например, обдумывая вчера этот вариант, так и не смог найти убедительной причины.

— Так и не смогли?

— Так и не смог.

— И по-прежнему убеждены, что являетесь жертвой мистификации?

— Не знаю, жертвой чего я стал: мистификации, эксперимента или чего-нибудь еще. Знаю только одно — есть принципы, которые нельзя нарушать ни при каких обстоятельствах, иначе можно залезть в болото, из которого потом не выберешься…

В разговоре наступила продолжительная пауза.

— Ну, хорошо, — сказал актер, как будто даже довольный упорством профессора. — Мы еще доберемся до причины, а пока ответьте, пожалуйста, еще на один вопрос. Как вы оцениваете вчерашний трюк с папкой?

— О, блестящий трюк! — оживился профессор. Ему было приятно похвалить наконец оппонента. — Нечто подобное я в свое время видел в Индии на выступлении одного знаменитого йога. Я в общих чертах сразу догадался, на что вы намекаете. Теперь вы сами подтвердили мою догадку. Вы хотели показать, что владеете более чем тремя измерениями и мы — трехмерные примитивы — все равно что картинка, нарисованная на бумаге. Я поднимаю соринку и переношу ее в другое место плоскости. Как будто просто? Но только для меня. А нарисованный человечек потрясен до глубины души. Как же так? Исчезает в никуда и появляется ниоткуда! Аналогичный намек заложен и в манипуляциях с мозгами. Все это, несомненно, действует на воображение, и я, пожалуй, готов признать, что вы — гений, но в качестве аргумента в таком серьезном разговоре, как наш, простите, не годится. Грош мне была бы цена как исследователю, если бы каждый раз, сталкиваясь с неизвестным, я бы искал ему фантастическое объяснение, игнорируя голос рассудка. Можете считать меня упрямым ослом, но я не могу думать иначе…

Профессор замолчал, вполне как будто удовлетворенный своей позицией. Он, если бы даже сам захотел, не мог бы заставить себя думать иначе. Действительно, есть принципы, которые нельзя нарушать безнаказанно, и тут Анатолий Николаевич был непоколебим.

 

Глава 5

— Надо, однако, что-то делать, а? — стронул актер с места зашедший в тупик спор. — Как-то довести дело до конца. Либо да, либо нет. Может быть, у вас есть какие-нибудь идеи?

И опять, как в начале вчерашнего разговора, в его тоне профессору почудился намек, подсказка (Анатолий Николаевич усилием воли подавил неприятное чувство), и вслед за тем из глубин сознания с пугающей неожиданностью выплыла простая и ясная мысль, как можно точно и наверняка разоблачить этого гениального мистификатора. Разоблачить сейчас же, не прибегая к сложным тестам, экспериментам, помощи свидетелей и прочим громоздким приемам. Он же сам отрезал себе путь, назвавшись сверхразумным существом!

Анатолий Николаевич выдернул из пластмассового стаканчика салфетный треугольник, взял услужливо предложенную актером ручку и сделал аккуратный рисунок: колодец и две перекрещенные жерди, идущие от углов дна к стенкам.

— Вот. Определите диаметр колодца, если длина жердей — тридцать один и пятьдесят с половиной, а высота их точки пересечения над дном колодца девятнадцать.

— Задача египетских жрецов, — с неприятно задевшим профессора удовлетворением сказал актер, принимая салфетку, — сводится к алгебраическому уравнению четвертой степени.

Он положил листок перед собой, взял у профессора ручку и принялся записывать.

Профессор с недоверием и одновременно с некоторым беспокойством следил за тридцатикопеечной ручкой, уверенно двигавшейся по бумаге. Что он делает? Не пытается же в самом деле решать? Да тут во всем ресторане салфеток не хватит!

— Сорок знаков достаточно? — спокойно спросил актер.

У профессора язык не повернулся сказать «да»: так дико прозвучал теперь этот вполне обычный в иной ситуации вопрос. Он взял протянутый лоскут и увидел длинный ряд цифр, написанных под рисунком мелким каллиграфическим почерком.

— Очень хорошо, — сказал он после короткой паузы. — Очень хорошо. Теперь посидите немного, мне нужно сходить позвонить.

Он хотел было встать, но актер жестом остановил его.

— Не стоит затрудняться, Анатолий Николаевич. Звонить можно отсюда.

В ту же секунду на столе перед профессором появился черный телефонный аппарат. Профессор вздрогнул от неожиданности, но сразу же взял себя в руки. Спокойно! Пора бы уже привыкнуть. Только покосился по сторонам — не видел ли кто.

— Звоните, не смущайтесь, — подбодрил его актер. — Можете куда угодно — хоть в Белый дом.

Анатолий Николаевич криво усмехнулся и снял трубку, лишенную провода…

— Машенька, это я, — сказал он, услышав в трубке голос жены. — Да, да… все в порядке… я тут с одним товарищем немного задержался. Будь добра, Машенька, открой нижний ящик моего стола и достань оттуда папку с надписью «Алгоритмы»…

…Месяц назад в плане последней работы Анатолий Николаевич составил алгоритм и программу для решения на ЭВМ задачи египетских жрецов. Составить-то составил, а опробовать не успел — отвлекли более срочные дела. Теперь представлялась возможность проверить «пришельца». Задача редкая, знают о ней только узкие специалисты, и цифры он назвал первые, какие пришли в голову. Эксперимент — чище не придумаешь!

Анатолий Николаевич записал программу, продиктованную по телефону женой, положил трубку и сразу же набрал второй номер — вычислительного центра. Он немного волновался, диктуя программу дежурному оператору. Попросил для проверки повторить цифры. Тот пообещал минут через двадцать выдать решение — не до сорока знаков, разумеется: столько машина не потянет, не хватит шкалы, а сколько сумеет.

Все эти двадцать минут оба просидели молча. Актер, сложив на груди руки, с отрешенным видом смотрел в зал. Профессор разглядывал странный телефон. «Ничего особенного, успокаивал он себя, — радиотехнический фокус, и только». Тем не менее на душе у него было тревожно.

…Сердце у него гулко и тяжело стучало в груди, когда он вторично набирал номер вычислительного центра.

— Все в порядке, Анатолий Николаевич, записывайте, — услышал он сквозь гул работающих машин голос оператора.

Профессор положил перед собой салфетку с решением и приготовился писать.

— Значит, так, пишите…

Первые же цифры, словно капли раскаленного свинца, прожгли мозг профессора. Точно! Ничего не видя вокруг и ничего не слыша, кроме монотонного голоса оператора, профессор записывал, нет, попросту переписывал решение актера. После тридцать пятого знака оператор сказал: «Все» — и умолк.

Профессор медленно положил трубку. Снова и снова просматривал он длинный ряд цифр, сравнивая его с решением. Ни единой ошибки! Сорок знаков! С ума сойти… нет, немыслимо, невозможно! Человеческий мозг не в состоянии… Ну, извлечь корень из седьмой степени, возвести в степень это могут люди-счетчики. Но найти алгебраическое решение, сделать подстановку и получить числовой ответ с такой сатанинской точностью. Нет. Нет!

Значит…

Послышался негромкий булькающий звук. Это ОН, потянувшись через стол, наполнял бокал профессора лимонадом. Анатолий Николаевич сделал глоток, медленно поднялся и подошел к открытому окну.

Многоэтажные каменные истуканы полыхали в ночи желтыми кроссвордами окон, а между ними рвалась в ослепляющее созвездие огней тусклая лента шоссе. Далеко в сером месиве туч вспыхнул маленький белый куст молнии. Ветер донес приглушенный расстоянием раскат грома.

Профессор стоял с закинутыми за спину руками и смотрел в ночной город. Какие-то совсем лишние, тысячу раз кем-то повторенные фразы бестолковой канителью вились в его опустевшем мозгу.

Вот оно! Состоялось! Сбылась мечта сумасшедших умов… И конечно, не так, как ждали. Все не так. Ждали из космоса. Радиосигналов, ракет, тарелок. Ждали чего и кого угодно, но непременно с парадного входа, с громом, эффектами — вот, мол, мы явились, давайте знакомиться. А вышло так — тихо и обыденно. Пришел самый обыкновенный человек и сказал: вот я…

 

Глава 6

Среди многочисленных качеств, составлявших духовный комплекс Анатолия Николаевича, имелось одно, важное, без которого он никогда не достиг бы успехов в науке, а именно: умение смотреть фактам в лицо и под их давлением отказываться даже от самых стойких и привычных убеждений.

Остыв немного на влажном предгрозовом ветерке, он вернулся на место. От прежней его позиции не осталось и следа. Теперь это был ученый, принявший факт и желавший извлечь из него максимум пользы.

Понимая свою ответственность за результаты контакта, он теперь настроился на то, чтобы все как следует понять и запомнить, не упустив ни одной мелочи.

«Актер» сидел за столом в прежней позе — скрестив на груди руки — и спокойно ждал. Интересное дело: в глазах этого человека, посредника или как там еще, не виделось, в общем-то, того огромного интеллекта, который сейчас двигал им. Человек как человек, красивый, и только. А между тем перед тобой сидит представитель загадочного космического разума колоссальной мощи, и у него к тебе (именно к тебе из всех людей на Земле) какое-то, очевидно, важное дело. Профессор весь внутренне собрался, готовясь выслушать самое невероятное, самое неожиданное сообщение.

— Анатолий Николаевич, — очень обыденным тоном начал «актер», облокачиваясь о стол. — А что, если я скажу сейчас, что вы были правы, что все происшедшее лишь тонко организованная мистификация, эксперимент?

— Простите, не поверю, — не дрогнув, ответил профессор. — Уравнения четвертой степени в уме не решаются.

— А если я сейчас исчезну и больше не появлюсь?

— Это было бы бессмысленно с вашей стороны. Зачем же вы вступали в контакт?

— А в самом деле, зачем?

Сказал, как прибил к месту. Анатолий Николаевич с недоверием глянул в спокойное лицо могущественного собеседника.

— Вероятно… для того, чтобы сообщить какую-то важную информацию?

— Какую?

— Не могу себе представить. Очевидно, что-нибудь очень важное.

— Например, открыть тайну мироздания или научить расщеплять атомы легких элементов?

— Ну нет, такое знание было бы сейчас равносильно катастрофе.

— Тогда, может быть, рог изобилия? Есть отличная конструкция. В один конец загружается вещество в любом виде, хоть морской песок, а из другого выходит любой продукт, какой только может измыслить самое прихотливое воображение.

Профессор подумал и с сомнением покачал головой.

— Не знаю… Боюсь, что это тоже некоторая крайность.

— Тогда что же?

Этот простой вопрос окончательно загнал Анатолия Николаевича в тупик. А в самом деле, что? Вот когда он пожалел, что не проработал вчера хотя бы вчерне версию о контакте. Такая оплошность!

— Вы могли бы оказать какую-нибудь конкретную помощь, — сказал он не совсем уверенно. — Человечество двадцатого века задыхается от всякого рода проблем, да они вам, очевидно, хорошо известны.

— А какой в этом смысл? — тут же откликнулся «актер», словно знал (да уж точно, знал), что предложит земной ученый. — Ну, решу я вам десяток проблем, а взамен появятся еще двадцать. Так все время за руку и тащить?

Анатолий Николаевич не нашелся что ответить.

— Разве что попробовать устранить самую причину всех проблем? — как бы размышляя вслух, продолжал «актер» и вопросительно посмотрел на профессора.

— Но ведь не может быть какой-то одной причины, — чувствуя подвох, осторожно высказался тот.

— Ну почему же? Если подумать как следует, то, может быть, только одна причина и есть — противостояние добра и зла, порождающее бесконечную борьбу. Но смысл всякой борьбы в полной победе над противником, иначе зачем бороться? Вот если бы добру удалось раз и навсегда взять верх… Что вы на этот счет думаете?

— Полностью уничтожить зло? — Анатолий Николаевич погрузился в раздумье. — Коварный вопрос… Но возможно ли это в принципе?

— А если я предоставлю вам такую возможность?

Профессор не успел вникнуть в смысл сказанного: его внимание привлекло странное явление. На дне пустого бокала, из которого он только что пил, клубился, сливаясь в тонкий жгутик, алый, вихрящийся дымок. Розовые кольца удивительной красоты, расширяясь, поднимались вверх и таяли в воздухе над краем бокала. Эти светящиеся кольца, очевидно, обладали каким-то действием на психику, потому что при одном взгляде на них в памяти профессора ожило и забурлило восторженное, счастливое ощущение жизни из далекого детства. Инстинктивно улыбаясь, он протянул руку, к бокалу.

— Стоп! — раздался предостерегающий голос.

Профессор отдернул руку, и радостное чувство исчезло. «Актер» спокойно и доброжелательно смотрел на него, словно бы раздумывая.

— Итак, последнее предложение, раз уж мы завели разговор на такую тему. В вашем бокале — эликсир бессмертия. Если вы вдохнете несколько раз этот дым, то станете бессмертным.

Анатолий Николаевич смотрел на него, не понимая.

При всем, что он уже видел и слышал за прошедшие два дня, он не мог сразу поверить, что ТАКОЕ может быть сказано серьезно, и потому совершенно непроизвольно обронил стереотипную фразу:

— Вы, наверное, шутите…

— Да нет, нисколько. Пять—шесть глубоких вдохов, и вы бессмертны. Клетки организма начнут работать в режиме самовосстановления, живите хоть миллион лет.

— И зачем же… — у профессора голова шла кругом. — За какие заслуги?

— Затем, как и говорилось, чтобы одним ходом устранить все проблемы.

«Актер» выдержал паузу, достаточную для того, чтобы профессор окончательно понял, что он не шутит.

— Одновременно с бессмертием я наделю вас способностью подчинять своей воле волю других людей, и не просто отдельных людей, а огромных масс. Слово ваше станет законом на этой планете, но в отличие от многих человеческих законов будет исполняться всеми с радостью… Вы получите возможность рациональнейшим образом распорядиться абсолютной властью, ведь вы же ученый, человек морально уравновешенный. Ваши действия не могут причинить людям зла. Вы убедите богатых поделиться с бедными, усмирите дикие страсти, заставите людей полюбить друг друга, и люди наконец станут счастливы.

Профессор сидел совершенно оглушенный. Розовый с кроваво-красными прожилками дымок клубился в бокале, суля грандиозные перспективы. Черт возьми, как все это внезапно, нарочно внезапно, чтобы не дать времени подумать! От великого до смешного…

Он потер пальцами виски, хотел что-то спросить, но забыл что и решительно замотал головой:

— Нет… нет… это несерьезно. Вот так, сразу, взять на себя такую ответственность: распоряжаться волей, судьбами миллиардов людей! Да это просто немыслимо!

— Но как же другие берут? Кто-то ведь должен управлять людьми.

Профессор со вздохом отвернулся от розового сияния.

— Пусть они берут. Я не могу.

Ох, как он ругал себя за ограниченность, косность и прочие смертные грехи, из-за которых во вчерашних своих рассуждениях не допустил даже мысли, что посетитель — действительно тот, за кого себя выдает, и в результате совершенно не подготовился к контакту. Будь на его месте любой толковый студент, он бы хоть дал нолю фантазии, посоветовался бы с кем-нибудь и оказался бы теперь полезнее его, известного ученого.

— Ну что ж, подведем итоги, — сказал «актер» с ноткой явного удовлетворения (бокал снова стал пуст). — Высокие научные знания вы считаете опасными, от рога изобилия отказались, власть над людьми вас отталкивает. Только огорчаетесь вы напрасно, Анатолий Николаевич: вы поступили совершенно правильно, отказавшись от моей помощи.

Профессор с удивлением и недоверием посмотрел на собеседника.

 

Глава 7

В ночном небе вспыхнула молния. От удара грома дрогнули стекла. Окно со стуком распахнулось, и в помещение, пузыря занавеси, ворвался свежий грозовой вихрь. Вихрь-грубиян слизнул со стола салфетку с решением задачи и понес в зал, выгнув как парус. Профессор бросился за драгоценным документом, едва не сбив с ног проходившую мимо официантку. Он поймал белый треугольничек прямо перед носом какого-то гривастого усача. Тот качнулся на стуле и пьяно погрозил пальцем перед собой:

— Пап-паша…

В углу грянул оркестр, как бы подчеркивая всю нереальность происходящего. Публика зашевелилась, вылезая из-за столов. Задвигались танцующие пары. Анатолий Николаевич аккуратно сложил салфетку и, сунув в карман, вернулся на место.

«Актер» вытянулся на цыпочках у окна, пытаясь справиться с неподдающимся шпингалетом. Край его рубашки вылез из-за пояса, проглядывая в разрезе пиджака, и эта маленькая банальная деталь, бросившаяся в глаза профессору, только усилила состояние хаоса и бестолковщины, в котором он находился. Вот ведь абсурд! Вот нелепица! Нафантазировали бог знает чего, понаписали горы умных и глупых книжек, нагородили эвересты слов, а вышло так. В каком-то дурацком ресторане, в случайной точке земного шара происходит событие невероятного значения для человечества. И никто об этом не подозревает. Ничего не случилось — танцуют, пьют. И не с кем посоветоваться. Выйти к микрофону, объявить? Глупо. Да и нельзя. Теперь все решает ОН…

Черные стекла быстро покрывались искрящимися дождевыми стрелами. «Актер» задернул штору и сел в свое кресло.

— «Пронеслась гроза седая, разлетевшись по лазури. Только дышит зыбь морская, не опомнится от бури», — продекламировал он, наливая себе в бокал лимонада. — Будете?

— Да, пожалуй, — кивнул профессор. Ему что-то все время хотелось пить.

«Актер» опрокинул бутылку над бокалом и ловко отнял, когда жидкость дошла до краев.

— Фет, между прочим, был не только хорошим поэтом, но и тонким философом. Эта сторона его личности, к сожалению, мало знакома любителям поэзии.

Он откинулся в кресле с бокалом в руках и отпил немного лимонада, щурясь от удовольствия.

— Я полагаю, вам, ученым, есть чему поучиться у поэтов. У вас не кружится голова от сознания непостижимости бесконечного, вас не мучает, как поэтов, потребность в цельном мироощущении. Примат логики над чувством кажется вам чем-то само собой разумеющимся, и вы можете спокойно умереть с мыслью, что совершили еще один шажок по бесконечной лестнице познания.

— По-моему, это единственно трезвый подход к проблеме бытия.

— Вы так думаете? Плохо же вы знаете человеческое племя, Анатолий Николаевич. Мироощущение и мировоззрение — суть две равноценные формы связи человека с миром, и опасно приносить одно в жертву другому… Впрочем, мы несколько ушли от темы. Вот вы пытались доказать, что разуму, значительно превосходящему человеческий, не может быть до него дела.

— Теперь вижу, что ошибался.

— О нет, вы не ошибались, — «актер» медленно покачал головой. — Вы были совершенно правы. Совершенно.

Анатолий Николаевич поставил на стол недопитый бокал и приготовился к главному, которое, он понял, должно было начаться только сейчас. «Актер», уютно устроившись в кресле, долго и неподвижно смотрел на профессора, так что тот, чувствуя неловкость, закашлял в кулак.

— Ваша лаборатория пытается решить загадку человеческого сознания, кажется, так? — сказал он наконец.

— Так, — подтвердил Анатолий Николаевич, приходя в состояние тревожной настороженности.

— И, будучи на уровне современных философских идей, вы сразу же отказались от представлений, что сознание — всего лишь сумма нейрофизиологических процессов, протекающих в нервных клетках мозга.

— Да, подобные представления давно устарели, они слишком механистичны. Импульсы в коре, вызванные сигналами от органов чувств, — это своего рода изображение на экране, а наше «я», фиксируемое сознанием, — как бы зритель, который его рассматривает.

— И вы ищете этого таинственного зрителя?

— Да… пожалуй. Мы пытаемся разобраться в самой сущности феномена сознания, выявить фундаментальные характеристики, обнаружение которых открыло бы принципиальные пути для его воспроизведения.

— Вы занимаетесь бессмысленной работой, Анатолий Николаевич. Вы даже вообразить себе не можете, что ищете. Ваши эксперименты при всей их высокой технической оснащенности весьма похожи на попытки ребенка поймать руками солнечный зайчик.

Эти слова, произнесенные спокойным и уверенным тоном, вызвали у профессора приступ легкого головокружения.

— Не понимаю, — проговорил он внезапно севшим голосом.

— Могу пояснить… Феномен сознания неизмеримо сложнее всего, что о нем думают самые смелые ученые головы, и он не объясняется только локально и только такими категориями, как вещество, поле или процесс.

— Тогда что же это?

В глазах «актера» на какую-то долю секунды появилось выражение отрешенной задумчивости и тут же исчезло.

— Загадка, Анатолий Николаевич… Величайшая из загадок бытия. И пока она есть — есть и человек… Да вы подумайте, чего вы, в сущности, добиваетесь. Раскрыть тайну человеческого сознания?.. Да ведь это значит разобраться наконец в устройстве человека, как в каком-нибудь часовом механизме. Человек, познавший себя до конца, это ли не ужасно, а?

— М… м… почему же? Мне лично, напротив, представляется, что, только познав себя до конца, то есть точно зная, что ему полезно, а что противопоказано, человек станет наконец счастлив. И уж совершенно очевидным кажется, что для будущей широкой космической экспансии такое знание совершенно необходимо.

— Радикальная мысль!.. А кстати, почему человека так тянет в космос? Вы когда-нибудь задумывались глубоко над таким вопросом?

Анатолий Николаевич чувствовал себя в незавидном положении игрока, у которого партнер знает все карты, однако ему не оставалось ничего другого, как продолжать эту не им затеянную и неизвестно куда идущую игру.

— Конечно, задумывался и ее могу прибавить ничего нового к тому, что уже сказано на этот счет. Тут действует закон экспансии, свойственный всему живому и в духовном плане стимулируемый надеждой на встречу с… братьями по разуму.

Он непроизвольно поморщился, употребив, не найдя лучшего, ходячее выражение.

— Значит, вы все-таки допускаете такую возможность? — добродушным тоном сказал «актер».

Профессор усмехнулся и ничего не ответил.

— Ну, хорошо, — кивнул «актер». — Примем встречу с братьями по разуму в качестве одной из целей будущей космической экспансии. Но возникает серьезный вопрос: о чем вы будете говорить с этими братьями? Что общего найдется у вас с ними? Ведь формы жизни во Вселенной, если исходить из популярной теории, бесконечно разнообразны, у каждой свои потребности. Потребности же формируют систему ценностей, ценности — философию, а философия — этику. Может, например, случиться, что белок, из которого собран гомо сапиенс, — деликатес для крылатых драконов из соседней планетной системы. И никакая сила не убедит этих разумных драконов, что человека есть нельзя. А в самом деле, почему бы не съесть существо, с которым у вас лишь то общее, что он годится вам в пищу? Едите же вы кроликов, гусей, не испытывая угрызений совести.

— Но разум? — воскликнул профессор, пораженный очевидной нелепостью рассуждений космического гостя. — Разум — разве это не общее? Разве может одно мыслящее существо съесть другое, обладающее такой же способностью?

«Актер» вдруг совершенно искренне рассмеялся.

— Ай-я-яй, Анатолий Николаевич! Забывчивость, непростительная для человека вашего возраста. Или это не вашему поколению пришлось воевать с существами, которым не откажешь в способности мыслить и которые, если и не ели себе подобных, то использовали их в качестве сырья для изготовления разных полезных предметов — мыла, дамских сумочек, удобрений? Мысль обоюдоострое оружие. Логика опровергается логикой, если в основе ее лежит иная система ценностей. А ведь это были существа одного с вами вида. Чего же тогда требовать от драконов, у которых одна внешность землян будет вызывать сильнейшие приступы аппетита?.. Так вот, если вам нравится такая Вселенная, то, готовясь к встрече с братьями, не забудьте захватить с собой ядерные пушки. Если же нет, то придется поискать пропущенное звено в наших рассуждениях — то действительно общее, что могло бы объединить все человеческие племена во Вселенной, как бы сильно они ни отличались друг от друга.

— Как вы сказали? — перебил профессор. — «Человеческие племена»?..

— Да, я сказал: человеческие племена, — спокойно ответил «актер». — А что, вам больше нравятся драконы?

Профессор ничего не ответил.

— Каждый человек, как вы это знаете, повторяет в своем развитии всю биологическую эволюцию — от зародыша до высокоорганизованного, полностью сформировавшегося существа, в каковом виде он и появляется из материнской утробы. Далее, в течение одного—двух лет это существо приобретает сознание. Оно как бы рождается второй раз, становясь разумным. Оно и не подозревает (и в памяти его нет следов об этом процессе), что это КТО-ТО научил его сознавать себя. Этот КТО-ТО есть человечество, уже обладающее сознанием, в лице конкретных людей — родителей, окружающих, которые знакомят его с миром вещей и понятий. Без их помощи никакой личный опыт, никакое взаимное общение даже огромного коллектива детей, предоставленных самим себе, не сделает их разумными. Они так и останутся животными, лишенными разума. Маугли — всего лишь романтическая выдумка. Но если так, то возникает вопрос: как же само человечество приобрело сознание? Почему стихийный опыт человекообразной обезьяны, имевшей гораздо менее развитой мозг, чем современное человеческое дитя, получил определенное направление, сформировавшись постепенно в феномен сознания?

— Ну, это в общих чертах известно, — заметил профессор. — Суровые природные условия, необходимость выживания, совместная трудовая деятельность… Труд создал человека.

— Совершенно верно. Роль среды в формировании сознания велика, но… не единственна, ибо остается открытым вопрос: откуда взялось само качество? Та искра, из которой потом разгорелся огонь? Ведь сколько ни тряси завязанный мешок, содержимого в нем не прибавится.

— Вы хотите сказать… — профессор остановился, не решаясь закончить свою мысль.

— Да, я хочу сказать то, что вы и так хорошо знаете из собственного земного опыта, но не рискнули пока расширить до космических масштабов. Что сознание — феномен коллективный и само по себе, без наличия других очагов, вспыхнуть не может.

«Актер» встал, прошелся не торопясь по кабине и остановился у стены перед висячим горшком с кактусом.

— Завтра во второй половине дня вы делаете доклад на международном конгрессе по проблемам моделирования? — сказал он, рассматривая широкие зеленые лепешки растения.

— Да. — Профессор почувствовал холодок в груди от вопроса, которого давно ждал.

«Актер» потрогал пальцами колючки кактуса и повернулся лицом к профессору.

— Тема вашего доклада, Анатолий Николаевич, безусловно, интересна, а открытый вами Принцип неопределенности остроумен и привлечет внимание многих специалистов по роботехнике. Однако в применении к теме нашей беседы все это, как уже говорилось, пока лишь ловля солнечных зайчиков. Поэтому я хочу предложить вам кое-что посерьезнее.

Он снова сел за стол и, положив ладонь на руку профессора, продолжал:

— Вы расскажете с трибуны конгресса о нашей встрече. Все, от начала до конца. Об эстафете разума, пришедшей из космических глубин на вашу планету. О редких огнях жизни, разбросанных по бесконечным просторам Вселенной, о глубокой и сложной взаимосвязи между ними. О том, что эти огни, пылающие среди слепых стихий, есть величайшая загадка для самих себя. Загадка, которая не решается в одиночку и только ресурсами мышления. Нужно действие, движение в космос для постижения тайны. Потребность самопознания — вот то общее, что объединяет разные цивилизации мироздания, незримый, но мощный вектор, толкающий их на соединение с себе подобными… Это не приказ и даже не просьба, а всего лишь предложение. Выступить с таким заявлением или нет — дело вашей совести. Я вас никоим образом не принуждаю. Решайте сами… Он убрал руку.

Анатолий Николаевич сидел, не видя и не слыша ничего вокруг.

— Я теперь не могу не выступить, — хрипло проговорил он, шаря в карманах в поисках носового платка. — Как же я теперь могу не выступить? Но… простите, либо вы не все сказали, либо я несколько оглупел от всех этих неожиданностей. Какие факты я представлю в подтверждение своих слов?

Он промокнул платком вновь вспотевший лоб и, подняв глаза на «актера», увидел в них ответ раньше, чем тот начал говорить.

— Никаких, — сказал он, почти в точности повторяя фразу из вчерашнего разговора. — Факты предъявлены только вам. Абсолютно неопровержимые факты, а вы можете только подробно рассказать о них.

Стараясь унять дрожь в пальцах, профессор сложил платок и сунул его в карман. Такого поворота дел он не мог предвидеть, хотя готов был, кажется, ко всему…

— Наверное, я все-таки утратил способность соображать, — сказал он потерянно. — Но я никак не могу понять, какой смысл в подобном заявлении? В лучшем случае его примут как оригинальную гипотезу, высказанную в несколько своеобразной форме, а в худшем — сочтут, что я сошел с ума.

— Вашу вменяемость смогут подтвердить врачи.

— Но тогда мне просто не поверят!

— Это вам-то, с вашим научным авторитетом, с известной всем осторожностью в выводах, — сказал «актер», опять повторяя мысль из вчерашнего разговора. — Кроме того, — добавил он, — с подобным заявлением завтра же выступят, точнее, могут с большой долей вероятности выступить еще несколько других известных ученых из других стран, в других частях мира.

У Анатолия Николаевича немного отлегло от сердца.

— Ну, это несколько меняет дело. Кто эти ученые, я их знаю?

— Безусловно. Все они, как и вы, до сегодняшнего дня: были ярыми противниками космической интерпретации природы разума.

— Кто же они?

На лице «актера» обозначилось что-то вроде усмешки. Он молчал.

Не дождавшись ответа, профессор опустил голову.

— Понимаю. Начнутся переговоры, переписка. Все обратится в фарс. Скажут: ученые договорились.

«Актер» продолжал хранить молчание. Анатолий Николаевич тоже замолчал, пытаясь осмыслить странное условие, явно не объяснимое с позиций нормальной человеческой логики. Непокорный его дух. начал роптать против очевидной нелепости: поступка, на который его толкали.

— Я, конечно, понимаю всю бесперспективность спора с таким существом, как вы, — начал он сдержанно, — но, простите, в вашем предложении отсутствует нормальная человеческая логика, а ведь обращаетесь вы к человеку. Вы решили сообщить нам, людям, информацию огромного научного значения. Кажется, куда проще и естественнее, не прибегая к хитростям, прямо…

Он осекся на полуслове: актер сидел, закинув голову, с широко открытыми глазами, которые ничего не выражали. Рука с бокалом висела вдоль тела, и на пол, переливаясь через край, лилась тоненькая струйка лимонада.

 

Глава 8

Удивительное дело, теперь, когда так внезапно кончился контакт (а в этом можно было не сомневаться), вместо вполне естественной нервной реакции Анатолий Николаевич испытал прилив глубокого целительного спокойствия. Пропала дрожь в пальцах, утихло сердце, и, несмотря на все переживания, голова обрела ясность, а мысль — твердость.

Зато собеседник, как и следовало ожидать, изменился в другую сторону. Он очнулся с видом пассажира метро, разбуженного репродуктором, объявившим его остановку. Выпрямился в кресле, тревожно всматриваясь в профессора, и, видимо кое-что поняв, спросил, как выронил:

— Всё?

— Не знаю, — сказал Анатолий Николаевич больше по привычке к точности, чем потому, что в самом деле сомневался.

Они сидели и смотрели друг на друга, два совершенно незнакомых друг с другом человека. Лицо актера смягчилось. Он облегченно вздохнул, словно сбрасывая с плеч тяжелую ношу, и поставил на стол бокал.

— Кажется, в самом деле всё.

Оба засмеялись, потому что подумали одновременно об одном и том же: а вдруг еще не все?

— Как вас зовут? — спросил профессор, разглядывая с симпатией молодого человека.

— Андрей Мохов, актер. А вас я уже знаю. ОН мне вас представил.

— Занятная ситуация, — подытожил профессор. — Встреча двух марионеток. Спектакль сыгран, можно обменяться впечатлениями.

Он вынул из нагрудного кармана салфетку с решениями.

— Ваш почерк? Вот эти цифры.

— Мой. А что это?

— Так, одна задачка. У вас какие были оценки в школе по математике?

— Еле на тройки тянул.

— Ну что ж, совсем неплохой результат для троечника.

Настроение у профессора улучшалось. Теперь их было двое, а это уже легче.

— Интересно, какие факты он предъявил вам?

Вопрос произвел неожиданное действие на молодого человека. Он нахмурился, посерьезнел.

— Что значит «предъявил»?.. Ах да. Вы же ученый, обязаны все подвергать сомнению, даже самые очевидные вещи. Вот, — он вынул из кармана старенький томик с золотым обрезом. — Это редчайшее издание из библиотеки одного моего знакомого, который живет в другом городе и никогда никому не дает своих книг.

— Да… эффектный номер, — сказал профессор, перелистывая твердые белые листки, которые не смогло тронуть даже время. — Подобным способом он мне тут устроил телефонный разговор. Кстати, а где телефон?

Анатолий Николаевич только сейчас заметил, что телефонный аппарат исчез. Он вернул томик Андрею.

— Представляю, как вы были потрясены… особенно когда узнали, с кем имеете дело.

— Не представляете, — проговорил Андрей, глядя на профессора с пронизывающей серьезностью, — потому что особенно потрясен я не был. Я давно догадывался (да и не только я): что-нибудь такое обязательно должно произойти в мире.

— Не знаю, не знаю, — отозвался профессор, несколько задетый его отчужденным тоном. — Впрочем, какое это теперь имеет значение? Контакт с инопланетным разумом действительно имел место, от этого факта никуда не денешься, но при обстоятельствах весьма туманных, не понятных. И теперь нам с вами надо решить, как действовать дальше, а поэтому предлагаю для начала обменяться информацией. Если что-нибудь будет неясно — спрашивайте.

Анатолий Николаевич коротко пересказал Андрею содержание своего разговора с космическим гостем. Молодой человек слушал очень внимательно, не спуская глаз с профессора.

— Значит, вам его предложение показалось нелогичным?

— Да не просто нелогичным, а нелепым! Убежден, что такой вариант контакта никому не приходил в голову.

— Это уж точно…

Чувство ревности кольнуло Анатолия Николаевича. Похоже, что-то такое рассказал пришелец этому далекому от науки красавцу. Что-то такое важное, что счел нужным утаить от него, ученого.

— Ну, а вы с ним о чем говорили?

Андрей повертел в руках пустой бокал, играя капелькой жидкости на дне, поднял глаза на профессора и вдруг мягко, совсем по-детски улыбнулся.

— О смысле жизни.

— Вон как! И… что же?

— Что нового я узнал, хотите вы сказать?

— Да.

— А ничего… — актер пожал плечами и поставил бокал на место. — Ничего такого, о чем в той или иной форме не говорилось еще до нас с вами.

— Ну а конкретнее?

— Конкретнее?.. — Андрей задумчиво поднял брови. — Вот уж не знаю, получится ли… Очень уж тема обширная.

Он откинулся в кресле, положив руки на подлокотники.

— Вы, как я понял, всю жизнь занимались наукой.

— Да, со студенческих лет.

— И, наверное, прочли немало книг по своему профилю?

— Не только по своему. Занятия наукой требуют определенной широты кругозора.

— Ну, а такие, скажем, области, как история, философия, религия, вас не интересовали?

— Честно говоря, постольку поскольку, — подумав, признался Анатолий Николаевич. — Тут я, видимо, троечник, как вы в математике… В наше время быть энциклопедистом, сами понимаете, невозможно. Чем-то приходится жертвовать.

— Вот и первая хитрость космического демона, — усмехнулся Андрей, свести двух троечников. Очень символично, — Он задумался, глядя куда-то далеко, мимо профессора. — Не отсюда ли все беды человеческие, что мир, если вдуматься, состоит из троечников?

К ним подошла официантка:

— Будем расплачиваться?

Актер и ученый одновременно вынули бумажники и… рассмеялись. После короткого забавного препирательства профессор отвоевал право заплатить за ужин. Они поднялись и пошли к выходу.

 

Глава 9

У ярко освещенного фасада ресторана было шумно. Дождь еще не кончился, и под бетонным навесом, громко разговаривая, толпились подвыпившие посетители. Анатолий Николаевич и его новый знакомый остановились в стороне, у края навеса, с которого на черный асфальт лились редкие струйки воды. Среди ожидающих выделялась компания девушек и парней, одетых модно и довольно пьяных. Они стояли в кружок, обнявшись за спины, — все длинноволосые, в джинсах, трудноотличимые друг от друга — и, качаясь, с громким подвыванием пели популярную песенку.

Профессор давно уже не бывал не только в ресторанах, но и вообще в местах массового отдыха. Институт, завод, академия, министерство, дом, иногда (если уж очень допекут) телестудия — все время в спешке, на машине. Привык беречь каждую минуту. Сценка неприятно поразила его. Он подумал, что в дни его молодости, когда жизнь была куда более бедной, увидеть такое было почти немыслимо. Чего им надо? Чего еще не хватает?

— Что, не нравится? — услышал он над ухом баритон Андрея.

— Да… неприятное зрелище.

— А раз неприятное, то лучше и не смотреть, — сказал Андрей с жестковатой ноткой и, помолчав, снова заговорил: — Живем каждый на своем этаже, занимаемся каждый своим делом: кто космос штурмует, кто спортивные рекорды, а кто вот так… воет у кабака. Любопытно живем, а?

— Да… — без выражения обронил профессор. Его сейчас гораздо больше всех других проблем занимала проблема, как выйти из неопределенного положения, в которое его поставило странное условие космического гостя.

— Пойдемте-ка, а? Дождь как будто уже кончился, — предложил он, выглядывая яз-под навеса.

Они двинулись по мокрому черному тротуару, на котором расплескались разноцветные огни от фонарей и витрин.

Анатолий Николаевич покосился на своего молча шагавшего спутника. Да, он совершенно честный и искренний человек, но в качестве свидетеля никак не годится. Актер! Пожалуй, еще засмеют. Одна надежда, что выступят те авторитетные инкогнито в других странах. А если не выступят? Анатолий Николаевич почувствовал что-то вроде негодования против всесильного существа, по прихоти которого оказался в таком щекотливом положении. Зачем ему это понадобилось?

— Странное все-таки условие, — высказал он вслух свои сомнения.

— Нисколько, — откликнулся Андрей, останавливаясь и поворачиваясь лицом к Анатолию Николаевичу. Тот тоже остановился.

— Не только не странное, но, наоборот, единственно разумное, — сказал он с силой.

— Простите, не понимаю.

— А вы подумайте как следует и поймете.

Они стояли друг против друга на каком-то мосту, под которым, сверкая огнями, текла шумная автомобильная река. Мимо с глухим рокотом промчался тяжелый автобус, приглушив последние слова Андрея, и профессор, чтобы не возражать, сделал вид, что не расслышал их.

— Тут есть над чем подумать, — сказал Андрей, облокачиваясь о бетонные перила моста. — И о чем поговорить тоже.

Он повернул к профессору лицо, тускло подсвеченное красным огоньком сигареты.

— Вы не обидитесь, если я буду говорить с вами откровенно?

— Я буду рад этому, — сказал профессор искренне.

— Благодарю.

Он сдвинул локти и опустил голову, останавливая взгляд на мелькании огней внизу.

— Вот смотрю я иногда по телевизору популярные передачи о новейших достижениях физических наук — обо всех этих черных дырах, кварках, чудесах кибернетики. Вижу людей, страстно увлеченных своим делом, убежденных в том, что оно насущно необходимо, и, знаете, приходят мне в голову мысли, на которые вряд ли рассчитывали авторы передач. Что всеми этими умными людьми движет, в конечном счете, инстинкт, неосознанная потребность. Да, да, такая же сильная и вряд ли подвластная сознанию, как, скажем, потребность в пище или продолжении рода. Ведь смотрите, что получилось. В течение тысячелетий человек нагружал свой мозг, чтобы выжить в борьбе с природой, удовлетворить самые насущные потребности тела, и, вероятно, для наших предков это был мучительно-трудный процесс — думать. Но постепенно думание стало привычкой, а потом и самостоятельной потребностью. Уровень потребления, созданный современной цивилизацией, давно превзошел все мыслимые и немыслимые пределы, пора бы, кажется, остановиться, подсказывает здравый смысл, — ведь не так уже и много надо человеку для счастливой жизни. Но привыкшая думать голова уже не может остановиться. Она жадно ищет интеллектуальной пищи, опережая потребности своего времени. Все равно над чем, лишь бы думать! Кто-то из ученых шутил: наука — это способ удовлетворять личное любопытство за государственный счет. В каждой шутке есть доля правды. В этой, боюсь, большая. Не отсюда ли эти протуберанцы знания, отрывающиеся на миллионы километров от материнского тела? Не отсюда ли опасный разрыв между уровнем добываемых энергий и моральным уровнем человека? Поразительно и печально, но есть ученые, и их много, которые этого не замечают. Их философия проста на удивление. Им кажется, что человеку не хватает источников энергии, высоких скоростей, сложных автоматов. Это стойкое убеждение порождено безудержным процессом нарастания потребностей, в который мы все вовлечены и управлять которым пока, увы, не можем. А между тем все, чего ищет душа, к чему жадно стремится, — это внутренняя гармония, примирение противоречивых сторон бытия. Во все времена человек искал ее и, найдя, цепко за нее держался, отвергая самые подчас очевидные факты, ради иллюзий. Вечная проблема для личности! И я что-то не уверен в том, что современному человеку решать ее легче, чем. скажем, человеку средневековому. У каждой эпохи свои крайности, свои протуберанцы…

— Все это, может быть, и так, — неожиданно вклинился профессор в паузу, сделанную Андреем, — но что прикажете делать в реальной ситуации? Научное познание мира — объективный процесс, остановить который невозможно.

— А сориентировать? Сосредоточить усилия всех ученых в каком-то одном стратегическом направлении?

— Мысль интересная, но только где оно, это направление? А то ведь так, сориентировавшись всем миром, можно заехать бог знает куда. Поэтому уж лучше пробовать во всех направлениях.

Андрей выпрямился, положив на перила кулаки.

— И вы говорите это теперь, после того, что с нами произошло! Вы по-прежнему склонны считать, что нынешнее все убыстряющееся движение человечества совершается им вполне сознательно?.. О да, скорость опьяняет, особенно тех, кто вырвался вперед и не хочет знать, что творится позади него. А если усилием воли заставить себя отрезветь и оглянуться? Оглянуться, чтобы увидеть, что вся наша сознательность, может быть, только в том и заключается, чтобы оправдывать перед самими собой наше беспрекословное подчинение загадочной силе, заставляющей нас бежать. И мы послушно бежим, кто как может, все увеличивая разрыв между бегущими. Ученому видятся впереди новые блистательные открытия, человеку рядовому комфорт и наслаждения. Какая разница? А ведь необычайно важно понять главное: откуда эта беспокойная сила? Почему человек все время чего-то хочет? Одного, другого, третьего, сотого. Куда приведет его это безудержное, подогреваемое все новыми открытиями хотение? Биологи утверждают, что идет эволюция, прогресс вида Гомо сапиенс, что действует некий объективный закон, согласно которому из нынешнего несовершенного, грешного человека когда-нибудь выйдет сверхсовершенное существо. Но разрешите спросить почему? Почему мы должны верить в мудрость ЗАКОНА? Ведь закон слеп. Он равнодушен к моральным ценностям, а без них нет человека. И вот вам первый, вполне безнравственный результат этой наивной веры: мы бежим, а тех, кто падает на пути, стараемся не замечать. Не повезло! Или еще лучше: сами виноваты! Популярная житейская философия… А между тем без каких-то серьезных мер весь наш головокружительный научно-технический прогресс грозит стать тупиковой ветвью социальной эволюции. Человек — моральное существо, но страх оказаться бессмысленной жертвой убивает моральное чувство, делал человека эгоистичным, А общество эгоистичных людей и есть тупиковое общество. Какая-нибудь внешняя или внутренняя сила рано или поздно разрушит его. Это уж мое личное убеждение…

Андрей затянулся последний раз и, не гася окурка, сильным щелчком послал его вверх, в темное небо. Красная точка, описав дугу, полетела в огненную реку.

…Они снова двигались по шумной вечерней улице, кишевшей людьми, машинами, залитой огнями. Андрей как с тормозов сорвался. Он говорил, не давая Анатолию Николаевичу раскрыть рта, но профессор и не возражал, лишь изредка вставлял замечания. Ему только этого было и надо — понять точку зрения партнера, назначенного ему космическим пришельцем.

— Ну конечно! Если смыслом человеческой истории считать этот безудержный неконтролируемый бег, то «протуберанцева» философия есть квинтэссенция человеческой мысли, и правы те, кто ищет истину вне человека, в отрыве от его человеческой сущности. Но где тогда гарантия, что мы не распадемся рано или поздно на глубоко чуждые друг другу частицы когда-то живого тела? Есть реки, бегущие к океану, и есть реки, бесследно исчезающие в песках. Впрочем, я верю, с нами этого не произойдет, потому что в человеке есть одна необычайно важная, доселе дремавшая потребность. Не беспорядочное и хаотичное познание ради познания, в конечном счете разобщающее людей, а познание, объединяющее единством цели. И мы с вами узнали сегодня об этом из очень авторитетного источника. Что может объединять миллионы разных людей и даже разные цивилизации Вселенной? Очевидно, общность происхождения, сокровенная тайна природы разума, уходящая своими корнями в невероятные глубины пространства и времени. Что может быть глобальной на веки вечные целью, как не постижение этой тайны? Вы спросите зачем? О, теперь я знаю зачем! ОН сказал об этом вполне определенно. Затем, что именно там, в непостижимом пока будущем, разрешение всех исторических противоречий, ответы на жгучие вопросы души, которые кажутся сейчас бессмысленными. Овладев тайной своей природы, человек обретет поистине фантастическое могущество — сможет творить самого себя, победить смерть, воскрешать минувшие поколения, обрести принципиально новые формы чувствований — все, что угодно… все! Разве не стоит объединить ради великого будущего усилия всех людей и всех цивилизаций!

Занятный у них вышел разговор. Они прогуливались по улицам, сворачивая в переулки, говорили и спорили, иногда шли молча, думая каждый о своем.

— Ну, хорошо, — сказал Анатолий Николаевич, подводя итог рассуждениям, — допустим, что мы с вами правильно поняли нашего могущественного визитера: он явился для того, чтобы, так сказать, подтянуть тылы, указав заблудшим братьям по разуму путь к истине, но, простите, вся эта таинственность лично мне по-прежнему кажется странной…

Андрей откликнулся немедленно и с азартом:

— Неужели вы еще не поняли! В том-то вся и тонкость, что напрямую, в лоб, действовать нельзя. Да вы только представьте себе, какие последствия вызвало бы это его открытое выступление! Люди вдруг по подсказке «свыше» с достоверностью узнают, в чем их цель. Всё! Тайна раскрыта, споры окончены. Пророки и философы отныне больше не нужны. Всех, кто сомневается, — к позорному столбу. Остальных выстроить в колонну и прямиком в царство истины. Да вы что! Есть вещи, которые нельзя, опасно знать точно. Нельзя отнимать у человека права на риск — из творца он тогда превращается в пассивного исполнителя. Не-ет! Слишком точное знание опасно, но незнание опаснее втройне. Раз нет общей цели, нет и будущего. Нужен намек, огонек вдали. Нужно знать и… не знать — догадываться.

— Принцип неопределенности! — воскликнул профессор, пораженный неожиданной трактовкой его же собственной идеи.

— Вот именно! Главный принцип всякого творчества. Подлинное творчество — процесс с заранее не известным результатом. Художник стремится к смутно осознаваемой им цели сквозь ошибки и неудачи, потери и находки. Этим и отличается он от простого копииста. А человек по природе своей — художник, творец, нот в чем дело!

…Да, о многом они поговорили в этот прохладный после дождя майский вечер, блуждая по улицам никак не утихавшего города. Анатолий Николаевич спорил и соглашался, соглашался и спорил, но ни на минуту его не покидала одна и та же колючая мысль о завтрашнем конгрессе. С каким нетерпением он ждал весь последний месяц этого конгресса, готовился к нему в поте лица, а теперь…

Андрей проводил его до самого дома, оставил свой телефон, сказал, что готов подтвердить каждое его слово, если Анатолий Николаевич надумает все-таки пригласить и его. Профессор поблагодарил и, пожав на прощание руку, пошел к своему подъезду. Даже теперь, после всего переговоренного, он не знал, как поступит завтра.

 

Глава 10

На следующий день Анатолий Николаевич проснулся поздно. В голове пошумливало от принятого на ночь снотворного. Голое, рыжее солнышко, сиявшее в чистом небе, слегка потускнело, как только профессор вспомнил о вчерашних событиях. Он сунул руку в карман пиджака, висевшего рядом на стуле. Вот она, салфетка…

На ней черным по белому значилось убедительное доказательство того, что вчера два представителя земной цивилизации — он и актер Андрей Мохов действительно имели встречу с космическим разумом высшего порядка. Если бы не эта салфетка, совесть профессора была бы сейчас, пожалуй, спокойна. Фокус с пространственными перемещениями — еще не факт. Но салфетка, увы, факт, но ведь какой хитрый! И факт и не факт. Для тебя факт, для всех остальных нет. Ни к чему не привело и шаткое предположение, что Андрей при всем ярко выраженном гуманитаризме его мышления (в чем профессор имел вчера возможность достаточно убедиться) все же обладает способностью к сверхбыстрому счету. Такие уникумы действительно могут соперничать с ЭВМ в выполнении конкретных числовых операций, но в комплексе?.. Совершить целый ряд разнообразнейших алгебраических и числовых операций, и все за несколько секунд, — нет, такое не под силу никакому, даже супергениальному счетчику. Сорок знаков! С ума сойти можно!.. Да… доказательство неопровержимо, и теперь не остается ничего другого, как выступить на конгрессе…

Десятиминутная гимнастика, прохладный душ и чашка кофе укрепили тело и дух профессора, отвлекли от беспокойных мыслей. За завтраком он просмотрел принесенную машинисткой статью — все было в порядке, потом позвонил в академию, предупредил, что придет как раз к своему докладу.

Два оставшихся часа он гулял по аллеям городского парка среди молодой зелени, гипсовых статуй и тишины. По зеркальной поверхности пруда плавали лебеди. Изящно выгибая шеи, они склевывали с воды хлебные крошки, которые им бросали с берега дети.

Облокотившись о перила арочного мостика, профессор смотрел на лебедей и старался не думать о предстоящем выступлении, как больной в ожидании очереди старается не думать о той неизбежной минуте, когда он собственной волей войдет в кабинет и сядет в зубоврачебное кресло. Мысли, однако, не подчиняясь воле, медленно скользили вокруг вчерашних событий, как лебеди по замкнутой поверхности пруда. Этот симпатичный актер оказался чрезвычайно интересным собеседником, хотя интеллектуально и психологически они отличались друг от друга очень сильно. Любопытно, что он интуитивно понимал то, к чему Анатолий Николаевич шел логическим путем, медленно и трудно, долгие годы, через сомнения и отрицания, пока последнее, невероятное событие не положило им конец. Концепция человечества как самоорганизующейся, замкнутой внутри себя и развивающейся за счет собственных внутренних ресурсов системы оказалась ошибочной. Мы — открытая система, вот в чем штука! Идея случайного, изолированного зарождения разума означает, что жизнь — всего лишь забавная игрушка природы, случайное завихрение в мощном потоке энтропийных процессов, идущих во Вселенной, и, следовательно, может исчезнуть с так эй же легкостью, как и появилась. Что за дело СТИХИИ до каких-то там мыслящих червячков! А ведь так думают многие…

Но хаосу, разрушению всегда противостояла творческая сила созидания. Ариман и Ормузд, Шива и Вишну, Бог и Сатана… Да, Андрей нрав, кое-какие истины человечество постигло еще в детстве, не дожидаясь века электронно-счетных машин и космологических гипотез. Оно, вероятно, вообще не могло бы жить и развиваться, если бы не знало в той или иной форме этих важных истин.

Но если жизнь — открытая система, соединенная множеством причинных связей с бесконечностью Вселенной, то вполне можно допустить наличие таких связей на уровне ноосферы. Например, взаимодействие нашего сознания с сознанием других цивилизаций Вселенной. По каким каналам? В этом еще предстоит разобраться. Мы же в самом деле и понятия не имеем, что такое сознание. Может быть, оно загорается как головешка на ветру? А ветры эти дуют во Вселенной со сверхсветовой скоростью и не обнаруживаются приборами…

Не было, не было высоколобых пришельцев! А летающие тарелки, как предположил вчера Андрей, это скорее всего загадка самой биосферы. Скорее всего дело обстояло так. На земле методом проб и ошибок шел поиск существа со сложной структурой мозга, готовилась та самая головешка, которая вспыхнула, когда количество перешло в качество.

И вот теперь костер горит на полную мощь, но хаотично, растрачивая энергию во все стороны. Он воображает себя свободным, самосущностью, не подчиненной никому и ничему, а это опасно. Значит, нужно отрегулировать горение, сконцентрировав в определенном направлении. Расчет точен! Нужно лишь отрегулировать пламя, а не прибить слишком грубым вмешательством. И тогда к нескольким ученым, известным своим скептицизмом, являются разные, совсем обыкновенные на вид люди и вдребезги разбивают их скепсис…

Если теперь эти ученые наберутся каждый духу и выступят в один день с одним и тем же заявлением, это, конечно, будет сенсация! Научная честь стоит нынче не меньше, чем когда-то рыцарская. Так просто никто своей репутацией рисковать не станет.

Постепенно скандал утихнет (фактов-то нет), но след в научном и общественном сознании останется. За дело возьмутся философы, и тогда… трудно представить себе последствия, но, очевидно, последствия должны быть положительными.

В воображении Анатолия Николаевича вырисовывалась картина предстоящего выступления на конгрессе… Вот он подходит к доске и рисует на ней задачу египетских жрецов, потом поднимается на трибуну.

— Глубокоуважаемые коллеги, — скажет он, отряхивая мел с пальцев, прежде чем начать свое выступление, я хотел бы обратиться к вам с не совсем обычным предложением.

Он подождет немного и, убедившись, что слова его услышаны всеми, продолжит:

— Перед вами задача, решение которой сводится к нахождению алгебраического уравнения четвертой степени. Найдется ли среди вас человек, который смог бы без помощи ЭВМ, вооружившись только ручкой и листком бумаги, часа, скажем, за два подсчитать ширину колодца с точностью до сорока знаков?

После паузы, достаточной для уяснения всей абсурдности вопроса, в зале, конечно, начнется оживление. Советский ученый, очевидно, приготовил что-то сногсшибательное, если начинает свой доклад с такой оригинальной шутки. И когда участники конгресса будут основательно заинтригованы, на экране диапроектора появится салфетка.

— Вот это решение, — скажет он в наступившей тишине, — сделано ЭВМ в течение четверти часа, а вот это — одним весьма далеким от науки молодым человеком в течение сорока секунд, достаточных для того, чтобы записать его, то есть практически МГНОВЕННО…

Что тогда начнется в зале! А что начнется, Анатолий Николаевич представить уже не мог, потому что никогда еще ни один ученый в мире не делал подобных заявлений с трибуны международного конгресса. Ах, черт! Ну и положение!

Ветерок, тянувший от темно-зеленой воды, холодил не только лицо, но и, кажется, душу Анатолия Николаевича.

Теперь только и надежды, что выступят те, остальные «избранники», на существование которых ОН намекнул. Сколько их? И что за люди? Рискнут ли поставить на карту свой авторитет во имя истины, которую невозможно доказать? Может быть, кто-то из них сидит сейчас в зале конгресса, решает ту же задачу? «…Критерием истинности научного факта является возможность его воспроизведения». На этом стояла и будет стоять наука. Незыблемый принцип, убийственный для всего неопределенного, случайного! На нем сконструированы мозги любого человека, занимающегося наукой, — от академика до аспиранта. Он раздавит тебя, как муху. Сам. При полном уважении и сочувствии аудитории. Горе одиночке!

Так… А если подождать, пока выступят другие? Мыслишка, конечно, трусоватая, но ведь твоей трусости никто не увидит. Можно один раз в жизни…

Нет, нельзя. Другие-то не глупее. Они тоже сейчас обдумывают этот заманчивый вариант и придут к тому же выводу. А вывод прост. Если пропустить назначенный день, то по той же логике можно пропустить и следующий. Потом еще. И еще. И с каждым пропущенным днем будет возрастать вероятность оказаться гласом вопиющего в пустыне. А там забудется, сотрется в памяти. Нет, пришелец все рассчитал точно, с полным знанием человеческой психологии…

В здание, где проводился конгресс, Анатолий Николаевич вошел все с тем же настроением нерешительного больного. Можно, конечно, отказаться от операции и жить с гнилым зубом, но что это будет за жизнь?

У входа в конференц-зал к нему бросился взволнованный Володя:

— Наконец-то, Анатолий Николаевич! Мы тут все извелись. Через полчаса демонстрация, а вас все нет и нет.

Анатолий Николаевич успокаивающе похлопал его по плечу и вполне деловитым тоном спросил:

— Установка в порядке?

— Да, все отлично, сейчас только проверяли. Это будет сенсация, Анатолий Николаевич!

— Возможно, возможно…

Он тихонько прошел на сцену и занял место с краю. Председатель, канадский кибернетик, однако, заметил его и сделал короткий приветственный знак рукой. В зале тоже отреагировали: задвигались, заговорили, так что англичанин, выступавший с докладом, сделал выразительную паузу, ожидая тишины. Да, идеи его Принципа, изложенные в тезисах к докладу, заинтересовали многих. Его выступления ждали.

Интересно, уважаемые коллеги, как вы примете одну небольшую, но существенную поправку к Принципу? Фантастика! Чушь!..

Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, Анатолий Николаевич заглянул в программу: «Некоторые вопросы принятия решений в условиях неопределенности». Тоже неопределенность. Многие сейчас интересуются неопределенностью. Анатолий Николаевич почувствовал легкую зависть к солидному, уверенному в себе докладчику. Нет, он не из «нашей» компании, и ему не придется сейчас решать проблему, отнюдь не научную, но тем не менее властно требующую решения.

Говорил англичанин, рыжеватый мужчина в очках:

— …Как известно, главная трудность подобных задач состоит в том, что последствия от принятия решения зависят от неизвестной ситуации…

«Вот именно, — подумал профессор, задерживая внимание на этом, в сущности, азбучном положении, — ситуация известна только мне. Тс, кому я ее перескажу, обязаны принять ее как неизвестную. Вывод?»

— …Степень неприемлемости последствий, выражаемая условными единицами — потерями, которые может понести активное лицо…

О да, потери! Активное лицо, то есть научный мир, обязано четко себе представить, какие последствия для самой философии научного познания могут выйти, если принять всерьез его заявление. И если только не выступят другие, одновременно и независимо… Да… задача!..

Вероятно, не зря ОН предоставил свободу выбора, не зря обратился именно к ученому. Может быть, не так уж назрела необходимость корреляции научного прогресса? Если бы опасность была очевидной, ОН принял бы конкретные меры. По крайней мере, выразился бы точнее. Уж тебе-то мог бы сказать прямо. Следовательно, в принципе…

Нет! Проклятый клочок бумаги! Это же факт, предъявленный именно тебе, но не просто частному лицу, а представителю земной цивилизации. Утаить его — значит взять на себя ответственность решать за все человечество. И так плохо, и эдак не лучше.

…Англичанин отвечал на последнюю записку. В глубине сцены Володя и двое сотрудников уже возились с доской, подтаскивая ее поближе…

…Председатель сделал Анатолию Николаевичу приглашающий жест — пора. Профессор нечувствующими пальцами развязывал тесемки своей папки. Зачем? Неужели он будет делать доклад? Он поднялся. В виске его мелко пульсировала жилка. А может быть, все-таки это был гениально сыгранный спектакль? Все от начала и до конца: и сцены в институте, и разговор в ресторане, и прогулка по ночному городу. А задачу жрецов внушили, когда находился в бессознательном состоянии…

Может быть. Все может быть в этом бесконечно сложном мире.

Что же делать? Что?

Профессор поднялся и пошел вдоль стола к трибуне…

 

Глава 1

Лидочка Колесникова

и ее муж Владимир Сергеевич

— Я еду в Москву в командировку, — объявила Лидочка, останавливаясь в дверях кабинета. Помолчала и добавила: — Сегодня вечером.

Ей сразу стало легче. Два дня она скрывала новость от мужа и теперь, в день отъезда, набралась духу и сказала.

Было зимнее воскресное утро, за окном уже рассвело, но дом еще спал. Не играла музыка за стеной, не слышалось гудения лифта, в квартире стояла тишина, нарушаемая только слабым поскрипыванием паркета. Это Владимир Сергеевич делал гимнастику с гантелями перед открытой форточкой. Морозный воздух вливался в комнату и тек по полу, холодя ноги. Лидочка зябко поежилась, кутаясь в халат.

— Полина Григорьевна сама хотела поехать, да заболела.

Ни звука в ответ. Владимир Сергеевич мерно ворочал мощным торсом, бросая гантели вправо и влево. Он как будто и не слышал жену, словно сказанное ею было ему совершенно безразлично. Лидочка, однако, знала, что не безразлично, что он все слышит и понимает, но говорить начнет не раньше, чем закончит утренние процедуры. Ничто, никакая даже самая ошеломляющая новость не может заставить его нарушить установленный порядок. Так он устроен, ее муж Владимир Сергеевич Колесников.

Владимир Сергеевич аккуратно уложил гантели под кровать и направился в ванную. Лидочка посторонилась, уступая ему дорогу. Запели водопроводные трубы, зашумела вода в ванной.

Лидочка уселась в кресло в гостиной, ожидая начала неприятного разговора. В том, что разговор будет неприятным, она не сомневалась. За год их совместной странной жизни она успела достаточно изучить характер своего мужа…

Владимир Сергеевич, босой, в белых спортивных трусах, с мокрыми после купания, причесанными волосами, прошагал в свою комнату. Ага, начинается… Пусть она знает, что ее сообщение не вызвало у него восторгов. Пусть посидит помучается неизвестностью.

Лидочка видела через открытую дверь, как Владимир Сергеевич извлек из шкафа рубашку и, повернув к свету, стал внимательно ее разглядывать. Медленно, как в замедленной съемке, просунул руку в рукав, опять посмотрел, просунул вторую руку и принялся не торопясь застегивать пуговицы, выколупывая каждую из петельки. Столь же тщательному осмотру подверглись спортивные синие брюки и стеганая домашняя куртка — сбита щелчком случайная ворсинка, разглажена несуществующая складка. О господи! Вот так каждое утро — не одевание, а целый спектакль. Смотрит, смотрит, словно дыру ищет. А чего смотреть? Все чистое, выглаженное — ни пятнышка, ни морщинки.

Покончив с одеванием, Владимир Сергеевич долго сидел перед зеркалом, укладывая волосы на прямой пробор, массируя пальцами лицо. Черт знает что! Нарциссизм какой-то! Лидочка нервно постукивала пальцами по подлокотнику кресла.

Появился Владимир Сергеевич, величественно-спокойный и прямой.

— Я вижу, ты нервничаешь?

Уселся в кресле напротив, чинно соединив колонн. В комнате резко запахло одеколоном. Вот в чем не знает меры, так это в одеколоне. Задохнуться можно.

— Ничего я не нервничаю, — сказала Лидочка.

— А я вижу, что нервничаешь, следовательно, чувствуешь за собой вину.

— Никакой вины я не чувствую. Меня посылают на Всесоюзный семинар библиотечных работников.

— Как же не чувствуешь, если сообщаешь мне об этом в последний день? Когда ты узнала о командировке?

— В пятницу.

— Почему же ты не сказала в пятницу?

Лидочка молчала.

— А я знаю почему, — с инквизиторской методичностью продолжал Владимир Сергеевич. — Чтобы поставить меня перед свершившимся фактом.

Лидочка опять промолчала. Это была сущая правда.

— И билет, полагаю, уже куплен?

— Да… Полина Григорьевна отдала мне свой.

— Та-ак… А жить где собираешься?

— В гостинице «Центральная». У Полины Григорьевны там администратор знакомая.

— В «Центральной»?

Темные брови Владимира Сергеевича чуть поднялись вверх, между тем как лицо продолжало сохранять полное спокойствие.

— Слышал я об этой гостинице, — сказал он многозначительным тоном. Говорят, там любят останавливаться кавказцы…

— Ну и что? — хмурясь, спросила Лидочка.

— …люди, как известно, падкие до женщин, а ты имеешь достаточно привлекательную наружность, чтобы…

— Ну что ты говоришь, Владимир!..

…Разговор продолжался в том же духе. Лидочка, нервничая, отвечала на вопросы мужа, на все его бесчисленные «что?», «как?» да «почему?».

Наконец Владимир Сергеевич сказал, взглянув на часы:

— Ну что ж, на этом пока закончим. Пора завтракать. Иди накрывай на стол.

Лидочка с облегчением вздохнула…

Остальная часть дня прошла в приятных для Лидочки хлопотах. Она сновала по квартире, собирая вещи, а Владимир Сергеевич сидел в своем кабинете — готовил какой-то отчет или доклад. Время от времени он появлялся в гостиной и давал указания:

— Как только получишь номер, сразу же позвони мне.

— Обязательно.

— Если меня не окажется на месте, сообщи свой номер телефона секретарше. Я ее предупрежу.

— Хорошо.

— Позже десяти не возвращайся. Я буду звонить каждый вечер.

— Ладно.

— Обязательно веди подробный перечень всех затрат.

— Ага.

Лидочка кивала, обещала, соглашалась. Мыслями она была уже в Москве. Шутка ли сказать, первый раз в столицу!

Потом Владимир Сергеевич пошел в гараж готовить машину к выезду…

Лидочка, одетая, с чемоданом спустилась к нему в гараж. Он все еще ходил вокруг вылизанной до блеска машины, смахивая бархатной тряпочкой невидимые пылинки.

— Скорее, а то опоздаем. — торопила Лидочка, поглядывая на часы.

— Не опоздаем.

— Полчаса всего осталось!

— Я умею считать время, Лидия, — спокойно отвечал Владимир Сергеевич.

Он сел за руль машины, включил зажигание и стал прогревать мотор.

На вокзал они приехали за десять минут до отправления поезда. Владимир Сергеевич остановил машину у железной изгороди неподалеку от входа на перрон.

— Как видишь, успели вовремя, — сказал он, запирая дверку на ключ. — Я же говорил, что не ошибаюсь в расчетах никогда.

— Да, да, ты не ошибаешься.

Лидочка была готова во всем соглашаться с мужем, только бы он не тянул резину.

Пришлось, однако, потерять еще минуту, пока Владимир Сергеевич неторопливыми размеренными движениями открывал багажник и добывал оттуда чемодан.

— Я действительно никогда ни в чем не ошибаюсь, продолжал говорить Владимир Сергеевич, шагая вместе с Лидочкой по перрону вокзала. — И знаешь почему?

— Потому что ты самый умный и организованный.

— Именно так. Если бы все люди на земле умели действовать четко и организованно, не происходило бы и пятой части тех нелепостей, которые творятся сейчас.

— Да, не происходило бы, — сказала Лидочка, скользя взглядом вдоль вагонов. — Ой, мой, кажется, самый последний. Пойдем побыстрее. — Она потянула мужа за рукав.

— Можешь не волноваться, Лидия. В нашем распоряжении еще семь минут, отвечал Владимир Сергеевич, не прибавляя ни шагу к своей размеренной поступи.

Нет, это не человек, а какой-то механизм!

А вот и Лидочкин вагон, в самом деле последний. Проводница взяла билет, протянутый Лидочкой, и, сделав отметку в блокноте, вернула.

— Не задерживайтесь, сейчас отправляемся.

Купе, к немалой радости Лидочки, оказалось пустым.

Тускло светил ночник под потолком. За сухими оконными стеклами голубел снег между путями.

— Проверь еще раз, все ли взяла — паспорт, деньги, командировочное удостоверение.

Лидочка покопалась в сумке.

— Кажется, все… Да, все.

— Мои инструкции помнишь?

— Помню…

Лидочка стала быстро перечислять.

— Позвонить тебе на завод, позже десяти не возвращаться, вести учет затрат. Ну, иди уже.

В этот момент под ногами лязгнуло, и голос в репродукторе предложил провожающим покинуть вагон.

— Иди, а то сейчас тронется.

Привстав на цыпочки, она клюнула мужа в холодную щеку. Тот и бровью не повел.

…Лидочка сидела у окна, облокотившись о столик, и смотрела на медленно проплывающий перрон. Владимир Сергеевич, высокий, широкоплечий, некоторое время шел рядом с вагоном, подняв, как на параде, руку. Лидочка тоже помахала ему ладонью.

Стемнело. Поезд быстро набирал ход. Пролетел длинной лентой серый бетонный забор трамвайного депо, мелькнула будка путевого обходчика, потянулись пригородные дома, и вот уже заплясали провода в густой синеве за окном.

Лидочка откинулась к стенке купе и стала медленно расстегивать пальто, бездумно глядя в темное окно. Голова ее качалась и вправо и влево от толчков вагона, под полом гулко гудело, но Лидочка не замечала толчков и не слышала гудения. Хорошенькие дела! Всего год замужем, а чувство такое, словно жизнь прожила. До смерти рада, что вырвалась из дома. Нет, он не плохой, не злой. Красивый, даже очень. Никогда голоса не повысит, не пьет, не курит, хорошо зарабатывает. Идеальный муж!

Но уж лучше бы иногда накричал. Только и слышишь постоянные нравоучения: «Лидия, почему ты задержалась?»; «Лидия, ты слишком эмоциональна»; «Почему тебе не сидится дома?» А уж начнет рассуждать, то хоть уши затыкай — до того надоело. Весь мир плохой, один он хороший. Он самый организованный, самый талантливый. Он тащит на себе весь завод, за это его любит высшее начальство, а те, что пониже, косятся, потому что завидуют ему. Владимир Сергеевич Колесников — образец для подражания приходит на работу ровно в девять, а уходит ровно в шесть и все успевает сделать. С ним никогда не случается неожиданностей, потому что он умеет планировать свое будущее. Он на месяц вперед знает, что будет делать в такой-то день и такой-то час. Он самый совершенный человек… Но как трудно жить с совершенным человеком! Этого не знает ни одна, наверное, женщина, потому что ни у одной женщины нет такого мужа.

А может быть, он душевнобольной? Известно же, что сверхпунктуальность, сверхаккуратность, сверхорганизованность и вообще всякие «сверх» могут быть признаками ненормальности.

Лидочка вздохнула и, поднявшись, стала переодеваться. Надо выбросить из головы всякие беспокойные мысли, подумала она. Завтра Москва, она впервые в Москве, и теперь нужно думать только о Москве, о том, как она проведет эти две недели…

В купе вошла проводница, положила на диван постельное белье, забрала билет.

— Чаю принести?

— Да, один стакан, пожалуйста.

Поезд шел на полной скорости. Часто стучали колеса на стыках. За окном в лунном свете мерцало снежное поле. Лидочка выпила чай, расстелила постель и легла.

Она долго лежала, ни о чем не думая, и смотрела, как скачут вверх-вниз провода за окном. Уснула после того, как поезд остановился на какой-то маленькой станции и в вагоне наступила тишина.

Ночью подсели еще пассажиры. Лидочка слышала в полусне их возню, но не проснулась, только укрылась с головой одеялом.

 

Глава 2

Москва. Новые впечатления.

Ошеломляющее знакомство

Павелецкий вокзал встретил Лидочку оживленным шумом, солнцем и крепким морозцем. Было десять часов утра.

Лидочка вышла из вагона и, щурясь от яркого света, неторопливо пошла вдоль вагонов к выходу. Мороз остро покусывал щеки, обжигал легкие. После застоявшейся атсмосферы купе холодный пахучий воздух казался крепким, как нашатырный спирт.

Навстречу Лидочке спешили люди. Многие улыбались, предвкушая встречу с близкими, махали издали руками. Вокруг слышались радостные возгласы, смех. У одного из вагонов группа молодых людей с гомоном окружила высокого чернобородого человека в рыжей шубе нараспашку. Человек, улыбаясь, здоровался за руки с собравшимися, хлопал их по плечам и спинам. Лицо у него было мужественное и интеллигентное. «Наверное, писатель или полярник, — подумала Лидочка и тоже улыбнулась. — Бывают же такие люди!»

Лидочка вышла на привокзальный двор и осмотрелась. Где-то тут должна быть станция метро. Так говорил муж. Но метро не было видно. Впереди стояло старое разоренное здание, слева за новым зданием вокзала шли деревянные заборы, справа за железнодорожными путями тоже виднелись какие-то старые постройки. Вокзал, как видно, перестраивался. Куда идти? Лидочка подумала и повернула направо. Опять пошли заборы, открылась обширная площадь, исполосованная трамвайными рельсами. Поплутав немного, Лидочка спросила у прохожего, где находится станция метро. Ответ несколько озадачил ее. Оказалось, что идти нужно через всю площадь. Странно. Муж говорил, что метро находится рядом с вокзалом. Значит, не в ту сторону пошла, и теперь придется возвращаться окольным путем.

…Лидочка спустилась вниз по эскалатору и немного постояла перед указательной табличкой с названиями станций. Ей нужно было ехать до Горьковской, но Горьковская в списке почему-то не значилась. Лидочка остановила двух—трех человек, но те оказались приезжими и сами ничего не знали. В этот момент справа из тоннеля с грохотом вылетел поезд и стал тормозить. Лидочка вспомнила одну из инструкций мужа, гласившую: сесть в правый от эскалатора поезд и сойти на третьей остановке. Так она и поступила.

И опять заминка. Через две остановки вместо ожидаемой Горьковской диктор объявил Курскую, а дальше пообещал Комсомольскую.

Лидочка, недоумевая, обратилась к пассажирам. Сразу все и выяснилось. Оказалось, что Павелецкий вокзал имеет две станции метро — кольцевую и радиальную, и она села на кольцевую, которая дальше от вокзала. Лидочке растолковали, что теперь, чтобы добраться до Горьковской, ей лучше всего доехать до Белорусской, а там выйти наружу и сесть на троллейбус, идущий по улице Горького, — так будет всего быстрее.

«Вот растяпа!» — ругала себя Лидочка, поднимаясь вверх по эскалатору. Узнал бы муж, обязательно сделал бы внушение: «Со мной, Лидия, ничего подобного произойти не может, потому что я сначала тщательно все обдумаю, а потом действую».

Пройдя через два перехода, Лидочка вышла на улицу Горького. И снова оказалось, что она допустила ошибку. Троллейбусная остановка находилась совсем в другой стороне, у Белорусского вокзала. Возвращаться назад не имело смысла, и Лидочка решила идти пешком до следующей остановки, а там сесть.

Ругая себя за головотяпство, Лидочка тащилась с тяжелым чемоданом по улице Горького. Ну ошиблась один раз, так узнай все как следует! Сколько вот так теперь плюхать?

Плюхать оказалось долго. Лидочка шла, шла, а троллейбусной остановки все не было. Ну, конечно, это же столица — здесь перегоны в два раза длиннее, чем в провинции. А может быть, просто пропустила? Лидочка поставила чемодан у обочины и стала махать рукой, пытаясь поймать такси. Куда там! Машины мчались по середине улицы не останавливаясь.

В этот момент за спиной у Лидочки хлопнула дверь, и до нее донесся теплый аромат кондитерских изделий. Лидочка обернулась и увидела кулинарный магазин, сверкавший на солнце чуть примороженными стеклами. Очень кстати! Она уже основательно устала и хотела есть.

Лидочка толкнула дверь и вошла в магазин. Народу здесь было совсем мало — несколько человек в торговом зале, да двое в маленьком кафетерии у входа. Лидочка, сама не зная почему, обратила внимание на эту пару. Они стояли за каменным столиком у окна — один среднего роста, в пальто, с аккуратной во всю нижнюю часть лица черной бородкой, второй рослый, светловолосый, в черной меховой куртке. Рядом на столике лежали их шапки. Светловолосый блондин — он стоял к Лидочке спиной — говорил, сдержанно жестикулируя, а товарищ слушал его, прихлебывая кофе и кивая. Что-то странно знакомое почудилось Лидочке в фигуре блондина, лица которого она не могла видеть, что-то такое, отчего ноги ее сами пошли к кафетерию, хотя она хотела сначала посмотреть витрины в зале.

Лидочка подошла к прилавку и заказала кофе с пирожным. Сквозь звуки музыки, несшейся из динамиков на стене, до нее долетел обрывок разговора двух мужчин.

— Если бы вы знали, какая это сволочь! Он за деньги не только озеро мать родную отравит!

— Ничего, ничего, сейчас за экологию всерьез взялись. Думаю, что ваша публикация подействует.

И снова: удивительно знакомым показался Лидочке голос блондина, обругавшего кого-то «сволочью», — высокий, чуточку глуховатый… Если бы не эта эмоциональная окраска, можно было бы подумать… У Лидочки в груди похолодело от одного совершенно абсурдного предположения. С этого момента она не выпускала из поля зрения мощную спину блондина — и когда рассчитывалась с продавщицей, и потом, стоя за столиком неподалеку от прилавка. У нее вдруг пропал аппетит. С нарастающим беспокойством она прислушивалась к беседе двух мужчин. Похоже, они были техническими специалистами, потому что разговор шел о каком-то проекте, с которым оба были несогласны и даже называли вредительским. Один раз в разговоре промелькнула фамилия некоего Стулова, показавшаяся Лидочке знакомой. Кажется, слышала она уже эту фамилию, и, кажется, от мужа.

Лидочка механически ковыряла ложкой пирожное, будучи не в силах заставить себя есть. Нужно было прежде разобраться с этим блондином. Она теперь очень хотела и боялась увидеть его лицо.

…Блондин сгреб обе чашки и прошагал мимо Лидочки к прилавку.

— Пожалуйста, еще два двойных со сливками.

Он вынул из кармана куртки горсть смятых денежных бумажек, посмотрел, протянул одну продавцу, остальные небрежно сунул в карман. У Лидочки все оборвалось внутри. Предчувствие не обмануло ее. В трех шагах от нее стоял… Владимир Сергеевич, ее муж, с которым только вчера они расстались на вокзале города Григорьевска!

— Подождите, за сгущенкой схожу, — сказала продавщица.

Да, это был Владимир Сергеевич и в то же время не он. Муж ни в коем случае не позволил бы себе так небрежно обращаться с деньгами. Деньги он хранил только в бумажнике, сложенными в аккуратную стопку.

Лидочка, ни жива ни мертва, все смотрела на двойника, а тот стоял, положив на прилавок руки, и ждал, когда придет продавщица.

Почувствовав на себе взгляд, он покосился в сторону Лидочки, а потом повернул голову. В одну секунду она разглядела его всего. Поразительное сходство! Голубые глаза, крепкий, волевой подбородок, короткий прямой нос. И родинка, родинка на левом виске! Вылитый муж, только выглядит как будто постарше и глаза не неподвижно-спокойные, как у Владимира Сергеевича, а живые, умные. Секунду или две они смотрели друг на друга — Лидочка в состоянии почти гипнотического оцепенения, двойник с любопытством. Потом двойник повернулся и, чуть кивнув, произнес голосом мужа:

— Вы что-то хотите сказать?

Тон вежливо-серьезный, без малейшей шутливости, какой можно было бы ожидать в подобной ситуации.

— Нет, ничего, — покачала головой Лидочка и, помолчав, добавила первое, что пришло в голову: — Извините, я вас… за одного актера приняла.

— Вон как! — вежливо удивился двойник. — За кого же?

— Вы не знаете… он наш местный, из драмтеатра.

— Ага, значит, вы приезжая? — догадался двойник.

— Да.

— И надолго в Москву?

— На две недели, — сказала Лидочка. Сердце ее молоточком постукивало в груди. По особому выражению на лице двойника она почувствовала, что заинтересовала его. И действительно, в следующую минуту двойник шагнул к ее столику и остановился, облокачиваясь.

— Ну что ж, — сказал он все тем же дружелюбным тоном. — Мне повезло, что я оказался похож на какого-то неизвестного мне актера. Благодаря этому человеку на меня обратила внимание такая симпатичная женщина. Вас как зовут?

— Лида.

— А меня Володя.

— Как? — вырвалось у Лидочки. — По отчеству как? — тут же поправилась она.

— Сергеевич. Владимир Сергеевич Колесников. А вас?

— Лидия Ивановна, — пролепетала Лидочка, чувствуя, что сейчас у нее остановится сердце и она упадет. — Я… из Белгорода.

Зачем она назвала Белгород? Она всего раз была в Белгороде. Ах, все равно! Подальше от Григорьевска. Он не должен знать, что она из Григорьевска.

— Молодой человек, ваш кофе!

Второй Колесников повернулся, и две чашки кофе с тихим стуком опустилась на каменную поверхность столика.

— Дмитрий Александрович, идите к нам, — позвал он товарища.

Тут Лидочка очнулась от оцепенения.

— Простите, я сейчас, — сказала она, — мне нужно срочно позвонить.

Она даже глянула на часы, чтобы он поверил, что ей действительно нужно позвонить.

— За углом направо, — сказал двойник.

Лидочка в самом деле дошла до телефонной будки, которая, к счастью, оказалась пустой, и даже сняла трубку, но вынуждена была повесить, потому что трубка прыгала в ее руке. Не может быть! Не может быть! Владимир Сергеевич Колесников остался в городе Григорьевске за тысячу километров от Москвы. Не может быть, чтобы два совершенно похожих друг на друга человека носили одинаковые фамилию, имя, отчество. А у этих есть общее и в манере разговора, только московский Колесников гораздо раскованнее, естественнее григорьевского. Кто он? Брат-близнец? Но муж ни разу не упоминал ни о каком брате, да и не дают близнецам одинаковые имена. Просто двойник, рожденный другой женщиной? Нет, не то… А что, если это муж? Последнее время он стал подозрительным и ревнивым. Все время спрашивает, где была да почему задержалась. В Москву еле отпустил… Прилетел на самолете ночью, выследил и теперь, чтобы проверить ее, разыгрывает комедию. Опять не то… Тогда хоть внешность изменил бы или назвался бы другим именем.

Лидочка ахнула, закрыв рот ладонью. А что, если Владимир Сергеевич шпион? А это его двойник, живущий в Москве. От этой ужасной, но единственной, хоть что-то объясняющей мысли Лидочке стало так плохо, что она без сил опустила руки и прислонилась к стене будки. Да, да… живет в маске, играя какую-то роль, женился по расчету… Это похоже… А на двойника она налетела случайно по обычному своему везению.

Лидочка постояла еще немного, успокаиваясь. Ну что ж, это даже хорошо, что она встретила двойника. По крайней мере, будет теперь знать, как себя вести. Главное, не показывать виду, что она о чем-то догадывается. И хорошо, что про Белгород сказала…

В магазин Лидочка вернулась с намерением вести себя так, как будто ничего особенного не случилось. Обычное мимолетное знакомство, он ни о чем не догадывается, а потому причин для волнений нет.

Оба мужчины стояли за ее столиком и пили кофе.

— Знакомьтесь, — сказал двойник Лидочке. — Это Дмитрий Александрович Гончаров, хирург.

Тот кивнул, улыбнувшись в бороду.

— Лидия Ивановна, — представилась Лидочка и, подумав, добавила: — Я библиотекарь.

— Прекрасная профессия, — похвалил двойник, — хотя и не очень престижная по нынешним временам.

— Да, сейчас многие ищут каких-то выгод, а у нас выгод никаких, и платят немного.

— Что же вас заставило выбрать такую профессию, где нет никаких выгод? — удивился двойник.

Лидочка пожала плечами.

— Нравится.

— А деньги вас не интересуют?

— Почему же? Интересуют. Только ведь не все на свете можно измерять деньгами.

— Вон оно что! — еще больше удивился двойник. — Значит, вы из породы идеалистов? Очень приятно. Мы с Дмитрием Александровичем, представьте себе, тоже идеалисты. Вообще, нас на земле еще довольно много осталось, так что не огорчайтесь.

— Я и не огорчаюсь, — улыбнулась Лидочка.

«Никакой он не шпион», — подумала она.

— А знаете, Лидия Ивановна, ведь мы с вами познакомились вовсе не случайно, — продолжал двойник, смело разглядывая Лидочку.

Лидочка насторожилась.

— Я не обманываю. Дело в том, что Дмитрий Александрович обладает некоторыми редкими способностями, например способностью к ясновидению. Не далее как вчера он предсказал, что в скором времени я познакомлюсь с маленькой кареглазой женщиной из другого города, которая первой проявит ко мне интерес, и что это будет милая, добрая женщина. Все совпадает. Дмитрий Александрович, подтвердите, пожалуйста, а то Лидия Ивановна думает, что я все выдумал.

— Подтверждаю, — кивнул бородатый Дмитрий Александрович.

У него было доброе, покрытое первыми мелкими морщинками лицо сорокалетнего человека. Тревожное чувство на миг охватило Лидочку, но тут же прошло. Нет, нет… тут никакого подвоха… обычная игра… Ясно, что оба хорошие, порядочные люди.

— Еще он сказал, что эта женщина сразу мне понравится и мы с ней продолжим знакомство.

— Ну этого я, положим, не говорил, — заметил Дмитрий Александрович.

— Говорили, говорили, не отпирайтесь! А если и не говорили, то можете сейчас сказать. Чего вам стоит?

Лидочка засмеялась. Ей тоже начинал нравиться этот симпатичный московский Колесников, так похожий и так не похожий на ее мужа.

Гончаров допил свой кофе и промокнул рот чистым носовым платком.

— Прошу прощения, вынужден вас покинуть, — сказал он обоим. — Желаю вам интересно провести время в Москве, Лидия Ивановна.

— Благодарю, — сказала Лидочка.

— А как же со Стуловым? Может быть, все-таки решитесь, а? Нагнали бы на него черную меланхолию, что ли… — попросил о чем-то Гончарова двойник.

— Извините меня, Володя, но тут разговора быть не может. В конце концов, это уголовщина.

— Вообще-то, да… Ну, ладно, как-нибудь сами справимся.

— Желаю удачи.

Мужчины пожали друг другу руки, Гончаров раскланялся с Лидочкой и пошел к выходу.

Некоторое время Лидочка и ее новый знакомый стояли молча.

Лидочка наконец съела пирожное и запила его остывшим кофе.

— Еще чашку? — предложил двойник.

— Можно.

Они снова пили кофе и разговаривали. Лидочка понемногу привыкла к новому положению и начала успокаиваться, как бывает, когда проходит первое сильное потрясение.

— Ваш друг, наверное, хороший врач? — спросила она, глядя снизу вверх на собеседника. — У него такое приятное лицо и пальцы, как у пианиста.

— Не просто хороший, а гениальный. Это, можно сказать, современный Пирогов. Единственный в стране хирург, который делает сложнейшие операции без наркоза.

— Как без наркоза?

— Без химического наркоза, — пояснил двойник. — Некоторые люди совершенно его не переносят. Что, никогда не слышали?

