Уже полчаса Гуго де Пейн в одиночестве прохаживался по галерее в

резиденции графов Шампанских. Рассматривая гобелены на стенах, он вспоминал, и

тени прошлого вставали перед молодым рыцарем из небытия. Когда-то здесь, под

кровом этого огромного здания, в маленькой сырой комнатенке больше похожей на

сырую монастырскую келью начиналась его служба, здесь в свои одиннадцать лет он

оказался совсем один. Отец Гуго де Пейна был очень доволен, что благодаря случаю

сумел ловко пристроить сына пажом ни к кому-нибудь, а к могущественному

Теобальду де Блуа, графу Блуаскому, Шартрскому и Шампанскому, земли которого

сильно превосходили размерами собственные земли самого короля Франции.

А дело было так. Как-то в один из теплых летних дней 1081 года от Рождества

Христова в Пейн прибыл большой отряд. Таких красивых всадников маленький Гуго

еще не видел. Словно бы ожили его любимые сказки, и сам король Артур со своими

блистательными рыцарями въехал в забытый всеми Пейн. Прекрасные кони, яркие

дорогие одежды, сверкающая сталь оружия и доспехов, золото и разноцветные

драгоценные камни на шлемах, рукоятях мечей и даже на конской упряжи — все это

великолепие присутствовало в избытке в многочисленной свите приехавшего графа.

Теобальд де Блуа, владетель Блуа, Шартра и Шампани, остановился в Пейне всего

на один вечер. В поездке по стране графа сопровождал его гость, иностранный

епископ, приехавший в Шампань из далекой Италии. Как теперь понимал Гуго,

священник этот представлял интересы папы Григория-седьмого. Поверх красной

шелковой сутаны у него на груди на массивной золотой цепи висел большой,

усыпанный крупными бриллиантами, крест, сверкающий на солнце так ослепительно,

что даже трудно было смотреть. А на голове церковного иерарха громоздилась

высокая, украшенная самоцветами, шапка.

За ужином священник сидел рядом с графом, и они беседовали на латыни.

Маленький Гуго в это время находился возле отца, поскольку де Пейн-старший хотел

представить сюзерену единственного сына, в надежде, что граф, быть может, из

милости возьмет ребенка к себе на службу. Действительно, вскоре мальчика подвели к

Теобальду де Блуа, и отец представил мальчика, как горячо любимого единственного

наследника.

Гуго сначала очень растерялся. Он впервые видел так близко от себя столь

знатного и влиятельного человека и не знал точно, как себя следует вести в

присутствии подобных особ. Мальчику казалось, что чуть ли не сам сказочный король

Артур находится перед ним. Подумать только! Этот человек, этот граф, управляет

огромной территорией, даже большей, чем домен короля Франции, распоряжается

тысячами жизней и имеет право карать и миловать любого! От страха и смущения

маленький Гуго только низко поклонился и пробормотал что-то невнятное, какую-то

случайно запомнившуюся фразу из сказок про рыцарей Круглого Стола. Он сказал

какую-то нелепицу, вроде: «Весь к вашим услугам от пяток до кончиков ушей,

монсеньер». Когда он поднял голову, граф улыбался, а его большие серые глаза

пристально смотрели на Гуго. Но взгляд этот не был тяжелым. Напротив, мальчик

почувствовал в глубине этих серых глаз участие и теплоту. И страх его перед графом

сразу прошел.

— Что вы можете сказать, святой отец, об этом ребенке? — Обратился на

латыни граф Шампанский к своему гостю.

И итальянский священник, в свою очередь, стал внимательно рассматривать Гуго.

Но Гуго не боялся этого старика в роскошном одеянии: карие глаза священника

излучали доброту.

— Я вижу, что из него вырастет хороший воин. Мальчик крепкий и развит

физически.

— Пожалуй, — согласился граф, — во Франции много физически развитых

мальчиков, из которых получаются хорошие воины. Жаль только, что они

невежественны и, вырастая, часто начинают драться между собой. Я мечтаю о

просвещении, святой отец. Было бы чудесно преподавать этим детям, например,

латынь. Ведь это древний язык Великого Рима. Но, боюсь, наша церковь никогда

этого не позволит. Ведь ей нужна паства. Овцы. Бараны. А если эти бараны станут

умными, то как же их пасти? Они тогда и без пастухов обойдутся.

