11.01.1926

Принес оконную замазку. Застал Пунина. Лежала. Весело шутила. Пунин ругал Есенина, она просила Пунина замолчать... Весела была, оживлена. За это время писем от Шилейко не получала.

Прочла 2 стихотворения из "Clart " — АА, переведенные Святополк-Мирским на французский язык ("Настоящую нежность не спутаешь..." и "...Быть с тобою в аду..."), с заметкой, где говорится, что Ахматова — "une admiratrice au sens intime de ce mot" и жена "тоже поэта" Гумилева. АА это не трогает после "бельевых корзин" Г. Иванова. (Дальше зачеркнуто. — В. Л.) Но АА забавляет такая бестактность, тем более, что Мирский делает это с лучшими чувствами. По поводу: АА уверена, что во Франции русской поэзии не знают. Ни ее, ни других. Блока знают только по "Двенадцать". Знают за границей Льва Толстого: "Oh, L on Tolsto!", — и, главным образом, как религиозного мыслителя и т. п. Да и то широкая публика знает, конечно, понаслышке, а по-настоящему — только культурные люди знают. Начинают узнавать Достоевского (в частности, в Германии — после ее падения. Потому что в Достоевском ищут утешения. "И Достоевский может дать утешение, даже в таком случае"). Во Франции только теперь перевели Бориса Годунова... В Англии русскую поэзию знают лучше, чем во Франции, хотя тоже плохо.

Спросила, не издам ли я сборника (в связи с сообщением Горнунга) в московском издательстве? "Нет, не издам, стихи плохие, и, кроме того, есть такие, которые к вам относятся, и вам это будет неприятно!" АА очень определенно возразила, что никогда по отношению к с т и х а м у нее не бывает таких "буржуазных взглядов". Что всегда и она, и Николай Степанович были в этом отношении совершенно свободны...

О влиянии "Фамиры" на "Гондлу". "Я могу образно это так выразить: для постройки "Гондлы" взято несколько серых камней. А вся "Гондла" — из белых камней. И вот среди белых виднеется несколько серых. Не больше... Потому что..." — и АА объяснила, что все остальное — различно.

Гомер. Илиада. "Давно вода в мехах иссякла...": Николай Степанович сравнивает себя с Терситом. А Терсит был косоглаз, с узким черепом, горбат... "и имел еще другие достоинства". Николай Степанович, читая Илиаду, обратил на это внимание, сопоставил с Терситом себя, но решил, что из всякого положения есть выход, а в данном случае этот выход — смерть ("Я также выпью сладкий нектар...").

"Кончено время игры..." — это Сцилла и Харибда, и Гумилев говорит от имени действующего лица, не называя себя его именем только.

В стихах обстановка (пейзаж) — до того, как Николай Степанович сам ездил и увидел, — могла быть только или придумана им, или взята из книг. Верно второе. И эти книги — Одиссея, Илиада.

С Илиадой он вообще не расставался всю жизнь. Война 14-го года для него была Троянской войной, не иначе ("Эпические ночи"... В "Колчане", где он говорит об Агамемноне, — то стихотворение).

АА приглашена Кубу участвовать в маскараде. Ей неловко отказаться, потому что Кубу много для нее сделало. Но что она будет там делать? Рыкова шутит: "Вас только под маской и показывают теперь!".

Ездил в магазин за сухарями для Гуковских, которые должны прийти к АА вечером.

"Четки" не могут относиться к Зубову, потому что АА познакомилась с ним, когда они уже печатались и, во всяком случае, были написаны. Почему Мирский говорит, что АА была любовницей Блока? Здесь поднимались такие разговоры после смерти Блока, но скоро улеглись, потому что было много людей, знающих Блока и что этого не было. "А эти, как Мирский, уехавшие в 17-18 гг., могли унести с собой эти сплетни за границу и так и остаться при этом мнении, искренне веря, что оно соответствует действительности... Но я не в обиде! Блок был таким милым, таким хорошим, что я не в обиде, если считают, что у него был со мной роман!"

На улице 27 мороза. В окнах разбиты стекла. АА на рубашку надела чесучовое платье и ходит по комнате, выходит в столовую. Я ругаюсь, а она удивляется и считает, что это в порядке вещей. "Если еще от этого болеть!"

15.01.1926. Пятница

У Замятиных "Звено" читала (вчера). Сегодня — письмо от Оленьки. (Купила статуэтку на выставке. "Рада, что тебя хоть фарфоровую вижу...") Вчера человек приходил — приглашает выступать для преподавателей... АА отбрыкивалась: "Мои стихи очень несовременные". Из Кубуча прислали приглашение на заседание ("Вечер ряженых").