— Не слышала, — покачала головой Лидочка.

— Тогда объясню. Дмитрий Александрович несколько лет работал в Индии и там кое-чему научился у йогов, в том числе и обезболиванию без наркоза. Представляете, больного оперируют в полном сознании — режут плоть, пилят кости, а он совершенно ничего не чувствует. Должен вам сообщить, что Дмитрий Александрович вообще личность выдающаяся. Он ведь в самом деле предсказал нашу встречу.

— Он еще что-нибудь обо мне говорил? — осторожно спросила Лидочка.

— Ага, испугались! — улыбнулся двойник. — Можете быть спокойны, ничего он о вас больше не говорил. Зато я могу сказать.

— Что же вы можете сказать?

— А вот мы сейчас про вас все узнаем. Дайте-ка вашу руку.

Он взял левую Лидочкину руку с обручальным кольцом на пальце и повернул ее ладонью вверх, глядя между тем Лидочке прямо в лицо.

— Могу сказать, например, что вы замужем.

— Ну это и так ясно.

— Что у вас скорее всего нет детей…

Лидочка промолчала.

— …что с мужем у вас сложные отношения.

Вот нахал! Ясно, что женщина, которая любит своего мужа, тем более молодая, не станет вступать в знакомство с первым встречным. Она хотела убрать руку, но двойник удержал ее.

— Он хороший человек? — услышала Лидочка.

Это был принципиальный вопрос, заданный особым тоном. Лидочка поняла, что от ответа на него зависит многое.

— Он странный человек, — сказала она.

Помолчали секунду—другую.

— Вы любите его?

— Ого! — усмехнулась Лидочка. — Сразу все хотите знать.

— Сразу все, — сказал двойник. — Думаю, что не любите. У вас не очень-то веселые глаза.

Лидочка ничего на это не ответила и осторожно высвободила руку.

— Мне уже надо идти…

— Мне тоже, — сказал двойник. — Куда прикажете?

Он взял ее чемодан.

— В «Центральную», — сказала Лидочка, зная уже, что теперь им никуда друг от друга не деться.

Они вышли наружу и неторопливым шагом двинулись по улице Горького.

Лидочка, желая избежать расспросов о себе, сама спросила двойника: — А вы москвич?

— Начинающий москвич. Всего четвертый год стажа.

Он коротко рассказал о себе. По специальности инженер-конструктор химической автоматики. Работал в Сибири, в одном проектном институте, но разругался с начальником своего отдела и ушел из института, вообще бросил свою профессию. Теперь работает озеленителем в московском городском тресте зеленых насаждений и одновременно учится на вечернем отделении биологического факультета МГУ.

Еще одно совпадение! Муж тоже прежде работал в Сибири в каком-то институте, связанном с химией, но только переехал в Григорьевск, а не в Москву. Наваждение какое-то…

— Почему же вы сменили профессию? — как будто из простого любопытства поинтересовалась Лидочка.

— Почему?.. Тут, знаете ли, целая история. Долго рассказывать.

— А вы расскажите, — попросила Лидочка.

Она уже точно теперь знала, что он понятия не имеет, с кем его свел случай, и решила держаться смелее.

— Вам это в самом деле интересно? — с сомнением сказал двойник.

— Очень интересно. Я люблю слушать, когда другие люди рассказывают о себе.

— Э, да уж не занимаетесь ли вы писательством, моя милая! — воскликнул двойник и даже остановился, разглядывая Лидочку.

— Ну что вы! — сказала Лидочка. — Литературных способностей у меня кот наплакал. Просто мне действительно интересно знать, как живут другие люди.

— Ну, что ж, пожалуйста…

Он начал рассказывать, сначала без особого энтузиазма, как бывает, когда говорят по заказу, но постепенно увлекся и разговорился. Он, конечно, ни сном ни духом не ведал, какую заинтересованную и внимательную слушательницу нашел в лице Лидочки. История же была вот какая. «Нитрон» — так назывался их институт — разрабатывал проект высокопроизводительного автоматического цеха по производству нового, не применявшегося раньше в промышленности вида химического сырья. Выполнял эту работу отдел спецавтоматики под руководством некоего Стулова Роберта Евгеньевича, кандидата технических наук и начальника отдела. Ожидался громадный экономический эффект, а с ним и всевозможные блага — премии, научные степени, публикации, загранкомандировки и прочее. Колесников после окончания политехнического института, как лучший из студентов, был направлен на работу в «Нитрон» и угодил как раз к началу проектирования. За три с небольшим года он сделал большие успехи — вырос до ведущего конструктора, стал соавтором двух изобретений, на которые были поданы заявки, и уже начинал подумывать о теме будущей диссертации. О нем говорили как о восходящей звезде института, предсказывали ему большое будущее. Но судьба и сам Колесников распорядились по-иному.

Все началось с письма, которое прислал Володе его школьный учитель природоведения. Володя был родом из старого сибирского села, находившегося на берегу громадного Лебяжьего озера — места изумительно красивые, богатые природой. Здесь издавна жили рыбаки и охотники. В письме сообщалось, что цех, проектируемый их институтом, собираются строить рядом с целлюлозно-бумажным комбинатом, который уже много лет стоял на озере Лебяжьем, и оказалось, что это очень и очень плохо. Учитель приложил к письму вырезанную из английской газеты «Морнинг стар» статью о судебном процессе, возбужденном мэрией небольшого английского городка против крупного американского химического концерна за причиненные городу убытки. Один из заводов этого концерна, находившийся в городе, точнее, неподалеку от города на берегу озера, выпускал новое химическое сырье — как раз то самое, осваивать которое собирались «нитроновцы». В результате за десять лет эксплуатации предприятия в озере исчезла рыба, резко снизились урожаи на соседних участках, что-то там еще произошло, одним словом, нарушилась, и сильно, экология. Экспертиза установила, что отходы завода содержали малые концентрации особых веществ, которые постепенно угнетали деятельность живых организмов, причинил вред наследственному аппарату. И никто сначала не мог этого предвидеть!

Письмо очень взволновало и огорчило Колесникова. Нужно было что-то делать. Прежде всего по собственной инициативе он обратился в местный филиал всесоюзного института микробиологии, где работали его знакомые. Ответ он получил через месяц, и ответ был удручающим. Да, сказали ему, даже ничтожные дозы вредного вещества могут оказаться опасными для флоры и фауны, но обнаружиться это может с запаздыванием, спустя годы, когда и спрашивать будет не с кого. На озере такой цех лучше не ставить, а придумать другой способ утилизации отходов.

Тогда инженер Колесников выступил на ближайшем техническом совете, где рассказал о своих сомнениях. Его не приняли всерьез. Он написал обстоятельную докладную записку на имя директора института, выступал еще несколько раз на различных совещаниях, и все без результата. Руководители проекта были ослеплены материальными выгодами, которые он сулил, и ничего не желали знать. Между тем в филиале института микробиологии тоже не дремали. Там, со своей стороны, заинтересовались проектом, один из сотрудников даже опубликовал проблемную статью на эту тему в областной газете, возникла было даже дискуссия под названием «Нужен ли Лебяжьему химический цех?», но быстро заглохла. «Нитроновцы» доказали, что нужен. Институт, однако, основательно полихорадило, тем более что Колесников не думал сдаваться — ведь речь шла о благополучии родного края, в котором он вырос и где жили его родные. Он стал действовать дальше, обратился в Министерство лесной промышленности… Проект опять-таки с большим трудом, но отстояли. Стулов и Колесников стали врагами. Стулов натравил па него сотрудников, выставив склочником. Создалась совершенно невыносимая для работы обстановка, совпавшая с полным разочарованием в профессии, где царили только железная логика и бездушные цифры. И Колесников ушел из института…

— Вот теперь работаю озеленителем, — сказал он с печальной усмешкой. По мере сил и возможностей стараюсь компенсировать вред, который приносят все эти стуловы.

— И цех построили? — спросила Лидочка.

— Да нет… пока вопрос открыт. Мы ведь тоже не сидели сложа руки эти годы. Там, в Сибири, целый комитет возник по защите Лебяжьего, а я у них вроде полномочного представителя в столице. А вот и ваша гостиница, сказал он, останавливаясь перед застекленными деревянными дверями, через которые входили и выходили люди.

— Уже пришли? — удивилась Лидочка.

Знакомство на этом, разумеется, закончиться не могло. Договорились, что, пока Лидочка будет устраиваться, Колесников подождет ее внизу в вестибюле, а потом они вместе погуляют. Лидочка не чувствовала ни малейшей вины перед Владимиром Сергеевичем. День воскресный, время есть, и гулять она будет не с кем-нибудь, а почти с собственным мужем. Ох, это «почти», путающее мысли и чувства! Стоя в очереди к администратору, Лидочка продолжала мучиться неразрешимым вопросом: кто же он такой, этот второй Колесников, и какая связь существует между ним и тем Колесниковым, который остался в Григорьевске? История с проектом особенно взволновала и смутила ее. Кое-что о проекте и начальнике отдела Стулове она, оказывается, мимоходом слышала от своего мужа (вот почему эта фамилия показалась ей знакомой!), но только муж, помнится, говорил и о проекте и о Стулове в хвалебных тонах, на которые вообще был скуп, когда речь шла о других людях. Стулова он считал талантливым руководителем, у которого он многому научился. Ничего не прояснилось…

Ей дали одноместный номер во втором корпусе гостиницы, находившемся в удобном месте — на углу Петровки и Столешникова переулка, сказали, что место действительно хорошее: магазины, кафе, метро — все рядом. Двойник проводил ее и туда. Пока шли, разговаривали о том, как провести сегодняшний вечер. Двойник предлагал для начала съездить на выставку антропоморфных роботов в Сокольниках, оттуда в Третьяковку, а вечером посидеть в каком-нибудь кафе или ресторане, где поменьше народу. Лидочка заметила у него еще некоторые черты, одинаковые с мужем, настолько одинаковые, что ей становилось не по себе и в голову лезла пугающая мысль: да уж не муж ли это? Так же, как муж, он нес чемодан, положив большой палец на ручку, а не в обхват, как другие люди, так же едва заметно прихрамывал на левую ногу. Не курил, как и муж, — у памятника Юрию Долгорукому какой-то паренек попросил у него сигарету, он сказал, что не курит. И разговорчив он был, как муж. В то же время в его манерах и во всем поведении не было и тени занудства и самохвальства, столь свойственных Владимиру Сергеевичу. В отличие от мужа слушать его было приятно…

Переодеваясь у себя в номере, Лидочка сделала такое открытие — ее муж и московский Колесников, если они все-таки близнецы, это два варианта одной и той же личности, задуманной природой, только в муже она получилась неудачной, а в москвиче удалась полностью. Лидочке всегда нравились такие мужчины — высокие голубоглазые блондины, и она с жалостью к себе подумала, что произошла печальная ошибка. С ним-то, с московским Колесниковым, она и должна была познакомиться с самого начала.

…И ему она, кажется, тоже понравилась, как в свое время мужу. Говорят, у близнецов совпадает не только внешность, но и вкусы. Интересно, женат ли он?.. Наверное, был женат, но развелся. Сейчас это обычное дело…

 

Глава 3

Продолжение знакомства.

Телефонный разговор с мужем

Денек между тем разыгрывался превосходный. Яркое не до-зимнему солнце плавилось в голубом небе, согревая воздух, и мороз почти не чувствовался. Узенький Столешников переулок со стороны гостиницы был погружен в тень, которая казалась почти черной в сравнении с ярко освещенной противоположной стороной.

Лидочка остановилась на крыльце, ища глазами своего знакомого, а он уже подходил сбоку с букетиком алых гвоздик.

— Какая прелесть! — сказала она, принимая цветы. (Вот уж до чего никогда не додумался бы муж!)

— Только что же с ними делать? засомневалась она. — Подождите, я отнесу в номер.

— Отнесите, — улыбнулся он.

Этот неожиданный и такой приятный подарок — Лидочка очень любила цветы и особенно южные гвоздики — вызвал у нее прилив теплых чувств к двойнику. Какой молодец! Сумел же где-то раздобыть, пока она переодевалась. Нет, Владимиру Сергеевичу даже в голову такое не могло бы прийти. Цветы? Это же пустая трата денег! Постоят и увянут.

Они пошли, разговаривая, по теневой стороне улицы.

— Как вы относитесь к роботам, Лидочка?

— Никак, — отозвалась она. — Я в технике совсем не разбираюсь. А вы, Володя, любите роботов?

Она тоже назвала его по имени в ответ на «Лидочку», давая понять, что охотно принимает дружескую форму обращения без отчеств.

— Как странно вы сказали — «любите роботов»! Любовь и робот… могут ли существовать два более несовместимых понятия?

— А как же любят машины? — просто так, вовсе не желая вступать в спор, возразила Лидочка.

— Я полагаю, любят не машины, а те удовольствия, которые они доставляют, то есть самое себя, а это чувство прямо противоположное любви.

— Что ж, метко! — похвалила собеседника Лидочка. — Вы, оказывается, философ.

— Ну что вы, какой я философ! Вот Гончаров — это действительно философ. Он-то мне и посоветовал сходить на выставку. Говорит, что наводит на размышления. Что ж, посмотрим, какие размышления она вызовет у нас с вами.

— Посмотрим, — сказала Лидочка.

У нее тихонько кружилась голова от обилия света и впечатлений и еще от того, что его рука сжимала ее локоть. Ей было решительно все равно, куда идти и что смотреть, — лишь бы продолжалось это удивительное знакомство.

…В огромном выставочном зале было шумно, как на южном базаре. Рядами тянулись павильоны различных фирм, отделенные друг от друга проходами. Но проходам ходили толпы возбужденных людей, которые несли охапками разноцветные рекламные проспекты. Слышалась иностранная речь, сверкали вспышки блицев — выставка, как оказалось, состояла почти сплошь из продукции зарубежных фирм.

Около часа Лидочка и Володя ходили между рядами, рассматривали экспонаты и слушали объяснения гидов, многие из которых говорили на хорошем русском языке.

В специально оборудованных интерьерах, освещенных лампами дневного света, выполняли разную работу человекоподобные роботы. Роботы были всех размеров и видов — и маленькие и большие, и совсем карлики и богатыри выше человеческого роста, роботы-мужчины, роботы-женщины, с пугающе похожими на человеческие лицами. Они убирали квартиры, стригли искусственные газоны, готовили еду, нянчили и пеленали детей, тоже искусственных. В одном из залов Лидочка и Володя увидели пятиметрового гиганта с раскосыми глазами, в яркой японской одежде, который плясал и кривлялся. Рядом стоял маленький японец в канареечного цвета фирменной робе и, улыбаясь, объяснял что-то собравшимся вокруг людям. Те слушали с заинтересованными лицами.

— Вот вам и сказка, ставшая былью, — заметил Володя. — Ну чем не джинн из бутылки?

— Таким страшилищем только детей пугать, — сказала Лидочка. — Зачем их делают?

— А черт их знает! Японцы вообще помешались на роботах. У них уже целые заводы работают без единого человека. И вот такими игрушками увлекаются.

…Вдалеке блеснула золотом вывеска: «Григорьевский политехнический институт». Вот так сюрприз! Лидочка и не предполагала, что ее земляки настолько преуспели в роботехнике, что попали на международную выставку.

— Пойдемте посмотрим, — сказала она Володе.

У советского павильона тоже было много народу. По зеленому паласу ходил похожий на манекена неестественно бледный, высокий, голый по пояс робот в шортах, а рядом с ним колдовал молодой курчавый брюнет в очках. Он отдавал роботу команды, и тот послушно выполнял их — останавливался, шел назад, пятясь, поворачивал вправо и влево.

Лидочка и Володя остановились перед таблицей, стоявшей за перилами на треноге. На пей было написано: «ЧАРСИ — чувствующий антропоморфный робот системы Иконникова» и дальше маленькими буквами — кем и когда изготовлен.

— Как? В самом деле чувствующий? — простодушно удивилась Лидочка.

— А как же? Если ему наступить на мозоль, заорет не своим голосом.

Лидочка засмеялась.

— Имя-то какое придумали! — сказала она.

— Да, поломали мужики голову, чтобы лицом в грязь не ударить. И смысл есть, и звучит красиво, по-иностранному. И мы, мол, не лаптем щи хлебаем.

…Курчавый молодой человек, блеснув очками, громко объявил: «Это нашатырный спирт», — и поднес к носу робота пузырек. Тот медленно отворотил голову.

— Вы ему настоящего спирта поднесите, — посоветовали из толпы. Зрители засмеялись. Молодой человек тоже добродушно улыбнулся.

— Ну и как впечатление? — спросил Володя Лидочку, когда они выходили с выставки.

— Вы знаете, не очень, — подумав, призналась Лидочка. — Как-то все это… бездушно.

— Мертвечинкой припахивает?

— Пожалуй… Мне особенно роботы-няньки не понравились. По-моему, это глупая выдумка. Они, конечно, красивые, только все равно никакая машина не может заменить ребенку матери, или какие-то совершенно особые дети получатся.

— Это вы тонко подметили, Лидочка, насчет совершенно особых детей, да ведь инженеры мыслят по-инженерски. Их не интересует, почему некоторые мамы становятся столь плохими, что их можно будет скоро роботами заменять.

— Не хотела бы я дожить до таких времен, — сказала Лидочка.

— Тут еще не все перлы выставлены! Знали бы вы, в какие области проникает нынче роботехника! За рубежом, например, выпускают уже роботов-любовников и любовниц. Специально горячим молоком накачивают, чтобы телесность натуральнее воспроизвести.

— Кошмар! — проговорила Лидочка, неловко усмехаясь.

— Я не выдумываю! Мы с Гончаровым видели недавно рекламу в одном американском журнале. Что-то вроде: «Превосходная любовница для стеснительных мужчин с фантазией». И фотографии в разных ракурсах. Стопроцентная дама — от настоящей не отличишь. Впрочем, извините, — сказал он, заглядывая Лидочке в лицо, — это тема не для наших российских душ. Давайте-ка где-нибудь пообедаем, а потом в Третьяковку, как договаривались. Очень интересно для контраста.

…Два часа спустя они уже ходили по залам Третьяковки. Контраст по сравнению с выставкой оказался действительно впечатляющим. Как будто из заводского цеха попали в цветущий сад. Картины старых мастеров, бесконечно чуждые технологии, дышали подлинной жизнью. Репин, Тропинин, Васнецов, Перов, Левитан…

Стояли подолгу у знаменитых полотен и молча смотрели, изредка обмениваясь впечатлениями. После каждой большой картины Лидочка только вздыхала и шла дальше за Володей. Все бы хорошо, если бы не обилие людей да мешавшие сосредоточиться заунывные голоса экскурсоводов, чем-то напоминавших роботов.

Отдел современной живописи… Скачущие по степи кони с всадниками, марширующие красноармейцы, черные иглы штыков… Много тревоги, движения, необузданной страсти. Безумный глаз быка, убиваемого матадором… Распятый на кресте человек на фоне изломанных контуров объятого пожаром города. Человек висит спиной к зрителю. Это что еще за художественный выверт? И вдруг пронизанный солнечным светом мирный горный пейзаж, тоненькая женская фигурка со вздувшимся пузырем подолом платья. Ветер и солнце…

В отделе древнерусской живописи их внимание привлекла небольшая икона с изображением Божьей Матери. Лидочка успела устать от хождений, поэтому смотрела экспозиции в этом зале не очень внимательно. Но вот они остановились перед простой деревянной иконой, и Лидочка вдруг испытала внезапное чувство острой жалости к этой женщине, прижавшей к груди младенца, — такая пронзительная скорбь сквозила во всем ее облике и в то же время так кротко и мудро смотрели ее большие голубые глаза. Лидочка была поражена. Пожалуй, пи один из портретов, увиденных ею в других залах, не производил на нее такого сильного впечатления. Древнему художнику непостижимым образом удалось с помощью простых линий и красок передать то, что редко удавалось и прославленным мастерам реалистической живописи, — чувство утраты. А как знакомо было это чувство Лидочке!

— Здорово, правда? — негромко сказал стоявший рядом Володя.

Лидочка молча покивала.

— …Обратите внимание на наклон головы, — говорил тихий мужской голос сзади, — очень выразительная деталь…

— Это тоже входит в канон?

— Да… но каждый художник имел определенную свободу и в рамках канона. Тут, видите ли, какая идея… Божья Мать знает, что ждет ее сына, и понимает неизбежность и необходимость этой жертвы. Пожалуй, самый трагический образ в мировой живописи…

В зале было сумрачно и тихо, неслышными шагами ходили посетители. Эта торжественная тишина, и скорбное женское лицо в траурной головной накидке, и воркующий интеллигентный голос за спиной действовали завораживающе. Хотелось стоять, смотреть и никуда не уходить…

Вечером, когда уже начало темнеть, они погуляли немного по Красной площади. Высоко в сером небе сияла рубиновая звезда Спасской башни. Напротив, бугрясь колокольнями, высился ярко освещенный прожекторами храм Василия Блаженного. У Мавзолея толпились люди, ожидая смены караула. Солдаты, стоявшие у входа, могли показаться застывшими изваяниями, если бы не их посиневшие от холода скулы, выдававшие живую, чувствующую человеческую плоть. Лидочка испытывала вдвойне необычное чувство — оттого, что она впервые на этом уникальном, известном всему миру месте земли, и оттого, что рядом с ней двойник ее мужа, даже не подозревающий, с кем его свела судьба. Лидочка немного рассказала о себе. Рано потеряла родителей оба погибли в автомобильной катастрофе, — жила у тети, одинокой женщины, страдавшей диабетом. Окончила школу с золотой медалью, хотела поступить в МГУ на филологический, но не решилась оставить тетю и поступила в библиотечный техникум. Потом тетя умерла, и она вышла замуж, потому что одной жить было тоскливо. С мужем и повезло и не повезло. Человек он серьезный и внешне симпатичный, даже красивый. Бес толкнул Лидочку, и она добавила, покосившись на Володю: «Немного на вас похож. Такой же высокий блондин. Но ужасный рационалист, ничем, кроме работы, не интересуется и, беда, совсем не любит детей». «Да, — заметил тух Володя, — чахнет наша мужская порода — то безответственные разгильдяи, то супердеятели, занятые карьерой». «А вы себя к кому относите?» — спросила с улыбкой Лидочка. «Раньше, пожалуй, ко вторым тянулся, да жизнь подкорректировала мозги». «Это история с цехом?» — сказала Лидочка. «Не только. Была там еще одна история на грани невероятного».

У Лидочки сквозняком прохватило в груди. Сейчас расскажет! Но Володя промолчал, а потом они стали говорить совсем на другую тему…

Остаток этого вечера они провели в небольшом кафе-чебуречной, на которое набрели, блуждая по московским переулкам. Посетителей здесь было немного, и Лидочка с Володей заняли отдельный столик в углу. Гардеробщик-швейцар объяснил, что заведение открылось несколько дней назад, и многие еще не знают о его существовании.

Это было типичное современное кафе, стилизованное под старину сводчатые потолки, дубовые столики и скамейки, над столиками висячие ажурные фонари с цветными стеклами. В отдельной нише в стене располагался буфет с кассой и спиртными напитками. Володя принес две громадные порции чебуреков, при виде которых у Лидочки разыгрался аппетит. Она основательно проголодалась после прогулки.

— Пить что-нибудь будем?

— Сок, если есть. Вино я совсем не могу.

Володя улыбнулся.

— Смотрите, какое совпадение! Я тоже не могу.

Он сходил в буфет и вернулся с двумя бутылками виноградного сока.

Выпили сока, съели чебуреков, которые оказались очень сочными и вкусными. Володя стал рассказывать, как в детстве, когда ему было пятнадцать лет, пьяные парни затащили его на деревенскую свадьбу и напоили самогоном, как ему было потом скверно — мать еле отходила.

— Есть такие дураки, — с неодобрением сказала Лидочка.

— К сожалению, есть, но лично я этим оболтусам очень благодарен за науку. Они у меня на всю жизнь отбили охоту к спиртному.

…Что-то муж никогда ничего такого о себе не рассказывал. Он вообще ничего не говорил о своем детстве, словно никогда не был ребенком.

— …Но откровенно говоря, у меня плохая наследственность, — сказал вдруг Володя.

— Как так?

— Да так. У меня был родной брат-алкоголик. Умер четыре года назад.

Он стал рассказывать о брате, и Лидочка внимательно его слушала. Звали брата Юрием. Он с детских лет страдал хронической болезнью печени. При таком заболевании пить, естественно, нельзя, и брат до двадцати лет действительно не брал в рот спиртного. А потом, как Володю в детстве, легкомысленные друзья угостили его вином, и произошла катастрофа. У Юрия вспыхнула страсть к спиртному. Он стал попивать, а потом и вовсе запил. Много раз после пьянок его отвозили в тяжелом состоянии в больницу, уговаривали, пытались даже лечить — ничего не помогало. Подержится немного и снова начинает пьянствовать. Так и слег.

— Хотите, покажу фотографию? — сказал Володя, как-то странно посмотрев на Лидочку. Он покопался в кармане и вынул оттуда небольшую фотографию.

— Это он на паспорт снимался, еще до запоя.

Лидочка взяла протянутую фотографию и ничего не поняла.

— Так это же вы?

С фотографии на нее смотрело юное, очень красивое и немножко печальное Володино лицо.

— Нет, это мой брат.

У Лидочки перехватило дыхание. Несколько секунд; она как завороженная смотрела на фотографию, совершенно уже ничего не понимая. Сердце у нее часто и тревожно стучало. Она медленно положила фотографию на стол.

— Как похожи… Значит, вы были близнецы?

— Да, так называемые однояйцевые близнецы. У нас с ним все до капли совпадало: внешность, вкусы, привычки. Только я слегка прихрамывал от травмы, полученной в детстве. Нас знакомые только так и различали.

Он спрятал фотографию и сказал со вздохом:

— Ужасно не повезло Юре. Была редчайшая, уникальная возможность спасти его.

— Какая возможность?

Володя долго сидел задумавшись, потом сказал:

— Гончаров хотел ему новую печень пересадить, да сроки не сошлись. Он и пил-то отчасти потому, что думал, что долго не проживет с такой печенью. Все одно, мол, помирать.

Он опять помолчал, глядя сквозь Лидочку отрешенным взглядом.

— Удивительные дела происходят иногда на белом свете, но люди ничего о них не знают. Если мы познакомимся с вами поближе, расскажу вам кое-что интересное.

Лидочка догадалась, что история с братом имеет какое-то отношение к ее мужу, но выспрашивать подробности не решилась. Может быть, стоило прямо сказать Володе, кто у нее муж? Лидочка поколебалась немного и не сказала. Не хватило духу.

Они опять ели чебуреки и пили сок, но Лидочка потеряла интерес к еде. Все эти таинственности основательно взбудоражили ее. Могла ли она даже помыслить, отправляясь в Москву, о том, что ждет ее здесь? Нет, они не шпионы — ни тот ни другой. Тут что-то совсем-совсем иное.

Поговорили о живописи, о том, что видели в Третьяковке, потом перешли на литературу и нашли много общего во вкусах. Лидочка пожаловалась, что молодежь совсем не читает классику. За дрянными детективами — очередь, а Пушкин новехонький стоит — академическое издание, и в то же время в магазине классику купить невозможно — стали вдруг престижными домашние библиотеки. Ничего не понятно.

— Почему же? Понять можно, — сказал Володя. — Люди подчас тратят бешеную энергию, чтобы обзавестись внешними признаками личности, самоутвердиться, и мало заботятся о накоплении духовных богатств — они же не видны.

— Да, да, — кивала, соглашаясь, Лидочка.

Она опять вспомнила своего мужа, который утверждал, что человек должен заниматься конкретной, практической деятельностью, производить материальные ценности, а не заниматься самокопанием. Даже ей, своей жене, он не раз советовал бросить библиотеку и перейти к нему на завод, хотя бы в отдел технической информации, если уж она так любит бумажную работу. Нет, они совершенно разные люди…

— Тем не менее посидеть вот так в кафе приятно, а?

— Приятно, — улыбнувшись, согласилась Лидочка.

Они пробыли в кафе до закрытия, отдохнули и наговорились. Потом шли по какому-то бульвару среди покрытых снегом деревьев и очутились на улице Горького недалеко от гостиницы «Центральная». Лидочка прочла табличку на углу: «Страстной бульвар». «Какое чудесное название!» — подумала она. В Григорьевске почти и не осталось улиц со старыми названиями. Все попереименовали.

Тихо падали редкие снежинки, переливаясь в свете уличных фонарей. Далеко впереди над Красной площадью горело желтое зарево. Они обогнули заваленный снегом памятник Юрию Долгорукому и остановились в черной тени у скверика.

— Спасибо, дальше я сама дойду, — сказала Лидочка, протягивая Володе руку. — А то вам еще добираться.

Володя взял ее руку в перчатке и прижал к губам. Они смотрели друг другу в глаза, молчали и улыбались. И промелькнула у обоих одна и та же искусительная мысль, и почувствовала Лидочка короткое движение с его стороны и инстинктивно отстранилась.

Володя все еще держал ее руку, и тогда она, улыбнувшись, нажала ему пальцем на нос и высвободила руку.

— До завтра, — сказала она, сделав два раза ладошкой.

— До завтра.

Он сунул руки в карманы и, повернувшись, пошел широким мужским шагом, чуть заметно прихрамывая.

«Почему они оба хромают?» — думала Лидочка, глядя ему вслед. Смутное, дурное подозрение зародилось в ее душе, вызвав вспышку неосознанного, почти мистического страха, но тут же исчезло, не оформившись в конкретную мысль.

Придя в номер, Лидочка переоделась в халат и со вздохом села за телефон. Нужно было звонить мужу, а звонить ужасно не хотелось. Наконец Лидочка набралась смелости и сняла трубку.

Знакомый ровный голос в трубке сказал:

— Главный инженер Колесников слушает.

Вот он, весь тут! Даже дома он «главный».

— Здравствуй, Владимир, это я, — стараясь оставаться спокойной, заговорила Лидочка.

— Наконец-то. Спасибо, что вспомнила.

— Понимаешь, первый день, столько впечатлений, — начала привычно оправдываться Лидочка.

— Понимаю. Пробегала по магазинам и забыла о договоренности. А может быть, это КТО-ТО помог тебе забыть?

Последнюю фразу Владимир Сергеевич произнес достаточно многозначительным тоном для того, чтобы у Лидочки сразу запылали щеки. Она запнулась, боясь, что если опять начнет оправдываться, то муж все поймет. Сколько раз за последнее время он пытал ее подобными вопросами! И каждый раз она приходила в полную растерянность, испытывая чувство стыда и унижения.

— Что же ты молчишь? Или я угадал?

Лидочка вдруг рассердилась на себя. Ну что она так перед ним трясется? В конце концов, она была не с кем-нибудь, а с его двойником, только человеком в тысячу раз лучшим, чем он.

— Да, угадал, — сказала она решительно.

— Ты это серьезно? — с ноткой удивления, однако без малейшей растерянности спросил Владимир Сергеевич.

— Серьезно.

— Интересно бы в таком случае узнать, кто он.

Лидочка молчала, не зная, что отвечать.

— Я жду ответа, Лидия.

Лидочка опять ничего не сказала.

— Ты, вероятно, пошутила, Лидия, — сделал уступку Владимир Сергеевич.

Лидочка медленно опустила руку с трубкой… Вот и все. Пусть думает, что хочет, а изворачиваться и врать она не намерена. Все равно эта история так просто не кончится, и выяснения отношений не избежать. И даже если с московским Колесниковым ничего не получится, она все равно уйдет от мужа, потому что с таким человеком она сама скоро превратится в говорящую куклу.

Лидочка долго смотрела в окно на заснеженные крыши Петровки… Владимир Сергеевич, его московский двойник, покойный брат-алкоголик, хромота обоих, которой не было у брата, сибирский институт, где работали двойники, — нет, связать все эти факты воедино Лидочка при ее вовсе не блестящих логических способностях никак не могла, да теперь и не хотела уже. Нет ничего тайного, что не стало бы явным, так зачем же торопить события?

…В трубке раздавались частые гудки. Лидочка положила трубку и стала разбирать постель.

 

Глава 4

Неожиданный поворот событий.

Двое Колесниковых

Последующие дни принесли Лидочке много новых и радостных впечатлений. С девяти до трех она исправно слушала доклады в конференц-зале Ленинской библиотеки, а после трех ее встречал у центрального входа Володя, они вместе обедали и не расставались уже до вечера. Свободное время у Володи было, так как незадолго до приезда Лидочки он взял очередной отпуск, а на вечернем занятия еще не начались. Все эти дни они ходили и ездили по Москве, которую Володя хорошо изучил за четыре года. Побывали еще в нескольких музеях, в Зарядье, Кремле, съездили на Новодевичье кладбище. Один раз попали в театр на Малой Бронной, находившийся неподалеку от Лидочкиной гостиницы, а в другой раз им довезло, и они купили билеты в ЦДЛ на вечер поэзии.

За это время Лидочка узнала некоторые подробности из московской жизни Володи, касавшиеся той истории с автоматическим цехом. Как и тогда, в день знакомства, Володя не собирался особенно о ней распространяться, считая ее неинтересной для Лидочки. Но Лидочка, движимая отнюдь не пустым любопытством, сумела разговорить его. И вот что узнала.

Уволившись из института и переехав в Москву, Володя не сдал позиций. Наоборот, неудача только пробудила в нем дух сопротивления. Цех планировали строить в будущей пятилетке, то есть через четыре года, так что не все было потеряно. Знающие люди, с которыми он познакомился в Москве, посоветовали ему обратиться в редакцию весьма авторитетного научного журнала «Природа и технология», занимавшегося как раз подобными конфликтами. Публикация в таком журнале, объяснили ему, почти наверняка означала бы, что строительство будет заморожено или вообще закрыто, так как к экологическим проблемам в «верхах» сейчас относятся серьезно.

Месяца два Володя сидел над статьей о Лебяжьем, подобрал материалы по проекту, переписку, вырезки из местной газеты и отнес все в редакцию. Там его очень внимательно выслушали, обещали безусловную помощь и взяли материалы, сказав, что отдадут их на рецензию кому-нибудь из известных ученых. Еще через два месяца Володя получил рецензию. Ее автор, действительно известный ученый-биолог, похвалил Володю за инициативу, сказал, что дело важное, государственное, но опубликовать его статью пока нельзя. Нужны обстоятельные, научно выверенные исследования, убедительно показывающие, какой вред озеру может причинить цех. Договорились с редакцией, что, как только Володя представит новые материалы с учетом замечаний рецензента, статья будет опубликована. Договорились даже, что редакция будет ходатайствовать перед соответствующими научными организациями, чтобы Володе оказали практическую помощь.

Помощь московских организаций, однако, не понадобилась. Володя связался письменно со своими знакомыми из филиала института микробиологии города, где раньше жил, написал им обо всем и также встретил понимание и поддержку. Было решено, что они подготовят ему всю экспериментальную часть, а он сделает текстовую. Этим и занимался Володя все свободное время, и, надо сказать, с большим увлечением, потому что работа много дала ему как будущему биологу. Пригодились тут и его инженерские знания, математическая подготовка… Постепенно скромные вначале «Возражения к проекту АЦ 1666» (так называлась его работа) разбухли, превратившись в целый научный труд. Теперь ему оставалось сделать кое-какие поправки и отнести материалы в редакцию…

Нет, ничего подобного и ожидать невозможно было бы от Владимира Сергеевича! Муж признавал серьезным, достойным траты времени делом только то, что официально одобрено высшими инстанциями. Всякого рода иную деятельность он считал анархией, вредящей экономическим интересам государства, не отличая при этом заурядных мошенников от бескорыстных энтузиастов…

Чем больше Лидочка узнавала Володю, тем больше убеждалась, что они с мужем совершенно разные люди. Имелись у них какие-то общие положительные черты второго порядка аккуратность, организованность, равнодушие к спиртному, но во всем остальном они разнились так сильно, что Лидочка вскоре перестала ощущать, что общается с двойником мужа. Он стал ей казаться просто другим человеком. Пожалуй, они были антиподы — все, что представляло интерес для григорьевского Колесникова, было безразлично московскому, и наоборот. Это бросалось в глаза во всем, начиная с высоких материй (у мужа под ними разумелись бесконечные разговоры о собственном совершенстве и убожестве других), кончая делами сугубо житейскими, например отношением к деньгам. Тут разница особенно бросалась в глаза. Московский Колесников не то чтобы презирал деньги или, наоборот, любил, — он не замечал их и не считал, как не считают куски сахара в сахарнице. И он, конечно, был очень щедр. Лидочка боялась лишний раз подойти к киоску на улице, потому что Володя, чуть что, лез в карман за деньгами. В то же время его никак нельзя было назвать мотом, потому что на себя, как заметила Лидочка, он тратил совсем немного. Он бы, наверное, рассмеялся, узнав, до каких тонкостей в деле учета домашней копейки доходил Владимир Сергеевич, считавший деньги самым великим изобретением на земле. И грустно и смешно было наблюдать, как взрослый человек, прекрасно обеспеченный и привыкший экономить время, долго и нудно перетряхивает записи, пытаясь обнаружить, куда делись недостающие до баланса десять копеек.

Составление еженедельных финансовых балансов было, пожалуй, единственным увлечением мужа. Он мог провести за подобным занятием и вечер и два, как любитель пасьянса за картами, а если Лидочка пыталась отвлечь его от бессмысленной работы, муж назидательно говорил:

— Дело не в десяти копейках, Лидия, а в принципе. Всякий нормальный человек должен уметь составлять финансовый баланс своих личных затрат, иначе мы попадем во власть хаоса. Не зря же придумана поговорка «Деньги счет любят».

Спорить с ним было бесполезно. Вряд ли нашелся бы на земле человек, который сумел бы переубедить его…

Наступила суббота, день, свободный от занятий. Субботу и воскресенье организаторы семинара отвели для экскурсий. В этот день с утра Лидочка и Володя поехали в Загорск на экскурсионном автобусе, выделенном для участников семинара.

Белокаменные церкви с золотыми и голубыми куполами, ослепительная красота иконостаса Троицкого собора, рвущийся к небу шпиль монастырской колокольни, в котором Володя обнаружил сходство с многоступенчатой ракетой, синее морозное небо над заснеженным городком — все это очаровало и ошеломило их. Отбившись от своей группы, они ходили вдвоем по монастырю, смотрели, обмениваясь впечатлениями, или просто молчали. Пообедали в торговых рядах бараниной в глиняных горшочках и выпили из любопытства немного монастырского меда, изготовленного по старинному рецепту. Эта поездка как-то сразу и сильно сблизила их. Когда они ехали назад на автобусе, Лидочка, уставшая за день, положила голову на плечо Володе и закрыла глаза. Он обнял ее за плечи и, поцеловав тихонько в волосы, сказал:

— Вчера мой хозяин уехал в деревню к матери. Я теперь один в квартире.

— Ага, — улыбнулась Лидочка, не открывая глаз.

«Сегодня же надо ему обо всем рассказать», — подумала она сквозь сонную дрему.

…Воскресное утро застало Лидочку у кухонной плиты в квартире, где Володя снимал комнату. Лидочка готовила к завтраку пятиминутный торт из яиц с мукой, а Володя сидел в своей комнате за пишущей машинкой, делал срочную работу.

Состояние у нее было в это утро томительно-неопределенное, как у робкого пациента, который уже решился на операцию, но в последний момент передумал. Вчера она так и не сказала Володе, кто у нее муж, как намеревалась. Сначала, естественно, было не до того, потом они сидели, обнявшись, на диване и смотрели передачу «В мире животных». А потом Володя обнаружил в утренней почте письмо из редакции «Природы и технологии», которое сразу не заметил. В нем сообщалось, что через две недели состоится расширенный редсовет с участием ученых, на котором будет разбираться и его вопрос, и чтобы он к этому времени подготовил окончательный вариант своей работы. Эта новость очень взволновала и обрадовала Володю, и остальное время он просидел над «Возражениями», что-то там доделывая и допечатывая…

Лидочка торопилась поскорее приготовить завтрак, чтобы начать наконец разговор о муже, откладывать который она уже больше не могла. Володя, правда, из деликатности вопросов о нем не задавал, но… сколько можно тянуть? Лидочка очень волновалась…

Резкий, как укол, звонок раздался в прихожей. Лидочка остановилась перед входной дверью, прижимая к груди тарелку с тортом, и повернула свободной рукой щеколду. Дверь медленно отворилась, и… тарелка с тортом выпала из рук Лидочки и, ударившись о пол, разлетелась на куски. Лидочка, побледнев, отступила. В дверях стоял… Владимир Сергеевич, ее муж.

Секунду или две они молча смотрели друг на друга — Лидочка со страхом и стыдом. Владимир Сергеевич — строго, серьезно, без всякого удивления.

— Здравствуй, Лидия, — сказал он, тщательно вытирая ноги о половик. Как я и предполагал, ты здесь. ОН, надеюсь, дома?

— Дома, — проронила Лидочка, глядя, как загипнотизированная, на мужа.

Не выдержав его сурово-неподвижного взгляда, она повернулась и быстро вошла в комнату.

— Кто там в такую рань? — спросил Володя, не отрываясь от машинки.

— Муж пришел, — упавшим голосом сказала Лидочка, без сил опускаясь на диван.

— Муж? Это интересно.

Володя повернулся на стуле. Лицо его не выражало ничего, кроме спокойного любопытства.

Вошел Владимир Сергеевич, держа в ладонях полуразвалившийся торт. Лидочка со страхом смотрела на обоих мужчин. Что сейчас будет? Ссора, драка? Боже мой, как они похожи! Одно лицо, одна стать, только муж как будто помоложе — щеки свежие, гладкие, без впадин, как у Володи, и глаза неподвижные, как у манекена.

Лидочка напрасно трусила. Не только драки, даже ссоры не произошло.

— Твоя любовница уронила пирог, — с достоинством сказал Владимир Сергеевич, выкладывая дымящиеся куски торта на тумбочку у двери. Он аккуратно стряхнул крошки с ладоней и вытер их носовым платком.

— Когда человек в подобной ситуации роняет предметы, это верный признак того, что у него нечиста совесть, — нравоучительно заметил он, глядя искоса на онемевшую от страха Лидочку.

Володя с какой-то болезненной гримасой, словно у него вдруг заныл зуб, смотрел на двойника, а тот на него. Прошло несколько томительных секунд, в течение которых Лидочка сидела в состоянии, близком к обмороку.

— Вот это сюрприз! — сказал наконец Володя и с нервным смешком крутнул головой. — Встреча на далеком меридиане…

— Это уж как тебе угодно будет называть.

— Да как ни назови, встреча более чем неожиданная… Ну, проходи, садись, — он указал рукой на свободный стул. — Может быть, кофе сварить?

— Ты прекрасно знаешь, что я не употребляю возбуждающих напитков, строго сказал Владимир Сергеевич. — Кроме того, я пришел сюда по серьезному делу, и у меня нет лишнего времени.

— Ну да, совсем забыл, ты же эталон организованности. Лидочка вскользь говорила.

Он вдруг вскочил и быстрым шагом вышел из комнаты, бросив на ходу гостю: «Подожди минутку». Лидочка услышала, как он набирает в коридоре номер телефона, что-то негромко говорит. «Другу своему звонит», догадалась она по обрывкам фраз. Владимир Сергеевич шевельнулся в сторону Лидочки, собираясь что-то сказать, но та отвернулась от него. Ей было ужасно стыдно.

…Володя снова уселся на стул и сложил на груди руки, устраиваясь поудобнее.

— Значит, Лидочка твоя жена… Вон какие дела! Да ты садись, не стесняйся.

— Я никогда ничего не стесняюсь, — сухо отвечал Владимир Сергеевич, продолжая стоять. — Что же касается Лидии, то она действительно моя жена, хотя, как я догадываюсь, она скрыла от тебя этот факт.

— Бедная женщина… А я смотрю, что это она все недоговаривает? Про Белгород сочинила. А тут, оказывается, вон что! Как же ты узнал, что она здесь?

— Очень просто. Она сообщила мне по телефону, что с кем-то тут познакомилась. Я решил съездить на выходные дни разобраться и узнал в гостинице «Центральная», что этой ночью она там не ночевала. Гардеробщик внизу сообщил мне, что к ней два или три раза приходил некий симпатичный мужчина, чрезвычайно на меня похожий. Нетрудно было сообразить, кто этот мужчина и; где сейчас может находиться моя жена. Получить твой адрес в справочном бюро уже не составило труда.

Володя засмеялся.

— Что делается! Мало того, что ты ухитрился стать мужем, ты к тому же еще и ревнивый муж!

— Не пойму, что тут смешного? — хмурясь, сказал Владимир Сергеевич. Нарушены порядок и норма. Я главный инженер солидного предприятия, на меня смотрят сотни люден, среди которых имеется достаточно завистников, готовых навредить мне при всяком удобном случае. Можно вообразить, как они обрадуются, узнав, что жена мне изменяет. А такие вещи рано или поздно становятся известны…

Он откашлялся и принялся пространно объяснять, в какое сложное положение поставил его Володя, отбив у него жену. Лидочка сидела не шелохнувшись, слушая каждое его слово и реплики, которые изредка бросал Володя. В голове у нее царила полная сумятица. С кем она жила этот год? Кто в самом деле ее муж? Она уже давно поняла, что Владимир Сергеевич отличается от других людей не только своим доведенным до абсурда рационализмом, но чем-то более важным, но чем, понять не могла. Ей было плохо с ним и нравственно и физически, и все тут. Все познается в сравнении. Теперь, когда оба Колесникова были рядом, она увидела не только внутреннюю разницу между ними, о которой уже знала, но и чисто внешнюю. Они отличались друг от друга, как отличается настоящий плод от искусно сделанного камуфляжа, как живая птица от чучела, выставленного в музее!

— Так зачем же ты приехал? — спросил Володя, вставая.

— Чтобы забрать свою законную супругу.

— Забрать? Прямо сразу? А может быть, для начала спросим ее мнение.

Он повернулся к Лидочке:

— Ты пойдешь с ним?

— Ни за что! — вырвалось у Лидочки.

Володя развел руками.

— Ничем не могу помочь. Лидочка не хочет к тебе возвращаться. Чем-то ты ей, видно, не угодил.

На строгом лице Владимира Сергеевича отразилось нечто похожее на недоумение.

— Лидия, что это значит? Неужели ты всерьез решила променять меня на этого человека?

— Да, — сказала Лидочка, смело встречая взгляд мужа. — Я люблю его.

— Ничего не понимаю. Не все ли тебе равно, кого любить? Мы с ним абсолютно похожи, но его ты знаешь всего неделю, а со мной прожила год.

— Любят не только за внешность, — сказала Лидочка.

— Согласен, — кивнул Владимир Сергеевич. — Но у меня есть много внутренних достоинств. Я талантлив, имею прекрасный характер, я занимаю твердое положение в обществе. У меня, наконец, большое будущее. Через два—три года меня переведут в министерство, а это означает общение с культурными людьми, приемы, поездки за границу и другие духовные блага, не говоря уже о благах материальных.

Лидочка промолчала, зная, что бесполезно вступать в спор с человеком, который не понимает элементарных вещей.

— Какие еще будут вопросы? — спросил Володя.

Владимир Сергеевич нахмурил брови.

— Вопрос один — ясный и конкретный. Я не могу обходиться без жены. Через месяц наш завод отмечает юбилей, будет официальная часть с банкетом. Как я появлюсь на банкете без жены? Пойдут сплетни, толки, пересуды.

Володя шумно вздохнул и долго смотрел с выражением печали на стоявшего неподвижно двойника.

— Постарайся понять меня, тезка, ведь у тебя же отлично работают мозги, — заговорил он терпеливо-серьезным тоном. — Произошло недоразумение. Лидочка должна была встретить меня, а познакомилась с тобой. Мы с ней рождены друг для друга. Ты ей и понравился-то только потому, что похож на меня. Мы идеальная пара, понимаешь? А в тебе от меня только телесная оболочка. Ей трудно с тобой жить.

— Я понимаю, — сказал Владимир Сергеевич, все еще хмурясь. — Вы внутренне больше подходите друг к другу. Это называется психологической совместимостью. Но и ты тоже должен понять меня. Я познакомился с Лидией, женился на ней, а теперь в самый неподходящий момент ты ее переманиваешь.

— Да что она, знаменитый хоккеист, чтобы ее переманивать!

Владимир Сергеевич некоторое время молчал, размышляя.

— Хорошо, я согласен на компромисс. Сделайте мне точно такую, как Лидия, и мы разойдемся.

Володя подошел к Лидочке и, засмеявшись, обнял ее за плечи.

— Ну, ну, не смотри на него такими глазами. Я тебе потом все объясню.

Он повернулся к двойнику:

— К сожалению, этот вариант отпадает. По некоторым принципиальным соображениям Гончаров снял с себя божественные полномочия. Довольно одной ошибки. Да и зачем тебе именно Лидочка? Найдешь себе другую, которая оценит твои многочисленные достоинства.

Владимир Сергеевич расправил плечи и выпятил нижнюю губу, придавая лицу оскорбленное выражение.

— С какой стати я должен искать себе другую? В конце концов, я такой же человек, как и ты, даже лучше тебя. Да, гораздо лучше и полезнее для общества. Я ответственный работник, замечен в министерстве, мне не пристало изворачиваться и хитрить. Я тут навел о тебе во дворе справки и узнал, что ты работаешь чуть ли не дворником. Нечего сказать, докатился!

— И ты хочешь связать свою судьбу с этой подозрительной личностью? обратился он к Лидочке, глядя на нее с осуждением. — Опомнись, у тебя еще есть время подумать. Я взял два билета на завтра, мы поедем вместе, а с твоей заведующей я договорюсь, чтобы тебе разрешили прервать командировку.

— Я не поеду, — решительно сказала Лидочка.

— Подумай, прежде чем отвечать.

— Нет!

Владимир Сергеевич постоял, хмуро глядя на обоих, и сказал суровым тоном, словно произнося приговор:

— Все ясно. Можете продолжать свое порочное сожительство. Но имей в виду, Лидия, что развода ты не получишь.

— Ну и не надо, — сказала Лидочка.

— Все равно, я этого дола просто так не оставлю. Еще раз советую тебе серьезно обо всем подумать.

Он аккуратно надел шапку, поправил шарф и, повернувшись, вышел из комнаты. Хлопнула дверь, простучали шаги в коридоре, и стало тихо.

Некоторое время Лидочка и Володя сидели молча. Лидочка с тревогой смотрела на Володю, а тот сидел с задумчивым видом, опершись о колени прямыми руками.

— Я боюсь его, — сказала Лидочка, стараясь подавить нервную дрожь. — Я никогда не видела его таким, он обычно такой уравновешенный, голоса не повысит. И потом, я уже ничего не понимаю. Кто он? Робот?

Володя поднялся, походил немного по комнате, продолжая размышлять. Потом сел на диван рядом с Лидочкой и ласково потрепал ее по щеке.

— Не нервничай. Ничего он нам с тобой не сделает. Забудь обо всем, что он здесь говорил. А насчет робота ты почти угадала, только он неизмеримо сложнее любого робота. Он гомункулус, человек из пробирки.

— Кто-о? — сказала Лидочка.

 

Глава 5

История гомункулуса Колесникова

Слово было сказано — холодное и скользкое, как черняк. Лидочка почти физически ощутила, как оно вползло ей в самую душу и уютно там устроилось, вызвав смешанное чувство страха и брезгливости.

— Кто? — механически повторила она.

— Гомункулус, искусственный человек.

— Не может быть, Володя, — ошеломленно покачала головой Лидочка. Сделать искусственного человека не: возможно!

Она все еще надеялась, что неправильно поняла Володю, что он вкладывает какой-то иной смысл в слова «гомункулус» и «искусственный».

— Правильно. Невозможно искусственным путем создать полноценного человека, а урода можно. Мой двойник — урод.

— И в чем же… его уродство?

— Он лишен способности чувствовать.

— Я это знаю, — сказала, кивая, Лидочка. — Он крайне бесчувственный человек, даже детей не любит. Но такие люди бывают.

— Тут не совсем то, Лидочка, — принялся объяснять Володя. — Тут надо понимать буквально. Плоть, из которой состоит тело моего двойника, принципиально лишена способности чувствовать. Вернее сказать, все физиологические реакции, сопутствующие ощущению, у него есть, а само ощущение, чувство, как индивидуальное психическое переживание, полностью отсутствует. Он не знает, что такое боль, наслаждение, любовь, страх, как слепорожденный не знает, что такое цвета. Он в миллион раз совершеннее любого самого сложного современного робота и в то же время примитивнее растения, потому что растения, как и все живое, обладают способностью чувствовать.

— Какой ужас! — пролепетала Лидочка. — Значит, он несчастный человек, инвалид, а я…

— Ни в коем случае! В этом мы с Гончаровым давно разобрались. Несчастным можно считать лишь того, кто сознает свою ущербность. А он, наоборот, считает себя самым совершенным человеком, а всех остальных уродами.

— Вообще-то правильно, — согласилась, подумав, Лидочка. — Он действительно добрых и чувствительных людей считает уродами. Говорит, что они естественные отходы развития и что будущее за такими личностями, как он.

— Вот видишь! Это тяжелая ошибка, что он появился на свет, но мы тут не совсем виноваты. Нужда заставила. Помнишь, я говорил тебе о Юрии?

В этот момент в прихожей снова зазвенел звонок.

— Гончаров, — сказал Володя, вставая.

…Вошли Володя и его друг-хирург. Гончаров был в расстегнутом пальто, без шарфа и вид имел слегка взъерошенный. Видно, Володя поднял его с постели своим телефонным звонком, и он очень торопился. Он поздоровался с Лидочкой, как со старой знакомой, совсем не удивившись, что она здесь, и сел на стул.

— Значит, не успел?

— Не успели, Дмитрий Александрович, только что ушел, — сказал Володя.

— Жаль… Хотелось бы увидеть. А где он остановился, не спросили?

— Не догадался спросить. У нас тут разговор на повышенных тонах вышел. Он ведь за Лидочкой приехал. Она его жена, представьте себе.

— Понятно, — сказал Гончаров, опять не удивившись. — И сколько же вы с ним прожили? — спросил он Лидочку.

— Год, — сказала Лидочка.

Гончаров сочувственно помычал, качая головой.

— Угораздило вас… Приношу вам свои извинения, Лидия Ивановна, это целиком моя вина. Никак не мог предположить, что он вздумает жениться.

— А я не жалею, — сказала Лидочка. — Зато мы с Володей познакомились.

— Да уж, пожалуй, единственное оправдание этому уникальному эксперименту. Вы теперь представляете для нас ценнейший источник информации, если только этично употреблять это понятие применительно к такому случаю.

— Я вам все расскажу, — пообещала Лидочка, — только сначала вы мне о нем расскажите, а то я ничего не знаю.

— Потерпи немного, сейчас все узнаешь, — сказал Володя. — Я пойду кофе поставлю.

Через пять минут они сидели втроем за столом, пили кофе, и мужчины, дополняя друг друга, рассказывали Лидочке удивительную историю о высокоразвитой допотопной цивилизации, несчастном Юрии Колесникове, которого пытался спасти хирург Гончаров, о том, к какому необыкновенному средству он прибег и как в результате появился гомункулус…

— Жил на белом свете один врач-хирург… — так начал свой рассказ Гончаров. — Он много оперировал, а в свободное время занимался проблемами трансплантации, то есть пересадки органов. Он был кандидатом наук и имел свою лабораторию при институте, в которой проводил опыты на животных. Результаты этих опытов он опубликовал в отдельной работе, имевшей определенный успех у специалистов.

— Блестящая была работа, — сказал в этом месте Володя, — ее перевели на несколько иностранных языков.

— Да, работа была неплохая, — согласился Гончаров, — но центральной проблемы она все же не решала.

Гончаров имел в виду проблему тканевой несовместимости, с которой знаком в наше время каждый. Все знают об опытах по пересадке человеческого сердца, проводимых за рубежом. Дмитрий Александрович относился к таким опытам отрицательно, считая безнравственным давать приговоренным, по сути, к смерти людям ложную надежду. Как известно, больные с пересаженными сердцами долго не живут, да и живут ли? Скорее мучаются… Поэтому сам Гончаров экспериментировал только на животных. Дела у него шли успешно, но решить до конца проклятую проблему он все же не мог. Животные с чужими легкими, почками, сердцами жили дольше, чем люди, но потом все-таки умирали.

Как-то на одной врачебной конференции Гончаров услышал сообщение о сделанной за рубежом уникальной операции по пересадке сердца, которая закончилась полным успехом. Два однояйцевых близнеца (так называют близнецов, выросших из одной оплодотворенной клетки) попали в автомобильную катастрофу. Одному размозжило голову, другой получил травму сердца. Первый умер сразу, второго еще можно было спасти. Врач, недолго сомневаясь, пересадил ему сердце брата. Сердце прижилось, как свое. Пострадавший полностью выздоровел.

Сообщение вызвало огромный интерес у собравшихся. Стали говорить о проблеме взаимозаменяемости, о создании в будущем банка для хранения органов, взятых у только что умерших, об искусственных органах, которые когда-нибудь, в отдаленном будущем, научатся выращивать.

Больше всех новость взволновала Гончарова, и вот почему.

Тут начиналась область, далекая от медицины, история погибшей цивилизации, над которой последнее время размышлял Гончаров. Дело получилось такое. За год до этой конференции Гончаров в качестве члена жилищного кооператива принимал участие в работах по сносу старых домов и обнаружил в одном из подвалов сундук, набитый разным хламом. На дне сундука лежала перевязанная крест-накрест рукопись. Судя по внешнему виду и старой орфографии, ей было не меньше ста лет. С трудом разбирая мелкий, убористый почерк, Гончаров прочел на выбор несколько страниц. Это был какой-то исторический труд. Речь шла о некоем народе, якобы обитавшем в районе Памира двадцать тысяч лет назад и впоследствии бесследно исчезнувшем. Неизвестный автор (рукопись была без начала и конца) называл этих людей палеопамирцами и утверждал, что они обладали совершенно невероятными знаниями, полученными ими чуть ли не от пришельцев из космоса. Рукопись заинтересовала Гончарова, и он забрал ее, хотя и не принял всерьез, сочтя написанное фантазиями какого-нибудь выжившего из ума чудака.

Последующие месяцы Гончаров время от времени читал рукопись. Многих листов не хватало, текст был местами сильно почеркан, но главное Гончаров усвоил. Согласно авторской версии палеопамирцы были не просто народом, а развитой локальной цивилизацией нетехнологического типа, достигшей больших успехов во многих областях знаний. И вот, самое главное, автор рукописи утверждал, что они умели делать искусственные биологические копии живых людей. Заключительную часть рукописи занимало описание устройства для копирования, содержавшее много математических формул. Высказывалось предположение, что копии сыграли фатальную роль в судьбе палеопамирцев, приведя к гибели цивилизации. В одном месте автор утверждал, что сведения добыты им из книг знаменитой Александрийской библиотеки — величайшего книгохранилища древности, сожженного в седьмом веке нашей эры по приказу калифа Омара. Якобы некоторые из них каким-то чудом сохранились и попали в его руки, а он лишь сделал перевод с древнего языка. Не зная, кто автор рукописи, Гончаров все не решался принять ее всерьез. Многие рассуждения о социальном строе палеопамирцев грешили наивностью, очень смущала версия о космических пришельпах, а иного объяснения их высоким познаниям не находилось; были и другие сомнительные моменты.

И вот на конференции, где говорилось о случае с близнецами, Гончарова осенило. А что, если все правда? Были палеопамирцы, умевшие делать биологические копии, которые служили своего рода комплектами запчастей для живых оригиналов. В случае опасного заболевания того или иного органа у человека этот орган можно было смело брать у копии и пересаживать оригиналу, не боясь реакции отторжения.

Гончаров основательно засел за рукопись и после долгих трудов усвоил главную идею устройства. Это была специально оборудованная ванна, работавшая по принципу объемного копирования. Копируемый объект помещался в ванну, внутри нее создавалось особого рода поле, чувствительное к живому веществу, которое «запоминало» расположение всех молекул ткани. Возникала такая пространственная матрица, невидимая объемная копия тела, которая потом заполнялась веществом с помощью специальной системы воспроизведения. Таким образом, в отличие от природного способа роста, основанного на постепенном развертывании информации, содержащейся в зародыше, ванна механически целиком копировала тело.

…Гончаров решил во что бы то ни стало изготовить опытный образец ванны, но разобраться в тонкостях устройства, а тем более разработать чертежи он, конечно, не мог. Нужен был помощник — способный конструктор, знающий математику. И он нашелся. Как нетрудно догадаться, это был Володя. Гончаров познакомился с ним на дискуссии в клубе «Нитрона», посвященной проблеме: «Могут ли машины мыслить?». Володя тогда выступал его оппонентом, но тем не менее они понравились друг другу и стали поддерживать знакомство. Спустя некоторое время Гончаров посвятил своего нового товарища в тайну рукописи, и тот с радостью согласился помочь ему. Все было оформлено вполне официально. Гончаров включил в план научно-исследовательской работы института тему «Способ сверхдлительной консервации человеческих органов» и получил под нее средства. Тут не было никакого обмана. Ванна могла работать в нескольких режимах, в том числе и в режиме консервации. Володя взялся разработать чертежи, Гончаров и еще один его сотрудник, человек, умевший держать язык за зубами, занялись биохимической стороной проблемы. На создание установки ушло три года. Гончарову пришлось поездить по разным заводам, платить из собственного кармана, проталкивать, используя иногда даже свой авторитет хирурга, суетиться и так далее…

Так или иначе, но опытная модель была создана. Что же произошло дальше? Гончаров разработал обширный план экспериментов, рассчитанный на несколько лет, намереваясь обстоятельно испытать установку. Но тут, как это часто случается в жизни, вмешались внешние обстоятельства, резко ускорившие течение событий.

Володя получил из Сызрани письмо от жены брата с печальным известием, что Юрий находится в больнице в тяжелом состоянии. У него сильно нарушены функции печени из-за хронической болезни и злоупотребления алкоголем, и врачи говорят, что надежд на выздоровление очень мало.

Письмо ужасно расстроило Володю. Он не сразу сообразил, что следует делать, а когда сообразил, пошел к Гончарову. Нужно ли говорить, что тот понял его с полуслова. Посовещавшись, они решили плюнуть на программу экспериментов и попробовать изготовить биологическую копию Володи. Вдруг получится? Тогда Юрий спасен! Гончаров удалит у копии печень и пересадит ему.

Сызранские врачи хорошо знали Гончарова и поэтому охотно согласились на перевод больного Юрия Колесникова в клинику мединститута, в которой работал Гончаров. Было сказано, что ему сделают пересадку печени по методу хирурга Гончарова.

…Юрия Колесникова доставили на самолете санавиации и поместили в отдельную палату, установив над ним постоянное наблюдение. Возникла трудность с исходным материалом для копии. Нужно было приготовить суспензию, содержавшую все химические элементы и вещества, которые входят в состав человеческого организма. Гончаров нашел оригинальное решение проблемы — попросил в морге так называемый невостребованный труп, представлявший готовый комплект основных веществ, к которым оставалось добавить совсем немного. Конечно, с точки зрения этики такое решение выглядело несколько сомнительным, но ведь речь шла о спасении человеческой жизни. Кроме того, Гончаров здраво рассудил, что после удаления печени копию можно отвезти в морг и похоронить общим порядком.

Так и поступили. Гончаров для верности взял у Володи несколько образцов тканей его тела и вытяжку из спинного мозга и, поместив их в ванну с суспензией, включил установку…

И вот тут-то и произошло трагическое недоразумение, о котором Володя уже говорил Лидочке. Оказалось, что синтезирование копии идет очень медленно, значительно медленнее, чем рассчитывали Гончаров и Володя.

…Копия была готова только через семь месяцев, но к этому времени свершилось непоправимое — Юрий Колесников скончался, не дожив месяца до планируемой операции. Так появился двойник.

Друзья даже представить себе не могли, сколько хлопот он им доставит. Сначала все казалось простым. Гончаров проведет с копией некоторые опыты, возьмет анализы, пробы тканей и сдаст назад в морг. Так он и поступил. Первые же исследования дали интересный результат: оказалось, что тело двойника синтезировано из искусственных биологических молекул. Элементы ткани состояли из так называемых симметричных форм.

— Надо бы объяснить ей, что это такое, — сказал тут Володя Гончарову.

Он поднес к зеркалу руку с часами.

— Видишь, там за стеклом зеркальные часы? Они ходят тоже. Так и должно быть. Если часовой механизм изготовить в зеркальном отображении, то он все равно обязан работать. Действует один из фундаментальных законов природы — закон симметрии, которому подчиняется вся мертвая материя. Молекулы, из которых состоит живой организм, это сложные пространственные конструкции. Например, молекулы ДНК похожи на спиральки. Они бывают правые и левые, и согласно теории вероятности в организме их должно быть приблизительно поровну. Но жизнь нарушает закон симметрии. Действует принцип хиральной чистоты, согласно которому живая ткань состоит из форм только одного вида. Например, аминокислоты бывают только левые, а сахара только правые, словно какая-то сила специально отбирает их. А вот искусственные образования содержат одинаковое количество и правых и левых форм. Значит, двойник — искусственное существо, своего рода биологический механизм.

…Естественно, у Гончарова появилась мысль попробовать запустить этот механизм, чтобы проверить, как работают его органы.

Он подключил его легкие к системе искусственного дыхания, и действительно, все органы работали нормально. Сердце билось, легкие вдыхали и выдыхали воздух, в крови шли окислительные процессы. Финал опыта был столь неожиданным, что Гончаров сначала глазам своим не поверил. Он отключил систему, а грудь двойника продолжала вздыматься и опускаться! Гончаров пощупал пульс. Полный! Шестьдесят ударов в минуту! Через некоторое время двойник открыл глаза…

Он пролежал так около суток, открывая и закрывая глаза, как кукла, и Гончаров уже решил, что перед ним действительно биологический механизм, лишенный сознания. Такие случаи известны в клинической практике, когда человек умирает как личность в результате необратимых изменений в коре головного мозга, а тело продолжает жить. Не тут-то было! Древний метод биокопирования преподнес новые, удивительные сюрпризы. У двойника появились признаки чего-то похожего на сознание. Он пытался вставать, ходить, произносил бессвязные монологи, в которых попадались слова и фразы, употреблявшиеся Володей. Через некоторое время он говорил уже почти нормально, и тут обнаружилось, что скопировано не только тело, но и частично интеллект оригинала. К нему перешли почти все профессиональные знания и логические способности Володи, и в то же время полностью отсутствовала память эмоциональная, память чувств. Он знал имена и фамилии Володиных родственников и знакомых, помнил некоторые эпизоды из его жизни, но совершенно не мог выразить своего отношения к ним. На вопрос: «Кто вы?» — он отвечал: «Колесников Владимир Сергеевич, инженер-конструктор». Причем произносил это ровным безэмоциональным тоном, словно говорил о ком-то другом, а не о себе.

Дальше — больше. Оказалось, что двойник не чувствует боли. При уколе зрачки у него не расширялись. Это было важное открытие. Дальнейшие эксперименты и специальные психологические тесты привели Гончарова к убеждению, что у двойника отсутствуют психические процессы. Он отворачивался от ватки, смоченной нашатырным спиртом, морщился, когда ему наступали на ногу, и даже исторгал звуки, похожие на смех, когда его щекотали. Можно сказать, что качественно он ничем не отличался от Чарси, которого Лидочка видела на выставке. Он был несравненно совершеннее Чарси и любого другого робота, но субъективно — то же самое. Это была лягушачья лапка, которая дергается на лабораторном столе от прикосновения электрической иглы.

— Лягушачья лапка… — сказала потрясенная Лидочка. — Подождите, а как же сознание? Где-то я читала, что сознание и способность чувствовать связаны.

— Верно, — подтвердил Гончаров, — Сознание порождено страданием, это сказал Достоевский. Не случайно ох сильного страдания наступает шок, и человек теряет сознание. Значит, у него что-то другое, какой-то суррогат сознания, возникший в бесчувственной плоти. Мы сами не знаем, к какому роду существ его можно отнести. В некотором смысле это демон, то есть существо, обладающее интеллектом, но лишенное способности чувствовать.

— Правильно! — воскликнула Лидочка. — Таня Коптелова тоже так говорила.

— Какая Таня Коптелова? — заинтересовались мужчины.

Лидочка рассказала. Таня Коптелова раньше работала на заводе «Металл» копировщицей, а потом перешла к ним в библиотеку. Ох и нахлебалась она горюшка из-за Владимира Сергеевича! У нее часто болела девочка, и в эти дни по договоренности со своей начальницей она брала работу на дом. А чтобы не было претензий, делала немножко больше нормы и лучше, чем другие копировщицы. Долгое время все шло хорошо, а потом об этом случайно узнал Владимир Сергеевич. Казалось бы, какое дело главному инженеру до простой копировщицы? Однако Владимир Сергеевич нашел время, вызвал к себе в кабинет Таню и ее начальницу и устроил им холодный разнос. «Если у вас болеет ребенок, положите его в больницу, а нарушать установленный порядок я никому не позволю». «Владимир Сергеевич, какая больница? — оправдывалась Таня. Да у меня душа будет не на месте». «Она дома даже лучше работает» — поддержала Таню начальница. «Что же, по-вашему, выходит, пусть все по домам работают?» — «Но это исключение!» «Никаких исключений быть не может», — сказал главный и велел объявить обеим по строгому выговору с лишением прогрессивки. Таня много рассказывала о Владимире Сергеевиче — какой он бездушный формалист, как безжалостен к людям и как не любят его на заводе. А один раз в сердцах сказала: «Это демон какой-то, а не человек!»

Сообщение Лидочки заинтересовало мужчин.

— Теперь понятно, почему он так быстро вылез в начальство, — сказал Володя.

— Непонятно только, какая сила им движет. У любого живого существа такой силой являются эмоции, а у него их нет.

— Да, это загадка, — согласился Володя.

— Расскажите еще что-нибудь, — попросил Гончаров Лидочку. — Как вы с ним познакомились, как жили?

Что тут было рассказывать?

— Уже была замужем за одним человеком, но он пил, ничего с ним не вышло. Три года с ним промучилась, и в конце концов разошлись. А потом с Владимиром Сергеевичем познакомилась — в библиотеку к ней зашел. По сравнению с первым мужем просто ангел. Серьезный, выдержанный, не пьет и внешне сразу понравился. Только через полгода поняла, после того как поженились, что совершила ошибку. Машина, а не человек! Первого мужа даже стала вспоминать. С тем хоть иногда поговорить можно было. А с Владимиром Сергеевичем все равно что со стеной разговаривать. Занят только собой и своими делами. С ней отношения чуть ли не официальные, как с подчиненной, даже хуже. Последнее время стал активно вмешиваться в ее внутреннюю жизнь. Все выспрашивает, во всем, в каждой мелочи требует отчета, разве что объяснительных записок писать не приходится. Когда уезжала в Москву, столько наговорил, столько глупых условий поставил, словно она блудливая кошка, которую выводить гулять можно только на веревочке.

А уж следит за собой, как прима-балерина. Чтобы ни морщиночки на лице, ни пылинки на костюме. Если каблук чуть скошен, ни за что не наденет ботинки. Голову только дорогими шампунями моет, массажируется специальными приборами. «Главный инженер должен быть образцом во всем» — так он говорит. Честное слово, иногда хотелось треснуть его скалкой по голове, только он какой-то страх внушал, не могла понять почему… Ах, да что я! спохватилась Лидочка. — Это я раньше на него сердилась, когда не знала, кто он, а теперь не сержусь.

— Я тоже на него в свое время сильно гневался, хотя и понимал, как это глупо, — сказал Володя. — Сколько он мне крови перепортил!

Двойник действительно доставил друзьям массу хлопот. Держать в больнице совершенно здорового человека долго было нельзя. Пришлось снять для него комнату на окраине города, где его не могли встретить Володины знакомые. Гончаров и Володя жили там по очереди.

Так прошел год, и это был сумасшедший год для Володи. Как раз началась история с проектом и связанные с нею неприятности, примешалось и личное. Володя, оказывается, тоже был женат и тоже неудачно, опять же от жены пришлось скрывать, что есть двойник. Самое же главное, стали вдруг катастрофически быстро обостряться отношения с двойником. Володе он был неприятен, как может быть неприятной глупая карикатура, сделанная на вас. Нужно было срочно принимать какие-то меры.

Конечно, проще всего было открыть тайну научному миру. Это был путь славы, всемирной известности. Так поступили бы многие и многие на их месте. И надо честно сказать, друзья некоторое время колебались в выборе. Но в конце концов отказались от легкого пути, и вот почему. Если бы ванна производила просто биологический материал, сомневаться было бы, конечно, глупо. Но ванна производила бесчувственную интеллектуальную плоть, а это принципиально меняло отношение к делу. «Не хватало еще демонов в вавилонском столпотворении, которое творится сейчас на земле» — так определил суть проблемы Гончаров, и Володя с ним полностью согласился.

Нет, научные лавры друзей не привлекали. Единственное, чего они желали, это как можно дольше сохранить в тайне существование гомункулуса. Прошло еще некоторое время, прежде чем нашелся выход.

Гончарова пригласили работать в Москву, а Володя нашел для двойника место начальника конструкторской группы в технологическом отделе григорьевского завода «Металл». Сам он решил оставить прежнюю профессию и поступить на биологический в МГУ.

Возникла проблема с документами для двойника, но и ее решили, правда, несколько сомнительными с точки зрения закона средствами. Володя «потерял» папку со всеми своими документами и написал заявления в соответствующие учреждения. После некоторых хлопот и хождений он получил дубликаты. Оригиналы документов он отдал двойнику, чтобы исключить какие бы то ни было подозрения на его счет в будущем, а дубликаты оставил себе. С двойником договорились, что жить он будет тихо, не выделяясь, не заводя знакомств, а там видно будет…

Первый год Гончаров время от времени приезжал в Григорьевск, навещал свое творение, все было в порядке. Двойник работал исправно, числился на хорошем счету и жизнь вел одинокую, без знакомств. Потом они с Володей ограничивались тем, что звонили ему иногда на завод, а потом и звонить перестали — Володя с головой ушел в учебу и с увлечением занимался «Возражениями», а у Гончарова и без гомункулуса дел было по горло. Друзья и предполагать не могли, что за последующие годы в двойнике включится какой-то невидимый завод, и он начнет быстро делать карьеру…

«Какое счастье, что я перепутала станции метро!» — думала Лидочка, слушая историю гомункулуса Колесникова. Не произойди эта удивительная встреча с Володей, вернулась бы она к своему мужу и жила бы с ним еще неизвестно сколько, мучаясь и сомневаясь. С кем? С резиновым, в сущности, человеком. Пришедшее на ум сравнение так поразило Лидочку, что она не удержалась и высказала его вслух.

— Выходит, он как будто резиновый, — сказала она.

— Удачное определение, — улыбнулся Гончаров. — Можно, пожалуй, и термин такой ввести — «резиновая плоть», то есть плоть неодухотворенная. Глядишь, пригодится в роботехнике будущего.

Тут он извинительно прижал к груди руку и попросил у Лидочки разрешения «в связи с этим» задать ей несколько вопросов деликатного свойства. Лидочка почувствовала, как у нее вспыхнули щеки, но она усилием воли подавила в себе чувство стыда. Конечно, он ученый, ему все нужно знать, и от таких вопросов не уйти. Она только искоса глянула на Володю, но тот, молодец, сам уже все понял и сказал, что Лидочка может быть совершенно откровенной с Дмитрием Александровичем — врачей и священников не стесняются. А сам он сходит пока вниз за почтой.

И Лидочка отвечала на вопросы Гончарова и благодаря особому, исходившему от него духу трезвого спокойствия не только не стеснялась его, но даже испытывала облегчение, потому что это были как раз те вопросы, которые больше всего мучили ее последнее время. Лидочка так разоткровенничалась, что даже привела оборот из лексикона своего мужа, содержавший тот смысл, что он «добросовестно исполняет свои супружеские обязанности, и в этом отношении к нему не может быть претензий». Еще она призналась, что последние два месяца они живут по разным комнатам, потому что ей неизвестно почему стало противно… Сейчас-то она знает почему.

Среди вопросов был один, самый важный, составлявший предмет самых больших переживаний для Лидочки, — вопрос о ребенке. Оказалось, что и Гончарова он интересовал больше всего. Раньше он только предполагал, а теперь благодаря Лидочке знает точно, что гомункулусы бесплодны. И это прекрасно. Это значит, что природа или силы, которые за ней стоят, сумели защитить свое легкомысленное творение — человека — от возможности подобных экспериментов в будущем. Живое только от живого — никаких суррогатов!

В этот момент появился Володя с кипой газет в руках.

— Извините, не рано? Все выяснили?

Он уселся на диван рядом с Лидочкой и развернул одну из газет.

— Послушайте-ка, что я тут нашел! С ума сойти можно! — Он стал читать репортаж с выставки роботов, на которой Лидочка и Володя были в день знакомства. Земляк Лидочки профессор Иконников, автор того самого Чарси, развивал идею, что их чувствующий робот — это «зародыш далекого будущего», когда высокоразвитые искусственные существа станут вторым человечеством, и как это человечество, избавленное от недостатков природного, придет ему на смену и понесет куда-то там дальше во Вселенную эстафету разума. Володя стал возмущаться идеей профессора, называя ее злой утопией, но Гончаров поправил его, сказав, что определение «кибернетическая утопия» будет справедливее, потому что профессор не имеет никакого злого умысла. Просто он попал под влияние популярных среди кибернетиков идей о том, что живое это всего лишь очень сложная машина. А раз машина, то ее можно искусственно воспроизвести и даже усовершенствовать.

— Вот сидит человек, — он кивнул на Лидочку, — который на практике опроверг эту утопию. Гомункулусы не оставляют потомства, а общество небиологических роботов к самом деле не что иное, как машина. Оставшись без человека, она рано или поздно остановится.

Все трое посмеялись над профессором, который, сам того не ведая, оказался в комической ситуации. В его собственном городе уже несколько лет живет и работает представитель того самого будущего, о котором он грезит, и этот представитель, в сущности, тяжкий калека…

Потом Гончаров ушел, и Лидочка с Володей остались одни.

— У меня такое ощущение, словно я стала старше лет на пять, — сказала Лидочка.

— A y меня, будто я помолодел на столько же, — улыбнулся ей Володя. Будем считать, что мы теперь ровесники.

 

Глава 6

Еще одна неожиданная встреча

Пошла вторая неделя Лидочкиной командировки, ознаменовавшая для нее начало новой жизни, а вместе с тем и новых забот. Теперь все определилось и стало на свои места. Владимир Сергеевич уехал, весьма недвусмысленно заявив, что будет чинить ей препятствия, и оставалось только гадать, что стоит за этим заявлением — пустая, сказанная для закругления речи фраза или что-то более серьезное? Что он может ей сделать? Не согласится на развод? Но случай таков, что развод и не нужен. Потребует, чтобы заведующая не подписала ей заявление об увольнении? Но это лишний месяц отработки, и только. Не отдаст ее личные вещи? На это он способен. Тряпок, конечно, не жалко, но вот книги… пятьсот томов художественной литературы, оставшихся от тети. Тут он сможет навредить — спрячет книги к себе в гараж или сменит замок на двери, чтобы она не могла без его ведома попасть в квартиру. Книг ужасно жалко, их надо забрать во что бы то ни стало.

Лидочка поделилась своими тревогами с Володей, но тот был настроен оптимистически. Они поедут в Григорьевск вместе, и в случае каких-либо кунштюков со стороны двойника Володя найдет способ воздействовать на него. «Конечно, психология гомункулусов — штука загадочная, если только тут вообще можно говорить о психологии, — сказал Володя. — Непонятно, какие силы ими движут, если они лишены эмоций». Но об этом они еще потолкуют перед отъездом с Дмитрием Александровичем, а пока нужно сделать самое важное на данный момент дело, без которого нельзя ехать, — отредактировать рукопись «Возражений» и сдать ее в редакцию «Природы и технологии». На том и порешили.

Два дня Володя корпел над рукописью, редактируя текст и делая вклейки, Лидочка с увлечением ему помогала. Работы оказалось довольно много, пришлось перепечатать несколько страниц, но в среду к вечеру она была закончена, а на следующий день Володя и Лидочка поехали в редакцию.

Редакция журнала «Природа и технология» размещалась в многоэтажной бетонной «стамеске» (так назвал это здание Володя), находившейся в одном из центральных районов столицы. Здесь было много и других редакций, о чем свидетельствовала выставка из разнокалиберных таблиц у входа. «Природа и технология» занимала верхний этаж, куда Лидочка и Володя взлетели в считанные секунды на скоростном лифте.

Учреждение выглядело солидно — длинный коридор с войлочной дорожкой, обитые полированной деревянной рейкой стены, по стенам великолепные цветные пейзажи на стекле, подсвеченные изнутри. Имелся также холл с мягкими креслами, журнальным столиком, обилием цветов у стен, белыми шелковыми шторами на окнах и прекрасным видом на Москву-реку и далекий Кремль.

— Посидишь здесь, — сказал Володя, вынимая из портфеля папку «Возражений». — Думаю, это недолго.

Он наклонился над столиком, бегло просматривая рукопись.

По коридору в направлении холла шел хорошо одетый очень упитанный мужчина средних лет. Внимание Лидочки привлекла его походка. Он шел выпятив грудь, широко разбрасывая носки ног и размахивая кистью прижатой к телу правой руки. Лицо мужчины хранило надменное выражение. Лидочка подумала, что опытный психиатр, наверное, обнаружил бы тут какое-нибудь отклонение от нормы. Известно, что по манерам и походке можно узнать о человеке многое.

Мужчина остановился у лифта и резко бросил руку к кнопке вызова. Лидочка не смогла сдержать улыбки, глядя на смешного мужчину, который, кажется, считал себя великой личностью. Он стоял вздернув подбородок и нетерпеливо притопывал выставленной вперед ногой.

— Ну, кажется, все в порядке, — сказал Володя, закрывая папку.

Мужчина глянул на него сбоку и тут же повернулся всем корпусом. Его полное, словно надутое изнутри лицо с круглым подбородком и маленькими очень черными глазами мгновенно преобразилось, став растерянно-тревожным.

— Колесников? Ты чего здесь делаешь? — проговорил он резким, как у сороки, голосом.

Володя поднял голову, секунду—другую смотрел на мужчину и спокойно спросил:

— А ты что здесь делаешь?

Толстое белое лицо мужчины порозовело. Глаза его забегали, рассматривая Володю, Лидочку и папки на столе. Лидочка обратила внимание, что волосы у него под цвет глаз, тоже очень черные, без единого седого волоска и очень густые, уложенные в аккуратную прическу.

Папка особенно привлекла внимание мужчины. Он подошел поближе, присматриваясь к обложке. Володя открыл папку и молча повернул, давая ему возможность прочесть заглавие. Маленький пухлый рот мужчины раскрылся, как бутон, образуя на лице некоторое подобие улыбки.

— Понятно, — сказал он, пододвигаясь еще ближе. — Это, значит, вы тут действуете? А мы думаем, что это вдруг «Природа и технология» заинтересовалась нашим проектом. Не успокоились, значит?

— Не успокоился.

Мужчина дернул шеей в белоснежном воротничке (на нем был темно-коричневый костюм-тройка).

— Можно посмотреть?

— Пожалуйста. Это вам будет полезно, — сказал Володя.

Мужчина взял папку и, чуть отстранившись, стал читать. Его лицо вдруг исказила гримаса. Глаза бегали по страницам, брови смешно приплясывали. Он хмыкал, откашливался, подергивал шеей. Было ясно, что содержимое папки очень ему не понравилось.

— Целый научный труд! — сказал он со смешком. — Это что же, диссертация, что ли?

— Нет, не диссертация. Чистая самодеятельность, но на хорошем научном уровне.

Мужчина хмыкнул, кашлянул и, закрыв папку, положил ее на стол. Его маленькие, как две смородины, глаза стали злыми.

— Слушайте, зачем вам это надо? — сказал он раздраженно. — Ну, в институте я еще понимаю, вам хотелось выделиться, показать перед министерством, какой вы умный, честный работник. Но сейчас зачем? Вы же уволились…

— Ничего вы не понимаете, — перебил его Володя, — а если хотите хоть что-то понять, то откройте рукопись на сто двадцатой, странице. Там показано в цифрах, к каким тяжелым последствиям приведет в будущем реализация вашего проекта.

Лицо мужчины искривилось, как от горькой пилюли.

— Ну что вы говорите! Что за донкихотство! Неужели вы всерьез надеетесь, что строительство цеха запретят? Экономический эффект от его внедрения уже вошел в планы.

— Надеюсь, что запретят после того, как будут опубликованы мои материалы, — сказал Володя, неподвижно глядя прямо в лицо оппонента. — С мнением журнала считаются, и очень.

Тут спокойствие изменило ему, и он заговорил в повышенных тонах:

— Я еще тогда, в институте, понял, что достучаться до вашей совести невозможно. Но подумайте о последствиях лично для себя, Стулов. Миллионы, которые вы выигрываете сейчас, рано или поздно обернутся миллиардными убытками, не говоря уже о несравненно больших моральных убытках. Вы же нарушите экологию целого района, опоганите прекрасное сибирское озеро! В наше время такие номера так просто с рук не сходят. Когда-нибудь всей вашей компании придется отвечать, ведь вас предупреждали.

Лидочка с любопытством разглядывала мужчину. Так вот он какой, этот Стулов, из-за которого Володя ушел из института! До чего же несимпатичный человек. Сразу видно, беспринципный и наглый.

Стулов стоял красный, как рак, его маленькие черные глазки часто моргали, а пухлый рот шевелился и вздрагивал.

Володя тоже раскраснелся от возбуждения и мерил противника гневным взглядом.

— Впрочем, что с вами говорить! — сказал Володя, подавляя возбуждение. — Такие люди, как вы, признают только силу. Посмотрим, как вы себя будете чувствовать, когда статью опубликуют.

— Жди меня здесь, скоро вернусь, — сказал он Лидочке.

Володя ушел, а Лидочка повернулась к окну и стала рассматривать городской пейзаж. Какой он все-таки обаятельный человек, ее Володя! Даже когда сердится, на него приятно смотреть. Не всякий в наше время способен сражаться за дело, от которого могут быть одни только неприятности.

— Прошу прощения, — услышала Лидочка вежливый голос.

Она обернулась вполоборота, глядя с неприязнью на слащаво улыбающегося Стулова.

— Прошу прощения, вы кто будете Владимиру Сергеевичу? Жена?

Лидочку изумила перемена, произошедшая с ним. Перед ней стоял совсем другой человек. То «тыкал», дерзил, держался нахально, а теперь сразу притих, по имени-отчеству Володю называет.

