– Вы кто, фьорда? – чуть хрипловатым со сна голосом спросил пострадавший герой. – Я где?

Он недоуменно посмотрел на меня, обвел глазами палату, и я поняла, что он ничегошеньки не помнит о том, почему сюда попал. Наверное, приложило магией так, что он и не почувствовал, как его сюда доставили.

– Вы в госпитале, фьорд, – важно ответила я. – В отделении пострадавших от магии Огня.

– Пострадавших? – удивился он. – А что случилось?

– Вам лучше знать, фьорд, – пожала я плечами. – Меня утром не было, да и не факт, что мне рассказали бы, я же только учусь.

– На целителя? – спросил он.

Движения и восприятие у него были чуть заторможенными. Наверное, по прибытии его специально отправили в целительный сон, а я разбудила и помешала нормальному выздоровлению. Мне стало ужасно стыдно.

– Нет, пока только на медсестру, – пояснила я. – А еще я работаю в отделении буфетчицей. Вы не вышли ни к обеду, ни к ужину, а мне закрывать надо. Вот я и подумала – вдруг вам ходить нельзя, а вы голодный один лежите в палате.

– Действительно один. – Он огляделся по сторонам. – Надо же, отдельная палата… Впервые за месяц. Интересно, за какие такие заслуги?

– В других мест свободных нет, – улыбнулась я. – Все заняты. А эта пустовала. Вот вас и положили. А что с вами случилось?

Я с замиранием сердца ждала рассказа из первых рук о героической борьбе с врагами Империи. О том, как он в одиночку противостоял целому легиону врагов. До последней капли магии, до последнего файербола. И отстоял бы, если бы числом не задавили. У него магии много, но и много магии когда-нибудь заканчивается.

– Да собственная глупость, – смущенно сказал скромный герой. – На полигоне по мишени сдуру магией зарядил. А там же противомагическая защита, вот и прилетело назад. Хорошо, что больше никого не задело. – Он огляделся и уточнил: – Не задело же, если к вам больше никого не доставили?

– Только вас, – подтвердила я.

Какой заботливый! Первым делом о других подумал! Я с восхищением на него уставилась. Да, именно такими и должны быть настоящие герои!

– Дульсинея, – раздался недовольный голос фьорда Кастельяноса, – что вы здесь делаете?

Целитель выглядел очень недовольным. Наверное, я действительно вмешалась ненароком в лечебный процесс и помешала. Мне стало ужасно стыдно. Мало того, что разбудила, так сейчас еще и расспрашиваю, чтобы любопытство удовлетворить. А пациенту нужен покой!

– Больной не вышел на обед, – попыталась я оправдаться. – Я сначала решила, что ему наша еда не понравилась. Но он не пришел ни на полдник, ни на ужин. Вот я и подумала – вдруг он лежачий, и это просто забыли указать, понимаете? Собрала поднос, чтобы отнести…

Я показала на поднос, который так и стоял нетронутым на тумбочке. И тут мне стало еще более стыдно. Позаботилась, называется. Бедный пациент так и лежит голодный, я ему не даю поесть нормально, а он из вежливости отвечает на мои глупые вопросы.

– Замечательно, – сухо сказал фьорд Кастельянос, недовольный моим поступком. – Но теперь вы убедились, что он в состоянии есть сам и не нуждается в помощи, так что можете быть свободны.

– Извините, фьорд Кастельянос, – покаянно сказала я, – я совсем не хотела вам помешать. Я пойду, да? А фьорд, когда поест, отнесет поднос на стойку, или, если не сможет, я заберу утром.

– Фьорд сможет, – пробурчал целитель. – Руки-ноги у него работают. Поднос отнести его тоже не затруднит. Всего хорошего, фьорда.

Точно я помешала в лечении. Раньше он все время говорил: «Дульче», а сейчас сухо, официально, да еще и таким неприятным тоном. Но я же не знала. Я же хотела, как лучше. И все равно, герои Империи голодать не должны.

– Извините, фьорд Кастельянос. Я хотела как лучше. Мне все убирать и закрывать нужно, а больной не должен голодать. А так он проснулся бы, а есть нечего…

– И я очень признателен этой милой фьорде, – сразу сказал больной, чуть мне подмигивая. – У меня уже сейчас живот сводит от голода, а до утра вообще к спине прилипнет. А это лишняя работа для целителей. Попробуй-ка слипшийся желудок отодрать от позвоночника!