— Вы не правы, граф. Церковь была бы рада, если бы паства ее умела хотя бы

самостоятельно читать Священное Писание. Но, к сожалению, уже много веков

народы Европы пребывают во тьме варварства, и очень мало рождается людей,

наделенных искрой Божией и желающих приобщиться к знаниям. После того, как

погибло величие Рима, повсеместно исчезли и образовательные учреждения. Варвары

не желали ничего знать и разрушали все непонятное им. И в наше время, пожалуй,

остатки старинных знаний сохранились лишь в монастыре Клюни, при дворе папы, и в

двух-трех отдаленных аббатствах Ирландии и Англии, чудом уцелевших в страшные

годы нашествий. Поэтому, даже если бы интерес к знаниям вдруг возник,

просвещение для всех просто немыслимо из-за отсутствия достаточного количества

образованных людей, способных передавать свои познания другим, и, посему,

большинству детей суждено оставаться невежественными всю жизнь.

Почему-то последняя фраза ужасно обидела маленького Гуго, и он, вдруг, к

удивлению всех присутствующих, выпалил на латыни:

— Я совсем не невежественный, я знаю латинский алфавит!

Граф и священник очень удивились этой неожиданной реплике ребенка. Но

нисколько не обиделись. Наоборот, оба заулыбались, и священник спросил:

— Кто научил тебя, мальчик, латинскому языку, забытому ныне в землях

Галии?

— Мой учитель, странствующий монах Аквиор, ваше высокопреосвященство.

— А можно мне переговорить с ним, где он?

— Он умер, ваше высокопреосвященство.

— Как жалко! А чему еще он учил тебя?

— Греческому, немного арабскому и чуть-чуть иудейскому, а еще истории,

географии и математике, только вот я ничего почти не запомнил…

— А откуда был твой учитель? Из какого монастыря?

— Он был из бенедиктинского монастыря в Ирландии, ваше

высокопреосвященство.

— Вот, граф, что я говорил вам? Не все безнадежно в Европе. Не все еще

погибло, раз в Ирландии бенедиктинцы до сих пор хранят древние знания!

— Да, похоже, вы были правы, святой отец. Надежда на лучшее еще есть. —

Произнес граф.

Потом граф потрепал мальчугана по голове и сказал де Пейну старшему:

— У вас замечательный сын, шевалье! Надеюсь, вы не будете против, если я

возьму его к себе на службу?

Граф Теобальд был уже пожилым человеком. Возраст его неумолимо

приближался к семидесяти годам, и граф, как никогда раньше, нуждался в уединении

и покое. Наверное, поэтому последние годы жизни Тибо проводил в Труа, куда он

перебрался из городка Блуа, столицы своих владений, после разрыва отношений со

второй женой, Алисией Валуа, которая была на два десятка лет моложе и строила рога

престарелому мужу.

Около двух лет Гуго де Пейн пробыл одним из шести пажей графа. Поскольку

пожилой граф выезжал мало, пажи, в основном, прислуживали ему на посылках и за

столом: бегали с поручениями по всему городу, расставляли на столах посуду,

разливали вино и приносили еду из кухни. Конечно, и военным упражнениям в

воспитании юных пажей уделялось много внимания, но эти занятия, все же, еще очень

походили на игры. Как и положено детям, пажи много резвились, скакали и бегали,

размахивая учебным деревянным оружием и атакуя тренировочных деревянных

рыцарей, и эти игры, пожалуй, были единственной радостью: маленьким пажам при

графском дворе, где любили строгий порядок, жилось нелегко. Поднимались они еще

затемно — старшие товарищи, оруженосцы, будили их, не давая малышам

залеживаться в постели. Позже, когда де Пейн сам сделался оруженосцем, у него уже

сформировалась привычка, и он всегда просыпался очень рано.

В оруженосцы де Пейна произвели в четырнадцать лет. То тоже были трудные

годы. Обязанностей у юных оруженосцев графа хватало с избытком. Ежедневно

нужно было накормить и подготовить коня, почистить оружие и доспехи, успеть

наскоро позавтракать самому. А потом приходил военный наставник, безземельный

рыцарь Арнольд де Валиньи, человек суровый, грубый и безжалостный, побывавший

во множестве сражений, и начинались изнурительные упражнения с лошадьми и

оружием. В любую погоду де Валиньи заставлял начинающих оруженосцев бегать по

окрестным холмам в доспехах и при полном вооружении, сражаться друг с другом

железными тупыми мечами, метать дротики, кинжалы и топоры, пешими и конными

преодолевать препятствия, соревноваться в стрельбе из луков и арбалетов, состязаться

в бешеных скачках. И так до обеда. А на самом обеде Гуго, вместе с двумя другими

оруженосцами и несколькими пажами, должен был прислуживать графу и находиться

все время за его спиной для охраны и на случай возможных поручений. Потом,

обычно, следовала небольшая передышка, во время которой юный Гуго де Пейн, как и

другие оруженосцы графа, успевал пообедать остатками блюд с графского стола.