— Жена, — сказала Лидочка, немного подумав.

— Вас, простите, как зовут?

— Лидия Ивановна, — холодно сказала Лидочка.

— Очень приятно, — дрогнул полной щекой Стулов. — А меня зовут Робертом Евгеньевичем. Лидия Ивановна, — заговорил он, стреляя по сторонам глазами, словно боясь, что их кто-нибудь может услышать. — Ваш муж человек очень горячий и очень непрактичный. Подумайте сами, ну зачем ему было тратить столько времени и сил на эту бессмысленную борьбу? Да если бы с самого начала он вел себя умно, он бы давно уже диссертацию защитил. И, уверяю вас, еще не поздно. Он мог бы вернуться в институт.

— Не нужна ему ваша диссертация, — сказала Лидочка.

— Понимаю, понимаю, — немедленно закивал Стулов. — У него и так высокий оклад, премии, персональная надбавка, понимаю. Но согласитесь, Лидия Ивановна, что лишние деньги при любом окладе не помешают.

— Какие еще деньги? — нахмурилась Лидочка.

Стулов подался вперед, пытаясь взять Лидочку за локоть, но она отстранилась, убрав руку.

— Вы неправильно меня поняли, Лидия Ивановна! Речь идет о премии за внедрение проекта. Ваш муж, как один из ведущих исполнителей, по закону имеет право на премию, хотя и уволился из института. Если бы вы сумели повлиять на него…

— Нет, — сказала Лидочка.

— Но это же не меньше тысячи, Лидия Ивановна! От таких сумм не отказываются! Кроме того, как один из соавторов изобретения, он получит гораздо больше в будущем. По нашей отрасли вознаграждения бывают очень крупными. Как только изобретение будет внедрено, мы немедленно все оформим.

Он говорил тихо, посматривая по сторонам и поминутно дергаясь телом. Он рисовал перед Лидочкой блистательные материальные перспективы, внушал ей, что Володя собственными руками душит курицу, несущую золотые яйца, что дело его обречено на провал: и денег не получит, и проект не похоронит, потому что слишком много заинтересованных лиц и в «Нитроне», и в главке, и даже в Госплане.

«Какой отвратительный тип! — подумала Лидочка, стараясь не смотреть в лицо бойкому говоруну. — И про какой персональный оклад он говорит?»

Она хотела возразить Стулову, сказать, что есть люди, для которых совесть и принципы дороже денег, но в это время Стулов прервал свой монолог и, бросив взгляд в глубь коридора, сказал:

— Советую Владимиру Сергеевичу о нашем разговоре не рассказывать. Сначала взвесьте все сами. До свидания.

Он бодро прошагал через холл и исчез в дверях, так п не воспользовавшись лифтом.

По коридору шел Володя.

— Ну как? — спросила его Лидочка и по его довольному лицу поняла, что все в порядке.

— Договорились. Рукопись опять отдадут Ермолаеву. Через две недели будет редсовет. Попросят, чтобы он прочел ее к этому времени. Ну что? сказал он, забирая со стола портфель. — Пойдем поедим где-нибудь.

За обедом в кафе Володя с увлечением рассказывал Лидочке о главном редакторе «Природы и технологии» Васильеве — какой это доброжелательный и образованный человек и как быстро они нашли общий язык. Он, оказывается, тоже сибиряк, правда совсем из других мест, тоже имеет высшее техническое образование и недавно закончил литинститут.

Лидочка была очень рада за Володю. Слава богу, хоть здесь повезло! Неприятное чувство, вызванное разговором со Стуловым, почти прошло. Она совсем бы забыла о нем, но смущала застрявшая в голове фраза о высоком окладе Володи, которую тот обронил. Ясно, он думает, что Володя главный инженер.

— А он знает, где ты работаешь? — спросила Лидочка.

— Кто? Васильев?

— Нет, Стулов.

— А-а… Нет, конечно. Я им не говорил, куда уехал.

— Странно, — сказала Лидочка. — Кажется, он принимает тебя за того… из Григорьевска.

Лидочка передала Володе содержание ее разговора со Стуловым.

Сообщение смутило Володю. Он задумался и стал серьезным.

— Интересно, откуда у него такая информация? — пробормотал он. — Может быть, где случайно встретил тезку? Он у тебя часто в столицу ездил?

— При мне только два раза.

— А может быть, просто слышал от общих знакомых… Мир тесен.

— И что же теперь? — спросила встревоженная Лидочка.

— А ничего. Выкручусь как-нибудь, если что. Там, понимаешь, был один нюанс, Стулов ведь общался с тезкой, хотя и не знал, кто это. Думал, что я.

— Как общался?

— А вот так.

Лидочка услышала новые подробности истории с гомункулусом, о которых Володя и Гончаров не рассказывали ей в первый раз.

…Когда было уже окончательно решено, что двойникам надо разъезжаться, возникла одна проблема. Володе нужно было съездить в Григорьевск на завод «Металл» договориться насчет работы и жилья, а потом в Москву — сдать экзамены на биологический. В отпуске ему отказали, да месяца на все и не хватило бы. И тогда, посовещавшись, друзья решили пойти на риск — оставить на работе вместо Володи двойника. Тот к тому времени производил впечатление вполне нормального человека, только очень нудного и строгого, и обладал всем запасом профессиональных знаний своего оригинала.

Володе пришлось скрепя сердце изменить поведение. Он стал суше с сотрудниками, говорил нарочито монотонным голосом и вообще разыгрывал из себя этакую оскорбленную неприступную личность. Премерзкая роль! Но иного выхода не было.

Через две недели Володя тайно уехал, а двойник, специально перед этим проинструктированный, вышел вместо него на работу.

Подмена прошла блестяще — за два с лишним месяца никто не заметил ничего. Но она имела для Володи одно неожиданное и неприятное последствие. В день, когда он вышел на работу, к нему подошел Стулов и подал отпечатанный на машинке листок.

— Подписывай — и прямо секретарю директора. Она сама отошлет, — сказал он каким-то дружеским и даже интимным тоном.

Володя, чувствуя неладное, стал читать листок. Это было письмо в министерство от инженера В.С.Колесникова, в котором тот называл ошибочными свои прежние выступления против проекта автоматического цеха и просил считать недействительной всю предыдущую переписку с министерством.

Нетрудно было догадаться, что в его отсутствие Стулову удалось договориться с двойником. Володя оказался в двусмысленном положении. Подписать такое письмо он не мог, не подписать вроде бы тоже. И тем не менее Володя отказался от подписи, чем привел Стулова в крайнее изумление. У них вышел серьезный разговор, Стулов очень разозлился на Володю. В тот же день вечером состоялся второй неприятный разговор с двойником. За прошедшее время двойник сильно переменился — вел себя подчеркнуто независимо, даже надменно, называл Стулова умным и энергичным человеком и никак не мог понять, почему Володю интересуют какие-то далекие последствия, когда вот они, цифры экономического эффекта — весомые и зримые.

Оказалось, что в отсутствие Володи приходило официальное отношение из министерства, в котором Колесников, Стулов и еще несколько ведущих специалистов приглашались в Москву для разговора по поводу проекта.

…Разговор в министерстве все-таки состоялся, было целое заседание, и Володя, уже уволившийся из «Нитрона», выступал на нем. Стулов и его легкомысленные покровители одержали все-таки победу, проект не был отменен. Тогда-то Володя и понял, что его аргументы нуждаются в более глубоком обосновании, и решил всерьез заняться этой работой…

Наступил последний день Лидочкиной командировки. В этот день с утра они съездили на Павелецкий вокзал, положили ее чемодан в автоматическую камеру хранения, а оттуда на такси, чтобы не терять зря времени, поехали к Гончарову. Володя накануне вечером договорился с ним по телефону, а утром с Павелецкого позвонил еще раз. Гончаров знал о Володиной стычке со Стуловым, подозрениях Лидочки, что они вдвоем собираются в Григорьевск, и ждал их у себя дома. «Обязательно приезжайте, — сказал он Володе, — покажу кое-что интересное для Лидии Ивановны».

— Кажется, я догадываюсь, что он покажет, — говорил Володя, сидя рядом с Лидочкой на заднем сиденье такси.

— Что? — спросила Лидочка.

— Альбом с фотографиями «малыша». Мы ведь его снимали, как и положено любящим родителям. Сотни полторы кадров. Один другого интереснее.

— Представляю…

— Нет, представить это трудно, — усмехнулся Володя. — Это надо увидеть. Так что готовься.

Машина стремительно мчалась по широкому Калининскому проспекту. Промелькнула за окном маленькая нарядная церквушка, притулившаяся к белому многоэтажному исполину, и пошли один за другим высотные дома-книжки.

Лидочка вздохнула, глядя на мчавшиеся им навстречу машины. Что ждет их в Григорьевске? Удастся ли благополучно сделать все дела? Завтра воскресенье, он будет дома. Можно позвонить ему прямо с вокзала, а можно не звонить, сначала устроиться где-нибудь с Володей. Стоит ли говорить ему, что Володя тоже приехал? Пожалуй, не стоит. Неизвестно, как он к этому отнесется, еще выкинет что-нибудь. Ах, скорее бы все кончилось…

…Лидочка и Володя сидели на диване в небольшой скромно обставленной гостиной квартиры Гончарова, а хозяин, неторопливый, благодушный, в дешевеньких выцветших джинсах и тонком сером свитере, ходил из кухни в комнату, сервировал стол для чая.

— Вот, посмотрите пока, — сказал он, подавая Лидочке фотоальбом.

В альбоме, аккуратно наклеенные и пронумерованные, находились хорошего качества фотографии, на которых изображался последовательно весь процесс появления двойника. С огромным любопытством и одновременно чувством, похожим на брезгливость, Лидочка рассматривала фотографии, а Володя давал пояснения. На первой Лидочка увидела серую студенистую массу, отдаленно напоминающую детское тело. Она помещалась в длинной прямоугольной ванне и наполовину была погружена в жидкость. «Там в ванне было устройство, чтобы поднимать наверх для экспозиций», — пояснил Володя.

Масса производила жутковатое впечатление. Неужели из этой отвратительной слизи получится человек?

Следующие снимки были еще страшнее. Масса увеличивалась в размерах, у нее появилось некое подобие лица — скулы, лоб, глазные впадины. Дальше обозначились руки, ноги. Масса росла, становясь все больше похожей на взрослого человека. Лидочка листала альбом, и с каждой новой страницей сходство увеличивалось. Володино лицо… Ужас!

А вот он уже лежит на черном медицинском топчане — громадный, голый, руки по швам, с закрытыми глазами — не то труп, не то просто уснувший человек. Даже на снимке ощущается мертвенная неподвижность его тела. Лидочка отложила альбом.

Фотографии произвели на нее сильное впечатление. Одно дело — просто знать, что твой бывший муж гомункулус, и совсем другое — видеть, хотя бы на фотографии, как он постепенно появляется из отвратительной слизи, из мертвечины, растворенной в ванне. Отвратительное впечатление.

За столом Лидочка некоторое время не могла начать есть торт, который положил перед ней на блюдечке Гончаров, только прихлебывала горячий душистый чай.

Гончаров заметил это и сказал:

— Кажется, я немного поторопился с альбомом? Нужно было после чая показать.

— Да нет, ничего…

Лидочка внутренним усилием подавила неприятное чувство и откусила немного торта. Какая прелесть! Торт, хотя и покупной, оказался очень сочным и душистым.

Лидочка вспомнила, с каким равнодушием муж съедал кулинарные шедевры, которые она готовила первые месяцы после свадьбы, и как она тогда, не понимая, обижалась на него.

— Неужели он совершенно ничего не чувствует? — спросила она Гончарова.

— Совершенно ничего.

Лидочка задумалась.

— Не понимаю… Ведь он — точная копия Володи.

— Точная, да не совсем. Помните, мы говорили, что он состоит из симметричных, то есть искусственных, белков?

— А какая разница?

— Как видим, огромная. В природе ничего просто так не делается, тем более в живом организме. Тут иногда мелочь может иметь решающее значение.

— А что, собственно, удивляться? — заметил Володя. — Есть же люди, от рождения лишенные тех или иных чувствований. Что же говорить об искусственном человеке!

— Вот именно, — сказал Гончаров. — Видимо, путем простого подражания природе невозможно создать полноценное живое существо, а только вот такую бесчувственную биологическую машину. Жизнь — это тайна, как глубоко ни влезай в нее.

Гончаров налил себе чаю, который настаивался на какой-то душистой травке в отдельном чайничке.

— Я в связи с этим еще кое о чем хотел бы вас расспросить, Лидия Ивановна.

— Да, пожалуйста.

Гончаров отпил немного из чашки и поставил ее.

— Тут такое дело. Будучи существами, лишенными психического мира, гомункулусы, следовательно, должны быть лишены и источника побудительных сил, которые движут нормальными людьми, вообще всеми природными существами. Однако, как мы знаем, он чрезвычайно деятелен и умеет двигаться к поставленной цели. Как вы считаете, Лидия Ивановна, откуда это у него? По идее, он должен быть равнодушен к тем радостям, которые сулит жизненный успех.

— Мы с Володей тоже об этом говорили, — сказала Лидочка. — Да, добиваться своего он умеет, еще как умеет! Только я сама теперь ничего не понимаю. Ни разу не было, чтобы он радовался удачам или огорчался от неудач. Мне кажется, он действует как машина — методично и безошибочно, как будто кто-то завел его.

— Интересно… — проговорил Гончаров, внимательно слушавший Лидочку.

— Похоже на работу по программе, — сказал Володя.

— Но кто вложил ее в него? Мы с вами, кажется, делали обратное.

— Зачем обязательно — «вложил»? В конце концов, вся наша физиология работает по программе, программе выживания.

— Это физиология, бессознательное. А на уровне поведения? Для того чтобы выживать, ему достаточно было оставаться на прежнем месте. Кто заставлял его двигаться вверх по служебной лестнице?

— Инопланетяне, — не то в шутку, не то всерьез сказал Володя. — А что? Решили с помощью гомункулусов захватить землю, эксплуатируя любознательность земных ученых. Как только появляется очередной гомункулус, ему тут же программу из какого-нибудь секретного излучателя — лезь наверх поближе к власти.

— Это было бы ужасно, — сказала Лидочка. — Знать, что где-то во Вселенной есть разумные существа, желающие людям зла.

— Можете быть спокойны, Лидия Ивановна, таких существ быть не может.

— Это почему же? — с шутливым упрямством возразил Володя.

— Потому что цивилизация, одержимая злой волей, неустойчива. Она либо уничтожает эту волю, либо самоуничтожается. Кроме того, я не верю ни в каких инопланетян. Убежден, что палеопамирцы сами научились делать гомункулусов. Это было общество нетехнологического типа. В области биохимии они на несколько голов превосходили современных ученых.

— Тогда что же им движет?

— А я почем знаю? — добродушно усмехнулся Гончаров. — Думать надо.

Они просидели у Гончарова до вечера, и все это время разговор шел о гомункулусе Колесникове. Лидочка опять отвечала на вопросы Дмитрия Александровича, которых у него накопилось достаточно за прошедшую неделю. Поговорили и об инциденте в редакции. Гончаров дружески побранил Володю за излишнюю горячность и попросил не повторить подобной ошибки в Григорьевске. С двойником ему лучше вообще в контакт не вступать, а если все-таки придется, то вести себя предельно сдержанно. Может быть, стоит предупредить его насчет Стулова, чтобы при случайной встрече уходил от всяких разговором о проекте. Не хватало еще, чтобы Стулов догадался, что их двое. В общем-то, гомункулуса необходимо взять под Контроль, но этим займется попозже сам Гончаров. Договорились также, что в случае каких-либо непредвиденных осложнений они позвонят ему в Москву.

Гончаров проводил Лидочку и Володю до станции метро, пожелал им удачи, после чего они расстались.

И снова Павелецкий вокзал — оживленная толкотня у вагонов, окрики грузчиков, катящих тележки, белый свет фонарей на столбах, говор, шум, суета…

У входа на перрон Лидочка остановилась.

— Вот здесь все и началось, — сказала она. — Нужно было повернуть налево, а я пошла направо.

— Почему же ты пошла направо? Слева вокзал, там, по идее, должно быть метро. Так рассудил бы каждый на твоем месте.

— Не знаю… Что-то толкнуло, и пошла.

— Что-то толкнуло? А что, не помнишь?

— Не помню.

Володино лицо, освещенное светом неоновых фонарей, приобрело выражение задумчивости.

— Что-то толкнуло… Это ты точно выразилась. А меня толкнуло, когда мы с Гончаровым шли по улице Горького, и я предложил зайти выпить кофе. А потом тебя толкнуло еще раз, и ты пошла пешком вместо того чтобы сесть в троллейбус.

— Ну и что?

— А то, что мы с тобой, кажется, нашли ответ на вопрос, какие силы им движут. Понимаешь, в чем тут дело…

— Эй, берегись! — закричали сзади.

Володя дернул Лидочку за руку, и они отступили, пропуская тележечный поезд, груженный продуктами для вагона-ресторана.

— Пойдем, там договорим… — сказал Володя.

Они вернулись к этому разговору часа через полтора, когда Москва была далеко позади и поезд шел на полной скорости по подмосковным лесам. За окном в густой синеве бежали чередой голые стволы сосен, проплывали величавые островерхие ели, а над ними в сером небе висел мутный светящийся шар луны. Лидочка и Володя сидели одни за столиком у окна и пили чай. Соседи по купе, двое подвыпивших мужчин, ушли в ресторан, и можно было говорить о чем угодно, не боясь, что тебя услышат.

— Ты что-то хотел сказать, — напомнила Лидочка.

— Про тезку-то? Да… есть одна интересная идея. Гончаров правильно говорит, что сущность человека прежде всего в эмоциях, чувствах. Именно они делают его иррациональным существом, а знаешь ли ты, что сие означает?

— Знаю, — сказала Лидочка. — Я это почувствовала, пожив с ним. Мне очень трудно планировать будущее, потому что все время что-то сбивает. Никак не получается по задуманному. А он на год вперед знает, что будет делать в такой-то день. Даже гордится этим.

— Все правильно, — кивнул Володя. — У нас, у людей, так: ум строит свои скучные, логически верные цепочки, а чувство то и дело ломает их, и черт его знает почему так происходит. Какой делаем вывод?

Он облокотился о стол, глядя на Лидочку с загадочной улыбкой.

— Какой вывод? — Лидочка задумалась. — Такой, что у него никаких помех не бывает и он… — она запнулась, соображая.

— …катит по жизни, как этот поезд по рельсам, — договорил за нее Володя. — Нашел себе линию — делать карьеру и катит по ней.

— Ну почему с такой настойчивостью?

— А потому, что ум, освобожденный от коррекций чувств, неизбежно зациклевывается. Так и с людьми бывает. Включается в голове некий бессмысленный логический механизм, и человек гнет свою линию, не глядя по сторонам, а внешние помехи только усиливают его упорство. Феномен из области психиатрии.

— Как здорово! — воскликнула Лидочка. — Его действительно невозможно ни в чем убедить. Помню, я пыталась объяснить ему, что он поступил неумно и жестоко по отношению к Тане Коптеловой, да только зря старалась. Чем больше ему говорила, тем больше он сопротивлялся. На каждое слово — десять. И так спокойно, не раздражаясь. Я тогда не выдержала и роботом его назвала. Так он потом полчаса нудил, доказывал, что это комплимент, что роботы, хотя и проще устроены, в главном совершеннее людей.

— Ну вот и разобрались, — с, удовлетворением сказал Володя. — Теперь будем знать, как вести себя с ним. Главное — ни в чем ему не перечить, а если придется столкнуться, нажимать на логику. Это он поймет.

 

Глава 7

Григорьевск. Первые хлопоты

Поезд подходил к Григорьевску. Окутанные серым зимним туманом, тянулись пригороды — дачи, частные дома, какие-то железнодорожные постройки, будки. Потом пошли бетонные многоэтажки новых кварталов, промелькнул наверху троллейбусный мост и стали появляться большие дома старой архитектуры, свидетельствуя о приближении вокзала.

…А вот и вокзал. Тонет в тумане город, мокро блестят чугунные решетки привокзальной изгороди. После морозной, солнечной Москвы Григорьевск кажется тусклым и невзрачным.

Володя с Лидочкой быстро пересекли кишевший людьми перрон и вышли в город. Володя с любопытством разглядывал площадь и уходившую в туман улицу Вокзальную.

— Всего раз тут был, думал, не попаду больше.

— Ты же говорил, что вы с Дмитрием Александровичем навещали его, сказала Лидочка.

— Нет, это Гончаров один ездил. Меня сюда никакими благами мира нельзя было заманить. Я еще в Верхнереченске наелся им по горло. Не очень-то, я тебе скажу, приятно видеть живую карикатуру на тебя самого. Представь себе, что Дмитрий Александрович в самом деле изготовил бы для него вторую Лидочку, а точнее, Лидию Ивановну Колесникову, этакую говорящую куклу.

— Я бы теперь ни за что не согласилась, — сказала Лидочка. — Это то же самое, что добровольно согласиться родить урода, зная, что будет урод.

Она тем временем всматривалась в туман, чтобы вовремя свернуть, если появится кто знакомый.

— Постой вон там в подъезде, а я пока позвоню, — сказала она, останавливаясь у телефона-автомата.

— Ему?

— Нет, подруге школьной. Развелась недавно и живет одна. Можно у нее остановиться. Она его ни разу не видела.

…Повезло, и сразу. Подруга оказалась дома, но собиралась уезжать на несколько дней в командировку, упаковывала чемодан. Договорились, что Лидочка с мужем поживут у нее три—четыре дня. (Причины Лидочка объяснять не стала, да подруга по деликатности не спрашивала). Застать ее они уже не успеют, так пусть возьмут ключ у соседки, она предупредит ее. И пусть чувствуют себя как дома, не стесняются.

— Огромное тебе спасибо, Леночка, — ты нас так выручила! — сказала Лидочка. Попрощалась и, улыбаясь, повесила трубку.

…Ехать было далеко, в микрорайон, но такси, как водится, взять не удалось. Лидочка предложила идти через пустырь к троллейбусной остановке. Так даже лучше, гораздо меньше шансов налететь на знакомых мужа.

— Все-таки непонятно, зачем палеопамирцы делали таких уродов? — говорила она, пробираясь с Володей среди куч мусора, оставшегося после сноса домов. — Неужели действительно на запасные части?

— Ну уж нет! Гончаров давно отказался от этой версии. Наверняка у них была первоклассная медицина, обходившаяся без хирургического вмешательства. Может быть, они даже вообще не болели, как-то умели подавлять в себе болезни. Есть тут один любопытный факт, наводящий на размышления. Гончаров в свое время установил, что искусственная плоть значительно долговечнее естественной. Ты, надеюсь, заметила, что он выглядит немного моложе меня?

— Заметила. У него лицо гладкое и нет морщинок в уголках глаз, как у тебя.

— Дмитрий Александрович предполагает даже, что гомункулусы в принципе бессмертны. Выражаясь языком кибернетики, это системы с ограниченным числом связей в отличие от живых, бесконечных по своей сущности. Они проще и потому устойчивее. Потрясающая драма, Лидочка! Живое расплачивается смертью за бездну, которую в себе носит.

Лидочка остановилась, поворачиваясь к Володе, потому что в голове у нее родилась идея, которой нужно было немедленно поделиться с ним.

— Слушай! Тогда понятно, зачем они делали копии.

— Чтобы стать бессмертными?

— Ну да! Это было общество очень эгоистичных людей, которые не захотели больше продолжать человеческий род… Почему ты улыбаешься?

Володя перехватил чемодан и взял Лидочку под руку с другой стороны.

— Ничего не выходит, моя милая. Ну, подумай, что это за бессмертие, если останется только копия моего тела, а мое уникальное, неповторимое «я», то, что именуется душой, погаснет?

— А может быть, они умели пересаживать душу?

— Как помидорную рассаду? Да еще в бесчувственную плоть? Нет, Лидочка, душа — это не помидорная рассада. Это что-то крепко привязанное к конкретному телу.

— Значит, надо еще подумать, — сказала Лидочка.

— Подумай, подумай. Буду просто счастлив, если что-нибудь придумаешь.

— А вон троллейбус идет. Бежим!

Подругу они уже не застали и взяли ключ у соседки, как договаривались. В гостиной на столе лежала записка, сообщавшая, где что лежит и еще раз приглашавшая чувствовать себя как дома.

— Сразу видно, хорошая женщина, — сказал Володя, прочтя записку.

— Очень хорошая. Только в семейной жизни ей тоже не повезло. Чего-то у них с мужем не склеилось. И человек вроде бы неплохой…

В комнате было чисто прибрано, стоял диван-кровать, книжный шкаф, обеденный полированный стол. На окнах висели тюлевые гардины. Лидочка подошла к окну и раздвинула гардины. Впереди, в редеющем тумане, виднелась полоса лесонасаждений, а за ней в поле слабым темным пятном выделялось Новое кладбище. Там была могила тети Веры, а родители лежали на старом кладбище за вокзалом. «Надо завтра сходить туда и туда, а то неизвестно, когда теперь придется», — подумала Лидочка.

Володя подошел к ней сзади и обнял за плечи.

— О чем задумалась, птица небесная?

— Так, ни о чем. Скорее бы разобраться с ним и уехать в Москву.

— Разберемся…

— Еще выкинет что-нибудь. Никогда не знаешь, чего от него ожидать.

— А что он может выкинуть?

— Не знаю… Вдруг расскажет, что вас двое, с него хватит.

— Это совершенно исключено. Дмитрий Александрович об этом в свое время позаботился. У него выработан специальный поведенческий рефлекс, запрещающий какие бы то ни было действия, которые ведут к раскрытию тайны.

— Отдал бы только книги, больше мне ничего не надо, — вздохнула Лидочка.

— Не отдаст — сами возьмем.

— А вдруг он замок на двери сменил?

— Сломаем замок к чертовой матери, — засмеялся Володя.

— Какой ты храбрый! — покосилась на него Лидочка…

После завтрака Лидочка уехала в город, а Володя остался в квартире. Решили, что без особой необходимости в городе ему лучше не появляться.

К великой радости Лидочки, на работе все устроилось самым лучшим образом. Заведующая безропотно подписала заявление об увольнении, не потребовав положенной по закону отработки. Видно, у нее была подходящая кандидатура на Лидочкино место. Договорились только, что завтра Лидочка выступит перед сотрудницами с сообщением о семинаре, а во вторник после выходного представит письменный отчет о командировке.

Выйдя из библиотеки, Лидочка зашла в телефонную будку. Нужно было позвонить Владимиру Сергеевичу, сказать ему, что приехала, и попробовать договориться по-доброму. С минуту она стояла перед телефонным аппаратом, набираясь духу. Вот так всегда — как серьезный разговор с мужем, так ее всю трясет. Ну что она его боится!

Лидочка сунула в щель монетку и решительно сняла трубку.

…Словно заговорил телефонный робот, произнося знакомую формулировку:

— Главный инженер Колесников слушает.

— Здравствуй, это я, — сказала Лидочка. — Я приехала.

— Здравствуй, Лидия. Рад, что ты одумалась.

— Ничего я не одумалась, — сказала Лидочка. — Я приехала, чтобы забрать книги.

Владимир Сергеевич секунду—другую молчал, переваривал сообщение, потом заговорил в обычной своей манере, не повышая голоса и не раздражаясь:

— Ты ведешь себя необдуманно и глупо, Лидия. Этот легкомысленный человек сбил тебя с истинного пути.

— Никто меня не сбивал с истинного пути. Я сама не маленькая, терпеливо возразила Лидочка.

— Подумай, кто я и кто он? Какой-то жалкий дворник.

— Озеленитель, — поправила его Лидочка.

— Не имеет принципиального значения. Разве можно нас сравнивать? Я выпускаю нужную государству продукцию, приношу доход в миллионы рублей, а он сажает цветочки. Хорошенькое занятие!

— Он озеленяет целый район, — сердясь, заговорила Лидочка. — Его работа приносит людям здоровье и радость. Это гораздо важнее твоих бездушных железок!

— Лидия, я не узнаю тебя. Откуда этот дерзкий тон? Ты возбуждена и не отдаешь отчета в собственных словах. Приезжай домой, мы здесь обстоятельно побеседуем, и ты поймешь, что была не права.

— Я не хочу ни о чем беседовать. Мне нужно взять свои книги. Книги, надеюсь, ты мне отдашь?

Снова молчание.

— Книги я отдать тебе не могу.

— Как «не могу»! Это тетины книги. Ты к ним не имеешь никакого отношения, да они и не нужны тебе.

— Имущество супругов по закону считается общим, — хладнокровно возразил Владимир Сергеевич. — Ты доставляешь мне большие неприятности, уходя к нему, следовательно, я имею моральное право воздействовать на тебя с помощью…

— Боже, какой… дурак, — не выдержав, вспылила Лидочка, прикрыла рукой трубку, да поздно.

— Можешь оскорблять меня как угодно, но книг ты не получишь. Возвращайся домой, если действительно ценишь свои книги.

На глазах у Лидочки выступили слезы. Она хотела сказать еще что-нибудь резкое, но сдержалась и повесила трубку.

…Лидочка ехала назад в мрачном настроении. Было ужасно жалко книг. Академическое издание Пушкина, Гоголь, Толстой, Достоевский, Андерсен… целая библиотека! Хоть впору возвращайся к нему. В квартиру, конечно, не попасть — наверняка сменил замок на двери, иначе какой смысл в его согласии или несогласии? Ну что теперь делать? Неужели действительно на время вернуться? Нет, нет… это невозможно… жить с человеком… с существом, о котором знаешь такое, даже неделю… нет!

Лидочка хмуро смотрела в окно троллейбуса на пробегавшую мимо улицу. По улице шли люди. Мальчишка, разбежавшись, заскользил было по ледяной дорожке, да споткнулся и побежал: отсырела дорожка. Из ворот дома вышла женщина, толкая детскую двухместную коляску. Двойняшки… только настоящие. Интересно, растут ли гомункулусы? Может быть, и нет, если не стареют. Надо спросить Володю….

Володя довольно спокойно отнесся к сообщению Лидочки. Успокоил, сказав, что если не сейчас, то через месяц, через полгода, но книги они заберут. В конце концов, Гончаров сам с ним поговорит. Но сначала надо сходить к нему домой в его отсутствие. Если он не сменил замок, то стесняться нечего — упакуют книги и отвезут на вокзал на попутной машине и все дела. Можно даже на всякий случай мешки купить, в мешках проще везти. На том и порешили…

В воскресенье утром Лидочка поехала в библиотеку и пробыла там до обеда — выступила с докладом о семинаре и передала числившийся за ней отдел новенькой — белокурой симпатичной девушке, недавно закончившей библиотечный техникум. После обеда они встретились с Володей у вокзала и пошли через тоннель на старое кладбище.

…Старинная каменная арка, венчающая вход, бабуськи с ядовито-яркими бумажными цветами, разложившие свой товар на деревянных ящиках, въезжая аллея с рядами деревянных старых домиков по обеим сторонам, а дальше живописное столпотворение: могилы, изгороди, памятники, кресты и деревья, деревья… Ничего не видно за деревьями.

…Постояли перед могилой Лидочкиных родителей. Лидочка почистила тряпкой скромный каменный памятник, смахнула снег с бугорка и положила букетик живых гвоздик, купленных в киоске на вокзале.

— Это тебе всего четыре года было? — сказал Володя, прочтя дату на памятнике.

— Да… Я их почти не помню. Помню только, как тетя Вера привела меня к себе и сказала, что мама с папой уехали далеко-далеко и не скоро вернутся и теперь я буду жить у нее. Сначала ждала, а потом привязалась к тете и не заметила, как отвыкла. Вот когда тетя умерла, мне было очень плохо…

— А я смерть Юры тяжело переживал. Ты не представляешь, что это был за человек! Я по сравнению с ним грубиян неотесанный.

— Ну какой же ты грубиян!

— Нет, правда! У меня из-за этого и к двойнику отвращение появилось. Понимал, что глупо, несправедливо, но не мог спокойно его видеть. Пока молчит, все кажется, что передо мной Юра, а как заговорит — тошно становится.

Они постояли еще немного и пошли назад к выходу.

— Вот если бы в самом деле можно было пересаживать сознание! — сказала Лидочка. — Тогда бы вы пересадили в него сознание твоего брата.

— Но он все равно не дожил до того времени, когда появилась копия. Да если бы и дожил… Где его искать, сознание? Как отделить от тела?

— Я понимаю, — сказала Лидочка. — Но может быть, разберутся когда-нибудь.

— И наступит эра бессмертия, — улыбнулся Володя. — У каждого человека будет нетленное запасное тело. Только собралась душа в мир иной, а ее раз и в это тело.

Володя вдруг задумался и стал серьезным и до автобусной остановки шел молча, о чем-то размышляя. Потом, когда они ехали в автобусе на Новое кладбище, он сказал: — Слушай, а мы с тобой, кажется, родили интересную идею.

— Какую идею?

— Объясняющую, зачем палеопамирцы выращивали копии.

— Ты думаешь, они умели пересаживать сознание?

— В том-то и штука, что нет!

Они стояли на задней площадке автобуса и, опершись о перильца, смотрели на прыгающую ледяную дорогу.

Шум мотора заглушал слова, и Володя говорил, наклонившись к уху Лидочки.

— Мы с Гончаровым искали ответ на уровне социальности, а тут вопрос религиозный. Тот автор писал, что их религией был культ предков, а, она предполагает, что мертвые буквально продолжают жить после смерти. Культ предков был почти у всех первобытных народов, отсюда и обряд погребения идет. Иначе зачем хоронить тело? Палеопамирцы ухитрились сохранить ее в циливизованной фазе, но с существенной поправкой. Они поняли, что погребение — это фиктивное оживление, и занялись настоящим. Тела делать научились, а душу, сознание вдохнуть не смогли.

— Почему ты так уверен, что не смогли?

— Да потому, что в таком случае дожили бы до наших дней. Была бы сейчас на земле этакая каста бессмертных.

— Верно… — сказала Лидочка, задумываясь. — Только зачем же они их тогда делали?

— А это неизвестно, делали или нет. Может быть, попробовали раз—другой да остановились. Уж я — то могу их понять. Вместо дорогого для тебя человека — бесчувственный биоробот.

— Я их тоже понимаю, — сказала Лидочка.

Автобус мчался, подпрыгивая на ухабах, громыхала оторвавшаяся железка над дверью. Из водительской кабины сквозь шум в салоне слышалась музыка. Известный баритон пел песню из кинофильма про ослепительный жизненный миг, за который надо цепко держаться человеку.

— Вот тебе и вся философия, и не надо думать ни о каких предках, смеясь, сказал Володя.

Лидочка не сразу сообразила, что это он о песне.

Новое кладбище произвело на Володю тягостное впечатление, в чем не было ничего удивительного. По сравнению со старым, с его причудливыми лабиринтами из могил и разнообразием кладбищенской архитектуры, оно являло собой образец современного рационализма. Могилы здесь располагались в строго геометрическом порядке, одна к одной и не имели изгородей — для них просто не оставалось места. На могилах стояли стандартные сварные памятники в виде вытянутых вверх неправильных трапеций. Эти-то ряды черных железных трапеций и не понравились Володе.

— Какая бездушная математика! — сказал он, обозревая обширное кладбищенское поле. — Так только картошку сеют… И ни одного дерева!

— А ему оно нравится, — с неодобрением сказала Лидочка, разумея бывшего мужа. — Их завод как раз выпускает на ширпотреб этих… пингвинов, — она кивнула в сторону одного из памятников. — Обеими руками за них держится. Говорит, выгодно для плана. Делать их просто, а цена на них приличная.

Они постояли у ворот, глядя на уходившие в степь ряды могил.

— Да-а, — пробормотал Володя, — если и дальше так дело пойдет, то в недалеком будущем похоронами, пожалуй, будет заниматься ассенизационная служба.

Лидочка покосилась на Володю, хотела сказать, но не сказала, чтобы лишний раз не возбуждать его. Уже не в первый раз она замечала, что оба двойника, словно настроенные в унисон, размышляют об одних и тех же явлениях, но дают им совершенно разную оценку. Прошлым летом Владимир Сергеевич ездил сюда на склад похоронных принадлежностей разбираться с партией забракованных памятников. Лидочка, воспользовавшись случаем, поехала вместе с ним, чтобы прибрать могилу тети Веры. Ей пришлось присутствовать при знаменательной сцене, когда директор похоронной фирмы, плотный коренастый мужчина с быстрыми глазами, доказывал Владимиру Сергеевичу, что памятники слишком грубо сварены, а тог методично и хладнокровно отвергал его претензии, говоря, что покойникам все равно, грубо сварены памятники или чисто и стоят ли они вообще. В конце концов, заявил он, обряд похорон, если взглянуть на дело трезво, всего лишь глупый предрассудок, отнимающий массу средств. Можно еще понять наших невежественных предков, веривших в загробную жизнь, но нам, людям эпохи НТР, пора расстаться с этим предрассудком и поручить похороны ассенизационной службе. «Ну, это вы загнули, товарищ Колесников, — сказал ему директор, человек по виду далеко не сентиментальный. — Похороны нужны живым, а не мертвым. Люди есть люди». Однако Владимира Сергеевича убедить было невозможно. Он принялся нудно и долго доказывать, что мертвое тело принципиально ничем не отличается от камня, песка или любого другого вещества, иначе покойников не зарывали бы в землю, и поэтому с таким же успехом можно хоронить гроб, наполненный камнями. Что же касается того, что похороны якобы нужны живым, то это тоже ошибочное мнение. Смерть, как известно, сильно меняет черты лица, и если уж быть до конца последовательным, то гораздо логичнее хоронить хорошую фотографию покойного, изготовленную при жизни, нежели его тело. И так далее в том же духе…

Лидочка помнила, с каким недоумением смотрел на него директор, и ей было ужасно стыдно за мужа. Она тогда ушла, не дождавшись конца их спора, и домой вернулась одна на автобусе.

— Пойдем, нам сюда, — сказала она, трогая Володю за рукав.

…Нет, даже на неделю, на день она не сможет вернуться к мужу… даже если книги совсем пропадут.

По кладбищу то здесь, то там маячили у могил фигуры людей, их было видно далеко, далеко…

 

Глава 8

Посещение квартиры Владимира Сергеевича.

Гром среди ясного неба!

В понедельник утром Лидочка позвонила из автомата внизу в приемную завода «Металл» и узнала, что главный инженер находится на совещании у директора, где пробудет до одиннадцати. На вопрос, собирался ли он в течение дня куда-нибудь уезжать, незнакомый мужской голос не без иронии ответил, что главный разъезжать не любит, а руководит заводом, сидя в кабинете.

— Это его стиль работы, — сказала Лидочка стоявшему рядом Володе. — Он очень гордится тем, что не бегает по заводу, как другие главные, а заставляет бегать подчиненных. Весь день в кабинете сидит. Домой съездит пообедать и опять в кабинет.

— Что ж, тем лучше. Значит, по крайней мере до обеда мы можем быть уверены, что он не приедет и не устроит скандал. Времени более чем достаточно.

— Только бы замок не сменил.

— Думаю, что не сменил.

…Володя оказался прав. Замок на двери стоял старый. Это и обрадовало и обеспокоило Лидочку. В квартиру она вошла со смутным чувством тревоги. Что бы это значило? Может быть, он изменил своим правилам и решил в течение дня наведаться домой, чтобы застать ее врасплох? В таком случае нужно успеть все сделать до одиннадцати. С совещания-то он не уйдет…

— Так и знала, — с огорчением сказала Лидочка, подходя к цветам, стоявшим на окне в гостиной. — Ни разу не полил.

Земля в горшках была твердей, как камень, листья пожелтели и свернулись. Лидочка постояла над цветами, как над покойниками, и, вздохнув, стала раздеваться. Одно утешение — не нужно теперь думать, к кому пристроить цветы.

Володя расхаживал по квартире, с любопытством разглядывая обстановку.

— Да-а, давно я таких хором не видел. Иностранные делегации принимать можно. Не пойму только, откуда у вас деньги? Он ведь главным всего второй год работает.

— Деньги у него есть, только я сама не знаю откуда. Мне кажется, он какие-то комбинации с памятниками проворачивает.

— Да ты что! Вот это для меня новость. А ну-ка, расскажи.

Он подошел к Лидочке и стал помогать ей выгружать книги из шкафа.

— Это он только для окружающих такой принципиальный и честный, говорила Лидочка, — а для собственной выгоды на любую махинацию пойдет. У него даже своя философия есть. Как-то весь вечер доказывал мне, что пословица «Не пойман, не вор» очень умная и правильная, что воровство можно называть преступлением только после того, как оно обнаружится. С его точки зрения, все непойманные воры кристально честные люди, даже если хапают большие суммы. Он у себя там такие порядки навел! Таня рассказывала…

Володя перевязал первую стопку книг и положил ее в мешок.

— А пожалуй, все закономерно. У большинства людей есть инерция души, именуемая совестью, и человек продолжает оставаться честным, даже если есть все условия для воровства. Ну, а он безынерционная система. Бессовестный, так сказать, по происхождению. Представляешь, что началось бы на нашем шарике, если бы все люди стали такими?

— Представляю…

…В подъезде послышался собачий лап, застучали шаги по лестнице.

— Владимир! — сказала, побледнев Лидочка. Оба повернулись к двери. В следующую секунду дверь распахнулась, и в квартиру вошли два милиционера с собакой.

— Стоять на месте! — скомандовал один из них. — Дангус, охранять!

Громадная черная овчарка уселась перед Лидочкой и Володей, уставившись на них строгими янтарными глазами. Второй милиционер с пистолетом в руке быстро обошел квартиру, заглянув на балкон и в лоджию, и вернулся в гостиную.

— Больше никого, — сказал он напарнику.

Оба остановились перед задержанными.

— Кто такие будете? — спросил милиционер с собакой. На нем был белый, полушубок, перетянутый ремнями, а на боку висела рация.

— Хозяева, — как ни в чем не бывало сказал Володя.

Лидочка почувствовала, как его рука легла ей на плечо и пальцы чуть сжали плечо. Это был знак — не волнуйся. Какое там не волнуйся! У нее все тряслось и дрожало внутри.

— Меня зовут Колесников Владимир Сергеевич, а это моя жена Лидия Ивановна.

— Документы попрошу.

Лидочка сходила за сумкой в прихожую и принесла паспорт. Володя тоже дал свой паспорт. Милиционер в белом полушубке полистал Лидочкин паспорт, сверил оригинал с фотографией, потом заглянул в Володин, тоже сверил и, похоже, остался удовлетворен.

— Почему не позвонили на пульт? — спросил он строго.

«Какой пульт?» — чуть не сказала Лидочка, да вовремя сдержалась, кое-что сообразив.

— Извините, забыли, — добродушно улыбнулся Володя.

— Забыли… — проворчал милиционер, все еще держа паспорта. — Вот оштрафуем за ложную тревогу, тогда не будете забывать.

— Все правильно, штрафуйте.

Милиционер помолчал, будто еще раздумывая.

— А чего это вы так волнуетесь? — подозрительно спросил второй милиционер, присматриваясь к Лидочке.

Он был в серой офицерской шинели с погонами.

— Ничего я не волнуюсь, — сказала Лидочка и по некоторой перемене, произошедшей на лице офицера, со страхом поняла, что выдала себя своим тоном. Тот взял паспорта, не торопясь полистал их и вернул Володин напарнику в раскрытом виде.

— Лучше смотреть надо, Панов. Прописка-то у него московская.

Милиционер в полушубке, глянув в паспорт, смущенно крякнул.

— Действительно московская…

— Так почему у вас московская прописка?

— В Москву переехал работать, а жена пока здесь живет. Вот книги хотим увезти, — спокойно сказал Володя.

— Четыре года назад переехали и все время порознь живете?

— А что ж тут особенного?

— Что-то подозрительно, товарищ лейтенант, — проявил запоздалую бдительность милиционер Панов.

— Подозрительно, — согласился тот. Спрятал оба паспорта во внутренний карман шинели.

— Значит, так. Мы поедем в отдел разбираться, а ты побудешь здесь с собакой.

— Зачем? Все и так ясно, — запротестовала Лидочка. — Он живет в Москве, а я пока…

— Ничего не ясно, — перебил ее лейтенант. — Вот в отделе разберемся, тогда станет ясно.

Через минуту они уже шли по двору к милицейской машине в сопровождении лейтенанта милиции, а на них с изумлением глядела женщина с ребенком, вышедшая из соседнего подъезда «Что же теперь будет?» — с тоской думала Лидочка. Она была оглушена и потрясена случившимся. Надо же, додумался сигнализацию в квартире поставить! Ну кому еще могло такое прийти в голову?

…Их привели в просторную комнату в отделении милиции и усадили на деревянный диван. В комнате за большим столом с двумя телефонами сидел пожилой милиционер в новенькой форме и говорил по одному из телефонов. Увидев вошедших, он некоторое время продолжал говорить, глядя на них без особого любопытства, даже, пожалуй, равнодушно, а потом повесил трубку.

— Ну что там? — спросил он лейтенанта.

— Вот, задержали, товарищ капитан. Говорит, что хозяин квартиры, а у самого московская прописка.

Он выложил на стол оба паспорта и стал докладывать в подробностях, как были задержаны Лидочка и Володя. Капитан слушал, одновременно просматривая паспорта. Это был грузный мужчина лет пятидесяти, с широким мясистым лицом, которое выглядело очень мужественным благодаря орлиному, чуть искривленному носу и густым черным бровям. В углу ею рта дымилась папироса, заставляя капитана щуриться и наклонять голову набок, отчего он казался еще мужественнее и внушительнее.

Лидочка с тоскливым чувством смотрела на него. Уж такой не отпустит, пока не докопается до донышка! А может быть, не докопается? Может, они не записывают место работы? Тогда многое зависит от того, как будет себя вести Володя, что скажет… Володя сидел со спокойным видом ни в чем не повинного человека, повернул голову, и, встретив взгляд Лидочки, чуть подмигнул ей.

— Будь добр, сходи принеси журнал сигнализации, — сказал капитан с украинским акцентом и, когда лейтенант ушел, обратился с вопросом к Володе: — Так, значит, в Москве живете?

— В Москве.

— А жена почему здесь?

— Работы не может найти по профессии.

— Я библиотекарь, — волнуясь, сказала Лидочка.

— В Москве трудно найти место библиотекаря?

— Трудно… — сказала Лидочка и почувствовала, что краснеет. Ах ты, несчастье! Совсем не умеет врать.

Капитан посмотрел на нее долгим, изучающим взглядом и больше ничего спрашивать не стал.

…Пришел лейтенант с журналом. Капитан ввинтил окурок в пепельницу, стряхнул с пальцев пепел и стал листать журнал. Хмыкнул, задерживая взгляд на странице, посмотрел на Володю, взял телефонную трубку и так, продолжая на него смотреть, стал набирать номер. Все пропало! Звонит Владимиру Сергеевичу на работу!

— Здравствуйте, товарищ Колесников, это из милиции, — будничным тоном сказал капитан. — Побудьте, пожалуйста, на месте, за вами сейчас приедут. У вас в квартире сработала сигнализация.

Он помолчал, слушая трубку.

— Нет, приехать все-таки придется, так что никуда не уходите.

Положил трубку, подумал немного, барабаня пальцами по столу.

— На квартире кого-нибудь оставил?

— Панова с собакой, — сказал лейтенант.

— Тогда так. Поезжай на квартиру, забери паспорт главного инженера… Где паспорт? — спросил он Лидочку.

— В верхнем выдвижном ящике серванта.

— …в ящике серванта… Потом на завод «Металл» за хозяином и сразу сюда. Да позови Соселию, а то у него телефон не работает.

Дело, однако, заваривалось нешуточное. Лидочку попросили выйти в коридор и велели ждать, пока не позовут. Лейтенант ушел, сказав что-то дежурному милиционеру у входа. Тот кивнул, глянув на Лидочку. Минут через пять мимо нее прошагал маленький щуплый кавказец в штатском и скрылся в кабинете. Лидочка догадалась, что это тот с грузинской фамилией, которого велел позвать капитан. Следователь, наверное… Лидочка совсем затосковала. Так хорошо все шло — и на тебе! Тут, конечно, и она виновата. Надо было сразу сказать ему, что Володя тоже приехал, тогда, может быть, предупредил бы ее насчет сигнализации, Володя же говорил, что у него специальный рефлекс. Ах, дура, дура! Правильно говорила тетя Вера — век живи, век учись.

Прошло, наверное, с полчаса, в течение которых Лидочка чутко прислушивалась к происходящему за дверью. Слышно было плохо. Володю о чем-то спрашивали, он отвечал… Потом снова появился лейтенант. Он шел по коридору с Владимиром Сергеевичем.

— Подождите пока тут, — сказал он, входя в кабинет.

Владимир Сергеевич, увидев Лидочку, не выразил ни малейшего удивления. Сказал удовлетворенно: — Значит, я не ошибся в своих предположениях, это все-таки ты.

— Зачем ты поставил квартиру на пульт? — с печалью и почти не сердясь спросила Лидочка.

— Чтобы оградить себя от всякого рода незаконных я подпольных действий с твоей стороны.

— Подпольных действий… — передразнила его Лидочка. — Теперь с милицией будешь иметь дело. Они задержали Володю.

Владимир Сергеевич нахмурил брови.

— Разве он приехал с тобой?

— Конечно.

— Тогда все понятно. Не трудно догадаться, кто втянул тебя в эту авантюру с похищением вещей. И с таким человеком ты собираешься связать свою судьбу? Имей в виду, если дело дойдет до серьезного, я буду бороться за свои права. Я сумею постоять за себя. В конце концов, я главный инженер, а он кто?

Лидочка отвернулась от мужа, не желая больше с ним разговаривать. Она теперь совсем его не боялась…

В дверях появился лейтенант.

— Входите, — сказал он Лидочке и Владимиру Сергеевичу.

Теперь они втроем сидели на диване, а напротив них за столом сидели капитан и маленький грузин в черном кожаном пиджаке, под которым пламенела алая рубаха. Лицо у него было типично кавказское — носатое, усатое, бровастое. Он внимательно рассматривал паспорта — все три. Потом сказал, обращаясь к задержанным:

— Ну что ж, будем знакомы. Я следователь милиции Соселия Сергей Иосифович. А вы кто будете, граждане двойники?

— Близнецы, — усмехнулся Володя.

— Не получается, — сказал Соселия, — имена могут совпадать у кого угодно, только не у близнецов.

Голос у него оказался неожиданно низкий и густой, говорил он чисто, почти без акцента.

— Ну почему не могут? — с простодушным видом возразил Володя. Представьте себе, мы были настолько похожи, что даже мама нас путала, и ей не оставалось ничего другого, как дать нам одно имя, учитывая, что никаким законом это не запрещено. Да и при чем тут имена, фамилии… Ну, посмотрите на нас внимательно. Неужели мы похожи на преступников? Даю вам честнее слово порядочного человека, что если вы нас отпустите, то никаких неприятностей из-за нас потом иметь не будете.

— Веселый парень! — сказал Соселия капитану.

— Веселый. С таким не соскучишься…

Соселия, сощурившись, смотрел на двойников.

— Ваша версия была бы вполне удовлетворительной, если бы не одно обстоятельство. У вас не только одинаковые имена, но и одинаковые паспорта, а это уже не поощряется законом. Очевидно, кто-то из вас мистер икс, живущий под чужим именем. Кто?

Владимир Сергеевич поднялся со своего места недовольный и хмурый.

— Заявляю официально, что я тут ни при чем. Я честный человек, главный инженер завода «Металл». Мой паспорт в полном порядке.

— Очень хорошо, — пробасил Соселия. — Если вы честный человек, то должны честно объяснить нам, кто вы такие. Вот вы, двое, живущие по одному паспорту?

Владимир Сергеевич немного подумал и сказал, глядя куда-то в сторону:

— Мы близнецы. Да, конечно, мы абсолютно похожи. Значит, мы близнецы. Все логично.

Капитан что-то негромко проговорил на ухо следователю. Тот кивнул и выразительно посмотрел на обоих Колесниковых.

— Близнецы, говорите? А может быть, все проще? Вы двойники, а не близнецы и засланы в нашу страну иностранной разведкой. Классический фокус международного шпионажа.

Лицо Соселии было серьезно, но глаза, кажется, смеялись. Трудно было понять, шутит он или говорит всерьез. Слова его произвели разное впечатление на обоих Колесниковых. Володя только усмехнулся и ничего не сказал. Зато Владимир Сергеевич еще больше нахмурился и заговорил в повышенных тонах:

— Я протестую! В этом городе найдется достаточно людей, которые могут подтвердить мою личность, вплоть до ответственных лиц высокого ранга.

Оба работника милиции с интересом смотрели на него.

— Что будем делать? — сказал минуту спустя капитан, обращаясь к следователю.

— Для начала нужно установить, близнецы они или двойники.

— Ты думаешь, это можно по внешнему виду?

— В большинстве случаев можно. У близнецов наблюдается абсолютное внешнее сходство. Двойники могут иметь отличия, с виду не заметные. Эти два по первому впечатлению однояйцевые близнецы. Так, по крайней мере, мне кажется.

— По первому впечатлению? — спросил капитан. — А если точно?

— Если точно, то нужно произвести детальный осмотр тел, хотя бы до пояса.

— Каких еще тел? — подал голос Владимир Сергеевич.

— Ваших, ваших, граждане Колесниковы, — с насмешливой ноткой сказал Соселия.

— Я протестую! Вы нарушаете закон!

Поднялся Володя.

— Ладно, тезка, не будем права качать. Это тебе милиция, а не что-нибудь… По пояс достаточно?

— Достаточно, — сказал Соселия.

Володя стал раздеваться. Глядя на него, вынужден был раздеться и Владимир Сергеевич. Через две минуты оба Колесниковых голые по пояс стояли посреди комнаты, а Соселия ходил вокруг них, окидывая их придирчивым взглядом, каким осматривают новобранцев на медицинской комиссии. Теперь, когда па них не было верхней одежды, они еще разительнее походили друг на друга. Оба широкоплечие, рослые, с впалыми животами и крепкими, мускулистыми плечами.

Соселия закончил осмотр и закурил сигарету.

— Абсолютное сходство. Классические близнецы.

— Можно одеваться? — спросил его Володя.

— А ну-ка, погодьте, — сказал капитан, вставая.

Он подошел к Володе и взял его за локоть.

— Странно… Оспа на локте.

— Так поставили, — сказал Володя, и Лидочке показалось, что голос у него чуть дрогнул.

Соселия наклонился, рассматривая звездообразный шрам на локте у Володи:

— Это не оспа, это шрам от травмы. Оспу на локте не ставят. Вот у него оспа, выше.

Он повернулся к Владимиру Сергеевичу и вдруг застыл, впиваясь взглядом в его локоть. Там был точно такой же шрам, как у Володи. Нижняя губа у Соселии отвисла, и сигарета вывалилась изо рта. Он молча посмотрел на капитана, на обоих Колесниковых и зашел им за спину.

— Соселия старый осел! — раздался оттуда его мрачный возглас. — Родинки тоже совпадают, все до единой. Молодец, Гринько! У тебя нюх настоящего следователя. (На спине у Володи была целая россыпь маленьких родинок.)

Он снова остановился перед двойниками, уперев руки в бока. Тряхнул головой, зажмуривая глаза.

— Так не бывает, Гринько. Даже у однояйцевых близнецов не могут быть одинаковые шрамы.

— Так не бывает, — согласился капитан.

— Остается снять отпечатки пальцев.

— Можете не снимать, — сказал Володя, — совпадают до последней линии.

Он снял со стула рубаху и стал одеваться при полном всеобщем молчании. Молчал капитан, молчал Соселия, глядя как завороженный на странных близнецов. Молчала и Лидочка, чувствуя холодок под сердцем. Что же теперь будет?

Оба представителя власти пребывали в полной и очевидной растерянности.

— Что же теперь будет? — тихо сказала Лидочка вслух.

Володя нервно рассмеялся.

— А ничего. Никакого криминала нет. Два абсолютно одинаковых человека должны иметь и два абсолютно одинаковых паспорта. Логично, товарищ капитан?

Капитан нравоучительно поднял вверх указательный палец.

— Неправильно рассуждаете, гражданин Колесников. Согласно нашим законам паспорт выдается только одному лицу. Какой делаем вывод? Второй паспорт сжечь, а лишнее лицо ликвидировать. Зачем два одинаковых лица? Еще в глазах двоиться будет.

— Как это «ликвидировать»? — повернулся к нему Владимир Сергеевич.

— Очень просто. Утопить и закопать. Никакого криминала.

— Вы что, с ума сошли? — вскинул голову Владимир Сергеевич.

Капитан подошел к столу и сел на свое место.

— С вами сойдешь с ума. Совсем голову заморочили. Присаживайся, Соселия. И вы садитесь.

Все снова расселись по своим местам.

— Ну вот что, граждане близнецы, — сказал капитан, прихлопнув ладонью по столу. — Пошутили, и хватит. Говорите, кто вы такие. Иначе мы вас отсюда не выпустим.

 

Глава 9

Невезение продолжается.

Опасный свидетель

Заявление было сделано тоном вежливым, но решительным. Милиция есть милиция. На то она и существует, чтобы тайное делать явным. Лидочка сидела в состоянии бездумного оцепенения, не в силах ни двигаться, ни говорить. От нее теперь ничего не зависело, и, может быть, поэтому она совсем перестала волноваться.

Пауза затягивалась…

— Ну что, так и будем в молчанку играть? — произнес капитан классическую фразу.

Ответа не последовало. Оба Колесниковых молчали, словно набрав в рот воды. Капитан укоризненно покачал головой.

— Неправильную позицию заняли, граждане Колесниковы. Рано или поздно все равно выяснится, кто вы такие.

— Отпечатки надо снять, — сказал Соселия. — Пойду принесу причиндалы.

Он вышел из кабинета и минуты через три вернулся с коробкой в руках.

— Попрошу засучить рукава, — сказал он, подходя к двойникам. Те молча повиновались.

В коробке оказалась подушечка с черной краской, лупа и маленькие белые листки бумаги.

— Безобразие! — проговорил Владимир Сергеевич, однако выполнил все, что требовалось, — обмакнул поочередно пальцы в подушечке, и Соселия прокатил ими по листкам. То же самое сделал и Володя. Были также сняты и отпечатки шрамов на локтях.

— Пройдите-ка в ту комнату, — сказал капитан двойникам, указывая на дверь в стене кабинета. — А вы, Лидия Ивановна, останьтесь.

…Впервые в жизни Лидочка оказалась в столь непривычной и сложной ситуации. Она была одна перед двумя представителями власти, которые, как нетрудно было понять, намеревались выпытать у нее тайну двойников. До чего же это неприятно — сидеть на скамье, словно преступница, и ждать, когда тебя начнут допрашивать. Лидочке стало жарко от волнения. Она расстегнула пальто.

— Можете совсем снять, — дружелюбно сказал капитан, пододвигая к себе листки с отпечатками.

— Ничего… я так, — тихо молвила Лидочка.

Капитан и следователь рассматривали отпечатки.

— Мистика какая-то, — пробасил Соселия, — скажи кому-нибудь — не поверят.

— А шрамы? Как две фотографии с одного негатива.

— Абсолютно одинаковая конфигурация.

— Может быть, пластическая операция?

— Исключено. Не умеют так.

Соселия испытующе посмотрел на Лидочку из-под косматых бровей.

— Что скажете, Лидия Ивановна?

Лидочка покачала опущенной головой.

— Не знаю… Я ничего не знаю.

Как это трудно — скрывать правду, когда от тебя так хотят узнать ее! Они по-своему правы, требуя от нее ответа. Все-таки необыкновенный случай. Что угодно можно подумать. Но нет, она ничего не скажет. Лучше уж молчать, чем изворачиваться и лгать…

— Ясно, — резюмировал Соселия, — женщина проявляет солидарность. Придется думать самим.

Они снова принялись рассматривать отпечатки, время от времени перебрасываясь короткими репликами. Закурили… Дым двумя струйками потянулся к потолку.

— Тут случай серьезный, — сказал капитан, рассматривая отпечатки через большую лупу в черной пластмассовой оправе. — Придется дело заводить.

— Придется…

Лидочка похолодела. Уголовное дело! Вот этого-то никак нельзя допускать. Володю посадят в тюрьму или куда там… сообщат на работу, в институт.

— Товарищи милиционеры, — сказала она, набравшись духу.

Капитан и следователь одновременно подняли головы, выжидательно на нее глядя. Лидочка еще секунду—другую сомневалась, стоит ли признаваться.

— Мы вас слушаем, — сказал Соселия. — Говорите, не стесняйтесь.

Лидочка отвела от вспотевшего лба прядь волос.

— Я все расскажу.

И Лидочка стала рассказывать — по памяти, перевирая и путаясь, чувствуя иногда, что ее в лучшем случае не понимают, а то и вовсе считают дурочкой, которая выдумывает сказки, чтобы спасти своего любовника. Но Лидочка продолжала рассказывать, и чем дальше она рассказывала, тем легче ей становилось, тем убедительнее и искреннее выходил ее рассказ. Она рассказала все, что знала со слов Володи, присовокупив собственный опыт, как познакомилась с Владимиром Сергеевичем, как жила с ним, рассказала о его непохожести на других людей, как потом поехала в Москву и познакомилась с Володей, о его работе в институте, несчастном брате-алкоголике, друге-враче, рукописи, о том, как появился двойник. Не сказала только, в каком институте работал Володя и кто именно нашел рукопись и изготовил двойника. Впутывать в эту историю Гончарова она сочла ненужным.

Никогда в жизни Лидочка не говорила так долго и много. Прошло не меньше получаса, прежде чем она добралась до конца, то есть до сцены в квартире, закончившейся их приводом в милицию.

— Вот все, — сказала она в заключение. — Он не виноват. Он очень хороший человек. Отпустите его, пожалуйста.

За столом наступило долгое молчание. Капитан с сосредоточенным видом барабанил пальцами по стеклу. Соселия сидел нахохлившись, подперев обеими руками подбородок. Потом он встал, подошел к Лидочке и, заглянув ей прямо в глаза, спросил:

— Все правда?

— Правда, — кивнула Лидочка.

Соселия постоял еще немного и, повернувшись к капитану, сказал:

— Не врет.

Капитан поморщился, как от зубной боли, и потер ладонью щеку. Он ничего не сказал. Тогда Соселия засунул руки в карманы пиджака и стал прогуливаться по комнате. Лидочка поняла, что мнения обоих разделились. Похоже, что следователь ей поверил, а вот капитан нет. Так оно и оказалось. Соселия остановился перед капитаном.

— Я все понимаю, Гринько… Но как еще объяснить вот это?

Он ткнул пальцем в листки с отпечатками, лежавшие на столе. Капитан снова поморщился и ничего не ответил.

— Ну, предложи что-нибудь, предложи…

— Откуда я знаю? — сказал наконец капитан. — Ты что, хочешь, чтобы я написал все это в протокол? Чтобы потом Федотов на каждом собрании нас с тобой на посмешище выставлял?

Соселия шумно вздохнул и повернулся к Лидочке:

— Как фамилия этого врача? Где живет?

— Не знаю, — сказала Лидочка, опуская глаза.

— А вот теперь врете! — обличительно сказал Соселия, направляя на Лидочку указательный палец. — Знаете, но не хотите говорить.

— И он не скажет, — тихо отозвалась Лидочка.

— Это почему же?

— Володя и его друг не хотят, чтобы их тайна стала известна, объяснила Лидочка.

Капитан многозначительно откашлялся, а Соселия снова принялся ходить по комнате.

— Ничего не понятно! — загремел его бас. — Если все, что вы сказали, правда, значит, они совершили огромное научное открытие! Почему же они его прячут? Они что, не хотят стать знаменитыми? Не хотят получить Нобелевскую премию?

— Не хотят, — сказала Лидочка. — Все не так просто, как вы думаете.

Соселия остановился перед Лидочкой, сложив на груди руки, и с изумлением смотрел на нее. Лидочка поняла, что он поверил ей и теперь не знает, что делать дальше. Наступил критический момент в ходе следствия, и в этот момент произошло новое событие. Внезапно отворилась дверь, и в комнату вошел милиционер в белом полушубке — тот, что оставался в квартире, пропуская вперед полного, мужчину средних лет.

— Разрешите доложить, товарищ капитан, — еще одного задержал. Приехал из Москвы к главному инженеру Колесникову. Спрашиваю, зачем — не говорит.

Стрельнули из-под мохнатой шапки маленькие черные глаза, ужалив Лидочку в самое сердце.

— Здравствуйте, товарищи, — резким сорочьим голосом сказал вошедший, увидел Лидочку и кивнул ей, дрогнув полной щекой. Да, это был Стулов, злейший враг Володи, неизвестно как оказавшийся в Григорьевске, а в такой неподходящий момент!

Сразу, впрочем, все и выяснилось. Стулов назвал себя и сказал, что приехал из Москвы к товарищу Колесникову по личному делу. Позвонил на завод, а там ему сказали, что главный только что поехал домой и велел передать, что может не вернуться сегодня. Тогда он узнал его адрес в справочном бюро, приехал к нему на квартиру и был задержан товарищем милиционером, который там находился. Вот паспорт, вот удостоверение личности на имя Стулова Роберта Евгеньевича, начальника отдела института «Нитрон», все в полном порядке.

Стулову предложили раздеться и усадили напротив дивана. После этого Соселия пошел в соседнюю комнату и вывел оттуда Володю. Увидев Стулова, тот и бровью не повел, зато Стулов забеспокоился, задергал шеей, глаза его забегали, пытаясь увидеть сразу всех, находившихся в комнате. Он, видно, силился понять, в каком качестве здесь присутствует его противник — в качестве потерпевшего или в качестве подозреваемого.

— Вам знаком этот человек? — спросил его Соселия, показывая на Володю.

— Да, конечно, — сказал Стулов. — Это Колесников Владимир Сергеевич. Мы с ним несколько лет работали вместе, но немного… (он сделал паузу, выразительно посмотрев на Володю)… не поладили.

Это был, конечно, пробный камешек в Володин огород. Если товарищ Колесников здесь на положении задержанного и если он не круглый дурак, то должен задобрить опасного для него свидетеля, сказав что-нибудь вроде: «Ну что вы, Роберт Евгеньевич, какие пустяки. Стоит ли вспоминать прошлое!»

Но Володя ничего не сказал, даже головы не повернул в сторону Стулова, словно говорили не о нем.

Стулов крякнул, дернул плечом, глаза его забегали.

«Ах, не надо бы так!» — с огорчением подумала Лидочка.

— Не ошибаетесь? — спросил Стулова капитан.

— Нет, нет. Это Колесников Владимир Сергеевич, бывший ведущий конструктор «Нитрона», а сейчас главный инженер григорьевского завода «Металл».

Соселия усадил Володю рядом с Лидочкой и снова пошел в соседнюю комнату.

— Я им все рассказала. — шепнула Лидочка. — Только про Гончарова не сказала.

— Зачем?

— Они хотели завести на тебя уголовное дело.

Володя кивнул, тихонько сжимая Лидочкину руку.

Тут со Стуловым стали происходить смешные вещи. Он задергался, заперхал, закашлял, словно ему в горло попала крошка: он увидел Владимира Сергеевича, вошедшего в комнату. Глаза его стали так часто бегать, разглядывая двойников, что казалось, в голове его заработал механизм, наподобие швейного челнока.

— Здравствуйте, товарищ Стулов. Рад вас видеть, — сказал, подходя к нему Владимир Сергеевич.

Левая часть лица Стулова странно задергалась, из горла вырвался звук, похожий на смех. Он пожал протянутую Владимиром Сергеевичем руку, ощупывая взглядом его лицо и одновременно успевая увидеть и Володю с Лидочкой, и капитана, и Соселию, сидевших за столом.

— Здравствуйте, — произнес он сдавленным голосом.

— А этот гражданин вам знаком? — спросил его Соселия.

Стулов смешался, глядя попеременно на двойников.

— Близнецы, что ли?

Его белая упитанная физиономия на минуту застыла в напряженном раздумье. Он посмотрел снизу вверх на Владимира Сергеевича и осторожно спросил:

— А вы меня откуда знаете?

Владимир Сергеевич стоял очень серьезный.

— Я понимаю ваше недоумение, Роберт Евгеньевич, — сказал он, — вы, конечно, не знали, что нас двое, и поэтому не заметили подмены, когда один из нас вышел на работу вместо другого. Напомню вам, что именно я оценил по достоинству проект АЦ-1666 и написал письмо в министерство, в котором осуждал неправильные действия своего двойника.

Как и все оборотистые люди, Стулов обладал умением быстро оценивать ситуацию и сразу же принимать решение, об этом Лидочка знала по Володиным рассказам. Его можно было застать врасплох неожиданностью вроде этой, но ненадолго. В следующую минуту физиономия его приняла сосредоточенное выражение.

— Так, так, — сказал он, соображая. — Значит, тогда вас было двое… Теперь многое становится понятным.

— Что вам становится понятным? — поинтересовался капитан.

— Странное поведение ведущего конструктора Колесникова.

Стулов поднялся, поворачиваясь к сидящим за столом.

— Да, поведение Колесникова было более чем странным. То он работал как все, с интересом, с огоньком, то неузнаваемо менялся — грубил, писал кляузы в Москву, восстановил против себя весь коллектив. Оказывается, они по очереди ходили на работу.

— Это ложь, — сказал со своего места Володя. — Я вообще не имею привычки грубить людям. И коллектив ко мне хорошо относился. Это вы настроили всех против меня, чтобы заткнуть мне рот. Ваш проект…

— Подождите, товарищ Колесников, — перебил его капитан. — Вам пока слова не давали. Не будем нарушать порядок.

— Вы все сказали? — обратился он к Стулову.

— Пока все.

— Вот теперь к вам вопрос, гражданин московский Колесников. Можете ли вы подтвердить показания гражданки Колесниковой, что один из вас двоих рожден женщиной, а другой создан искусственно с помощью неизвестных науке средств?

— Да, это так, — сказал Володя. — Один из нас является природным, нормальным человеком, а другой представляет собой очень точную биологическую копию, сделанную искусственно. Природный человек, как нетрудно догадаться, это я.

— Тогда расскажите обо всем подробнее.

Володя посмотрел на двойника, который отошел к стене и стоял там с непроницаемо холодным лицом.

— Ну что, тезка, будем раскалываться, как выражаются клиенты этой почтенной организации?

— Я не полено, чтобы меня раскалывали, — сурово отвечал Владимир Сергеевич. — Я ни в чем не виноват перед законом и сумею постоять за себя.

— Говорите, не стесняйтесь, — подбодрил Володю Соселия. — Чего теперь скрывать?

— Хорошо, попробую, — сказал Володя.

И он стал рассказывать — обо всем, о чем уже говорила Лидочка, только подробнее и точнее. Говорил он неторопливо, уверенно, как говорят на хорошо знакомую тему. Во всем его облике, манере держаться — спокойной, без жестикуляций — было столько искренности, что даже самый отъявленный скептик поверил бы, что все это хоть и странная, необычная, но все-таки правда. Некоторое время Лидочка следила за его рассказом, а потом, поняв, что ничего нового не услышит, стала наблюдать за присутствующими.

Капитан сидел с невозмутимым видом человека, которого трудно чем-нибудь удивить. Соселия, не поднимая головы, что-то быстро писал на листе бумаги. Совсем по-иному вел себя Стулов. Он снова сидел на своем месте и вертелся, словно за шиворот ему насыпали колючек, хмыкал, ежился, покашливал, бросая короткие быстрые взгляды на людей, находившихся в комнате.

Но больше всего Лидочку насторожил, даже напугал Владимир Сергеевич. Он стоял у стены, неподвижный, как памятник. Глядя на него, можно было подумать, что это восковая фигура, а не человек, пусть даже искусственный. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Могло показаться, что он совершенно равнодушен к происходящему, но Лидочка по опыту знала, что он все внимательно слушает и в мозгу его сейчас идет напряженная работа. Ей даже почудилось, что она слышит, как в голове его тихо вращаются колесики, постукивают рычажки, вычисляя, сравнивая, анализируя…

— Ну что ж, картина ясна, — сказал Соселия, когда Володя кончил говорить. — Все выглядит вполне правдоподобно. Остается выяснить, кто ваш друг.

— А вот этого я вам сказать не могу.

— Почему? — поинтересовался Соселия.

— Потому что не хочу впутывать его в эту историю. Да и все равно ничего нового вы от него не узнаете.

— Почему не узнаем? Он расскажет нам, где находится эта ваша волшебная ванна, и все станет на свои места.

— Волшебной ванны больше не существует, вынужден вас разочаровать, сказал Володя. — Вернее, она используется no своему плановому назначению, как записано в теме, то есть для консервирования удаленных органов. Вся аппаратура для изготовления копий уничтожена.

— Как уничтожена? Буквально?

— Буквально. С помощью гидравлического пресса на базе вторцветмета. Я сам отвозил ее туда.

Соселия скорчил смешную гримасу.

— Вы с вашим другом что, сумасшедшие?

Володя пожал плечами.

— За себя ручаться не могу, меня еще в институте считали сумасшедшим, а мой друг совершенно нормальный человек. Просто у него очень развито чувство ответственности.

— Боится отрицательных последствий от своего открытия? — догадался следователь.

— Именно так.

— Чего же он боится?

— Есть чего…

— Да чего, чего? — вскидывая руки, почти закричал Соселия. Он во все глаза смотрел на Володю, словно и впрямь считал его сумасшедшим.

Тот усмехнулся.

— Боится, что не утвердят докторскую на тему «Гомункулусы и их применение в народном хозяйстве».

— Вот оригиналы, а? — сказал Соселия капитану. — Сделали открытие и молчат. Первый раз такое слышу.

— А может быть, никакого открытия и не было, раз молчат?

— Тогда предложите какую-нибудь другую версию, объясняющую наше сходство, — сказал Володя. — Я в свое время думал об этом, рассчитывая как раз на такой случай, но ничего путного не придумал. Если вы сумеете придумать, то я немедленно отрекусь от всего, что вам здесь рассказал.

Соселия рассматривал Володю с острым любопытством и, как показалось Лидочке, дружелюбно.

— Хорошо, — сказал он и в самом деле дружелюбным тоном. — Допустим, что открытие есть. Но почему вы берете на себя ответственность решать, вредно оно или нет? Пусть ученые решат этот вопрос. Сообщите о нем в соответствующее научное учреждение, в Академию наук например.

— Да ну, не стоит, — сказал Володя добродушным тоном. — Зачем беспокоить занятых людей? У них своих дел по горло.

— Это вы серьезно? — удивился Соселия. — А если мы сделаем обыск в вашей квартире?

— Бесполезно, ничего не найдете.

Соселия хмыкнул и сказал капитану, показав ладонью на Володю: — Вот поговори с таким! Ничего не боится.

Тот молчал, барабаня пальцами по столу, и смотрел на Володю. Оба представителя власти были явно обескуражены твердостью Володи.

В этот момент Стулов, молча следивший за разговором, поднял руку.

— Разрешите мне?

— Пожалуйста, — сказал Соселия. — Говорите все, что вам известно по этому делу.

Стулов поднялся, закинул руку за спину и, откашлявшись, солидно заговорил.

— Товарищи, здесь надо разобраться в главном. Как специалист по автоматическим системам, я мог бы оказать вам помощь в качестве консультанта. Вы точно установили, что имеете дело не с близнецами?

— Абсолютно точно, — сказал Соселия. — У них совпадают не только отпечатки пальцев, но даже шрамы на локтях.

— И вы не можете найти никакого другого объяснения такому сходству?

— Пока нет.

— Ну что ж, в таком случае я должен сообщить, что современная наука допускает возможность создания искусственных существ. В этом направлении работают сейчас кибернетики и биологи. Подходы у них разные, но цель, в сущности, одна, потому что живой организм — это то же кибернетическое устройство, только гораздо более сложное…

Он сделал паузу, следя за выражением лиц сидящих за столом.

— Продолжайте, — кивнул капитан.

— …более того, зная Владимира Сергеевича Колесникова как высокоодаренного инженера, я вполне могу допустить, что он мог спроектировать ванну для биокопирования, с помощью которой был изготовлен двойник.

— Что это он несет? — пробормотал Володя.

— И знаете, почему я поверил в такую поистине фантастическую возможность? Поверил, не будучи знаком с деталями?

Стулов остановил взгляд на капитане.

— Почему? — спросил тот.

— Потому что это единственно разумное объяснение странных аномалий в поведении Колесникова, которые появились у него за последний год нашей совместной работы. Посудите сами. Мы разрабатываем проект государственной важности. Инженер Колесников работал над одной из его тем, работал с большим энтузиазмом, сформировался у нас как конструктор, быстро пошел на повышение и стал руководителем конструкторской группы, стал соавтором двух изобретений. Его портрет висел на доске Почета. И вдруг последний год его как будто подменили. Он выступает с резкой критикой проекта, совершенно, замечу, безосновательной, скандалит, пишет жалобы. Потом без всякой видимой причины успокаивается и становится прежним Колесниковым — деловым и серьезным. Так продолжается некоторое время — и вдруг новая вспышка. Он сочиняет целый трактат против проекта, уже одобренного компетентными специалистами и подписанного в высших инстанциях. Неделю назад он отнес свое сочинение в редакцию одного научного журнала. Я имел возможность познакомиться с этим сочинением и как специалист могу заявить, что это чистейшей воды графомания, поделка озлобленного дилетанта, жаждущего славы борца за народные интересы, а в действительности обыкновенного карьериста. Написать такую безграмотную работу настоящий Колесников не мог и вести себя так не мог. Это делала его копия, которую он, по-видимому, в качестве эксперимента временно поставил на свое место.

Стулов прервал свою речь и, сделав короткую паузу, достаточную, чтобы ему не помешали, закончил:

— А теперь разрешите показать вам это существо. Вот оно!

Он эффектным движением выбросил руку с указательным пальцем в сторону Володи.

Лидочка тихонько ахнула, а Володя сердито сказал:

— Вы что, Роберт Евгеньевич, ядовитых грибков покушали?

Стулов и ухом не повел.

— Владимир Сергеевич, — с чувством обратился он к неподвижно стоявшему двойнику, — пора вам сказать свое веское слово.

— Да, пора сказать, — произнес тот, оживая. — Каждый человек имеет право бороться за свои интересы. Я не могу согласиться с заявлением моего однофамильца. На каком основании он считает себя первичным существом, а меня вторичным? У меня есть не меньше оснований утверждать обратное.

— Выражайтесь яснее, — недовольно поморщился Соселия. — Что значит не меньше оснований? Вы тут не имущество делите.

— Смелее, Владимир Сергеевич, смелее, — сказал Стулов.

— А вы теперь помолчите, — довольно резко оборвал его Соселия. — Пусть сам за себя отвечает.

Владимир Сергеевич уже обрел уверенность.

— Я выражаюсь вполне ясно в пределах логики и здравого смысла, сказал он, неподвижно глядя на следователя. — С вашего разрешения он выступил первым, но из этого совершенно не следует, что он оригинал, а я копия. Если бы я выступил первым, то сказал бы, что я оригинал.

— Вот именно, — поддакнул Стулов. — Владимир Сергеевич человек острого ума. Он привык к точным формулировкам.

— Два сумасшедших! — негромко сказал Володя.

Владимир Сергеевич повернул голову в его сторону и заговорил, повысив голос:

— Это неизвестно, кто из нас сошел с ума — ты или я. Если уж зашел принципиальный разговор, то я должен сделать здесь официальное заявление и прошу ввиду крайней важности занести его в протокол. Заявляю, что все, о чем здесь рассказал мой двойник, в действительности произошло со мной и узнал он об этом от меня. Авантюрист и мистификатор, он сначала порвал со мной, отказавшись выполнять мои указания, а потом соблазнил и одурманил мою супругу. Теперь, чтобы окончательно со мной разделаться, он оклеветал меня, поменяв все местами.

— Черт побери, вот это нахал! — воскликнул Володя. — Как тебе это нравится, Лидочка? Последняя новость науки — восставший робот! Его сотворили по моему образу и подобию, дали ему бытие — и вот благодарность!

— Спокойнее, гражданин москвич, — остановил его капитан. — Вам пока слова не давали.

— Какие у вас есть доказательства своего утверждения? — спросил он Владимира Сергеевича.

— Доказательств сколько угодно. Можно начать с самых простых. Будем рассуждать логически. Может ли кто-нибудь из вас по внешним признакам определить, кто из нас оригинал, а кто копия?

— Допустим, нет, — сказал Соселия.

— Почему вы в таком случае верите моему двойнику, а не верите мне? Неужели только потому, что он выступил первым?

— Мы пока еще никому не поверили.

— Хорошо. Тогда вот второе доказательство. У меня на руках оригинал паспорта и других документов. У него — дубликаты, которые я взял для него в силу исключительных обстоятельств. С точки зрения закона, при наличии дубликата и оригинала, что имеет большую силу? Кажется, ясно, что оригинал. Третье. Я — ответственный работник, лицо известное в высших инстанциях, обо мне высокого мнения директор нашего завода. Он — рабочий низкой квалификации, потому что как копия неизбежно уступает мне по умственным способностям.

— Да, да, — снова вмешался Стулов, не обращая внимания на недовольный возглас Соселии. — Я подтверждаю. Когда Владимир Сергеевич поставил вместо себя двойника, тот едва не завалил дело.

— Я спокоен, тверд, выдержан, — продолжал Владимир Сергеевич. — Он же эмоционален, вспыльчив, склонен к необдуманным поступкам. Я умею управлять собой, он подвержен переменам настроений. Из всего сказанного следует, что я гораздо полнее его выражаю черты, присущие виду Гомо сапиенс, он же находится ближе к животному миру. Следовательно, я оригинал, а он моя несовершенная копия.

— Гомо сапиенс Владимир Сергеевич! Ах ты, господи! — воскликнул Володя. — Все признаки высшей расы!

А Соселия засмеялся.

— Лихо! Прямо как теорему доказал.

— Не понимаю, что смешного вы нашли в моих словах? — недовольно сказал Владимир Сергеевич.

У Лидочки не выдержали нервы. Обида за Володю, страх, что милиционеры поверят бессовестному вранью, возмущение беспринципностью бывшего мужа подняли ее с места. Она подошла к Владимиру Сергеевичу рассерженная и решительная.

— Как тебе не стыдно! — заговорила она дрожащим от обиды и гнева голосом. — Тебе прекрасно известно, кто он, а кто ты. Зачем ты лжешь? Неужели ты думаешь, что это поможет?

— А вы? — повернулась она к Стулову. — Вы просто Корыстный, бессовестный человек! Володя разоблачил ваш вредительский проект, и теперь вы ему мстите.

— Но, но, спокойнее, — Стулов выставил вперед пухлую ладонь. — Все это эмоции, голословные обвинения. Говорить мы все умеем.

— Лидия Ивановна, — позвал ее Володя, — садись, не трепи себе нервы. Вообще, это удар ниже пояса, — заметил он, обращаясь к двойнику. Если я воспользуюсь твоими склочными методами, то легко докажу, кто из нас поддельный, а кто настоящий. Чего ты тут нагородил? Ты же отлично знаешь, что родился не от женщины, а создан искусственно, методом копирования. Мы тебе в свое время это объяснили. Вынуждены были объяснить. Нужно быть совершенно законченным наглецом, чтобы отрицать очевидное.

— Это неизвестно, кто из нас родился от женщины, а кто создан искусственно.

— Как это неизвестно? Да в своем ли ты уме?

— Я всегда в своем уме в отличие от тебя, потому что умею мыслить логически. Для любого взрослого человека его рождение — событие прошлого, которого он увидеть не может, потому что прошлое восстановить невозможно. А поскольку истинным можно считать только то, что можно увидеть и проверить, то факт рождения есть не предмет знания, а предмет веры, то есть ложного знания.

— Чертовщина какая-то! А если я привезу сюда свою мать?

— Мать в свидетели не годится. Ни одна мать не сможет строго логически доказать, что является матерью данного человека. А поэтому с какой стати должны верить, что именно ты произошел от женщины?

— Это бессовестно, Владимир Сергеевич! — сказала Лидочка.

— Ты оперируешь не логической категорией, Лидия. Кроме того, если употреблять это понятие, то тебя саму в первую очередь следует назвать бессовестной. Ты ушла от законного мужа к личности темной и сомнительной.

— Нет, так у нас дело не пойдет! — возбуждаясь, заговорил Володя. Существует, в конце концов, одно совершенно неопровержимое доказательство, что ты гомункулус. Достаточно посмотреть под микроскопом образцы ткани твоего тела, чтобы убедиться, что они состоят из симметричных молекул, о чем ты, конечно, и не подозреваешь. Для современного биолога это лучшее доказательство твоего искусственного происхождения.

— А вот уж тут извините! — завертел рукой Стулов. — Владимир Сергеевич не подопытный кролик. Никакие законы не разрешают производить эксперименты над живыми людьми.

— Тогда я отдам на исследование ткани своего тела,

— Это ваше личное дело! Можете хоть ногу отдать, это ничего никому не докажет.

«Вот стервец!» — в гневе подумала Лидочка.

К Владимиру Сергеевичу подошел маленький Соселия.

— А ну-ка, посмотрите мне в глаза, — приказал он.

— В чем дело? — с независимым видом сказал Владимир Сергеевич.

— Вы утверждаете, что все сказанное вами — правда?

— Да.

— Все, до последнего слова?

— Разумеется.

— И вы можете объяснить нам, каким образом произвели двойника?

Владимир Сергеевич на секунду задумался.

— Это тайна, тайна, — заволновался Стулов. — Уже говорилось.

— Это тайна, — послушно, как робот, повторил Владимир Сергеевич.

— А за подсказки в угол ставят, — саркастически бросил Володя.

Соселия вернулся на свое место.

— Все врет! — сказал он капитану. — Но доказать, сидя в кабинете, невозможно. Придется дело заводить.

— Придется, — медленно кивнул капитан, внимательно глядя на двойников и желая, видимо, узнать, какое впечатление произведет на них это решение.

— Заводите, — равнодушно бросил Володя, а его двойник сразу нахмурился и заговорил в повышенных тонах:

— Какое еще дело? Дело заводится только при наличии состава преступления, я знаю законы. А здесь даже нарушений нет. Никаких.

Капитан глянул на следователя.

— Какой умный, а? Живут по одному паспорту, имеют одну жену на двоих, и никаких нарушений нет.

— Вас, таких, может, еще с десяток появится — и никаких нарушений? сказал Соселия.

— Что же вы намерены делать? — строго спросил Владимир Сергеевич. Конкретно, в ближайшее время?

— Я уже сказал — завести дело, — спокойно объяснил Соселия. — И потом не торопясь разобраться, кто есть кто. А за вами двумя на это время установить наблюдение. Вам придется побыть в городе и никуда не выезжать.