Я невольно рассмеялась.

– Я здесь случайно не лишний? – желчно поинтересовался целитель. – Болтаете обо всякой ерунде, а мне работать нужно.

– Извините, – окончательно смутилась я. – Всего хорошего, фьорды.

За дверь я выскочила с пылающими щеками. Какую невоспитанность сегодня выказала! Понятно, что больной пытался меня подбодрить, но все же не следовало задерживаться. Фьорду Кастельяносу нужно работать, а я мешаю.

В этот день я убрала очень быстро и сразу убежала домой. Боялась, что целитель выйдет из палаты и начнет выговаривать таким же неприятным голосом. А мне и так стыдно.

На следующий день он разговаривал со мной подчеркнуто официально. Наверное, я сильно помешала в исцелении, нарушила что-то там. Я пробовала извиниться, но он даже слушать не стал, сразу отправил по делам отделения. Так я и провела утро, бегая по госпиталю, чтобы заслужить прощение.

Прощать он не торопился. Как только я справлялась с одним поручением, тут же находил другое, иной раз совсем странное, словно хотел от меня избавиться, словно боялся, что я опять что-то испорчу. Но я для себя решила: ни-ни, больше никуда, кроме буфетного отделения и комнаты для целителей, не ходить. А то мало ли, сделаю что не так, а им потом мучайся, исправляй…

Освободилась я лишь к обеду. Лусия к этому времени накрыла столы, и мы столкнулись уже в коридоре.

– Дульче, ты весь день носишься как угорелая, – сказала она. – О чем в твоем отделении думают? Чему ты там научишься? Быстро бегать? Так ты и без них это хорошо умеешь.

– Фьордины Каррисо сегодня нет, а фьорд Кастельянос на меня обижен, – пояснила я. – Я ему вчера сильно помешала в работе.

– Ты помешала? Быть того не может!

Пришлось рассказать, что вчера случилось, хотя и не хотелось показывать собственную глупость. Пошла в палату, хотя никто об этом не просил, да еще и не сразу догадалась уйти.

– А этот больной – молодой или не очень? – почему-то заинтересовалась Лусия.

– Молодой.

– Симпатичный?

– Как с плаката военного ведомства, – честно призналась я.

– Похоже, Рамон решил, что конкуренции не выдержит, – хихикнула она над собственными, непонятными мне мыслями. – Он ведь сам уже не столь юн, хотя вполне еще…

Тут я вспомнила, что фьорд Кастельянос жаловался на одиночество и необходимость в родственной душе и что я хотела поговорить о нем с Лусией.

– Лусия, не знаешь, здесь, в госпитале, есть подходящие ему по возрасту фьорды или одинокие фьордины? А то он недавно сказал, что одному тоскливо. К нему, правда, фьордина захаживает из соседнего отделения, но они, наверное, общий язык найти не могут. А ему уже тридцать шесть! В таком возрасте у некоторых взрослые дети, а у фьорда Кастельяноса даже жены нет. А это неправильно.

Я закончила свою речь, но Лусия не отвечала, потому что безуспешно пыталась бороться с прорывавшимся смехом. Наконец смех окончательно прорвался, и она захихикала тоненько и очень обидно, с подвыванием и утиранием выступивших от смеха слез. Я не понимала, что ее так развеселило, и от этого стало немного неуютно.

– А ты сама что о нем думаешь? – спросила она, едва отсмеялась.

– Он хороший, – неуверенно ответила я. – Ко мне относится как к дочери, если бы она у него была. Шоколадки носит и приглашает ужинать в кафе. Но меня и здесь хорошо кормят, а пользоваться чужой добротой плохо, правда?

Почему-то мои слова вызвали у Лусии новый приступ смеха.

– Сходила бы ты с ним как-нибудь поужинать, – сказала она. – Если у человека так сильна потребность в детях, нужно ее удовлетворить.

– Тогда пусть женится и заводит.

– Так он и пытается в этом направлении продвинуться, но всякие непонятливые фьорды ему не дают, – загадочно ответила Лусия.