О Всеволоде . Я сказал, что мне его жалко стало... АА: "Я его так и воспринимаю — как трагическую личность... Он несомненно трагическая личность...".

Об И. М. Брюсовой. АА умиляется ею. Наташа Рыкова (была у АА?) — АА показывала ей всю работу об Анненском. Наташа говорила о том, как невозможно проделать такую работу с поэтами XVIII в., потому что нет таких сведений (что читал, например, Херасков?). А АА думает, что, с другой стороны, легче: есть перспектива.

Об Эйхенбауме. АА "Лермонтова" считает лучшей его книжкой. "Он может принести ее без стыда". (Эйхенбауму Тынянов говорил, что АА заинтересовалась этой книжкой, и он мне сказал, что хочет принести ее АА.)

О Есенине: очень неверна причина, которую теперь выставляют, — что друзья загубили. Это имело, конечно, значение, но незначительное.

О Луначарском за границей, который называет среди трех пользующихся наибольшим успехом в Европе советских пьес — свою.

АА говорит, что холод на нее благотворно действует — бодрит. Ужасна была прошлая зима с оттепелями. (А дров у АА сегодня — ни полена: у Мани  болели зубы, поэтому АА не послала ее купить.)

Когда пришел, на столе стоял заботливо приготовленный ужин для Пунина тарелка с чем-то и в бокале вино. А мне в стакан налила вина и упросила выпить. Такая хорошая сегодня. Милая, ласковая и добрая.

Принес два письма Николая Степановича, полученных сегодня мною от Брюсовой.

АА показывала новое, в "Книге отражений".

Когда пришел (неожиданно и поздно — около 10 часов), сказала ласково: "Давно мы с Вами не виделись!.. Я очень рада, что Вы пришли, мне очень интересно было прочитать...".

Пунин обещал прийти из Института в начале одиннадцатого. В одиннадцать еще не было. АА беспокоилась...

Я был у Срезневских. Валерия Сергеевна огорчена, что АА старый Новый год не пришла встречать к ней.

О сегодняшней заметке в "Красной"  об Айседоре Дункан — это шантаж. Это показывает, как низок уровень там... И разве не позор, что люди должны деньгами отплачиваться от с в о и х поступков. А о самой Айседоре Дункан как о человеке (не как об артистке — АА ценит ее как артистку) — АА самого низкого мнения и считает ее совершенно падшей.

Я ушел домой около двенадцати, сразу после прихода Пунина.

АА чудная, хорошая.

АА считает, что у Маяковского красивый голос. АА сегодня прислали "Парнас дыбом" с просьбой не обижаться на то, что ее фамилия выставлена. (Всем, чьи фамилии выставлены, без оговорки, что это пародия, прислали.) "Кто-нибудь сказал, может быть, даже скандал устроил — Маяковский, может быть, — вот они и прислали!"

17.01.1926

АА когда в анкете о русских ученых написала по рассеянности дату рождения В. К. Шилейко — 3 апреля (а он родился 2-го февраля). Так это и напечатано в книге ("Словарь русских ученых", что ли? Я не помню название).

АА сегодня была в Эрмитаже с Пуниным, чтобы посмотреть что-то во французском отделе. Но говорит, что от этого вернулась к Леонардо да Винчи, что "что бы ни смотреть — всегда вернешься к нему, потому что он несравненен". (Кажется, говорила и о Микель-Анджело.)

Сегодня была у Рыбаковых (навещала больную плевритом жену его). Рыбаков все говорит об издательстве, которое он хочет организовать и субсидировать. В это издательство пайщиками должны вступить десять человек, и в том числе АА — обязательно. АА с улыбкой рассказывает об этом и шутит по поводу Рыбакова.

АА показывала мне сегодня свою работу о взаимоотношениях Анненского и Гумилева и о влиянии Анненского на Гумилева. Работа — в виде подробнейшего плана — сделана превосходно: ни одна мелочь, ни одна деталь не ушла из внимания АА. А я ей читал "Труды и дни" 1908 года. Это смертельно скучно, но АА слушает очень внимательно. Наконец я сжалился и 1909 год уже не стал читать, и АА согласилась, что лучше я прочту другой раз, потому что внимание ее утомилось.

Сегодня АА провела "ужасную ночь" — была разбужена диким лаем и накидыванием Тапа на выходную дверь... Тап совершенно остервенел... И впечатлительной АА было жутко чего-то, даже не знает сама — чего.