— И долго это будет продолжаться?

Соселия развел руками.

— Не знаю. Как пойдет дело. Месяца два-три, может быть, больше.

— И все это время я не должен выезжать из города?

— Разумеется.

— Но это невозможно. Я ответственный работник, меня в любую минуту могут вызвать…

— Что поделаешь — сами виноваты. Нужно все говорить, а вы скрытничаете.

В ходе следствия наступил весьма щепетильный момент. Следователь достаточно откровенно намекал, что можно избежать волокиты, открыв тайну двойника. Но Володя молчал, словно воды набрал в рот, а Владимир Сергеевич, конечно, ничего сказать не мог, даже если бы и захотел. Он стоял с надменным видом и тоже молчал.

Вдруг заговорил Стулов. Он поднялся со своего места и, улыбаясь, сказал:

— Прошу извинить, что опять вмешиваюсь, но не могу молчать, когда вижу хорошего человека в затруднительном положении. Зачем заводить дело? Зачем требовать от Владимира Сергеевича выдавать тайну, которая принадлежит не ему одному? Есть более простой и достаточно надежный путь установить истину. В Григорьевском политехническом институте работает крупнейший кибернетик нашей страны профессор Иконников, руководитель лаборатории бионики, создавшей первого в мире чувствующего антропоморфного робота. Я знаком с ним уже несколько лет и думаю, он согласится устроить небольшой консилиум ученых, на котором будет установлено, кто из двойников искусственный, а кто настоящий. Это их хлеб, товарищи. Уж в этих-то вопросах они разбираются.

— Вот этого нам не хватало! — воскликнул со своего места Володя.

— Испугались? — язвительно сказал Стулов. — Понятно почему…

— Это вы испугались! А мне нечего бояться. Знаю я, зачем вам понадобился консилиум!

— Чтобы установить истину.

— Чтобы перевернуть все с ног на голову.

Капитан хлопнул ладонью по столу.

— Стоп, граждане! Прекращаем базар.

Он повернулся к Соселии:

— По-моему, предложение дельное, а?

Тот вяло пожал плечами.

— Давай попробуем, терять нечего.

— Конечно, надо попробовать, — поддакнул Стулов. — Терять нечего.

— Решено, — сказал капитан, — Давайте-ка координаты вашего профессора.

Допрос был окончен. Лидочка вдруг почувствовала страшную усталость, словно целый день работала в поле. Она сидела, бессильно опустив руки, и смотрела на суету в кабинете. Двойники подписывали какие-то бумаги, Стулов, склонившись рядом с капитаном, торопливо листал записную книжку, что-то недовольно говорил Владимир Сергеевич… «Слава богу, хоть так, — думала она. — Хоть какая-то надежда».

— Ну что сидишь, пойдем, — улыбнувшись, сказал Володя и взял ее за руку. — Устала?

— Устала, — сказала Лидочка, поднимаясь.

 

Глава 10

Консилиум

Прошло два тревожных дня…

С разрешения милиции Лидочка и Володя продолжали жить в квартире Лидочкиной подруги, но на положении, похожем на домашний арест. У Володи взяли подписку о невыезде и предложили по возможности находиться дома. В случае, если ему понадобится куда-нибудь отлучиться, он обязан был сообщать по телефону, куда уходит. Хотели взять подписку и с Владимира Сергеевича, но тот заартачился и отказался ставить свою подпись на бланке. Его активно поддержал Стулов и даже стал спорить с капитаном и следователем, доказывая что они нарушают закон, ограничивая свободу человеку, у которого все документы в порядке. С московским Колесниковым другое дела — у него дубликаты, следовательно, он формально подозреваемое лицо. И убедил! Милиционеры хотя и с неохотой, но согласились с его доводами. Владимира Сергеевича освободили, взяв с него слово не уезжать из города по крайней мере до начала консилиума. Владимир Сергеевич благосклонно обещал…

Да, это были тревожные дни для обоих. Предложение Стулова организовать консилиум не сулило Володе ничего хорошего. Этот расчетливый и коварный человек, каким он в полной мере раскрылся в милиции, знал, что делал. Володя сразу раскусил его замысел. Прекрасно понимая, что Володя и на консилиуме не расскажет, как был создан гомункулус, он рассчитывал на принципиальность ученых, привыкших верить только фактам. Вряд ли они сумеют точно установить, кто из двойников — гомункулус, путем простого опроса, а на большее рассчитывать не приходилось. Володю тогда задержат в Григорьевске, а Стулов тем временем уговорит Владимира Сергеевича съездить в Москву и забрать из редакции компрометирующие «Нитрон» документы — не зря же он так распинался насчет подписки. И поедет, точно, поедет, раз вошел в роль настоящего Колесникова! Зная мужа, Лидочка в этом не сомневалась. Тогда Володино дело, вся его многолетняя борьба за озеро Лебяжье пойдут прахом, потому что появиться в редакции второй раз будет уже невозможно. Не станет же он говорить, что к ним приходил гомункулус. А уж Владимир Сергеевич непременно предъявит документы, чтобы в редакции убедились, что пришел именно автор, а не просто похожий на него человек.

Лидочка надеялась на помощь Гончарова, которую тот сам предложил во время их последней встречи. Но Володя еще в милиции отказался впутывать друга в это дело и потом, как Лидочка его ни упрашивала, не соглашался звонить ему.

Перспектива, таким образом, вырисовывалась не блестящая, и оставалось надеяться, что Володя все-таки сумеет каким-то образом доказать ученым, кто из двойников настоящий, а кто искусственный. Сам Володя держался уверенно, пожалуй даже слишком. Он язвил над Стуловым, подшучивал над двойником и собой, вспоминая сцены в милиции, но Лидочка чувствовала, что это лишь поза, что он не меньше ее тревожится за исход консилиума.

Они почти безвылазно просидели эти два дня в квартире. Володя готовился к выступлению на консилиуме, делая записи на листах бумаги, а Лидочка готовила еду и прибирала в комнате. Хотела как-то позвонить мужу поговорить насчет книг — и даже набрала номер, но положила трубку. Что-то внутри толкнуло — не стоит.

Так прошло два дня, а на третий день к вечеру начались неожиданности. Пришел Соселия сообщить о консилиуме. Сказал, что консилиум решено провести завтра в восемнадцать ноль-ноль. От института будут только профессор Иконников с двумя сотрудниками, от милиции капитан Гринько и он, Соселия. Володя и Лидочка должны находиться дома и ждать — за ними заедут на машине.

Лидочке показалось странным, что следователь явился лично, вместо того чтобы сказать обо всем по телефону. Она подумала, что, наверное, у него есть еще какое-то дело. И не ошиблась.

После того как все было обговорено, Соселия не ушел, а продолжал сидеть, как-то странно поглядывая на Володю. Потом он сказал, чуть усмехнувшись при этом:

— Значит, гомункулуса смастерили, друзья-экспериментаторы?

— Смастерили, — ответил Володя и тоже усмехнулся. — А как вы узнали, если не секрет?

— Узнал…

— Неужто он согласился дать ткани на анализ?

— Зачем анализ? Нашелся более простой способ, — спокойно ответил Соселия. — Что такое аура, вы, конечно, знаете?

— Это невидимое простым глазом биологическое излучение. Ауру имеют все живые существа.

— А что вы сказали бы о человеке, который ее не имеет?

Володя подался вперед, вглядываясь в лицо следователя.

— Фотографировали его?

— Да, пригласили в спецлабораторию.

— И на снимке не оказалось ауры?

— Ни малейших признаков.

— Черт возьми! Ну вы молодец! — воскликнул Володя, засмеявшись. — А нам как-то в голову не стукнуло проверить его на ауру. Благодарю за ценную информацию.

— Можете не благодарить, для себя старался, — каким-то странным тоном сказал Соселия.

Они сидели и смотрели друг на друга, и по выражению лица Володи было видно, что он не понимает, куда гнет следователь.

— Ну и что? — сказал он.

Соселия помолчал секунду—другую и вдруг выложил:

— Жена у меня тяжело больна, вот что. Сложный порок сердца. Операцию делать надо, а шансов на удачный исход мало.

— И вы хотите, чтобы мы изготовили для нее дубликат сердца?

— Да, — сказал Соселия, глядя Володе прямо в глаза.

Володя сразу посерьезнел. Он сложил на груди руки и, опустив голову, задумался. В комнате стало так тихо, что было слышно, как на кухне капает вода из крана. У Лидочки все замерло внутри. Она видела, что Володя застигнут врасплох неожиданной просьбой, и понимала, в каком трудном положении он сейчас оказался. «Хоть бы схитрил, что ли, пообещал…» — подумала она в тревоге.

— Вас, простите, как зовут? Я что-то забыл, — сказал наконец Володя.

— Сергей Иосифович.

Володя покачал головой.

— Задали вы мне задачу, Сергей Иосифович…

— Не хотите идти против своих принципов? — осторожно спросил Соселия.

Володя поморщился.

— Да нет, не то.

— Что, ванну восстановить трудно? Все расходы беру на себя.

— Не в этом дело, Сергей Иосифович, — мягко сказал Володя. — Дело в возможностях метода. Копия получится с больным сердцем. Копия есть копия, понимаете.

— Понимаю, — помрачнев, сказал Соселия.

— Вот если бы у вашей жены была сестра-двойняшка со здоровым сердцем…

— Сестры нет.

Наступило тягостное молчание. Лидочке показалось, что следователь не поверил в искренность Володн.

— Он правду говорит, Сергей Иосифович, — волнуясь, сказала она.

Ей было жалко и следователя, и его жену, и Володю, которому приходилось решать столь сложную проблему. Но что тут можно было поделать?

— Знаю, что правду, — сказал Соселия и печально улыбнулся. — Ладно, забудем этот разговор. Я услышал то, что и ожидал услышать.

Он поднялся.

— Пойду тогда. Только не подумайте, что я пришел торговаться и ставить какие-то условия. Никаких условий я не ставлю. Консилиум в любом случае придется собирать, потому что отсутствие у него ауры, вообще говоря, еще не доказывает, что он гомункулус. Всегда можно возразить, что исключение не отрицает правила.

Володя и Лидочка тоже встали.

— Может быть, чаю попьем? — запоздало предложила Лидочка.

— Спасибо, как-нибудь в другой раз, а сейчас некогда.

Они проводили его до подъезда, и здесь Соселия сказал, щелкнув пальцами:

— Да, чуть не забыл. Сегодня весь вечер сидеть на месте. Вам должны позвонить.

— Кто? — спросил Володя.

— Один человек.

Соселия ушел, а Лидочка и Володя еще некоторое время стояли в подъезде, озадаченные его последними словами.

— Кто там еще собирается звонить? — пробормотал Володя.

— Может быть, этот профессор?

— Может быть…

Вторая неожиданность оказалась приятнее первой. В двенадцатом часу ночи, когда Лидочка и Володя уже собрались укладываться спать, действительно зазвонил телефон.

Володя снял трубку, и Лидочка увидела на его лице растерянно-радостную улыбку.

— Да, это я… Как вы узнали?.. Извините… не хотел вас беспокоить…

— Гончаров, — шепнул он в сторону Лидочки, но она уже сама догадалась. У нее гора свалилась с плеч. Слава богу, теперь они не одни! Это, конечно, Соселия его разыскал. Какой молодец!

…Разговор продолжался недолго. Володя коротко рассказал Гончарову о случившемся, покивал с постным лицом, извиняясь за свою излишнюю щепетильность, сказал, что основательно подготовился к выступлению на консилиуме, но на успех не очень рассчитывает, поэтому приезд Гончарова был бы весьма полезен.

— Завтра в семнадцать ноль-ноль прилетает на самолете, — сказал он, кладя трубку и улыбаясь. Уселся на диван, раскинув по спинке руки, и, продолжая улыбаться, сказал:

— Знаешь что, а у меня есть идея насчет жены Соселии. Надо попросить Дмитрия Александровича, чтобы он сделал ей операцию.

— Прекрасная идея! — сказала Лидочка. — Я думаю, он не откажется.

— Уверен, что не откажется. Ему удавалось спасать совершенно безнадежных людей. Только надо подумать, как его завтра встретить. Наверное, тебе придется, и оттуда прямо в политехнический…

На следующий день после обеда они позвонили в аэропорт и узнали огорчительную новость — самолет, на котором летел Гончаров, задерживался в Москве на два часа по метеоусловиям. Посовещавшись, решили, что поедут вместе на консилиум, чтобы Лидочка знала, где он будет проходить. Она посидит там немного и поедет в аэропорт за Гончаровым. Может быть, он успеет к концу консилиума. А может быть, Володя сам разберется без его помощи…

…В половине шестого зазвонил телефон. Незнакомый мужской голос сказал, что машина выслана, и велел ждать ее на улице напротив подъезда. Лидочка и Володя быстро оделись и спустились вниз. Постояв немного, они увидели милицейскую «Волгу» с синей мигалкой, которая неторопливо ехала по дороге. «Вот и началось», — с тревогой подумала Лидочка, а Володя помахал поднятой рукой. «Волга», вильнув в их сторону, остановилась. В кабине, кроме шофера, никого не было.

— А где Сергей Иосифович? — спросила Лидочка, усаживаясь рядом с Володей на заднее сиденье.

— На месте, — сказал шофер, не оборачиваясь.

Лидочке показалось, что он чем-то недоволен. У нее тревожно кольнуло под сердцем. Она посмотрела сбоку на Володю, и тот улыбнулся, подмигнув ей. Не волнуйся!

А минут через десять, когда машина въезжала в ворота институтского городка, шофер, все время молчавший, вдруг сказал: — Я вас буду ждать у корпуса, Лидия Ивановна. Попозже съездим в аэропорт.

— Однако! — засмеялся Володя.

«Какой молодец Соселия!» — с благодарностью к следователю подумала Лидочка. Они вышли из машины.

…Учебный день закончился. Было тихо и пусто. Мерзли на ветру голые деревья. Откуда-то из подвала, как из преисподней, доносился кошачий вой. Только вдалеке, на баскетбольной площадке, огороженной металлической сеткой, несколько молодых людей в спортивных костюмах гоняли футбольный мяч.

— Третий этаж, комната триста четырнадцать, — сказал шофер.

— А когда мне выйти? — спросила Лидочка.

— Я сам за вами зайду.

…В коридорах тоже было пусто. Одинокая уборщица мыла пол тряпкой, насаженной на щетку. Мокро поблескивал линолеум в тусклом свете зимнего дня. Триста четырнадцатая комната находилась в самом начале длинного коридора. Лидочка и Володя вошли в небольшую приемную со столом у окна, пишущей машинкой на столе, укрытой чехлом, и металлической вращающейся вешалкой у двери, на которой висело несколько пальто. Справа от входа была еще одна дверь, ведущая, очевидно, в кабинет. Оттуда доносились приглушенные мужские голоса.

Лидочка и Володя разделись и вошли в кабинет. В просторной, метров сорок квадратных комнате, находилось несколько человек — капитан Гринько, Соселия, двое незнакомых молодых мужчин, сидевших за длинным полированным столом, и сбоку у двери Владимир Сергеевич со Стуловым. Последнее неприятно удивило Лидочку. С какой стати здесь этот прохвост? «Пролез-таки», — негромко сказал Володя, тоже увидевший Стулова.

Все шестеро повернулись к вошедшим. Маленький Соселия быстрым шагом подошел к ним и, как показалось Лидочке, демонстративно пожал Володе руку. Лидочке он просто сказал: «Здравствуйте!» «Спасибо за Гончарова», — шепнула ему Лидочка. Соселия вернулся на свое место и сел рядом с капитаном. Тот поздоровался кивком, не вставая, и указал Лидочке и Володе на свободные кресла.

— Присаживайтесь…

Стулов что-то сказал на ухо Владимиру Сергеевичу, а мужчины за столом принялись с интересом разглядывать двойников. Один из них был курчавый добродушного вида брюнет в больших очках. Лидочка узнала в нем ассистента с выставки, который показывал робота, другой — сухонький шатен с широким гипсово-белым лицом в щербинках, опоясанным снизу короткой шкиперской бородкой. Нос у него был острый с маленьким набалдашничком на конце, губы тонкие, прямые. Брюнет Лидочке понравился, а шатен вызвал неприязнь, и не столько внешностью, сколько своим холодным и, как показалось Лидочке, подозрительным взглядом, которым он окинул Володю. «Наверное, считает нас авантюристами», — с неприязнью подумала Лидочка.

Ждали, как выяснилось, профессора Иконникова, который должен был явиться с минуты на минуту.

Профессор был григорьевской знаменитостью. Лидочка вспомнила, что незадолго до поездки в Москву они с Владимиром Сергеевичем слушали о нем местную радиопередачу. Муж со вниманием, Лидочка просто так, чтобы не скучно было гладить белье. И хотя тема передачи не входила в круг интересов Лидочки, кое-что она все-таки запомнила. Говорили, что Иконников из местных, григорьевских, кажется даже из села, что он сравнительно молод, но благодаря таланту и трудолюбию сумел высоко подняться, что он лауреат Государственной премии, почетный член каких-то зарубежных академий и обществ. Говорили также, что он не только выдающийся ученый, но также хороший семьянин и вообще разносторонний человек — рисует, свободно владеет двумя или тремя иностранными языками, имеет спортивную квалификацию не то по теннису, не то по волейболу, и, кажется, высокую — чуть ли не мастер спорта. Выступал и сам профессор. Лидочке запомнился его голос — молодой, высокий и чуточку приглушенный. Говорил профессор очень непринужденно, чувствовалось, что без бумажки и, может быть, даже без подготовки, — рассказывал о кибернетике, о своих зарубежных встречах, шутил, смеялся. В общем, показал себя личностью.

В кабинете, принадлежавшем, очевидно, профессору Иконникову, было просторно. Всю стену напротив двери занимал стеллаж с книгами. Перед стеллажом стоял довольно большой письменный стол с тремя разноцветными телефонами и пепельницей, а перпендикулярно к нему был приставлен другой стол — длинный, полированный, с двумя рядами мягких стульев по обеим сторонам. Вдоль стен стояли кресла, над ними висели портреты известных ученых. Еще в кабинете имелся платяной шкаф, на окнах висели кремового цвета шторы из синтетики.

Некоторую неожиданность являла собой неподвижная человеческая фигура, стоявшая в углу, неподалеку от двери. Это был макет того самого робота Чарси, которого показывали на международной выставке. Лидочка узнала его сразу. Розовощекий, улыбающийся, синеглазый, со скульптурно-рельефными мышцами на голом, отливающем желтизной теле, он стоял чуть подавшись вперед и подняв руку, словно неся людям благую весть о скором пришествии эры антропоидных роботов. Входя в кабинет, Лидочка его не заметила и теперь только окинула беглым взглядом и больше старалась не смотреть на него…

Присутствующие разбились на маленькие группки и негромко переговаривались, как бывает, когда ждут главное лицо, без которого дело не начинается. Соселия сидел маленький и серьезный рядом с грузным Гринько, который держал на коленях черную папку и что-то ему говорил, наклонившись над ним, как над ребенком. Лидочке показалось, что один раз, глянув на них, Соселия чуть заметно им улыбнулся. Оба работника милиции были в штатском.

Очень не понравился Лидочке Стулов, который разговаривал у окна с непроницаемо-холодным Владимиром Сергеевичем. Прилизанный, розовощекий, он то и дело бросал в их сторону быстрые взгляды, словно проверяя, на месте ли они.

— Замышляет, поросенок! — насмешливо проговорил Володя.

— Какой он все-таки отвратительный! — тихо сказала Лидочка.

Курчавый брюнет в очках взглянул на наручные часы и подошел к окну, высматривая что-то внизу сквозь стекло. Через минуту он сообщил:

— Эрен приехал.

— Роман Николаевич, — расшифровал его коллега, тоже вставая. — Сейчас придет.

И действительно, через несколько минут дверь отворилась, и в кабинет вошел среднего роста моложавый мужчина в коричневом, отлично скроенном костюме.

— Здравствуйте, — сказал он сразу всем присутствующим и, не задерживаясь, прошел к письменному столу мимо застывших в почтительных позах сотрудников, — Прошу извинить за опоздание, — сказал профессор, усаживаясь.

Голос у него оказался почти такой, каким его Лидочка слышала по радио — высокий, слегка приглушенный, с той ласкающей слух интонацией, какая вырабатывается у людей, довольных жизнью, любящих и умеющих нравиться окружающим.

Оба сотрудника уселись по обе стороны стола, в непосредственной близости от профессора.

— Можно поближе, товарищи, — пригласил остальных курчавый.

— Ничего, мы здесь посидим, — сказал капитан. — Так виднее.

Володя с Лидочкой остались на своих местах, зато Стулов и Владимир Сергеевич воспользовались приглашением и сели в середине стола. Профессор вынул из кармана мундштук и вставил в него торчком сигарету.

Двумя льдинками блеснули светлые глаза, задерживаясь на Лидочке.

— Не возражаете?

— Нет, — сказала Лидочка, покачав головой.

Иконников очень заинтересовал ее — тем уже, что внешне никак не походил на профессора. Голова у него была маленькая, крепенькая, ладно приставленная к туловищу, волосы уложены в аккуратную прическу с ровным пробором. Пожалуй, его можно было бы принять за спортсмена, если бы не гладкий выпуклый лоб с легкими залысинами и умные, проницательные глаза, свидетельствующие о том, что их обладатель принадлежит к интеллектуальному сословию. Вообще профессор с первого взгляда производил впечатление человека умного, уравновешенного и знающего себе цену. Лидочка верила первому впечатлению, и теперь оно ей говорило, что Иконников, кроме того, человек порядочный, с принципами, в которых, по-видимому, очень тверд. А это означало, что с ним может быть и легко и трудно. Многое зависит от того, как будет вести себя Володя. Только бы не настраивался заранее против профессора.

— Интересный мужик, — негромко сказал Володя. — Сразу видно самородок.

Лидочка сжала ему руку и тоже тихо сказала:

— Ты поосторожнее с ним.

— Не волнуйся, — шепнул Володя.

Иконников сквозь сигаретный дым разглядывал двойников. По добродушно-ироническому прищуру его светлых глаз Лидочка поняла, что он и не думал верить сообщению об искусственном человеке, если только его вообще вводили в подробности. Иного отношения к подобной идее от серьезного ученого нечего было и ожидать.

— Ну что ж, будем знакомиться, — сказал профессор дружелюбно. — Меня зовут Роман Николаевич, а это мои коллеги — Семен Миронович (брюнет в очках кивнул) и Виктор Иванович (широколицый с бородкой тоже кивнул).

— Вы, если не ошибаюсь, работники милиции? — обратился он к Гринько и Соселии.

Те, по очереди привстав, представились.

— А вы, значит, и есть герои нашей встречи? — сказал он двойникам.

Те также поднялись и назвали каждый полное имя, вызвав улыбки на лицах ученых.

— А вы, простите, кто будете? — спросил профессор Лидочку.

— Жена, — несколько робея, сказала Лидочка. — Колесникова Лидия Ивановна.

— Простите, чья жена? — любезно осведомился Семен Миронович.

— Вот его, — простодушно сказала Лидочка, кивнув на Володю, и смутилась еще больше, увидев новую улыбку на добродушной физиономии Семена Мироновича.

Усмехнулся и профессор, стряхивая пепел в бронзовую пепельницу.

— Кто будет делать сообщение? — спросил он.

— Разрешите мне, — сказал капитан Гринько, поднимаясь.

— Пожалуйста, — кивнул профессор. — Да вы сидите, — сказал он, махнув рукой с сигаретой. — Я думаю, товарищи не будут возражать.

Капитан сел, не торопясь раскрыл папку с листками и, откашлявшись, начал читать протокол — ровным голосом, негромко, не прерывая чтения и не поднимая головы.

Протокол был написан простым слогом, точно и по существу без ненужных подробностей и в то же время с сообщением главного, без чего картина событий была бы неполной. Можно было подумать, что составляли его сами задержанные, а не работники милиции. «Наверное, Соселия писал», решила Лидочка, глядя с симпатией на погруженного в думы следователя. «Переживает за жену». Она уже поняла, что Соселия не сердится на них за отказ, и теперь очень на него рассчитывала.

…И снова, как в милиции, когда говорил Володя, Лидочка стала потихоньку наблюдать за присутствующими, пытаясь догадаться, кто как относится к сообщению капитана.

Иконников сидел с безучастным видом, попыхивая сигаретой. Курчавый Семен Миронович, чтобы лучше слышать, специально повернулся к капитану, облокотившись о спинку стула. На его лице с самого начала появилась улыбка неопределенного значения, да так и держалась все время, пока читал капитан.

Виктор Иванович, наоборот, сидел серьезный, даже хмурый ж двумя пальцами методически поглаживал свою шкиперскую бородку. Время от времени его рыхлое белое лицо с щербинками передергивала легкая гримаса, как у знатока музыки, услышавшего фальшивую ноту в музыкальном произведении. Было видно, что слушает он с большим вниманием. Лидочка подумала, что человек он, наверное, въедливый, любящий точные формулировки, и, наверное, будет придираться больше всех.

Стулов, кажется, совсем не слушал капитана, только стриг глазами собравшихся и часто шептал на ухо Владимиру Сергеевичу. Все это Лидочке не понравилось. Очень не понравилось…

Капитан захлопнул папку и поднял голову, глядя на ученых. Некоторое время в комнате царило выжидательное молчание. Виктор Иванович все поглаживал свою бородку, а Семен Миронович, поблескивая очками, посматривал на окружающих. Глянул на шефа и, поймав что-то там такое в его глазах, весело заговорил, обращаясь сразу ко всем собравшимся:

— Товарищи, я очень ценю юмор и должен отметить, что все сделано блестяще. Но скажите, пожалуйста, кто из вас режиссер и где находится скрытая камера? Насколько я понял, идет съемка какого-то оригинального фильма. Может быть, это что-то, связанное с нашим Чарси? — он кивнул в сторону макета.

Стулов поднял руку, как школьник, и, не дожидаясь разрешения, встал.

— Товарищи! — заговорил он своим резким сорочьим голосом, обращаясь к сотрудникам профессора. — Насколько я понял, Роман Николаевич решил не посвящать вас в подробности нашей предварительной беседы (он стрельнул глазом в сторону профессора). Никакой мистификации нет. Мы не из кино. Все, что сообщил товарищ милиционер, соответствует действительности. У двойников совершенно одинаковые паспорта и одинаковые отпечатки пальцев. Товарищ капитан, покажите товарищам отпечатки.

Вместо Гринько поднялся Соселия с дипломатом в руках. Он положил чемодан на стол и вынул из него листки с отпечатками и лупу, присовокупив: «Если сомневаетесь в подлинности, можно повторить при вас».

— А вы садитесь, вы не нужны, — довольно резко сказал он Стулову.

Пока ученые разглядывали отпечатки, он обратился к Колесниковым:

— Придется еще раз раздеться.

— Еще так еще, — послушно согласился Володя, а Владимир Сергеевич нахмурился и, ничего не сказав, стал расстегивать пиджак. Через пять минут двойники стояли голые по пояс перед учеными, которые после знакомства с отпечатками сразу посерьезнели.

— Давайте-ка еще по отпечатку с большого пальца и шрама, — сказал Иконников, остро и цепко разглядывая двойников.

Повторные отпечатки окончательно изменили настроение ученых.

— Что бы это могло значить? — задал вопрос Иконников, глядя на сотрудников.

— Исключение, подтверждающее правило.

— В самом деле, один раз в мире отпечатки имеют право повториться.

— А шрам?

— Пластическая операция.

— Эту версию можете отбросить, — вмешался Соселия в разговор ученых. Современная хирургия не в состоянии добиться такой идентичности.

— Пусть тела осмотрят, — сказал со своего места капитан Гринько.

— Да, пусть осмотрят трупы, это кое-что прояснит, — с насмешливой серьезностью прибавил Володя.

Профессор блеснул на него льдинками глаз и поднялся из-за стола. Встали и сотрудники. Все трое внимательно разглядывали неподвижно стоявших двойников.

— Там у них на спинах целая география, — снова сказал капитан Гринько.

…Иконников стоял с серьезным лицом, скрестив на груди руки.

— Надеюсь, можно одеваться? — не теряя достоинства, сказал Владимир Сергеевич.

— Да, пожалуйста.

Профессор постоял еще с полминуты, и, повернувшись на каблуках, пошел к своему столу. Здесь он снова закурил свою сигарету, пыхнул дымком, глядя на сотрудников, севших на свои места.

— Какие будут идеи?

— Близнецы, — с некоторой резкостью сказал Виктор Иванович. — Ничего лучшего предложить не могу.

— А шрамы?

— Мне легче допустить возможность подделки шрама, чем целого человека.

— Логично! — сказал Семен Миронович, блеснув очками.

— Но неплодотворно, так как не приближает к решению проблемы. Вот товарищ следователь выразил сомнение в возможности такой точной имитации (профессор указал трубочкой на Соселию), и я полностью разделяю его мнение.

— Тогда мы заходим в тупик! — пожал плечом Семен Миронович.

В разговор вмешался Володя.

— Никакого тупика нет, — сказал он, натягивая свитер. — Все, что написано в протоколе, — чистая правда. Двойник изготовлен искусственным путем и представляет собой точную молекулярную копию оригинала, то есть меня.

При этих словах Стулов вскочил с места, намереваясь что-то сказать, по Соселия весьма решительно оборвал его:

— Не нарушайте порядка! Что вы все время суетитесь, когда вас не просят?

Лидочка с благодарностью посмотрела на него. Какой молодец и как жалко, что Володя и Дмитрий Александрович не могут помочь его жене!

Иконников постучал мундштуком о край пепельницы и обратился к Володе, глядя на него с пытливым интересом:

— Уточните, пожалуйста, что вы понимаете под выражением «молекулярная копия»?

— Это значит, что все до единой молекулы его тела расположены так же, как у меня, только он синтезирован из искусственных белков.

— Гомункулус, значит?

— Да.

— В таком случае хотелось бы знать, как вам это удалось? — ровным, спокойным голосом спросил Иконников. — В протоколе говорится о какой-то таинственной рукописи и сделанных на ее основе разработках.

— Правильно говорится, — подтвердил Володя. — Только ввести вас в подробности технологии биокопирования я не могу из принципиальных соображений.

Оба сотрудника профессора не отрываясь смотрели на Володю.

— Какие же это соображения, если не секрет? — спросил Виктор Иванович.

— Сугубо этического порядка. В протоколе о них мимоходом сказано. Мой друг и я считаем находку ненужной и вредной для человечества в его нынешнем неуравновешенном состоянии.

— Странная позиция! — с удивлением сказал Семен Миронович, выпячивая нижнюю толстую губу. — Впервые в жизни вижу чудака, который хоронит собственное открытие.

— Если оно действительно есть, — заметил остроносый Виктор Иванович.

Володя ничего не ответил.

— Нет, это в голове не укладывается! — горячо воскликнул Семен Миронович. — Как это так? Сделали открытие и молчат!

Со своего места поднялся капитан Гринько:

— Товарищи, тут разговор пустой. Оба задержанных отказались раскрывать свою тайну, поэтому мы к вам и обратились. Предварительной экспертизой установлено что они не близнецы и не двойники. Похоже, и в самом деле один оригинал, а другой его копия. Вот мы вас и спрашиваем: если это так, то можно ли каким-нибудь образом определить, кто есть кто?

Ученые переглянулись.

— А что, интересная постановка вопроса!

— В самом деле, если допустить?

— Можно попробовать метод Тьюринга.

— Для начала можно.

«Что это за метод такой?» — с тревогой подумала Лидочка.

Вскоре, впрочем, все разъяснилось. Оба сотрудника подсели к профессору с двух сторон, и все трое стали негромко совещаться. Потом Виктор Николаевич что-то быстро записывал на листке бумаги, а Семен Миронович, обратившись к собранию, пояснил, что метод, или тест, Тьюринга позволяет установить наличие интеллекта у искусственных разумных систем, и применяется в роботехнике. Экспериментатор задает серию вопросов роботу и человеку, находящимся в соседней комнате. Если по ответам невозможно установить, кому они принадлежат, значит, робот имеет полноценный разум. В данном случае, пояснил далее Семен Миронович, тест можно упростить. Только что выступавший двойник имеет интеллект, это ясно. Следовательно, остается проверить второго.

— Можете не проверять, — подал голос Стулов, покосившись на Соселию. Интеллект у Владимира Сергеевича очень высокий, иначе он не работал бы главным инженером.

— Почему же? Пусть проверяют, — сухо возразил Владимир Сергеевич. Все должно быть точно.

— Правильно. Все должно быть точно, — подтвердил Виктор Иванович. То, что товарищ работает главным, ничего не говорит. В принципе предприятием может руководить и ЭВМ.

Он откашлялся, потеребил бородку и стал читать вопросы, каждый раз поднимая голову и пристально глядя на Владимира Сергеевича.

Лидочка думала, что у Владимира Сергеевича будут спрашивать подробности его биографии, но ученые оказались хитрее. Вопросы, которые задавал Виктор Иванович, оказались забавными. Что общего у луны и голландского сыра? Почему у кошки нет рогов? Какая разница между гайкой и грушей? Кто умнее, негры или велосипедисты? И так далее — один другого смешнее.

Владимир Сергеевич держался уверенно и спокойно, самым серьезным образом отвечая на каждый вопрос, — иногда кратко, иногда в обстоятельной форме, пространно и с пояснениями. В конце эксперимента, когда Иконников спросил сверх списка, боится ли он смерти, Владимир Сергеевич ответил даже чем-то вроде шутки:

— Не знаю, не умирал.

Его реплика вызвала оживление среди ученых, и Семен Миронович, обращаясь к коллегам, сказал: — По-моему, двух мнений быть не может. Интеллект налицо.

— И весьма высокий, — добавил профессор.

Наступила пауза.

— Ну и что же? — спросил капитан.

— А ничего, — улыбаясь, сказал Семен Миронович. — Круг замкнулся. Оба вполне разумны и могут быть отнесены к виду гомо сапиенс. Установить разницу между оригиналом и предполагаемой копией невозможно. Правильно я говорю, Роман Николаевич?

— Правильно, — благожелательно кивнул тот.

— Великолепно! — с нервным смешком воскликнул Володя. — Вот что значит система! Только вы, Роман Николаевич, глубоко заблуждаетесь, полагая, что игрой в вопросы и ответы можно решить проблему человека. Голой логистикой она не исчерпывается.

Это было произнесено таким решительным и бескомпромиссным тоном, что у обоих сотрудников вытянулись лица. Разве можно так разговаривать с профессором! Расстроенная Лидочка запоздало дернула Володю за локоть.

Она увидела, как чуть порозовел выпуклый гладкий лоб профессора Иконникова, как сузились его глаза, внимательно изучая неожиданного оппонента.

— Игра, говорите? — спокойно и медленно сказал он. — Ловлю вас на слове и попробую доказать вам, что логика — это не игра.

Он обратился к сотрудникам:

— Наш гость несколько минут назад заявил, что двойник представляет точную его копию. Допустим, что это так, что все до единой молекулы тел двойников совпадают. Какой из этого допущения следует вывод?

Оба сотрудника задумались. Потом Семен Миронович ткнул себя пальцем в переносье, поправляя очки, и обрадованно воскликнул:

— Ну да! Значит, у них должно совпадать и сознание. Сознание есть функция материальной организации мозга. Если совпадает организация, значит, должно совпадать и сознание. У них должно быть общее «я».

— Скажите, пожалуйста, — с улыбкой обратился он к Владимиру Сергеевичу. — У вас не возникает ощущение, что вы существуете одновременно в двух разных телах?

— Не возникает, — ответил Владимир Сергеевич.

— А у вас? — спросил он Володю.

— Не возникает и возникнуть не может, Семен Миронович, — сказал Володя. — Ваше понимание загадки человеческого «я» слишком механистично. Наше «я» не просто функция, как вы выразились, а нечто неизмеримо более сложное и таинственное. Ни при каком сколь угодно точном копировании воспроизвести его невозможно. Это точка, уходящая в неизвестную нам бесконечность.

— А это, простите, совершенно голословное утверждение, — сказал внимательно слушавший его Виктор Иванович.

— Кроме того, — продолжал Володя, пропуская мимо ушей реплику, — мой двойник, будучи хотя и сложной, но искусственной системой, этого глубинного духовного «я» принципиально иметь не может.

— Почему же? — поинтересовался Иконников.

— Потому что искусственная ткань состоит поровну из правых и левых форм, а живая — либо только из правых, либо только из левых. Все живое на земле асимметрично по своей структуре. Жизнь нарушает фундаментальный закон симметрии.

Иконников шевельнул бровью, и на его гладком лбу возникла коротенькая недоуменная морщинка, которая, впрочем, тут же исчезла.

— Ну и что же? — спросил он, помолчав. — Какое эта имеет значение?

— Думаю, что принципиальное. Асимметрию живого открыл Луи Пастер, пытаясь опровергнуть гипотезу о самовозникновении живого из мертвого. Он считал асимметрию главным отличием живого от неживого.

— Не совсем вас понимаю. При чем здесь принцип асимметрии?

— При том, что все симметричное оказывается вне загадки жизни, каким бы сложным ни было. А ее главная загадка, вершина эволюции — наше «я». Отсюда следует, что существо из искусственных белков «я» иметь не может.

— Вот так вывод! — насмешливо заметил Виктор Иванович. — Это похоже на самобичевание. Мы ведь только что установили, что ваш двойник и вы являетесь полноценными человеческими личностями. Между вами можно смело ставить знак равенства.

— Да ничего вы не установили, — с некоторым нажимом сказал Володя, потому что очень упрощенно понимаете феномен самосознания. Вы отождествляете его с интеллектом, со способностью к сложным логическим операциям.

— А как же иначе?! — воскликнул Виктор Иванович, но Иконников жестом руки остановил его.

— Вношу поправку. Виктор Иванович в самом деле несколько упростил проблему. Мы, конечно, далеки от подобного отождествления. Наше «я», самосознание, — феномен многосложный. Но согласитесь, что способность логически мыслить и выделять себя из окружающего мира — единственные объективные доказательства его наличия. Мыслю, следовательно, существую, как сказал Декарт.

— Правильно, Роман Николаевич. Именно это я и имел в виду, — вставил Виктор Иванович.

— Да неправильно! В таком случае получается, что ЭВМ имеет сознание, а собака даже примитивного не имеет. Где ей, бедной, сравняться с машиной по способностям к логическим операциям! К тому же машина, если ее запрограммировать, может говорить о себе «я», а собака не может.

Профессор сцепил у подбородка руки, на секунду задумавшись, и коротко пожал плечами.

— А что? Ничего слишком уж крамольного я в таком выводе не вижу. Интеллектуальные способности новейших вычислительных машин — это, если хотите, зародыш их будущего самосознания.

— Да что вы говорите, Роман Николаевич! — воскликнул Володя. — Никогда машины не обретут сознания. Хотя бы потому, что творение всегда на порядок ниже своего творца. Разве вы, как творческая личность, не ощущаете, что в глубинах вашего существа скрывается бесконечность?

— Подождите, — вмешался Семен Миронович. — Вы переходите на эмоции. Это некорректно. Нужно оперировать объективными фактами, а у вас их нет. Откуда вам известно, бесконечны вы или нет? В конце концов, человек пространственно конечен, он состоит из конечного числа элементов.

— Но его духовная сущность бесконечна, а ведь это главное в человеке. Этим он выделился в биосфере. Человек — открытая система, понимаете? Это не просто автономная единица, как робот. Он непонятным образом вписан в биосферу, в космос, привязан к каким-то другим неведомым источникам. А вы хотите обрубить все это.

Володя замолчал, и спор на некоторое время прервался. На крепком, волевом лице Иконникова появилось то неопределенное выражение, какое бывает у значительных персон, когда они встречают неожиданного и сильного противника в лице человека, которого до сих пор считали не стоящим внимания. Неприятное испытание для чувства собственного достоинства! Давить авторитетом невозможно, уступить тем более. Сотрудники, понимая своего руководителя, сидели, не вмешиваясь.

— Да-а, полемизировать с вами трудно, — сказал наконец Иконников. — У вас какая-то своя аксиоматика. Вы, кажется, задались целью внушить нам, что создать искусственным путем полноценное разумное существо невозможно.

— Конечно, нет! Эта наивная идея родилась в умах, которые не видят в человеческом «я» никакой тайны — только движение материальных частиц. Да вы оглянитесь, Роман Николаевич, и посмотрите, какая гигантская работа предшествовала появлению человека. Большой Взрыв, образование галактик, звезд, планетных систем, потом два с лишним миллиарда лет биологической эволюции и несколько тысяч лет эволюции социальной. Неужели вы думаете, что природа, нас создавшая, не нашла бы более короткий путь, если бы он существовал?

Раздался сухой, трескучий смех. Это Стулов заерзал в своем кресле.

— Интересно получается, — заговорил он, с ненавистью глядя на Володю. — Выходит, что Роман Николаевич и его коллектив — шарлатаны, которые зря тратят государственные деньги?

Володя криво усмехнулся и ничего не ответил. Наступило тягостное молчание, которое нарушил Иконников.

— Между прочим, одна из стратегических целей кибернетики как раз и заключается в создании искусственным путем разумных, сознающих себя существ. Я лично убежден, что за ними будущее. Далекое будущее, разумеется. В конце концов, человек — это лишь промежуточное звено в цепи существ, которые были до него и будут после.

Володя горестно вздохнул.

— Я знаком с вашими идеями, Роман Николаевич, и, простите за прямоту, считаю их порочными. Ни себя, ни людей, которых люблю, я не могу признать промежуточными звеньями. Каждая человеческая личность, которая жила, любила, страдала, представляет абсолютную ценность, и, полагаю, навечно записана в книге бытия. И не лучше ли вместо того, чтобы тратить духовную энергию на создание искусственного человечества, направить ее на совершенствование естественного? Поставить перед человеком какую-нибудь небывалую, глубоко нравственную цель и развивать беспредельно его способности. Это, конечно, потруднее, чем делать думающие машины, но перспективнее, благороднее, наконец.

— Странная постановка вопроса! — с удивлением воззрился на него Семен Миронович. — Как это — беспредельно развивать способности? Все на свете имеет свои пределы. Человек как вид тоже. Существуют объективные законы природы, которые устанавливают пределы и для человека. Потому-то Роман Николаевич и отстаивает идею искусственного человечества.

— Вот-вот, — покивал головой Володя. — Молимся на закон, как на идола. А многовековой опыт Востока, а индийские йоги? Йоги, между прочим, на практике доказали, что человек способен вырваться из-под власти физических законов. Вы когда-нибудь слышали о сеансах левитации?

— Ну-у знаете…

Со своего места поднялся капитан Гринько…

 

Глава 11

Продолжение консилиума

Капитан вмешался как раз вовремя, потому что спор начинал приобретать опасную и совсем не нужную остроту. Семен Миронович выдвинул новый аргумент, его поддержал Виктор Иванович, и в повышенных тонах. Володя, тоже повысив тон, ответил.

— Минутку, — сказал в это время профессор Иконников. — Вот товарищ хочет что-то сказать.

Спорящие умолкли, обратившись к капитану. Гринько поскреб щеку и поморщился, покачав головой.

— Что-то мы не в ту степь заехали, товарищи. Вопрос стоял так установить, кто такие граждане Колесниковы. Либо они двойники, либо, в самом деле, один настоящий, другой искусственный. Если верно последнее, то ладо разобраться, кто есть кто.

Профессор Иконников вставил новую сигарету в мундштук и щелкнул зажигалкой.

— Ну что ж, разумная постановка вопроса, — сказал он, разгоняя рукой сигаретный дым. — Мы в самом деле несколько увлеклись теоретическими спорами и забыли о том, что у милиции есть своп интересы. Какие будут предложения?

Он сощурившись смотрел на сотрудников. Семен Миронович откинулся на стуле, принимая свободную позу, и распустил на шее галстук.

— Предлагаю тянуть спички, — сказал он, посмеиваясь.

— Семен, это несерьезно, — укоризненно бросил Виктор Иванович и повернулся к Гринько: — Чтобы дать ответ на ваш вопрос, нужны хоть какие-то факты, от которых можно было бы оттолкнуться. Между тем оба двойника хранят упорное молчание по главному вопросу: каким образом была получена предполагаемая копия? Именно поэтому лично я с самого начала усомнился в существовании таинственной технологии биокопирования. Мы оказываемся в совершенно нелепом положении.

— А при чем тут технология? — возразил Володя. — Вы же кибернетики. Воспользуйтесь принципом черного ящика.

— Вот именно, — снова влез в разговор Стулов. — С помощью принципа черного ящика можно понять сущность объекта, ничего не зная о его устройстве. Но в данном случае и этот принцип не требуется. Достаточно выслушать действительного творца гомункулуса и тех. кто его хорошо знает.

— Слушайте, что вы все время лезете не в свое дело! — рассердился Володя. — Уж вы-то не имеете к нашей истории никакого отношения!

— Володя! — тихо сказала Лидочка, дергая его за рукав.

Стулов всем корпусом повернулся к противнику. Его маленькие черные глаза загорелись злым огнем.

— Не имею отношения? Ошибаетесь, гражданин Неизвестно кто! Очень даже имею! Вы это прекрасно знаете и поэтому пытаетесь заткнуть мне рот. Владимир Сергеевич! — с пафосом воскликнул он. — Теперь вы видите, к чему может привести ложная скромность? Вы оплеваны, оклеветаны собственным произведением. А ведь я просил вас, убеждал взять с самого начала инициативу в свои руки.

— Вот стервец! — с удивлением проговорил Володя.

— Что вы сказали! — взвился Стулов. — Товарищ капитан, прошу занести его слова в протокол. Меня публично оскорбили!

— Занесем, занесем, — процедил сквозь зубы Соселия. — А сейчас не мешайте, дайте людям разобраться.

— А я и не мешаю! — повысил голос Стулов. — Что вы меня обрываете? Наоборот, хочу внести ясность, объяснить Роману Николаевичу и его коллегам, каково истинное положение вещей.

— Мы вас внимательно слушаем, — пригласил Иконников. — У вас есть что-нибудь сказать?

— Да, у меня есть, что сказать. Я работал с Владимиром Сергеевичем и хорошо его знаю. Он человек исключительной скромности и выдержки, чем часто вредит себе, как в данном случае. Но тогда я скажу за него. Вы позволите, Владимир Сергеевич?

Тот молча кивнул, сохраняя на лице выражение холодного достоинства.

— Товарищи, — заговорил Стулов, обращаясь к ученым, — лично для меня было большой неожиданностью узнать, что глубоко мною уважаемый Владимир Сергеевич Колесников существует в двух, так сказать, экземплярах. И в отделении милиции, и сегодня я внимательно, следил за полемикой. Как бывший сослуживец Владимира Сергеевича, я, поверьте, очень хотел бы узнать, кто из них настоящий, а кто искусственный, и мне это в принципе все равно. Однако, как показал ход дискуссии, объективно установить истину невозможно.

— Нет ничего проще, — перебил его Володя. — Нужно произвести микроскопический анализ тканей.

— Отрезать ногу? — насмешливо бросил через плечо Стулов. — Мы кажется, уже поднимали этот вопрос.

— А что это даст? — спросил Семен Миронович Володю.

— Как что? Я же говорил. Искусственные белки состоят поровну из правых и левых молекул, а природные только из правых.

Семен Миронович сделал скептическую гримасу.

— Если рассуждать строго, это тоже не доказательство. Вполне возможна аномалия.

— Совершенно верно, — поддакнул Стулов. — Необходима осторожность в выводах. Да и зачем нужны анализы, если существует сколько угодно косвенных свидетельств, убедительно показывающих, кто из двойников настоящий, а кто искусственный. Разрешите, я приведу их.

…Нет, не зря Лидочку мучили дурные предчувствия, не случайно ей сегодня под утро приснился дурной сон (был такой сон, будто они с Володей купаются в мутной воде). За минувшие дни Стулов основательно подготовился к консилиуму. Он вдруг сразу изменил поведение — стал спокоен, собран, говорил точно, убедительно. Он высоко отозвался о человеческих и деловых качествах своего бывшего подчиненного, кратко рассказал историю с проектом, поведал о злобных свойствах двойника, о том, как Владимир Сергеевич вынужден был покинуть институт и переехать в Григорьевск — обо всем, что уже говорил в милиции, только гораздо обстоятельнее, убедительнее, с привлечением новых фактов, не известных даже Володе.

…Стулов набирал круги, поднимаясь все выше и выше. Назвал Володю типичным примером разрегулированной системы, указал на откровенное невежество в понимании им сущности жизни, на антинаучность его суждений и так далее и так далее.

С волнением и гневом наблюдала Лидочка, как Стулов, ловко оперируя притянутыми за уши аргументами, выпячивая выгодные для Владимира Сергеевича мелочи и пряча важное, но невыгодное, рисует перед участниками консилиума образ честного, скромного изобретателя Владимира Сергеевича Колесникова, выпустившего из-под контроля собственное творение.

— Ну и прохвост! — шептал Володя, мрачно глядя на разошедшегося врага.

И образ, надо сказать, вылепливался довольно убедительный. Лидочка могла видеть это по лицам ученых — заинтересованным и серьезным. Никто не прерывал Стулова, как прерывали Володю, напротив, слушали внимательно, и даже скептически настроенный Виктор Иванович время от времени кивал в знак согласия.

«Да что такое? — с отчаянием думала Лидочка. — Заворожил он их, что ли, своей болтовней?»

Положение со всей очевидностью складывалось не в пользу Володи. Лидочка никак не могла ожидать, что даже лучшие, благородные черты его характера, вывернутые наизнанку и лживо истолкованные, могут быть использованы ему во вред.

Володя сидел злой и растерянный, иногда не выдерживая и вставляя реплики, еще больше ухудшая этим дело.

— Фарисейские штучки! — сказал он один раз в раздражении, на что Стулов тут же ответил, поводя рукой в его сторону: — Вот, пожалуйста! В этом оп весь.

Лидочка пыталась удерживать его, но без успеха. Володя с головой ушел в полемику и ничего не замечал. Из участников консилиума, кроме Лидочки и Володи, только Соселия, кажется, знал подлинную цену стуловскому враныо, о чем можно было судить по его внешнему виду.

Он стоял в стороне, сложив на груди руки, и с мрачным видом слушал обнаглевшего вру па. Надо было что-то делать, спасать положение…

В этот критический момент дверь приотворилась, негромкий голос позвал Соселию по имени-отчеству. Лидочка увидела шофера, который привез их на консилиум. Наконец-то! Все время, пока шла дискуссия, она сидела как на иголках, поглядывая на дверь, веря и не веря, что удастся привезти на консилиум Гончарова.

Соселия переговорил с шофером и сделал Лидочке знак рукой.

— Я за Гончаровым поехала, — радостно шепнула она Володе, поднимаясь. Получила и ответ короткий кивок и быстро вышла из кабинета.

— Мигом туда и обратно, — приказал Соселия шоферу.

Лидочка поспешно одевалась…

В аэропорт они приехали вовремя. Выходя из машины, Лидочка услышала объявление о прибытии московского самолета. Постояла, нервничая, минут десять у выходных ворот и увидела Гончарова, который шел в толпе пассажиров. Он тоже увидел Лидочку и помахал ей издали рукой. Его бородатое лицо под фетровой не по сезону шляпе улыбалось…

— Ну, рассказывайте, что у вас тут стряслось, — сказал Гончаров, когда машина тронулась. — Только коротко и главное, потому что времени у нас немного.

И Лидочка стала рассказывать…

А вот и снова институтский городок. За час, пока Лидочка ездила, основательно стемнело, и в погруженном во тьму вестибюле светилось только окошко швейцарской конторки.

Дверь им открыла пожилая женщина-швейцар, впустив без всяких разговоров (видно, ее предупредили).

Проходя по коридору к комнате, где проходил консилиум, Лидочка и Дмитрий Александрович уже издали услышали приглушенные голоса. Участники консилиума, как видно, и не думали расходиться, наоборот, о чем-то спорили.

Вторая дверь, ведущая непосредственно в кабинет профессора, была приоткрыта. На полу приемной лежала длинная полоса света.

— А ну-ка, подождем, — сказал Дмитрий Александрович, задерживаясь у двери.

Они остановились в тени перед световой полосой, так что находившиеся в кабинете не могли их заметить. Дверь была открыта наполовину, и Лидочка сразу увидела Володю. Он стоял к ним спиной, заслоняя остальных, и громко говорил, обращаясь к кому-то из ученых:

— Минутку. Я тоже привык к точности. Вы сейчас только согласились, что знак равенства между настоящим и искусственным человеком можно поставить только в том случае, если элементы телесной организации обоих абсолютно совпадают.

— Совершенно верно, — отвечал высокий, звенящий голос, в котором Лидочка не сразу узнала Виктора Ивановича.

— Но в искусственных белках, как уже говорилось, те же аминокислоты содержатся и правые и левые поровну, а в естественных только левые.

— Но какое это имеет значение? Во-первых, правые и левые формы функционально совершенно равноценны, а во-вторых, при столь подробном моделировании должны воспроизвестись все характеристики моделируемого объекта — способность мыслить, самосознание, ориентация в пространстве и времени.

— Во-первых, значение, видимо, имеет, — отвечал Володя, — иначе живое состояло бы из правых и левых форм, а во-вторых, при моделировании воспроизводится отнюдь не все. Есть по крайней мере одна, как вы выразились, характеристика, которую не воспроизвести ни в какой, сколь угодно точной модели.

— Это какая же характеристика? — спросил Виктор Иванович.

— Чувство! Способность к субъективному психическому переживанию.

— Молодец! — негромко проговорил Дмитрий Александрович.

В кабинете некоторое время молчали. Потом послышался глуховатый, чуть ироничный голос профессора Иконникова:

— Это что-то новое! Семен Миронович, вот вам и оппонент для вашей диссертации. А мы с вами голову ломали, где взять оппонента.

— В самом деле, это что-то новое, — сказал Семен Миронович. — Почему вы убеждены, что чувство невозможно смоделировать?

— Моделировать — сколько угодно, но создать модель, которая переживала бы радость, боль, утрату, любила, страдала, — невозможно.

Володя произнес эту фразу, как приговор, с непоколебимым спокойствием человека, глубоко убежденного в своей правоте.

— Модель будет убирать руку от огня, улыбаться, изображать недовольство, даже плакать, но чувствовать при этом не будет.

В кабинете хмыкнули, кашлянули, затем заговорил Виктор Иванович:

— Бездоказательное заявление! Что-то вы наставили кругом запретов — сознание невозможно моделировать, «я» — невозможно, чувство, оказывается, тоже. Но почему, объясните, наконец? Какие физические законы этому препятствуют? Я понимаю, невозможно создать вечный двигатель. Это противоречит закону сохранения энергии. Но какой закон запрещает мне воспроизвести в модели способность чувствовать?

— А какой закон разрешает?

— Пока не знаю. Но когда-нибудь такой закон или законы будут открыты.

— Ошибаетесь, Виктор Иванович. Не все вещи на свете списываются категорией закона. Вами движет чистейшей воды вера, но только очень наивная, лишенная культурных корней. Еще столетия назад было известно, что мир органичен и не может быть описан чисто аналитически. В высшей степени его органичность выразилась в человеке.

— Да что вы его слушаете! — врезался в разговор резкий голос Стулова. Мы уже разобрались, кто здесь настоящий Колесников, а кто поддельный.

В этот момент Дмитрий Александрович толкнул дверь и вошел в кабинет. За ним вошла Лидочка.

 

Глава 12

Те же и Гончаров

При их появлении дискуссия сразу же прервалась. Все смотрели на вошедших. Радостно улыбаясь, Володя подошел к другу и крепко пожал ему руку, одновременно обняв другой за плечо.

— Здравствуйте, дорогой! Вы очень вовремя появились. Спасибо вам, Сергей Иосифович!

Он с благодарностью посмотрел на Соселию. Тот молча кивнул.

— А мы тут ударились в философские споры. Проходите, есть о чем поговорить.

Дмитрий Александрович снял шляпу и поздоровался с присутствующими. Семен Миронович и Виктор Иванович вразнобой кивнули, Стулов забегал глазами, разглядывая новое лицо. Соселия и капитан Гринько никак не прореагировали, а Владимир Сергеевич только чуть голову повернул в сторону вошедшего, который смотрел на него с величайшим интересом.

Но больше всего удивил Лидочку профессор Иконников. Он поднялся из-за стола п сделал приглашающий жест рукой.

— Рад вас видеть у нас в гостях, Дмитрий Александрович, проходите, прошу.

— Это Гончаров Дмитрий Александрович, талантливый хирург и вообще человек очень интересный, — объяснил он присутствующим. — Как-то в Москве я был на его лекции и узнал много для себя нового.

Оба сотрудника снова кивнули, и Лидочка заметила настороженность в их позах. Видно было, что Гончарова они не знают.

Дмитрий Александрович и Лидочка сняли пальто. Володя отнес их в соседнюю комнату и вернулся обратно.

— Мы тут с Лидией Ивановной постояли немного за дверью, послушали, сказал Гончаров, садясь в кресло, подставленное Володей. — Без всякого умысла, знаете ли. Просто, чтобы войти в ход дела. Послушали и поняли, что у вас идет принципиальный разговор.

— Да, пожалуй, — сказал Иконников, — разговор действительно принципиальный, вызванный чрезвычайными обстоятельствами.

— Они мне известны, — сказал Дмитрий Александрович.

Он снова задержал любопытствующий взгляд на Владимире Сергеевиче.

— Вот как! Тогда было бы интересно услышать ваше мнение по поводу двойников.

Дмитрий Александрович откинулся в кресле, принимая удобную позу и, глянув на профессора, спросил:

— Да нужно ли оно? Не лучше ли узнать мнение самого компетентного здесь лица?

Он показал ладонью на Лидочку, которая сидела на своем месте, в волнении сжимая двумя руками сумку.

— Женское сердце, Роман Николаевич, более надежный свидетель, чем мужской ум. Ум скользит по поверхности вещей, а сердце охватывает их суть. Помните Батюшкова: «О, память сердца, ты сильней рассудка памяти печальной»? Лидочка, милая, будьте добры, скажите нам, кого из этих двух одинаково симпатичных мужчин вы любите? Не стесняйтесь, пожалуйста, ведь речь идет о его благополучии.

Лидочка, смутившись, пожала плечами и кивнула на Володю:

— Его.

— А этого, похожего на него мужчину, вы тоже любите?

Лидочка отрицательно покачала головой, ничего не сказав.

— Ну вот и весь ответ, — развел руками Гончаров. — О чем спор? Неужели из двух одинаковых по виду мужчин женщина полюбит искусственного и отвергнет настоящего? Я полагаю, женщины в таких вопросах разбираются лучше нас, мужчин.

— В самом деле, — продолжал он развивать свою мысль, обращаясь теперь к Семену Мироновичу. — Вот если бы вам, простите, не знаю вашего имени…

— Семен Миронович.

— Если бы вам, Семен Миронович, предложили в подруги двух одинаково красивых женщин — настоящую и искусственную, какую бы из них вы выбрали?

Семен Миронович засмеялся, слегка зардевшись.

— Вы остроумный человек, Дмитрий Александрович, только ваши аргументы в данном случае не годятся.

— Какие же вам еще нужны аргументы? — с искренним изумлением спросил Гончаров.

В разговор вмешался Виктор Иванович.

— Простите, я вас перебью, — сказал он, нацеливая на Гончарова указательный палец. — У нас идет принципиальный разговор, в котором апелляция к сфере эмоций, мягко говоря, некорректна. Мы добрались до центрального пункта проблемы, и теперь требуется предельная точность. Ваш друг утверждает, что даже чрезвычайно подробная модель человека принципиально неспособна чувствовать.

— Он абсолютно прав. Модель — это модель, а человек — это человек. Я убежден, что наряду со вторым началом термодинамики, исключающим возможность самоорганизации мертвой материи, когда-нибудь столь же несомненным будет считаться некое начало кибернетики, отвергающее возможность создания живых существ искусственным путем. Я даже попытаюсь в общих чертах сформулировать его. Что-нибудь вроде: «Невозможно, пользуясь дискретными средствами моделирования, создать искусственную чувствующую плоть».

Взгляд Дмитрия Александровича излучал такое спокойствие и был так искренен, словно он вычитал про новое начало в научном труде, а не сформулировал его сам.

Сотрудники профессора переглянулись, не зная, как разговаривать с человеком, который не принимает правил ведения научного спора. Сам профессор занялся вдруг своим мундштуком — разобрал его и стал прочищать его над пепельницей разогнутой канцелярской скрепкой. Глаза его между тем двумя голубыми каплями светились под крутым лбом, выдавая напряженную работу мысли.

— Если мне не изменяет память, — медленно сказал он, двигая взад-вперед скрепкой, — подобную идею вы высказывали в своей лекции, правда не в столь законченной и откровенной форме.

— Совершенно верно, — подтвердил Гончаров. — И могу привести сколько угодно аргументов в ее пользу. Вот первый, касающийся пункта, который вы только что обсуждали. Важнейшим признаком живого организма является способность чувствовать. «Чувствую, следовательно, существую» — так бы я поправил формулу Декарта. Но чувство всегда субъективно, оно принадлежит единственному, переживается только им и никакими средствами не может быть передано другому. Искусство не в счет, оно передает нам лишь тени подлинных чувств. Следовательно, чувство так же недоступно для исследования, как какая-нибудь черная дыра, отстоящая на миллиарды световых лет от Земли. Но как, скажите мне, моделировать недоступное?

— Блестящий аргумент! — воскликнул Володя.

— Простите, не согласен, — с вежливой твердостью возразил Иконников. Аргумент слишком расплывчат.

Дмитрий Александрович с улыбкой посмотрел на Володю.

— Ну что, мой друг, повторяется история многолетней давности. В те времена вы были моим оппонентом.

— Тогда я все на свете знал, — усмехнулся Володя. — Да вот поглупел с возрастом.

— Почти как Сократ!

— Прошу извинить меня за это маленькое отступление, — снова обратился Гончаров к профессору, — но ваш разговор воскресил в моей памяти дискуссию в одном институте. Тема тогда обсуждалась та же, что и сейчас — можно ли создать полноценное искусственное существо? Я тогда оказался в полном одиночестве против целого батальона интеллектуальных молодых людей, убежденных, что первые искусственные люди появятся чуть ли не в конце двадцатого века.

— Дмитрий Александрович, разрешите я воспроизведу? — попросил Володя.

Володя повернулся к ученым.

— Будьте добры, сформулируйте в самом общем виде понятие чувства.

— А ну-ка, — подзадорил профессор своих сотрудников.

— Одну минутку, — сказал Семен Миронович.

Он немного подумал и после короткой паузы отбарабанил, как по написанному:

— Чувство — это комплекс реакций, протекающих в организме под влиянием внешних раздражителей.

— Комплекс реакций? — уточнил Володя.

— Да.

— Химических, физических… движение частиц, электрические импульсы, так?

— Так.

— Прекрасно! — с удовлетворением сказал Володя. — В таком случае, если воспроизвести эти реакции в колбе, колба что, чувствовать будет?

Семен Миронович вскинул глаза к потолку, словно отыскивая там ответ на коварный вопрос.

— Нет, колба чувствовать не будет. Нужна еще ткань, в которой протекали бы процессы.

— Значит, суть ощущения не в процессах, а в каком-то особом свойстве живой ткани?

— Да, пожалуй.

— В каком-то особом свойстве живой ткани, которое невозможно обнаружить с помощью приборов? Ведь приборы могут регистрировать только процессы, сопровождающие акт ощущения. Выходит, процессы сами по себе — как бы на поверхности, а ощущение само по себе, как бы внутри. Но если это так, то опять у вас ничего не получится. Процессы — всю эту физику и химию вы воспроизведете, но как вы воспроизведете это загадочное свойство?

Ученые переглянулись.

— Это какая-то логическая ловушка, — несколько растерянно сказал Семен Миронович, ткнув себя пальцем в переносье. — По идее рассуждение верное. Если я собираюсь моделировать чувствующую ткань, то обязан воспроизвести не только процессы, но и то, что в ней чувствует.

— Постойте, постойте, — заговорил Виктор Иванович. — Это что же получается? Если физиологические процессы и акт чувствования не отождествляются, значит, внутри нас есть некий неуловимый призрак, который чувствует, но обнаружить который невозможно,

— Выходит так, — подтвердил Володя.

— Кто же он, этот призрак? Уж не душа ли?

— А вам что, не нравится это слово?

Виктор Иванович сухо рассмеялся.

— Ну вот и дорассуждались! Оказывается, внутри нас есть некая неуловимая субстанция, которую принципиально невозможно обнаружить никакими приборами, но которая тем не менее существует. Кентавров, русалок и ведьм невозможно обнаружить, но тем не менее они существуют. Ничего себе, логика!

— Ваше сравнение очень грубо, — слегка возбуждаясь, сказал Володя. — Речь идет о феномене, недоступном для инструментального исследования, принятого в экспериментальной науке. Но кто сказал, что право на существование имеет только то, что можно вычислить или взвесить? Поймите, наконец, что человека невозможно разложить на части как машину. В нем много таинственного, странного. Одни сновидения чего стоят! Где они, эти образы? Кто их может увидеть, кроме спящего? Формула человека, которую вы ищете, — химера.

— Спокойнее, Володя, — остановил его Дмитрий Александрович. — Вы забываете, что имеете дело с учеными, и поэтому должны говорить доказательно.

— Прекрасный совет, — сказал Виктор Иванович. — В научном споре, как в игре, краплёные карты запрещены.

— Это душа-то краплёная карта!

Гончаров выставил вперед ладони, успокаивая спорящих.

— Не будем горячиться, друзья. Так мы ни до чего не договоримся. Я сам сторонник ясности мышления. Всему свое место. Душа — прекрасное слово, но в научном споре вряд ли уместно.

Он опустил руки на подлокотники и продолжал, доброжелательно глядя на ученых:

— С другой стороны, появилось оно не случайно и, видимо, отражает что-то такое, что свойственно лишь живому существу и чего лишены, например, роботы. В самом деле, если мы повнимательнее присмотримся к феномену чувствования, то обнаружим в нем одну странность, о которой вскользь сказал мой друг, говоря о сновидениях.

Гончаров остановил взгляд на Семене Мироновиче.

— Вот я вижу вас — энергичного, умного и, не скрою, симпатичного мне человека. Ваш образ отпечатан в моем сознании, как изображение на матовом стекле фотокамеры. Удачное сравнение, как вы считаете?

— В общем, да, — согласился Семен Миронович.

— Скверное, негодное сравнение! Негодное потому, что внутри нас нет и намека на матовое стекло. Если сейчас заглянуть в мой мозг и посмотреть с помощью самых тонких приборов, что там происходит, то ничего похожего на ваш образ они там не обнаружат. Они обнаружат пульсацию крови в капиллярах, электрические импульсы, физические и химические процессы и так далее. Но где там вы, каким я вас сейчас вижу — молодой, цветущий мужчина? Где моя симпатия к вам? Увы, реакции есть, симпатии нет.

И Дмитрий Александрович с улыбкой развел руками.

— Потому-то мой друг Владимир Сергеевич и горячился, пытаясь доказать, что модель, даже самая совершенная, — все равно, что футляр без скрипки. Человек, дорогой мой, это число «пи» — вот подлинно удачное сравнение. Моделируя человека с какой угодно точностью, хоть до последней молекулы, хоть до атомов и кварков, вы неизбежно будете вынуждены отсекать бесконечно длинный иррациональный хвостик. Вполне законная операция, когда речь идет о создании робота или даже гомункулуса, но совершенно недопустимая, если ставится задача получить чувствующее, обладающее психокосмосом существо. Человек, как и все живое, бесконечно сложен, а моделировать бесконечно сложные объекты, как вы понимаете, можно лишь приближенно.

Дмитрий Александрович замолчал, и лицо его приобрело тот спокойно-задумчивый вид, какой бывает у человека, сказавшего само собой разумеющуюся истину. В нем ощущалась несокрушимая цельность, уверенность в себе, словно этот человек наперед знал, что ему возразят и что он будет говорить дальше.

В разговоре наступила пауза. Иконников, не торопясь, достал из стола кусок бумаги и так же, не торопясь, стал протирать кончик мундштука. Нетрудно было догадаться, что профессор выгадывает время для достойного ответа. Лидочке показалось, что он затаил недоброе чувство к обоим своим оппонентам. Его можно было понять. Ведь Володя и Дмитрий Александрович похоронили идею искусственного человека, как идею какого-нибудь вечного двигателя, чем, конечно, задели самолюбие профессора. Он-то, конечно, считал себя тонким философом, а теперь его авторитет подрывали, да еще в присутствии сотрудников.

…Да, так оно и было: Иконников остался недоволен позицией оппонентов. Он собрал свою трубочку, как-то очень пристально посмотрел на Дмитрия Александровича и сказал:

— Ну что ж, ваше возражение весьма умно, и я бы, пожалуй, принял его. Но вот вопрос… Если субъективное невозможно объективизировать, то как вы можете уверять, что достаточно сложная модель не будет испытывать ощущений? В таком случае возникает неопределенность, исключающая и «да», и «нет», и единственным доказательством чувствования становится тогда внешнее поведение.

Гончаров с сомнением покачал головой.

— Рискованный путь, Роман Николаевич. Я знаю сколько угодно людей, которые умеют очень искусно изображать самые высокие чувства, в действительности ничего не чувствуя.

— Рискованный, но тем не менее единственный.

— Совершенно верно, — подал голос Семен Миронович. — На каком-то этапе усложнения модели количество перейдет в качество, и она начнет чувствовать.

— Не слишком ли просто? — сказал Володя. — Количество, качество… словно речь идет о превращении воды в пар. А если количество должно быть бесконечным?

— Вот именно, — Гончаров кивнул Володе, соглашаясь. — Дело, видимо, в том, что субъективное, этот неведомый духовный огонь, вспыхивает только в бесконечно сложных системах. Да их и системами тогда не назовешь.

Снова наступила пауза, свидетельствуя о том, что рассуждения друзей произвели впечатление на ученых,

— Да нет, так не пойдет! — воскликнул Виктор Иванович. — Вы настойчиво пытаетесь заставить нас поверить в нечто невероятное — что один из присутствующих здесь абсолютно полноценных людей лишен способности чувствовать.

— Совершенно верно, — кивнул Гончаров.

— А доказать этого не можете!

— Да уж никак не докажешь, если под доказательством разуметь цепочку умозаключений.

Лицо Иконникова просветлело.

— Круг замкнулся, — сказал он, не скрывая удовлетворения, — Вы, Дмитрий Александрович, попались в ловушку, которую сами себе поставили. Если субъективное не от мира сего, то любого из присутствующих, в том числе и вас, можно назвать симулянтом. Думаю, что продолжать наш спор не имеет смысла. Ясно, что разница между искусственным и естественным на высоких ступенях организации выявлена быть не может.

— Приехали! — с горькой усмешкой сказал Володя.

— Вот именно, приехали! — раздался вдруг резкий сорочий голос Стулова. — И пора уже выходить.

— Да, пора выходить, — сказал он, вставая, — потому что всему должен быть конец. Товарищ капитан и вы, товарищ следователь, я думаю, вывод Романа Николаевича вам вполне ясен. Установить разницу между двойниками невозможно. Значит, нужно принять во внимание те действительно объективные факты, которые имеются. Владимир Сергеевич — главный инженер солидного предприятия, лицо уважаемое, его паспорт в полном порядке. Какие претензии могут быть к нему с вашей стороны?

Грузный Гринько посмотрел сверху на Соселию.

— Объективно говоря, никаких, а?

— Кроме того, что у них одинаковые паспорта, — довольно резко ответил Соселия.

— А уж вы с ним разбирайтесь, у кого дубликат! — Стулов ткнул пальцем в сторону Володи. — При чем здесь Владимир Сергеевич? Ни у него, ни у меня больше нет времени на разговоры. Нам надо идти. До свидания.

— Да, нам надо идти, — сказал и Владимир Сергеевич, вставая. — До свидания.

При общем молчании оба вышли из кабинета. Лидочка растерянно посмотрела на Соселию и Гринько. Неужели все? Неужели они просто так дадут уйти двойнику? Ведь ничего не выяснено!

Соселия с недовольной миной что-то негромко сказал капитану, тот пожал плечами, ответил. Наступила неловкая пауза. Кажется, все участники консилиума понимали, что произошло что-то не то. Стулов, конечно, никуда не торопится, так же как и Владимир Сергеевич. Просто они воспользовались моментом и решили покончить с неприятным для них разговором.

Володя сидел мрачный и пристально смотрел на профессора Иконникова. На лицах Семена Мироновича и Виктора Ивановича не было написано удовлетворения, как можно было ожидать. Пожалуй, их даже разочаровал столь ординарный финал дискуссии. Профессор Иконников и Гончаров сидели друг против друга на расстоянии десятка шагов, напоминая дуэлянтов. Гончаров, казалось, чего-то ждал от профессора, но тот сидел с нейтральным выражением лица — видно, не хотел показаться необъективным и сам ждал, когда другие решат, продолжать дискуссию или нет. Было слышно, как в приемной одеваются Владимир Сергеевич и Стулов и последили откашливается и перхает, что-то говоря Владимиру Сергеевичу.

В этот момент Гончаров повернулся к милиционерам и очень спокойным тоном попросил:

— Будьте добры, верните их назад. Разговор еще не окончен.

Тут же с места сорвался маленький Соселия и молнией метнулся в приемную.

— Обоих, — сказал ему вдогонку Гончаров.

«Зачем обоих?» — недоумевая, подумала Лидочка.

…Стулов и Владимир Сергеевич появились снова, в верхней одежде и шапках. Их почти силой втолкнул в кабинет следователь.

— В чем дело? Почему? — возмущенно кричал Стулов.

— Идите, идите, — говорил Соселия.

Он закрыл дверь и встал к ней спиной, положив на пояс руки.

— Безобразие! Я буду жаловаться!

— Жалуйтесь! — отрезал Соселия.

Его решительный вид подействовал на беглецов. Стулов, недовольно буркнув, сел на край кресла, не раздеваясь и даже не сняв шапки. Его примеру последовал и Владимир Сергеевич. Странное дело, он почему-то предпочитал молчать, а не возмущался вместе со Стуловым.

Наступила долгая, томительная пауза. Взоры сидящих были устремлены на двух людей — Иконникова и Гончарова. Лидочка почувствовала, что сейчас произойдет что-то очень важное, может быть, самое важное, что решит судьбу Володи.

— Роман Николаевич, — негромко сказал Гончаров. — Вы в самом деле не обнаружили разницы между двойниками?

— Принципиальной — нет.

— Ни живость воображения моего друга, ни его острый ум, ни искренность ни в чем вас не убедили?

Профессор молча пожал плечами.

— И свидетельство этой очаровательной женщины тоже не поколебало вас?

Иконников усмехнулся.

— Не скрою, ваш друг и его возлюбленная мне симпатичны, но мои личные симпатии не могут быть аргументом в столь принципиальном споре. Истину ищут холодным умом, освобожденным от эмоций.

— Вы в этом убеждены? А как же знаменитее: «Бойся думать без участия сердца»?

— Не понимаю, чего вы от меня добиваетесь? — сдержанно сказал Иконников. — Чтобы я произвольно, на основании смутных чувств высказался в пользу вашего друга? Но товарищи из милиции все равно не примут такого свидетельства, да и претендент будет возражать.

— Ведь будете? — обратился он к Владимиру Сергеевичу, который сидел рядом со Стуловым, положив на колени шапку.

— Буду, — сказал тот, кивая.

— Вот видите. Нужны точные, аргументированные доказательства, а у нас их нет, да и быть не может. Если один из двойников действительно гомункулус, то при таком подробном моделировании, как мы уже выяснили, разница между искусственным и естественным практически исчезает.

— Если не считать такого пустяка, как способность чувствовать. заметил Гончаров.

— Но это пока лишь гипотеза, которую по вашей же логике и доказать невозможно. Вы сами утверждали, что субъективное — это тайна за семью печатями, а верить его внешним проявлениям нельзя.

— А если я все-таки сумею ее доказать?

Иконников вскинул бровь, глядя на Гончарова настороженным, непонимающим взглядом.

— Не представляю, как это можно сделать.

Дмитрий Александрович повернулся к Гринько и Соселии:

— Если я правильно понял, вы — сотрудники милиции?

— Да, — сказал Соселия. — Это я разыскал вас. — Он назвал себя и капитана (оказалось, что по званию он тоже капитан).

— Очень вам за это благодарен, товарищ Соселия, — поклонился ему Гончаров. — Но скажите, а не лучше ли нам просто взять и разойтись? Кажется, ясно, что мой друг не преступник, его двойник тоже. Какие претензии могут быть к ним со стороны милиции? Что они живут по одному паспорту?

— Не только, — сказал капитан Гринько. — Паспорт — это полбеды. Дело в том, что москвич по роду своей работы бывает на предприятиях со строгим пропускным режимом, а это уже серьезно. Мы обязаны точно установить, кто они такие. Хотя бы для собственного спокойствия.

— Поймите нас правильно. Мы не бюрократы, — сказал Соселия. — Лично я во всем верю вашему другу, но ведь веру к делу не пришьешь.

— Что бы вы хотели получить?

— Что бы мы хотели получить, Гринько?

— Протокол консилиума, что еще? Пусть товарищ Иконников и его сотрудники подпишут протокол, в котором будет сказано, что один из двойников искусственного происхождения.

— Ни больше ни меньше? — сказал со смешком Виктор Иванович.

— Ни больше ни меньше. Нам нужно иметь оправдательный документ, тогда мы со спокойной душой отпустим обоих. Пусть тогда ими ученые занимаются, а милиция тогда действительно ни при чем. У нас своих забот хватает.

— А если мы здесь ни к чему не придем? — спросил Гончаров.

— Это было бы плохо, — сказал Соселия.

— Придется задержать москвича, дело заводить, — уточнил Гринько.

У Лидочки заныло сердце. Если они сейчас не разберутся, все пропало. Капитан и следователь, кажется, не против отпустить Володю. Теперь все зависит от профессора и Дмитрия Александровича. Она с надеждой смотрела на обоих. Иконников сидел с виду неприступно-спокойный, но глаза его под крутым с залысинками лбом таили еле уловимую неуверенность. Похоже, профессор сомневался в правильности запятой им позиции. Эту его неуверенность, наверное, почувствовал и Гончаров.

— Роман Николаевич! — сказал он с воодушевлением. — Давайте произведем с вами один мысленный эксперимент. Допустим, некий высокий для вас авторитет, скажем представитель инопланетное сверхцивилизации, сообщил вам, что один из сидящих здесь двойников действительно гомункулус.

— Допустим.

— И предложил бы вам для проверки вашей интуиции быстро, не думая, указать его. Кого бы вы указали?

— Его, — сказал профессор, направляя мундштук в сторону Владимира Сергеевича, который по-прежнему сидел чинно и прямо, положив руки на колени.

— Прекрасно!

Дмитрий Александрович легко поднялся, оттолкнувшись руками от подлокотников.

— Чувство находит короткий, но неточный путь к истине. Ум ищет точный, но слишком длинный. Вот если бы удалось сплавить их в единое целое! Каким совершенным существом стал бы тогда человек!

Он прошелся по комнате и остановился у окна, повернувшись лицом к профессору.

— Будьте добры, назовите условия, на которых вы согласились бы подписать протокол.

Иконников откинулся на спинку кресла, положив на стол прямые руки. С минуту он исподлобья смотрел на Гончарова, барабаня пальцами по гладкой поверхности стола, потом сказал:

— Между прочим, я тоже не бюрократ. Дело тут не в каких-то формальных условиях. Я готов признать хоть дьявола, если буду иметь глубокую внутреннюю убежденность, что передо мной действительно дьявол. В данном случае такой глубокой убежденности у меня нет, хотя должен признать, что общий ход дискуссии подталкивает к выводу, что один из двойников в самом деле является биологической копией другого.

— А если бы мне все-таки удалось доказать, что он начисто лишен субъективного, убедило бы это вас?

На этот раз Иконников задумался надолго. В комнате стояла мертвая тишина. Оба сотрудника сидели, как изваяния, настороженно глядя на Гончарова. Володя сжал Лидочке руку, не сказав, однако, ни слова. Даже Стулов притих — не дергался, не перхал, только часто бегал глазами, следя за обоими учеными, видно, понял, что Гончаров — личность необыкновенная и если говорит, то знает, что говорит.

Наконец профессор сказал:

— Да, это меня убедило бы.

— Ну что ж, очень хорошо, — удовлетворенно заключил Гончаров. — В таком случае я хотел бы привести вам свое доказательство.

 

Глава 13

Аргументум ад гоминем

Дело, похоже, шло к концу, и, похоже, к благополучному. Лидочка почувствовала это своим внутренним чутьем, которое до сих пор ни разу не подводило ее. Она знала, как глубоко уважает Володя своего друга, как безоговорочно верит в его всесилие, и тоже верила в него со слов Володи. И если, отправляясь в аэропорт, она в глубине души все же сомневалась, что ему удастся убедить ученых — ведь они тоже умные и твердые в принципах люди, — то теперь сомнения полностью и окончательно исчезли. Стало ясно, что Гончаров из числа тех редких людей, которые действуют только наверняка. Уже по тому, как он говорил, было видно, что он действительно может доказать, что Владимир Сергеевич — гомункулус. Лидочке стало необычайно легко на душе. Ни с того ни с сего ее охватило вдруг странное чувство, похожее на легкое опьянение, как от глотка шампанского. Совсем пропало ощущение неловкости, которое она до сих пор испытывала. Ей даже захотелось немного спать. Так бывает, когда после продолжительного нервного напряжения наступает разрядка…

Некоторое время Дмитрий Александрович стоял, опершись руками о подоконник, о чем-то думая. Его лицо, до сих пор добродушно-спокойное, стало очень серьезным. Казалось, он принимает какое-то важное решение. Так прошла минута или две. Потом Дмитрий Александрович сцепил у груди руки, выпрямился и объявил, что его доказательство представляет собой специальный психологический тест, который он привез в свое время из Индии. К сожалению, он не захватил его с собой, но у него в Григорьевске есть старый приятель, которому он подарил экземпляр теста. Приятель — человек одинокий, у него большая квартира, и по вечерам он бывает дома. Поэтому будет лучше, если они все прямо сейчас поедут к нему и там проведут испытания. Еще Дмитрий Александрович, добавил, что вся процедура вместе с дорогой займет самое большое минут сорок, от силы час. Думается, что товарищи не пожалеют времени на такое дело, тем более что тест очень оригинальный и наверняка вызовет всеобщий интерес.

Возражать никто не стал, даже Стулов. В кабинете сразу стало оживленно, как бывает на заседаниях, когда председательствующий объявляет перерыв. Задвигались стулья, послышался говор, реплики. Иконников вытряхнул в корзину окурки из пепельницы и сдул крупицы пепла со стола. Оба капитана закурили. Присутствующие, разговаривая, потянулись в приемную. Кто-то подал Лидочке пальто, кажется Дмитрий Александрович. Володя взял у нее сумочку. Сразу стало шумно и тесно. По одному, уже одетые, выходили в коридор. Последним кабинет покинул профессор. Окинул взглядом помещение, потушил свет и захлопнул дверь…

Настроение у Лидочки все улучшалось. Ей было все равно, что за испытание устроит двойникам Гончаров, она твердо теперь знала, что Володя успешно его пройдет. Больше ее сейчас ничего не интересовало. Она слишком устала от всех этих сложных споров и связанных с ними переживаний.

На улице было тихо и безлюдно. Институтский городок стоял погруженный в темноту. Только у входов в корпуса ярко пылали белые глаза фонарей, образуя оазисы света, в которых искрился тонкий, как пух, снежок, покрывающий льдистую землю.

Постояли, посовещались — выйти ли напрямик на улицу Московскую, где часто ходят такси, или идти через городок до троллейбусной остановки. Решили, что троллейбусом выйдет быстрее, и двинулись нестройной толпой через городок.

Володя вел Лидочку под руку и нес сумку. Впереди шли Иконников с Дмитрием Александровичем, о чем-то оживленно разговаривая. Наверное, Гончаров рассказывал профессору суть теста, а тот задавал уточняющие вопросы. Рядом с ними шли сотрудники профессора, чутко прислушиваясь к разговору двух ученых. На профессоре была черная куртка на меху и черная же меховая шапочка с козырьком, придававшие его фигуре спортивный вид.

— Совсем на профессора не похож, — сказала Лидочка, подавляя зевок. Ей что-то вдруг очень захотелось спать.

— А ты думала, раз профессор, значит, старый тюфяк? — как сквозь сон услышала она голос Володи. — Это тебе не девятнадцатый век. Старость сейчас не в почете. Все хотят быть молодыми.

На троллейбусной остановке не было ни души, да и улица выглядела пустынной, как глубокой ночью, хотя времени шел всего десятый час. Это почему-то никого не удивило, в том числе и Лидочку, как удивило бы в иной ситуации — улица Пушкина была одной из самых оживленных в городе. «Наверное, какой-нибудь интересный фильм идет по телевизору», — подумала она.

Подъехал троллейбус, тоже почти пустой — на переднем сиденье был всего один пассажир. И опять это никого не удивило. Лидочку тоже. Участники рейда продолжали разговаривать между собой, а Лидочка села рядом с Володей и положила ему на плечо голову.

— Спать хочешь? — ласково спросил Володя.

— Ага.

Лидочка зевнула и закрыла глаза. Веки у нее отяжелели и слипались сами собой.

— Потерпи, еще немного осталось.

До нужной остановки они не доехали. В кабине водителя внезапно вспыхнуло синим огнем, раздался приглушенный взрыв, и троллейбус остановился.

— Приехали. Короткое замыкание, — объявил Семен Миронович.

И действительно, вслед за его словами из кабины высунулся молодой водитель с висячими усами и возвестил:

— Выходите, граждане. Троллейбус дальше не пойдет.

— Безобразие! — возмущенно сказал Стулов.

— Я что, нарочно, что ли, аварию устроил? — сердито ответил водитель.

— Не переживайте, тут недалеко. Так дойдем, — успокоил всех Дмитрий Александрович.

Они вышли из троллейбуса и под предводительством Гончарова двинулись пешком по улице. И здесь, в центральной части города, было безлюдно. Вдалеке у перекрестка маячили две человеческие фигуры, вышла из хлебного магазина напротив старушка в платке и валенках и мышкой юркнула в соседний подъезд, словно испугавшись незнакомой компании. И все. Больше никого не было видно.

«Определенно какой-то интересный фильм показывают, — подумала снова Лидочка. — Уж не «Сагу ли о Форсайтах»?» Почему ей пришло в голову именно про «Сагу», фильм, давно показанный по телевидению, она и сама бы не могла объяснить.

Проходя мимо освещенных окон кафе «Арлекино», они услышали приглушенные звуки и увидели наконец людей. За примороженными стеклами окон двигались человеческие фигуры, доносились глухие, однообразные удары, словно там работала какая-то машина.