Гуго не любил все эти свои обязанности прислужника, но такое обучение дворян

было принято в ту пору повсеместно, и он мирился с этим, а потому исполнял все

порученное прилежно. От старших он слышал не раз, что обучение дворян у графа

Шампанского еще очень мягкое, по сравнению с дворами других государей, более

молодых и энергичных. Например, Тибо не требовал от оруженосцев спать на полу

поперек входа в его покои, потому что покои графа всегда, и днем, и ночью, охраняли

несколько седых опытных ветеранов, преданных старому графу еще с его молодости.

После обеда старый граф Тибо почти всегда занимался делами: он судил

подданных, принимал просителей и посланцев знатных сеньоров, своих и чужих

вассалов, иностранцев, а то и гонцов самого Филиппа, короля Франции. Правда,

застарелый конфликт между Капетингами и домом Блуа до сих пор мешал

налаживанию хороших отношений с короной. Еще отец Тибо, граф Эд-второй де Блуа

был серьезно обижен на короля Роберта Благочестивого и выступал против монарха с

оружием в руках. Да и сам Тибо в молодости не избежал открытого противостояния с

королем Генрихом-первым. Поэтому в старости граф Тибо вел самостоятельную

политику, подчиняясь королю лишь формально. Он сам принимал решения, взимал

налоги и устанавливал законы на своей территории. Будучи обученным грамоте, он

самостоятельно писал указы на норманно-французском языке, всегда заранее

обсуждая их содержание с советниками.

Граф сразу заметил что единственный сын владетеля Пейна обладает смирным от

природы нравом и, к тому же, обучен грамоте. Постепенно пожилой граф начал

использовать эти качества мальчика себе во благо. Поэтому юного Гуго де Пейна

часто заставляли присутствовать во время деловых занятий его господина. Мальчику

приходилось подавать сюзерену то чистую бумагу, то чернильницу, то чинить перья

для письма. В последние годы Теобальда де Блуа начало подводить зрение. Он видел

все хуже и все больше нуждался в толковом помощнике. Граф все реже отпускал от

себя мальчика, все чаще просил его читать неясные места в документах и в старинных

книгах из своей библиотеки. А еще граф все чаще диктовал ему свои указы и письма

или повелевал переписывать бумаги.

В то время, как его сотоварищи по военной учебе спали после обеда, а потом

упражнялись во дворе замка с булавами или тяжелыми копьями, Гуго все чаще стал

проводить вторую половину дня подле графа. Товарищи, конечно, подсмеивались над

ним, называя де Пейна книжным червем. Но, на самом деле, они просто завидовали

ему, поскольку исключительное положение Гуго объяснялось просто — его

сверстники, хотя и преуспевали в военном искусстве, не были способны прочесть

даже несколько слов на своем родном языке. Писать они, кроме Андре де Монбара,

тем более не умели, а уж латынь и греческий не знали не только пажи и оруженосцы,

но и многие взрослые заслуженные рыцари шампанского двора. Самому же юному де

Пейну переписывать бумаги нравилось гораздо больше, чем без толку махать булавой,

хотя вольная военная жизнь всегда казалась ему гораздо более привлекательной,

нежели скучное однообразное существование придворных сановников и ученых

монахов.

К исходу каждого дня мальчик очень уставал. А длинными зимними вечерами

одиночество наваливалось на Гуго, и он спасался только чтением книг, которые

украдкой брал из библиотеки графа, редчайшего собрания для того времени, когда

неграмотными, почти поголовно, были даже самые знатные люди.

Старый граф прожил бурную жизнь. Но, в отличие от многих сильных мира,

Теобальд де Блуа в пожилом возрасте предпочел ведение дел развлечениям и поэтому

почти никуда не выезжал из своей резиденции. Даже соколиная охота — излюбленное

занятие почтенных сеньоров — случалась на удивление редко. Но если какие-то

выезды все-таки и происходили, то и они диктовались лишь политическими и

деловыми интересами графа, а отнюдь не его прихотями. Например, если возникала

опасность войны, граф, несмотря на свой возраст, выступал во главе войска, и сам

следил за состоянием почти что каждого своего солдата. Люди его всегда были

хорошо вооружены и вовремя накормлены. Наверное, поэтому армия графа

непременно побеждала во всех конфликтах на границах Шампани, Блуа и Шартра. А к

завоеваниям чужих земель старый граф Шампанский, казалось, и не стремился: его

владения и так были весьма обширны.