Я задумалась. Насколько я знаю, фьорд Кастельянос из нашего отделения почти не выходит, все время на работе. А к нему разве что та фьордина наведывалась. Но она же в разводе, почему Лусия о ней говорит «фьорда»? И в чем проявляется ее непонятливость? Она же явно не против завести с ним более близкие отношения? Или Лусия сейчас намекает, что та могла быть более сговорчивой в профессиональных вопросах?

– Заболталась я с тобой, – сказала Лусия, заставляя меня проглотить скопившиеся вопросы. – А у меня еще столько дел.

Тут я спохватилась: пора убирать в буфете отделения. А то меня приняли на такую ответственную работу, а я здесь болтаю, когда надо торопиться.

Я попрощалась с Лусией и помчалась на свое рабочее место. Но то ли она накрыла сегодня позже обычного, то ли пациенты не торопились есть, но обед был в самом разгаре. Вчера поступивший больной кушал с таким аппетитом, что сразу стало понятно – идет на поправку и скоро опять приступит к службе.

Я немного полюбовалась тем, как он аккуратно ест, не оставляя в тарелке ни крошечки, но тут пришел фьорд Кастельянос, который хмуро сказал:

– Фьорда, я вас там жду с результатами, а вы здесь прохлаждаетесь.

– Я не прохлаждаюсь, – запротестовала я. – Это же моя работа. Вдруг кому хлеба дополнительного нужно или ложку чистую? И убрать надо после больных.

– Ничего, сами возьмут, – недовольно сказал целитель. – Пойдемте, Дульсинея.

– Фьорд Кастельянос, так нельзя, – умоляюще сказала я. – Меня на работу сюда взяли, а я начну ее плохо делать.

Он недовольно поджал губы и встал рядом. Повертел головой по сторонам и выдал:

– Больные, нельзя столько есть. Это вредно для процесса исцеления. Полный желудок задерживает лечение. Вы же не хотите здесь надолго задержаться?

– Почему не хотим? – под общий смех сказал один из пациентов. – Спокойно, тепло, кормят вкусно и бегают симпатичные медсестры.

Медсестер в отделении я не видела, разве что он сейчас говорил о приходящих на уборку фьординах. Но они, все три, были уже в возрасте. Шутит, наверное. Фьорд Кастельянос тоже так подумал, потому что сказал:

– Смеемся – значит выздоровели. После обеда – на выписку. Оставшиеся процедуры проведет полковой целитель, направление я дам. Еще кому-нибудь весело? А то, смотрю, слишком много у нас в отделении народа!

Остальным весело не было. Все уткнулись в тарелки, даже глаз не желая поднимать, и быстро заработали ложками. Полный желудок никого не испугал, а вот досрочная выписка, напротив, – всех.

Я оглянулась на фьорда Кастельяноса. Он стоял, скрестив руки на груди, и созерцал чужую трапезу с видом разгневанного древнего божества. Не хватало лишь жезла в руке и развевающихся от порывов ветра волос. Под таким взглядом я бы не смогла есть. Наверняка подавилась бы раз, другой, а потом оставила обед недоеденным на столе.

Но у героев Империи нервы были много крепче моих. Они съели все и из-за столов вставали, оставляя такие чистые тарелки, словно беспокоились, чтобы мне досталось поменьше работы. Вчерашний героический фьорд из шестой палаты перед уходом мне подмигнул, что вызвало гневное фырканье со стороны фьорда Кастельяноса. Целитель был сегодня сам на себя не похож, злой какой-то.

– Фьорд Кастельянос, – спросила я, когда мы остались вдвоем в буфетной, – у вас ничего не болит?

– Почему вы меня об этом спрашиваете, Дульче?

Показалось, что он сейчас ко мне обращается более мягко, чем раньше, и я решила, что обида целителя за мое вмешательство прошла.

– Вы ведете себя в точности как моя бабушка, когда у нее воспаляются суставы, – честно ответила я. – Я знаю, что целители сами себя не лечат, но вы можете попросить фьордину Каррисо. В вашем возрасте нужно следить за своим здоровьем.

– В моем возрасте? – потрясенно сказал Кастельянос. – Спасибо, фьорда, хоть дедушкой не назвали! Суставы воспаляются, надо же!