«Свадьба», — прочитала Лидочка табличку, вывешенную за дверным стеклом. Дверь была заперта изнутри на длинный крючок. Люди в кафе пели и танцевали, и не было им никакого дела до проходившей мимо окон странной компании с ее странными проблемами.

— А теперь сюда, — сказал Дмитрий Александрович входя в ворота, находившиеся сразу за кафе. — Тут есть короткий путь через проходной двор.

Они прошли через подъезд, освещенный тусклой лампочкой, и оказались в большом полутемном дворе. Стояли тут какие-то грузовые машины, помойные ящики, тара из-под бутылок и пахло пищевыми отходами. Лидочке неудержимо хотелось спать, она плелась рядом с Володей.

Посреди двора три молодых человека гоняли консервную банку. Грохот банки и крики молодых людей немного пробудили Лидочку. Она увидела, что игроки, несмотря на мороз, одеты очень легко. Двое были в костюмах, а третий вообще в одной рубашке. «Со свадьбы», — догадалась Лидочка, заметив прямоугольник света в темноте двора. Там находился черный вход, ведущий на кухню кафе.

— Протрезвляются ребятки! — смеясь, сказал кто-то.

Один из игроков, тот, что был в рубашке, разогнался в погоне за банкой и, не рассчитав, налетел на Стулова. Оба, сцепившись, проехали по ледяной поверхности, чуть не упав.

— Извините, папаша, больше не повторится, — с пьяным добродушием сказал парень.

— Кретин! Алкоголик! — заорал на него Стулов и сильно от себя оттолкнул. Парень поскользнулся, взмахнул руками и упал на спину, ударившись затылком об лед. Это было так неожиданно и так безобразно, что Лидочка вскрикнула, словно ее саму стукнули по затылку.

— Вот негодяй! — сквозь зубы проговорил Володя и направился к упавшему, чтобы помочь ему встать.

— Нашел кого жалеть! — с презрением процедил Стулов, заправляя выбившийся шарф. Он хотел с достоинством покинуть место инцидента, но тут вихрем налетели приятели упавшего.

— Ах ты, сволочь! — закричал один из них, хватая Стулова за грудки, а второй, ложно истолковав намерения Володи, с грозным рыком бросился ему наперерез.

— Стоп, чудак! — сказал ему Володя, увертываясь от удара. Парень махнул вхолостую рукой, пролетел мимо и, споткнувшись о лежащего приятеля, тоже упал.

Дальнейшие события разворачивались со стремительной быстротой и были чудовищно нелепы.

— Милиция! Товарищ капитан! — в страхе завизжал Стулов, которого трепал один из «футболистов». К ним бросился капитан Гринько. Парень, сбитый Стуловым, стоял теперь на коленях, держась рукой за затылок, а второй кричал через весь двор:

— Леша! Наших бьют!

Ошеломленная и испуганная Лидочка увидела, как в освещенном дверном проеме возникла человеческая фигура, раздался резкий свист, крик, и из черного хода стали выскакивать раздетые молодые люди. В считанные секунды двор превратился в поле брани. Участники свадьбы с криками налетели на консилиум и стали размахивать кулаками. Отступив за грузовик, Лидочка со страхом наблюдала за сражением.

Стулов, главный его виновник, получил удар по уху и с воплем завертелся на месте. Сел на землю сбитый с ног Семен Миронович. Драка завязывалась нешуточная. Лидочка увидела профессора Иконникова, который стоял в бойцовской стойке у радиатора грузовика, успешно отражая удары. Неподалеку от него Володя, ловко увертываясь от нападающих и ставя им подножки, расшвыривал их, не причиняя особого вреда. Нападавших было много, но они были пьяны, и это несколько уравнивало шансы обеих сторон. Весь натиск приняли на себя четыре человека — Иконников, Володя, Гринько и Соселия. Гончарова и Владимира Сергеевича почему-то не было видно — наверное, затерялись в толпе дерущихся. Оба сотрудника выбыли из сражения в самом начале. Виктор Иванович сидел на корточках под деревом, прикладывая снег к разбитому носу, а Семен Миронович ползал по земле, возбужденно вскрикивая: «Где мои очки? Где мои очки?» Неожиданно сильным бойцом оказался маленький Соселия. Его, видно, не приняли всерьез сразу, и крепко ошиблись. Он перевернул через себя, как чучело, одного из противников, одновременно лягнув ногой другого, который хотел сзади ударить Володю. На него навалились еще двое, но, схватившись за животы, упали. А Соселия ловко проскочил между ними, свалил подножкой третьего и завертелся волчком в толпе нападавших, размахивая руками.

Лидочка наконец опомнилась и вышла из-за машины, ища момент, чтобы проскочить между дерущимися. Нужно было бежать на улицу за милицией, иначе дело могло кончиться плохо.

И тут среди общего шума и возни раздался спокойный, повелительный голос:

— Прекратите драку!

Голос прозвучал неожиданно громко, как в закрытом помещении. В следующую минуту произошло нечто совершенно невероятное. Шум драки стих, нападающие, двор растаяли, словно призраки, и стало светло. Лидочка увидела, что находится в кабинете профессора Иконникова. У окна, сложив на груди руки, стоял Дмитрий Александрович, а по кабинету, размахивая руками, бегали возбужденные участники консилиума.

— Прекратить драку! — еще раз сказал Дмитрий Александрович.

Вряд ли хотя бы еще раз в жизни Лидочке удалось бы увидеть столь необычную и столь комическую картину. Участники консилиума не сразу пришли в себя, все еще находясь в состоянии воображаемой драки. Профессор стоял посреди кабинета в боксерской стойке. На него, тяжело дыша, таращил глаза Соселия. По полу, среди раскиданных стульев и кресел ползал Семен Миронович, разыскивая очки, сидевшие у него на носу. Остальные участники мнимого побоища выглядели не лучше. Стулов, гримасничая, трогал ухо. Виктор Иванович с белым, как снег, лицом держался за нос, а Володя и капитан Гринько стояли, обхватив друг друга за плечи, как два борца. Вид у всех был растрепанный, но никто не пострадал.

В кабинете наступила мертвая тишина, которая продолжалась с минуту. Лидочка, оказавшаяся в дверях, смотрела с замершим сердцем на участников консилиума, которые застыли в самых забавных позах. Она не меньше других была потрясена невиданным сеансом гипноза, но все же страх за Володю пересилил удивление. Она ничего не могла понять… Зачем Дмитрий Александрович все это устроил? Профессор теперь глубоко оскорбится, и произойдет большой скандал.

Тишину нарушили тонкие булькающие звуки, похожие на плач грудного ребенка. У Лидочки все внутри помертвело. Она увидела, как Соселия, обхватив руками голову и горестно ее качая, проговорил каким-то смешным, плачущим голосом:

— Тест… Из Индии…

Он упал в кресло и неожиданно стал хохотать — так громко и таким мощным басом, что у Лидочки заложило в ушах.

— Тест!.. Гениально!

Его хохот, способный разбудить мертвого, вернул к жизни остальных. Вылез из-под стола, растерянно хохотнув, Семен Миронович, засмеялся, к великой радости Лидочки, профессор Иконников, расцепились Гринько и Володя и тоже стали смеяться. Даже перепуганный Виктор Иванович, обнаружив, что сидит на профессорском столе, проворно с него соскочил и залился дробным суховатым смешком. Смеялась и Лидочка. Вскоре всю комнату охватила эпидемия безудержного смеха. Смеялся, трясясь грузным телом, капитан Гринько, хохотал, уперев; руки в бока, Володя, подхихикивал Виктор Иванович, и, самое главное, смеялся профессор Иконников! Он крутил головой, смеялся и вытирал рукой слезы. Не смеялся только Стулов, стоявший с ошалело выпученными глазами. Но разве мог он изменить настроение остальных!

Трудно было сказать, сколько времени продолжалось это всеобщее веселье — пять минут или десять, но постепенно смех стал утихать, и тогда в кабинете раздался строгий голос Владимира Сергеевича:

— Что произошло? Почему вы бегали по комнате?

Смех сразу прекратился, и все увидели Владимира Сергеевича, которого не замечали до сих пор. Он вышел из-за широкой спины Чарси и стоял рядом такой же рослый и такой же законченно-правильный, как макет.

— А в самом деле, что произошло? — сказал секунду спустя другой голос, спокойный и серьезный. Принадлежал он, разумеется, Дмитрию Александровичу.

В кабинете снова стало тихо. Все смотрели на Владимира Сергеевича. Лидочка увидела, как у профессора Иконникова, хладнокровного, волевого профессора Иконникова, по-детски открылся рот и лицо стало таким растерянным, словно заговорил не Владимир Сергеевич, а макет робота.

Гончаров неторопливым шагом пересек кабинет и остановился перед Владимиром Сергеевичем.

— Будьте добры, Владимир Сергеевич, расскажите собравшимся, что вы здесь видели, — попросил он. — Пожалуйста, по порядку. С того момента, когда я объявил об индийском тесте.

На лице Владимира Сергеевича изобразилось холодное недоумение.

— Почему вы спрашиваете именно меня? Не лучше ли спросить тех, кто здесь бесчинствовал, например моего двойника? Он отличился больше других.

— Нет, я хочу спросить именно вас, Владимир Сергеевич, — с вежливой настойчивостью повторил свою просьбу Гончаров. — Расскажите, пожалуйста, по порядку, что вы видели.

Владимир Сергеевич нахмурил брови.

— Ну что ж, если вы так хотите, то я могу рассказать. Мне это ничего не стоит. Вы объявили о каком-то тесте, привезенном из Индии, и пригласили всех к своему приятелю. Мы оделись и вышли из корпуса. У входа мы посовещались, как лучше доехать до дома вашего приятеля — на такси или на троллейбусе, но вместо этого зачем-то вошли назад в корпус и стали подниматься по лестнице. Потом мы снова вошли в кабинет. Вы предложили мне занять место в углу за этой скульптурой, и вовремя, иначе меня сбили бы с ног. Присутствующие словно сошли с ума — стали бегать по кабинету, опрокидывая стулья и размахивая руками.

— Благодарю вас, достаточно, — прервал его Гончаров и повернулся к профессору.

— Если мне не изменяет память, Роман Николаевич, в одном из своих интервью вы сказали, что совершенно невосприимчивы к гипнозу, назвав при этом имя знаменитого гипнотизера, которому по предварительной договоренности не удалось вас загипнотизировать.

— Да, это так, — подтвердил профессор.

— Поздравляю вас, Роман Николаевич. Этот факт говорит о том, что вы исключительная личность, явление почти уникальное, потому что Арсеньев очень сильный гипнотизер. Не много найдется на этой земле людей, которых он не мог бы загипнотизировать.

Гончаров сделал паузу, внимательно глядя на профессора.

— Я сказал «почти уникальное», потому что есть среди присутствующих одна еще более сильная личность, которую даже мне, как я ни старался, не удалось загипнотизировать. Ото товарищ главный инженер.

Он указал рукой на Владимира Сергеевича.

— Я попросил именно его рассказать о разыгранной здесь маленькой интермедии, за которую приношу всем извинения, так как считаю его самым беспристрастным свидетелем из всех здесь присутствующих. Его глаза, как объектив фотоаппарата, регистрируют только то, что происходит в действительности. В нем нет того загадочного призрака, о котором говорил мой друг и который есть в любом из вас. Его невозможно сбить с толку никаким гипнозом. Вот это человек! Настоящий Гомо сапиенс! Не такими ли людьми вы мечтаете заменить наше грешное, несовершенное человечество, Роман Николаевич?

— Ве-ли-ко-лепно!

Это сказал Соселия. Он вскочил с места и подошел к Гончарову, возбужденный и взволнованный.

— Великолепно, Дмитрий Александрович! Разрешите пожать вам руку. Ваше доказательство изумительно и оригинально. В юридической пауке это называется «аргументум ад гоминем».

— Именно так, — улыбнулся Гончаров. — Аргумент, основанный на апелляции к чувству. Успешно применялся в древнем мире, но отвергнут и забыт современной юриспруденцией.

Он снова обратился к профессору:

— Слово за вами, Роман Николаевич. Хотелось бы знать, как вы относитесь к идее протокола?

Наступил самый драматический момент в ходе консилиума. Иконников стоял с задумчивым видом. Лидочка смотрела на него не отрываясь. Она догадывалась, что сейчас происходит в душе профессора. Такие люди не любят уступать своих позиций. Володя, хорошо знавший научный мир, говорил как-то, что иногда даже ученые, считающие себя образцом принципиальности, идут па компромисс с совестью — только из боязни уронить свой авторитет в глазах окружающих.

«Ну что же вы!» — чуть не сказала Лидочка, глядя па профессора.

Иконников посмотрел па невозмутимо-спокойного Владимира Сергеевича, перевел взгляд на Володю, глянул на взволнованную Лидочку и, повернувшись на каблуках, пошел к своему столу. При общем молчании он поднял упавший стул и сел на него. Минуты две он сидел, барабаня пальцами по столу и о чем-то думая. Потом достал мундштук, вставил в него сигарету и закурил. Снова побарабанил пальцами. Лицо его прояснилось и стало спокойным. Продолжая сохранять задумчивый вид, он не торопясь достал из ящика несколько листков чистой бумаги и положил их на стол.

— Составляйте протокол, мы подпишем, — сказал он капитану Гринько.

 

Глава 14

Последняя

Через два дня после консилиума Лидочка и Володя, а с ними и Гончаров уезжали в Москву. Уезжали радостные и счастливые, потому что их григорьевские приключения закончились на редкость благополучно. Результаты консилиума, как ни странно, удовлетворили всех его участников, за исключением, пожалуй, Стулова. Он очень обиделся на Гончарова за то, что его, уважаемого человека, кандидата технических наук, ударили по уху, как какого-нибудь пьяницу. Правда, удар был воображаемым, но благодаря гипнотической силе Дмитрия Александровича видели его все, как видели и трусость Стулова. У Роберта Евгеньевича даже ухо покраснело от нервного потрясения. Но что могло значить какое-то ухо, даже кандидатское, если остальные участники консилиума остались довольны его исходом!

Да, было неопровержимо доказано, что главный инженер завода «Металл» — биоробот. Тем не менее никаких отрицательных последствий это для него не вызвало. Обсудив ситуацию, консилиум решил не сообщать об этом факте на завод, чтобы не вызывать ненужного ажиотажа, который может вредно отразиться на работе предприятия. Как руководитель Владимир Сергеевич совершенно безупречен, паспорт у него в полном порядке, и в известной степени он может быть приравнен к АСУ — автоматическим системам управления, находящим широкое применение на современных предприятиях.

Неожиданно просто решился вопрос и с Володей. Посоветовавшись, работники милиции предложили ему взять фамилию жены и сменить паспорт. Володя не задумываясь согласился и тут же написал заявление в паспортный стол. «Невелика потеря, — сказал он, — Аннушкин так Аннушкин. Очень милая русская фамилия, принадлежащая к тому же любимой женщине». Дубликат паспорта был сразу же изъят, а протокол задержания разорван и брошен в корзину. Отныне феномен двойников Колесниковых милицию больше не интересовал и мог быть отнесен к компетенции ученых.

С учеными дело обстояло всего сложнее, так, по крайней мере, думала Лидочка. В самом деле, с появлением биоробота опыты профессора Иконникова, да и вся современная кибернетика превращались в сущие игрушки. Лидочка при всем своем техническом невежестве поняла это уже в начале консилиума по тому сопротивлению, которое вызвало сообщение о биокопии у всех трех ученых. Лидочка очень боялась, что профессор Иконников, даже убедившись в том, что все правда, откажется под каким-нибудь благовидным предлогом признать Владимира Сергеевича биокопией или потребует объяснить, как он был изготовлен. Но Иконников оказался порядочным человеком и, к счастью, не потерпел никакого ущерба от своей порядочности, как иногда случается.

Дмитрий Александрович очень умно все объяснил, поставив на свои места и современную кибернетику, и интересы ученых, и биоробота. Научное познание, сказал он, есть не только средство для достижения каких-то практических целей, но также и, главным образом, естественный процесс, содержание жизни для многих поколений. От современных роботов до искусственных биокопий — дистанция огромного размера. Было бы неэтично и даже опасно лишать человечество возможности пройти ее. Это значило бы грубо вмешаться в процесс познания, который при своем естественном развитии, может быть, и не приведет к созданию искусственных существ. Может быть, за это время будут сформулированы какие-то иные задачи и поставлены совсем другие цели. Именно по этой причине, добавил Дмитрий Александрович, создатели гомункулуса и отказались раскрыть свою тайну. Поэтому пусть Роман Николаевич и его коллектив спокойно продолжают свои опыты с роботами, не обращая никакого внимания на главного инженера завода «Металл».

Столь же легко решился еще один вопрос, казавшийся Лидочке неразрешимым. Она очень боялась, что Стулов, движимый ненавистью к Володе и в отместку за якобы разбитое ухо, расскажет о консилиуме посторонним. И действительно, Стулов подсел было к нему, чтобы побеседовать на эту тему и, беседуя, намекнул, что у Володи есть прекрасная возможность купить у него молчание. Но Володя только рассмеялся в ответ, сказав: «Вы же умный человек, Роберт Евгеньевич. Неужели вам захочется, чтобы вас приняли за сумасшедшего?»

И совсем прекрасно решилась проблема, камнем лежавшая на сердце Лидочки, беспокоившая и Володю.

После окончания консилиума Володя и Лидочка подошли к Соселии и Гринько, чтобы поблагодарить их за понимание и помощь. И тут Лидочка вспомнила нечаянную фразу, которую бросил Володя после визита Соселии к ним на квартиру. Он сказал тогда, что Дмитрий Александрович, может быть, сумеет сделать операцию жене Соселии без опасного для нее наркоза. И Володя не ошибся! Едва она напомнила ему об этом разговоре, как он немедленно привел Дмитрия Александровича, который в этот момент разговаривал с Иконниковым. Гончаров очень внимательно выслушал Соселию, подумал и сказал: «Пожалуй, я смогу помочь вашей женушке. Давайте-ка, везите ее к нам в Москву». И он дал Соселии свою визитную карточку, сказав, что место в их клинике найдется в любое время. Как обрадовался Соселия! У него даже глаза повлажнели. И наверное, не меньше его радовались Володя с Лидочкой…

И снова григорьевский вокзал, снова, как полмесяца назад, Лидочка уезжала в Москву. Но в какой компании и в каком настроении! В тот ставший уже невообразимо далеким вечер она испытывала чувство одиночества и безысходности, она казалась себе куклой, которой движут холодная воля мужа и случайные внешние толчки. Теперь же все чудесным образом переменилось. Словно упали мрачные декорации, кончилось глупое театральное действо, и открылась жизнь — настоящая, радостная, с захватывающими перспективами.

Был солнечный полдень, голова у Лидочки чуть кружилась от сильного чувства радости.

Они стояли в толпе на перроне, ожидая, когда из вагона выйдут приехавшие и начнется посадка.

— Эмоции, эмоции… — с доброй улыбкой говорил Гончаров; глядя на обнимающихся и целующихся людей. — Какой драматический парадокс! Чтобы вырваться из состояния животности, человек должен преодолеть земное притяжение эмоций, но тогда он попадает в безвоздушное пространство холодного рассудка, в котором задыхается душа. Что делать?

— Пользоваться скафандром, как космонавты, — смеясь, сказал Володя.

— Не подойдет… Душе в скафандре тесно. Ей подавай ширь необъятную, особенно русской душе.

— Тогда остается рецепт Романа Николаевича. Помните его последнюю идею? Сначала на смену человеку придет сверхкибернетическое общество, которое решит все проблемы, а потом в этом обществе вспыхнет чувство. И начнется новая диалектическая, так сказать, спираль.

Гончаров засмеялся.

— Да-а… оригинальная идея. Сначала зальем водой костер, а потом из мокрых головешек соорудим новый и будем раздувать его что есть мочи. Вот Лидочка уже пыталась разжечь одну такую головешку, да ничего у нее не вышло. Правда, Лидочка, или я ошибаюсь?

— Нет, не ошибаетесь, — сказала Лидочка, как всегда с интересом слушавшая разговор друзей. — С ним ничего невозможно поделать. В этом-то я убедилась. Мне теперь страшно подумать, с кем я жила.

Гончаров прижал руку к груди.

— Я еще раз приношу вам свои извинения, Лидия Ивановна.

— Да ну что вы! Это я должна перед вами извиниться. Ведь это из-за меня мы попали в милицию и началось все…

— А вот об этом-то можете не беспокоиться. Что ни делается, все к лучшему, как говорит народная мудрость. Зато теперь гомункулус находится под официальным контролем, да и профессору Иконникову консилиум, кажется, пошел на пользу.

— Да, если он действительно принципиальный человек, то должен пересмотреть свою дикую философию, — заметил Володя, — или, во всяком случае, не будет теперь ее пропагандировать.

— Смотрите! — воскликнула вдруг Лидочка. Мужчины повернули головы.

По перрону им навстречу шел Владимир Сергеевич, чинно неся букетик алых гвоздик, завернутых в целлофан. Он остановился у предыдущего вагона и, не обнаружив на месте номера, недовольно поморщился и обратился с вопросом к проводнице. Потом двинулся дальше.

— Меня ищет! — пробормотала пораженная Лидочка. — С цветами…

Она увидела, как посерьезнели лица мужчин.

— Не может быть! — не очень уверенно проговорил Володя.

Гончаров ничего не сказал. Он смотрел не отрываясь на Владимира Сергеевича, и лицо его было как каменное.

Владимир Сергеевич глянул на номер их вагона, из которого выходили последние пассажиры, и проследовал дальше своей размеренной поступью.

И тут они увидели вдалеке, у соседнего вагона, группу солидных мужчин, вокруг которых толпились такие же солидные люди с цветами и вертелся фоторепортер, делая снимки. Похоже, приехавшие были какой-то делегацией, а их встречали, как водится в подобных случаях, местные руководители.

Владимир Сергеевич на секунду остановился и вытянул шею, высматривая поверх толпы начальственную компанию, потом поправил на голове шляпу, одернул себя за борт пальто и, сохраняя на лице серьезную мину, подошел к собравшимся. Через минуту—другую гости и хозяева, переговариваясь и улыбаясь, двинулись нестройной толпой к выходу в город.

— У них же сегодня юбилей завода! — вспомнила Лидочка. — Как же это я забыла!

— Фу, черт! — засмеялся Володя. — А я уж было подумал…

— Я тоже подумала, — засмеялась и Лидочка.

А Гончаров взглянул на часы и сказал:

— Еще десять минут до отправления. Будем садиться или подождем?

— Будем садиться, — сказал Володя, беря чемоданы.

 

Чемпион

Житель города Большие Осы канатчик Дидл впал в тоску. Это незнакомое ему раньше чувство было вызвано серией неудач на спортивном поприще. Дидл много лет занимался перетягиванием каната в спортивном клубе «Тягач». У него были отличные данные для канатного спорта: высокий рост, широкая грудь и крепкие бицепсы. Он мог без труда согнуть толстую стальную трубу, повалить плечом кирпичную кладку, унести на спине три тонны груза. На контрольном канате Дидл тянул сто семьдесят килограммов.

Дидл постоянно занимал призовые места в личном первенстве по клубу. Тогда и настроение у него было отличным. Но времена изменились. Клуб стал пополняться спортивной молодежью из хоминкубария, прошедшей специальную подготовку. Это были низкорослые, но жилистые ребята, и тянули они как звери. Особенно выделялся среди них Буги Бизон. Против Буги Дидл никак не мог стоять. В первые же секунды после свистка судьи Буги сдергивал его с места и тащил по дорожке, как мешок с песком. Дидл стал всерьез подумывать, а не уйти ли ему из канатчиков и не заняться ли силовым домино в клубе «Сильный кулак», куда его давно переманивали. Правда, там требовалось знать правила арифметики, в которых Дидл был не очень силен. Но если поднапрячь мозги да подналечь на задачки…

В таком-то настроении Дидл пришел однажды на площадку и принялся, как обычно, разминаться, взвалив на плечи мешок с песком. Он заканчивал первую сотню приседаний, когда на площадке появились два человека. Они вошли через боковой проход и остановились у барьера, наблюдая за канатчиками. Один из гостей — коренастый, широкоплечий, с могучей черной шевелюрой — стоял, сложив на груди руки, и притопывал выставленной вперед ногой. Второй — худощавый, белокурый — извивался, словно червь, рядом и, улыбаясь, что-то говорил на ухо товарищу. В волосах у нега торчал красный цветок.

Сначала на них не обращали особого внимания — мало ли кто приходит поглазеть на канатчиков. Потом стали поглядывать — уж больно уверенно держался кудлатый, да и костюмец на нем был фирменный, на кожи синих дракончиков, а такие кто попало не носит. Видать, что важная птица.

Вдруг шум на площадке утих. Это кудлатый закинул за спину руки, и все увидели бриллиантовый треугольник, сверкнувший у него на груди. Тренировка продолжалась, но уже без прежних задорных выкриков и непристойных словечек. Слышалось только пыхтение да скрип пластиковой дорожки под подошвами v ботинок. Никто ничего не мог понять. Что привело на канатную площадку людей научной элиты, презиравших спорт?

Кудлатый протянул руку и пальцем поманил Дидла:

— Эй, ты, с мешком, иди сюда!

— Я? — спросил Дидл, выпрямляясь.

— Ты, ты… Да брось мешок, болван! — добавил он, видя, что Дидл двигается с мешком на плечах.

Дидл поспешно смахнул мешок на землю и подошел к строгому посетителю. На площадке стало совсем тихо.

Покачиваясь с пятки на носок, кудлатый с минуту рассматривал Дидла круглыми совиными глазами. Потом он обошел его кругом, ткнув пару раз кулаком в бок и спину.

— Неплохой материал, а?

— А-атличный, метр Эри, — пропел белокурый. Щурясь в улыбке. На нем был тоже костюм из синих дракончиков. Дидл почувствовал запах дорогих духов, исходивших от него.

— Имя, возраст? — требовательным тоном спросил кудлатый.

— Дидл. Сорок два года.

— Читаешь, писать умеешь?

— Самую малость, — сказал Дидл.

— Что такое атом, знаешь?

Дидл отрицательно покачал головой.

— Сколько будет девятью семь? — спросил белокурый.

Дидл поскреб лоб, пытаясь сообразить, сколько будет девятью семь.

— Подходящий материал, — заключил кудлатый Эри.

— Да уж лучше не найти, — поддакнул его товарищ.

— Сколько вытягиваешь на канате? — спросил Эри.

— Двести, — прилгнул Дидл и покосился через плечо на ребят. Те стояли разинув рты.

— А тысячу двести хотел бы тянуть?

Дидл с недоверием посмотрел на него. Что это он говорит? Разве может человек вытянуть тысячу двести? Он попытался прикинуть в уме, намного ли это выше мирового рекорда, и не смог: очень уж большая цифирь получалась.

— Меня зовут Эри Глоб, — сказал между тем обладатель бриллиантового треугольника. — Надеюсь, слышал?

Дидл с виноватой улыбкой пожал плечами.

— Ах, дурашка! — сощурился белокурый, укоризненно качая головой. — Это же виднейший член ОС-ЛЮП, лауреат премии Золотой Обезьяны, всемирно известный метр Эри Глоб. — Не обижайтесь на него, метр, — проворковал он, трогая товарища за плече белой рукой с длинными тонкими пальцами. — Вы же видите, кто перед вами.

— Ладно, — буркнул, хмурясь, Глоб. — Объясни ему.

Белокурый представился, назвавшись Зигой Биномом, ассистентом метра Глоба. Затем он зацепил Дид-ла пальчиком за поясной ремень и принялся втолковывать. Он сказал Дидлу, что метр может сделать из него абсолютного чемпиона Астры по перетягиванию каната. Для этого Дидл должен на два месяца переехать в экспериментариум метра, где ему сделают одну небольшую операцию; после которой Дидл станет самым сильным канатчиком на планете.

Зига Бином благожелательно улыбался, щуря голубенькие глазки. Дидл чувствовал, что он не врет. Эти ученые все могут. Только вот операция…

— Операция?.. — вздохнул он.

— Да какая там операция! Так, пустяк, — сказал, сердясь, метр Эри.

— Метр Эри — большой мастер своего дела, — увещевал Зига. — Ты ничего не почувствуешь. Чик-чик — и готово. А потом только уколы два раза в день.

— Уколы… — с тревогой сказал Дидл.

— Болван! — вдруг закричал Глоб, топая ногой. — Уберите с моих глаз этого болвана! Он боится уколов!

— Успокойтесь, дорогой метр, вам нельзя волноваться, — запел Зига, обнимая Глоба за широкие плечи. Он вскинул на Дидла голубенькие глазки, которые сразу стали серьезными и холодными.

— Где находится ОСЛЮП, знаешь?

— Знаю, — соврал Дидл.

— Чтобы завтра к десяти утра был у центральных ворот. Если не придешь, всю жизнь потом будешь жалеть, что потерял такой шанс. Понял?

— Понял, — кивнул Дидл.

Задал же метр Эри задачу канатчику Дидлу! Хотелось, ох как хотелось Дидлу стать чемпионом, да одолевали сомнения. Он раньше немного слышал об ОСЛЮПе, что это какая-то ученая организация, но, чем там занимаются, толком, не знал. Кто такой этот Глоб? Почему выбрал именно его, Дидла? А может быть, он уже предлагал другим, да те отказались? А отказались, видно, потому, что операция тяжелая. Да еще уколы.

Так думал Дидл, лежа у себя дома на кушетке с закинутыми за голову руками. Он уже решил, что ни в какой ОСЛЮП завтра не поедет, но тут пришел старый приятель Уго Барабанчик, и все полетело к чертям. Узнав, что Дидл решил отказаться, он закричал:

— Да ты что, Дидл, с ума сошел? Такое случается только раз в жизни. Эри Глоб — великий ученый! И не вздумай отказываться!

Захлебываясь от восторга, Уго принялся просвещать Дидла, то и дело повторяя: «О, ОСЛЮП — великая организация! О, Глоб — великий ученый!» Дидл узнал от него, что Объединение свободных любителей поэкспериментировать, сокращенно ОСЛЮП, — это знаменитая организация, неизвестная разве что канатчикам, что возникла она давным-давно на основании шестнадцатой статьи ЗСС (закона о свободе самовыражения) и что получить приглашение от ослюпозца — великая честь. Он сообщил также, что Эри Глоб — лауреат премии Золотой Обезьяны, а премию эту дают только выдающимся умам. Поэтому Дидл может не сомневаться — Глоб сделает из него чемпиона.

Уго говорил много и горячо и в конце концов убедил Дидла принять предложение Глоба.

Вряд ли Дидл пошел бы на такое рискованное дело, если бы не Уго Барабанчик. Но Дидл уважал Уго за большой ум. Уго был местной знаменитостью. Он написал автобиографический роман и издал его отдельной книгой на отличной бумаге с картинками тиражом в один экземпляр. Его даже показывали в телепередаче «ЗСС и мы». Уго Барабанчику, несомненно, можно было верить.

На следующий день Дидл и Уго поехали в ОСЛЮП. Знаменитая организация находилась довольно далеко от дома Дидла. Они добирались туда около часа на воздушном такси. ОСЛЮП занимал огромную территорию, обнесенную высоченной бетонной стеной, за которой ничего не было видно.

— Это чтобы ученые могли спокойно работать, — объяснил Уго, — а то тут ходят всякие бездельники, мешают занятым людям.

У входа в ОСЛЮП в самом деле волновалась толпа, размахивая флажками и плакатами. Многие восторженно кричали.

Ровно в десять из ОСЛЮПа вышел вчерашний белокурый ассистент. Его тотчас окружили, но он решительно пробился сквозь толпу и подошел к Дидлу, который стоял вместе с Уго в сторонке. На нем был желтый халат до колен, а в волосах, как и вчера, торчал цветок.

— Привет, привет, — сказал он, сладко улыбаясь Дидлу. — Очень рад, что ты пришел.

— Это я его уговорил, — сказал Уго. — Он сначала сомневался, а потом я его уговорил.

— /Да? А ты кто будешь?

— Я писатель, — с гордостью сказал Уго. — Я написал роман. Вот.

Он показал Зиге роман, который повсюду таскал с собой.

— Ах, писа-атель! Очень приятно, — сощурился Зига. — Только вынужден огорчить вас, господин писатель. В ОСЛЮП вам пройти не удастся.

— Да, я понимаю, ОСЛЮП — элитарная организация, — закивал Уго. — Если пускать всех подряд, то когда же ученым работать? Я понимаю и не обижаюсь.

— Вот и прекрасно! — сказал Зига и взял Дидла за руку. — Ну что ж, пойдем. Метр Эри ждет тебя.

За бетонной стеной скрывался целый город — с улицами, домами, озабоченно спешащими прохожими. Только дома здесь были с глухими стенами без окон, а прохожие все как один в желтых халатах. Многие дома были обнесены бетонными заборами.

По улицам с рокотом проносились закрытые повозки. Одна из них вихрем промчалась мимо Дидла, едва не сбив его с ног. Он еле увернулся.

— Идиоты! — прокричал Зига вслед повозке, погрозив кулаком.

Они подошли к громоздкому, похожему на холм строению, окруженному бетонным забором. У железной калитки стояла высокая, в человеческий рост, золотая статуя обезьяны, а перед статуей, закинув за спину руки, бегал Глоб. На нем кроме желтого халата была круглая профессорская шапочка, из-под которой во все стороны торчали черные космы.

— Ага, пришел! — закричал он, бросаясь к Дидлу. — Еще бы ты не пришел! Нужно быть законченным идиотом, чтобы отказаться от такого предложения!

— Его чуть не сбили люди Питона, — сообщил Зига, поправляя цветок.

— Что-э? Люди Питона? Ты не ошибся?

Глоб втащил Дидла в ворота и повел по длинному коридору.

— Между прочим, это не первая попытка оставить нас без материала, — обиженно сказал Зига, хватая Дидла за другую руку.

— Мерзавцы! Я с ними разберусь!

— Надо, надо, метр, а то они совсем обнаглели.

Ученые привели Дидла в большую, похожую на пещеру комнату без окон, при одном виде которой Дид-лу чуть не стало плохо. Здесь стояли стеклянные шкафы с хирургическими инструментами и пахло больницей. Посреди комнаты помещался просторный стол, покрытый белой простыней.

— Это зачем? Это куда меня? — пролепетал Дидл, бледнея и пятясь. Он никак не ожидал, что его сразу положат на операцию.

— Не волнуйся, дурашка, — проворковал Зига, подталкивая Дидла к столу. — Мы быстренько. Раз-два — и готово.

Откуда-то явился здоровенный робот-санитар, на голову выше Дидла. Одной рукой он схватил Дидла за шею, а другой сунул ему в нос влажную вонючую тряпку.

— Дыши! — гаркнул над ухом Глоб, и это было последнее, что услышал Дидл.

Так канатчик Дидл оказался в экспериментариуме знаменитого метра Глоба. Операция прошла блестяще. Дидл все время пролежал без памяти и ничего не чувствовал. Очнулся он на кровати в другой комнате и увидел рядом Зигу и Глоба.

— Как самочувствие? — спросил Зига, заботливо поправляя подушку под головой у Дидла.

— Вроде ничего. Только в голове немного шумит.

Дидл с беспокойством щупал толстую повязку на животе.

— Пошумит и перестанет, — сощурился в улыбке Зига. — Вот, выпей микстурки.

Он подал Дидлу полстакана какой-то зеленой жидкости, которую тот послушно выпил.

Шум в голове действительно прекратился. Дидлу стало легко и радостно.

— Хорошо вы это сделали! — похвалил он ученых. — Прямо совсем не больно.

— Вот и прекрасно, — еще больше сощурился Зига. — Ну-ка, подпиши вот тут, где птичка.

Он подал Дидлу блестящею белую картонку, исписанную мелким текстом, и торопливо всунул в пальцы ручку.

— А что это?

— Договор, договор… как положено по закону. «Я, Эри Глоб, обязуюсь сделать из канатчика Дидла чемпиона Астры по перетягиванию каната с его полного и добровольного согласия…» Ну и так далее.

То ли оттого, что операция осталась позади, то ли от выпитой микстурки настроение у Дидла поднималось. Он и думать не стал, поставил закорючку, где просил Зига.

Метр Эри тут же выхватил у него табличку и спрятал в карман халата, бормоча: «Хорошо-э, хорошо-э…»

Потом оба экспериментатора ушли, приказав Дидлу лежать и не вставать,

— Завтра-послезавтра уже будешь ходить, — пообещал Зига, ласково похлопав Дидла по плечу. — У нас тут долго не залеживаются.

Комната Дидлу досталась хорошая — с толстым ковром во весь пол, телестеной и стереотранслятором, подвешенным к потолку. Правда, она была без окон и слегка смахивала на тюремную камеру-одиночку, но Дидла это не смущало. Ради того, чтобы побить Буги Бизона, можно месяц—другой провести и в такой комнате.

Весь этот день и следующий Дидл пролежал в кровати. Робот кормил его манной кашей и давал таблетки. А Дидл только телепередачи смотрел. Скоро с него сняли повязку и разрешили ходить. Первым делом Дидл осмотрел свой живот и, к великой радости, не нашел даже следов шрама. Доктор Глоб действительно оказался мастером своего дела. Тогда Дидл вызвал по стереотранслятору Уго Барабанчика.

— Дидл, поздравляю! — затрещал Уго, появляясь в световом конусе. — Ты теперь знаменитость! Куда мне до тебя! Ты теперь большой человек!

— Погоди, Уго, рано еще так говорить, — скромно отвечал Дидл. — Вот когда Бизона сдерну, тогда другое дело.

— Эх, вот это да! — изумился Уго. — Значит, ты ничего не знаешь? Про него в газете написано, а он ничего не знает!

И Уго сообщил, что в вечерней газете была опубликована заметка под названием «Смелый эксперимент». В заметке говорилось, что известный ослюповец, лауреат премии Золотой Обезьяны метр Эри Глоб вживил канатчику спортивного клуба «Тягач», некоему Дидлу, половые клетки племенного коня-тяжеловоза. О результатах эксперимента газета обещала сообщить позднее.

— Какого коня? Мне ничего не говорили про коня, — забеспокоился Дидл.

— Вот чудак, не понимает! — засмеялся Уго, покрутив головой. — Метр Глоб пересадил тебе конские клетки, чтобы ты стал сильным, как конь. Ты ведь сам говорил, что он обещал сделать из тебя чемпиона. А уж если метр Глоб обещал, он обязательно сделает. Это великий человек!

Сообщение Уго встревожило Дидла. Как ни говори, а не очень-то приятно знать, что тебе в живот зашили конские клетки. Уго умный малый, но слишком восторженный. А вдруг от клеток будет какой-нибудь вред?

Во время очередного обхода Дидл осторожно спросил ученых насчет клеток. Его вопрос очень не понравился Глобу.

— Что-э? Откуда тебе это известно? — сказал он, хмуря брови.

— Уго сказал.

— Какой еще Уго?

— А-а! Тот маленький, с ушами, — догадался Зига. — Смотри какой дотошный! А он откуда узнал?

— Говорит, что в газете написали, — сказал Дидл.

— В какой еще газете? — закричал метр Эри.

— В вечерней, — пролепетал Дидл.

Желтые глаза Глоба вспыхнули, как две лампочки. Он сорвался с места и принялся бегать по комнате, потрясая кулаками.

— Сучьи дети! Паршивые писаки! Пронюхали! Я не могу скрыться от них даже за бетонными стенами!

— Это работа людей Питона, — говорил Зига, поворачиваясь вслед за шефом. — Я ведь предупреждал вас, метр, что нужно экранировать хотя бы операционную. Они умеют подсматривать сквозь бетон.

— Я не позволю этим мерзавцам совать нос в мою творческую лабораторию! — кричал Глоб, бегая. — Я оторву голову редактору! Узнать, кто написал!

— Успокойтесь, метр, я все выясню.

— Транслятор убрать! С болвана не спускать глаз! Все помещение экранировать!

С этими словами метр тяжелым снарядом вылетел из комнаты, а за ним выпорхнул Зига. На полу остался цветок, который выпал из его волос.

Дидл раскаивался, что завел разговор про клетки. В тот же день молчаливый робот-санитар снял стерео-транслятор, лишив Дидла возможности общаться с Уго.

Что ж, приходилось терпеть. Неделю Дидл просидел взаперти и от нечего делать смотрел телепередачи. На обращение он не мог пожаловаться. Кормили его хорошо, а из лекарств прописали только уколы, которые ему утром и вечером делал сам Зига.

К концу недели Дидл заскучал. В нем забродили неведомые соки, и ему до чесотки в теле захотелось подвигаться. Когда он сообщил о своем желании Глобу, у того на лице впервые появилось некое подобие улыбки.

— Ну, что я говорил, Зига?

— Ах, метр, вы неподражаемы! — засмеялся белокурый ассистент. — Считайте мои сомнения всего лишь тонизирующим средством для вашего выдающегося интеллекта.

С этого дня Зига стал выводить Дидла во двор на тренировки. Этот небольшой, окруженный глухой стеной дворик понравился Дидлу. Здесь имелось все, что нужно канатчику: мешки с песком, тренировочный канат с силометром, самособирающаяся кирпичная кладка и другие спортивные снаряды. Занимался Дидл под надзором Зиги, который сидел тут же в кресле.

Метр Эри на тренировках не появлялся.

Первые дни Зига просиживал, зевая все время, пока тренировался Дидл. Потом это, видно, ему надоело, и он стал отлучаться.

Во время одной из таких отлучек у Дидла произошло интересное знакомство.

— Тренируисси? — услышал он ровный скрипучий голос, доносившийся откуда-то сверху. Дидл обернулся, отпуская канат, и увидел на стене голову. Неизвестный неподвижно смотрел на Дидла, положив подбородок на руки. Его круглая физиономия с серым ежиком волос и тонкими губами хранила неопределенное выражение.

— Ага, — кивнул Дидл, — метр Эри обещал сделать из меня чемпиона.

— Ерька-то? — сказал неизвестный все тем же ровным, скрипучим тоном. — Ерька сделает… Так сделает, что не зарадуисси.

— Почему? — насторожился Дидл.

— Потому что сволочь.

Гость стрельнул по сторонам глазами и добавил:

— Все они тут сволочи. Весь ОСЛЮП. Творят что хотят.

Из дальнейшего разговора Дидл узнал, что зовут нового знакомого Лютиком, что работает он шофером автоцистерны и в данный момент привез бензин соседу и врагу Глоба — метру Питону.

— Зига от него к Ерьке сбежал, вот он и бесится, — понизив голос, сказал Лютик и ухмыльнулся: — Ревнуэт!

О этот момент из-за стены крикнули: «Лютик, дьявол, где ты! Закрывай горловину!»

— Ты мене не видел, я тебе ничего не говорил, — Пробормотал Лютик, поводя перед носом указательным пальцем. И исчез, словно в воду ушел.

Этот язвительный Лютик поселил тревогу в душе Дидла. Вон как смело про Глоба сказал: «Сволочь!» Видно, знает, что говорит.

На контрольном канате Дидл тянул уже двести пятьдесят — вполне достаточно, чтобы подергать всех инкубаторских, а может, даже и Буги. Не уйти ли, пока не поздно, от Глоба?

Во время очередного укола он заикнулся было на этот счет и встретил холодно-удивленный взгляд Зиги.

— Это а-аткуда у нас такие мысли? — пропел Зига, морща узкий лоб.

— Да так… — засмущался Дидл, не зная, что отвечать, и тут же вывернулся: — Больно скучно одному-то. И поговорить не с кем.

— О-о! — засмеялся Зига. — Да ты вовсе не так простодушен, как кажется на первый взгляд. Хорошо, я попрошу метра Эри, чтобы он разрешил тебе пользоваться транслятором. Но только без злоупотреблений! Договорились?

— Договорились, — кивнул обрадованный Дидл.

Вечером пришел робот и снова повесил транслятор. Дидл тут же вызвал Уго Барабанчика. Увидев приятеля, Уго ужасно обрадовался.

— Где ты пропадал, Дидл? Я уже думал, что ты зазнался и не хочешь больше со мной дружить… Ты знаешь, — продолжал он, тараща глаза, — редактора вечерней газеты прогнали! Это из-за тебя, Дидл! Эри Глоб устроил большой скандал — и редактора прогнали! Что делается! Из-за простого канатчика прогнали редактора!

Уго охал, ахал, восхищенно глядя на Дидла.

— А я вот думаю, не уйти ли мне отсюда? — вздохнув, сказал Дидл.

Уго даже головой затряс от удивления.

— Да ты что, с ума сошел? Как тебе такое могло прийти в голову?

Тогда Дидл рассказал другу о своих делах и о разговоре с Лютиком. В ответ он услышал возмущенную тираду, в которой Уго называл неизвестного Лютика клеветником, а метра Эри величайшим ученым планеты.

— Не слушай ты этого болтуна, Дидл! Ты сам видишь, каких замечательных результатов добился метр Глоб всего за полмесяца. Еще двадцать килограммов — и ты выдернешь Буги. Шутка ли сказать, самого Буги Бизона!

Разговор с Уго немного успокоил Дидла, а на следующий день у него состоялся второй разговор с Лютиком.

— Говорят, Ерька тебе конские унутренности пересадил? — сказал он, появляясь на стене.

— Ага, — отвечал Дидл. — Я теперь двести пятьдесят тяну. Еще двадцать — и Буги выдерну.

— Ну что ж, поглядим-поглядим, чем все кончится, — неопределенно проговорил Лютик.

— А чего глядеть?

— Поглядим-им…

Последующие дни Лютик время от времени появлялся на стене и, посплетничав, исчезал, произнося каждый раз как заклинание: «Ты мене не видел, я тебе ничего не говорил».

От него Дидл узнал, что Питон и Глоб давние соперники на научном поприще, а теперь их соперничество обострилось из-за измены Зиги Бинома. Люди Питона теперь всячески исподтишка вредят Глобу, но лично он, Лютик, к этой склоке никакого отношения не имеет. Он независимая единица в ОСЛЮПе, а с Питоном его связывает только то, что он возит ему бензин для коров. (Лютик говорил «биньзин».)

— Он выводит такую породу коров, чтобы вместо молока биньзин давали, — пояснил Лютик. — Весь биньзином провонял, вот Зига от него и сбежал.

Прошла еще неделя, и Дидл, работая на контрольном канате, побил рекорд Буги Бизона.

Уго ликовал. Лютик скептически хмыкал. Радовался и Дидл, но не так чтобы очень. Успех окрылил его, и он вошел в азарт. А когда человек входит в азарт, ему все мало.

Еще через неделю Дидл тянул триста. Он ощущал, как в нем пробуждаются могучие силы. Мешки с песком он теперь подбрасывал легко, как мячики, а кирпичную кладку рассыпал одним движением плеча. Но странно, его успехи как будто не радовали экспериментаторов: метр Эри во время обходов придирчиво осматривал Дидла, мял ему живот и что-то сердито бормотал себе под нос. Стоявший рядом Зига говорил непонятно:

— Реакция отторжения, дорогой метр. Как хотите, а ваш вирус не работает. Может быть, применим все-таки вирус Питона?

— К черту Питона! — взрывался Глоб. — Не произноси при мне имени этого мерзавца!

— Но дело проверенное, метр. Чужеродные клетки сливаются как родные.

— К черту, к черту! — кричал Глоб, топая ногой.

— Как хотите, метр, — обиженно говорил Зига, — мое дело предложить. А то материал только зря пропадает.

После одного из таких споров Глоб долго молчал, насупившись, потом махнул рукой и мрачно сказал:

— Ладно, давай своего Питона. Только чтобы ни одна сволочь…

— Ни, ни, дорогой метр! — просиял Зига. — Все будет в полной тайне.

Зига стал делать Дидлу какие-то очень болезненные уколы, от которых у него по полчаса ломило в ягодицах.

Уго Барабанчика успехи Дидла приводили в неистовый восторг. Во время очередного разговора он сообщил Дидлу, что пишет второй роман, где главными героями будут Дидл, Эри Глоб, Зига и, конечно, он, Уго Барабанчик.

— Вот только название никак не могу придумать, — жаловался Уго. — Половину романа уже написал, а названия все нет.

После серии новых уколов с Дидлом стали происходить странные вещи. Однажды под утро ему приснилось, что он стал жеребцом и с громким ржанием скачет по полю в табуне таких же, как он, жеребцов.

Проснулся он от собственных криков и увидел над собой склонившееся внимательное лицо Зиги Бинома.

— А ну, крикни еще раз, — приказал Зига.

Дидл крикнул и оторопел от неожиданности. Крик получился очень похожим на конское ржание. В этот момент в комнату вошел Эри Глоб.

— Он ржет, метр! Вы слышите, он ржет! — воскликнул Зига. — А ну, еще раз, Дидл.

Очень скоро Дидл уже ржал, как настоящий конь. Его потянуло на овес, а через некоторое время у него начал вдруг разбухать зад.

— Хорошо-э, хорошо-э, — одобрительно говорил метр Глоб и приказывал Зиге: — Побольше овса, распаренного в молоке. И витаминов.

У Дидла появился громадный аппетит. Он съедал по ведру распаренного овса в день. По ночам ему снились сны с участием молодых кобылиц, а днем он вертел головой, с беспокойством разглядывая свой зад, который подозрительно напоминал конский круп.

«С чего бы так?» — тревожно думал Дидл.

А тут новое огорчение. Дидл застрял на трехстах двадцати килограммах и больше, хоть тресни, не вытягивал. Силы, чувствовал, росли, но уходили куда-то не туда.

— Что-то я сомневаюсь, — сказал он, не выдержав, Зиге.

— В чем сомневаешься? — ласково улыбнулся Зига.

— Да как-то оно не то… зад вот растет, — пробормотал Дидл. — Зачем это?

— Ах, пустяки! — засмеялся Зига, хлопая Дидла ладонью по плечу. — Не волнуйся, дурашка. Это побочный эффект, когда наберешь полную силу, все пройдет.

— Аа-а… тогда другое дело.

На канате Дидл взял триста тридцать и опять застрял. Зад продолжал расти и вытягиваться. Нужно было посоветоваться с Уго, но тот не отзывался. Он писал роман, а когда Уго писал, он полностью отключался от внешнего мира.

Зато опять появился Лютик, где-то долго пропадавший. Увидев Дидла, он некоторое время молчал, внимательно его разглядывал, а потом сказал:

— Так, так. Кое-что проясняется.

— Что… проясняется? — настороженно спросил Дидл.

— Твоя конская задница проясняется.

— Это побочный эффект, — сказал Дидл, — Зига Бином так говорил.

— Побочный эффект! — хмыкнул Лютик. — Нашел кого слушать — Зигу! Ерька из тебя кентавру сделать хочет, вот чего! Что я, слепой — не вижу! Вон уже передние копыты из брюха растут.

— Какую кентавру? — упавшим голосом сказал Дидл.

Он услышал от Лютика сообщение, которое повергло его в ужас. Оказалось, что кентавры — это такие существа, полулюди-полулошади, которых придумали древние, но которых на самом деле никогда не было. А теперь Эри Глоб решил превратить Дидла в кентавра, чтобы получить еще одну премию.

— Ему, значит, вторую Обезьяну, а тебе, значит, кентаврой всю жизнь мыкаться, — проскрипел Лютик и исчез, как его и не было. Это он увидел приближающегося Зигу.

Во время очередного обхода Дидл набрался духу и сказал Зигу и Глобу, что не хочет быть кентаврой. Оба ученых переглянулись.

— Это что-то новое! — сказал Зига.

— Откуда ты знаешь о кентаврах, болван? — сердито спросил Глоб. — Кто сказал тебе это слово?

— Я не хочу быть кентаврой, — гнул свое Дидл. — Сделайте меня человеком, как раньше.

Глоб гневно фыркнул, а Зига сказал, задумчиво суживая глаза:

— Это опять люди Питона. Кажется, я сегодня видел одного на стене. Он возит бензин.

— Да? — вскинулся Глоб. — Это точно?

— Точно. Он влезает на цистерну и из-за забора разлагает пациента.

— Ах, сволочи! — прохрипел Глоб, наливаясь краской. — Сволочи! Мерзавцы! — закричал он, сжимая кулаки. — Они у меня доиграются! Я подорву тепловым лучом их цистерну, и никто ничего не докажет! — Он затопал ногами. — Протянуть по стене три ряда колючей проволоки и пропустить ток! И предупреждающих знаков не ставить! Не ста-авить!

— Успокойтесь, дорогой метр, вам нельзя так волноваться. Успокойтесь, я все сделаю.

Зига увел разгневанного метра, а потом вернулся и еще с полчаса толковал с Дидлом, убеждая, что ниче-го страшного, в сущности, не произошло, что это побочный эффект и что это даже интересно — некоторое время побыть кентавром, первым в мире кентавром! Внимание, слава, необычные новые впечатления! Будет о чем рассказать приятелям. И так далее, и так далее… Одним словом, убедил Дидла потерпеть.

Только ушел Зига, как вспыхнул конус стереотранслятора и в освещенном пространстве появился Уго Барабанчик. Он сидел в своем кресле за столом и вид имел слегка заезженный, словно мешки с песком таскал.

— Привет, Дидл! — сказал он, потягиваясь. — Можешь меня поздравить. Я закончил свой роман. Знаешь, как я его назвал?

Тут он пригляделся со свету и разинул рот от удивления. Еще бы! Он впервые увидел друга в таком обличье.

— Что с тобой, Дидл? — тихо спросил Уго. — Откуда у тебя лошадиный зад?

— Из меня кентавру делают, — печально сказал Дидл. — Это такие существа — полулюди-полулошадй.

Уго потрясенно покачал головой.

— Не может быть! Метр Глоб — порядочный человек. Он обещал сделать из тебя чемпиона.

— А делает кентавру, — сказал Дидл.

— Ничего не понимаю! Может быть, это побочный эффект?

— Зига тоже так говорит. А Лютик говорит, что это метр Глоб нарочно, чтобы вторую Обезьяну получить.

— Слушай ты этого Лютика, — не очень уверенно возразил Уго.

Они говорили в этот вечер долго. Уго успокаивал друга, говорил, что скорее всего это все-таки побочный эффект.

— Да-а, — сказал в заключение Уго. — Дела тут у вас! Ну, ничего, Дидл, не расстраивайся. Все будет в порядке. Я тебя буду теперь каждый день навещать. Буду тебе роман читать.

Нет, с чтением романа ничего не вышло. Встревоженный кознями людей Питона, метр Глоб решил оградить Дидла от внешних влияний. Стереотранслятор снова убрали, стену обнесли колючей проволокой, а Дидла целыми днями держали взаперти. Гулять он выходил на полчаса — час в сопровождении Зиги.

…Дело двигалось. Дидл прямо на глазах превращался в могучего красавца кентавра. Зига ликовал. Метр Глоб благодушествовал. Он теперь дольше обычного задерживался на обходах и внимательнее, чем всегда, осматривал Дидла, бормоча свое «хорошо-э, хорошо-э».

Дидл, напротив, все больше погружался в уныние. Новые впечатления, о которых говорил Зига Бином, не очень ему нравились. Кровать за ненадобностью убрали, и спать ему приходилось теперь стоя, прислонясь плечом к стене. К утру от неудобной позы начинало ломить в пояснице, Дидл просыпался. Да и сны были — сплошной винегрет. То ему снились люди, то лошади, а то — хуже всего — дикие собаки. С жутким лаем они мчались за ним по степи, а Дидл, объятый ужасом, скакал во весь опор, убегая от них. Кончалась гонка одной и той же страшной сценой: громадный, лохматый пес бросался Дидлу под пах, острые зубы впивались в брюхо, и Дидл просыпался в холодном поту. Последнее время собаки совсем затравили Дидла. Днем во время прогулок он клевал носом и, погружаясь в дрему, видел бегущую за ним собачью стаю.

Дидл, не выдержав, пожаловался Зиге на свою жизнь и стал настойчиво требовать, чтобы его превратили обратно в человека. И опять Зига уговаривал его, талдычил про побочный эффект, просил потерпеть еще немного.

Уговорил… А чтобы Дидлу лучше спалось, ему стали давать успокоительные таблетки и изготовили специальное стойло с мягкой полкой. Теперь Дидл спал положив голову на руки. Все полегче…

Во время одной из прогулок, когда Зига куда-то отлучился, на стене снова появился Лютик.

— Привет, кентавра! — проскрипел он, держась на почтительном расстоянии от проволоки. — Гляди, до чего додумались, сволочи! Думают, убьет Лютика. Нет, господа! Лютика убить нельзя… А с тобой что сделали? — продолжал он, подпуская в голос драматическую ноту. — Кому ты теперь нужен такой? Ни женщинам, ни кобылам.

Дидл скорбно молчал, а Лютик, продолжая чесать языком, сообщил, что на днях состоится Большой Го-ворениум, на котором Эри Глоб покажет кентавра, а Питон — свою бензиновую корову. Будет большая склока, пророчествовал Лютик, потому что оба хотят получить вторую Обезьяну, а Обезьяна дается одна в год на весь ОСЛЮП.

— Какой Говорениум? — без интереса спросил Дидл.

— Это у них так общие собрания называются, где они награды делят, — объяснил Лютик. — Слетятся со всего ОСЛЮПа и трещат, как трещотки. Смех один. Питон теперь как бешеный. Боится не успеть с коровой. Самый лучший биньзин требует.

Он посмотрел по сторонам и спустил со стены пластмассовую баночку на веревке, осторожно просунул ее под проволоку.

— Слушай, плюнь в банку.

— Зачем?

— Тут один просил. Плюнь, тебе не все равно?

Дидл подошел и плюнул в банку.

— Мало, еще давай, — сказал Лютик.

Дидл плюнул еще раз.

— Ты меня не видел, я тебе ничего не говорил, — пробормотал Лютик, быстро подтягивая банку. И исчез — только палец мелькнул над стеной.

Похоже, оба ослюповца в самом деле готовились к какому-то собранию. Зига намекнул Дидлу, что скоро его будет смотреть много людей, может быть, они будут задавать вопросы, так чтобы Дидл не вздумал говорить чего-нибудь компрометирующего о метре Эри и вообще держался бы бодренько. Зига так и сказал — «бодренько».

В отношении к Дидлу произошли перемены. Ему настелили в комнате свежей соломы, робот каждый день мыл Дидла шампунем и натирал благовонными мазями. Кормили его изысканнейшими блюдами. И Глоб изменил свое отношение к Дидлу. Хмуриться и браниться совсем перестал и даже иногда улыбался, хотя уж лучше бы совсем не улыбался, потому что от его улыбок Дидлу становилось не по себе.

И вот этот день наступил. Первым о нем поведал Дидлу Лютик во время утренней прогулки.

— Говорениум сегодня, а у Питона выставочная корова сгорела, — сообщил он, появляясь за проволокой. — Рвет и мечет. Джимку-стажера под арест посадил за курение в хлеву, всех ругает. И Ерьку разоблачить грозится. Ерьке, кричит, тоже не видать Обезьяны как своих ушей. Ну, держись, кентавра, будет драчка!

В это утро робот особенно тщательно мыл и скоблил Дидла. Потом явились Зига и Глоб, оба расфранченные и взволнованные. На Глобе был лимонного цвета клетчатый костюм. Зига благоухал духами. В волосах у него красовался громадный темно-красный цветок. Оба тщательно осмотрели Дидла, заглянув ему даже под хвост.

— А-атлично, метр Эри, — пропел Зига.

— Хорошо-э, хорошо-э.

— Сегодня показывать тебя будем, — щурясь в улыбке, сказал Зига Дидлу и дружески похлопал его по крупу. — Держаться бодренько, как договорились.

— Смотри, чтоб чего-нибудь не сболтнул, — буркнул Глоб.

— Не волнуйтесь, метр, Дидл не подведет. Не подведешь, Дидл?

— Не подведу, — вздохнул Дидл.

Ох и нервничал Дидл в это утро! Сроду так не нервничал, даже когда в первый раз проигрывал инкубаторским и потом, когда сползал на последнее место.

Дидла погрузили в закрытую повозку, заперли, и повозка, воя сиреной, помчалась по ОСЛЮПу. Потом Дидл долго томился один в какой-то полутемной комнате, куда привел его Зига. Из-за стены комнаты доносился приглушенный рокот, словно там бушевало море, и слышался резкий голос Глоба. А потом открылась дверь, и в комнату вошел Зига.

— А-атлично! — сказал он, возбужденно блестя глазами. — Метр Эри накалил страсти до предела. Теперь дело за тобой. Во всем слушай меня.

Они вышли из комнаты и оказались в огромном зале, битком набитом людьми. В лицо Дидлу ударил яркий свет. Шум сразу утих. Дидл оробел, ощущая на себе взгляды сотни глаз. Неподалеку он увидел длинный стол, за которым сидели серьезные бородатые люди в желтых халатах. Рядом, на трибуне, с гордым видом стоял метр Эри.

«Улыбайся и кланяйся», — тихо молвил Зига, проводя Дидла по открытой площадке мимо стола. Сам он улыбался и раскланивался во все стороны. Дидл, глядя на него, тоже стал улыбаться и кланяться.

— Впечатляюще! — проговорил один из сидевших за столом.

— Гениально! — с восторгом сказал другой. — Метр Глоб — гений!

В зале зааплодировали. Послышались крики!

— Да здравствует метр Эри!

— Обезьяну метру Эри!

Аплодисменты усиливались и вскоре перешли в овацию. Все смотрели на Дидла. Метр Эри, вытянув руки, барабанил ладонями по трибуне и победно поглядывал то вправо, то влево.

Длиннобородый мужчина, сидевший посредине стола, как видно главный, поднял руку, успокаивая зал. Потом, когда стало потише, посмотрел по очереди на коллег и сказал:

— По-моему, двух мнений быть не может?

Сидевшие за столом молча закивали головами.

— Может! — крикнул вдруг из зала высокий нервный голос.

Шум мгновенно утих. Метр Эри нехорошо усмехнулся, переставая барабанить. «Проклятый Питон!» — прошипел Зига, останавливая Дидла.

Перед столом появился высокий толстый человек с маленькой головой.

— Может! — повторил он твердо. — Есть мнение, что метр Эри не только не гений, но даже не ученый. Да! Обыкновенный плагиатчик. Есть мнение, что метр Эри обыкновенный плагиатчик!

— Что-э? — закричал с трибуны Глоб. — Как вы смеете… наглец!

— Плагиатчик, и к тому же грубиян, — продолжал Питон, даже не глянув в его сторону. — Он украл мой вирус, вирус Питона, и с его помощью приживил пациенту клетки тяжеловоза.

— Клевета! — выкрикнул Зига из-за спины Дидла.

— Это злостная клевета, я протестую, — прорычал Глоб, сбегая с трибуны.

— …и я берусь это доказать!

— Чепуха! Провокация! — хрипел Глоб, подступая к противнику.

— Не докажете! — пискнул Зига.

Между тем метр Питон полез во внутренний карман халата, вынул оттуда какую-то бумажку и эффектным движением положил ее на стол перед комиссией.

— Прошу ознакомиться, — провозгласил он в полной тишине. — Это анализ слюны кентавра, произведенный в центральной лаборатории нашей организации. Здесь говорится, что в слюне обнаружен вирус Питона.

— Фальшивка! — заревел Глоб, потрясая кулаками. — Зига, объясни им, что это фальшивка.

— Это фальшивка, — быстро заговорил Зига, выступая вперед из-за Дидла. — Во-первых, откуда метр Питон мог взять слюну? А во-вторых…

— А вот мы сейчас узнаем, откуда я взял слюну.

Он подошел к Дидлу и, схватив его за руку, сказал требовательным тоном:

— А ну, отвечай, тебя просил кто-нибудь плюнуть в банку?

— Да, — сказал ошеломленный Дидл и услышал над ухом зловещий шепот Зиги: «Не-ет!»

— Н-нет, — запнувшись, сказал Дидл.

— Не лги! — повысил голос Питон.

— Я не лгу! — сказал Дидл, отводя взгляд в сторону.

Он увидел улыбки на лицах членов комиссии.

— Так да или нет? — уточнил длиннобородый.

— Не знаю я, — пожал плечами Дидл. Ему вдруг показалось, что он слышит откуда-то сверху шепот: «Не видел, ничего не говорил». Он вконец растерялся.

— Не позволю! — закричал Глоб, бросаясь к Дидлу и хватая его за вторую руку. — Я не позволю давить на пациента. Отпустите его, наглец!

— Нет, ты отвечай, плевал в банку или нет? — требовал Питон, буравя Дидла взглядом.

— Не-ет, не-ет! — шипел над ухом Зига.

Дидл мялся и пожимал плечами, не зная, что отвечать. Вокруг него началась возня, его рвали на части, Питон тянул его к себе. Из зала выбежал тощий, как стручок, молодой человек с банкой в руках.

— Пусть плюнет в присутствии комиссии, — сказал он, подбегая к Дидлу, но Глоб выбил у него банку из рук.

— Пошел вон! Теперь я из принципа не дам слюну! Фальсификаторы! Авантюристы! Дидл, не смей плевать! — закричал он, отталкивая молодого человека, который снова было полез к Дидлу с банкой, — не смей!

Из зала стали выбегать новые люди. Они окружили обоих метров. Поднялся крик и гвалт. Повскакивали с мест члены комиссии. Дидл втянул голову в плечи и зажмурился. Кто-то прыгнул ему на спину, кто-то совал в рот банку, требуя сплюнуть. Его тыкали в бок кулаком, запрещая плевать. Поднялся невообразимый гвалт… Дидл в страхе попятился…

Как и предсказывал Лютик, Говорениум кончился драчкой. Оба метра быстро исчерпали запас словесной аргументации и принялись объясняться с помощью рук. Их поддержали сторонники, и началась свалка…

…С Говорениума Зига и Глоб ускакали верхом на Дидле, слегка потрепанные. Зиге помяли его прекрасную прическу, а на метре порвали халат.

— Мер-рзавец! — брызгал Глоб за спиной Дидла. — Ничтожество! Ну, я ему устрою!

Два дня после Говорениума Дидл прожил один в своей комнате. Робот по-прежнему носил ему вкусные блюда. Он же выводил его теперь на прогулку. А вот ученые словно забыли о существовании Дидла. Правда, один раз заходил Зига выяснить, плевал ли он в банку, Дидл сознался, что плевал, и в свою очередь спросил Зигу, скоро ли метр Эри начнет превращать его в человека. На что Зига ответил, что сейчас метр очень занят и отрывать его от дела неудобно. Пусть Дидл немного потерпит.

А на третий день объявился Лютик. Дидл как раз вышел во двор подразмяться, чтобы сбить плохое настроение.

— Тренируисси? — услышал он за спиной знакомый скрипучий голос.

Дидл не обернулся и продолжал тянуть канат. Он был обижен на Лютика.

— У Ерьки последнюю Обезьяну хотят отнять за плагиацтво, — сказал Лютик. — Сидит, опровержение строчит. Смех.

Дидл хмуро покосился на Лютика.

— Зачем ты велел мне плевать в банку? Вон чего вышло из-за тебя!

— А я откуда знал? — тут же ответил Лютик, глядя на Дидла бестрепетным взглядом. — Меня просили, я сделал. Ты на мене не наговаривай, кентавра. Ты лучше подумай, как дальше жить будешь.

— Как раньше жил, так и буду, — все еще сердясь на Лютика, отвечал Дидл. — Вот метр Глоб маленько освободится и сделает меня обратно человеком.

— Поглядим-поглядим, — пробормотал Лютик, исчезая.

Этот разговор встревожил Дидла. Он уже знал по опыту, что вездесущий Лютик ничего зря не говорит.

Последующие дни Дидл время от времени спрашивал Зигу, скоро ли метр Глоб освободится и займется им? Зига каждый раз давал уклончивые ответы.

На просьбу Дидла повесить стереотранслятор Зига также ответил отказом. После скандала в Говорениуме, объяснил он, по всему ОСЛЮПу временно отключили трансляторы, чтобы компрометирующие сведения не просочились в печать. Объяснение не удовлетворило Дидла. Ему до смерти хотелось снова стать человеком. Он стал решительнее наседать на Зигу, но получал вежливые отказы с заверениями, что «туда дальше при наличии благоприятных обстоятельств его просьба будет удовлетворена».

Дидл нервничал. А тут еще Лютик подлил масла в огонь. Дидл рассказал ему о своих разговорах с Зи-гой.

— Дело ясное, тянут кота за хвост, — резюмировал Лютик сообщение Дидла. — А какой Ерьке интерес тебя в человека превращать? У него теперь делов по горло. Он опровержения сидит строчит. Только я тебе прямо скажу, кентавра, ты в этих опровержениях не заинтересован.

Лютик поводил перед новом указательным пальцем и повторил:

— Не за-ин-те-ресован.

Проницательный Лютик опять оказался прав. Очень скоро Дидлу стало ясно, что Зига Бином действительно тянет кота за хвост. Он уходил от ответов, изворачивался, переводил разговор на другое, а один раз, будучи в веселом настроении, сказал, вроде пошутил, что, может быть, Дидл войдет во вкус и сам не захочет становиться человеком. Дидла его шутка очень огорчила, потому что ему показалось, что Зига говорит всерьез. Похоже, так оно и было. С этого дня Дидлу ни с того ни с сего стали показывать фильмы из жизни лошадей. Дидл недоумевал.

Во время очередного разговора с Лютиком он узнал неприятную новость, полностью подтвердившую его опасения.

— Отбрехался Ерька, — сообщил Лютик, — доказал на Питона, что все клевета. Теперь тебя уговаривать будут, чтобы ты кентаврой остался.

— З-зачем? — дрожащим голосом спросил Дидл.

— Чтобы Обезьяну получить, — хладнокровно объяснил Лютик, — Ерька, сволочь, упорный. Своего не упустит. Только ты тоже ушами не хлопай, кентавра. Не поддавайся. Если чего, ты БЗИГом им пригрози. БЗИГа они тоже боятся.

Как в воду глядел Лютик! На следующий день после этого разговора явились оба ученых и стали убеждать Дидла побыть месяц-другой кентавром. Глоб был настроен благодушно, похлопывал Дидла по крупу, говорил «хорошо-э, хорошо-э», а Зига посмеивался, хвалил Дидла, что вот он какой покладистый малый, наш Дидл, всегда готов послужить науке.

Ну, тут уж Дидл не стерпел. Впервые за свою жизнь он по-настоящему рассердился. Дрожащим от обиды голосом он сказал обоим, что они обманули его. Обещали сделать чемпионом, а сделали кентавром. Так порядочные люди не поступают, сказал Дидл. Так поступают только обманщики, и он теперь будет жаловаться на них в БЗИГ.

Что тут началось! Зига перепугался, что простой канатчик так разговаривает со знаменитым ученым, стал стыдить Дидла. А Глоб, тот прямо рассвирепел. Он затопал ногами, закричал:

— Это кто говорит? Это кому говорят? Мне, Эри Глобу? Эри Глоб — обманщик? А шестьсот на контрольном канате — это так себе? А что наука требует жертв — это что, пустые слова?

Он стал тыкать Дидлу в лицо договором и кричать, что не боится он никакого БЗИГа. Он не отступил ни на йоту от текста и уже сделал Дидла чемпионом, потому что шестьсот в мире никто не тянет. А насчет кентавра в договоре запрета нет. В договоре указана только цель и ничего не говорится о средствах, какими она может быть достигнута…

Дидл тоже обозлился не на шутку и тоже стал кричать на Глоба, и даже грозно пристукнул копытами. Такого Глоб стерпеть не мог. Весь белый от злости, он вытянул руку по направлению к двери и во весь голос заорал:

— Вон! Выписать к чертовой матери! Пусть жалуется куда хочет! Я не хочу больше имть дела с этим ублюдком! Я жертвую второй Обезьяной.

Все полетело к чертям! Напрасно Зига успокаивал метра, просил не горячиться, заверял, что Дидл раскаивается в своих словах. Глоб ушел, гневно бросив в дверях:

— Выписать! Пусть жалуется! Я чист перед законом!

Зига, качая головой, вышел за ним.

Весь день Дидл просидел в расстроенных чувствах. Зря погорячился, эх зря!

Зига не приходил и Дидла не выписывал. Видно, пытался уломать метра. Дидл уже сам был не рад, что сорвался…

А на вечерней прогулке пришло неожиданное спасение. Вылез из-за стены Лютик и, посмотрев по сторонам, сказал:

— Есть интересное предложение, поручено передать. Переходи к Питону. Он из тебя человека сделает.

— Правда? — недоверчиво спросил Дидл.

— Во! — сказал Лютик, чиркнув себя большим пальцем по горлу.

Не сомневаясь больше ни секунды, Дидл сам разыскал Зигу и попросил выписать его поскорее.

К удивлению Дидла, Зига был огорчен и даже испуган.

Он стал убеждать Дидла, чтобы тот остался, что метр Эри больше не сердится на него.

Он пугал Дидла, говоря, что, кроме метра Эри, никто не сможет превратить его в человека.

Напрасно старался лукавый Зига. Дидл уже знал цену его словам и был непоколебим. Через четверть часа он покинул экспериментариум метра Эри и. постучал в ворота Питона… Ему их тотчас же открыли…

Приблизительно через два месяца после описанных событий в вечерней газете появилась заметка под названием «Наука — это риск». В заметке сообщалось, что на территории экспериментариума известного ос-люповца метра Питона, занимавшегося выведением специальной породы коров, по неизвестной причине взорвалась автоцистерна с бензином. Как сообщала далее газета, от взрыва пострадали двое — метр Питон и канатчик спортивного клуба «Тягач» Дидл, получившие контузию. Оба находятся на излечении в ослюповской больнице.

А еще через неделю, слегка поправившись, канатчик Дидл сбежал из ОСЛЮПа. Как и предсказывал Лютик, метр Питон сделал Из него человека, правда не до конца. На правой ноге у Дидла осталось копыто, которое Питон не успел вывести по причине того самого взрыва. У ворот ОСЛЮПа Дидла встречал Уго Барабанчик с новым романом под мышкой.

— Ты теперь герой, Дидл, — сказал он, обнимая одной рукой друга. — Тебя теперь все Большие Осы знают. Я в романе про все написал — и как ты кентавром был, и как чуть не подорвался.

— Ох и натерпелся я страху, Уго, — признался Дидл. — Думал, совсем пропаду. Хорошо, успел из меня Питон человека сделать. Правда, вот копыто… Нуда ладно, поживу с копытом.

— Конечно, Дидл! — поддержал его Уго. — Копыто — это ерунда. С копытом ты даже лучше будешь тянуть, Дидл, а?

Уго оказался прав. С копытом действительно оказалось удобно. На контрольном канате Дидл вытянул шестьсот двадцать килограммов, удивив весь клуб. Во время очередных соревнований он установил абсолютный мировой рекорд и стал чемпионом Астры. А знаменитого Буги Бизона Дидл сдернул одной рукой сразу же после свистка судьи и тащил потом по дорожке. Как мешок с песком.

 

Феномен Стекларуса

В мегаполисе Голубая Звезда произошло чрезвычайное происшествие: умер человек. Звали человека Гаги Стекларус, а жил он в восьмой пирамиде на тридцать пятом ярусе в стандартном шестикомнатном доме. Первым об этом узнал Тит Бодяга, сосед Гаги. Он зашел к нему вечером поделиться впечатлениями о последнем телефильме и обнаружил, что Гаги лежит на полу в гостиной и смотрит в потолок остановившимся взглядом. Бодяга, конечно, ничего не понял.

— Гаги, зачем ты так лежишь? — спросил он приятеля.

Гаги не отвечал. Тогда Бодяга позвал Бутона — слугу Гаги, возившегося на кухне.

— Зачем Гаги так лежит? — спросил он его.

— Не знаю, — равнодушно пожал плечами робот. — Он с обеда так лежит. Я звал его ужинать, а он не встает.

Бодяга присел на корточки перед лежащим и потрогал его руку. Рука была холодной, словно Гаги только что вылез из воды. Бодяга очень удивился.

— Слушай Бутон, а почему он холодный? И он не дышит, Бутон! Разве может человек не дышать?

Бутон ничего не мог на это ответить. Как и Бодяга, он ни разу не видел людей, которые были бы холодными и не дышали.

Бодяга пошел к Лиме, второй соседке Гаги, которая жила с другой стороны от него. В гостиной его остановил слуга Лимы.

— К госпоже нельзя, она занимается, — сказал он.

— Передай ей, что она срочно нужна, — приказал Бодяга.

— Госпожа занимается, — не повышая тона, повторил робот.

— Я тебе сказал, дурак, что она срочно нужна! — рассердился Бодяга. — Ты понимаешь, что значит срочно?

— Пусть заходит, — раздался из спальни голос Лимы.

Бодяга вошел в спальню и увидел, что Лима занимается любовью с каким-то мужчиной.

— Что у тебя? — спросила Лима, поворачивая голову.

— Там Гаги лежит, холодный и не дышит, — сказал Бодяга. — Пойдем посмотрим вместе.

— Хорошо, подожди в гостиной.

Бодяга сел в кресло. Потом Лима вышла к нему вместе со своим приятелем. Бодяга слегка оробел, увидев на груди мужчины бриллиантовый треугольник. Это был высокий блондин с черными глазами. Бодяга тут же и узнал его.

— Вы Тези Умник, да? — спросил он, радостно улыбаясь. — Вы дадите мне автограф?

— Это Тит Бодяга, сосед, — объяснила Лима любовнику. — Он давно уже собирает автографы знаменитостей.

Они втроем пошли к Стекларусу. Тот лежал в прежней позе, неловко подвернув под спину левую руку и вытянув в сторону правую. Теперь Бодяга надеялся на Тези Умника. Уж он-то быстро разберется, почему Гаги такой.

Тези наклонился над лежащим, потрогал пальцами его глаза, приложил ухо к груди.

— Ваш сосед умер, — сказал он, выпрямляясь, и брезгливо при этом поморщился.

Его слова произвели сильное впечатление на Лиму. Она сжалась в комок, с ужасом глядя на Гаги. Бодяга тоже слегка струхнул. Он так же, как и Лима, еще ни разу не видел мертвого человека. Слышал, что тех, кто собирается умирать, отвозят в специальный космический оазис, но чтобы кто-нибудь умер на Астре, еще не слышал.

— Сколько ему было лет? — спросил Тези.

— Семьдесят.

— Странно. Такой молодой и умер.

Тези стоял, уперев руки в бока, и смотрел сверху на Гаги. Бодяга позавидовал его спокойствию. Вот что значит человек Элиты! Ничего не боится, даже мертвых! У Бодяги с непривычки слегка постукивали зубы.

— И что теперь… делать? — спросил он.

— Сообщить в БЗИГ, — просто сказал Тези. — Пусть приезжают и разбираются. Это их обязанность.

Тези снял с груди бриллиантовый треугольник и по переговорному устройству связался с местным отделением БЗИГ.

— Это Тези Умник, — сказал он в микрофон. — Пришлите кого-нибудь в восьмую пирамиду. Здесь лежит мертвый человек.

Он кратко объяснил, как их найти.

Пока ждали роботов из БЗИГ, Тези сделал интересное открытие. Он подобрал с пола пузатый бокал, закатившийся под кресло. В бокале было несколько капель зеленоватой жидкости. Тези понюхал жидкость и сказал:

— Странный запах.

— Наверное, вино, — предположил Бодяга. — Он последнее время много пил и нарочно не принимал пилюль трезвости.

— Нет, это не вино, — сказал Тези. — Я знаю все сорта вин.

Он еще раз понюхал бокал и позвал слугу умершего, который, как и положено слуге, сидел в этот момент на кухне.

— Чем ты промываешь слуховые рецепторы? — спросил он его.

— Барбуриновой кислотой, господин.

— А ты знаешь, что барбуриновая кислота опасна для людей?

— Конечно, господин. Я храню ее в строгом соответствии с инструкцией.

— Где?

— В своей технической аптечке под замком.

— Принеси аптечку.

Робот принес металлическую коробку, и все увидели, что замок у крышки сломан.

Тези открыл крышку, осмотрел содержимое и вернул аптечку роботу.

— Все ясно, — сказал он Бодяге. — Твой сосед отравил себя сильным ядом.

Видя, что тот не понимает, он пояснил:

— В эпоху Тьмы люди иногда убивали себя. Одни выпрыгивали из окон, другие топились в воде, а некоторые принимали яд. Этот человек убил себя с помощью яда.

От изумления Бодяга так и сел на диван. Чтобы человек убил себя сам! О таком он еще никогда не слышал.

— Непонятно только, откуда он узнал, что барбуриновая кислота — яд? Может быть, нашел где-нибудь старую книгу?

Бодяга хотел кое-что сказать, да вовремя прикусил язык. Он-то знал, что у Гаги действительно имелись старые книги. Их принес ему год назад Дуля Пончик, живший ярусом ниже. Дулю по старости должны были отправить в космический оазис Уютный, и он сам принес Стекларусу эти книги — целую сумку. С тех пор Гаги и начал пить много вина.

Тут в гостиную вошли два робота в фиолетовых фраках. Это были сотрудники БЗИГ. Они внимательно осмотрели Гаги и, убедившись, что он действительно мертв, стали записывать имена присутствующих. Тези с усмешкой назвал себя и отдал роботам бокал с остатками яда, объяснив им, что это такое. Он ничего не боялся, потому что не имел никакого отношения к этой истории. А Бодяга вздохнул, когда спросили его имя.

Потом фиолетовые затолкали Гаги в большой черный мешок и унесли.

— Какой ужас! — проговорила Лима, медленно качая головой. Лицо у нее было белое, как простыня.

Впервые за девяносто лет своей жизни Тит Бодяга узнал, что такое настоящий страх. Он вернулся к себе в дом и долго сидел у электрического камина, испытывая отвратительное ощущение, словно у него враз замерзли внутренности. Слабым голосом он приказал слуге принести ему вина. Вино согрело Бодягу и притупило чувство страха. Мало-помалу к нему вернулась способность соображать, и он стал думать.

…Да, у Гаги были старые книги. Он хранил их в Красном Шкафу, куда слугам запрещалось заглядывать. Гаги как-то предложил Бодяге одну из них почитать, но тот наотрез отказался. Он даже сказал Гаги, чтобы тот забыл, что предлагал ему читать старые книги. Он, Тит Бодяга, честный гражданин Астры и не желает идти против закона. Сказать-то сказал, да что толку? А вдруг Гаги показывал их еще кому-нибудь? И вдруг говорил при этом, что вот, мол, его сосед Бодяга читал книги и они ему понравились? Книги рано или поздно обнаружат, и тогда наверняка откроется, что он, Тит Бодяга, знал об их существовании. Знал — и не сообщил в БЗИГ.

Почему Бодяга решил, что его соучастие в преступлении обязательно откроется, он и сам себе не смог бы объяснить. Но вот засела в голове такая мысль, и нужно было срочно думать, как выпутаться из опасной истории.

…Бодяга нашел решение. Отчаянное, рискованное, но единственно верное решение — выкрасть книги и уничтожить их. Действовать нужно было немедленно, пока не началось расследование.

Бодяга пошел на хитрость. Он приказал своему слуге Тиму, чтобы тот позвал Бутона, и они вдвоем переставили мебель в доме.

Хитрость удалась. Пока роботы возились с мебелью, Бодяга прошмыгнул в дом Гаги Стекларуса, перегрузил книги из Красного Шкафа в сумку и притащил их к себе.

Потом, когда Бутон ушел, Бодяга отослал Тима за покупками, а сам заперся и стал уничтожать книги, убившие Гаги. Что в гибели Гаги виноваты книги, он почти не сомневался. Гаги всегда отличался странностями: терпеть не мог телевизора, избегал развлечений, мог часами лежать в кресле-качалке в своем дворике и смотреть в небо. В разговорах Гаги норовил высмеять то, что нравилось всем, а уж после того, как появились книги, стал совсем невозможным. Последнее время он часто бывал мрачным и раздражительным, а когда напивался, то начинал ругать все подряд — и Элиту, и БЗИГ, и саму астрианскую жизнь, да такими словами, хоть уши затыкай.

…Трясущимися от волнения руками Бодяга вынимал книги из сумки и по одной бросал в электронный мусоросжигатель, где они мгновенно превращались в пар. Заглядывать в них он боялся. Только последнюю, самую толстую и тяжелую, он задержал ненадолго в руках. Его внимание привлекло название книги, вытисненное крупными золотыми буквами на потемневшем от времени кожаном переплете. Книга называлась «Всемирная история» и была выпущена в третьем веке до эры Света. Название удивило и смутило Бодягу. Какая еще история? Каждому известно, что история началась шестьсот лет назад с наступлением эры Света, а в эпоху Тьмы не могло быть никакой истории. Люди тогда ходили в звериных шкурах и ели друг друга.

Посомневавшись немного, Бодяга открыл наугад книгу и увидел цветную картинку, на которой была изображена молодая женщина в длинном белом платье. Она держала в руках смешного голого человечка, который сосал у нее грудь. Женщина улыбалась, склонив к человечку красивое лицо, обрамленное светлыми волнистыми волосами. А на другой странице изображался мужественного вида человек, закованный в железный панцирь. Он стоял на одном колене и целовал меч, лежавший у него в руках. Бодяга полистал книгу еще немного. Он увидел большие парусные корабли, всадников на лошадях, дома затейливой архитектуры, каких не найти в Голубой Звезде, и многое другое. Не увидел только людей в звериных шкурах. Бодяге почему-то стало страшно. Он захлопнул книгу, швырнул ее в мусоросжигатель и только после этого вздохнул облегченно.

Такой удивительный и загадочный случай произошел в мегаполисе Голубая Звезда. Но вот что примечательно. Газеты и телевидение мегаполиса, жадные до сенсаций, ни словом не обмолвились о нем. Вы спросите почему? А потому, что в ходе расследования обнаружилось кое-что такое, о чем никак нельзя было знать широкой публике…

Тело Гаги Стекларуса поместили в морозильную камеру для сохранения, а дом тщательно обыскали. Роботы из БЗИГ, которые занимались расследованием, отлично знали свое дело. От их зорких глаз не могла укрыться ни одна стоящая хоть какого-нибудь внимания мелочь. В пробе воздуха, взятого из Красного Шкафа Гаги Стекларуса, они обнаружили крупицы пыли со странным запахом. Экспертиза установила, что это пыль от книг эпохи Тьмы, и указала приблизительно их число.

Второй, более глубокий анализ, произведенный на субатомном уровне, показал, что книги были взяты через несколько часов после смерти Стекларуса. Найти похитителя уже не составляло никакого труда. Микроуглубления от его ног, оставшиеся на коврах и пластмассовых дорожках, были видны вооруженному глазу робота-следопыта так же отчетливо, как следы на снегу. Они привели к дому Тита Бодяги.