Вообще, в понимании мальчика, граф Теобальд де Блуа был олицетворением

благородства. Именно таким по мнению Гуго де Пейна — строгим и справедливым,

занятым судьбами своих поданных — и должен был быть настоящий знатный сеньор.

Высокая и стройная, несмотря на годы, фигура графа излучала спокойное

достоинство. Даже без парадных одежд и произнесения громких титулов по манере

держаться и говорить все видели, что этот пожилой человек хорошего воспитания,

незаурядного ума, умудренный большим жизненным опытом и, к тому же,

обличенный властью и знающий себе цену. Правда, военный наставник де Пейна,

рыцарь Арнольд де Валиньи такое мнение не разделял. Он считал, что их сюзерену не

хватает мужества по-настоящему выступать против соседей, когда их давно следовало

бы как следует проучить за постоянное нарушение границ и наглые набеги на

приграничные земли. И вообще, граф уже слишком старый и немощный, ему тяжело

ездить верхом, вот он и сидит почти безвылазно в своем дворцовом замке.

С каждым годом граф видел все хуже и тем больше нуждался в услугах

помощников. Гуго исполнилось пятнадцать лет, и за те четыре года, которые он к

тому времени уже провел в резиденции графа, де Пейн освоил все премудрости

секретарской работы, помогая шамбеллану и нотариусу графа, пожилому итальянцу

Альберту Габано. Вот где пригодились знания, полученные в детстве от ученого

монаха Аквиора! Много читая графу вслух, переписывая документы, составляя вместе

с нотариусом указы и письма, Гуго дополнял и свое собственное образование.

Во дворец графа постоянно наведывались очень разные люди. Среди

посетителей встречались и монахи, закутанные в серые плащи с низко надвинутыми

капюшонами, скрывающими лица, и богато одетые иноземные купцы, и обедневшие

дворяне, и представители высшей церковной власти, и суровые рыцари из дальних

краев, и звездочеты-астрологи в странных колпаках, и странствующие проповедники,

на вид совершенно нищие и оборванные, и, даже, еврейские мудрецы — знатоки

древних писаний. Всем им отводили гостевые комнаты, всех их кормили, и со всеми

ими граф обходился весьма любезно и беседовал наедине в своих личных покоях.

Юному Гуго было очень любопытно узнать, о чем же говорит Теобальд де Блуа со

своими таинственными гостями. И однажды зимой ему удалось случайно услышать

отрывок весьма непонятного, но очень интересного диалога.

Накануне в резиденцию графа прибыл очередной гость. Это был пожилой

важный еврей в черном плаще и в огромной медвежьей шапке, под которой

находилась совсем маленькая черная шапочка, прикрывающая только макушку, и эту

маленькую черную шапочку приезжий никогда не снимал. За обедом и за ужином он

ел какую-то особую, специально для него приготовленную, пищу.

После ужина граф пригласил гостя к себе в библиотеку. Когда Гуго уже собрался

лечь спать, в его комнатенку неожиданно явился один из доверенных слуг Теобальда

де Блуа, старый кравчий Этьен, и передал, что граф требует его к себе. Этьен провел

юношу мимо охраны к личной библиотеке графа, и пропустил Гуго внутрь, сам, при

этом, оставшись снаружи.

Гуго всегда поражался роскоши этой комнаты, выпадающей из общего

простого убранства графского дворца-замка, полы в котором были, как и всюду в

рыцарских жилищах того времени, застланы тростником, а мебель казалась

вырубленной топором нетрезвого плотника. Но здесь, в библиотеке, присутствовал

маленький кусочек какого-то другого, неведомого еще Гуго мира. Вдоль одной из

стен, той, в которой была дверь, тянулись высоченные полки из благородного

красного дерева, снизу доверху уставленные тяжелыми фолиантами и деревянными

коробочками с пергаментными свитками внутри. Напротив, между двух высоких

узких окон висели огромные гобелены со сценами из жизни Карла Великого, а сами

окна были остеклены кусочками разноцветного стекла. В углу, около одного из

каминов, направо от входа, размещался большой письменный стол, покрытый

зеленым сукном, всегда заваленный свитками пергамента и раскрытыми книгами.

Второй камин, находящийся напротив первого в противоположной стене, был

окружен диковинными предметами. Справа и слева на полу стояли позолоченные

мавританские кувшины с узкими горлышками, высокие подставки для свечей,

засушенные пальмовые ветки в расписных вазах. Стояли здесь и чудесный маленький

изящный столик, доставленный из Византии, и два не слишком удобных, но

украшенных затейливой резьбой высоких кресла черного дерева. Главной же

гордостью старого графа был, без сомнения, огромный ковер на полу, когда-то

отбитый у мавров шампанскими рыцарями, сражавшимися в Испании.