Он вылетел из буфетной, даже не сказав, зачем я ему была нужна. Так что я спокойно убрала, помыла, отвезла пустые кастрюли в столовую на погромыхивающей от недогруза тележке, пообедала сама, а время до полдника провела за учебниками. Количество их прибавилось, а спрашивала фьордина Каррисо строго.

Булочку, выданную в столовой, я решила отложить на завтрак. Я же не пациент, мне так много не нужно. Правда, фьорд Кастельянос говорил, что и пациентам много не нужно. Но раз уж военное ведомство рассчитало такие порции, то… Тут я окончательно запуталась в рассуждениях и даже подумала спросить у фьорда Кастельяноса. А потом решила ему о себе не напоминать – слишком сегодня он был странный. Пошлет опять с каким-нибудь поручением, а у меня еще не все намеченное на сегодня выучено.

До ужина время пролетело незаметно. Полдник прошел тихо. Я отметила, что фьорд Кастельянос так и не указал, выписал ли того больного, которого грозился отправить долечиваться в полк, поэтому накрыла и на него. Как оказалось, не зря. Отделение никто не покинул, но ели все непривычно молча, торопливо и посматривали на дверь.

Обеденное происшествие напугало всех, но к ужину, когда в отделении остался только дежурный целитель (и это был не фьорд Кастельянос), больные опять оживились и стали перебрасываться шуточками, отвлекая меня от учебников, но не забывая, что еда в тарелках не должна остыть. Столы постепенно пустели, лишь поступивший вчера одинокий больной из шестой палаты не торопился, жевал медленно и тщательно, совсем так, как нам говорили в школе. Наконец в помещении остались только мы. Я начала подумывать, не заняться ли уборкой, как вдруг он сказал:

– Дульче, посидите со мной, пожалуйста.

И вид у него при этом был такой просяще-несчастный, что я невольно посмотрела с сочувствием. Он ведь так и лежал в палате один, это же невообразимо скучно, даже словом перемолвиться не с кем. Все развлечения – обходы да назначенные процедуры. Здесь за день непременно затоскуешь и захочешь поговорить хоть с кем-то.

– Посидеть? – неуверенно переспросила я. – Просто так?

– Почему просто так? Можете чаю со мной попить, – предложил он и улыбнулся белозубой плакатной улыбкой. – Жаль только, к чаю ничего нет. Один чай пить неинтересно, и ужин был такой скромный…

Он с сожалением посмотрел в опустевшую тарелку и поскреб ложкой, пытаясь собрать остатки, прилипшие к стенкам. Но так как делал он это не первый раз, ничего там не наскреблось.

– У меня есть, – вспомнила я про булочку, отложенную на завтрак. – Я с вами поделюсь.

Я порезала свой запас на тоненькие красивые ломтики и разложила на тарелке так, чтобы их казалось как можно больше. Но казаться – это не быть. Жалко, что булочка только одна. Предлагала же Лусия взять две, но я не взяла. Если бы я только знала, что здесь голодает… Тут я поняла, что не знаю имени пациента. Ведь при мне к нему никто не обращался.

– Дульсинея… Какое удивительно прекрасное имя! – с восхищением сказал пациент. – В нем играют солнечные зайчики и звенят серебристые колокольчики. Дульсинея. Дульче. Я раньше не встречал ни одной девушки, которую бы так звали.

Прекрасное? Раньше оно мне никогда не нравилось, но сейчас, когда о нем заговорили с таким восторгом, стало неожиданно приятно. Словно оно выделяло меня из толпы, делало особенной, пусть только для одного этого фьорда. Фьорда, которого зовут…

– А как вас зовут, фьорд? – спросила я.

– Фьорд? Так официально? Можно обращаться просто – Бруно.

– Оу, – протянула я, не зная, что ответить.

Это второй знакомый фьорд с таким именем. И если первый был гадким и отвратительным, то второй совсем не такой. Воспитанный, приятный, уважительный. И главное – никакого тонального крема на лице. Косметические ухищрения недостойны настоящих героев Империи. Они им попросту не нужны.

Я невольно подумала: будь тот, первый Бруно хоть немного похож на второго, я бы не сбежала тогда на вокзале. Как странно. Имена одинаковые, а фьорды совершенно разные.

– О чем вы задумались, Дульче? – спросил Бруно.