Все эти сведения были добыты в течение одной ночи — той самой ночи, когда Тит Бодяга, уничтожив книги, спал сном праведника.

Вежливые роботы из БЗИГ не стали беспокоить Бодягу слишком рано. Они позволили ему как следует выспаться и позавтракать. И только после того, как Бодяга встал и оделся, в дверь позвонили…

Через полчаса перепуганный насмерть похититель сидел в одном из многочисленных кабинетов БЗИГ перед комиссией роботов и отвечал на вопросы.

Бодяга никогда раньше не имел дела с БЗИГ и смутно представлял себе возможности этой организации. Поэтому вел он себя очень наивно. Его ответы, вероятно, рассмешили бы роботов, умей они смеяться. На вопрос, приходилось ли ему видеть у Гаги Стекларуса книги эпохи Тьмы, Бодяга энергично замотал головой и заявил, что никогда таких книг он не видел и даже не представляет, как они выглядят. Тогда его спросили, что он делал вчера около Красного Шкафа Гаги Стекларуса вскоре после того, как роботы унесли его тело? Этот вопрос поверг в изумление Бодягу. Он заерзал на стуле, пытаясь сообразить, откуда роботы узнали, что он был у Красного Шкафа? Может быть, на испуг берут? Нет, нет, опять замотал головой Бодяга, это ошибка. Он и не думал заходить к Стекларусу. Зачем ему ходить к человеку, который умер?

— Вы обманываете нас, господин Бодяга, — сказал на это председатель комиссии — высокий робот в светло-фиолетовом фраке. — Вы ходили в Стекларусу, взяли у него книги — четырнадцать или пятнадцать томов.

Бодяга был сражен наповал.

— Что? Откуда вы знаете? — забормотал он. — Не брал я никаких книг.

Нервы его не выдержали, и он забился в истерике:

— Не брал! Не брал! Ничего вы не докажете!

Тут же робот нажал кнопку в столе, и сверху на голову Бодяге опустился аппарат, похожий на фен для сушки волос. И Бодяга успокоился. Ему стало легко и приятно.

— Поймите нас правильно, господин Бодяга, — сказал председатель комиссии, подключая мягкие обертоны к своему металлическому голосу, — мы стараемся для вас, людей, и вы просто обязаны нам помогать.

Бодяге стало еще приятнее. Ему понравился этот вежливый робот с нагрудным знаком на лацкане фрака. С легким сердцем он начал рассказывать, как было дело: откуда Гаги взял книги, как плохо они на него повлияли и как он, Тит Бодяга, уничтожил это зло. Только он не читал этих книг, нет, не читал!

— В чем конкретно проявилось дурное влияние книг на Стекларуса? — спросил робот.

— Ну… ругал все. Людей Элиты называл самодовольными болванами. Говорил… это… что люди стали хуже животных, что это позор, что разумными существами управляют машины.

— Еще что он говорил?

Робот нажал вторую кнопку, и в голове Бодяги наступила удивительная ясность. Он в подробностях вспомнил все свои разговоры с приятелем. Торопясь, как бы не забыть чего-нибудь, он принялся рассказывать.

…Да, Гаги Стекларус был очень необычный человек. Еще задолго до появления книг он удивлял Бодягу своим поведением. Такие иногда вопросы задавал, что специально будешь думать и не придумаешь. Как-то они стояли вдвоем в саду Гаги и смотрели сверху на город. Был праздничный вечер, карнавал, внизу кипело море огней и слышались звуки музыки, а наверху над ними черным блистающим шатром раскинулось звездное небо.

— Зачем все это? — спросил тогда Гаги, обводя рукой вокруг.

— Что «это?» — не понял Бодяга.

— Все: город, звезды. Зачем?

Бодяга не нашелся что ответить на столь странный вопрос, даже смысла его не понял.

А в другой раз Гаги ляпнул вдруг такое:

— Зачем хоминкубарии людей выращивают?

— Чтобы они жили, — ответил, подумав, Бодяга.

— Непонятно… Они же потом все равно умрут.

— Ну и что? Зато много удовольствий получат, пока будут жить.

— Все равно непонятно, — упрямо повторил Гаги. — Пока их не вырастили, они ведь не знают, что есть удовольствия, а вот когда будут жить, то будут знать, что умрут.

Бодяга подумал, что уж не повернулся ли в уме его приятель? Такие случаи хоть и редко, но бывали на Астре.

— И чего ты себе голову засоряешь всякой ерундой? — сказал Бодяга. — Пойдем-ка лучше в «Обжору», там у них есть одна фирменная штучка.

— Это ты… вы засоряете свои головы ерундой! — вспылил Гаги. — Вы все! Вам лучше было родиться животными!

Но подобные разговоры бывали у них раньше, а с прошлого года, после того как у Гаги появились книги, он перестал задавать Бодяге вопросы. Он как-то очень быстро переменился — стал молчаливым и мрачным. И так продолжалось несколько месяцев. А потом его словно прорвало, и он принялся все ругать. Незадолго до самоубийства он сказал Бодяге такое, что ему стало страшно.

— Попомни мои слова, Тит, — сказал он, — что когда-нибудь провалится к чертям в ад эта планета идиотов. Что-нибудь с ней да произойдет, потому что не для того существует человек в мироздании, чтобы только жрать да веселиться.

Бодяга сильно испугался этого пророчества и стал спорить с Гаги. И тогда тот показал ему книги…

Только он не читал ни одну из них, даже не заглядывал! Он понятия не имеет, что в них написано.

Бодягу отпустили, объяснив ему, что он должен держать язык за зубами, если только хочет и дальше жить на Астре. Могли бы и не предупреждать! Только последний дурак будет болтать о вещах, запрещенных законом.

Домой он вернулся прямо-таки влюбленный в обходительных роботов из БЗИГ.

Для Бодяги беспокойства окончились, едва начавшись, а для роботов из БЗИГ только начинались. Они продолжали расследование, потому что в деле Гаги Стекларуса оставалась одна большая неясность. Было совершенно непонятно, почему старые книги произвели на него такое сильное впечатление?

Мудрые основатели астрианской цивилизации в свое время позаботились о том, чтобы устранить из жизни людей все, что могло бы напомнить им об их проклятом прошлом. По этой причине с наступлением эры Света были прежде всего уничтожены книги, изданные в эпоху Тьмы. Однако при тогдашней, еще недостаточно отлаженной службе безопасности уничтожить полностью все книги не удалось, и большая часть их уцелела. Они гуляли по планете, переходя из рук в руки. Люди читали их, но ничего в них не понимали и частенько сами сдавали в БЗИГ. Книги, таким образом, были практически безвредны, и у сотрудников службы безопасности до сих пор не было особых хлопот с ними. Но вот нашелся человек, на которого книги подействовали, да так сильно, что он покончил с собой. Более того, оказалось, что этот человек, еще не читая книг, задавался теми самыми вопросами, которые являлись предметом особенно ожесточенных споров в эпоху Тьмы. И наверное, спрашивать-то перестал потому, что нашел в книгах ответы на свои вопросы.

Необходимо было обязательно разгадать эту загадку, чтобы случай больше не повторился.

Закончив предварительное расследование, местное отделение БЗИГ командировало двух своих сотрудников в двух разных направлениях для выяснения обстоятельств, могущих быть связанными с делом покойного Стекларуса.

Первый сотрудник за номером шестьдесят пять дробь семь вылетел на служебной ракете на Станцию Космической Защиты, а второй за номером шестьдесят пять дробь восемь отправился в хоминкубарий крупнейшего мегаполиса планеты Маринер.

Станция Космической Защиты находилась на околосолнечной орбите ближе к астрианскому светилу, образуя своеобразный зонт над планетой. Здесь, в космической бездне, раскинулась густая сеть фильтров, спасавпхая планету от многих неприятностей. Объясним, в чем дело.

Еще ученые эпохи Тьмы открыли, что солнечные излучения оказывают сильное, хотя и труднообнару-живаемое воздействие на поведение живых существ. Активность болезнетворных микробов, а с нею и эпидемии болезней, миграции животных, состояния возбуждения или спокойствия в живой природе и многое другое определяются воздействием различных излучений. Более того, ученые обнаружили, что люди, как и все живые существа, в не меньшей, если не большей степени подвержены таким воздействиям.

Мудрецы эры Света хорошо усвоили науку о солнце и поняли, что, не разобравшись с излучениями, они не могут и надеяться на создание благополучной, хорошо отрегулированной цивилизации. Тогда они построили Станцию Космической Защиты, которая сортировала излучения, пропуская полезные и задерживая вредные. Очень скоро стало ясно, какие великие блага принесла станция планете Астра. Не размножались опасные микробы, не бунтовали революционеры, не горели вдохновением поэты, во все века заражавшие людей своим беспокойством.

На планете наступили покой и порядок.

Робот номер шестьдесят пять дробь семь получил точную и ясную инструкцию — установить, надежно ли работают солнечные фильтры и не пропускают ли вредных излучений, способных возбудить людей с неуравновешенной психикой. Он имел внешность интеллигентного молодого человека с тонкими чертами лица, как и положено сотруднику могущественной организации. Если бы вдобавок к своей внешности он имел также способность воспринимать красоту, то несомненно задержался бы на минуту—другую на швартовой площадке, чтобы полюбоваться необыкновенным зрелищем, которое являла собой станция в черных безднах космоса. Ее можно было сравнить с маленьким серебристым паучком, раскинувшим свою сеть на тысячи километров вокруг. Эта ажурная, тонко выделанная сеть сверкала и переливалась в лучах астрианского солнца, слепила множеством удивительных цветов и оттенков, способных свести с ума художника или поэта.

Но робот номер шестьдесят пять дробь семь не был ни художником, ни поэтом, а красоту понимал лишь как упорядоченное состояние элементов целого, которое можно выразить в числах. Поэтому он не стал любоваться космической игрой огней, а без промедления спустился на лифте в чрево искусственного паучка.

Здесь в большом круглом зале его ждал директор, он же служитель станции, тоже робот, но только самый обыкновенный — с квадратной головой и суставчатыми конечностями. Он был один на всю станцию, никогда не общался с людьми, вследствие чего и внешность имел непритязательную. Встреча и вся дальнейшая беседа проходили при полном молчании обеих сторон, чему не следует удивляться. Ведь роботы, как известно, совершеннее людей и не нуждаются в примитивной звуковой речи.

— Все ли в порядке на станции? — спросил сотрудник БЗИГ.

— Разумеется, — ответил служитель. — В противном случае было бы послано донесение на Астру,

— Фильтры работают исправно?

— Безусловно. Можете проверить сами.

Стена зала пестрела огоньками и шкалами контрольных приборов. Их были сотни, и они несли ответственную службу — охраняли покой планеты.

Оба робота неторопливо двинулись вдоль стены, время от времени останавливаясь перед отдельными приборами.

— Этот следит за мортальными излучениями, — объяснял служитель. — Они могут вызвать смерть организмов, ослабленных болезнью. Этот контролирует излучения, возбуждающие нервную систему. А вот этот отражает низкочастотные воздействия. Как видите, все в порядке. Стрелки и указатели стоят на нуле.

В зале было темно, потому что глаза роботов умеют видеть в темноте и не нуждаются в освещении. И гость видел, что стрелки и указатели приборов действительно стоят на нуле.

Но он не был бы сотрудником БЗИГ, если бы обладал только способностями обычного робота. Он умел видеть невидимое. У одного из приборов он задержался дольше обычного.

— Имеется ли у вас звуковая сигнализация?

— Да, конечно, — сказал служитель. — Если стрелка или указатель зашкаливают, то замыкаются контакты и включается сирена.

— Что показывает этот прибор?

— Уровень излучений, стимулирующих творческие способности у людей.

Стрелка прибора стояла на нуле.

— Снимите защитное стекло, — сказал сотрудник.

После того как приказание было выполнено, он поднес к прибору руку, подключив к ней магнитное поле. В ту же секунду из-под стрелки выскочил застрявший там крохотный винтик, стрелка резко скакнула — и тишину станции нарушил громкий вой сирены…

В то же самое время сотрудник номер шестьдесят пять дробь восемь совершал инспекционный обход ма-ринерского хоминкубария, где семьдесят лет назад был выращен Гаги Стекларус. Его интересовало, как работает предприятие. Он увидел гигантский, отлично отлаженный производственный механизм, выполнявший работу, которую кустарно, без понимания ее целей и задач в эпоху Тьмы делали женщины. Это замечательное учреждение было призвано избавить женщин от неприятностей, связанных с родами, и обеспечить на строго научной основе выпуск здоровых и красивых людей.

И оно отлично выполняло свою задачу с помощью великолепной техники. В зале невиданных размеров тянулись, уходя вдаль, ряды инкубаторов. В их электронных чревах, в стерильно чистых хрустальных сосудах с питательным раствором развивались человеческие зародыши. Мигали лампочки, качались стрелки приборов, тысячи разноцветных проводов несли зашифрованную информацию от Главного Игрового Автомата, управлявшего таинственным процессом рождения человеческих существ.

Робот номер шестьдесят пять дробь восемь внимательно ознакомился с работой хоминкубария и нашел все в полном порядке. Игровой Автомат исправно выдавал инкубаторам зашифрованные комбинации генов, инкубаторы заботливо выращивали человеческие зародыши, роботы-акушеры с величайшей осторожностью принимали из машин созревших младенцев.

Тогда он обратился в архив хоминкубария и попросил найти информационную карту гражданина Гаги Стекларуса, выпущенного инкубарием семьдесят лет назад. Задача оказалась нелегкой, потому что материал в архиве хранился только двадцать лет. Однако робот-архивариус сумел восстановить карту, выудив информацию из бездонной памяти архивной машины. Здесь БЗИГ ждало интересное открытие. Оказалось, что семьдесят лет назад Игровой Автомат выбросил для Гаги Стекларуса уникальную комбинацию генов. В эпоху Тьмы человек с такой наследственностью мог бы стать великим поэтом, философом или пророком. Подобную комбинацию следовало бы рассыпать в самом начале, но Автомат допустил просчет, может быть первый и последний за время своей работы, и Гаги Стекларус появился на свет…

Таким образом, нашлось вполне вразумительное объяснение феномену Стекларуса. Произошло редчайшее, почти невероятное совпадение нескольких случайностей. В результате ошибки Игрового Автомата был выпущен в свет человек с недопустимой наследственностью, которая отягощала его сознание, побуждая размышлять над так называемыми «вечными вопросами». На семидесятом году жизни, будучи в самом расцвете сил, этот человек получил старые книги, которые разбередили в нем давно зревшие мысли. Фатальный исход предрешил отвинтившийся винтик в приборе Станции Космической Защиты, из-за которого не сработала аварийная сигнализация, и планета в течение длительного времени подвергалась воздействию возбуждающих излучений. Все три фактора, сложившись вместе, произвели опасный эффект — у Гаги Стекларуса открылись глаза…

Вот и вся история Гаги Стекларуса, жителя мегаполиса Голубая Звезда, нечаянно прозревшего и поэтому лишившего себя жизни. Его тело погрузили в спецракету и отправили далеко за пределы Астры на космический завод «Тюльпан», куда отправлялись все трупы. Здесь из него изготовили тысячу аккуратных брикетов химических удобрений. Брикетов получилось в полтора раза больше, чем из обычного человека. Дело в том, что Гаги был высок ростом и широк в плечах. Из него мог выйти первоклассный супер-прим высшего разряда.

 

Вечная любовь

У нее было красивое, певучее имя, как свист ночной птицы — Бьюти Нью. А его звали Помпой Великолепным. История их необыкновенной любви, преодолевшей злую судьбу и даже смерть, — прекрасный пример того, какие сложные, казалось бы, неразрешимые проблемы удается иногда решать астрианским роботам-ученым…

А началось все с достаточно привычного для любого города события. В мегаполис Банан прибыл на гастроли молодой супер Помпа Великолепный. Он привез с собой оригинальный и опасный номер — драку со стаей горилл. Первые же выступления принесли Помпе Широкую популярность на побережье. Двухметровый белокурый красавец в черной рубахе, шортах и шлеме скакал по арене, ловко увертываясь от разъяренных горилл, и поражал их мощными ударами кулаков и ног. Смелость супера, его стремительные маневровые перебежки по потолку, сбивавшие с толку животных, особый юмор, с которым он вел бой, — все это производило сильное впечатление. Зрители хохотали и выли от восторга, а когда герой, тяжело дыша, выходил из клетки, начинался ураганный рев, от которого дрожал цирковой купол.

Выступления Помпы показывали по телевидению, у него брали интервью. Прекрасно сложенный мускулистый молодой человек с чистым высоким лбом и яркими синими глазами являл собой образцовый экземпляр настоящего астрианина. Оказалось, что он выпускник маринерского хоминкубария со спортивно-интеллектуальным уклоном и что драка с гориллами — его первый самостоятельный номер. Бананская публика очень ему понравилась, и к следующим гастролям он надеется подготовить для нее более сложный номер. На вопросы Помпа отвечал легко и охотно и с такой милой, добродушной улыбкой, что очаровал всех. Когда же, по традиции, его спросили, сколько у него было женщин, Помпа дал удивительный ответ. «Немного, совсем немного, — сказал он простодушно. — Я никак не могу найти женщину, которая по-настоящему потрясла бы меня».

«Неужели! — удивился режиссер-оператор натуркино Урви Глаз, задавший этот вопрос. — Неужели среди двадцати миллиардов астрианских женщин вы не можете подобрать себе подругу по вкусу?» Но супер только мягко улыбнулся в ответ и развел руками. И тогда всем стало ясно, что тут какая-то странность, аномалия, потому что на мужелюбца могучий красавец ни внешним видом, ни манерами никак не походил.

В это же самое время в Банане после затяжных космических гастролей отдыхала манекенщица известной астрианской фирмы мод «Тело — моя одежда». Это была очаровательная молодая особа, декорированная по последним идеям фирмы с использованием новейших достижений биотехнологии. Вот детали ее портрета в приближенной словесной обрисовке, бессильной воспроизвести все тонкости и нюансы оригинала: изумрудные искрящиеся волосы, скрипичная линия бедра, бархатистая кожа нежно-апельсинокого цвета, разные глаза — один небесно-голубой, другой черный — и, наконец, татуировка. Все тело Бьюти от подбородка до ногтей ног было растатуировано пикантного содержания сценками, сделанными на высоком художественном уровне. Не женщина, а живое произведение искусства.

Можно было подумать, что носительница такой картинной галереи принадлежит к племени эротоманок — того рода особ, что круглые сутки занимаются только любовью и больше ничем не интересуются. Да так и подумали было многие мужчины, когда Бьюти появилась на побережье. И крепко ошиблись! Оказалось, что художественная роспись сделана фирмой в сугубо рекламных целях и не только не выражает внутренних устремлений Бьюти, но прямо противоречит им. В действительности Бьюти решительно избегала близости с мужчинами. Да, да, факт непреложный! Бьюти частенько прогуливалась по приморскому парку со своим коротышкой слугой, а ее табуном сопровождали ухажеры всех возрастов и комплекций. Чего только не говорили они на ухо прелестной манекенщице, как только не хвалились своими мужскими достоинствами — все было напрасно. Соблазнить Бьюти не удавалось никому. Самое большее, что она позволяла ухажерам, это погладить себя по выдающимся местам, которые, кстати сказать, были открыты для всеобщего обозрения, так как из одежды Бьюти носила только шляпку-канотье, галстучек и туфельки. Более решительные попытки она пресекала отрезвляющим щелчком в нос зарвавшемуся претенденту. В случае же, внезапных и слишком конкретных действий вмешивался бдительный робот, отличавшийся, несмотря на малый рост, большой физической силой.

«Будьте благоразумны, господин, — говорил он, оттаскивая обезумевшего от страсти ухажера. — Разве вы не видите, что госпожа загорает?»

Очень скоро выяснилось, что странная манекенщица вообще не имеет мужчины, в то же время не замечалось за ней интереса и к лицам собственного пела. Все это казалось непонятным и даже ненормальным.

Такова предыстория героев, внутренне, как видим, в чем-то схожих. Было бы очень обидно, если бы, оказавшись случайно в одном городе, они не повстречались. Тогда мир никогда бы не узнал, что такое настоящая любовь, а роботы-ученые из центрального Бюро Сексуального Комфорта не получили бы уникальной возможности продемонстрировать вершины своего мастерства.

Знакомство, к счастью, все же состоялось. Бьюти не любила и боялась всяких боев, но вот однажды, гуляя по аллее парка, она увидела на одной из пальм красочную афишу. На афише было изображено смеющееся мужское лицо в боксерском шлеме, окруженное свирепыми обезьяньими мордами. Бьюти почувствовала толчок в сердце. Она смотрела и смотрела на афишу, пока не поняла, что ее сильно притягивает смеющийся человек с синими глазами и ей совершенно необходимо его увидеть.

На следующий день Бьюти пришла пораньше в цирк и заняла место в первом ряду.

… Все полтора часа, пока шел бой, Бьюти сидела, оглушенная ревом людей, и затаив дыхание смотрела на арену, обнесенную железной клеткой. Оскаленные клыки, мощные удары бойцовских ботинок, яростные вопли животных — все это было ужасно, хотелось зажмуриться и закрыть уши. Но Бьюти продолжала смотреть, потому что не могла оторвать глаз от белокурого красавца в черной форме. Он молнией метался по клетке, дразнил горилл, смеялся, нанося удары…

А потом произошло чудо, о котором позднее рассказал в своем знаменитом натурсериале режиссер-оператор Урви Глаз.

…Цирк ревел, топал ногами и рыдал, когда Помпа, свалив последним ударом вожака стаи, вышел из клетки. Возбужденный, улыбающийся, он сорвал с головы шлем, и золотые кудри рассыпались волнами по его плечам. В следующую секунду шлем полетел в толпу, за ним перчатки. В рядах началась свалка…

Вдруг Помпа замер, и улыбка застыла на его лице. Зал продолжал топать ногами и реветь, но Помпа уже не слышал шума. В нескольких шагах от себя он увидел женщину. Зеленоволосая, в белой приплюснутой шляпке, с розовым галстучком на голой шее, она тоже стояла и смотрела на него странными глазами — голубым и черным. Ее безупречное нежно-апельсиновое тело было покрыто цветной художественной татуировкой и казалось ослепительно прекрасным. «Что это со мной?» — подумал Помпа, чувствуя, как вдруг начинают слабеть его не знающие усталости ноги. Он перешагнул через бордюр арены, и женщина тоже шагнула к нему. И, уже ничего не понимая, повинуясь безотчетному инстинкту, они пошли навстречу друг другу, протянув вперед руки, как слепые эпохи Тьмы. И соединились в одно тело…

Так произошло это чудесное знакомство — неожиданно, просто, трогательно. Потом Помпа подхватил на руки свою избранницу и, окруженный возбужденной толпой, пошел к выходу, где его ждал лимузин.

— Какой кадр! Какая тэма! — восхищенно бормотал режиссер-оператор Урви Глаз, бежавший впереди со съемочной камерой, приседавший, делавший съемки и бежавший дальше.

— Помпа, я буду делать с вас натурфильм, — сказал он, прыгая вслед за парой в лимузин.

Но любовники не услышали его. Они упали, обнявшись, на обширное заднее сиденье машины.

И только в гостинице, когда оба погрузились в прозрачную теплую воду бассейна, Помпа спросил:

— Как тебя зовут?

— Бьюти Нью, — улыбаясь, отвечала Бьюти.

— Какое красивое имя! — сказал Помпа, тоже улыбаясь.

— И у тебя красивое.

Помпа обнял ее под водой, как большую диковинную рыбу.

— Мы теперь все время будем вместе, правда?

— Все время, — пролепетала Бьюти, закрывая глаза.

На этом выступления Помпы временно прекратились. Гориллы наслаждались покоем, а герой — своей возлюбленной. Целые дни любовники теперь проводили вместе. Они избегали публичных мест, предпочитая оставаться наедине и разрешая присутствовать только Урви Глазу, который умел делать свое дело, оставаясь незамеченным.

— Необыкновенная, неповторимая, единственная, — бормотал Помпа, целуя шелковистое, похожее на тонко выделанный ковер тело своей любовницы.

— Единственный, неповторимый, необыкновенный, — вторила ему Бьюти, млея от наслаждения.

— Как мне нравится вот эта картинка у тебя на бедре! — шептал Помпа. — Такой оригинальный сюжет!

— Давай разыграем его! — воспламенялась Бьюти.

— Какой тэкст! Какая фантазия! — восхищался в соседней комнате режиссер-оператор Урви Глаз, ведя съемку через отверстие в стене.

Так, в любовных утехах, прошла сорокадневка, а Помпа и Бьюти не расставались, удивляя весь Банан. По настоянию своего многоопытного водилы Акулы Бесстрашного Помпа снова появился на арене, и Бьюти присутствовала на каждом его выступлении, волнуясь и переживая за исход боя. Но Помпа был неуязвим, проводя бои с блеском, выдумкой, юмором. Водила предложил ему усложнить номер, и теперь, сражаясь с гориллами, Помпа одновременно рассказывал публике смешные анекдоты, доводя ее до слез. Из цирка герой уходил под восторженный рев толпы, неся на руках свою татуированную любовь.

Через полгода Урви Глаз выпустил в эфир первую часть своего натурсериала «Помпа и Бьюти», которая стала сенсацией. Проникновенно и безыскусно матерый киношник рассказывал об удивительной паре, установившей абсолютный мировой рекорд продолжительности любви. О «феномене Помпы — Бьюти» заговорили, и вскоре по настоянию общественности была организована авторитетная телезаседальня с участием роботов-сексологов, роботов-психологов и самих влюбленных. На заседальне Помпа и Бьюти, как всегда, когда бывали вместе, с самозабвением обнимали и ласкали друг друга, чем сразу же заинтересовали ученую комиссию.

— Отвлекитесь на минутку, господин Помпа, — попросил один из роботов, — и скажите… э-э… не заметили ли вы у себя хотя бы некоторого снижения эротического тонуса… э-э… в отношении госпожи Бьюти за истекшие полгода?

— Не заметил, — отвечал Помпа, глядя со счастливой улыбкой в черный глаз своей возлюбленной. — Напротив, мой тонус неуклонно повышается.

— А вы, госпожа Бьюти? Не заметили ли вы…

— Мой тонус тоже повышается, — проворковала Бьюти, покрывая поцелуями могучую шею любовника.

— Очень странный случай, — заметил робот. — Это аномалия, противоречащая основополагающей теории о потребности человека в половом разнообразии, — сказал другой робот.

— И даже, пожалуй, фундаментальному Принципу Большого Удовольствия, — заключил третий.

Поняв, что толку от влюбленных не добиться, Их отпустили, и, посовещавшись, комиссия вынесла резюме, что Помпа и Бьюти представляют собой уникальный случай идеальной сексопсихологической совместимости и могут жить вместе весьма долго. Подобные случаи были обычным явлением в эпоху Тьмы и сильно обедняли тогдашнюю жизнь. Поэтому феномен Помпы — Бьюти следует считать анахронизмом, который в эру Света выглядит забавно и даже пикантно, но не привносит ничего нового в науку о человеке. Таким было заключение комиссии, совершенно справедливое и верное, как показали дальнейшие события.

Мы пропускаем далее несколько страниц из жизни Помпы и Бьюти, которые всякий может без труда заполнить по своему воображению. Любовь, любовь и еще раз любовь — так можно вкратце определить со держание этих страниц.

Вполне естественно, что эта непомерно затянувшаяся любовь, как и все необычное, постепенно привлекла внимание всей Астры. Фотографии и статуэтки двух как бы навеки сросшихся молодых людей, как некий забавный курьез, раздавались на конференциях и симпозиумах, посвященных проблеме любви. Бюро Сексуального Комфорта установило постоянное наблюдение над уникальной парой, надеясь извлечь из этого случая что-либо полезное для науки о любви. Но нет, ничего вразумительного от любовников специалисты не добились. На все вопросы они отвечали одно — что очень-очень любят друг друга и всегда-всегда будут вместе.

И это были не пустые слова! Прошел год, а Помпа и Бьюти продолжали жить вместе. Банан они, разумеется, покинули и поселились в Весельчаке, в огромном доме Помпы, где имелось множество комнат, бассейн, игротека, вычислительный центр, видеотека и все прочее, что положено иметь суперу. В этом замечательном доме влюбленные завели специальную комнату Милых Шалостей. Образованный Помпа вспомнил, что в эпоху Тьмы существовали такие учреждения — музеи, где хранились разные памятные вещицы. В комнате Милых Шалостей пол они застелили шкурами экзотических зверей, а стены увешали цветными стереофотографиями, изображавшими различные эпизоды из своих любовных развлечений. Здесь они проводили лучшие минуты своей жизни.

Трудно сказать, сколько продолжалось бы счастье влюбленной пары, если бы они действительно все вре мя жили вместе. Но наступил момент, когда Помпа и Бьюти вынуждены были на некоторое время расстаться…

Акула Бесстрашный, трехсотлетний старик с перебитым носом и бессчетно ломанными ребрами, суперприм в отставке и персональный водила Помпы, после очередного блистательного боя сказал своему воспитаннику:

— Пора тебе подумать о большом деле, малыш. Думаю, ты вполне подготовлен для того, чтобы претендовать на супер-прима.

И, похлопав Помпу по плечу корявой от шрамов ладонью, заключил:

— Готовься к полету в Пасть Дракона.

Помпа растерялся от неожиданного и приятного сообщения.

— Я? В Пасть Дракона?

— Ты, ты, — добродушно усмехнулся старый боец.

— А Бьюти? Ее мы возьмем с собой? Она без меня…

— Нет! Только без баб! — жестко перебил его водила. — Это мужское дело. Подождет год, не состарится.

Акула с тайным неодобрением относился к увлечению ученика, считая, что Бьюти мешает ему в работе, а успехи, на которые она его вдохновляла, целиком относил на свой счет.

Прощание влюбленных на космодроме было очень трогательным и составило лучшие кадры сериала «Помпа и Бьюти». Широкоплечий, златокудрый Помпа в элегантном черном скафандре с алыми лампасами прекрасно смотрелся на фоне серебристой громады звездолета. Он прижимал к своей могучей груди изумрудную головку возлюбленной и гладил ее нежное расписное тело, прикрытое по случаю прохладной погоды меховой накидкой из горностаевых шкурок. В глазах у Помпы стояли слезы. А Бьюти — так та ревела в три ручья.

— Ах, Помпа, я так люблю тебя! — всхлипывала она. — Не улетай, Помпа!

Увы, увы… отменить принятое решение было никак невозможно. Межзвездный лайнер обрушил в шахту ураган огня и с адским ревом пошел вверх, унося с собой Помпу, чтобы доставить его в знаменитое созвездие Пасть Дракона, где супер и гиперчеловеки всех планет зарабатывали себе вселенскую славу. Нет, без Пасти Дракона Помпа никак не мог обойтись, так что расставание было неизбежным. Какой же ты супер, если не побывал в Пасти Дракона и не заработал хотя бы один Драконовый Пояс, а с ним и почетную приставку «прим» к своему званию?

В конце концов Бьюти поняла это, успокоилась и стала терпеливо ждать возвращения Помпы. Улетая, он просил ее в точности сохранить свою внешность и чтоб ни черточки не изменилось, потому что другой он ее видеть не желает. И Бьюти выполнила эту просьбу. Изумляя женщин своей самоотверженностью, она отказывалась от соблазнов быстротекущей моды, все время оставаясь такой, какой ее полюбил Помпа, — изум-рудноволосой, с разными глазами и апельсиновой кожей, покрытой художественной росписью. И вот парадокс — неподчинение диктату могущественной Моды не только не отразилось на популярности Бьюти, не сделало ее старомодной, но, напротив, подчеркнуло оригинальность и самостоятельность ее личности.

За ней опять ходили толпы восторженных поклонников, но уже никто не осмеливался делать ей предложения, а тем более предпринимать какие-либо конкретные действия.

Понимали, что толку не будет.

А Бьюти все ждала и ждала своего героя, предаваясь светлой грусти. И в конце концов дождалась его…

Здесь будет, пожалуй, уместно сделать небольшую мысленную остановку, чтобы настроиться на некий весьма неожиданный поворот в нашем повествовании. Бьюти дождалась возлюбленного и встретилась с ним, но при каких обстоятельствах! Вот краткое описание этой, не скроем, печальной встречи, показывающее, какие коварные сюрпризы жизнь иногда преподносит людям.

Однажды утром после завтрака, когда Бьюти сидела в гостиной, просматривая свежий номер журнала-кино, вошел слуга и доложил:

— Госпожа, приехала машина от каманны Главного Сторожилы. Он хочет с вами увидеться.

Бьюти, побледнев, захлопнула журнал, так что голос диктора оборвался на полуслове.

— Главный Сторожила хочет меня увидеть? — сказала она с тревогой. — Что случилось, Бимс! Я, кажется, не совершила никакого преступления.

— Каманна велел передать, чтобы вы не волновались, — успокоил ее робот. — Он сказал, что дело сугубо житейское,

— Странно, очень странно, — сказала Бьюти, вставая.

Через полчаса недоумевающая Бьюти уже входила в здание местного филиала БЗИГ. Какие еще такие житейские дела могут связывать ее с начальником фиолетовых?

Главный Сторожила принял ее в своем кабинете и был предельно любезен.

— Будьте добры, госпожа Бьюти, — сказал он, подключая к своему голосу мягкие, располагающие к откровенности обертоны. — Ответьте мне на такой вопрос; вы очень хотите увидеть Помпу?

— Он прилетает, да? — вспыхнула радостью Бьюти.

— Уже прилетел, — сказал Главный Сторожила. Помолчал немного и добавил: — Несколько дней назад.

— Как? — воскликнула пораженная Бьюти. — Почему же он не пришел ко мне? Почему я узнаю об этом от вас?

На глазах у нее выступили слезы обиды.

— Потому что это тайна, госпожа Бьюти, — спокойно сказал Главный Сторожила. — Тайна, о которой никто не должен знать. Помпу обрызгал ядовитой слюной Дракон, и теперь он находится под наблюдением врачей в космическом изоляторе.

Новость ошеломила и потрясла Бьюти.

— Он… жив? — пролепетала она, едва не теряя сознание.

— Жив и здоров, только… — Сторожила сделал паузу, внимательно глядя на Бьюти.

— Тогда скорее везите меня к нему! — сказала Бьюти, поднимаясь.

— Только он… несколько изменился внешне, — закончил Главный Сторожила.

— Ах, пустяки! Пусть изменился. Какое это имеет значение?

Бьюти не обратила внимания на последние слова робота, а тот не стал их расшифровывать, очевидно полагая, что лучше один раз увидеть, чем десять раз услышать. И Бьюти увидела…

Сначала они летели на космической ракете, потом, спускались на лифте в какую-то шахту, шли по ярко освещенному, похожему на трубу коридору и остановились перед дверью.

— Он здесь, — сказал Главный Сторожила, пропуская Бьюти вперед. Сердце у нее прыгало, как птичка в «клетке. Она толкнула дверь и вошла.

В большой, обставленной под гостиную комнате с коврами, мебелью и камином на диване сидел крупный широкоплечий человек в домашнем халате и смотрел в окно, за которым виднелся искусно выполненный городской пейзаж.

Бьюти в недоумении остановилась. Перед ней сидел трехсотлетний старик — с впалыми щеками, сухой дряблой кожей и почти лысый. Бьюти растерялась, не зная, что и подумать. В этот момент старик медленно повернул голову, и на темном лице его блеснули синие, как утреннее море, глаза. Глаза Помпы!

— Бью-юти! — выдохнул он, поднимаясь и протягивая к ней руки. Его сухие, выцветшие губы раздвинулись в счастливой улыбке, обнажая краешки выщербленных редких зубов.

— Ты узнаешь меня, Бьюти?

Бьюти стояла как каменная, не в силах ни двигаться, ни говорить.

— Ну иди же, иди ко мне! — старческим надтреснутым голосом говорил Помпа, медленно к ней приближаясь.

— Идите, госпожа, — услышала она за спиной негромкий приказ Главного Сторожилы.

И Бьюти шагнула и послушно, как роботесса, обняла того, кто когда-то был Помпой Великолепным.

Потом они сидели рядом на диване, покрытом тигровой шкурой. Помпа терся старческой дряблой щекой о ее щеку и бормотал, гладя ее волосы:

— Бьюти… Бьюти, как ты прекрасна! Я думал о тебе каждую минуту. Ты все еще любишь меня, Бьюти?

И Бьюти нашла в себе силы сказать «да» и не отстраниться, когда он стал целовать ее шею, грудь, руки своими сухими сморщенными губами. Она только старалась не смотреть ему в лицо и косила глазами на окно, за которым раскинулся почти настоящий город- с домами, деревьями, бегущими по улицам автомобилями и синим небом с белыми облаками.

— Я здоров, Бьюти, как мужчина я совсем здоров, — бормотал Помпа. — Я еще могу, могу… Только вот внешность. Это от слюны… какие-то там вирусы. Но ты не бойся, я не опасен. Врачи убили вирусы, а теперь лечат меня. И тогда я снова стану молодым и красивым. Ведь стану, правда?

В главах у него блестели слезы.

— Станешь, — обронила Бьюти, заставляя себя улыбнуться. Ей было очень трудно сделать это, потому что она вспомнила, как Главный Сторожила сказал ей в ракете: «Имейте в виду, что действие слюны необратимо, но он не должен об этом знать».

…Бьюти вернулась на Астру потрясенная увиденным. Несколько дней она пролежала в кровати, и робот-врач, присланный Главным Сторожилой, приводил ее в чувство. В один из дней, когда Бьюти почти уже поправилась, Главный Сторожила сам явился к ней с тем, чтобы сообщить некоторые сведения, касающиеся Помпы. Нужно принимать истину такой, какая она есть, сказал он. Вылечить Помпу, к сожалению, не удастся, потому что изменения в тканях его тела произошли на молекулярном уровне. Нельзя ему также и вернуться на Астру, так как «это вызовет отрицательные общественные последствия и может скомпрометировать сам институт суперов». Но у госпожи Бьюти не Должно быть оснований для слишком долгих огорчений. Специалисты-сексологи постараются подыскать для нее другого мужчину, который успешно заменит ей Помпу, и она снова станет счастливой. А пока ей следует внутренне подготовиться и постараться забыть Помпу.

После этого разговора Бьюти стал регулярно посещать робот-сексолог. Он проводил с ней беседы и устраивал тесты, внушая, что ничего особенного не произошло и что у нее все впереди. И Бьюти слушала его и отвечала на вопросы, а сама думала о Помпе и, когда робот уходил, шла в комнату Милых Шалостей. Здесь она сидела в кресле и подолгу рассматривала фотографии, развешанные на стенах. Странное чувство испытывала она в эти минуты. Помпа был жив, он находился в космическом боксе, отрезанный от всего мира. Но то был уже не настоящий Помпа. Настоящий находился здесь, на этих фотографиях, — белокурый синеглазый красавец со смуглой атласной кожей и белыми ровными зубами. Увы, его нельзя было обнять и поцеловать, им можно было только любоваться. А того, который находился в космическом боксе, она… нет, не смогла бы больше поцеловать. Получалось, что Помпа есть и в то же время как бы и не существует.

Через несколько дней к ней снова приехал Главный Сторожила.

— Сообщаю вам, как заинтересованному лицу, секретную информацию, госпожа Бьюти, — доверительным тоном сказал он. — Ввиду невозможности возвращения господина Помпы Великолепного на Астру, его отправляют в закрытый спецоазис элитарного типа, где ему будут созданы все условия для благополучной жизни. Там он найдет общество из себе подобных и не будет испытывать чувства одиночества. А на Астре будет объявлено, что он погиб в битве с Драконом. Разумеется, обо всем этом нужно молчать во избежание неприятных последствий.

Бьюти только слабо кивнула в ответ на сообщение Главного Сторожилы.

В тот же день, услышав официальное сообщение о гибели Помпы, к ней примчался режиссер-оператор Урви Глаз. Он выразил Бьюти глубокое соболезнование по поводу безвременного ухода любимого человека и спросил у нее разрешения сделать несколько кадров для заключительной части своего сериала… Бьюти не стала возражать.

Итак, наша героиня осталась одна. Она по-прежнему жила в великолепном доме Помпы, к ней регулярно ходил робот-сексолог. Он старался изо всех сил, произнося перед Бьюти убедительные проповеди, отвлекая ее внимание от печальной истории с Помпой.

Но нет, старания его не увенчались успехом. Если уж до знакомства с Помпой по странному свойству своей природы Бьюти не проявляла интереса к мужскому полу, то теперь, после всего, что было, она не могла даже смотреть на других мужчин. Часами просиживала она в комнате Милых Шалостей, вспоминала, грустила, и ничто не нарушало в эти минуты ее траурного одиночества, если не считать негромких редких реплик, прилетавших из отверстия в стене: «Будьте добры, госпожа Бьюти, поверните головку чуть вправо». Бьюти механически поворачивала голову и слышала в ответ: «Вот так! Благодарю вас». И снова продолжала грустить.

Так бы и закончилась наша история этой печальной картиной, если бы Бьюти и в самом деле была одна. Но она жила в обществе, которое, как оказалось, очень взволновала ее судьба. И общество сказало свое слово!

Последняя часть урвиглазовского сериала, вышедшая под мрачным названием «Потерян навеки», потрясла сентиментальную часть зрителей, успевших полюбить обаятельную пару. На имя автора сериала посыпались письма с требованиями продолжить фильм и чтобы обязательно был счастливый конец. Без счастливого конца, писали расстроенные зрители, остается тяжелое впечатление и вся блестящая кинематографическая работа превращается в злую насмешку.

Письма задели профессиональное самолюбие режиссера-оператора. Не представляя, что можно сделать в подобной ситуации, он обратился в Бюро Сексуального Комфорта с просьбой принять экстренные меры в отношении Бьюти, может быть, направить к ней группу специалистов, чтобы они подобрали для нее нового мужчину, потому как зрители волнуются и требуют, а это, как известно, чревато…

Бюро откликнулось на это заявление и действительно направило к Бьюти комиссию сексологов, медиков и психологов, состоявшую из специалистов экстра-класса. Комиссия работала с Бьюти несколько дней, но толку опять же не добилась. Бьюти напрочь отвергала все кандидатуры, проигранные на дисплее.

В пространной объяснительной записке на имя Главсекса Бюро комиссия констатировала, что случай аномальный и никакого другого мужчину, кроме Помпы, Бьюти любить не может. О чем Главсекс и сообщил Урви Глазу в официальном ответе на его заявление.

Такой итог никак не мог удовлетворить энергичного кинематографиста, у которого, что называется, «горел» гениальный сериал. Беседуя с Главсексом на очередной встрече, он перешел на повышенные тона и стал пугать его скандалом с печальными последствиями для Бюро. Помпа и Бьюти, доказывал он, являют собой действительно аномальный случай, когда любовники подходят друг к другу, как половинки разбитого блюда. Подобные случаи являлись излюбленной темой для писателей-трагиков эпохи Тьмы. Известно также, чем они кончались. Если один из членов пары погибал, то другая накладывала на себя руки. Так неужели Бюро допустит подобный казус и тем навеки скомпрометирует себя в глазах заказчиков?

Так доказывал и убеждал Главсекса режиссер-оператор Урви Глаз. И убедил!

Вскоре после этого разговора БСК совместно с БЗИГ организовало спецзаседальню, посвященную проблеме «Помпа — Бьюти». Поскольку заседальня была закрытой и представители средств массовой информации туда не допускались, то содержание ученых бесед осталось неизвестным, но это и не имеет значения, потому как главное — результат. А результат таков, что после продолжительных дебатов и согласований с финансовыми органами заседальня приняла решение, вполне отвечавшее уровню астрианской науки, хотя и дорогостоящее. Чрезвычайно оригинальное решение…

Дальнейшие события разворачивались следующим образом. Вскоре после заседальни к Бьюти пришли два сотрудника БЗИГ.

— Госпожа Бьюти, — сказал один из них. — Хотели бы вы снова увидеть своего возлюбленного Помпу Великолепного каким он был раньше, то есть красивым и здоровым?

— Вы, должно быть, шутите, — печально отвечала на это Бьюти, потерявшая уже всякую надежду на обретение счастья.

— Да будет вам известно, госпожа, если вы этого не знаете, что роботы никогда не шутят, — возразил второй посыльный. — Мы полностью отвечаем за все свои слова.

Лицо Бьюти осветила улыбка радости.

— Его вылечили, да? — сказала она, оживая. Роботы переглянулись и некоторое время молчали.

Между ними произошел неслышный для человеческого уха разговор, который с языка радиосигналов можно было бы перевести приблизительно так.

— Имеем ли мы право говорить ей правду? — сказал первый робот.

— Полагаю, нет, — отвечал второй.

— Но лгать мы тоже не можем.

— Думаю, мы не солжем, если скажем, что его вылечили, потому что в известном смысле это так и будет.

— Да, его вылечили, и через некоторое время он снова начнет выступать, — сказал вслух первый робот. — Если вы хотите увидеть господина Помпу, то следуйте за нами.

Бьюти усадили в фиолетовый лимузин и привезли в большое белое здание, похожее на больницу. «Ну конечно, он в больнице, как я могла сомневаться!» — радостно подумала Бьюти, входя вместе с роботами в вестибюль, и это была последняя мысль, которая пришла ей в голову. Неожиданно в нос ей ударил резкий запах, Бьюти вскрикнула и… потеряла сознание.

Подошел робот-санитар, катя медицинский столик на колесиках.

— В морозильную камеру, — приказал ему сотрудник, пряча в карман флакон с эфиром, а второй уложил на столик обмякшее тело Бьюти.

— Будет исполнено, каманна, — сказал санитар, кивая.

— Какой кадр! Какой поворот тэмы! — вскрикивал счастливый режиссер-оператор Урви Глаз, снимавший эту сцену. Он обогнал санитара и, пятясь, стал ловить в объектив камеры едущую по коридору тележку, на которой лежало неподвижное тело Бьюти.

…Сон был крепким, без сновидений, а пробуждение ошеломляюще чудесным. Бьюти открыла глаза и увидела, что сидит в шезлонге на знакомом бульваре. По обе стороны от нее стояли роботы в фиолетовом — те самые, что везли ее на свидание с Помпой.

— Как вы себя чувствуете, госпожа? — спросил, наклоняясь, робот справа.

— Хорошо, — сказала Бьюти, протирая слипшиеся от сна глаза. — Что со мной было?

— Ничего страшного, — сказал робот слева. — Вы немного отдохнули. Не угодно ли взглянуть вот сюда.

Он указал рукой на большую красочную афишу, висевшую напротив, на стволе пальмы.

Бьюти отняла руки от лица и тихонько ахнула. С афиши на нее смотрело смеющееся мужское лицо в кожаном боксерском шлеме, окруженное свирепыми обезьяньими мордами. Над портретом шла размашистая надпись, гласившая: «Помпа Великолепный снова с нами! Первый бой после долгого перерыва! Спешите, спешите…»

Замирая от волнения, Бьюти встала, подошла к афише и коснулась ее рукой, желая убедиться, что это явь, а не сон. В кустах неподалеку блеснуло стекло объектива, и оттуда донесся знакомый голос, голос этого мира.

— Прошу вас, Бьюти, коснитесь еще раз его лица. Вот так! Отлично!

…Это был самый удивительный, самый счастливый день в ее жизни. Быоти привезли в цирк, уже битком набитый людьми, и усадили в первый ряд на заранее отведенное место.

И началось захватывающее представление!

Прозвучал электрический гонг. По решетчатому тоннелю пробежала стая громадных черных горилл и рассыпалась по арене, трубя и бия себя в грудь волосатыми кулаками. Тут же сверху из-под самого купола с победным кличем на крышу клетки спрыгнул высокий блондин в форме супера, перехваченный в талии рубчатым Драконовым Поясом. Он махнул рукой, приветствуя толпу ослепительной улыбкой, и через люк нырнул в клетку.

А потом были полтора часа напряженного, волнующего зрелища. Помпа (это был, конечно, он) продемонстрировал блистательное мастерство, доказав, что не зря носит Драконовый Пояс. Он зигзагами перемещался по арене, перебегал по потолку, смеялся, дразнил зверей и поражал их меткими ударами кулаков и ног.

Бьюти сидела как во сне, веря и не веря глазам своим…

И настал миг, которого она так долго ждала! Сразив последнюю гориллу, Помпа под гром и овации зала вышел из клетки. Вышел, чтобы тут же остановиться и застыть на месте. Он увидел Бьюти — улыбающуюся, растерянную, радостную, которая поднималась ему навстречу. И сразу стих зал. Тысячи взглядов сфокусировались на героях знаменитого сериала. На глазах у восхищенной аудитории после долгого перерыва разыгрывалась новая его часть.

Любовники соединились и стали одной плотью.

— Ах, Помпа, это ты! — плача от счастья, проговорила Бьюти. И услышала в ответ:

— А ты и есть Бьюти Нью? Я тебя сразу узнал.

Чуть позже Бьюти все узнала, когда посмотрела предыдущую часть урвиглазовского сериала, снятую, пока она спала. Как единодушно отзывались о ней специалисты-киноведы, это был гимн астрианской науке, сумевшей сотворить для Бьюти второго Помпу.

Тридцать высококвалифицированных специалистов, отложив все прочие темы, занимались этой сложнейшей проблемой. Была поставлена невиданная задача — в течение трех лет с помощью новейших ускоренных методов вырастить, воспитать и обучить профессиональному мастерству нового Помпу, который бы ничем, ни единым штрихом не отличался от первого. И эта задача была блестяще решена. Роботы зачинатели добыли набор хромосом, слетав на космическую станцию к подлиннику, роботы-акушеры вырастили младенца в родильном агрегате, роботы-няньки быстро превратили его в юношу, роботы-педагоги сообщили ему все знания, необходимые суперу, роботы-сексологи подогрели в нем наследственную страсть к татуированной зеленоволосой женщине, а в заключение старый водила Акула Бесстрашный научил его драться с гориллами. Так вновь появился на свет Помпа Великолепный — сильный, красивый, обаятельный, каким был до полета в Пасть Дракона.

…И снова, как прежде, любовники наслаждались друг другом в комнате Милых Шалостей.

— Единственная, неповторимая, необыкновенная, — бормотал Помпа, покрывая поцелуями шелковистое расписное тело своей возлюбленной.

— Необыкновенный, неповторимый, единственный, — отвечала ему Бьюти, млея от наслаждения.

И шуршала камера за стеной, и светились счастьем глаза влюбленных, и все было как прежде…

* * *

А вот и финал нашей истории. Странный, необычный финал — трагический и в то же время счастливый, как и желали того зрители. Такой финал был бы совершенно невозможен в эпоху Тьмы, когда не было еще умных роботов, досконально знающих, как устроен человек и что ему надо.

Видно, сама богиня Судьбы, в которую верили древние, охотилась за счастливой парой. Хотите верьте, хотите нет, но произошло невероятное. Через год Бьюти погибла.

Да, да, наша очаровательная, милая героиня погибла, чему не следует слишком удивляться. Могущественная астрианская наука дала людям здоровье, устранила из жизни эпидемии и болезни, смерть от злого умысла. Она построила жизнь на строго разумных, рациональных началах. Но увы, даже она не смогла ист-требить иррациональный хвостик человеческого бытия — случай. Крайне редко, но с людьми происходили несчастные случаи со смертельным исходом. Бьюти стала жертвой такого случая — ужасно нелепого, как и все несчастные случаи. Она утонула в собственном бассейне. Вылезала из воды, поскользнулась на ступеньке, ударилась головой о твердый край и, потеряв сознание, упала назад в воду. Помпа в этот момент был на тренировке, а робот Бимс отлучился по делам. Спасти Бьюти было некому, и она захлебнулась…

Нетрудно догадаться, что произошло дальше. Умудренные первым опытом, роботы не дали Помпе слишком долго оплакивать свою возлюбленную и отправили его в морозильную камеру. А спустя три года молодые люди встретились снова. Миллионы зрителей, увлеченные невиданной любовной эпопеей, снова увидели их на экранах своих телевизоров — красивых, здоровых и счастливых, как много лет назад, когда они познакомились впервые…

— Ах, Бьюти, я больше никогда не оставлю тебя одну, — говорил Помпа, прижимая к груди возлюбленную.

— А я никогда не отпущу тебя в Пасть Дракона, — отвечала Бьюти.

Это было такое сильное и трогательное зрелище, что зрители плакали навзрыд, и даже старый супер Акула Бесстрашный не мог сдержаться и уронил скупую мужскую слезу.

А режиссер-оператор Урви Глаз получил за свой сериал высшую награду астрианских кинематографистов — бубен из кожи уникального африканского птеродактиля.

 

О планете Астре и ее обитателях

(авторский комментарий к рассказам, который мог бы стать предисловием)

Описанные выше события, как догадался читатель, произошли на одной весьма похожей на Землю планете нашей необозримой и прекрасной Вселенной. В полном соответствии с законами мироздания жизнь в той галактике вылилась в белковые формы, в том числе и гуманоидные, а на Астре — почти в точности скопировала земную. Повторилось многое — животный мир, география, расы, языки, отчасти даже социальная эволюция, чему не следует слишком удивляться. Существует же такое понятие, как игра природы, а в играх случаются иногда удивительные совпадения комбинаций. При всем при том абсолютного совпадения, конечно же, быть не может, и это-то самое для нас интересное. Из эпохи, подобной нашей античной, астриане сразу перешли в технологическую фазу, отвергнув при этом всех своих богов. Человеку свойственно стремиться к удовольствиям и избегать страданий, рассудили тамошние мудрецы, а так как удовольствий для всех всегда не хватало, то люди враждовали друг с другом. Кроме того, рассудили мудрецы, люди склонны обольщаться всякого рода идеалами, ссориться из-за них и даже проливать кровь. Отсюда следует, заключили далее мудрецы, что необходимо признать идейную борьбу порочной в принципе, уничтожить все идеалы и создать с помощью научного знания всепланетную цивилизацию Большого Удовольствия, когда каждый получит все, что пожелает Это и было сделано с помощью Великой Всемирной Революции и последующей настойчивой обработки массового сознания.

Прошли века, сменилось много поколений, и люди полностью забыли свое прошлое, словно его никогда и не существовало. Астра вошла в космическое сообщество цивилизаций, наладив связь с другими планетами галактики. Так и образовалась цветущая, хотя и не лишенная противоречий цивилизация Большого Удовольствия. А мы, увидев, что из этого вышло, можем продолжить знакомство с астрианами, чтобы извлечь для себя уроки из их опыта. Итак, еще две истории…

 

Препарат Курнаки

А эта история о том, какое интересное открытие сделал один из жителей мегаполиса Свистуна и что из этого вышло.

Однажды утром к руководителю местного отделения БЗИГ, именуемому иначе Главным Сторожилой, явился рыжеватый молодой человек с беспокойными зелеными глазами.

— Лаки Курнаки, стажер элитарного клуба «Свободная Личность», — отрекомендовался он. — Пришел с жалобой на метра-прим нашего клуба Зигу Бинома.

— Я вас слушаю, господин, — учтиво отвечал Главный Сторожила — высокий широкоплечий робот, сидевший за столом.

— Я изобрел замечательный препарат, а Зига не дает мне работать над ним.

— Что же это за препарат? — поинтересовался Главный Сторожила.

— А вот сейчас увидите.

С этими словами молодой человек проворно расстегнул брюки и спустил их ниже колен, одновременно выдернув поясной ремень.

— Будьте добры, каманна, — сказал он без тени юмора, — возьмите этот ремень и отстегайте меня как следует по заднице.

Будь на месте Главного Сторожилы обыкновенный человек, он скорее всего рассмеялся бы в ответ на такое предложение. Но начальник городской стражи был роботом и поэтому отреагировал совершенно адекватно ситуации.

— Это исключено, господин, — сказал он спокойно. — Нанесение побоев какому бы то ни было лицу по какому бы то ни было поводу является преступлением.

— Но ведь я же сам прошу!

— Не имеет значения. Закон есть закон.

— Жаль! — вздохнул Курнаки. — Опыт получится не такой чистый. Ну все равно — вы-то меня поймете!

Он намотал ремень на руку и, размахнувшись, с сочным звуком перепоясал им себя по заду. Лицо его при этом расплылось в блаженной улыбке. «Ах, как хорошо!» — услышал Главный Сторожила томный возглас. Еще удар… «Ах, как приятно!»

Курнаки принялся лупцевать себя по обнаженным телесам, извиваясь, как уж, и вскрикивая: «Ах, какое наслаждение! Ах, как приятно!»

— Достаточно, господин, я вас понял, — прервал самобичевание Главный Сторожила. — Вы хотите показать своим опытом, что удары доставляют вам наслаждение, а не боль, как должно быть.

— И еще какое! Жаль, что вы не можете чувствовать, а то я угостил бы вас своей пилюлькой, и вы бы сами убедились.

Курнаки натянул штаны и рассказал свою историю…

История была о том, как молодой выпускник спецхоминкубария с элитарным уклоном попал в экспери-ментариум знаменитого метра Зиги Бинома и пережил жестокое разочарование, не найдя применения своим талантам. Зига все время разъезжает по говорильням и заседальням, хвалится своим обезьяночеловеком, а на стажеров ему начихать. Такое положение дел никак не устраивало Курнаки, он стал потихоньку от шефа экспериментировать сам и таким образом изобрел препарат, обладающий уникальным свойством превращать боль в наслаждение. Достаточно проглотить вот такую желтую пилюльку, и происходит чудо — болевые ощущения воспринимаются как приятные. У препарата огромные перспективы, его надо совершенствовать, налаживать массовое производство, но изобретатель успел сделать только опытную партию, после чего дело заглохло. Известный клубный интриган и доносчик Рабик Тушка, стажер того же экспериментариума, доложил шефу о работах. Зига страшно рассердился на Курнаки и отобрал у него робота-исследователя, заявив, что никому не позволит своевольничать в его экспериментариуме.

— Почему же вы не поставили шефа в известность о своих работах? — поинтересовался Главный Сторожила.

— Еще чего! — хмыкнул Курнаки. — Тогда бы он захапал себе мое изобретение.

Главный Сторожила узнал далее, что в одном из солиднейших элитарных учреждений Свистуна, клубе СВОЛИЧ, уже давно сложилась скверная, нетворческая атмосфера. Именитые своличи, боясь конкуренции, притесняют талантливую молодежь, воруют у нее идеи, стажерам годами не присваивают элитарных званий, даже четвертьметра получить — событие. Фактически дело обстоит так, что метры, подобные Зиге, страшно сказать — попирают Принцип Большого Удовольствия! Сами получают удовольствие, а другим не дают…

— Все ясно, господин, можете не продолжать, — сказал тут Главный Сторожила, искушенный в клубных делах. — Идите домой и ждите. Завтра за вами приедут.

— Правда? — просиял Курнаки.

— Разумеется, правда, господин, — с достоинством отвечал Главный Сторожила. — Разве вам приходилось когда-нибудь слышать, чтобы робот сказал неправду?

Лаки было известно от других, что БЗИГ четко и оперативно реагирует на жалобы, но, чтобы все сладилось так быстро, он все же не ожидал. Обрадованный, он помчался в клуб поделиться новостью с приятелем Хари Патиссоном. Два дня назад он сказал ему по секрету, что намерен жаловаться на Зигу. Хари, бывший чемпион Астры по перетягиванию каната, малый добродушный, но трусливый, испугался и стал отговаривать Лаки от опасного шага. Чуть было не отговорил!

Высоко подняв голову, ни на кого не глядя, Лаки шагал по улице клубного городка, а прохожие смотрели на него и удивлялись: чего это Лаки такой гордый?

Хари он застал в стажерской за странным занятием. Широкоплечий, смуглый детина с кирпичным лбом примерял перед зеркалом короткую изумрудного цвета тогу четвертьметра, а вокруг него ходил робот-портной.

Лаки остановился с разинутым ртом. Такое зрелище и во сне не могло бы ему присниться.

— Привет, Хари, — сказал он замороженным голосом. — Ты чего это делаешь?

— Привет, Лаки, — густым басом отвечал бывший канатчик, выставляя вперед квадратное плечо и любуясь собой в зеркало. — Разве ты не знаешь, что меня произвели в четвертьметры?

Лаки чуть не упал от такого сообщения.

— Какую чепуху ты говоришь! — рассердился он. — Как это тебя могли произвести в четвертьметры?

— И Рабика Тушку произвели. — Хари продолжал разглядывать себя в зеркало. — Вчера вечером собрали внеочередной совет и произвели.

— Этого не может быть, — пролепетал Лаки. — Внеочередные советы собираются в исключительных случаях, только когда принимают особо достойных.

Хари отлепился наконец от зеркала и, сняв тогу, отдал ее роботу.

— А мы и есть достойные. Зига так и сказал на совете, что, мол, выдвигает самых достойных.

Лаки стоял как громом пораженный. Он кое-что сообразил.

— Ты говорил кому-нибудь, что я собираюсь жаловаться в БЗИГ? — сказал он, мертвея.

— Да вроде нет, — прогудел Хари, не глядя приятелю в глаза.

— Врешь!

— Ну… Рабику говорил, — Хари опасливо отодвинулся, потому что ему показалось, что Лаки сейчас бросится на него.

— Дур-рак! — прошипел Лаки. — Как ты смел!

Хари обиженно захлопал глазами.

— А чего тут такого? Рабик свой малый.

— Скотина! Подонок!

Лаки, пожалуй, и бросился бы на Хари, но между ними встал робот.

— Будьте благоразумны, господин, — сказал он, защищая клиента, — иначе мне придется сообщить о вас в БЗИГ.

Угроза подействовала. Портить свою репутацию в глазах Главного Сторожилы Лаки сейчас никак не мог.

— Идиот! — выругался он на прощание, плюнул в пол и вышел.

Ослепнув от черной зависти, Лаки мчался по улице к выходу. Если бы только он мог знать, во что обернется его легкомысленно брошенное слово! Хари — идиот! Рабик — гнусный доносчик! Зига — наглый негодяй! Это надо же придумать такую месть — произвести Хари в четвертьметры! Теперь ему спецвиллу дадут, — пропуск в «Инопланетные деликатесы». Еще, пожалуй, экспериментариум потребует!

…Лаки затормозил на полном ходу и перешел на другую сторону улицы. Он увидел впереди обоих своих врагов. Осанистый, стареющий Зига, облаченный в пурпурную мантию члена совета Мудрил, беседовал с Ра-биком, уже успевшим вырядиться в зеленую тогу. Узкоплечий, широкозадый, почтительно согнувшийся перед метром, он казался сейчас особенно отвратительным. Лаки хотел было проскочить мимо беседующих, но зоркий Рабик заметил его и шепнул что-то на ухо шефу. Зига величественно повернул голову и поманил Лаки пальцем. Пришлось подойти.

— Стажер Курна-аки, — прогундосил он, растягивая по привычке слова. — Это пра-авда, что вы ходили жаловаться в БЗИГ?

«Как будто не знаешь!» — зло подумал Лаки, а вслух сказал:

— Ходил.

— И каковы же результаты вашего визита?

Терять было нечего, и Лаки сказал, дерзко глядя в бесцветные, полуприкрытые веками глаза метра:

— Результаты такие, что завтра приедет Главный, Сторожила и будет сам заниматься этим делом.

— Какой позор! — огорченно прошептал Рабик, кривя пухлый розовый рот под черными усиками.

— А ты бы помолчал, умник! — огрызнулся на него Лаки.

— Это действительно позор, Курна-аки, — брезгливо сморщился Зига. — Вы бросаете тень на добрую репутацию нашего клуба.

Такого бессовестного лицемерия Лаки стерпеть не смог. Нервы у него не выдержали, и душившая его ярость вырвалась наружу.

— А притеснять талантливых людей — это не позор для клуба? — заорал он, срываясь с тормозов. — А раздавать звания всяким тупицам и доносчикам тоже не позор? Вы теперь вот эту… крысу (он кивнул на Ра-бика) в совет Мудрил введите. Он тогда всех передушит, кто хоть чего-нибудь стоит!

Вот это была Сцена! На Лаки с восхищением смотрели стажеры из окон соседнего экспериментариума. Лицо Зиги покрылось красными пятнами. От возмущения он потерял дар речи и только разевал тонкогубый рот, как рыба, силясь что-то сказать. А Рабик, тот весь съежился и злобно сверлил Лаки оливково-черными глазками. Не дожидаясь, когда Зига заговорит, Лаки повернулся и с гордо поднятой головой зашагал по улице. Ему сразу стало легче, даже чувство зависти притупилось…

* * *

Так с великолепного скандала началась знаменитая история стажера Курнаки, получившая впоследствии широкую огласку.

Весь этот день он просидел у себя дома, разыгрывая на дисплее различные сценарии предстоящего разбирательства, а на следующий день после обеда за ним приехал громадный фиолетовый лимузин с усилителем-вертушкой на крыше.

…Лаки крепко волновался, сидя на заднем сиденье мчавшейся по улице машины. Шансы были как будто на его стороне, и к разбирательству он подготовился основательно, но он вывел из себя Зигу, а это осложняло дело. По обеим сторонам от него чинно восседали два робота-исполнителя с острыми лисьими ушами, оба в цилиндрах. Впереди рядом с шофером громоздилась высокая фигура Главного Сторожилы. Все четыре робота хранили приличествующее случаю молчание, зато усилитель на крыше надрывался изо всех сил, оглашая окрестности звуками жизнерадостного марша. Так, под веселую музыку, подкатили к городку и, сбавив ход, въехали через центральные ворота мимо застывшего навытяжку робота-привратника с выпученными глазами.

У экспериментариума Зиги Бинома стояла большая толпа, но самого хозяина видно не было.

— Где господин метр-прим Зига Бином? — спросил Главный Сторожила, вылезая из машины.

— В Опытальне, с учениками занимается, — ответили ему.

— Пойдемте, я провожу, — сказал Лаки, обеспокоенный отсутствием метра. Это был недобрый знак, свидетельствующий о том, что Зига что-то затеял.

Зигу они нашли во дворе Опытальни возле клетки с обезьяночеловеком. Он действительно читал, как ни в чем не бывало, лекцию группе учеников. Лаки сразу увидел среди собравшихся гиганта Хари и заморыша Рабика в новеньких тогах. Никто не обратил на подошедших ни малейшего внимания, только Рабик стрельнул в их сторону глазами и снова уставился на шефа. Лаки не на шутку встревожился. Такое начало не было предусмотрено ни одним из его сценариев.

— Господин метр! — возгласил Главный Сторожила, останавливаясь за спиной Зиги. — Извольте прервать вашу лекцию.

Тут только Зига повернулся и сделал удивленное лицо:

— Вы ко мне-е?

— К вам, — подтвердил Главный Сторожила. — Вчера вечером вы должны были получить от нас официальное предуведомление о предстоящем сегодня разбирательстве по жалобе стажера Курнаки.

Зига сморщил узкий лоб, как бы пытаясь понять, о чем толкует представитель власти, и в следующую секунду закивал головой, соглашаясь.

— Ну да, конечно… Слуга действительно передал мне вчера фиолетовую карточку с грифом вашей организации, но я даже не стал читать ее, решив, что это глупая шутка кого-нибудь из моих завистников. У нас еще не было прецедента, чтобы персону с моим положением вызывали на судилище. А это, значит, не шутка…

Он снисходительно усмехнулся, глядя прямо на робота и словно не замечая Лаки. Тот растерялся. Вес аргументы, которые он подготовил, сразу вылетели из его головы. Волнуясь и от этого запинаясь, он стал рассказывать о своем препарате, как будто метр и в самом деле мог не знать о нем.

— Препара-ат? — с неподдельным изумлением сказал Зига, по-прежнему глядя на Главного Сторожилу. — Какой еще препарат? Первый раз слышу. Если бы стажер Курнаки изобрел что-нибудь дельное, в чем я очень сомневаюсь, то уж я — то обязательно знал бы об этом. Вот мои лучшие ученики Хари Патиссон и Рабик Тушка проявили себя и произведены недавно в четвертьметры. А заслуги Курнаки мне неизвестны. Кто он такой вообще, этот Курнаки?

Лаки потрясенно смотрел на серьезного, недоумевающего Зигу. Это была совершенно бессмысленная, глупая ложь, потому что установить истину не составляло никакого труда.

— Каманна Главный Сторожила! — заговорил он, ужасно почему-то волнуясь, — Прикажите позвать сюда исследователя Мысливца. Он вел все разработки по моей идее. Он расскажет.

Пока ждали Мысливца, Лаки показал на Патиссона, который зеленой глыбой возвышался позади группы.

— Да вот он может тоже подтвердить. Мы с ним вместе первый опыт ставили. Скажи им, Хари.

— Не знаю я ничего, — прогудел из-за спин Хари, отводя глаза в сторону.

— Как это не знаешь! А кто кирпичную кладку лбом расшибал? Кто говорил, что с такими пилюлями можно хоть сто кладок подряд расшибить?

— Вы подтверждаете заявление стажера Курнаки? — спросил Главный Сторожила.

— Не помню, — пробубнил Хари, переминаясь с ноги на ногу. — Кладку расшибал, это помню, а про пилюли ничего не помню.

Предательство приятеля ошеломило Лаки. Он потрясенно выдохнул.

— Аа-а! Вон ты какой! Я думал, что ты просто дурак, а ты, оказывается, еще и подонок. Подонок! — заорал он в запальчивости. — Продался за тогу!

Тут Зига наконец заметил его.

— Вы видите, с кем имеете дело? — презрительным тоном сказал он, адресуясь к Главному Сторожиле. — Это же психопат, больной человек. Его надо направить на лечение.

Лаки хотел было и ему влепить за «психопата», но сдержался, потому что в этот момент подошел Мысливец, маленький робот-исследователь в аккуратном синем комбинезоне.

Во двор между тем набилось много народа. Толпа с огромным интересом наблюдала за ходом разбирательства.

Допрашивал опять Главный Сторожила. На его вопрос, какие исследования Мысливец выполнял для стажера Курнаки, робот вытянулся во весь свой небольшой рост и отрапортовал:

— Докладываю каманне Главному Сторожиле, что никаких исследований для господина Курнаки я не выполнял.

Лаки чуть на дорожку не сел от неожиданности.

— Да ты что! — вытаращился он на Мысливца. — Что ты говоришь? Ты же робот, а не какой-нибудь подонок!

— Не выполнял, — с вежливой твердостью повторил Мысливец.

— Это ложь! — не помня себя, крикнул Курнаки. — Каманна Главный Сторожила! Они его подучили!

Зрители заулыбались, потому что Лаки нес очевиднейшую чепуху, а Главный Сторожила заметил на это:

— Вынужден напомнить вам общеизвестную истину, господин Курнаки: роботы не лгут и их невозможно подкупить.

— Тогда проверьте его память! Может, у него какой-нибудь контакт разомкнулся.

— Вам должно быть известно, господин Курнаки, что в случае малейшей неисправности роботы автоматически отключаются и вызывают по радио аварийную службу.

— И все-таки я требую!

— Ну что ж, если вы так настаиваете…

Главный Сторожила вставил два пальца в углубления на висках Мысливца и несколько минут стоял с сосредоточенным видом.

— Вынужден разочаровать вас, господин Курнаки. Никаких сведений о сотрудничестве с вами в памяти Мысливца не содержится.

Такого удара Лаки перенести не смог. Ноги его подкосились, и он неминуемо шлепнулся бы на дорожку, если бы стоявшие сзади роботы-исполнители не подхватили его под руки. Он увидел насторожившееся лицо Зиги, испуганную мордочку Рабика и все понял.

— Стерли! — прохрипел он, поднимая руку. — Вот он стер, крыса инкубаторская! Он один тут знает, как устроены роботы.

Рабик проворно нырнул за спину шефа, а Зига нахмурился, принимая неприступный вид. Толпа в Опы-тальне возбужденно загудела. То, что говорил Лаки, походило на правду. В клубе все знали, что Лаки изобрел какие-то пилюли, и, ясное дело, не сам, а с помощью робота. Значит, обязательно должны быть записи, а если их нет, то их, наверное, стерли. И сделать это мог действительно Рабик Тушка, известный, кроме своей подлости, эрудицией в робототехнике.

Случай был беспрецедентный. Все роботы на планете подчинялись Директорату и по отношению к людям обладали ненарушимым статусом неприкосновенности, соблюдавшимся очень строго. Толпа замерла, ожидая, что скажет представитель власти.

— Считаю необходимым внести разъяснение, господин Курнаки, — заговорил Главный Сторожила. — Это очень серьезное обвинение. За такое преступление по закону предусмотрена пожизненная ссылка за пределы Астры, но, если оно не подтвердится, мы будем вынуждены привлечь вас к ответственности за злостную клевету. Настаиваете ли вы на проведении специального расследования?

Лаки растерялся. Соблазн был велик, но и опасность проиграть дело тоже. Рабик и Зига, конечно, знали, на что идут, и уж, наверное, постарались замести следы своего преступления.

— Нет, не настаиваю, — сказал он, подавляя возбуждение.

Сценарий был скомкан, Лаки лишили главного аргумента, на который он делал ставку, и теперь надежда оставалась только на пилюли. Дрожащей рукой он вынул из кармана коробочку с оставшимися в ней несколькими пилюлями и заявил, что никакого расследования и не нужно, если на то пошло. Можно поставить опыт, который он уже показывал каманне Главному Сторожиле. Сейчас на глазах у всех он проглотит пару пилюль и отхлещет себя ремнем по голому заду. Так отхлещет, что все попадают в обморок, а он будет смеяться!

В Опытальне стало тихо. Такого хода никто, конечно, не ожидал. На надменном лице Зиги появилась улыбка неопределенного значения. Он был застигнут врасплох и не знал, что говорить. Толпа одобрительно загудела. Симпатии явно были на стороне изобретателя, и тут из-за спины Зиги снова вылез проклятый Рабик.

— Да извинит меня мой многоуважаемый коллега, — заговорил он келейным тоном, — если я выскажу одно небольшое возражение его идее.

Он обратился с постной мордочкой к Главному Сторожиле:

— Я вполне допускаю, что у моего жаждущего славы коллеги хватит терпения перенести побои и даже улыбаться при этом, особенно если в пилюлях содержится обезболивающее вещество.

— Нет там никакого обезболивающего! — выкрикнул Лаки. — Можете взять на анализ!

— …Но даже если его там нет, — не моргнув глазом продолжал Рабик, — то можно предположить, что подобный опыт будет говорить скорее о личных качествах изобретателя или его искусстве незаметно смягчать силу удара, нежели о действительных возможностях препарата. Поэтому доказательной силы его опыт иметь не может.

Произнеся всю эту ахинею, Рабик отступил, пряча в усах тонкую усмешку. И попал в цель! Легковерная аудитория сразу переменила настроение. Лаки с изумлением и горечью услышал одобрительные реплики: «А что, верно говорит! Молодец, Тушка!». Покивал, соглашаясь, Зига, благожелательно похлопав по плечу смышленого ученика.

— Мы примем к сведению ваш аргумент, господин, — сказал Главный Сторожила.

Его слова ранили Лаки в самое сердце.

— Каманна Главный Сторожила! — закричал он, чуть не плача. — Они вас дурачат, потому что вы не знаете, что такое боль! Да ни один человек на Астре не выдержит удара ремнем по голому телу! Такие люди жили только в эпоху Тьмы, это же все знают!

Он с ужасом видел, что слова его не доходят до сознания робота. Главный Сторожила сосредоточенно молчал, принимая, очевидно, решение. Назревала катастрофа. Отсутствие информации в памяти Мысливца серьезно осложнило все дело. Главный Сторожила мог отложить разбирательство, и тогда, считай, все пропало. Опытные интриганы подготовятся ко второму туру и утопят спор в словесной казуистике. Лаки был в отчаянии.

В ходе разбирательства наступил критический момент, и в этот момент на толпу сбоку наползла большая тень, сверху послышался тихий рокот. Лаки задрал вверх голову, и сердце у него радостно подпрыгнуло. Над двориком Опытальни зависла летающая тарелка с изображением совиного глаза на серебристом брюхе. Это появилась одна из многочисленных телевизионных ватаг, которыми изобиловал Свистун. Похоже, ватажники уже давно вели съемку с дальней дистанции, а теперь решили спуститься пониже.

Увидев тарелку, Зига сильно разволновался.

— Кто разрешил? Куда смотрит ПТЗ? — закричал он, озираясь. — Эй, робот, немедленно вызови службу ПТЗ.

— Я полагаю, можно расходиться, — внес предложение Рабик, опасливо косясь на небо. — Все уже ясно.

— Ну уж нет! — со злой радостью закричал Лаки. — Еще ничего не ясно!

Гениальная и страшная мысль озарила вдруг его. На них смотрели сейчас тысячи, возможно, миллионы зрителей, потому что подобного рода скандалы были излюбленным зрелищем для публики. Ситуацию можно было блестяще использовать.

— Каманна Главный Сторожила! — громко сказал Лаки. — Я намерен показать зрителям захватывающую и ужасную сцену, которая убедительно продемонстрирует возможности моего препарата.

Его заявление вызвало замешательство в рядах противника.

— Я требую немедленно прекратить эту комедию! — теряя лицо, взвизгнул Зига. — Здесь творческая организация, а не балаган!

— Прекратить, прекратить! — загомонили ученики. Поздно! Наверху уже проглотили приманку, брошенную Лаки.

— Прошу внимания! — пророкотал с небес мегафон. — Сейчас мы узнаем мнение господ телезрителей — прекращать или не прекращать.

Зига снова попытался было протестовать, но тут счел нужным вмешаться Главный Сторожила.

— Доводится до сведения неосведомленных, — объявил он, — что мы живем на планете абсолютной демократии, где мнение масс имеет силу закона.

…И это мнение пришло через несколько минут, в течение которых участники разбирательства стояли в напряженном ожидании, задрав вверх головы.

Голос с неба прогремел:

— По результатам только что проведенного телеголосования все три миллиона зрителей, смотрящих сейчас наш репортаж, единодушно высказались за предложение стажера Курнаки. Просим вас, Лаки!

И тогда Лаки уверенным голосом, и в то же время отчаянно труся, объявил:

— Мои оппоненты считают, что сечение ремнем можно вытерпеть. Что ж, в таком случае я предлагаю провести более серьезное испытание. Пусть приведут сюда робота-дантиста и он прямо здесь без наркоза вырвет мне коренной зуб.

С этими словами Лаки высыпал на ладонь все оставшиеся таблетки и одним махом проглотил их.

Эффект был сильный. Наступила мертвая тишина, смолкли все голоса, и стало слышно, как обезьяночеловек сотрясает ручищами прутья своей клетки, глухо бубня:

— Зу-уб, зу-уб.

— Заговорил! — вякнул не к месту один из учеников, но на него цыкнули.

Через несколько минут в Опытальню экстренным порядком был доставлен робот-дантист вместе с зубоврачебным креслом. Сверху в люльке спустился лохматый оператор и повис над головами стоящих, наводя съемочную камеру на изобретателя. Робот усадил Курнаки в кресло, задрапировал его по самый подбородок простыней и приступил к операции.

Как писали потом газеты, это было действительно захватывающее и ужасное зрелище. На экранах телевизоров появилось бледное лицо изобретателя с разинутым ртом, украшенным крепкими, здоровыми зубами. Зрители увидели, как дантист обхватил его голову четырехпалой левой конечностью, а правую, уснащенную хирургическими инструментами, запустил в рот. Послышался жуткий, леденящий душу хруст, уловленный сверхчувствительным микрофоном направленного действия, и вслед за ним громкий, счастливый хохот изобретателя.

Многие телезрители, не выдержав ужасной сцены, попадали в обморок и поэтому не увидели окровавленного зуба, показанного крупным планом.

Потом дантист обрабатывал и тампонировал рану, и все это время корчившийся от наслаждения изобретатель громко хохотал на миллионах экранов, зарабатывая себе славу.

* * *

Тут бы в самый раз поставить точку в нашем повествовании, потому что дальнейшая судьба героя представляется достаточно ясной. Приблизительно такой: потрясенные телезрители требуют открыть дорогу талантливому изобретению, лидеры клуба СВОЛИЧ получают на сей счет предписалку от БЗИГ и выполняют требование масс. Лаки присваивается звание четверть-метра, а то сразу и полуметра. К его услугам мощная исследовательская техника клуба, и вскоре налаживается массовое производство препарата. Тысячи людей хохочут от наслаждения на операционных столах под ножом хирурга. Лаки становится знаменитым, получает награды, премии…

Но нет, заканчивать историю пока рано, потому что схема — это схема, а жизнь — это жизнь, особенно астрианская, полная всяческих нюансов…

Поначалу, впрочем, так оно и пошло. По заявкам зрителей уникальную операцию в Опытальне показывали несколько раз, у Лаки брали интервью, перспективами применения нового препарата всерьез заинтересовались роботы-дантисты, которым было нелегко управляться с трясущимися от страха, чуть что — падающими в обморок больными. В БЗИГ и СВОЛИЧ в самом деле посыпались требования как можно скорее наладить производство замечательного препарата, и БЗИГ направил в клуб предписалку «оказывать всяческое содействие нужному изобретению», а лидеры клуба ответили, что «готовы оказывать посильное содействие, если только оно не будет противоречить уставу клуба». Дело, таким образом, начало развиваться по приведенной выше схеме.

…Получив копию предписалки, отпечатанную на фиолетовой карточке, Лаки, не мешкая, отправился в клуб. Снова, как в день жалобы, он с гордым видом шагал по улицам городка, направляясь к главе совета Мудрил Тези Умнику. В душе его звенели тысячи хрустальных колокольчиков, будущее казалось ослепительно прекрасным. Он шел, чтобы поскорее получить персональный экспериментариум, потому что, перестраховавшись, съел все таблетки и без солидной научной базы никак теперь не мог обойтись. Он шагал смело и уверенно, размахивая фиолетовой карточкой, зажатой в щепоть, чтобы все ее видели, и, когда проходил мимо экспериментариума Зиги Бинома, нарочно не заметил настороженную крысиную мордочку Рабика Тушки, следившего за ним из окна. Плевать он теперь хотел и на Рабика, и на всех, кто стоит на его пути…

И вот тут-то обнаружилось, что все не так просто, как думал наш герой. Разговор с ведущим своличем сразу же повернул совсем в неожиданную сторону. Двухсотлетний чернобородый красавец Тези внимательно выслушал Лаки и спокойно заявил, что выделить ему экспериментариум ни в коем случае не может.

— Как это не можете! — вскинулся Лаки. — Вот предписалка, вы обязаны оказывать мне помощь.

— Если это не противоречит ЕУЭК, — холодно возразил на это Тези. — Вам должно быть хорошо известно, стажер Курнаки, что согласно ЕУЭК получить экспериментариум даже низшей категории можно, только имея звание хотя бы четвертьметра.

— При чем здесь ЕУЭК! Массы ждут моего препарата.

Тези только усмехнулся в ответ на столь наивное требование.

— Никакие вопли масс не могут заставить меня нарушить Единый Устав Элитарных Клубов. Об этом с достаточной ясностью сказано в нашем ответе БЗИГ.

Тези сидел непоколебимо спокойный и величественный в своей пурпурной мантии, украшенной орденом Бриллиантового Паука, и было ясно, что спорить с ним бесполезно.

Лаки ужасно рассердился на высокомерного лидера своличей. Прямо из клуба он помчался жаловаться в БЗИГ.

Увы, здесь его ждало разочарование. Выслушав жалобщика, Главный Сторожила сказал, что формально Тези прав, нарушать Устав не позволено никому, поэтому разумнее всего будет обратиться к Зиге Биному, к экспериментариуму которого он приписан.

Очень не хотелось Лаки даже временно работать у Зиги, однако сидеть без дела он тоже не мог. Скрепя сердце он вернулся в клуб, не ожидая от нового собеседования ничего хорошего.

Так оно и оказалось! Лукавый Зига и виду не подал, что между ними что-то произошло.

— Пожа-алуйста, стажер Курнаки, — пропел он, щурясь в улыбке. — Мой экспериментариум к вашим услугам, но только имейте в виду, что робота-исследователя я дать вам не могу.

— Это почему же?

— Потому что все они заняты.

Зига бессовестно лгал. По крайней мере с десяток первоклассных роботов пылились в бездействии пб разным углам экспериментариума. Лаки напомнил ему об этом и получил в ответ язвительную сентенцию:

— А вот это уже мое дело, как я использую своих роботов, стажер Курнаки.

— Как же мне работать?

Зига с улыбкой развел белыми, холеными руками.

— Не зна-аю, стажер Курнаки. Попробуйте по примеру ученых эпохи Тьмы изобретать сами, без помощи робота.

Это было откровенное издевательство. Лаки чертыхнулся и вышел, хлопнув дверью.

— А вы действительно попробуйте, если вы такой талантливый, — услышал он за спиной ласковый голос.

Лаки в гневе обернулся и увидел только краешек зеленой тоги, мелькнувший за поворотом коридора.

— Крыса инкубаторская! — крикнул он вдогонку врагу.

Снова обозленный до крайности, он помчался в БЗИГ и с мстительным чувством слушал, как Главный Сторожила по телефону вежливо корит строптивого метра, предлагая ему «от лица общественности и Директората обеспечить выполнение официальной предписалки созданием необходимых условий для изобретателя». Кажется, убедил…

И действительно, Зига «обеспечил выполнение официальной предписалки», но каким подлым образом. Он выделил для Лаки крохотную комнатушку, использовавшуюся до этого как склад бумаг, и старого, приготовленного уже на слом робота Дум-Дума.

— Теперь это будет ваша творческая лаборатория, стажер Курнаки, — произнес он со значительным видом. — Надеюсь, БЗИГ не сможет предъявить мне никаких претензий.

«Болван узколобый!» — чуть не сказал ему на это Лаки.

…Так начались мытарства талантливого стажера, осмелившегося совершить открытие, о котором только мечтать могли именитые метры, такие, как Зига или Тези Умник. Известно, что в подобных случаях, когда с одной стороны задевается самолюбие влиятельных персон, а с другой стоит Закон, неусыпно охраняющий личность от грубых на нее посягательств, применяются утонченные методы борьбы, направленные на то, чтобы подавить волю противника. Очень скоро Лаки это почувствовал…

Дни, последовавшие после получения «лаборатории», были удручающе однообразны и никакого удовлетворения Лаки не приносили. Комнатка соседствовала с энергетическим блоком экспериментариума, шум работающих машин мешал сосредоточиться. Часто выключался дряхлый Дум-Дум, и приходилось ждать, когда приедет аварийная бригада и починит его. Целой проблемой для Лаки было доставать подопытных животных. Приходилось идти к Зиге, унижаться, просить и получать в ответ туманные обещания, что «туда дальше при наличии благоприятных обстоятельств» просьба стажера Курнаки будет удовлетворена. Между тем животных в экспериментариуме было такое изобилие, что многие особи самым нахальным образом подыхали от старости, не успев послужить науке. Все это ужасно злило Лаки, и во время одного из визитов, не выдержав, он разразился гневной тирадой:

— Почему вы притесняете меня! Я работаю над ценнейшим препаратом, которого ждет вся планета, а вы вредите мне! А если я вдруг умру от разрыва сердца?