Сейчас граф с гостем сидели в высоких резных креслах у дальнего от входа

камина и беседовали, не замечая появления юноши. Гуго в нерешительности

остановился на пороге библиотеки. Встревать в разговор двух почтенных сеньоров

ему казалось невежливым, и он решил дождаться хотя бы конца фразы. Но то, что он

услышал, настолько заинтриговало его, что некоторое время он стоял как вкопанный,

напрягая слух: помещение библиотеки было весьма просторным, а двое людей на

противоположном конце разговаривали совсем негромко.

—…Неужели вам не хочется вернуть свой народ на исконную землю, Эфраим?

Пусть даже с помощью христиан. — Слышался голос графа.

—Но, граф, прибытие на землю Израиля такого количества фанатично

настроенных вооруженных людей из Европы может угрожать самому существованию

моего народа, — говорил еврей.

—Вам нечего бояться, Эфраим, — говорил граф Тибо, — не мне вам объяснять,

что фанатизм в любой форме — это проявление бесовской одержимости. Слепая вера

выгодна только тьме. Поймите, та партия благородных рыцарей, которую я

возглавляю, прекрасно понимает, что догмы веры церковь навязывает сознательно для

управления огромными массами ограниченных людей. Мир, к сожалению, разрезан

дьяволом на куски. Но, поверьте, только христианская идея может сплотить в данный

момент достаточно большое число людей, способных противостоять растущей силе

исламского фанатизма, и, говоря о походе в Святую Землю, папа Григорий просто

собирается направить одних фанатиков против других. То есть, если хотите, руками

самой тьмы бороться с ее же воинством. Но давайте оставим в стороне нашу церковь

— не о ней сейчас речь. Неужели же вы считаете, что мусульманские фанатики лучше

христианских? Разве не мусульмане уничтожают сейчас ваших собратьев в

Палестине? Разве не они насильно заставляют их принимать ислам? Мы же не хотим

ничего никому навязывать. Но мы ограничены в выборе средств.

—Даже если предположить, что христиане победят мусульман, на земле Израиля

лишь одна чуждая нам власть сменится другой. Но евреям все равно от этого легче не

станет. Какие выгоды получим мы? Я не уверен, что христиане отнесутся к местным

евреям лучше, чем мусульмане. Так почему же мы должны все это финансировать?

Вы меня не убедили, граф.

—Поймите, Эфраим, нам, христианам, на Святой земле нужно только одно ––

святыни нашей веры. Мы ни в коем случае не собираемся мешать вашему народу жить

своей жизнью, более того, мы желаем полностью освободить землю Израиля от

мусульман, а на их место переселить евреев Европы. Тем самым будет положен конец

вашему рассеянию по миру и вы вновь обретете свою страну. Разве не об этом

мечтаете вы, Эфраим, и те, интересы кого вы представляете.

—Ваши планы грандиозны, дорогой граф. И они несбыточны именно в силу

своей грандиозности. Поэтому, уж простите, но я не могу верить вам.

—У вас есть причина, Эфраим. Сам папа Григорий-седьмой тайно поддерживает

эту идею. И подумайте о том, что за готовящимся предприятием стоит не только папа

римский, а стоят весьма значительные силы, непроявленные до срока, но обладающие

влиянием и военной мощью, и заинтересованные в создании государства

Иерусалимского, независимого ни от римской, ни от византийской церквей. Скажу

больше. Это будет государство благородных рыцарей, в котором не будет рабов, и где,

наконец, получат свободу и равные права представители разных религий.

На какое-то время толстый еврей задумался, а потом, после паузы, сказал:

—Возможно, в ваших словах и есть здравый смысл, но разве церкви добровольно

откажутся от своих привилегий? Боюсь, что даже построив такое военное рыцарское

государство, о котором вы говорите, вам придется вести войну со всем остальным

миром. Ибо многие не примут вашу сторону просто в силу своей ограниченности. И

едва ли многие пойдут за вами.

—Пойдут многие. Мы соберем войско, равного которому еще не было.

—И все же, позвольте узнать, кто это «вы», кроме вас лично?

—Неужели вы не верите, что союз властителей, вроде меня, обладающих

обширными землями и множеством подчиненных людей способен собрать грозную

силу?

—Вы не могли бы назвать имена?

—До срока, нет. Но я назову титулы. Восемь графов, три герцога, пятьдесят пять

баронов из разных концов Европы и папа Римский со своими войсками. Мало вам?

—Действительно, впечатляет.

—Так как насчет ста тысяч? — Перешел к делу граф.