– Об именах, – честно ответила я. – Что одно и то же имя может принадлежать совершенно разным людям. Ну просто совершенно, понимаете?

– Мое имя не столь редко, – заметил он. – У нас в семье так через поколение называют старших детей мужского пола.

В его словах поначалу прозвучали нотки гордости за свою семью, но после того, как они прозвучали, на лицо набежала странная тень сомнения то ли в семье, то ли в своей принадлежности к ней. Хотя она быстро уступила место сияющей улыбке.

– Так что моего деда звали Бруно, и прапрадеда – тоже. Не думаю, что у нас похожие характеры.

– К старости характеры обычно портятся, – заметила я, вспомнив при этом почему-то фьорда Кастельяноса.

Вот ведь, даже окончательно состариться не успел, а характер портится просто на глазах. Всего несколько дней – а какие разительные изменения!

Бруно покрутил опустевшую тарелочку из-под нарезанной булочки. В его чашке тоже ничего не осталось. Но герой продолжал сидеть в буфетной и явно не хотел уходить в свою одинокую палату. Ему там совсем тоскливо. Одно развлечение – еда, и та закончилась. Как и время, на нее отведенное. Часы над дверью неумолимо показывали, что пора закрывать помещение.

– Дульче, – проникновенно сказал Бруно, – может, вы посидите у меня в палате, расскажете что-нибудь? А то мы так и не поговорили.

– Ой, нет, – испуганно сказала я, вспоминая злое лицо целителя. – Фьорд Кастельянос рассердится. В процесс лечения вмешиваться нельзя.

– Да чем вы вмешаетесь? – удивился он, таким красивым жестом приподнимая правую бровь, что я даже залюбовалась. – Просто посидите. Вы магичить не будете – значит, процессу исцеления ничего не грозит.

Я заколебалась, но ненадолго. Воспоминания о грозном фьорде Кастельяносе полностью отбили желание ходить по палатам без его разрешения, а так как целителя сейчас уже нет, то и разрешение он сможет дать только завтра.

– Потом как-нибудь, – пообещала я. – А сейчас надо убирать. Да и кастрюли в столовую давно пора вернуть.

– Давайте я помогу, – приободрился он.

– Вам из отделения выходить нельзя, – напомнила я.

– Да они перестраховываются, – отмахнулся он. – Знаете, Дульче, сколько раз мне уже прилетало собственной магией? И ничего, все в порядке.

– Сколько? – заинтересовалась я.

– Э-э-э, – протянул он смущенно, – неважно, сколько. Главное, что у меня уже выработался на нее иммунитет.

Не слушая возражений, он схватил тележку и поволок на выход. А мне и возражать особо не хотелось, да и все силы уходили на то, чтобы не отстать. И пусть он катил совсем в другую сторону, но у него было столько энергии и желания помочь, что я с большим сожалением сказала, когда удалось его догнать:

– Бруно, не туда. Вы в другую сторону повернули.

– Ничего, – ответил он, – сейчас развернемся. А забавная эта тележка. На них больных не возят?

– Нет, там совсем другие. Более высокие. И сделаны под нужды целителей. А это – так… Но у меня она так быстро не ехала никогда.

– От силы нажима зависит, – пояснил Бруно.

И начал показывать, как тележку ускорять и затормаживать. По лестнице она слетела, словно через телепорт прошла. Внизу герой немного задержался, пока я не показала, куда дальше двигаться, а там опять ускорился и в столовую въехал с видом триумфатора.

– Дульче, а что скажет Рамон, когда узнает? – ехидно спросила Лусия. – Он против использования больных для собственного развлечения.

– А что такого? – удивился Бруно. – Я просто помог довезти тележку. Мы же на них не катались.

И посмотрел на средство перемещения кастрюль с таким видом, словно удивлялся, как же это ему не пришло в голову раньше. Ведь вместо кухонной утвари можно устроиться самому! А если при этом взять еще одну тележку из тех, что сиротливо стояли у стенки и на которые он теперь взирал совсем как на давешнюю булочку, то и гонки можно устроить.

Вот только вторую тележку ему никто не даст.

– Больной, идите в свою палату, – строго сказала Лусия. – Не нарушайте режим. А тебе, Дульче, я сейчас объясню, почему нельзя доверять казенное имущество кому попало.