На что Зига издевательски-спокойным тоном ответил:

— Ну что ж, как говорил мой великий учитель метр Эри Глоб, наука требует жертв.

Сердце у Лаки вскипело гневом.

— Это… меня… вы хотите… сделать жертвой? — закричал он прерывающимся от возмущения голосом. — Не выйдет! Я сейчас же сажусь и пишу официальное письмо, чтобы в случае моей смерти винили вас, и буду носить его при себе. А потом вас отправят в Колокольчик!

Угроза подействовала.

— С вами уже и пошутить нельзя, — сказал Зига, меняясь в лице. — Так и быть, возьмите двух обезьян из тридцать второго бокса.

У Лаки руки тряслись от нервного возбуждения, когда он выходил из кабинета Зиги.

Ясное дело, что в таких условиях работа двигалась страшно медленно. Пытаясь восстановить химическую формулу препарата, Дум-Дум безнадежно увяз в расчетах и не мог сказать ничего определенного о том, когда наконец он ее получит. А еще предстояли сложнейшие опыты по совершенствованию препарата, нужно было восстанавливать технологию. Лаки приходил в отчаяние при мысли, сколько времени потребуется для того, чтобы изготовить опытную партию при таких темпах. Может быть, два года, может быть — три. А вдруг за, это время кто-нибудь заново изобретет его препарат? Ведь телерепортаж из Опытальни видели миллио вы людей.

Адские муки испытывал Лаки оттого, что время уходит, а тут недруги (уж точно они!) устроили ему еще одну гадость.

Как-то на улице он встретил Хари, которого уже давно не видел. Бывший канатчик сиял, как начищенный ботинок.

— Можешь поздравить меня, Лаки, — сказал он, улыбаясь во весь рот. — Мне дают персональный экспериментариум.

У Лаки все почернело внутри.

— Поздравляю, — со злобой сказал он сквозь зубы. — Только как ты будешь работать? Ты же кошки от морской свинки не можешь отличить.

— А зачем мне отличать? — простодушно ответствовал Хари, не замечая иронии. — У меня роботов будет целых пять штук, пусть они и отличают. Хочешь, пойдем посмотрим?

И Лаки, сам от себя того не ожидая, пошел. И потом, клокоча от гнева, молча смотрел, как роботы выгружали из грузового фургона ящики с приборами, а Хари без толку суетился и командовал, как будто роботы и без него не знали, что им делать. Экспериментариум Хари получил отличный, с полным комплектом оборудования — такой бы в самый раз подошел для работы над препаратом!

Несколько дней, забросив дела, Лаки вынашивал план мести подлому Зиге и наконец придумал. Честолюбивый метр обожал показывать своего обезьяночеловека разным именитым гостям, и Лаки решил этим воспользоваться. Однажды, незадолго До очередной экскурсии, он подложил в клетку к обезьяночеловеку кусок колбасы, начиненный возбуждающим наркотиком, и приоткрыл дверцу. Операция прошла блестяще. Вскоре явился метр с группой инопланетян. В самый торжественный момент, когда Зига с упоением расхваливал свое творение, обезьяночеловек впал в буйство и стал с ревом разносить клетку. Вот это была потеха, когда разъяренный зверь выскочил наружу! Лаки вместе с другими стажерами наблюдал сцену из окна коридора, выходившего во двор, и получил огромное удовольствие. Сообразительный Зига с неожиданным для своего возраста проворством тут же нырнул в клетку и заперся изнутри, а волосатый громила принялся гоняться за насмерть перепуганными гостями. Утихомирили его четыре здоровенных робота-служителя, и то только после ожесточенной борьбы. Об этом случае, посмеиваясь, в оглядку долго потом рассказывали стажеры по экспериментариумам: как почтенный метр, белый от страха, сидел в обезьяньей клетке и как инопланетные гости, курлыча по-своему, высказывали ему потом свое возмущение.

Злая шутка обернулась неожиданными и тяжелыми последствиями для Лаки. Гордый метр, имевший много врагов, вряд ли догадался бы, кто ему ее устроил, но при нем состоял проницательный советчик, который сразу все понял. В тот же вечер в доме Лаки зазвонил телефон. Тихий, насмешливый голос в трубке сказал:

— Остроумие — хорошая черта, господин Курнаки, но может очень дорого стоить, если ее неправильно применять.

— Это ты, Тушка? — спросил Лаки, но в ответ послышались короткие гудки.

Несколько дней Лаки провел в тревожном ожидании, не зная, откуда ждать удара. Зига делал вид, что ничего не произошло, а Рабик при встречах даже приветливо кивал Лаки.

И вдруг грянуло!

Приехав как-то в середине дня в свою «лабораторию», Лаки не обнаружил Дум-Дума. Дверь комнаты запиралась на шифровой замок, открыть ее никто не мог. Встревоженный, он пошел разыскивать Зигу, но нигде его не нашел, зато в одном из хирургических боксов он увидел Рабика и его робота-ассистента, которые привязывали к операционному столу скулившую обезьянку.

— Где Дум-Дум, — спросил Лаки с порога.

— Сдан на слом, — тут же ответил Рабик, словно ждал вопроса.

Лаки как палкой стукнули по затылку.

— Кто разрешил? — закричал он. — Это же мой робот!

Рабик, не торопясь, всадил обезьянке укол и, когда она затихла, поднял голову. Черные миндалины его глаз смотрели сквозь прорезь хирургической маски с незамутненным спокойствием.

— Ну, во-первых, робот не твой, а господина метра Зиги Бинома и дан тебе во временное пользование, — прогундосил он, надевая резиновые перчатки, поданные ассистентом.

— Но замок-то мой! Вы украли шифр!

— А во-вторых, — спокойно продолжал Рабик, не обращая внимания на вопли Лаки, — никто твоего шифра не крал. Забрали Дум-Дума разломаи. Они умеют открывать любые замки и имеют на это право.

Лаки потрясенно молчал, потому что возразить было нечего. Разломай действительно имели право и даже обязаны были списывать и увозить пришедших в негодность роботов, но делалось это, как правило, только в присутствии владельца и с его согласия. Будь Лаки на месте, он ни за что не отдал бы Дум-Дума или хотя бы попросил задержать его на день, чтобы переписать информацию, накопленную в его памяти за время работы над препаратом.

Из Лаки словно выпустили воздух. Три месяца труда полетели к чертям.

— Это твоя идея, подонок! — прошипел он, сжимая кулаки.

— Но-но! — сказал Рабик, выставляя вперед руку. — Потише, а то я вызову БЗИГ.

— Это господин Зига Бином сделал заявку на склад, — объяснил ассистент. — Они забрали еще двух старых роботов.

— Ну да, а этот подонок ему посоветовал!

Говорить больше было не о чем. Скрипнув зубами, Лаки вышел из бокса.

Борьба, однако, разгоралась нешуточная, воевать в одиночку против могущественного метра и его расторопного помощника было все труднее, и тогда Лаки решил съездить к Бубе Трубе.

Буба был предводителем знаменитой свистунской телеватаги «Ночные совы», наводившей страх на ревнителей элитарных тайн. Для него не существовало закрытых дверей и охраняемых территорий. Это он, применив новейший инопланетный прием маскировки, прорвался на своей летающей тарелке в клуб СВОЛИЧ, обманув службу противотарелочной защиты. Они с Лаки сразу тогда подружились, и Буба обещал ему помощь, если придется туго.

Бубу он застал в спортивном зале, где тот отрабатывал операцию прорыва сквозь кордон из роботов-охранников.

С десяток электронных верзил, растопыря руки, стояли по всему залу, а маленький, голый по пояс Буба зигзагами бегал между ними, делая обманные финты и ставя роботам подножки.

— Привет, Буба, — сказал Лаки, когда храбрый ватажник, прошмыгнув между ног у последнего стража, пересек контрольную черту.

— Привет, Лаки! — громыхнул Буба своим знаменитым басом. — Как твои дела?

— Плохо, — пожаловался Лаки, — проклятые метры совсем житья не дают.

— А у меня хорошо. Готовлю новую сенсацию.

Он залпом выпил стакан освежающего напитка, поданного на подносе роботом, и плюхнулся в плетеное кресло.

— Рассказывай, что там у тебя.

И Лаки рассказал, как его принял Тези, как издеваются над ним Зига и Рабик.

— Мер-рзавцы! — добродушно пророкотал Буба. — Этого следовало ожидать. Пока у тебя нет элитарного звания, ты для них никто. Нужно добиться, чтобы они собрали внеочередной совет Мудрил и дали тебе хотя бы четвертьметра.

— Уже был внеочередной, больше не положено. Лаки сообщил, каких болванов по ходатайству Зиги приняли мудрилы.

— Мер-рзавцы, — опять произнес Буба любимое словечко. — Ясное дело, это чтобы замазать глаза Главному Сторожиле.

Он скривился в задумчивом прищуре и, почесав подбородок, объявил:

— Что ж, в таком случае проведем операцию «Приветик». Это должно сработать.

— Какой «Приветик»?

— А вот увидишь! Они позеленеют от злости, когда я восстану перед ними!

И Буба, хохотнув, дружески лягнул Лаки ногой под зад.

Операция «Приветик» была проведена по одному из отработанных сценариев ватажного братства. Срочным порядком была создана так называемая дурила, то есть фиктивная ватага якобы умеренного толка, собранная из случайных людей. Назвали ее «Воробьями», а предводителем поставили начинающего ватажника Бритву, которого никто из метров еще не знал. «Воробьи» пригласили Тези Умника и Зигу на телезаседаль: ню, посвященную славным делам клуба СВОЛИЧ. Тщеславные лидеры клуба клюнули на эту приманку и… попали в ловушку. Лаки смотрел передачу и хохотал до слез, восхищаясь изобретательностью и нахальством Бубы.

Метры сдержанно поздоровались с участниками передачи, окинули настороженным взглядом съемочную студию со стоявшим посередине большим пластмассовым столом и, не обнаружив ничего подозрительного, заняли свои места.

В самый разгар застолья, когда Зига с упоением рассказывал о своем обезьяночеловеке, раздался грохот, и телезрители увидели, как из-под стола появилась лохматая голова Бубы (как выяснилось позже, он прятался в специальном раздвижном ящике под крышкой стола).

— Приветик, это я! — громыхнул он, усаживаясь в свободное кресло напротив гостей и одаряя их широчайшей улыбкой.

Метры если и не позеленели, то во всяком случае оцепенели от неожиданности, увидев ненавистного ватажника, который один раз уже пропек их до печенок. А Буба, не давая противникам опомниться, пригвоздил их к месту вопросом:

— А скажите, господа метры, не кажется ли вам странным, что известный всему миру изобретатель Лаки Курнаки, состоящий стажером вашего клуба, не имеет званий даже четвертьметра, хоти, по мнению телезрителей, он вполне заслужил и метра?

Деваться было некуда, на Зигу и Тези смотрели миллионы людей, и приходилось соблюдать приличие.

— Звания присваиваются только советом Мудрил раз в два года, — сухо сказал Тези. — Мы, разумеется, имеем в виду рассмотреть кандидатуру Курнаки на очередном совете, то есть через два года.

— Простите, не понимаю! — с удивлением воззрился на него Буба. — Что за необходимость ждать два года? Неужели ради такого исключительного случая нельзя созвать внеочередной совет?

— Мы уже собирали недавно один внеочередной совет, — вставил Зига, щурясь в улыбке, больше нельзя, не разрешает устав клуба.

Но от Бубы не так-то просто было отвязаться.

— Интересно! — тряхнул он курчавой головой и осмотрел участников телезаседальни, как бы делясь с ними своим недоумением. — Это очень интересно! Как это устав может препятствовать развитию изобретательской мысли?

— Я полагаю, следует спросить мнение масс, — обратился он к ведущему телезаседальни ватажнику Бритве. — Массы хорошо знают Курнаки и его препарат.

— Мне все равно, — пожал плечами Бритва, принимая простецкий вид. — Как господа метры, так и я.

Прием Бубы сработал безотказно. Против такого предложения господа метры выступать не осмелились, тем более что контрольный щит, установленный рядом со столом, тут же замигал тысячами огоньков. Это телезрители нажимали кнопки на своих пультах, одобряя предложение Бубы.

Все время, пока шло телеголосование, оба метра сидели надутые и недовольные.

…Контрольный щит вспыхнул ярким светом, демонстрируя полное единодушие аудитории.

* * *

Блистательно! Бесподобно! Гениально! Лаки готов был ноги лобызать Бубе за его «Приветик». Он сразу почувствовал, как изменилось к нему отношение в клубе после телезаседальни. Что ни говори, а голос масс — штука серьезная! Тот, кого поддержали массы, сразу поднимался в общем мнении. Лаки второй раз получал такую поддержку, и это не могло не дать положительной эффект. Пусть Зига и Тези терпеть его не могут, пусть! Не одни они формируют общественное мнение! Лаки видел, что старые своличи — основа клуба — обратили наконец внимание на его существование. При встречах на улице многие из них благосклонно кивали в ответ на его приветствия, чего никогда не случалось раньше, а спустя некоторое время среди стажеров пошел слух, что якобы кто-то из членов совета Мудрил сказал про Курнаки, что «у этой рыжей обезьянки крепкая хватка», а еще кто-то заметил, что «со временем из него может получиться настоящий сволич». Так или иначе, но через несколько дней после телезаседальни робот-посыльный от совета сообщил ему, что его кандидатура будет рассматриваться мудрилами в третий полосатый день следующей сорокадневки.

Все шло как нельзя лучше, Лаки ликовал. И вдруг как гром среди ясного неба — неожиданный звонок Бубы.

— Привет, Лаки! — весело громыхнул в трубке мощный голос лихого ватажника. — Есть интересная новость. Кто-то из твоих знакомых начинает портить воздух.

— Что такое?

С упавшим сердцем Лаки выслушал сообщение Бубы о том, что член совета Мудрил Маги Глобус в своем недавнем интервью назвал Лаки «скверным болтунишкой». На вопрос Бубы, чем вызвано столь резкое мнение о талантливом изобретателе, Маги ответил, что будто бы Лаки где-то похвалялся, что «старика скоро отправят на удобрения» и тогда-де он получит его экспериментариум.

— Это Рабик! — вымолвил потрясенный Лаки. — Ах, мерзавец! Я набью ему морду!

— И сделаешь глупость, — пророкотал Буба. — Он только и ждет, чтобы ты сорвался. Нужно поймать его за язык. Подумай, как это лучше сделать.

Сообщение страшно обеспокоило Лаки. Маги Глобус, дряхлый, кроткий, как овца, метр, в клубных распрях никогда не участвовал и ко всем, в том числе и к Лаки, относился доброжелательно. Отрицательное мнение, высказанное таким человеком, могло плохо отразиться на результатах предстоящего голосования мудрил. Лаки немедленно пошел в экспериментариум старого метра улаживать недоразумение.

Разговор получился ужасно бестолковый. Глобус с постным видом выслушал все его оправдания и сказал:

— Ладно, не расстраивайтесь, Лаки. Я вас прощаю и буду голосовать за вас.

— Да за что меня прощать! — возопил Лаки. — Я же ничего плохого о вас не говорил! Это чьи-то сплетни.

— Ну хорошо, хорошо, — покивал старик, — будем считать, что сплетни.

Лаки ушел от него в расстройстве. Было видно, что Маги ему не поверил…

Рабику он дал-таки понять, что кое о чем догадался. Зашел к нему в кабинет и многозначительным тоном сказал с порога:

— Интересные дела происходят в нашем клубе. Какой-то подонок наговорил про меня всяких гадостей Маги Глобусу.

И пронзительно посмотрел при этом на Рабика, который в этот момент проигрывал что-то на пульте ЭВМ.

— Очень сочувствую, — отвечал Рабик, не отрывая взгляда от клавиатуры. — Очень.

«Крыса инкубаторская!» — подумал про себя Лаки, глядя с ненавистью на врага, но вслух ничего говорить не стал.

Лаки думал, что этим инцидентом дело и кончится. Не тут-то было! Через два дня его остановил на улице городка еще один член совета Мудрил метр Ляля Маленький — самолюбивый, болезненно мнительный коротышка.

— Что это означает, Курнаки? — оскорбленно сказал он, глядя на него снизу вверх. — Вы слишком много себе позволяете!

— Что позволяю? — оторопел Лаки.

— Сами знаете что! — метр смерил Лаки гневным взглядом и покатился дальше.

Это было уже слишком! Рассерженный Лаки по свежим следам учинил расследование. В дом Ляли Маленького был тут же послан робот-слуга Бимс с секретной миссией. От своего собрата, служившего у метра, он узнал возмутительную вещь. Оказалось, что накануне вечером хозяину звонил некий не назвавший себя абонент и голосом, чрезвычайно похожим на голос Курнаки, доверительно сообщил ему, что якобы его лучший друг Гонза Гонзай во всеуслышание называл его «бездарным коротышкой».

Знакомый почерк! Знакомые средства! Лаки знал, что у Рабика есть брехофон — аппарат, подделывающий любой голос. На этот раз он действовал более решительно. Рабик был подкараулен в коридоре экспери-ментариума, схвачен за лацканы и как следует потрясен с одновременным зловещим внушением, что, «если ты, гнусная вонючка, не прекратишь свои пакости, я откушу тебе нос». Голова у Рабика болталась во все стороны, он посерел от страха и, вырвавшись, нырнул, словно крыса, в ближайший бокс. «Это безобразие! Я буду жаловаться в БЗИГ!» — крикнул он из-за двери, «Плевать я на тебя хотел!» — сказал Лаки и два раза плюнул в дверь.

Буба, узнав о стычке, жизнерадостно хохотнул.

— Молодчина, Лаки, это по-нашему! Игра приобретает размах, теперь жди ответных ходов.

Ждать пришлось недолго. Явился робот-исполнитель из БЗИГ, предъявил Лаки оторванную зеленую пуговицу с отпечатками его пальцев и оштрафовал на двадцать пять знаков, одновременно предупредив о «недопустимости выяснения отношений с коллегами путем сотрясения и биения о стену их тел». Рабик же, чувствуя себя в полной безопасности, с удвоенной энергией продолжал «предвыборную кампанию».

Последующие дни обернулись для Лаки кучей премерзких, унизительных хлопот. То и дело он получал сообщения об очередном метре, возмущенном грязными сплетнями, которые он якобы о нем распространяет. Лаки шел к обиженному, клялся в добром к нему отношении, просил не верить гнусной клевете. Только успокаивал одного, как появлялся второй обиженный, за ним третий. До внеочередного совета оставались считанные дни, а Лаки, вместо того чтобы готовиться к важному событию, бегал по экспериментариумам, успокаивал оскорбленных метров. Лаки грозил провал. Метры просто-напросто могли не явиться на совет. И тогда Буба придумал новый гениальный ход.

— Мы побьем врага его же оружием, — сказал он, когда Лаки в очередной раз поведал ему о подлостях Рабика. — Мы заставим его сознаться в клевете. Да, да, — продолжал он, — видя, что Лаки пребывает в недоумении. — Мы заставим его! Для этого нужно срочно достать брехофон.

План Бубы оказался прост, как все гениальное, хотя и сомнителен с точки зрения закона. Но сей тонкий предмет не очень беспокоил храброго ватажника, привыкшего к авантюрам…

На следующий день утром оба приятеля подкатили на лимузине к дому Рабика и остановились на проти-тивоположной стороне улицы.

— Сейчас посмотришь, что будет! — хохотнул Буба, натягивая на голову резиновый шлем с намордником. Он набрал номер телефона Рабика на панели машины и заговорил голосом Главного Сторожилы:

— Господин Рабик Тушка?

— Да, — откликнулся в аппарате осторожный голос. — А это кто?

— С вами разговаривает Главный Сторожила мегаполиса Свистуна, — размеренно-торжественным тоном отвечал Буба.

Он помедлил секунду—другую и, подмигнув Лаки, нанес противнику решительный удар:

— Доводится до вашего сведения, господин Тушка, что на вас поступила жалоба от одного из членов совета Мудрил. Он обвиняет вас в распространении клеветнических измышлений с помощью технического средства, именуемого брехофоном.

На том конце провода послышался звук, похожий на хрюканье, наступила продолжительная пауза, потом раздался голос робота-слуги:

— Это кто говорит?

— Главный Сторожила.

— Одну минутку, каманна Главный Сторожила. Сейчас я приведу в чувство господина Тушку.

Великая штука наглость! Рабику и в голову не пришло, что его дурачат с помощью его же средства — брехофона. Лаки давился от смеха, слушая, как изворачивается и оправдывается ненавистный враг в ответ на суровые обвинения воображаемого представителя закона. Буба поименно перечислил всех оклеветанных метров, заявив, что в случае, если делу будет дан ход, Рабику грозит высылка с Астры.

После такого сообщения роботу-слуге пришлось вторично возвращать хозяина к жизни. Очнувшись, Ра-бик слезно захныкал, прося простить его, и тогда Буба, выдержав паузу, милостиво возвестил:

— Должен сообщить вам, господин Тушка, что БЗИГ — гуманная организация. Наша главная задача не карать, а предотвращать противозаконные действия. Если вы успеете до завтра обойти всех оклеветанных метров и чистосердечно извиниться перед ними, то рассмотрение по вашему делу будет отменено. Поторопитесь!

С этими словами Буба отключил аппарат, снял с головы брехофон и, толкнув Лаки плечом, сказал со смехом:

— Как мы его, а? Сейчас эта крыса сменит штаны и выскочит из норы.

И действительно, через несколько минут из ворот особняка вылетел изумрудный лимузин с крупной надписью «Элита» на борту и, с визгом повернувшись на девяносто градусов, помчался по улице.

Оба приятеля громко расхохотались…

Так очередной блистательной операцией Бубы был устранен опасный враг. Его покаянные визиты к оклеветанным членам совета Мудрил мгновенно стали известны всему клубу. Над Рабиком смеялись, а сами оклеветанные были так изумлены, что даже не потребовали лишить провинившегося элитарного звания, как следовало бы за такую подлость. Даже Ляля Маленький, известный своей крайней обидчивостью, заявил во всеуслышание, что прощает Рабика, «потому что у него мозги не в порядке».

Как и следовало ожидать, отношение к Лаки снова переменилось к лучшему. И очень вовремя, потому что за суетой и интригами пролетела сорокадневка и наступил третий полосатый день — день внеочередного совета Мудрил.

В этот день с утра позвонил Буба и с полчаса сокрушал Лаки барабанные перепонки своим мощным басом, объясняя, как он должен вести себя на совете. Нужно держаться смело, уверенно, дерзко, внушал Буба, изо всех сил расхваливать свое изобретение, напирая на то, что курнакн принесет клубу не только мировую, но и вселенскую славу, и о товариществе своличей узнают во всех уголках галактики. Нужно ошеломить метров, считал Буба, потому что большинство из них понятия не имеет о том, что изобрел Курнаки, несмотря на шум, поднятый вокруг его имени. Для них он пока лишь симпатичный, настырный малый, сумевший получить поддержку масс. А теперь пусть они поймут, кто такой Курнаки на самом деле. Тогда Красный глобус обеспечен, и Лаки сразу произведут в полуметры. Так считал Буба.

Весь день Лаки просидел у себя дома, готовясь к выступлению, и потом долго томился в ожидальне Мудрилища, наблюдая, как по одному, не торопясь, мимо него в зал проходят члены совета.

— Вас ждут, господин Курнаки, — сказал наконец робот-секретарь, открывая высокие двери из красного дерева, расписанные знаками зодиака.

С бьющимся сердцем Лаки переступил порог Мудрилища и оказался в ярко освещенном зале.

Члены совета, все как один в пурпурных мантиях с блестящими медными обручами на лбах, сидели в расставленных полукругом креслах, важные и молчаливые. Слева от них на пьедестале, покрытом черным бархатом, возвышался символ дерзновенной астрианской науки — громадная золотая статуя гориллы с белым глобусом под мышкой, на котором контурными линиями были нанесены материки, справа стояли навытяжку два робота-реаниматора с носилками и медицинским ящиком — все, как положено.

Соблюдая ритуал, Лаки первым делом подошел к статуе и, почтительно склонившись, коснулся лбом черного бархата у ее ног. Потом вышел на середину зала, отдал второй поклон совету и, выпрямившись, четко и уверенно отчеканил:

— Стажер Лаки Курнаки к голосованию готов.

Лица сидящих оживились улыбками. Было видно, что уверенность кандидата в себе произвела на них впечатление.

Кто-то добродушно сказал:

— Мы вас слушаем, стажер.

Реплика ободрила Лаки. Он незаметно нажал кнопку на поясе, включая микромагнитофон, спрятанный в ухе, и под диктовку бодро заговорил.

Он подробно рассказал о своих опытах, о громадном значении препарата для цивилизации, о том, что возможности курнакина не исчерпываются хирургическими операциями, так как он превращает любые отрицательные эмоции в положительные, и прочее, прочее…

По лицам метров он видел, что его речь их заинтересовала. Его слушали с сосредоточенным вниманием, иногда прерывали и задавали уточняющие вопросы, и Лаки, отключая магнитофон, отвечал на них.

Выступление он закончил на высокой ноте, сказав, как и учил Буба, о вселенской славе, которую курна-кин принесет клубу.

— У меня все, господа метры.

Весь мокрый от напряжения, Лаки краем глаза следил за белым глобусом. На красный цвет он, конечно, не рассчитывал, его вполне удовлетворил бы зеленый и даже проходной синий.

Наступил ответственный момент. В головах мудрил, обтянутых обручами, шла сложная невидимая работа. Выдающиеся персоны клуба сидели с закрытыми глазами, прислушиваясь к своему внутреннему голосу, а белый глобус под мышкой у статуи принимал сигналы, чтобы, просуммировав их, безошибочно выразить коллективное мнение в одном из семи цветов спектра. Прозвучал электронный гонг. Глобус ярко загорелся изнутри, заиграл красками и… погас, приобретя устойчивый черный цвет. Лаки почувствовал, как у него останавливается сердце и начинает темнеть в глазах. В зале стало тихо. Метры смущенно переглядывались. Для них, как видно, была неожиданной столь единодушно отрицательная оценка изобретения.

К Лаки сзади подошли роботы-реаниматоры с носилками, но, прежде чем упасть, он собрал все свои силы и пролепетал:

— Я… принимаю ваше… голосование, как лучшую… оценку моего препарата. Благодарю вас!

После этого свет померк в глазах Лаки, и он рухнул на носилки.

* * *

История со стажером Курнаки взбудоражила весь клуб. В экспериментариумах, теоретикумах, стажер-ских шли горячие дебаты. Даже те., кто не симпатизировал Лаки, признавали, что мудрилы оскандалились. Дать Желтый глобус такому непроходимому тупице, как Хари Патиссон, и не дать хотя бы Синий Курна-ки — это, конечно, нелепость, компрометирующая клуб в глазах масс. Что ни говори, а зеленую тогу Курнаки заслужил. Выяснилось же, что клеветой на метров он не занимался, отношение к нему было со стороны совета в последнее время хорошее. И вдруг — на тебе! Мудрилы и сами недоумевали, как мог случиться такой конфуз, лукавя и скрывая правду. Между тем правда была проста и однозначна, как Черный глобус, который отправил Лаки в реанимационную. Об этом говорили в кулуарах старые, искушенные в клубных делах своличи. Говорили, что Курнаки допустил тактический просчет. Ни в коем случае нельзя было расхваливать свое изобретение, хотя бы оно того и заслуживало. В Мудрилище сидело тридцать человек, каждый из которых втайне считал себя первым гением планеты. И вдруг эти гении увидели перед собой настоящего гения. Разве можно такое вынести!

Согласно уставу кандидат, получивший Черный шар, лишался права на новый прием на десять лет, а это означало задержку производства действительно нужного планете препарата. Ждали удара со стороны средств массовой информации.

И сокрушительный удар был нанесен в самом скором времени.

У Бубы решение мудрил вызвало взрыв буйной радости. Он примчался домой к Лаки на следующий же день после голосования, поднял с постели почти больного и повез с собой в телецентр.

— Бесподобно! Мощно! — гремел Буба, когда они летели с ним на телевизионном флайере. — Твоя последняя фраза в Мудрилище войдет в историю! Это же гениально! Ты сразил их всех наповал своей благодарностью!

Буба клялся, что так просто этого дела не оставит, что все ватажники Свистуна возмущены поведением метров, на клуб надвигается гроза.

— Пора, пора публично высечь это старичье, — шумел Буба. — Они, словно пауки, опутали своими сетями элитарные клубы, душат молодежь. Они попирают священный Принцип Большого Удовольствия! Вот мы устроим им телевизионный тайфунчик!

…Тайфунчик начали «Совы» проблемной передачей «Что происходит с клубом СВОЛИЧ?». Экспансивный предводитель ватаги громил мудрил, обвиняя их в позорном чувстве зависти к молодому таланту, говорил, что тайное голосование — система выгодная только для бездарей и интриганов. Кандидаты выставляются не по их личным заслугам, а по чьим-то симпатиям, умению подмазаться к метрам. «Почему бы мудрилам не высказывать свое мнение открыто, как это делали еще в эпоху Тьмы? — вопрошал Буба. — Кого они боятся? Или им есть что скрывать?»

Вслед за «Совами» выступили «Москиты», «Скорпион», «Горчичник» и еще с десяток телеватаг. На клуб обрушился вихрь острокритических репортажей, дискуссий, телезаседален.

Телевизионный тайфунчик продолжался с неделю и был подавлен объединенными усилиями нескольких клубов, к которым обратились за помощью избиваемые своличи. В Директорат роботов Астры была послана жалоба на «безответственных телеболтунов, подрывающих своими клеветническими измышлениями самый институт элитарных учреждений», и Директорат, обсудив жалобу, направил предводителям телеватаг пред-писалку, рекомендующую «смягчить тон высказываний в адрес Особо Значительных Персон».

Ослушаться верховного органа власти эфирные витязи не посмели и поэтому, побушевав еще немного, утихомирились.

Лаки впал в уныние. Телевизионный тайфунчик обозлил мудрил, о звании четвертьметра теперь и мечтать не приходилось. На Бубу надежды тоже были плохи. Правда, он хорохорился, говорил, что плевать хотел на Директорат, что еще «всыплет этому старичью». Может, и всыпал бы, да что толку! Изменить результаты голосования он все равно уже не смог бы.

В клубе как-то сразу погас интерес к мятежному изобретателю. Зига в упор его не замечал, рассерженные мудрилы и слышать о нем не хотели, а стажеры, трусливый народ, видя, что Лаки безнадежно проиграл, отвернулись от него. Даже тупица Хари Патиссон заважничал. Как же! Он был теперь четвертьметр, владелец экспериментариума, и, встречаясь с Лаки, говорил с ним хамски снисходительным тоном, как старший с младшим.

Вот кто ни на минуту не забывал о существовании Лаки, так это Рабик Тушка. Не раз, бывая в экспе-риментариуме, Лаки натыкался на его злобный, полный ненависти взгляд. То ли Рабик узнал откуда-то о проделке Бубы, то ли по причине перенесенного из-за Лаки унижения, но ненавидел он его теперь лютой ненавистью. От Рабика можно было ждать большой пакости…

«Бросить все и улететь к головоногим в созвездие Паука?» — размышлял Лаки, лежа у себя дома на кушетке и глядя без смысла на телестену, где в этот момент разыгрывалась очередная космическая баталия. Он уже несколько дней не ездил в клуб и все думал, как жить дальше. После тайфунчика в другой клуб его побоятся принимать, а оставаться всю жизнь стажером, имея талант, — нет, такая участь не для него! «Лететь, лететь… — убеждал себя Лаки, — головоногие не такая дрянь, как люди, они оценят курнакин…».

— К вам пришел господин Маги Глобус. Прикажете принять? — послышался над ухом голос робота Бимса.

Лаки хмуро покосился на слугу.

— Что ты мелешь? Какой еще Маги Глобус?

— Маги Глобус, метр-прим из вашего клуба. Он говорит, что пришел по очень важному для вас делу.

Лаки ошарашенно уставился в спокойно-неподвижное лицо Бимса, переваривая удивительное сообщение. Чтобы метр-прим, член совета Мудрил, пришел домой к простому стажеру, да еще в такой момент! Или старик совсем свихнулся, или случилось что-то невероятное. В следующую минуту Лаки вскочил с кушетки и бросился в спальню к шкафу с одеждой.

— Что же ты стоишь? Немедленно приглашай господина метра! — закричал он, срывая с себя домашнюю куртку. — И займи его чем-нибудь. Я сейчас.

Через несколько минут, одетый и причесанный, с радушной улыбкой на лице, Лаки вошел в гостиную, где уже сидел Маги Глобус — старый человек в пурпурной мантии, похожий на пеликана из зоопарка. Его маленькие светлые глазки были печальны, а худое, сморщенное лицо с толстым висячим носом выглядело изможденным.

— Вы, конечно, удивлены моему визиту? — сказал он, часто моргая по старческой привычке.

— Да, — глупо улыбаясь, кивнул Лаки.

Он не знал, как себя вести в столь необычной ситуации.

— Я не сплю много ночей, — продолжал Маги. — Все думаю о вашем изобретении. Да вы садитесь…

Лаки робко присел на краешек второго кресла.

— …Две десятидневки назад мне довелось посмотреть секретную видеозапись, — говорил Маги тихим, печальным голосом. — Показывали, как умирают старики в космических изоляторах. Вы вряд ли знаете, что незадолго перед смертью людей помещают в изоляторы.

— Не знаю, — сглотнув липкую слюну, помотал головой Лаки.

— Это ужасное зрелище, господин Курнаки. Как они мучаются! Как боятся умирать! Если бы вы видели их глаза! Гораздо человечнее было бы заблаговременно усыплять их, но по нашим законам это считается убийством. Роботы категорически отказываются идти на такую меру. Специалисты из Директората говорят, что искусственное прекращение жизни противоречит ПБУ, а идеология для них превыше всего.

Лаки сидел ни жив ни мертв. Старик говорил о вещах, категорически запрещенных для разглашения. Уже слушать его было преступлением. Однако Лаки слушал, потому что деваться было некуда.

— Вы, кажется, говорили на совете, что курнакин можно применять не только для трансформации телесных болевых ощущений?

— Да, — проронил Лаки. — Я так говорил.

— А скажите в таком случае, — старик замялся, подыскивая подходящее выражение, — а… душевную боль… кажется, так ее называли в эпоху Тьмы… ее можно трансформировать в наслаждение?

Это был странный и неожиданный вопрос. До Лаки не сразу дошел его смысл.

— Не знаю… наверное, — сказал он неуверенно. — Нужно проводить опыты, а у меня нет экспериментариума.

— Я отдам вам свой экспериментариум, господин Курнаки, работайте сколько хотите, только сделайте мне препарат, который бы снимал страх смерти.

Маги глянул на Лаки выцветшими, жалобно мигающими глазами и с трагической нотой прошептал еле слышно:

— Я… очень… боюсь смерти!

Лаки почувствовал, как у него отвисает нижняя челюсть. Он одеревенело смотрел на гостя. Что он говорит?

— Вы еще совсем молодой… вы не знаете… — бормотал старый метр.

Радость жаркой волной хлынула в грудь Лаки. Получить первоклассный экспериментариум с обширным штатом совершеннейших роботов, опытальнями, высокопроизводительным технологическим оборудованием! Да с такими силами…

Лаки сидел потрясенный открывшейся перспективой.

Старика меж тем потянуло на философию.

— Какими, в сущности, пустяками мы занимаемся в наших лабораториях! — заговорил он грустным, задумчивым голосом. — Что-то ищем, пробуем, соперничаем друг с другом… Конечно, и обезьяночеловек Зиги Бинома, и знаменитый кентавр его покойного учителя Эри Глоба, и мои живородящие пальмы — все это интересно и достойно самых высоких наград. Но думал ли кто-нибудь из нас о смерти? Пытался ли хотя бы поставить проблему — как умирать без страданий и страха? Увы, нет. А вот вы, несмотря на молодость, интуитивно вышли на нее…

Маги Глобус встал с кресла.

— Значит, не возражаете?

Онемевший от свалившегося на него счастья, Лаки только головой покивал. Слова благодарности застряли у него в горле.

— Тогда жду вас у себя завтра утром. Мы соберем экстренную заседальню Мудрил, и я сделаю официальное заявление.

…Заявление Маги Глобуса вызвало в клубе эффект небольшого землетрясения. Подобно сейсмической волне, оно мгновенно прокатилось из эпицентра — Мудрилища по экспериментариумам и теоретикумам — раньше, чем было сделано сообщение по внутриклубному радио. Большие и маленькие своличи побросали работу и высыпали на улицу, как обыкновенно бывало в подобных экстраординарных случаях. На все лады обсуждалось невероятное событие. Молодежь завидовала Лаки, старые метры выражали недоумение и возмущались. Стажер во главе крупнейшего экспериментариума — это же нарушение всяких приличий! В каком, скрашивается, качестве он будет присутствовать на Больших Дележах, куда лицам званием ниже полуметра вход воспрещен? Как мог Маги Глобус оставить научную деятельность? Раздавались недовольные голоса, что Маги позорит пурпурную мантию мудрилы и что но сошел ли он, вообще говоря, с ума от старости?

Поговорив и разрядившись, своличи разошлись, а через два дня из Директората приехала комиссия ростов-психиатров по телефонной жалобе. Анонимный абоонент от имени «группы порядочных своличей» требовал отменить решение о передаче экспериментариума стажеру Курнаки, как принятое почтенным метром в состоянии умопомешательства.

Вылазка неизвестных клеветников не дала, однако, никакого результата. Комиссия, протестировав Маги Глобуса, но шла его рассудок в полном порядке, извинилась перед ним и оставила решение в силе.

Так впервые в истории элитарных клубов во владение экспериментариумом вступил простой стажер. Некоторое время недоброжелатели, из коих теперь стояло подавляющее большинство членов клуба, ждали, что — Лаки, не справившись с ответственной должностью, развалит все дело. Не тут-то было! Десятидневка проходила за десятидневкой, а Лаки все держался, не только держался, но разворачивал работы над препаратом, вовлекая в них и глобусовских стажеров. На собственном опыте он убедился в мудрости старой стажерской пословицы, гласившей: «Метром и дурак может быть, а вот стажером попробуй!»

И действительно, в качестве ученика Зиги ему не раз приходилось крепко ломать голову, выполняя то или иное задание шефа. Теперь же он с удивлением обнаружил, что голова ему вроде бы и ни к чему. Роботы понимали все с полуслова и действовали с методичностью машин. Неразрешимых задач для них просто не существовало. Дело двинулось вперед семимильными шагами.

Четвероногие, руконогие, летающие, плавающие и прочие пациенты Лаки с большим удовольствием принимали экзекуции, которым он их подвергал, испытывая различные модификации препарата. Подопытные крысы нажимали на кнопки, наслаждаясь ударами электрического тока, мыши с радостным писком испускали дух в кошачьих зубах, а кошки блаженно мурлыкали, когда их терзали собаки. Всего сорокадневка потребовалась доблестному отряду роботов-спецов, чтобы выпустить опытную партию курнакина. Вскоре Лаки уже смог вручить Маги Глобусу на предмет проверки несколько пилюль из модификации, приготовленной по его персональному заказу. Старик со слезами на глазах принял драгоценный дар, сказав, что «глубочайше убежден в том, что имя Курнаки когда-нибудь прогремит на всю вселенную».

Можно было приступать к массовому производству препарата, и тут Лаки ждало новое препятствие. Требовалась санкция Директората, но получить ее можно было только после одобрения препарата комиссией от совета Мудрил. Что делать? Пришлось нести заявку роботу-секретарю. К своему удивлению, уже вечером того же дня Лаки получил ответ, в котором сообщалось, что контрольные испытания курнакина назначаются на фиолетовый день следующей десятидневки, а в комиссию войдут… Прочтя список, Лаки сразу понял причину такой небывалой для медлительных мудрил оперативности. Председателем комиссии назначался Тези Умник, секретарем Зига Бином, а членами три дряхлых старичка из числа кандидатов в оазис «Уютный», которым по этой причине все уже было до лампочки. Расстроенный Лаки тут же поехал к Бубе, потому что помощи ждать больше было не от кого.

— Дело ясное, — вынес резюме Буба, познакомившись со списками. — Хотят устроить тебе удушиловку законными средствами. И удушат, пожалуй. Старичкам все равно, они любую бумажку подпишут…

— Что же теперь делать?

Реакция Бубы на происки врагов была, как всегда, боевой.

— Буду пробиваться на испытания, — легко сказал он. — Гласность — это единственное, чего они по-настоящему боятся.

Лаки только вздохнул в ответ на смелое заявление. Да разве пустят теперь Бубу в клуб со съемочной техникой, а без нее какая же гласность?

В волнениях и заботах незаметно пролетела десятидневка и наступил фиолетовый день. С утра позвонил Буба, сказал, что готовит прорыв и прибудет к началу испытаний. Обнадеженный Лаки поехал в экспериментариум и ждал там его, одновременно готовясь к приему комиссии.

Увы, комиссия прибыла точно в назначенный час, а Бубы не было. Делать нечего, — наклеив на лицо приветственную улыбку, Лаки встретил «многоуважаемых метров» и проводил в опытальню.

Лаки водил гостей по опытальне, роботы демонстрировали возможности препарата, а Бубы все не было. Как и следовало ожидать, Тези и Зига весьма холодно принимали даже самые замечательные и убедительные эксперименты. Ни мурлыкавший кот, которого тянули за хвост, ни хихикающая на дыбе обезьянка не вызвали у них ни малейших положительных эмоций.

— Забавно, не правда ли? — только и сказал Зига, адресуясь к Тези. Тот скривился и ничего не ответил, а члены комиссии закивали головами, соглашаясь, что, мол, Да, забавно. Лаки нервничал…

Испытания подходили к концу, когда появился наконец Буба… голый, как новорожденный, которого только что вынули из инкубатора.

— Еле прорвался, ха-ха, — прогремел он, скаля в улыбке крупные зубы. — Надеюсь, господа метры не возражают?

— Что это означает? — нахмурился Тези.

— Это означает, что у вас отлично работает служба противотарелочной защиты, — ответил Буба.

Оказалось, что Буба пытался проникнуть в клуб, как обычно, воздушным путем, не зная, что в системе ПТЗ произошли значительные усовершенствования. На этот раз роботы его быстро запеленговали и выпустили летающую ветродуйную установку «Смерч», которая отбросила тарелку далеко в море. Тогда Буба слетал в Директорат и получил официальный пропуск на одно лицо. Его вынуждены были пропустить, однако у входа отобрали съемочную аппаратуру и раздели до нитки, предложив взамен униформу без карманов. В знак протеста Буба отказался от униформы и пришел голым, справедливо полагая, «что так у господ метров будет больше к нему доверия».

Буба внес большое оживление в процедуру испытаний тем, что вел себя несколько эксцентричнее, чем обычно. Прежде всего он потребовал повторить опыты и все время, пока они шли, смеялся во весь рот и вертел головой, так что Лаки с опасением подумал, что уж не сошел ли с ума его друг?

Когда Зига, пожав плечами, заявил, что лично его опыты ни в чем не убедили, Буба, продолжая смеяться, спросил: «Почему ж не убедили?» — «Потому что не убедили», — отвечал Зига. «Ну почему, почему?» — хохоча, наседал Буба. Метры ничего вразумительного на эти вопросы ответить не могли, а Тези даже рассердился и потребовал, чтобы Буба «прекратил этот идиотский смех». А Буба все смеялся и задавал вопросы и в конце концов так допек комиссию, что разъяренные метры объявили препарат «чистейший воды шарлатанством» и наотрез отказались санкционировать его массовый выпуск.

— Вот и прекрасно! — удовлетворенно заявил Буба, когда комиссия с явным удовольствием покинула экспериментариум.

— Что же тут прекрасного! — с горечью воскликнул Лаки. — Ты все испортил! Теперь они ни за что не дадут разрешение.

— А вот теперь-то как раз дадут, — засмеялся Буба. — Дадут, когда я выставлю их на всеобщей обозрение! А ну-ка, возьми вон ту лупу и посмотри, что у меня тут.

Он оскалился и постучал ногтем пальца по широкому переднему зубу.

И Лаки взял лупу и посмотрел, и засмеялся, восхищенный изобретательностью Бубы. Увеличенный в несколько раз, на эмалевой поверхности зуба крохотной капелькой сверкнул объектив микротелекамеры…

А потом началось! Такое началось, что лидеры клуба СВОЛИЧ горько пожалели, что поссорились с настырным ватажником. На следующий же день в эфир вышла разоблачительная передача под названием «Репортаж из зубного дупла, или Что творится за бетонными стенами одного клуба?». Качество изображения было не очень высоким, но зато тексты несли в себе заряд убийственной силы. Остроумно и едко Буба высмеивал Зигу, Тези и других метров, говорил, что они занимаются всякой чепухой, поощряют завистников и бездарей, а чтобы никто об этом не знал, засекретили все ре боты, так что ватаги вынуждены всячески ухищряться, чтобы хоть немного рассказать уважаемой публике о том, «что творится за бетонными стенами». А творится там, кроме всего прочего, еще и вот что: бессовестно, нагло забиваются насмерть изобретения гигантской важности, которых ждут миллиарды! И пусть публика посмотрит предлагаемый репортаж, снятый микрокамерой, и воочию убедится — до какого цинизма и прямого попирательства ПБУ могут докатиться некоторые лжеученые!

И публика убедилась…

Чудесные свойства препарата, продемонстрированные с очевиднейшей на этот раз наглядностью, потрясли ее, а упорное неприятие его метрами глубоко возмутило. Теперь даже Директорат не смог бы помешать «эфирным витязям» взять реванш за поражение в предыдущей схватке, ибо они имели теперь на него полное моральное право.

Что там локальный тайфунчик в пределах одного мегаполиса! Очень скоро ватажное братство развернуло грандиозную всепланетную кампанию против клуба СВОЛИЧ, а также самого института элитарных клубов.

Кадры, отснятые в экспериментариуме Маги Глобуса, облетели всю Астру. Снова была показана впечатляющая сцена с вырыванием у изобретателя живого зуба. Имя Курнаки стало знаменем в борьбе средств массовой информации с элитарными клубами и царящими в них порочными антидемократическими порядками. Одно за другим шли сообщения о «преступлениях против общества», творимых «за глухими стенами», о том, что гибнут таланты, пропадают втуне замечательные изобретения, о вопиющем беззаконии метров, «растаптывающих конституционное право граждан на Большое Удовольствие», и прочих многочисленных нарушениях.

В телецентры Астры, в Директорат, институты общественного мнения ливнем посыпались возмущенные телеграммы. За короткий срок по всей планете поднялась могучая волна общественного негодования, а на гребне ее, ослепленный от счастья, барахтался изобретатель Лаки Курнаки.

Последующие дни представились Лаки именно таким счастливым барахтаньем на пенном гребне славы. Со всей планеты в Свистун налетели сонмища энергичных, жадных до сенсаций личностей. Газетные и телевизионные ватаги, туристы из космических оазисов, собиратели автографов, горлопаны-любители — вся эта пестрая толпа с утра и до поздней ночи штурмовала дом Курнаки, превратив его в некое подобие осажденной крепости эпохи Тьмы. Лаки принимал посетителей, давал автографы, интервью, принимал поздравления. Не прошло и двух десятидневок, как он стал одним из популярнейших людей планеты.

Под натиском общественного мнения, втайне проклиная настырного стажера, пошли наконец на попятную лидеры клуба СВОЛИЧ. Тези Умник, прижатый к стене фактами, вынужден был признать в одном из интервью, что действительно стажеру Курнаки «было оказано недостаточное внимание» и что лидеры клуба намерены «в следующей сорокадневке приступить к обсуждению вопроса о пересмотре позиции по отношению к стажеру Курнаки».

Поздно заговорили о справедливости лукавые метры! В «пересмотре позиции» изобретатель уже не нуждался. Одна из фармацевтических фирм опередила клуб СВОЛИЧ, раньше всех сообразив, что на препарате можно сделать себе блестящую репутацию. Ссылаясь на общественное мнение как на фактор, имеющий силу закона, она обратилась в Директорат с просьбой дать разрешение на массовое производство препарата Курнаки.

И получила такое разрешение!

* * *

Парадоксальны судьбы великих открытий! С огромными усилиями, продираясь сквозь заросли косности, зависти и откровенного недоброжелательства, добиваются их авторы всеобщего признания. Но вот долгожданный миг наступил, новинка прочно вошла в жизнь, изобретатель торжествует. Ни у кого нет сомнения в том, что творение гениального ума несет обществу исключительно одно благо, тем более что социальная практика подтверждает это. И тогда-то, в момент наивысшего развития новой идеи, происходит некая мутация, своего рода первичное злокачественное образование. Все! Непоправимое свершилось! Отныне идея обречена, ибо уже начался зловещий процесс, поначалу невидимый, потом все более заметный, и вот уже сам изобретатель с ужасом видит, какого монстра-разрушителя он произвел на свет…

События, последовавшие после официального признания нового изобретения, являют нам картину насквозь оптимистичную, насыщенную радостными и яркими тонами. Препарат Курнаки неудержимо завоевывал планету, вторгаясь в многочисленные сферы астрианской жизни. Больные на операционных столах, вместо того чтобы спать тяжелым эфирным сном, заливались хохотом под ножами хирургов, Жертвы автомобильных катастроф уже не корчились в муках, дожидаясь экстренной медицинской помощи, потому что в момент аварии в салоне автоматически разбрызгивался аэрозоль «катастрофин» молниеносного действия, престарелые астриане в космических изоляторах с улыбками на устах дожидались своего смертного часа. Каждый день пресса и телевидение приносили сообщения о новых, неожиданных применениях курнакина. Так одна солидная газета опубликовала адресованное Курнаки благодарственное письмо группы граждан, отравившихся грибами.

История вышла такая. Некий Гуня Кулек откуда-то узнал, что в эпоху Тьмы люди сами собирали грибы, и по доброте душевной решил попотчевать гостей жареными грибками собственного приготовления. А так как в грибах Гуня ни черта не понимал, то, понятно, вместе со съедобными набрал много ядовитых. Пострадавшие, в том числе и сам Гуня, писали, что, пока их откачивали и приводили в чувство, они, благодаря курнакину-антиотравину последней модификации, пережили массу приятных ощущений, но одновременно остерегают всех прочих от повторения подобных ошибок, потому что, как объяснили им роботы-врачи, грибные яды крайне опасны для человека и, если не прибудет своевременно помощь, очень просто можно отправиться на удобрения.

Освоение препарата шло на редкость успешно, без каких-либо отрицательных последствий, если не считать таковыми некоторые курьезы, вполне естественные в любом большом деле. Имеется в виду секта полосатых, появившаяся на одном из популярных астрианских курортов. Это были любители посечься плетками, и узнавали их по исполосованным спинам и ягодицам. Однако широкого распространения новая мода не получила, а вскоре и совсем заглохла, так как газеты жестоко высмеяли сектантов, сказав, что они похожи на пестрокожих из созвездия Кляксы, известных во всей галактике своей непроходимой тупостью. Случались и другие подобные курьезы, но скомпрометировать замечательный препарат они никоим образом не могли.

Таково было положение дел с препаратом. Еще лучше обстояли дела у изобретателя. Здесь мы обнаруживаем картину, насыщенную также радостными и светлыми тонами. Лаки покинул свой скромный семиком-датный домик и переселился в обширный особняк, расположенный на берегу моря, а позже во дворец, который по настоянию благодарной общественности для него построил Директорат. Здесь имелось все, что нужно уважаемому человеку: бассейн, игротека, обширный сад, гарем с сотней специально обученных красавиц-роботесс, обеденный зал и прочее. Лаки и забыл теперь, когда последний раз посещал клуб СВОЛИЧ. Простой стажер, он по заслугам своим стоял выше многих знаменитых метров и пользовался огромной популярностью на Астре. Свидания с ним добивались лучшие красавицы. Мужественные звездолетчики привозили ему с разных планет диковинные сувениры и редкие лакомства, подарки шли со всех концов, так что Лаки вынужден был завести при дворце специальный музей подарков. Время от времени он получал теперь радостные, ласкающие самолюбие сообщения.

…Именем Курнаки называют самый крупный астероид системы, а затем и комету. Жители мегаполиса Бона потребовали от Директората переименовать их город в Курнакий. Аналогичные заявки поступили от нескольких десятков других городов, породив соответственно целый букет однородных названий: Лаки, Лакиполис, Курлаки и другие подобные. Маринерский экспериментальный институт евгеники обратился к Курнаки с просьбой о донорской помощи в виде половых клеток изобретателя, необходимых для изучения и дальнейшего выведения особо ценных пород людей Элиты. И наконец, совет Мудрил клуба СВОЛИЧ, обсудив «некоторые события, связанные с внедрением препарата стажера Курнаки», постановил «в виде исключения отменить десятилетний мораторий на повторное голосование и рассмотреть кандидатуру стажера в следующем году на предмет присвоения ему звания четвертьметра». Лаки только посмеялся, прочтя витиеватое сообщение, переданное ему роботом-посыльным. Опомнились!

Можно было бы рассказать массу интересных и поучительных эпизодов из новой жизни Лаки Курнаки, но не будем делать этого, потому что не в них суть. Суть в том, что наступил момент, когда произошла упомянутая выше мутация…

Среди больших и малых событий живой, вечно кипящей действительности Астры явилось вдруг одно, случайно попавшее на глаза Курнаки и привлекшее его внимание своей необычностью.

Однажды утром, читая газету, Лаки наткнулся на маленькую заметку под названием «Глупый Зюка». Он скорее всего не стал бы ее и читать, но увидел в тексте свое имя и задержал внимание. В заметке сообщалось, что житель мегаполиса Бона Зюка Пискун совершил очень глупый поступок. Он принял пилюлю курнакина последней, усиленной модификации, вызвал экстренную медицинскую помощь и повесился у себя в комнате, зная, что роботы-реаниматоры через пять минут, не позже, вернут его к жизни. А потом, когда возвращение состоялось, Зюка стал рассказывать соседям, что испытал в момент удушья такое удовольствие, что все остальное чепуха по сравнению с ним.

Заметка чрезвычайно не понравилась Лаки. Не хватало еще, чтобы с его именем связывали такое ужаснее явление, как смерть. Встревоженный, он позвонил старому другу Бубе Трубе, который, благодаря Лаки, тоже сделал карьеру и руководил теперь Институтом Общественного Мнения.

— Это какой-то дурак или сумасшедший, — сказал Буба, узнав о заметке. — Считаю, что нужно разобраться. Если хочешь, поехали вместе к редактору.

В редакции их ждала неожиданность. На вопрос, кто написал заметку, редактор набрал код в электронной картотеке, и на экране вспыхнуло слово «Справедливый».

— Это наш анонимный корреспондент. Он всегда присылает заметки под таким псевдонимом, — пояснил редактор.

Буба и Лаки переглянулись. Чем-то знакомым повеяло от этой нарочито претенциозной клички.

— Какое его настоящее имя? — спросил Буба.

— Это неизвестно, господа, — ответил редактор. — Он считает необходимым скрывать его. Все материалы от него мы получаем почтой.

— Все ясно… — многозначительно произнес Буба.

— Думаешь, Рабик? — сказал Лаки.

— А то кто же! Этого мерзавца я узнаю по повадке, как бы он ни подписывался.

Он выдернул из кармана ручку-телефон, набрал номер адресного бюро и попросил назвать адрес гражданина Астры Зюки Пискуна, проживающего в городе Боне. Через минуту они услышали тихий, отчетливый голос автомата-ответчика:

— Зюка… Пискун… умер… два… года… назад… в возрасте… двухсот восьмидесяти… лет.

— Странно, — заметил редактор, явно обескураженный ответом. — Мы уже много раз получали от Справедливого информацию о различных происшествиях, и не было случая, чтобы она оказывалась ложной.

— Ничего странного, — сказал на это Буба. — Классический прием подобных мерзавцев. Девять раз сказать правду, чтобы усыпить бдительность, а на десятый соврать. Эта дрянь что-то затевает.

Для усмирения противника Буба тут же предпринял решительный демарш. Он набрал номер телефона Рабика и, когда аппарат откликнулся осторожным «вас слушают», рявкнул в микрофон:

— Господин Справедливый? Лучший друг покойного Зюки Пискуна?

— Кто это говорит? — испуганно вякнул Рабик.

— Главный Сторожила Свистуна, — громыхнул Буба. — Доводится до вашего сведения, господин Справедливый, что за гнусную дезинформацию вы будете удавлены публично без предварительного приема курнакина!

В аппарате часто запикало.

— Больше не будет писать пакостей, — сказал Буба, смеясь. — Пусть теперь только попробует!

А смеяться-то было рано! Друзья и предполагать не могли, какой разрушительной силы заряд таился в крохотной заметке. Через несколько дней в другой газете появилось сообщение еще об одном удавленнике, Буне Пупке, который якобы тоже решил с помощью курнакина получить пикантное удовольствие и тоже был возвращен к жизни роботами-реаниматорами. Снова оба поехали в редакцию и, возмущенные, набросились на редактора, грозя ему неслыханным скандалом за распространение ложных сведений. Не тут-то было! Редактор, аккуратный, уравновешенный господин, огорошил их, сказав, что редакция тщательнейшим образом проверяет все материалы, готовящиеся к публикации. Материал о Буне, разумеется, тоже проверен, и если уважаемый изобретатель Курнаки желает в этом убедиться, то может съездить по такому-то адресу и лично поговорить с удавленником.

…Разговор с Буней Пупком вызвал у Лаки ощущение надвигающейся беды. Розовощекий, голубоглазый юнец лет пятидесяти лежал у себя дома на кровати в окружении кучки приятелей и приятельниц и делился с ними впечатлениями от проведенного опыта. Увидев знаменитого изобретателя, компания радостно загомонила.

К Лаки полезли за автографом, но он оттолкнул руку с электронными автографокопилками и спросил экспериментатора:

— Зачем ты это сделал?

Буня заулыбался во весь рот, решив, что высокий гость доволен его поступком.

— Это… чтобы приятно было… Эх, как приятно! Так приятно!

Он даже глаза зажмурил от удовольствия, вспоминая, как приятно ему было удавиться.

— Ты дурак! — сказал ему Лаки сердито. — Разве ты не знаешь, что курнакин изобретен совсем для других целей? Вот если бы тебе нужно было удалить зуб или сменить желудок..

Буня растерянно захлопал глазами, забормотал, оправдываясь:

— Это… я не знал… в газете писали про Зюку Пискуна… Дай, думаю, тоже попробую.

— Настоящий дурак! — подтвердил Буба. — Ты что, газетчиков не знаешь? Не было никакого Пискуна, это все вранье. Ты первый человек, который по-настоящему удавился.

Услышав эти слова, компания Буни сразу стихла. Потом кто-то радостно вякнул:

— Первый! Слышишь, Буня, ты первый на всей Астре!

Буба досадливо крякнул, сообразив, что допустил оплошность, а компания возбужденно загудела, с восхищением глядя на приятеля.

— А если бы роботы не приехали? — хотел было напугать Лаки молодых болванов.

— Ну да! — ответили ему. — Так не бывает, чтобы не приехали.

— Как же это — роботы и не приедут! Уж этого никак не может быть.

— Обязаны приезжать, — подытожил общее мнение Буня Пупок.

Лаки страшно рассердился на него, обозвал идиотом и стал объяснять компании, как это глупо и опасно извлекать удовольствие из удушения, когда есть тысячи других замечательных и совершенно безопасных удовольствий.

Увы, его страстная проповедь не имела ни малейшего успеха. Выяснилось, что Буня — чемпион по удовольствиям среди молодежи, много чего перепробовал и авторитетно заявляет, что ни одно удовольствие не идет в счет по сравнению с удовольствием от удушения «под курнакином».

Тогда-то у Лаки и появилось ощущение надвигающейся беды.

— Может, выступить с разъяснением? — сказал ой, когда они вышли от Буни Пупка.

— Ни в коем случае! — решительно возразил Буба. — Всякие разъяснения-опровержения — это лучшая реклама. Придется ждать развития событий, а там посмотрим.

И события развивались… Через некоторое время опыт Буни повторил один из его приятелей, получив взамен награду в виде газетной заметки, потом произошел еще случай в другом конце города, за ним третий, четвертый, пятый…

Дезинформация «Справедливого» оказалась искрой, брошенной в горючий материал. Много разных удовольствий и оригинальных развлечений придумано было роботами-учеными за несколько столетий существования новой Астры, но еще никто не додумывался извлекать удовольствие из смертных страданий.

Число самоубийц быстро росло, а средства массовой информации подробно оповещали публику о каждом случае, тем самым распространяя дальше новое увлечение. Сияющие, довольные вниманием самоубийцы из низших слоев, которым и не снилось попасть на экран, еле выговаривая слова, рассказывали о своих впечатлениях. Прямо на глазах получала распространение небывалая в истории игра, захватывая массы рядовых астриан, которые по бесталанности своей не имели другой возможности выделиться среди себе подобных. Освоив удушение, начали топиться, травиться и даже выбрасываться из окон с небольшой высоты в расчете получить потом удовольствие и на операционном столе.

— Идиоты! Чернь! Нашли себе забаву! — скрежетал зубами Лаки, читая сообщения о новых оригинальных применениях его препарата. Игра неудержимо разрасталась, приобретая характер эпидемии, исподволь готовя крушение изобретателю курнакина. Нужно было срочно принимать какие-то меры, чтобы остановить пагубное развлечение, и тогда Лаки с Бубой записались на прием в Директорат.

Принял их Третий директор планеты, отвечавший за общественные умонастроения и соблюдение астриан-ской конституции. На решительный вопрос Лаки, как каманна Третий относится к «этому безобразию», разумея увлечение самоубийствами, робот спокойно сказал, что никакого безобразия тут не находит. Пока все совершается в рамках астрианской конституции, согласно которой граждане свободной Астры имеют право получать любые удовольствия любым способом, не причиняющим вреда другим лицам и окружающей среде. Вот если бы, скажем, какой-нибудь прыгун из окна упал на голову другому гражданину или в цветочную клумбу, испортив при этом цветы, тогда можно было бы говорить о нарушении конституции. Но до сих пор ничего такого не происходило, все самоубийцы действовали вполне корректно.

— Черт возьми! — воскликнул Буба. — Но у вас теперь появилась уйма лишней работы!

— Вы правы, Господин, — вежливо отвечал директор. — Работы значительно прибавилось, но мы для того и существуем, чтобы успевать делать любую работу. Экстренная помощь приезжает не позже чем через пять минут после поступления заявки на оживление, реанимационные пункты обслуживаются первоклассными специалистами и действуют очень четко. До сих пор не зарегистрировано ни одного случая с летальным исходом.

В голосе робота слышалась интонация, похожая на гордость.

— Мы внимательно следим за кривой самоубийств и своевременно наращиваем силы соответствующих служб, — добавил он.

Возразить что-либо на столь ясную и четкую позицию было трудно.

Официальное мнение относительно эпидемии самоубийств было, таким образом, достаточно оптимистичным, однако Лаки оно не успокоило. Роботы на то и поставлены над людьми, чтобы действовать в строгом соответствии с инструкциями, не поддаваясь никаким эмоциям. Но тут случай был явно особый, не подвластный инструктивной мудрости. Лаки мучили дурные предчувствия…

Которые спустя короткое время сбылись…

Постепенно «эпидемия понарошных самоубийств», как окрестила ее пресса, превратилась в пандемию, захватившую все население планеты и прилегающих к ней оазисов. Огромная машина управления цивилизацией работала на полную мощность, обеспечивая динамическое равновесие процесса.

Любители-самоубийцы тысячами, сотнями тысяч бросались в нежные объятия «понарошковой смерти», а роботы-врачи, трудясь не покладая рук, вытаскивали их оттуда. Все было благополучно.

И вдруг грянуло!.. Малополулярная телеватага «Визг» в мгновение ока стала знаменитой, дав сообщение о трагической кончине некоего Лямы Бутона из Марианны, который переоценил возможности роботов-реаниматоров и сиганул с тридцать восьмого этажа на голый асфальт. Передача была немедленно запрещена Директоратом к дальнейшему показу, а телеватага разогнана, но страшные сцены, снятые с натуралистическими, леденящими душу подробностями, потрясли всю Астру.

В элитарных клубах злословили по поводу изобретателя коварного препарата, толковали о возможных поправках к астрианской конституции, изменении закона. А тут как раз смерть Лямы совпала с посещением Астры группой влиятельных инопланетян. Этот визит решил все дэло.

Узнав, что творится на планете, гости ужаснулись. Предводитель группы, очень авторитетный социолог, выступил с речью на закрытой заседальне личного состава Директората совместно с представителями элитарных клубов. Буба и Лаки внимательно слушали инопланетянина и поражались его смелости, а Лаки еще понял, что его карьере наступил конец. История с препаратом Курнаки, заявил инопланетянин, показывает несовершенство, а может быть, и порочность Принципа Большого Удовольствия, положенного в основу астрианской цивилизации. Ляма Бутон — первая жертва этого принципа, но будут еще тысячи и миллионы жертв. Поэтому, пока не поздно, необходимо заменить ПБУ на ПУУ (Принцип Умеренного Удовольствия), что уже давно сделано на их планете. Необходимо также внести в конституцию поправку, запрещающую поощрять тотальный гедонизм. И еще много чего крамольного говорил высокий гость…

За всю свою жизнь, даже в самые худшие времена, не испытывал Лаки более мрачных чувств и не переживал более жестокого крушения. В один миг все рухнуло, и его звезда стала стремительно падать.

Черт с ним, с дураком из Марианны! Эту скандальную историю Лаки, может быть, и простили бы, и роботы потом приняли бы меры для того, чтобы подобный случай не повторился. Но выступление инопланетянина транслировалось по космовидению заезжими ватажниками. В глазах галактической общественности компрометировался священный Принцип Большого Удовольствия, дававший Элите право на неограниченную свободу творчества.

Вот этого-то изобретателю простить не могли! Метры грудью встали на защиту дорогого их сердцам принципа!

Дальнейший ход заседальни разыгрывался по классическому сюжету, многократно опробованному в разные времена на разных планетах и даже в разных галактиках. Тон задал главный оппонент изобретателя метр Зига Бином. «Глубокоуважаемый гость по впечатлительности своей несколько сместил акценты, — сладко улыбаясь, сказал он. — ПБУ сам по себе безупречен и являет собой высочайшее достижение роботической мысли. Скверно неправильное его понимание, которое с упрямством, достойным лучшего применения, продемонстрировал стажер Курнаки. Вместо того чтобы получать удовольствие лично, как к тому призывает мудрый Принцип, он вздумал облагодетельствовать всех, ив этом состояла его коренная ошибка». Старшие товарищи, сказал далее метр, не раз пытались отвратить стажера от опасного пути, но ничего не добились и только вызвали на себя нападки и оскорбления со стороны телевизионных шаек, которые натравил на них обозленный Курнаки…

Вслед за Зигой выступили другие метры, продолжая тему в том же ключе, но с большим накалом. Обвинения сыпались за обвинениями, а Лаки, кипя от возмущения, слушал лукавые речи и все порывался встать и сказать что-нибудь резкое и сильное в свою защиту, но его хватали за руки роботы-наблюдатели и сажали на место. И Буба тоже кипятился, поддерживая друга, и кричал с места «Долой клеветников!», пока его не вывели из зала.

Так продолжалось довольно долго, страсти дошли до высшего накала. Можно было ожидать и традиционного финала заседальни, то есть скандала с мордобитием или, напротив, падения жертвы в обморок с последующим вынесением ее на носилках под смущенное молчание зала и помещением в реанимационное отделение.

Но нет, ничего подобного не случилось, и это, может быть, самое интересное в нашей истории. Лаки сохранил отвратительнейшие воспоминания о процедуре реанимации, которую перенес после провала в совете Мудрил. Поэтому в критический момент, чувствуя, что его вот-вот хватит удар от сильных переживаний, он, испугавшись, проглотил таблетку курнакина-глобусина, который на всякий случай носил при себе. Нетрудно представить, зная чудесные свойства препарата, что из этого получилось. В одну минуту бесстрашный и бескомпромиссный боец превратился в размазню. Были счастливые слезы и покаянные биения себя в грудь на виду у всего зала, попытки лобызания отбивающихся противников, стояния на коленях и прочий дрянной кисель, порочащий славное имя изобретателя… Вот это уже был настоящий конец! Перемена роли в жизненной игре всегда производит дурное впечатление на окружающих, а уж в открытом бою тем более. Презрительно усмехались метры, глядя на поверженного, лебезящего перед ними противника, недоумевали шокированные инопланетяне, онемев от возмущения, смотрел сквозь щелку в двери на позор своего друга храбрый ватажник Буба Труба…

Так и закатилась звезда талантливого стажера, не перенесшего накала борьбы и ставшего жертвой собственного изобретения. С тех пор Лаки «плотно сел на курнакин», как выразился в кругу ватажников его бывший друг Буба Труба. Целые дни ходит веселый, улыбается, извлекая радость из своего унижения. Видели даже, как он пытался как-то облобызать гнусного заморыша Рабика Тушку, случайно встретив его в клубе. Сцена эта показалась всем омерзительно фальшивой, и с таким мнением нельзя не согласиться.

 

Покушение на планету

Впервые он появился в Фиалке в середине лета на Карнавале Большой Любви. Шея второй час ночи, а в городе было светло как днем от праздничного фейерверка. Трещали, разрываясь, петарды, огненные вертушки с шипением разбрасывали тучи искр и дыма, небо, расцвеченное огнями ракет, казалось сплошным светящимся шатром.

По улицам с хохотом и криками валили толпы обнаженных мужчин и женщин. Они направлялись к центральной площади города, чтобы принять участие в Апофеозе Всеобщей Любви, которым завершался карнавал. Здесь, на обширном, выстеленном коврами пространстве, уже началось восхитительное представление по одному из лучших сценариев астрианской индустрии развлечений. Одорофоны изливали на площадь волны возбуждающих запахов, разноцветные лучи, перекрещиваясь, били вспышками по глазам, из усилителей неслись эротические вопли, смешиваясь с воплями доведенных до экстаза людей. Площадь, словно гигантский насос, втягивала через входные ворота свежую, жаждущую наслаждений человеческую плоть и выталкивала через выходные отработанную…

Он вышел на помост Милых Забав, убранный красным бархатом, и выбросил вверх руки, требуя внимания. Не сразу, но все же утихла возбужденная толпа, умолкли усилители. Тысячи лиц обратились к новенькому. Уже успели выступить несколько пар, но ничего интересного показать не сумели. Этот же привлек внимание тем, что вышел без партнерши, да еще одетым с головы до пят. На нем были простые серые брюки, рубаха и шляпа. Лицо закрывала сплошная глухая маска с вырезами для глаз и рта. Был он высок ростом и широк в плечах.

— У тебя что, живот в бородавках? — весело крикнули снизу.

Стоявшие поблизости от помоста засмеялись, полетели непристойные реплики. Тут человек шагнул к микрофону, и над площадью загремел его низкий, с мужественной хрипотцой голос.

— Безмозглые самцы и самки, что вы делаете! Вы оскорбляете своими мерзостями священное звание человека! Даже неразумные звери, и те чище и выше вас! Вы отвратительнее червей, чернее самой гнусной грязи!

Нелепые, странные слова, произнесенные с яростным напором, поначалу были не поняты толпой. Люди заулыбались. Что это он болтает? Шутит, что ли?

А оратор между тем продолжал выкрикивать хлесткие, оскорбительные фразы:

— Кому вы нужны, глупые, сладострастные обезьяны? Для чего живете на этой планете? Каждого, из вас все равно задушат болезни и смерть! Но знаете ли вы, как умирают те, кто не верил в бессмертие души, кто всю жизнь только наслаждался? Они умирают в космических камерах-одиночках, охваченные диким ужасом.

Огромная площадь, наполненная людьми разных возрастов и полов, превратилась в единое миллионоглавое существо, онемевшей от шока. Стало так тихо, что слышен был шорох одорофонов, продолжавших одурманивать толпу. Но дурман уже ни на кого не действовал. Все смотрели на страшного человека в маске. Он говорил невозможные, преступные слова и не где-нибудь в кругу приятелей, а на площади перед тысячами людей, делая тем самым и их соучастниками преступления.

Толпа, очнувшись от гипноза, угрожающе загудела, послышались возмущенные крики:

— Убрать его!

— Сдать фиолетовым!

Но вокруг, как назло, не было ни одного сотрудника БЗИГ.

Фиолетовые, следуя специальной инструкции, избегали появляться на карнавалах, чтобы своим видом не портить людям удовольствие.

Роботы, впрочем, не понадобились. Среди участников карнавала было немало суперов, каждый из которых стоил сотни роботов. Один из них, Нямба Кулак, словно гигантский кузнечик выпрыгнул из гущи людей и, пролетев несколько метров над головами стоящих, бесшумно приземлился на помосте. Еще секунда — и он оглушил бы преступника ударом своего могучего кулака, но тог тоже не дремал. Он проворно отскочил от микрофона и выхватил из-за пазухи здоровенный револьвер с раструбом на конце дула. Слепящая огненная струя ударила в пол под ноги суперу и пробила в нем дыру размером с тарелку.

— Ни с места, ублюдок! — крикнул человек, направляя оружие на Нямбу. — Одно движение, и я развалю тебя пополам!

И громадина супер сразу обмяк. Перед таким оружием он был бессилен.

Человек притоптал ногой дымящийся бархат вокруг дыры.

— Ты привык побеждать только слабых, — сказал он насмешливо. — Так вы все устроены, сластолюбивые самодовольные обезьяны! Я не боюсь вас!

Он спрыгнул с помоста и, держа в полусогнутой руке револьвер, пошел сквозь толпу к выходным воротам. И люди в страхе расступались перед ним…

* * *

Представление в Фиалке транслировалось напрямую по телевидению, поэтому выступление человека в маске увидели миллионы зрителей. Происшествие взбудоражило всю планету, породило много вопросов. Кто он такой, откуда у него оружие, почему говорит так уверенно, словно имеет на это право? Высказывались разные версии. Одни были убеждены, что это межпланетный хулиган новой разновидности, другие считали сумасшедшим, сбежавшим из космического оазиса «Дружба», третьи доказывали, что все гораздо проще — начиналась какая-то новая игра, а Нямба вмешался и все испортил. Большинство склонялось к последней версии, как наиболее понятной, однако просуществовала она недолго.

Через несколько дней человек в маске снова дал о себе знать. Внезапно, как и в первый раз, он появился на состязании обжор в Летучей Мыши. Опять он клеймил людей, обзывал их самыми черными словами, пугал перспективой одинокой и страшной смерти. Зная, что он вооружен, на него уже не осмеливались нападать. Состязания расстроились, обжоры потеряли аппетит, а двоих увезли в больницу с нервными расстройствами.

Потом последовали еще несколько подобных выступлений в разных городах. Сердитый, как окрестили оратора, обвинял людей в каких-то непонятных им преступлениях, призывал к очищению от гнусных пороков, в которых они, по его мнению, погрязли.

Тогда-то и стало ясно, что это не игра, а что-то весьма серьезное.

За дело взялся БЗИГ, ибо Сердитый представлял тройную угрозу для цивилизации. Он имел оружие, что было строжайше запрещено законом, публично произносил разрушительные речи и, наконец, разглашал тайну изоляции, как официально именовалась в документах БЗИГ процедура отселения совсем дряхлых стариков и старух из оазисов для престарелых. Их действительно помещали в камеры-изоляторы, чтобы никто не мог видеть, что такое смерть. Это была мера гуманная по отношению к живущим, и рассказывать о ней кому бы то ни было считалось аморальным и преступным.

Итак, за дело взялся БЗИГ. По фонограмме телевизионной записи, сделанной в Фиалке, был составлен индивидуальный код голоса преступника, выраженный в математических символах. Пятьдесят с лишним миллиардов подобных кодов хранилось в памяти электронной контрольно-розыскной машины БЗИГ. По предъявленному оригиналу машина могла в кратчайший срок идентифицировать личность его обладателя и указать, где тот в данный момент находится.

Голосовой код Сердитого заложили в машину, и тут-то обнаружилось, что поймать его будет непросто. Обнаружилась, вообще говоря, вещь совершенно загадочная. Машина не нашла в своей памяти дубликата предъявленного кода. Это означало, что Сердитый не родился на Астре и не прилетел на Астру с какой-нибудь планеты, потому что все гости записывались сразу же по прибытии. Это означало, по логике машины, что Сердитый просто-напросто… не существовал! В то же время он действовал, и очень активно, о чем свидетельствовали многочисленные жалобы, поступавшие в БЗИГ с разных точек планеты.

В такой необычной ситуации автоматический поиск оказывался, понятно, неприемлемым, поэтому роботам не оставалось ничего другого, как обратиться к давно забытым кустарным методам сыска. Дело представлялось очень сложным ввиду малочисленности отрядов БЗИГ — местные отделения даже в крупных породах насчитывали не более сотни фиолетовых. Выследить такими силами человека, не зарегистрированного машиной, который появляется где и когда ему вздумается, было не легче, чем отыскать потерянную бусинку на океанском побережье. Вероятно, Сердитый прекрасно понимал это и поэтому продолжал свои выступления, сея смуту и страх среди жителей городов.

В мегаполисе Урагане он произнес ужаснувшую всех обличительную речь в адрес БЗИГ, а на одном из курортов во время гастролей знаменитого Будиллы Бесстрашного жестоко высмеял институт суперлюдей, назвав их безволосыми гориллами с ЭВМ вместо голов на плечах. И никто, даже великий Будилла, не осмелился задержать преступника, потому что в руках у него было страшное оружие.

Сердитый действовал смело и решительно, как человек, уверенный в собственной безопасности. Но он недооценил противника. Интересы граждан Астры охраняла чрезвычайно оперативная, несмотря на свою малочисленность, организация, умевшая в нестандартных ситуациях принимать нетривиальные решения. В конце концов Сердитый был выслежен. Во время одного из его выступлений в уличном кабаре из толпы вышли два робота в фиолетовых фраках и направились к оратору. Сердитый крикнул им предупреждающее «ни с места!», однако роботы продолжали идти и с двух сторон вспрыгнули на помост. Последовал залп, за ним второй, но что значил даже адский огонь для специально подготовленных сотрудников БЗИГ! У роботов только чуть пригорели их щеголеватые усы. Вежливо, но решительно они взяли Сердитого под локти и вынули из рук оружие.

— Будьте благоразумны, господин, — сказали они ему при этом.

Когда преступника доставили в центральное управление БЗИГ и сняли с него маску и шляпу, то оказалось, что это чернобородый синеглазый мужчина с приятным, мужественным лицом, лишенным каких-либо уродливых, а тем более звериных черт, которыми успела наградить его молва. На предложение председателя следственной комиссии, Главного Старожилы управление, сообщить, кто он такой мужчина резко сказал:

— Я не желаю отвечать бездушным автоматам! Приведите сюда живого человека, и я буду с ним говорить. Но только полноценного человека, а не человекоподобного идиота.

— Вы напрасно возмущаетесь, господин, — возразил ему на это Главный Сторожила. — Мы поймем вас лучше любого самого умного человека. Если же вас раздражает мой внешний вид, то я готов изменить его.

С этими словами робот поднялся и вошел в большой шкаф, стоявший у него за спиной. В шкафу сильно загудело, а через минуту оттуда вышел симпатичный молодой блондин в сером костюме.

— О, боги! — ошеломленно пробормотал задержанный. До чего тут у вас дошла техника!

Главный Сторожила бросил на него внимательный взгляд.

— Вы сказали: у вас? Значит, вы не астрианин?

Человек нахмурил брови.

— Я? Я-то настоящий астрианин! Это вы уродливый нарост на теле планеты! Вы и миллиарды говорящих скотов, которых вы пасете, как пастухи овец.

— Назовите свое имя, — сказал робот, пропуская дерзость мимо ушей.

— Норд Гордий Виртус, — с достоинством ответил мужчина.

— Странное имя…

— Нормальное человеческое имя! Не то что ваши собачьи клички.

Главный Сторожила нажал кнопку в столе и сказал в стоявший перед ним аппарат:

— Норд Гордий Виртус.

Прошло меньше минуты, и аппарат заговорил монотонным голосом, раздельно произнося каждое слово:

— Норд… Гордий… Виртус… крупный… политический… деятель… эпохи… Тьмы… оказывал… активное… сопротивление… движению… четырех… Близнецов… умер… в начале… первого… века… Эры… Света…

Голос умолк.

— Как видите, обмануть нас невозможно, — сказал Главный Сторожила. — Названный вами Норд Гордий Виртус умер семьсот лет назад. Говорите правду — кто вы такой?

Мужчина тяжело вздохнул, отводя взгляд в сторону.

— В том-то и несчастье мое, что я не умер. Я действительно Норд Гордий Виртус.

Мужчина довольно долго сидел с отрешенным видом, погруженный, как видно, в собственные мысли. Потом поднял голову, окидывая взглядом комиссию, и заговорил:

— Мои единомышленники из лучших побуждений сыграли со мной злую шутку. У меня была тяжелая болезнь, я умирал, а они считали, что моя жизнь еще понадобится людям. В те времена существовал единственный способ лечения таких болезней — замораживание на длительный срок. Не посвятив меня в свои планы, они дали мне снотворного, и когда я уснул, заморозили в специальной камере сроком на семьсот лет. Обо всем этом я узнал из говорящего письма, когда пробудился. Очень трогательное письмо! Они были убеждены, что победа четырех Близнецов временна и что через семьсот лет на Астре будут жить люди благородного и возвышенного духа, которые умножат наши культурные достижения. Бедные мои друзья! Как страшно они ошиблись! Сластолюбивая обезьяна в человеке оказалась сильнее его божественной половины!

Норд Гордий Виртус замолчал, снова погружаясь в невеселые думы.

— Мы можем отложить нашу беседу, если у вас сейчас нет настроения говорить, — сказал Главный Сторожила.

Гордий печально усмехнулся.

— Какой нравственный прогресс в сыскном деле! Семьсот лет назад ваши предшественники в подобной ситуации подбодрили бы меня ударом хлыста по ребрам. Нет, я не буду ничего откладывать. Спрашивайте, что вас интересует.

Разговор продолжался. Гордий отвечал на вопросы Главного Сторожилы, иногда, увлекаясь, вспоминал подробности, и дело, таким образом, стало проясняться.

…Гордия захоронили в специально оборудованном бункере на Южном полюсе в материковом льду — надежнее места не сыщешь. Здесь имелось все необходимое для переходного периода после пробуждения — консервы сверхдлительного хранения, медицинские препараты, одежда, глиссер-амфибия, чтобы добраться до ближайшего материка, и плазмомет револьверного типа с запасом зарядов. Друзья Гордия искренне верили в лучшее будущее Астры, но оружием его на всякий случай снабдили. Увы, никто из них не мог составить ему компании в далеком путешествии — шла ожесточенная борьба, и каждый человек был на вес золота, да и стоило замораживание слишком дорого…

Ровно через семь веков сработала автоматика, камера разморозилась, и Гордий проснулся. Все получилось, как было задумано, без особых осложнений. Болезнь действительно прошла, и за две недели адаптации Гордий вошел в норму… Он взял старт на Север.

Первое поселение он увидел в пятистах километрах от полюса, куда добрался быстро. Вокруг лежали снега и свирепствовал лютый мороз, а в громадной котловине внизу, словно мираж в полярной ночи, под лучами трех искусственных солнц нежился город-сад.

Нужно было как следует разобраться, что произошло с Астрой за прошедшие семь веков, и Гордий стал разъезжать по городам, изучая новую жизнь. Первые впечатления от увиденного были ошеломляющими. Гордию показалось, что он увидел осуществленную мечту о Золотом Веке, которым грезили философы древности. То, что в старые времена стоило больших денег, за что люди иногда шли на преступления, доставалось теперь почти задаром. За пустяковую плату можно было набрать гору вкусных яств, снять комфортабельный дом, заказать в салоне мод одежду по своему вкусу. Заводы и фабрики находились в космосе, поэтому воздух в городах был чист. Здесь отсутствовала паспортная система, не существовало государственных границ, потому что не было самих государств, жители городов понятия не имели о грабежах и убийствах. Да что там говорить, сказка да и только!

Но это были лишь впечатления, потому что жизнь-сказка оказалась с порчей. Чем основательнее Гордий знакомился с ней, тем больше в ней разочаровывался. От старой доброй Астры с ее необъятным разнообразием народов, языков, культур, которую Гордий знал и любил, остались только очертания материков. Все остальное изменилось — города, их названия, привычки и интересы людей.

Особенно возмущали Гордия названия городов, нарочито пошлые, глупые — Толстяк, Свистун, Пупок, Бесстыдник… Их жители говорили на едином всепланетном языке, представлявшем собой невообразимую смесь старых языков, густо сдобренную всевозможными словесными новациями. Скрепя сердце, Гордий усвоил этот искусственный, лишенный красоты и выразительности язык с помощью — о, боги! — обучающего автомата.

Гордий был потрясен, узнав, что в языке потомков отсутствуют такие понятия, как «мать», «отец», «брат», «родина» и другие, без которых немыслимо воспитание полноценных, нравственных личностей. Родственных отношений они не знали, потому что выращивались в инкубаторах, как цыплята, родиной у них была вся планета, а под любовью они понимали изощренное до гнусности соединение полов. В интимной сфере они бывали столь простодушно бесстыдны, что даже печально знаменитый Иной, известный в свое время распущенностью нравов, казался теперь Гордию городом высокой нравственности.

…Главное содержание жизни большинства из них составляли игры и развлечения, которые придумывали для них роботы. У этих людей не было ни прошлого, ни будущего — одно бесконечно затянувшееся настоящее, похожее на калейдоскоп с непрерывно меняющимися узорами. Поначалу Гордий никак не мог уразуметь, как не надоедает им все время развлекаться, но, присмотревшись поближе к их жизни, все понял. В сущности, это были говорящие домашние животные, по большей части добродушные, физически привлекательные, но душевно крайне убогие. А домашние животные, как известно, тем и отличаются от людей, что могут всю жизнь проводить в праздности, не испытывая угрызений совести.

Норд Гордий Виртус был человеком широких взглядов и хотя сам отличался известным аскетизмом, умел прощать слабости и даже пороки других. Но тут он не выдержал. Он увидел порок, возведенный в принцип существования, и это глубоко возмутило его. Он был оскорблен за своих товарищей, за всех, кто мучился и страдал в той жизни, веря в лучшее будущее человека, а на деле удобрил своими костями эту сытую, благополучную, омерзительно бессмысленную планету. Он был посланцем той, навсегда ушедшей культуры, в которой верили, что могучее, страстное слово способно найти отклик в человеческих душах. И Норд Гордий Виртус начал действовать…

* * *

Следственной комиссии не понадобилось слишком много времени, чтобы понять, что перед ней опаснейший преступник, само существование которого представляет серьезнейшую угрозу для цивилизации. Если бы ему удалось своими проповедями убедить хотя бы одного человека из ста тысяч, то число инакомыслящих во много раз превысило бы число сотрудников БЗИГ.