—Хорошо. Для подготовки похода мы дадим вам ссуду на пять лет. Наши

условия: если вы добьетесь своего и освободите Святую землю, мы хотим для евреев

привилегию беспошлинной торговли, власть над Храмовой горой, право возвращения

нашего народа в Эрец Исраэль и свободу нашей веры. А пока оформим кредит под

десять процентов годовых. В случае поражения вашей партии и провала предприятия,

вы просто заплатите нам долг со всеми процентами. Если же вы действительно

установите свою власть в Иерусалиме, проценты с вас мы не возьмем в обмен на

выполнение наших условий, а ссуду вы возвратите не деньгами, а лучшими

земельными участками вокруг Храмовой горы. В случае вашей смерти, граф, эти

условия должны будут выполнить ваши наследники.

—Но мне не нужны ваши деньги прямо сейчас. Я пока не выступаю в поход...

—Так к чему же весь этот разговор, в таком случае? — Перебил графа ростовщик.

—Вы не дослушали, Эфраим. Мне необходимо знать, что в момент, когда деньги

понадобятся, а в течение нескольких ближайших лет они нам понадобятся наверняка,

я, или мой наследник, сможет их получить от вас на оговоренных условиях. Иными

словами, мне нужны гарантии займа.

—Знаете ли, граф, человеческая жизнь столь изменчива и скоротечна, что никто

не в силах знать точно, что будет завтра. Возможно, что через год, или даже завтра,

умру или разорюсь я, возможно, — вы. Кто же это знает? Так какие же гарантии на

будущее я могу вам дать? Поэтому лучше берите ссуду прямо сейчас.

—Вы хитрец, Эфраим. Если я возьму ваши деньги прямо сейчас, то и проценты

начнут насчитываться вами прямо сейчас, а я этого не желаю. Зачем мне деньги,

лежащие мертвым грузом, да еще за присутствие которых в своей кладовой я должен

платить?

—Ну, знаете ли, граф! За всю мою жизнь еще ни один человек вашего сословия

не отказывался от сиюминутных денег, да еще в таком количестве.

—Вероятно, то были люди, находящиеся в стесненных обстоятельствах. Я же,

слава Господу, пребываю в достатке. Поступления от моих владений покрывают все

мои расходы.

—Тогда, если вы настолько богаты, я не понимаю, к чему вам вообще брать

ссуды? Вы могли бы и сами собрать деньги.

—Конечно. Именно так я и поступаю. Но вы, очевидно, не представляете себе до

конца размеров планируемого мероприятия. Против мусульман выступят сотни тысяч

христианских воинов. И финансирование этого полчища потребует таких огромных

средств, которых нет ни у меня, ни у вас по отдельности. Время еще не пришло, но я

предвижу, что решающий час настанет уже скоро, возможно, уже через год. Именно

поэтому я хочу заранее знать, на кого и в каком объеме можно будет рассчитывать,

когда понадобится быстро собрать необходимые суммы.

—Ладно, граф, я дам вам ссуду на ваш поход, если буду жив и не разорюсь. Когда

деньги потребуются, пошлите за мной. Но, думаю, вы поймете меня правильно, все в

мире меняется, и процентная ставка тоже. — Ростовщик поднялся со своего места, тем

самым, давая понять, что разговор окончен.

—Нет уж, Эфраим, так просто вы от меня не отделаетесь. Я старый человек и

знаете, почему дожил до старости? Одна из причин такова: я никогда не верил

обещаниям, данным на словах. Поэтому я хочу закрепить ваши обязательства на

добротном пергаменте чернилами и печатями и при нынешней процентной ставке.

—Помилуйте, граф! Я не обязан выдавать вам ссуду. Это исключительно мое

доброе сердце подсказывает мне помочь вам ради, затеянного вами, благого дела...

—Не продолжайте, Эфраим! Будьте честны хотя бы с самим собой! Вы прекрасно

знаете, что при моих связях я могу обратиться и к другим представителям вашего

народа. Многие ваши соплеменники благодаря мне процветают и, уверен, рады будут

помочь.

—Но, граф, ни у одного из них нет и десятой доли этой суммы!

—Ничего, любезный Эфраим, не забывайте, что я могу обратиться и к двадцати

разным заимодавцам. К тому же, как вам хорошо известно, многие владетельные

сеньоры охотнее поджаривают ростовщиков на медленном огне, чем выплачивают

какие-либо проценты. Я же заключаю с вами уже не первую честную сделку. Я не

обманывал вас никогда и впредь буду верен договоренностям. Так вот, если ваши

обязательства относительно ссуды будут сохранены на бумаге, я со своей стороны,

естественно, тоже буду их соблюдать, и не стану действовать в обход вас. Таким

образом, в недалеком будущем вы наверняка получите хорошую прибыль от этой

сделки, а сейчас вы ничего не теряете, подписав бумагу. Так не упускайте же свою

удачу!

—Ладно. Договорились. — Внимательно выслушав графа, сказал еврей.

И тут неожиданно дверь за спиной Гуго отворилась, и в библиотеку вошел тощий

человек в синем одеянии. Это был Альберт Габано, шамбеллан, нотариус и личный

секретарь графа Шампанского. Войдя, Габано сразу шаркнул ногой и притворно

откашлялся, чтобы привлечь к себе внимание. Говорящие умолкли и обернулись.

—А, вы оба уже здесь! Как раз вовремя. За работу! Несите письменные

принадлежности. Будем составлять гарантийный договор на ссуду в сто тысяч

безантов золотом. — Сказал граф вошедшим.

Через полтора года, осенью 1086-го старый граф сильно занемог. У него отнялись

ноги, и он уже не мог ходить. Но, даже лежа в постели, он не переставал принимать

посетителей и вести дела, и все это время Гуго, вместе с лекарем и Альбертом Габано

почти неотлучно находился подле больного.

Юному де Пейну шел семнадцатый год, когда, как-то раз, граф вызвал его к себе

и сказал:

—Ты хорошо помогал мне, Гуго. Я рад, что не ошибся в тебе. Ты умный и

добрый мальчик, и я позабочусь о твоем будущем. Ты будешь посвящен в рыцари. Ты

заслужил это. Как только тебе исполнится семнадцать лет, я это устрою.

После таких слов графа, Гуго не нашел ничего другого, как опуститься на колени

и поцеловать руку больного старика. Он искренне был благодарен своему господину

за теплые слова.

И все, что сказал тогда Теобальд де Блуа Гуго де Пейну, было исполнено в

точности. Летом на Пятидесятницу ко двору графа прибыл архиепископ Реймский

Леопольд. В честь праздника сошествия на апостолов Святого Духа и приезда

архиепископа в Труа устроили пышные торжества, и трое юношей, воспитанников

графа Шампанского, были посвящены в рыцари. Среди них оказались Гуго де Пейн и

Андре де Монбар.

Первый и последний раз видел де Пейн подобное великолепие при дворе старого

графа. Десятки знатных гостей пировали в большом зале дворца. Их развлекали

жонглеры и акробаты. Пели менестрели. Множество красивых женщин, разодетых в

роскошные наряды, сверкали драгоценностями. Сотни слуг сновали во все стороны,

поднося угощения…

Посвящение в рыцари состоялось на главной площади Труа, перед собором.

Посвящал молодых людей в рыцари сам граф. Ноги его уже не держали, но он

распорядился посадить себя в почетное кресло на деревянном помосте и одеть

подобающе случаю. Увенчанный графской короной, в тяжелых парчовых одеждах,

вышитых золотом, со сверкающим начищенной сталью мечом в правой руке, сидящий

в высоком кресле седой граф походил на величественного древнего короля на троне. А

оттого, что по правую его руку стоял архиепископ Реймский, высокий человек с

посохом с усыпанной алмазами тиарой на голове и с золотым распятием на груди, а по

левую — коннетабль Шампани, грозный седой ветеран при полном вооружении, это

сходство с королем еще больше усиливалось. Каждый посвящаемый юноша опускался

перед графом на колени, граф трижды касался его плеч плашмя своим клинком и

напутствовал, архиепископ благословлял, а коннетабль пристегивал золоченые шпоры

и опоясывал мечом. Из напутствия и сейчас, через столько лет, Гуго помнил каждое

слово.

— Много зла в мире, и много сил у слуг дьявола, но превыше всего сила

Божия, и не одно злодеяние волею Божьей без возмездия не остается. Великая слава

ждет тех, кто совершает добрые дела и подвиги во имя справедливости, ибо свет

справедливости исходит от Господа. И ты, юноша, бейся за торжество справедливости

и добра не щадя жизни и здоровья, ограждай слабых от произвола, служи верой и

правдой спасителю нашему Иисусу Христу, будь верен королю, своему сюзерену и

своей избраннице. Карай вероломство, защищай слабых, детей и женщин, не допускай

предательства, не грози оружием беззащитным и будь милосерден к побежденным. С

этого момента я, Теобальд де Блуа, граф Блуа, Шартра и Шампани, барон Шалона,

Труа, Омали, Шатодена, Бри и Клермона нарекаю тебя рыцарем. Отныне ты будешь

ходить с мечом на поясе и с золотыми шпорами на ногах. Но помни о том, что

настоящий рыцарь не тот, кто похваляется своей силой и доблестью, а лишь тот, кто

несет в мир Божию справедливость и отстаивает правое дело до конца, даже ценой

собственной жизни. Так носи достойно сии знаки, и пусть они всегда напоминают

тебе о рыцарском долге, и да прибудет с тобой свет Господа!