Естественно, возник вопрос о мерах пресечения угрозы. В эпоху Тьмы особо опасных преступников казнили, но с наступлением эры Света смертную казнь отменили, как антигуманное наказание. Тем не менее оставлять Норда Гор дня Виртуса живым было никак невозможно.

Посоветовавшись, члены комиссии решили применить к нему меру наказания, именуемую Диэтой. Она была придумана в свое время специально для таких исключительных случаев и означала, в сущности, простую вещь. Преступника оставляли в камере-одиночке без пищи и воды и держали там «до обнаружения однозначного результата», как деликатно именовалась в статье закона смерть от истощения.

Когда Гордию объявили приговор, объяснив, что это такое, он горько усмехнулся.

— О, всемогущий Нандр, творец Вселенной! Где еще в истории можно найти пример подобного лицемерия? Если человека собирались казнить, то прямо сообщали ему об этом, не прикрываясь словесной казуистикой. Вы хотите меня убить за то, что я говорил правду? Что ж, я вас понимаю, но сделайте это с помощью ружья или плазмомета, а не морите голодом, как крысу!

— Вы ошибаетесь, господин Виртус, — возразил ему на это Главный Сторожила. — Вас никто не собирается убивать. Наши гуманные законы запрещают убивать человека за какой бы то ни было проступок. Вас всего лишь сажают на Диэту, и если вы по каким-либо причинам умрете, то это будет вина не наша, а природы.

— Железноголовые идиоты! — пробормотал Гордий сквозь зубы. И больше ничего говорить не стал.

* * *

Так закончилась миссионерская деятельность Норда Гордия Виртуса, отважного человека эпохи Тьмы, который пытался обличительными речами пробудить сознание и совесть у своих далеких потомков. Во все времена и у всех народов бывали такие люди, и хотя произносили они разные речи и по разным поводам, кончали одинаково.

Тут, однако, случай особый, выпадающий из общего ряда, иначе не стоило бы о нем и рассказывать. В отлаженном механизме астрианской надзирающей службы впервые за много веков случился сбой. Вот что произошло…

Гордия привезли на маленький скалистый остров в океане. Здесь стояла заброшенная старая тюрьма, которая за отсутствием серьезных преступников давно пустовала. Три робота-исполнителя препроводили его в камеру-одиночку, где зачитали ему приговор. После этого двое из них улетели на своем флайере, а третий остался ждать «наступления однозначного результата».

…Гордий осмотрел камеру. Мощные стены, каменный пол, наверху маленькое оконце, перекрещенное толстыми железными прутьями. За дверью в коридоре — неусыпный электронный страж, которого ни обмануть и ни разжалобить. Да… отсюда не убежишь…

Оставалось либо перегрызть себе вены и умереть легкой смертью, либо молить богов о чуде. Гордий выбрал последнее. Он встал на колени, обратившись лицом к оконцу, и начал отбивать поклоны, прося великого Нандра освободить его из темницы.

Гордий молился двое суток, напрягая все свои душевные силы, вкладывая в молитву всю страсть, на какую был способен. К исходу третьих суток, обессилев, он свалился в обмороке.

Очнулся он под утро от холода. По полу тянуло сквозняком. Гордий с трудом оторвал от каменной плиты тяжелую голову и сел. У него потемнело в глазах от слабости, а когда черный туман рассеялся, он увидел, что дверь камеры отворена настежь. Еще не веря глазам своим, думая, что это галлюцинация, Гордий поднялся и, вытянув вперед руку, как слепой, пошел к двери. И вышел в коридор! На полу, вытянувшись во весь свой громадный рост, лежал робот-исполнитель. Его обращенные к потолку бериллиевые глаза были темны. Почти не думая, Гордий наклонился и выдернул предохранитель из груди робота, после чего стал приносить благодарственную молитву Нандру…

Потом он обошел островок. Ни души, ни единого живого существа. Только голые скалы и океан и еще каменное здание тюрьмы, поросшее от старости мхом…

Норд Гордий Виртус был образованным человеком и, хотя сердцем принимал религию своего народа, в чудеса не очень-то верил. Молиться он начал скорее с отчаяния, от внезапно вспыхнувшего первобытного импульса веры. И вот чудо произошло! Конечно, можно было объяснить его вполне рационально — что робот сломался и, не отдавая отчета своим действиям, открыл дверь. Но это было почти невероятно, в сущности, то же чудо. Чтобы робот просто так, ни с того ни с сего сломался? Чудо, настоящее чудо! А это значит, что он нужен на этой планете!

Трое суток Гордий просидел на острове без пищи и воды, а на четвертые увидел на горизонте белый треугольник паруса.

…Его подобрала небольшая прогулочная яхта с молодой парой на борту. Хозяева судна были удивлены, обнаружив на голом острове заросшего бородой изможденного человека. Несмотря на страшную слабость и пережитые волнения, Гордий сообразил, что надо говорить. С момента задержания вся информация о нем была наверняка засекречена, а без маски его никто никогда не видел. И Гордий сказал, что это такая игра. Он играет в потерпевшего кораблекрушение, выброшенного на необитаемый остров. Его должны через пару деньков подобрать свои, но он не возражает прекратить игру пораньше, потому что ему основательно надоело сидеть одному на острове. Выдумка сработала безотказно. Ах, игра! Тогда понятно… Интерес к спасенному сразу пропал.

И в последующие дни к радости Гордия молодые люди ни о чем его не расспрашивали, не пытались завести знакомство. Все это время он провел в маленькой носовой каюте и пил фруктовые соки, которые приносил ему робот-матрос, а хозяева развлекались в салоне, не обращая, на него никакого внимания. Уже не первый раз замечал Гордий, что люди новой Астры совершенно нелюбопытны друг к другу, если только их не связывают общие наслаждения. А что могло быть общего между ним, пятидесятилетним седеющим мужчиной, и этими двумя юнцами с манекенно-красивыми лицами? Он им казался, конечно, глубоким стариком, хотя и был, возможно, одного с ними возраста.

…Через несколько дней яхта прибыла в большой порт, и парочка сошла на берег, бросив судно. Да-да, они бросили отличную пятнадцатиметровую яхту с автоматическим управлением и только потому, что она, по их мнению, недостаточно комфортабельна! Гордий собственными ушами слышал, как хозяин — демонического вида красавчик с бриллиантовым треугольничком члена Элиты на куртке — сказал своей подруге, что ему «осточертела эта рухлядь». И женщина кивнула, соглашаясь — да, мол, модель устарела, удобств никаких. И они ушли, забрав с собой матроса и не попрощавшись с Гордием.

Этакое счастье привалило! Гордий стал обладателем прекрасного мореходного судна с не израсходованным еще запасом продуктов и питья в трюме. Два дня он просидел на яхте, думая, что хозяева, может быть, вернутся. Он все никак не мог привыкнуть к тому, что в этом странном мире люди не знают цены хорошим вещам, потому что они достаются им даром. «Они похожи на мартышек в тропическом лесу, где полно бананов», — подумал он, проснувшись на третий день утром. Нет, хозяева так и не вернулись…

Теперь нужно было решать, как распорядиться дарованной ему Нандром свободой. Его побег обнаружится не раньше, чем через два месяца, когда роботы вернутся на остров, чтобы выяснить причину молчания их коллеги. Значит, все это время он может смело действовать, не опасаясь слежки. Но что предпринять? На что направить силы? Попытаться разыскать людей, недовольных системой? Найти для начала одного хотя бы наиболее развитого и попробовать осторожно вправить ему мозги. Не может быть, чтобы на планете не осталось людей с зачатками хоть какой-то духовности. Идея вдохновила Гордия. Теперь уже ясно, что он допустил грубую ошибку, применив в новых условиях старые методы. Нужно было начинать совсем с другого конца — с отдельных человеческих душ.

Решение было принято. Утром следующего дня, позавтракав и приведя себя в порядок, Гордий сошел на пирс.

— Эй, приятель! — окликнул он проходившего мимо вахтенного матроса в голубой робе. Робот остановился, обратив к нему глуповато-добродушное, похожее на резиновую маску лицо.

— Я вас слушаю, приятный господин, — кивнул.

— Как называется этот город?

— Бездельник, приятный господин. Двенадцать миллионов жителей.

— Эта яхта моя, — сказал Гордий, — посмотри за ней.

— Будет исполнено, приятный господин, — кивнул робот. Я самым тщательным образом посмотрю вашу яхту и устраню все неисправности.

Гордий усмехнулся этому маленькому семантическому недоразумению, но уточнять свою просьбу не стал, поняв по ответу робота, что яхта и так никуда не денется. Привычным солдатским шагом он двинулся по пирсу к берегу. Что ж, Бездельник так Бездельник. Не все ли равно, с какого города начинать? Если здесь найдется хотя бы дюжина человек с живыми душами, значит, они есть в любом городе, а если их нет, то, значит, нет и нигде.

В утренней гавани стояла тишина, нарушаемая лишь мерным стуком Гордиевых ботинок. Спохватившись, он сбавил ход и сунул руки в карманы, переходя на прогулочный шаг. «Дурак!» — обругал он себя, вспомнив недавний разговор на следственной комиссии. Он задал тогда своим судьям только один вопрос — как им удалось его выследить? На что председатель комиссии ответил: «Это профессиональная тайна, господин Виртус, но человеку в вашем положении ее можно открыть. Вас выдала походка. Современные астриане так не ходят».

«Да, со старыми привычками нужно расставаться, — думал Гордий, неторопливо шагая по набережной мимо больших хрустальных ваз с цветами, расставленных вдоль мраморного парапета. — Как. это ни мерзко, но придется менять манеры и речь, придется учиться лгать».

Весь этот день он бродил по городу — присматривался к людям, прислушивался к их разговорам. Увы, ни одного хоть чем-нибудь интересного лица, ни одной хоть сколько-нибудь интересной реплики! Пообедал в бесплатном уличном кафе для низших каст. Робот-официант, едва он сел, тут же поставил перед ним на подносе стандартный обед: суп, жареную баранину в соусе, сыр и бутылку красного сухого вина.

«Неужели нужно было свергать богов и устанавливать единое всепланетное государство, чтобы любой бродяга мог иметь бесплатный обед? — думал Гордий, запивая вином вкусное, свежеподжаренное мясо. — Нет, тут что-то не то… Материального изобилия можно было достигнуть и не уничтожая старых укладов. Просто мы недооценили животную основу в человеке и слишком переоценили духовную. И еще не учли такой страшной силы, как зависть…» Эти горькие мысли уже не раз тревожили Гордия за прошедшие месяцы. Эх, если бы можно было совершить обратное путешествие во времени и явиться из будущего мощным, непререкаемым авторитетом! Он бы рассказал тогда тупоголовым ортодоксам, во что обойдется их пренебрежительное отношение к материальной стороне жизни, какая страшная цена будет заплачена за то, чтобы на Астре появились бесплатные кафе. А восставшим слепым толпам он объяснил бы, что они отдают свои жизни не за потомков, а за существ без роду и племени, которым будет глубоко наплевать на них…

Три дня хождений по городу не принесли Гордию никаких результатов, зато на четвертый у него произошло знакомство, из-за которого пришлось прервать поиски. Получилось так. Он сидел на лавочке в сквере, в оживленном месте, и наблюдал за фланирующей публикой. Вдруг из глубины аллеи послышался резкий звук полицейской трещотки. Все, кто в этот момент находился на аллее, видели, как, пригибаясь и лавируя между людьми, бежал худой, взлохмаченный человек, а за ним, треща, как жук, и тоже лавируя, поспешал робот в фиолетовом фраке. «Будьте благоразумны, приятный господин, остановитесь», — говорил он при этом мерным металлическим голосом. Человек с вытаращенными глазами промчался мимо Гордия и, вильнув в сторону, полез через изгородь. Однако робот настиг его и стащил за ноги вниз. — Через минуту он уже волок назад по аллее свою кричащую и сопротивляющуюся жертву, талдыча: «Будьте благоразумны, приятный господин, будьте благоразумны…» «Приятный господин», однако, рвался из его рук и орал на весь сквер: «А-а, не хочу в Уютный, отпустите!» В один миг аллея опустела. Гуляющие попрятались за кустами и деревьями, наблюдая оттуда за разыгравшейся сценой. Когда оба четырехногой топчущейся растопыркой приблизились к скамейке, на которой сидел Гордий, задержанный зацепил ногой, как крючком, за край Скамейки и заорал, тараща через плечо на Гордия безумный глаз:

— Господин, вы из Элиты? Возьмите меня на поруки! Меня зовут Ухо Блинчик, я буду служить вам!

Гордию в его положении ни в коем случае не следовало вмешиваться, однако инстинкт оказался сильнее.

— Отпусти его! — приказал он роботу, вставая.

— Ваше имя и звание, приятный господин? — осведомился робот, останавливаясь и продолжая крепко держать нарушителя.

— Гор… Долговязый, — наобум сказал Гордий. — Я режиссер с телевидения.

Робот соображал не более двух—трех секунд.

— Это дезинформация, приятный господин. Такого режиссера не существует.

Гордий понял, что допустил оплошность, забыв, что все роботы имеют радиосвязь с центральным банком информации. На миг он растерялся, не зная, что отвечать.

— Вынужден задержать и вас, приятный господин, на предмет выяснения вашей личности, — сказал наблюдательный страж порядка. Это был конец! Времени на раздумье не оставалось. Молниеносным движением руки Гордий рванул манишку на груди робота и другой рукой выдернул предохранитель. Робот застыл, парализованный. Так же быстро Гордий вытащил из его виска блок памяти и спрятал в карман вместе с предохранителем.

— Скорее! — сказал он, хватая за руку ошеломленного арестанта…

Через несколько минут оба летели в воздушном такси подальше от опасного места. Ухо Блинчик потрясенно бормотал, глядя на Гордия с ужасом и восхищением, как на бога:

— Мне же не поверят, если я расскажу своим! Нет, не поверят! Чтобы человек поднял руку на робота! Они теперь найдут вас и приговорят к пожизненной ссылке!

— Не найдут, — сказал Гордий. — Я вытащил у него блок памяти, а те, что прятались в кустах, давно уже разбежались, так что свидетелей нет.

— Ах, какой смелый господин! Какой смелый! — восхищенно бормотал Блинчик. — Таких смелых людей, наверное, нет больше на всей Астре.

Гордий подумал, что, может быть, судьба не случайно столкнула его с нарушителем закона, и он спросил Блинчика, какое тот совершил преступление. Оказалось, что Ухо Блинчик, профессиональный бродяга, обманным путем дважды проникал в Клуб Гурманов, предназначенный только для Элиты, и каждый раз его задерживали охранники. Первый раз в качестве предупреждения он получил месяц ссылки, а во второй ему улыбались пять лет — вот он и сбежал.

— Ах, если бы вы знали, какие там подают цэцхи! — говорил он, закатывая глаза. — Ну вы-то знаете, вы же человек Элиты! Людям Элиты можно позавидовать, как они живут!

— Тебе сколько лет? — спросил его Гордий.

— Сто сорок, господин Гор.

— Так почему же, прожив полжизни, ты не добился элитарного звания? Ты что, глупее их, что ли?

Блинчик с жалкой улыбкой недоверчиво смотрел на Гордия.

— Вы, наверное, шутите, господин Гор, или, может быть, вы прилетели к нам с другой планеты? Я же сказал вам, что я профессиональный бродяга. Человека моей касты не примут ни в один элитарный клуб даже младшим стажером.

— Даже если ты покажешь выдающиеся способности?

— Все равно не примут.

— А тебе не кажется несправедливым такой порядок, при котором умный человек не может занять подобающего ему места в обществе? — осторожно спросил Гордий.

Ухо Блинчик пожал плечами.

— Конечно, это несправедливо, только что тут поделаешь?

— Как что? Нужно изменить порядок и установить справедливость.

Ухо Блинчик наморщил лоб, пытаясь понять, что имеет в виду его странный знакомый. А тот продолжал развивать свою мысль:

— Ведь за нынешним порядком на планете следят фиолетовые, так?

— Так, — кивнул Блинчик.

— Какова их общая численность?

— Я думаю, миллионов десять.

— Всего-то! — Гордий рассмеялся. — И вы не знаете, как изменить порядок!

Он принялся втолковывать Блинчику нехитрую революционную арифметику. Низшие касты составляют половину астринской цивилизации, то есть двадцать миллиардов человек. Это значит, на каждого фиолетового приходится две тысячи человек.

— Ты видел, как я в одиночку победил робота? Выдернул предохранитель, и все. А если на каждого фиолетового нападут сразу две тысячи человек? Да они всех их растащат по винтику!

Гордий понимал, что имеет дело с неподготовленным человеком, и не рассчитывал на немедленный успех своей проповеди. И все же реакция собеседника была для него совершенно неожиданной. Блинчик вдруг страшно побледнел, съежился, челюсть у него отвисла и мелко затряслась. Он смотрел на Гордия расширенными от ужаса глазами, пытаясь что-то сказать, но не мог.

— Да ты что, брат? Что так струсил? — попробовал Гордий шутливо устыдить его. — Ведь это пока только один разговор.

Куда там! Блинчика била нервная дрожь, словно его уже пришли арестовывать по обвинению в покушении на государственный строй.

— Н-на посадку, — наконец выговорил он, дернувшись вперед к микрофону автопилота. Машина плавно перевалила через невидимый бугор и пошла вниз по наклонной плоскости.

— Ну, успокойся, — Гордий с кривой улыбкой похлопал трясущегося Блинчика по плечу. — Считай, что я пошутил.

Оставшиеся минуты оба провели в молчании. Едва таксолет приземлился, как Блинчик тут же, не попрощавшись, пулей вылетел наружу…

— Да… это народ конченый, — пробормотал Гордий, глядя вслед улепетывающему бродяге. Он посидел еще немного и сказал автопилоту:

— В морской порт, к пятому пирсу.

Остаток этого дня Гордий просидел на яхте, анализируя ситуацию. Задерживаться в Бездельнике больше не имело смысла, да было просто рискованно. Завтра же весь город будет судачить о неизвестном храбреце, который среди бела дня совершил тягчайшее преступление — повредил фиолетового. Значит, надо уходить. Но куда? А главное, как теперь действовать дальше? Может быть, попробовать парализовать сразу всю полицейскую службу, взорвав, скажем, их банк информации? Только вот вопрос — где он находится, этот банк? Да и наверняка там у них двойная, тройная система охраны, какая-нибудь сумасшедшая электроника.

Нет, в одиночку такую акцию не осилить… Много вариантов перебрал в уме Гордий, но ни до чего дельного не додумался.

Случай был особый, не имевший прецедента в прошлом, а это означало, что без совета Тимры не обойтись.

…Они разрушили все храмы, чтобы люди забыли свои святыни и превратились в животных. Все, кроме одного, на вратах которого высечено древнее пророчество, предрекающее страшную смерть роду человеческому, если храм будет разрушен. Несколько раз за долгую историю существования храма пророчество частично сбывалось. Святотатцы, пытавшиеся ограбить храм, умирали при таинственных обстоятельствах, и Близнецы прекрасно знали об этом. При всей своей ненависти ко всяким святыням они были достаточно рассудительны и во времена неистовых погромов храма Тимры не трогали. И, надо думать, завещали потомкам не прикасаться к нему. Да, пожалуй, то, что цивилизация благополучно здравствует, и доказывает очевиднее всякой очевидности, что храм цел. Решение было принято…

Яхта снова шла в открытом море, рассекая форштевнем веселую зеленую волну. И светило солнце над головой, и свистел ветер в тугих парусах, и прохладные соленые брызги, пролетая над палубой, окропляли лицо Гордия, сидевшего на корме.

Автомат вел судно на северо-запад к большому полуострову, который раньше назывался Тимрием. Путешествуя по планете эти полгода, Гордий выбирал маршруты подальше от него. Он видел, что произошло с другими странами, и не мог набраться духу, чтобы посетить Тимрий. Не мог, потому что когда-то там была его родина…

Через несколько дней путешествия справа по борту на горизонте показалась полоска земли. Наконец-то! Волнуясь, как юнец перед первым свиданием, Гордий отключил автоматику и СТал к штурвалу. У него тревожно сжалось сердце, когда парус с хлопком перелетел на правый борт и яхта, сильно кренясь, пошла курсом бейдевинд в направлении острова.

К полудню полоска земли превратилась в горную цепь. Гордий напряженно всматривался в даль и узнавал знакомые очертания. За прошедшие семь веков горы мало изменились. У гор свой счет времени. Вон Братья — два устремленных к небу скалистых шпиля, а справа от них камень, похожий на голову круторогого барана. Его так и называли — Баранья голова… Какая удивительная встреча! Мог ли подумать он, покидая двадцать… нет, уже семьсот двадцать лет назад Тимрий, при каких удивительных обстоятельствах увидит его вновь!

Берег становился все ближе, и все тревожнее стучало сердце у Гордия. На него вдруг напала нервная почесуха, он яростно скреб ногтями грудь, спину, бока. Гордий до крови закусил нижнюю губу, подавляя возбуждение. Уже виднелись жилые пирамиды — эти чудовищные, похожие на термитники постройки, опоясанные кольцевыми террасами. За ними то здесь, то там проглядывали вычурные архитектурные сооружения — плод фантазии взбесившегося робота. Зеленое пространство между ними было исполосовано прямыми, похожими на порезы линиями шоссе. По ним двигались маленькие, как букашки, автомобили.

Гордий не узнавал Тимрия. Горы оставались все те же, а город, раскинувшийся у их подножия, был чужим. По заливу сновали прогулочные суда, летали с сумасшедшей скоростью, поднимая тучи брызг, какие-то серебристые блюдца, с берега неслись звуки дикой музыки, напоминающей игру обезьян на расстроенных инструментах. После нескольких дней, проведенных наедине с океанской стихией, все это казалось Гордию особенно отвратительным.

Солнце провалилось за горную цепь, стали сгущаться сумерки, и вдруг высоко в небе над самым городом стали по одной зажигаться кроваво-красные буквы.

«ХО-ХО-ТУН, — прочел Гордий и поначалу ничего не понял. Но тут вспыхнул жирный знак тире, и фраза продолжилась: С-А-М-Ы-Й В-Е-С-Е-Л-Ы-Й Г-О-Р-О-Д Н-А С-В-Е-Т-Е!» Фраза продержалась несколько секунд и погасла, и вместо нее возникла омерзительная смеющаяся рожа ядовито-зеленого цвета. С небес посыпались громкие булькающие звуки, словно это смеялся сам козлоногий Мадрас, радуясь своей гнусной выдумке.

— Ах, негодяи! Ах, мерзавцы! — бормотал Гордий, до боли в суставах стискивая штурвал.

Да, это было новое название Тимрия — пошлое и глупое, как и все на этой забытой богами планете. Тяжело было видеть чужие земли, с которых словно содрали живую кожу и налепили взамен новую искусственную, но видеть изуродованной собственную родину было невыносимо.

— Негодяи! Разрушители! — как в бреду шептал Гордий, скользя взглядом по городу, по его нелепым постройкам, оскорбляющим глаз своей ломаной, дерзостной архитектурой, лишенной и тени величия. Он причалил к одному из пирсов, где уже стояли, прижавшись боками друг к другу, несколько яхт.

Робот-вахтенный в стерильно белой униформе с золотым якорем на груди принял у него носовой фал и намотал на кнехт…

До храма Тимры нужно было идти через весь город к отрогам гор. С отвращением и болью шагал Гордий по священной земле своих предков, делая горестные открытия. Когда-то здесь был милый, чудный город, названный Тимрием в честь богини Тимры, дочери вседержителя Нандра. Какие здесь были храмы из белого и розового мрамора! Настоящие шедевры зодчества! Вдоль берега стояли на постаментах искусно раскрашенные масляными красками громадные статуи богов. Мастерство их создателя, легендарного Крона было столь высоким, что они казались живыми. Простой народ верил, что эти статуи и есть сами боги. А в центре города, как раз напротив Братьев, находился величественный Пантеон Героев. В праздник поминовения героев здесь собирались тысячи людей…

Ничего этого теперь не было. Балаганы, идиотские до небес постройки, шутовские огни, шумные толпы праздношатающихся…

* * *

Чуден был старый Тимрий, много здесь было прекрасных сооружений, но самым прекрасным, самым величественным, гордостью и славой города был храм богини Тимры, возведенный в горах на высоте полутора тысяч метров над уровнем моря. Храм Тимры считался первым чудом света, о нем были написаны тысячи книг, его архитектуру изучали в школах и университетах, как совершеннейший образец зодческого искусства. В эпоху Технологической Революции, когда интерес к древней архитектуре стал снижаться, храм Тимры по-прежнему привлекал тысячи людей. Изящно выполненные макеты храма из камня, ценных пород дерева или слоновой кости продавались в газетных киосках. Специальным постановлением международной комиссии по охране красоты было запрещено выпускать штампованные копии из пластмассы. Признавалась только ручная работа.

Храм Тимры стоял в уютной горной долине на обширном монолите из черного мрамора, который сам по себе являлся чудом природы. Из многих миллионов людей, которые в разные времена приходили полюбоваться знаменитым храмом, вероятно, не было ни одного человека, который не испытал бы потрясения, а то и мистического ужаса при виде этой нечеловеческой, сверхъестественной красоты. Высокий снежно-белый храм, весь снизу доверху покрытый тончайшей резьбой, отражался в черной поверхности площади. Обработанная специальным составом, она была доведена до зеркального блеска. В ясную погоду в ней отражалось синее небо с плывущими по нему облаками и ближние горы. Казалось, храм, невесомо-легкий, стоит на воде и вот-вот от дуновения ветерка заскользит по зеркальной глади…

Площадь по кругу окаймляли короткие дуги золотых цепей, прикованных к пирамидальным столбикам с фигурками разных зверей на вершинах. Разгуливать по площади запрещалось, да никому и в голову не пришло бы осквернять подошвами ее девственную чистоту. Посетители ходили по широкой кольцевой галерее, возвышавшейся над уровнем площади, — фотографировали храм или просто любовались им. Посещать храм можно было только с двенадцати часов ночи до пяти утра. На это время служители раскатывали от ворот до галереи широкую войлочную дорожку, и желающие могли войти в храм. У входа все ненадолго задерживались, чтобы прочесть грозную надпись, высеченную на арке ворот: «Да испепелится огнем племя, которое посягнет на дом дочери моей Тимры». Надпись была сделана на древнем языке, но содержание ее знал каждый.

А какое сильное и странное чувство испытывал каждый входящий в храм! С высокого его свода на вас словно обрушивалась могучая и нежная волна. Хотелось смеяться и плакать от ощущения счастья.

В огромном зале, сверху донизу инкрустированном драгоценными камнями, стояла громадная золотая статуя Тимры, освещенная факелами, спрятанными в стенные ниши. Этого зрелища не выдерживал ни один человек. Даже у просвещенных скептиков вдруг подкашивались ноги, и они падали на колени, а верующие начинали плакать навзрыд. Дивной красоты жена стояла на постаменте, склонив вниз ясное мудрое лицо, на котором застыла небесная улыбка. Об улыбке Тимры были написаны горы книг…

Гордий заблудился среди каменных строений, закрывавших от него горы, и вынужден был остановить прохожего — розовощекого курносого красавчика.

— Слушай, приятель, как добраться до храма Тимры? — спросил он его.

— Храма? Что такое «храма»? — сказал тот, хлопая глупыми, как у кролика, глазами. Подумал и заулыбался во весь рот. — А-а, Тимра! Тимра там! — он показал рукой вдоль улицы. — Дойдешь до фонтана, повернешь направо, а потом налево и выйдешь к горе. А наверху Тимра.

«Вот болван! — с добродушной усмешкой думал Гордий, шагая по улице в указанном направлении. — Не знает слова «храм»! Интересно, как же они его теперь называют? Строением, что ли?» У него немного поднялось настроение. Как ни старались Близнецы вытравить из памяти людей прошлое, имя Тимры они уничтожить все же не смогли.

Гордий вышел наконец к горе. Как и следовало ожидать, местность неузнаваемо изменилась. Когда-то вверх по склону серпантином поднималась каменная лестница, состоявшая из трех тысяч ступеней. Согласно освященному веками обычаю, само восхождение по лестнице, занимавшее немало времени, входило в ритуал поклонения божеству. Теперь лестницы не было. По склону вверх и вниз бегали ярко раскрашенные вагончики фуникулера, а склон был выложен в шахматном порядке каменными плитами, между которыми росла зеленая трава. У остановки толпилась группа нарядных молодых людей, ожидавшая очередного вагончика, который в этот момент делал круг по кольцу. Гордий поморщилея, увидев миниатюрную статуэтку Тимры, установленную на крыше вагончика. Какое кощунство! Молодые люди, толкаясь, со смехом полезли в вагончик. Ясное дело, они ничего не понимают в красоте, а едут наверняка из чистого любопытства — поглазеть на экзотику.

Гордий и не подумал садиться в фуникулер. Пройдя мимо остановки, он полез вверх по склону…

Восхождение заняло у него больше часа, хотя подниматься по плитам было очень удобно. Но Гордий основательно отвык от таких нагрузок и вынужден был время от времени делать остановки, чтобы передохнуть. Пассажиры пробегавших мимо вагончиков смеялись и показывали на него пальцами.

Наверх Гордий вылез совершенно мокрым и опять сидел, остывая на ветру. Внизу, залитый морем огней, раскинулся Хохотун, город-распутник, а наверху, в темных небесах, всё хохотали, сменяя одна другую, глумливые рожи.

Гордий закрыл глаза, сосредоточиваясь, изгоняя из сердца гнев. Бог с ними, с этими нелепыми существами… в конце концов они тоже люди, хотя и утратившие божественный огонь. К храму богини он должен прийти умиротворенным. Прочь дурные чувства. Гордий поднялся и пошел по краю дороги к долине.

* * *

Если бы среди ночи раскололась надвое Луна или с небес обрушился огненный дождь, это потрясло бы Гордия гораздо меньше, чем то, что он увидел. Он вышел из-за поворота в долину и остановился как вкопанный, потому что у него вдруг онемели ноги. На мраморной площади храма Тимры не было! Вместо него здесь стояло сооружение, которое не могло бы присниться Гордию даже в кошмарном сне, поражавшее своим изощренным, умышленным бесстыдством. Оно походило на две гигантские, вспучившиеся до небес ягодицы, сделанные из какого-то матового, полупрозрачного материала. И оно сияло в ночи, создавая вокруг себя что-то вроде нимба! Там, внутри, за матовой поверхностью, вспыхивали разноцветные огни и мелькали тени.

Омерзительное строение нагло попирало священное место, бросая вызов богам, но это было еще не самое ужасное. Его бесстрашные создатели довели свою богоборческую идею до конца. Вверху над срамными полукружиями кокетливо раскинулась световая надпись: «Секс-клуб «Красотка Тимра», а еще выше, освещенная со всех сторон прожекторами, стояла на постаменте сама ясноликая кроткая богиня!

Медленно, как в тяжелом сне, переставляя ноги, Гордий сделал несколько шагов и снова остановился, прислонившись к стволу какого-то дерева. Отвратительное зрелище притягивало взгляд, примагничивало, подавляя волю и ум. Гордий почувствовал внезапный приступ отчаяния, смешанного с ужасом, как бывает, когда человек сталкивается с безжалостным и непобедимым врагом. Мироздание рушилось прямо на глазах. Зачем понадобилось разрушать прекрасный храм, который никому не мешал? Почему не сбылось древнее пророчество и Нандр не покарал святотатцев?

По лицу Гордия, обжигая кожу, текли медленные тяжелые слезы. «Я сожгу их своим плазмометом», — с детским гневом подумал он, забыв, что плазмомета у него давно уже нет. Гордий смотрел, не отводя глаз, на золотую богиню, оглушенный, окаменевший, безгласый, сам похожий на статую. Перед глазами его плыло…

Вдруг он увидел или ему показалось, что Тимра стала медленно-медленно поднимать голову. У Гордия все внутри омертвело, перехватило дыхание. Он упал на колени, молитвенно скрестив на груди руки, и совершенно отчетливо увидел, что улыбка исчезла с лица Тимры! Богиня смотрела вниз с грустью, укоризной, надеждой. Гордий отпрянул, глядя на статую расширенными от ужаса глазами.

— Я отомщу, Тимра! Клянусь тебе, отомщу! — забормотал он, стуча зубами. Его трясло, как в лихорадке, и он повторял одну и ту же фразу: — Отомщу, Тимра, отомщу!

А потом он услышал, как за спиной молодой веселый голос сказал:

— Это паломник с Медузы. Они все бухаются на колени, когда увидят наш клуб.

* * *

Гордий был по природе своей добрым человеком и, несмотря на все потрясения, пережитые в прошлой жизни и теперь, не знал все же, что такое настоящая ненависть. А тут узнал. Это страшное в своей непредсказуемости чувство подняло его на ноги. Схватив подвернувшийся под руку камень, он с рычанием бросался на толпу у входа…

Его спасла случайность — среди жаждущих попасть в клуб в этот момент не оказалось ни одного супера. Увидев бегущего человека — лохматого, разъяренного, с занесенной для удара ««рукой, люди с криками рассыпались в стороны, раздался истерический женский вопль. Этот вопль отрезвил Гордия. Он остановился, бешено вращая глазами и сжимая в руке камень. А в следующую секунду сработал инстинкт самосохранения. Гордий понял, что едва не совершил непоправимую глупость. Усилием воли он загнал ярость внутрь, выпустил из рук камень и, повернувшись, пошел прочь от клуба…

«Я отравлю им существование, — с ненавистью думал он, шагая через город к заливу, — буду устраивать диверсии, убивать по одиночке…»

Еще ни разу в жизни ему не наносили такого тяжелого, такого циничного оскорбления. Гордий оглох и ослеп от гнева. Картины возмездия, которое он учинит бессовестной планете, громоздились в его возбужденном мозгу, сменяя одна другую. Дада… он устроит тайную мастерскую, будет делать бомбы с часовым механизмом и взрывать их — в метро, магазинах, местах массового скопления людей. Пусть они узнают, что такое страдания и смерть! А он будет неуловим… изменит внешность… станет осторожным и хитрым, как хищный зверь…

Гордий почти бежал по улице, изумляя своим видом редких прохожих. Уже перевалило за полночь, и люди попадались не часто. В это время суток на полную мощность работали многочисленные увеселительные заведения города, словно пылесосы очищая улицы от людей.

Но гнев, даже очень сильный, не мог держаться слишком долго в душе Гордия. Быстрая ходьба и ветер с моря отрезвили его. Вернувшись на яхту, он, не раздеваясь и не включая света, лег на диван в салоне. Вспышка ярости угасла, сменившись мучительным, как послеоперационная боль, чувством. Гордию не хотелось ни пить, ни есть. Тяжелое чувство разрасталось, терзало ум, порождая страшные вопросы. Почему Нандр, творец Вселенной и всего живого в ней, позволил осуществиться скотскому идеалу четырех Близнецов? Позволил настолько, что оставил безнаказанным надругательство над величайшей святыней! Неужели были правы Близнецы, утверждая, что мир — это вечная игра самосущей, замкнутой в себе материи, не имеющей ни цели, ни смысла? От этой мысли, после всего происшедшего как будто очевидной, у Гордия все мертвело внутри, и он ощущал себя трупом, в котором продолжает существовать только больное, мятущееся сознание. Нет, немыслимо! Можно отказаться от многобожия, от буквального, народного толкования мифов, к чему и пришла интеллигенция индустриального периода, но выбросить из мироздания Бога вообще? Нет и нет! Живое устроено слишком сложно и целесообразно, чтобы допустить, что оно образовалось случайно, в результате бессмысленной игры неразумных частиц. А такие явления, как сознание, совесть, любовь, все человеческие чувства? Они-то не разлагаются ни на какие частицы. Ни под каким самым мощным микроскопом не обнаружить частиц любви или ненависти, боли или страха. Аргументы казались убедительными, и Гордий оживал. Увы, ненадолго… Снова его сознание атаковали убийственные вопросы.

…Но если Нандр существует, то почему не понимал он, что зло, остававшееся безнаказанным, убивало в людях веру в высшие, благие основания бытия, в него самого? Близнецы разбудили в человеке мохнатого зверя, которого веками держали в повиновении религии и благодаря этому победили, потому что сила зверя огромна. Но где же был в те времена Нандр? Где он сейчас?

Проклятые вопросы совсем замучили Гордия. Утомленный мозг стал пробуксовывать, подергиваться мутной пеленой. Гордий незаметно для себя погрузился в сон — тяжелый и тревожный…

Под утро в полудреме ему явилась странная мысль. Словно большая черная птица села на грудь. А что, если всемогущий Нандр вовсе не всемогущ? Он может многое, но не все. Он мог сотворить человека — великолепнейшее и сложнейшее из своих созданий, — но не может полностью управлять им, не может положить предел его своеволию.

Гордий проснулся в липком поту. В запертом наглухо салоне было душно. Сердце сильно и часто стучало. Он вышел на палубу. Стояли предрассветные сумерки, с моря дул холодный, ветерок. На западной стороне, окруженный зубчатой стеной гор, спал в синей мгле распутный город Хохотун, а на востоке за морем уже занималась утренняя заря. Дивное время суток! Горы, море, заря… все то же, что и семь веков назад! Гордий постоял, остывая на ветру и размышляя. Что-то подобное он, кажется, слышал… Ну да, почти то же самое говорили марциане. Была когда-то такая секта. Ее члены называли себя марцианами по имени бога Марция, изгнанного согласно мифу из собрания богов за сомнение во всемогуществе вседержителя Нандра. Марциане считали, что в их вере спасение от наступавшего безбожия, что лучше добровольно отдать часть, чем лишиться всего. Но официальные государственные религии подвергали марциан гонениям, причисляя их фактически к безбожникам. Признать, что Нандр не всемогущ, значило уронить авторитет верховного божества в глазах масс. Так думали ортодоксы. Нападали на марциан и Близнецы. Их лидер — черноглазый хладнокровный Оникс выступал в свое время с язвительными и остроумными речами, в которых называл марциан эклектиками, дешевыми болтунами. И ортодоксы, ненавидевшие Близнецов, предательски молчали…

Марциане оказались правы. Вот оно, последнее, неопровержимое доказательство их правоты — разрушенный храм Тимры! Ортодоксы боялись, что массы, усомнившись во всемогуществе Нандра, перестанут ему поклоняться и пошатнется мораль. Зато теперь они поклоняются людям элиты — этим гнусным карикатурам на богов!

Чем больше размышлял Гордий над открытием марциан, тем очевиднее оно ему представлялось. Да… другого объяснения молчанию Нандра нет и не может быть, и теперь надо действовать, приняв его за истину.

Восток уже пылал, охваченный утренней зарей. Над горизонтом проклюнулась желтая горбушка солнца, золотые лучи брызнули по темной воде залива, осветили верхушки гор. Наступал новый день. Зачем?

Гордий спустился в салон. Нужно было умыться, позавтракать и заняться своей внешностью. Теперь, нешуточное дело, он был еще связан клятвой, данной Тимре, и рисковать собой попусту не имел права. Где-то у них тут была жидкость для уничтожения волос…

* * *

Весь день Гордий просидел на яхте, перебирая в уме различные варианты возмездия. Ничего путного, однако, на ум не приходило. Вчера ночью в порыве ослепляющей ярости он видел себя неуловимым мстителем, террористом-одиночкой, который длительное время держит в страхе всю планету.

Теперь, при отрезвляющем свете дня, Гордий понимал, что это утопия. Система сыска на новой Астре доведена до высочайшего совершенства. Если уж фиолетовые в первый раз, не имея о нем никаких сведений, ухитрились его поймать, то теперь и говорить нечего. Одна—две небольшие диверсии — вот все, на что он может рассчитывать. Нет, акция должна быть одноразовой, но такой, чтобы ее запомнили на века! Хорошо бы снести с лица планеты весь Хохотун — вот славная была бы жертва богине! Устроить землетрясение или атомный взрыв. Но как?

Под вечер, устав от бесплодных размышлений, Гордий вышел прогуляться. Он хотел только погулять по набережной, но ноги сами понесли его к отрогам гор, к долине, где стояло неопровержимое свидетельство правоты марциан. Им двигало внезапно вспыхнувшее любопытство. Хотелось узнать, действительно ли Тимра больше не улыбается или это ему вчера померещилось?

Теперь, чтобы подняться наверх, Гордий воспользовался фуникулером… «Не хватало еще позора карабкаться по склону к этой пластмассовой заднице!» — подумал он, садясь в желтый вагончик, разрисованный веселыми картинками непристойного содержания. Через несколько минут он был уже наверху — фуникулер доставил его прямо в долину.

Похабное сооружение молочно светилось в темноте, окруженное сияющим нимбом. Золотая богиня, стоявшая на своем позорном пьедестале, казалась теперь Гордию сиротой, нуждающейся в защите. Он подошел к клубу поближе, глядя вверх на освещенную статую. Тимра по-прежнему, как и столетия назад, улыбалась своей кроткой, ясной улыбкой, словно прощая своим неразумным потомкам надругательство, которое они над ней совершили. Да, действительно померещилось… Был возбужден, разгневан — вот и померещилось.

У входа в заведение опять толпились жаждущие, слышались недовольные голоса. Клуб и в самом деле был объектом массового паломничества. Из толпы вырвался гневный крик:

— Болван! Ты что, не знаешь меня? Не знаешь?

Гордий увидел маленького большеголового человека, который рвался в клуб, пытаясь преодолеть препятствие в виде рослого робота-швейцара в красной с золотом ливрее.

— Клуб только для Элиты, только для Элиты, господин, — бубнил он.

— А я кто по-твоему?

— У вас нет бриллиантового треугольника, господин.

— Плевать я хотел на треугольник! Я Уни Бастар. Ты обязан знать меня в лицо, иначе какой ты робот! Это я взорвал Лимбу! Вон она, смотри!

Он тянулся одной рукой к двери, а другой тыкал в ночное небо, где сияло маленькое, необыкновенно яркое пятно. Гордий внимательно посмотрел на небо и узнал созвездие Паука. Он вдруг сообразил, что на месте этого пятна раньше и в самом деле была Лимба Паука — самая яркая звезда небосклона. «Что за чушь? — подумал он озадаченно. — Разве можно взорвать звезду?»

Он снова обратился взглядом к богине и застыл сосредоточиваясь. В старые времена верили, что если долго смотреть на статую, то Тимра даст совет, как жить и действовать дальше. Послышится тихий, как шелест листвы, голос…

Голоса Тимры Гордий так и не услышал, зато над ухом у него раздался другой голос — раздраженный и визгливый:

— Ослы! Болваны! Тупицы!

Рядом с Гордием стоял горластый коротышка и, потрясая кулаками, изливал свое возмущение толпе у входа, которая откровенно потешалась над ним.

Гордий с брезгливой гримасой глянул на него и отвернулся, сосредоточиваясь снова. Тот, однако, успел перехватить его взгляд и усмотрел в нем насмешку над своей персоной.

— Ты почему на меня так смотрел? — спросил он его с подозрением.

Гордий даже головы не повернул.

— Нет, ты скажи, почему ты так на меня смотрел? — снова вопросил человечек.

— Иди ты знаешь куда! — сердито сказал ему Гордий. Он повернулся и зашагал по дорожке к выходу из долины.

Смешной человечек, однако, нагнал его.

— Ты мне не веришь? — заорал он, хватая его за руку. — Тогда смотри!

Он выхватил из кармана прозрачный пластмассовый пакет и сунул его в лицо Гордию.

— Читай, читай! И скажи этим ослам и ослицам, что там написано про Уни Бастара!

Видимо, нахальство действует гипнотически, если перед ним отступают иногда даже сильные. Гордий взял в руки пакет. Внутри него находилась пожелтевшая от времени газетная вырезка. Крупными красными буквами шел заголовок: «Взорвать звезду!» Далее обычным мелким шрифтом было написано, что член хохотунского клуба Элиты Уни Бастар намерен с помощью энергетической дистанционной пушки взорвать звезду Лимбу из созвездия Паука. Взрыв предполагается произвести в начале осени семьсот двадцать пятого года.

— Чушь какая-то! — раздраженно сказал Гордий. Он сунул пакет владельцу и снова зашагал по дорожке. Однако отвязаться от того оказалось непросто. Он опять нагнал Гордия и перегородил ему дорогу.

— Что ты сказал? Ты не веришь даже газете? — заорал он, весь белый от злости. — Ну тогда я заставлю тебя поверить! Ты полетишь со мной на остров и посмотришь мою пушку.

— Я тебе сейчас дам по лбу, — с угрозой сказал Гордий, сжимая кулаки.

Лобастая курносая физиономия стрелка по звездам стала растерянной. Он часто-часто заморгал глазами. Вдруг он сморщился и плаксиво заныл:

— Меня? Уни Бастара? По лбу?

Из глаз его брызнули слезы. С трагической миной он вытянулся перед Гордием и замотал головой.

— А вот теперь я ни за что не отпущу тебя. Ты полетишь со мной и увидишь, что Уни Бастар говорит правду. И потом скажешь этим ослам и ослицам…

— Черт с тобой! — согласился вдруг Гордий. — Пойдем.

* * *

«Планета сумасшедших! — думал Гордий, сидя рядом с Уни Бастаром в вагончике фуникулера, который мчал их вниз по склону. — Здесь поживешь и сам станешь сумасшедшим».

…Он не жалел, что связался с назойливым коротышкой. Все равно рано или поздно придется заводить знакомства, чтобы хоть как-то подойти к решению проблемы.

Уни Бастар тем временем повеселел, гнева его как не бывало. Он трещал без остановки, хвастаясь своими достижениями.

…Да-да, вы можете не сомневаться — Уни Бастар самый гениальный из всех пятидесяти миллиардов людей, которые живут на Астре и в ее оазисах. Он действительно взорвал Лимбу, в чем можно легко убедиться, взглянув на небо. На месте звезды теперь находится туманность, которая вошла во все астрономические каталоги галактики под именем туманности Бастара. Но в клубе нашлись завистники. Они стали травить его, распространяя про него клеветнические слухи. И он терпел сколько мог эти измывательства, а потом не выдержал и ушел из клуба, хлопнув дверью. Теперь он занимает должность генерального директора индюшиного тира, который устроил на острове. Да-да, такое оригинальное применение нашел он своей пушке. Вы прицеливаетесь, нажимаете на кнопку, пых-х… и индюк превращается в пар. Пых-х… и второй превращается в пар, а остальные гогочут и ничего не понимают. Публика катается по полу от смеха. Ведь смешно, правда, смешно?

— Смешно, смешно, — кивал Гордий, мрачно глядя на разошедшегося болтуна. Он думал о том, что, окажись сейчас здесь Нури Абшхара, прекраснодушный идеалист, его политический противник, отдавший жизнь за движение Близнецов, он обнял бы его как брата…

Потом они с четверть часа летели на воздушном такси и приземлились на острове перед длинным зданием из стекла и бетона.

— Вот он, мой тир, — сказал Уни Бастар, вылезая вслед за Гордием из кабины.

Над входом в заведение красовался огромный рекламный щит с изображением индюка. Ниже шла размашистая надпись: «Знаменитый индюшиный тир господина Уни Бастара, который взорвал звезду Лимбу». Под щитом у входа стоял коренастый пучеглазый робот, чем-то похожий на хозяина тира.

— Как дела? — бодрым голосом спросил его Уни.

— Плохо, господин, — прохрипел пучеглазый страж, — за весь день на острове никого не было.

— Пустяки! К ночи налетят. Тут будет такое, о!..

Широким жестом он пригласил Гордия в тир.

Отправляясь с Уни Бастаром, Гордий почти не сомневался, что принимает участие в одной из тех дурацких игр, которые обожают пустоголовые жители этой планеты. Не такой он был невежда в астрономии, чтобы не понять, что если Лимбу действительно взорвали, то свет от взрыва дойдет до Астры только лет через двадцать. С этим убеждением Гордий вошел в помещение. Вошел и остановился смущенный. Он ожидал увидеть какую-нибудь стреляющую игрушку для взрослых детей, а увидел многотонную махину, сложный прибор, сверкающий хромированными частям. Он стоял на двух мощных опорах и смотрел выпуклым стеклянным глазом в противоположный конец тира, где по освещенной огороженной площадке и в самом деле разгуливали индюки.

— Сейчас ты увидишь, как она стреляет, — сказал Уни Бастар, довольный впечатлением, которое пушка произвела на гостя.

Он с важным видом уселся за пульт, стоявший рядом с пушкой, и стал нажимать на какие-то кнопки. Машина заурчала, заворочалась, высматривая цель. Ее выпуклый глаз стал наливаться краснотой. Послышался тихий звук «пых», и Гордий увидел, как там, на площадке, на месте индюка образовалось серое облачко. Остальные птицы загоготали, шарахаясь в разные стороны. Пых! Еще облачко!

— Что ты делаешь! Прекрати! — крикнул ошеломленный Гордий.

— Ага, поверил! — захохотал Уни Бастар и обратил в прах еще одну птицу.

Внезапное оцепенение нашло на Гордия от одной пришедшей ему на ум мысли. Опытным инженерским глазом он увидел, что машину можно развернуть на полоборота и направить вниз.

— Слушай… а планету твоей пушкой… взорвать можно? — осторожно спросил он.

— Конечно, можно! И планеты, и астероиды, и кометы — всё можно. Лишь бы директорат разрешил.

— Замечательная пушка… — пробормотал Гордий, чувствуя, как у него выступает холодный пот на лбу. С минуту он молча разглядывал страшный прибор, не решаясь поверить, что перед ним — судьба.

— Ты чего это? — засмеялся Уни Бастар. — Чего так смотришь?

Гордий очнулся от оцепенения.

— Пушка твоя понравилась, — сказал он с насильственной улыбкой. Подумал и спросил первое, что пришло в голову: — А почему индюки рассыпаются, а не взрываются?

— Потому что… ну… потому что…

Уни Бастар приосанился и, как нахальный двоечник на экзамене, с важным видом понес чепуху, сбился и сказал роботу:

— Впрочем, дальше объясни ты, Вазон.

И Вазон объяснил, что пушка работает в двух режимах. С помощью субатомного гиперпространственного резонатора любое материальное тело на любом расстоянии можно превратить в пыль или взорвать. Индюки, как верно заметил господин, рассыпаются на молекулы, а космические тела взрываются от ядерной реакции…

«Вот оно! — подумал Гордий. — Да испепелится огнем всякий, кто посягнет… Откуда древние могли знать про огонь?»

…Было очень поздно, когда Гордий вернулся на свою яхту. Голова у него пылала, как кузнечный горн. Он хотел бы, но не мог не верить тому, что встреча с Бастаром произошла не случайно. В стройную логическую цепь выстроились разрозненные до этого факты: гибель старых культур, странное невмешательство Нандра, древнее, пророчество, которое почему-то не исполнилось, его появление на Астре спустя семь веков. И соединила их эта удивительная пушка, способная взрывать небесные тела.

Гордий сидел в салоне яхты, почти раздавленный неимоверной тяжестью, свалившейся ему на плечи. Спать он не мог, хотя испытывал сильную усталость. Еще ни разу ему не приходилось принимать столь ответственного решения, да еще в ситуации, когда советоваться было не с кем.

Да… все логично… только в союзе с человеком Бог обретает полноту. Древнее пророчество носило условный характер, а безусловным его должен сделать он, Норд Гордий Виртус, слуга и исполнитель воли Нандра.

…Отрекшись от богов, они тем самым сняли всякие нравственные ограничения с процесса познания и на этом пути неизбежно должны были изобрести средство, способное уничтожить их самих. Да разве кому-нибудь из ученых прошлого, людей с чувством ответственности и долга, могла прийти в голову такая дикая мысль — взорвать божье творение — звезду? Планета должна быть уничтожена — это истина, доказанная с математической точностью.

Но если это истина, то почему, о боги, так трудно принимать ее? Гордий думал, ходил по палубе, снова садился и думал…

Нужно было исключить малейшую возможность недоразумения, и на следующий день с головой, распухшей от бессонницы, Гордий съездил в «Спрашивай — отвечаем» — информационное бюро, дававшее ответы на любые вопросы. В считанные секунды он получил от автомата точную справку о том, что произошло с Лимбой. В справке сообщалось, что бывший член хохотунского клуба Элиты Уни Бастар построил первую в мире дистанционную энергетическую пушку для взрыва небесных тел, с помощью которой намеревался взорвать звезду Лимбу. Пушка прошла испытания, показав отличные результаты — с ее помощью был взорван крупный астероид. Однако взрыв Лимбы зачтен Уни Бастару не был, так как по странному стечению обстоятельств незадолго до выстрела Лимба взорвалась сама, как сверхновая…

В этот же день Гордий еще раз слетал на остров. Нужно было подробно разобраться в устройстве уникального орудия и в то же время не навлечь на себя подозрение. Задача, казавшаяся Гордию достаточно сложной, требующей дипломатического искусства, разрешилась на удивление легко. Вазон с равнодушием робота подробно отвечал на все вопросы Гордия, а генеральный директор с каким-то молодым розовощеким балбесом с увлечением лупили по индюкам, не обращая на них никакого внимания.

«Дети, истинно дети!» — с некоторым смущением думал Гордий, возвращаясь на материк в воздушном такси. Любой маломальски разумный человек, послушав, в какие тонкости входит посетитель, почуял бы неладное, понял бы, что он собирается стрелять и вовсе не по индюкам.

«Ну да, конечно, это же люди-животные, им и в голову не может прийти мысль об уничтожении планеты. До этого может додуматься только идейная личность…»

Итак, решение было найдено. Оставалось разработать план операции и осуществить ее.

* * *

Собственно, и разрабатывать-то было нечего. По сравнению с боевыми операциями времен Священной войны захват пушки выглядел детской забавой. Нужно было причалить ночью к острову, дождаться, когда «генеральный директор» и его гости улетят на материк, проникнуть в тир и… сделать свое дело.

Так Гордий и поступил: Не откладывая дела в долгий ящик, он той же ночью подошел на своей яхте к острову и вылез на берег. В руке он держал короткий железный ломик. Около часа он просидел в береговых кустах, наблюдая за тиром. Громадное здание, украшенное разноцветными огнями, выглядело очень эффектно в ночи, однако посетителей Гордий что-то не заметил. Видно, дела у «генерального директора» были и в самом деле плохи. Потом свет погас, с площадки в воздух поднялся винтолет Уни Бастара. Выждав минут пять, Гордий вышел из кустов и решительной походкой направился к тиру.

— Заведение закрыто, господин, — сказал ему Вазон, чинно сидевший на табуреточке у входа. — Будем рады видеть вас завтра с. шести вечера.

Вместо ответа Гордий коротко взмахнул ломиком и ударил робота по пластмассовой голове. Кр-рэк! Только посыпались мелкие, как бусинки, кристаллические мозги искусственного существа. Робот с глухим стуком упал на бетонную площадку. Гордий втащил робота в помещение, закрыл за собой дверь и задвинул ее на засов. Вот и вся акция…

До открытия тира времени было — девать некуда. Можно даже поспать как следует. Оригинальная идея — выспаться перед концом света! Гордий даже рассмеялся, стоя перед пушкой. Нервно рассмеялся, без души, потому что в эту минуту ему было вовсе не до смеха. Наступил решительный момент…

Пора было начинать, но Гордий медлил.

Тишина… он вдруг услышал тишину. Ни шороха, ни звука не проникало снаружи в бетонное сооружение. Не слышно было даже шума прибоя, хотя верхние оконные фрамуги были открыты. Настоящая мертвая тишина, какая и должна быть перед концом света. Одиноко горела под потолком в центре зала дежурная лампа. На востоке за окном уже светало. Гордий все медлил не решаясь начать действовать. Что-то ему мешало, какое-то неподвластное сознанию, затаившееся на самом дне души тревожное чувство. На него нашел приступ внезапной апатии. Руки, словно налитые свинцом, бессильно висели вдоль тела. Оказывается, это не такое простое дело — убить планету, громадную живую планету с горами и морями, со всем бегающим, летающим, плавающим, что на ней есть. В один титанический миг Астра превратится в газовый шар, раскаленный до миллионов градусов, который начнет стремительно расширяться. Взрыв увидят обитатели других миров, астрономы отнесут его к числу естественных явлений, и никто не узнает истинных причин катастрофы.

«Что это я? — одернул себя Гордий. — Нашел время для сомнений…» Он закрыл глаза и стал шептать текст пророчества, черпая в нем силы для совершения акта возмездия. «Да испепелится огнем племя, которое посягнет на дом дочери моей, Тимры… Да испепелится огнем…»

Все идет как надо, убеждал он себя. Это всего лишь временная слабость. Так бывает иногда перед принятием ответственного решения. Нужно усилие воли…

Гордий внутренне напрягся, стиснул зубы, подавляя слабость, и шагнул к пушке…Только бы чего-нибудь не случилось — не отключили бы энергию, не заклинило, не сломалось. Потной ладонью Гордий обхватил рукоятку рубильника и потянул ее вниз, включая питание. На пульте загорелись лампочки. Гордий нажал на кнопку «поворот по меридиану». С тихим рокотом заработал мотор приводного устройства, тяжелая махина, сверкая частями в тусклом свете лампы, стала медленно поворачиваться на полуосях. Описав четверть окружности, опустился вниз стеклянный глаз. Стоп! Мотор умолк.

Еще несколько минут потребовалось для установки параметров. Расстояние до цели — шесть с половиной тысяч километров… Мощность импульса сто тысяч единиц по Андерсу. Гордий включил энергетический блок. Выдержат ли предохранители? Перед глазами его плыло… Он потянул дрожащую руку к красной кнопке, над которой был нарисован индюк. Вот сейчас… сейчас… он надавит на кнопку, и планета вспыхнет, как одуванчик, к которому поднесли спичку. Гордий подкрадывался рукой к кнопке, перебирая пальцами по-щитку пульта. Его бил озноб.

В этот момент кто-то сзади сказал:

— Ты собираешься взорвать нашу маленькую Астру, Виртус?

* * *

За полгода новой жизни Гордий успел достаточно привыкнуть к неожиданностям, и удивить его чем-нибудь было чрезвычайно трудно. Но этот негромкий ровный голос, прозвучавший в пустом, закрытом на замок помещении, превысил предел того, что могли выдержать его нервы. Гордий застыл с рукой, протянутой к кнопке, чувствуя, как на голове у него шевелятся волосы. Нет, не то его потрясло, что в тир кто-то неизвестным образом, проник. Таким человеком мог бы быть Уни Бастар, и тогда бы Гордий даже не дрогнул. Это был совсем другой голос, слишком хорошо ему знакомый — чуточку дребезжащий, похожий на женский, с добродушно-иронической интонацией, голос с того света, потому что тот, кому он мог принадлежать, умер семь веков назад…

Странно устроен человек! Гордий стоял в преддверии Царства Света, оставалось нажать на кнопку, чтобы в тот же миг совершить переход туда. Но Гордий не сделал этого, потому что любопытство оказалось сильнее.

— Это ты, Оникс? — сказал он, не поворачивая головы.

— Я, Виртус.

— Ты дух?

— Нет, живой человек.

Не убирая руки с пульта, Гордий повернулся к говорящему.

В трех шагах от него стоял щуплый безбородый старик в пронзительно синего цвета мантии, усыпанной серебряными звездами. У него было мертвенно-бледное, худое лицо, на котором горели черные, как вселенская тьма, без зрачков глаза. Гордий не узнал его, но глаза узнал сразу.

— Протяни мне руку, — приказал он.

Рука оказалась сухой и теплой. Нормальная человеческая рука с пятнистой, по-стариковски тонкой кожей.

Гордий нервно рассмеялся, скаля зубы.

— Встреча двух покойников… Только ты сильно изменился после смерти.

— А ты совсем не изменился, — сказал Оникс.

Они стояли и смотрели друг на друга — два бывших врага, когда-то люто ненавидевших друг друга. Но, странное дело, Гордий не испытывал сейчас к Ониксу никакого чувства, похожего на ненависть. Пожалуй, наоборот, он был рад, что увидел наконец человека, с которым можно было говорить как с равным, который поймет тебя.

— Как ты попал сюда? — спросил он.

— Прошел сквозь стену.

— Не шути, пожалуйста.

— Я не шучу, — серьезно и спокойно сказал Оникс.

…Ну да, конечно… еще в те времена было известно, что Близнецы знают тайны древних мудрецов… Да иначе они и не победили бы.

— Ты тоже пролежал семь веков замороженным? — снова задал вопрос Гордий.

— Нет, все это время я жил, как и другие братья.

— Что такое? Не хочешь ли ты сказать, что вы бессмертны?

— Именно это я и хотел сказать.

Гордий смотрел на спокойно стоявшего перед ним Оникса и не знал, верить ему или нет. Ложь — оружие, которым они всегда беззастенчиво пользовались. Цель оправдывает средства — так любили они тогда говорить. Но нет… похоже, он не лжет, иначе как объяснить, что он так страшно постарел?

— Но зачем вы сделали себя бессмертными? Ведь это безумие — жить вечно в пространственно-временной темнице.

— Кто-то должен управлять планетой, — спокойно сказал старик.

— Не понимаю. Насколько я успел разобраться, планетой управляют роботы.

Старик чуть усмехнулся, словно Гордий сказал глупость.

— Роботы, даже очень совершенные, всего лишь машины. Они лишены духа и способны лишь к комбинаторике. Вершину иерархической пирамиды должен занимать человек.

— Боги, — поправил его Гордий.

Старик опять усмехнулся и ничего не ответил.

— Ну да, конечно… — сказал Гордий, хмурясь. — Наш старый, неразрешимый спор…

— Почему же неразрешимый? Ты проиграл его.

— Чушь! — вспылил Гордий.

— Чушь?

Старик чуть оживился. Лицо его, покрытое густой сетью морщин, утратило насмешливую холодность, в глазах появился блеск.

— Если чушь, то будь добр, объясни мне, где были твои боги, когда мы уничтожали их храмы? Где они были все эти века?

Он угодил в самое больное место, повторил те самые вопросы, которые мучили и Гордия, а возразить было нечего.

— Вот я сейчас нажму на эту кнопку, — сказал Гордий с угрозой, — и ты узнаешь, почему молчали боги!

— Кнопка не аргумент в таком серьезном споре. Лучше попытайся понять, почему боги оказались столь деликатны, что позволили нашим партиям путем честной борьбы установить истину.

Гордий деланно рассмеялся.

— Да-а? Ты до сих пор считаешь, что истина на стороне тех, кто сильнее физически? Неужели вам не хватило семи веков, чтобы понять, почему вы победили? Вы применили бесчестный, гнусный прием — разбудили в человеке ненасытного зверя. Это зверь победил, а не истина! Вы развратили массы и их простодушных правителей! Вы оскопили человеческий род, лишив его высших ценностей! Вот почему вы победили!

— Зато теперь они счастливы, как дети. А что дал бы им твой дух? Новые поводы для распрей?

— Да уж лучше умереть в бою за идеалы своего народа и быть похороненным с почестями, чем подохнуть, как крыса в изоляторе! Вы, кажется, пускаете своих покойников на удобрения? Какой цинизм!

— А куда прикажешь девать сто пятьдесят миллионов тел в год? Если бы их всех закапывали, Астра давно превратилась бы в сплошное кладбище.

Оникс говорил спокойно, с едва заметной иронией, буравя Гордия взглядом своих неподвижных черных глаз. Вот так же, таким же насмешливо-холодным тоном он разбивал в пух и прах своих горячих и неопытных противников во времена, когда они с Гордием учились в Бордосском университете. Гордий почувствовал, как в нем пробуждается ненависть к старому врагу.

— Если бы ты знал, как мне отвратительна твоя гнусная арифметика! — проговорил он, выдерживая тяжелый, давящий взгляд Оникса.

Он повысил голос:

— Вы все подсчитали, все учли своими железными мозгами. Не учли только этой вот кнопки, на которую я сейчас нажму. Ну, смотри, бессмертный, как я сейчас это сделаю!

Гордий нарочито медленно, со злобной усмешкой протянул руку к пульту и уже коснулся пальцами гладкой пластмассовой поверхности кнопки. Он хотел увидеть страх на лице старика, но не увидел.

— Не торопись, — сказал тот. — Разговор еще не окончен. Сейчас я сообщу тебе кое-что интересное. Да будет тебе известно, что мы наблюдали за твоей деятельностью с момента, когда ты выступил на карнавале в Фиалке. Мы могли бы в любой момент прервать твой вояж, но решили не мешать твоей игре с роботами и сделали только одно исключение. Это мы по твоей молитве освободили тебя из тюрьмы.

Оникс произнес все это спокойным, даже доброжелательным тоном, без прежней иронии, но Гордий почувствовал, как пол уходит у него из-под ног. Удар был нанесен сокрушительный! Гордий застонал от острой боли, опоясавшей словно обручем спину и грудь. Сердце! Конец! Он пошатнулся и упал на стул у пульта, хватая ртом воздух. Он увидел, как Оникс делает пассы руками. Тут же боль ослабла, отступила, а потом и совсем исчезла.

Гордий глубоко вздохнул, переводя дух.

— Все понятно, — сказал он через минуту. — Вы умеете подслушивать чужие мысли… Я вижу, вы не теряли понапрасну времени эти семь веков.

Он поднялся, тяжело, с ненавистью глядя на Оникса.

— Вы — погасившие в людях священный дух, сами обратились к духу и стали, как боги. Какова подлость! Во что же вы наконец верите?

— Мы верим в игру, — сказал Оникс, выделяя особой интонацией последнее слово. — Мироздание — это гигантская игротека, а жизнь — случайная комбинация во вселенской игре, результат слияния материи и духа. Отсюда следует, что каждому свое: черни — материальное, избранным — духовное.

Гордий почувствовал странное облегчение от услышанного. Теперь к чувству ненависти прибавилось еще и презрение.

— Наконец-то! — проговорил он со злой радостью. — Наконец-то я слышу откровенные речи, не запутанные словесной эквилибристикой! Ради этого стоило пролежать семь веков в ледяной могиле! Ничтожные эгоистичные душонки, лишенные любви! То-то вы так безжалостно расправлялись с верованиями прошлого. Ведь это для вас были не основы народной жизни, а игры для черни, которые вы презирали. Вы населили планету стадами человекоподобных идиотов и теперь наслаждаетесь властью над ними. Но вы крепко просчитались. Для того и явился сюда Норд Гордий Виртус, чтобы подпортить вам это удовольствие.

Сомнений больше не оставалось. Гордий отступил за пульт и выпрямился в торжественном молчании перед свершением великой акции. Оникс тоже выпрямился, черные глаза его дрогнули и чуть расширились. «Ага, проняло!» — подумал Гордий, но удовлетворения почему-то не почувствовал. Опять знобкий холод охватил его руки и ноги, подавляя решимость. «Ну что же ты?» — услышал он внутри себя тихий голос, похожий на голос Тимры.

«Будьте вы прокляты!» — пробормотал он сквозь зубы и выбросил руку к красной кнопке…

Нажать кнопку он не успел. Что-то вроде сильного удара тока сотрясло его тело, и Гордий застыл, парализованный, с нависшей над пультом рукой. Боковым зрением он увидел Оникса, который стоял, вытянувшись как струнка. Так продолжалось несколько секунд, в течение которых Гордий не мог ни пошевелить пальцем, ни вздохнуть. Потом руки и ноги его сами собой задвигались, он как робот отошел, пятясь от пульта, и тут же почувствовал освобождение…

Как сквозь сон он услышал размеренный и спокойный голос Оникса.

— Ты личность высокой духовной напряженности, Виртус, — заговорил Оникс, — но тратил ее на тех, кто в ней вовсе не нуждался. Наблюдая за тобой эти месяцы, мы поняли, что ты тот человек, который нам нужен, и хотим предложить тебе кое-что интересное.

Оникс сделал паузу, видимо, ожидая реакции Гордия на свое сообщение, но тот молчал, мрачный и подавленный.

— Уже несколько столетий мы играем в одну несравненную, захватывающую игру, — продолжал Оникс. — Ни музыкальные произведения, ни шедевры литературы и искусства, ни занятия наукой, ни тем более низменные наслаждения толпы не могут дать таких острых, эмоциональных богатых переживаний, какие дает эта игра. Мы играем в нее вчетвером, но этого уже недостаточно. Чтобы игра стала еще увлекательнее и острее, нам нужен пятый. Люди, выращенные в инкубаторах, для этой цели не годятся. Это должен быть человек, рожденный женщиной и одаренный высокой духовностью. Кроме нас четверых, ты единственный такой человек на планете.

— Что это за игра? — спросил Гордий безучастно.

— Сейчас увидишь…

Оникс воздел кверху руки и опустил их, проводя ладонями по лицу и телу. Так он проделал несколько раз и застыл прямой и тонкий, как свечка…

* * *

Между тем быстро светало. Первый луч солнца зажегся в воздухе, в золотом потоке заискрились, засверкали пирамиды пылинок. Холодным огнем вспыхнули серебряные звезды на мантии мудреца. Гордий не уловил момента, когда все началось. Помещение стало наполняться сухим молочным туманом, в котором растаяло все: пушка, пульт, стены, стоявший неподвижно Оникс. Гордию показалось, что и сам он растворяется в тумане — пропало ощущение тела и осталось только сознание, что он существует. Так прошла минута или две, потом послышались чьи-то голоса, туман стал рассеиваться, и Гордий увидел, что находится в громадном, ярко освещенном зале. Зал был пуст, только посредине его лежал на подставке зеркальный рефлектор диаметром не менее пяти метров, а высоко над ним вогнутостью вниз располагался второй такой же. Вокруг рефлектора на большом удалении от него стояли четыре пульта с фортепьянной клавиатурой, а за ними сидели в креслах четыре близнеца, облаченные в синие мантии. Мудрецы находились далеко от Гордия, но в то же время он с необыкновенной отчетливостью видел их мертвенно бледные, морщинистые, похожие друг на друга лица с тонкими фиолетовыми губами. Кто тут Оникс, кто Ирсхан, Амбрахамура и Болд, определить было невозможно, потому что узнавали Близнецов только по голосам.

Свет в зале стал медленно гаснуть, как в театре перед началом спектакля. Осталась освещенной только зона между чашами. Четыре фигуры поднялись над пультами со сложенными на груди крест-накрест руками. Послышалось монотонное бормотанье.

«…О, великий Универсум, самосущий, всепроникающий, всеобъемлющий, единый, сам от себя уставший, жаждущий покоя… ты произвел нас, детей своих, чтобы мы спасли тебя от муки вечного и бессмысленного кружения…»

Гордий с трудом понимал текст, произносимый на древнем языке, но зато по-прежнему, несмотря на темноту, отчетливо видел лица старцев, их шевелящиеся, как черви, тонкие губы. Каким-то непонятным образом видел он и клавиатуры сразу всех пультов, состоявшие из трех ступеней клавиш. Все это было так странно и необычно, что на некоторое время он забыл обо всем, что с ним произошло.

…Четыре пары рук легко, как птицы, пролетели над клавишами. Необыкновенной красоты мощные звуки наполнили помещение. Пространство между чашами вспыхнуло радугой огней. В следующее мгновение к торжественному звучанию добавились новые звуки — переливчатые, тоскующие, нежные, от которых у Гордия закружилась голова. Миллионы разноцветных огней заплясали в световом пузыре. Игра набирала темп. Все быстрее пробегали пальцы по клавиатурам, прыгали вверх и вниз по рядам; сухие старческие тела качались вправо и влево, небывалый оркестр сотрясал звуками огромное помещение. В центре зала теперь буйствовал огненный смерч…

Вдруг все четыре игрока как по команде бросили вниз руки и откинулись на спинки кресел. Музыка оборвалась, и между чашами, словно мираж в ночи, возникло чудо из чудес — громадный многоцветный кристалл. Он сверкал и переливался нежнейшими изумрудными, голубыми и розовыми тонами, тысячами разнообразных оттенков. Цветовая гамма с колдовской силой притягивала взгляд. О боги! Ни разу в жизни Гордий не испытывал такого сложного и волнующего чувства, какое вызывал этот горящий в темноте зала кристалл. Тут было все: нежность, любовь, радость, восторг, жалость… Гордий подумал, что если сейчас кристалл исчезнет, то он не выдержит и заплачет навзрыд.

Но кристалл исчез, и Гордий не расплакался, потому что вместо него появился другой, еще более прекрасный. Он походил на гигантского морского ежа, усыпанного хрустальными иглами, по которым струились живые пульсирующие огни. А потом еще и еще…

Гордий потерял чувство времени. Все его существо было поглощено небывалой игрой, и теперь он боялся только одного — что она прекратится.

Кристаллы между тем становились все темнее, с преобладанием лиловых, бордовых и темно-красных тонов, все причудливее становилась их форма и благороднее цветовая гамма. Старики вошли в азарт и сопровождали появление каждого нового кристалла криками и воплями. Шла сумасшедшая, прекрасная, не сравнимая ни с какими радостями мира божественная игра…

Вдруг все четверо взвыли в один голос и вцепились растопыренными пальцами в клавиши. Грянул мощный аккорд, между чашами сильно и ярко вспыхнуло, как от разряда молнии. Вспышка ослепила Гордия, перед глазами его поплыло темное пятно, а когда оно растаяло, странная и жуткая картина открылась его взору. Между чашами, подернутый светящейся туманной дымкой с траурным великолепием, сиял блестящий черный кристалл.

— Не отпускать! — раздался визгливый высокий голос.

Кристалл вспыхнул острыми гранями и застыл — грозно-величественный, мрачно-прекрасный, вызывающий чувство первобытного ужаса и одновременно восхищения. Вверху под потолком раздался щелчок, и ровный, бесстрастный голос начал размеренно считать: десять, девять, восемь, семь, шесть…

Что-то совершенно невозможное происходило с Гордием. Словно бы все блаженства мира, все самые прекрасные переживания и чувства разом вместились в него, и он почти умирал от наслаждения. Молочное сияние вокруг кристалла усилилось, и стало видно выражение лиц игроков. Кто бы мог подумать, что семисотлетние старцы способны к таким сильным переживаниям! Их щеки порозовели, глаза горели возбуждением, даже в самих фигурах, застывших над клавиатурами, ощущалось огромное, еле сдерживаемое волнение.

— Ноль! — произнес голос сверху.

Кристалл исчез, наступила мертвая тишина, а потом послышались булькающие, всхлипывающие звуки. Это плакали Близнецы, плакали как дети, сотрясаясь от рыданий, вытирая слезы с морщинистых лиц…

Гордий снова находился в тире. Он стоял оглушенный и потрясенный увиденным. Перед его глазами все еще сверкал черный кристалл, гремели в ушах могучие аккорды, он еще плыл в океане божественной эйфории.

Из этого состояния его вывел голос Оникса.

— Я вижу, тебе понравилась наша игра? — сказал он своим обычным добродушно-спокойным тоном.

Гордий потер пальцами виски, остывая от возбуждения.

— Что это было?

— Игра, как и сказано. Я показал тебе один из сеансов, когда нам удалось получить черный кристалл. Такое случается редко, не чаще раза в году. Теперь-то ты, надеюсь, согласишься, что все радости, изобретенные людьми, — прах и тлен по сравнению с нашей игрой?

— Да, это так, — кивнул Гордий, глотая липкую слюну.

— И согласишься принять в ней участие?

— Не знаю… может быть, — пробормотал Гордий. Он вспомнил, с кем имеет дело, и покачал головой. — Не знаю… сначала объясни, что это было.

— Сейчас объясню. Мы ищем кристалл Смерти. Он абсолютно черного цвета, но неизвестной нам формы. Это детонатор Универсума. Если нам удастся получить его когда-нибудь, то при счете «ноль» Универсум схлопнется в точку. Пространство, материя, энергия — все исчезнет, и Дух обретет свободу, вернувшись в исходное состояние. Самые восхитительные переживания в эти десять секунд, когда идет счет. Ты узнал лишь малую долю того, что испытываем мы…

* * *

Слово способно повредить разум человека, если оно слишком тяжелое, поэтому разум поначалу инстинктивно отталкивает его. Оникс сказал очень тяжелое слово, такое тяжелое, что оно отскочило от сознания Гордия. Голова его стала как будто деревянной и утратила способность соображать. Он силился вникнуть в смысл сказанного, но не мог. Достаточно навидался и натерпелся он с тех пор, как воскрес — редкий человек выдержит столько, — однако ясности мысли не терял. А теперь мозг его забуксировал и отказался работать.

— Я не понимаю, — сказал Гордий, морщась от умственного напряжения. — Разве можно уничтожить Универсум?

— Можно. Человек — высший результат игры материи, и он способен уничтожить саму игру. Кристалл Смерти на миллиардную долю секунды парализует дух, которым держатся материальные формы, и Универсум рассыпается, как карточный домик. Это открытие сделали древние мудрецы, а мы разработали его в деталях и создали игротеку Смерти.

— Опять не понимаю. Зачем нужно разрушать Универсум?

— Затем, что он устал от бытия, от самого себя. Кроме того, нам важен не результат, а процесс. Мы взваливали на свои плечи тяжкое бремя бессмертия. Игра помогает нам нести его. Без ее освежающих вихрей мы давно бы сошли с ума от однообразия своей работы.

Голос старика, негромкий, спокойный, никак не вязался с жутким содержанием его речей. Так мог говорить только ведающий истину. Гордий почувствовал приступ мистического страха, словно перед ним стоял не живой человек, а сам Дух Мрака, извечный враг Жизни.

— Слушай… это невозможно, — проговорил он в растерянности. — Как вы могли додуматься!

— А ты как мог додуматься взорвать Астру?

— Но это всего лишь планета! Я верил, что исполняю волю Нандра!

— И мы действуем, исходя из своей веры. Универсум — это гигантская игротека, замкнутая сама в себе, поэтому нет ничего противоестественного в том, что от игры он и погибнет. Игра в кристалл Смерти доставляет высшее наслаждение высшему произведению Универсума — человеку, значит, для того и создан человек, чтобы играть в нее. Как видишь, все логично.

— Да… логично, — механически повторил Гордий. Он чувствовал себя беспомощным перед этой убийственной, математически выверенной логикой. Его собственная отчаянная затея казалась ему теперь невинной забавой по сравнению с сатанинским развлечением близнецов.

В помещении было совсем светло от потока солнечных лучей. Гордий услышал щебетание птиц, доносившееся из открытой оконной фрамуги. Планета Астра, воспользовавшись заминкой, начинала новый день. У нее были свои дела, которые без ведома людей она исправно выполняла уже многие миллионы лет.

«Какую глупость я затеял!» — подумал вдруг Гордий, слушая птичьи голоса. С глаз его словно спала черная повязка, он увидел истину такой, какая она есть, и состояла эта истина в том, что он, Норд Гордий Виртус, не оправдал надежд своих товарищей. Он просто-напросто струсил перед жизнью! Поддался чувству ненависти, вывел несложную формулу мести и едва не совершил непоправимую ошибку! Нужно было что-то предпринимать, чтобы не допустить еще более страшной ошибки.

— Какова вероятность того, что вы получите черный кристалл? — спросил он.

На худом лице старика обозначилась еле заметная улыбка.

— Вся прелесть игры в том и состоит, что этого никто не знает. Может быть, через тысячу лет, а может быть, завтра.

Гордию пришлось сделать над собой усилие, чтобы сохранить спокойствие. Перед ним был человек с уникальной формой сумасшествия, твердый, как алмаз, в своих убеждениях, могущественный и опасный. Спорить с таким трудно, почти невозможно. Но все же это человек, и что-то человеческое в нем должно остаться.

— Слушай, Оникс, — сказал вдруг Гордий с неожиданным для себя душевным порывом. — Ты ведь не демон, а? У тебя и твоих братьев, как и у всех людей, была мать. Вы удовлетворили свое честолюбие, получили власть, убив человеческий дух. Но зачем убивать Вселенную?

— А что предлагаешь ты?

— Не знаю… надо подумать. Для начала, может быть, восстановить былые идеалы, вернуть людям богов, а потом…

— Да ты шутишь, брат, — перебил его Оникс, и на лице его снова появилась холодная, неживая улыбка. — Твои бедные боги сойдут с ума, увидев космическую ракету. Назад пути нет.

— Но ваш путь тоже ведет в никуда. Погасив в человеке дух, вы оскопили его, лишили подлинной красоты!

— А кто, скажи на милость, устанавливал эталоны красоты? Чем тебе не нравятся наши воспитанники? Они непосредственны и милы, как животные, потому что лишены того адского огня, который носили в своих душах люди эпохи Тьмы. Прекраснодушные простаки вроде тебя и твоих друзей вместо того, чтобы погасить его, раздували с помощью идеалов. Идеалы… какое глупое изобретение! Все ваши идеалы оказались на поверку играми, а всякой игре рано или поздно приходит конец. Найди такой идеал, неразрушимый и нетленный, который на тысячелетия объединил бы всех людей! Найди его, и мы немедленно станем твоими союзниками.

Последние слова Оникс произнес с заметным подъемом, и слова эти поразили Гордия. Даже намека на что-либо подобное он не слышал от Близнецов в былые времена. Что-то произошло с ними за прошедшие столетия. Всеобщий идеал… Какая странная мысль! Разве может быть у разных, непохожих друг на друга народов общий идеал? Гордий молчал, не зная, что ответить на столы неожиданный аргумент.

— Я жду твоего решения, — сказал Оникс, — согласен ли ты принять участие в игре?

Наступил критический момент. Здравый смысл подсказывал Гордию, что нужно дать согласие, пойти на обман. Открывалась редчайшая возможность — проникнуть в иерархическую верхушку планеты. В одно мгновение Гордий увидел картину своей будущей жизни. Он входит в компанию врагов, играет вместе с ними, ведет дружеские беседы, скрывая подлинные мысли… Картина отталкивала своей неестественностью и фальшью, но нужно было преодолеть отвращение и сказать «да».

— Нет, — сказал Гордий.

— Но у тебя нет другого пути. Без дела ты сидеть не сможешь, а если начнешь действовать, роботы рано или поздно тебя поймают.

— Нет!

— Подумай как следует.

— Нет! Нет!

Гордий стиснул зубы, подавляя вспышку гнева. Он понимал умом, что поступает глупо, что нужно пересилить себя, пойти на союз с противником. Понимал и не мог этого сделать.

— Ты совсем не изменился, Виртус, — сказал старик насмешливо, — все те же детские страсти… Ну что ж, играй свою партию, только имей в виду, что выручить тебя я больше не смогу. Прощай!

Он сложил на груди руки, опуская голову, постоял так немного и начал… медленно растворяться в воздухе. Поблекла синяя мантия, стало призрачным лицо, фигура старика обрела прозрачность. Некоторое время в пространстве держался зыбкий контур его тела, потом исчез и он…

* * *

Гордий снова был один в пустом тире. В утренней тишине отчетливо слышалось щебетание птиц и плеск прибоя. Солнечные лучи мирно ласкали хромированные части пушки. Словно бы ничего и не произошло. Не было семисотлетнего старца, умеющего проходить сквозь стены, не было удивительного сеанса гипноза и самого странного разговора, какой только может состояться между двумя людьми.

Он сказал «играй свою партию», уверенный, что планета останется целой и невредимой, и не ошибся…

Гордий стоял на расстоянии вытянутой руки от красной кнопки и знал, что теперь уже не нажмет ее. Исчез прежний запал, подорванный увиденным и услышанным, постепенно проходило возбуждение. Гордий взглянул на часы. Шесть утра… Нужно было принимать какое-то решение — либо уходить с острова, либо…

Он подумал немного и надавил кнопку поворота орудия. Пушка с тихим рокотом развернулась в горизонтальное положение. Минута ушла на то, чтобы разладить параметры. Гордий выключил рубильник блока питания, и зеленая лампочка на пульте погасла. Еще несколько минут потребовалось, чтобы перетащить сломанного робота на яхту. Операция прошла успешно, потому что на острове в этот час не было ни души.

…Поднялся, трепеща на ветру, белый треугольник паруса. Яхта развернулась и, подпрыгнув на волне, пошла в открытое море.

Странное чувство испытывал Гордий, стоя у штурвала. Как будто его выбросил из могилы сам всемогущий Нандр, приказав: живи и действуй, ты еще не отработал свое в этом мире. Выбросил, но не объяснил, как действовать.

Ясно одно — на него нашло затмение, и он, в сущности, должен быть благодарен этим четырем безумцам за преподнесенный урок. Да-да, воистину безумен тот, кто поставил себя на место Бога! И ты, Норд Гордий Виртус, едва не поддался подобному безумию. Ты был даже опаснее их! Уничтожат они Универсум или нет, зависит от того, насколько верна их философия. Если она ошибочна и миром все же управляют высшие силы, то они не дадут выпасть фатальной комбинации. А вот тебе-то они вполне могли позволить уничтожить одну планету. Широка, страшно широка полоса человеческой свободы! Так широка, что в ее пределах Близнецам удалось чудовищно искривить путь человека в Универсуме. Но увести его навсегда с этого пути они все же не в состоянии. Значит, можно и нужно действовать, чтобы устранить искривление. «… играй свою партию, только имей в виду, что выручить тебя я больше не смогу». Что это? Неуверенность в собственной философии или, наоборот, сверхуверенность, рождающая дешевое великодушие? Как бы то ни было, но роботам он больше не попадется. На этот исход игры и не рассчитывайте, господа! Он затаится на год, два, три, сколько понадобится, чтобы выработать безошибочную линию поведения.

Слишком много мы действовали раньше и слишком мало думали — потому и проиграли. Теперь настало время думать. Проклятый старик, наверное, прав — нужно найти нетленный идеал, путеводную звезду для всех людей и только потом действовать… Ведь, в сущности, именно так победили они.

Яхта полным ходом шла в открытом море. Уже скрылся из виду остров и позади, на каменном дне, лежал разбитый робот, выпуская последние струйки пузырьков. Уже, проснувшись, нежился в постели с чашкой ароматного кофе беспечный стрелок по звездам Уни Бастар, даже не подозревая, какая опасность угрожала этой ночью его драгоценной жизни. И миллионы других подобных ему счастливых людей просыпались в своих домах. Всем было хорошо на прекрасной благоустроенной планете Астре, забывшей свое прошлое и не ведающей будущего. Лишь один человек не принимал ее всем сердцем и душой своей. Он думал теперь так: новая Астра — это грандиозная, затянувшаяся во времени ложь. Но ложь не может существовать вечно, какие бы силы ни управляли мирозданием. Значит, путь к возрождению планеты возможен. Нужно только суметь отыскать его…