Таким образом, в семнадцать лет, гораздо раньше большинства своих

сверстников, Гуго сделался рыцарем. И уже как рыцарь дал он вассальную присягу

графу Тибо Шампанскому, а вскоре получил должность одного из пяти рыцарей,

сопровождающих торговый караван купцов, посылаемый каждый год из Шампани в

Испанию, приключения в которой впоследствии едва не стоили ему жизни.

Да, старый граф был славным человеком. Как жаль, что он умер! Теперь владения

графа были поделены между сыновьями, и в Труа уже два года правил молодой

человек, тезка де Пейна, Гуго де Блуа. Де Пейн мало общался с этим человеком. Гуго

де Блуа воспитывался матерью в родовом замке графского дома и за время службы де

Пейна в Труа появлялся в столице Шампани всего пару раз, будучи в совсем еще

детском возрасте. Но, в то же время, де Пейн знал из дворцовых сплетен, что это

единственный из четырех сыновей старого графа, — один из которых, Эд, через год

после кончины отца отправился за ним следом, — кто разделял взгляды своего отца. И

вот, этот малознакомый молодой человек, совсем еще юноша, почему-то

покровительствует ему, шлет золото и приглашает в свой дворец на аудиенцию, в тот

самый день, когда к нему в гости приехал знатнейший лотарингский герцог. Что бы

все это могло означать?

Словно в ответ на эти мысли молодого шевалье, еще один из великолепно

вышколенных и красиво одетых пажей графа, мальчик лет двенадцати, приблизился к

нему и спросил:

— Сир Гуго де Пейн, не так ли?

И, когда тот ответил утвердительно, паж сообщил ему, что граф вскоре примет

его в своей библиотеке.

До назначенной встречи с графом оставалось еще немного времени, и Гуго решил

пока побродить по дворцовому саду. Весна только начинала набирать силу, и, хотя

первая зелень уже показалась в траве и на деревьях, но весь сад выглядел еще совсем

голым, садовые дорожки размокли, и здесь в это время года никто пока не гулял. Но

Гуго все это не смущало. Ему, погруженному в воспоминания, сад казался чудесным,

ведь таким он помнил его. Он помнил, как этот сад был красив летом, когда сумерки

уже наступали, и на небе появлялись первые звезды. Он помнил, как во времена графа

Тибо результаты труда и заботы умелых садовников чувствовались здесь на каждом

листике.

Но не только очарование аккуратно подстриженных газонов, цветов на клумбах и

тенистых деревьев влекло его тогда в этот сад. Тогда, в далекой юности, его манили в

сад такие сладкие и, вместе с тем, такие грустные грезы первой любви. Какое

несчастье, что Кристина де Селери умерла!

Ах, как же им было хорошо вдвоем в этом саду той далекой весной! Вокруг все

цвело. Кристина улыбалась, легкий ветерок колыхал ее локоны, и от этого волосы

девушки переливались на солнце волшебным золотым блеском, а в прекрасных ее

глазах, обрамленных длинными ресницами, отражалась синева ясного неба. Такой он

ее и запомнил… Ему было тогда семнадцать, и он готовился стать рыцарем, а она

была на год младше, восхитительно пела и играла на арфе. Они целовались возле

кустов шиповника и обещали друг другу никогда не расставаться…

В резиденции графа Шампанского в Труа Кристина гостила вместе со своим

отцом, рыцарем Ангераном де Селери, трубадуром из Лангедока, героические

баллады которого о славных ушедших временах обожал слушать старый Тибо Блуа.

Трубадур пел, а его прекрасная дочь играла на арфе и иногда подпевала. И вот, ни

графа Тибо, ни талантливого трубадура, ни его милой дочери уже давно нет в живых.

Кристина погибла страшной смертью при осаде замка ее отца, погибла в огне пожара,

в котором погибли все, кто оставался в том деревянном маленьком замке, и он, Гуго

де Пейн, даже не знает, где находится могила девушки, и существует ли таковая! Даже

братской могилы не нашел он на месте сожженного до тла замка…

Да, воспоминания причиняют боль, но эти печальные воспоминания,

причиняющие острую душевную боль, — все, что у него осталось от любви. Боже!

Мир так жесток и несправедлив! Его невеселые размышления прервал звонкий голос

маленького пажа, приглашающий мессира Гуго де Пейна проследовать за ним. Пора

было идти к графу.