Вчера я был у Мухиных . Записал кое-что об Анненском, читал сегодня АА. Мухины сказали мне, что были бы очень рады, если б Ахматова пришла к ним: "Уж мы бы ей все рассказали и показали об Анненском, а она бы тоже сделала нам хорошее — почитала стихи". (Я рассказал вчера Мухиным, что АА занимается Анненским.) Я передал это АА, и она с озорным смехом ответила: "Почитаю, почитаю — им можно!" (т. е. "только бы они об Анненском рассказали").

А на днях, когда я собирался идти к Мухиным спрашивать их об Анненском, АА сказала мне: "Счастливый!.. Как я вам завидую!".

Когда я заходил к АА утром, она была оживленная, веселая (в постели лежала, еще не вставала — холод дикий). А вечером была утомленной. К вечеру АА всегда очень утомляется. И ей холодно, бедной, даже в свитере ее белом. В комнате действительно очень холодно.

АА со мной ласкова и приветлива...

АА заговорила об антологии "Веселый салон". Я просил ее дать мне, чтобы оттуда выписать стихи Брюсова и послать их Брюсовой... АА засмеялась лукаво, сказала, что поищет ее — и найдет, если только она не сожгла ее... "Как сожгла?" АА засмеялась: "Дурные книги можно сжигать!"...

22.01.1926. Пятница

В девять часов вечера АА позвонила мне и сказала, что через полчаса придет. Пришла. В руках пакетик — сыр и батон: ужин Владимиру Казимировичу, который она ему отнесет на обратном пути. Снял ей шубу. Провел в мою комнату. Белая фуфайка. АА расстегнула ворот и заложила его внутрь, открыв шею. На ногах топочущие боты. "У Вас по-новому?" — и взглянула на мой приставной стол для работы. На столе навалом бумаги — работа по биографии. Села к столу. Зеленый свет лампы залил лицо — глаза нездоровые, плохо выглядит, лицо усталое, но разговаривает в веселом тоне.

Стала рассказывать о том, как вчера показывала Шилейке свою работу. Шилейко долго не хотел смотреть, чтобы не отрываться от своей работы. Наконец согласился. Внимательно выслушал и "выглядел" все, что АА показывала ему.

"Когда Вам пришлют горностаевую мантию из Оксфордского университета, помяните меня в своих молитвах!" — смеясь заявил, когда АА показала ему все. Согласился со всем, пробовал возражать против деталей, но АА привела новые доказательства, и он принял их.

АА перечислила мне эти детали и свои доказательства.

Шилейко, слушая ее, делал свои замечания, приводил соответствующие сравнения из древней литературы — углубляясь до вавилонян и до народной словесности. При этом и сам указал на связь стихотворения Николая Степановича "Еще один ненужный день..." с одним из стихотворений Анненского.

АА, передавая мне свой разговор с Шилейкой, поражалась его памятью. Какова же у него должна быть память, если ей удивляется АА — сама обладающая совершенно исключительной памятью!..

Я сегодня был у Кругликовой, и она подарила мне свой альбом силуэтов ("Альциона" 1921). Заговорили о Кругликовой. АА стала перелистывать альбом и по поводу каждого силуэта роняла одно-два слова — со скучающим выражением лица: "Плохо... не похож... не похож... — о Блоке: Совсем не похож..."

Из всех силуэтов только силуэт Кузмина сочла передающим сходство... А силуэт самой АА очень непохож, это уж я сам говорю: длинна шея, короток лоб, и вся голова сужена. Николай Степанович совсем непохож — это АА заключила.

Отложила альбом в сторону. Стал читать ей воспоминания Кругликовой. По поводу фактов, там упоминаемых, АА рассказала о Н. С. Кругликове, что была она у него всего четыре раза: один раз, когда у него был Бальмонт, другой раз — Поль Фор... И приходила не на людные собрания, а по вечерам, и тогда не много людей было у Кругликова.

Затем, Кругликова неправильно говорит, что силуэт АА она у нее рисовала. На самом деле, она рисовала его у Чулковых...

В комнату вошла мама со щенятами в руках. АА встала, поздоровалась... АА взяла одного щенка на руки, стала его ласкать. Я стал с ним возиться, потом отдал маме, и она вышла из комнаты.

Заговорили об Анненском, о трагедиях его, в которых АА нашла сходство с "Путем конквистадоров". Не в "которых", впрочем, а в одном "Иксионе", потому что мотивы Лаодамии и Меланнипы были Николаю Степановичу в 4-5 годах чужды. А Иксион, человек, который становится богом, — конечно, задержал на себе внимание Николая Степановича: это так в духе Ницше, которым Николай Степанович в ту пору увлекался. АА сделала заключение, что поэмы "Пути конквистадоров" сделаны как-то по типу притчи-трагедии, но из нее вынуто действие. И АА заговорила о том, что в поэмах "Пути конквистадоров" нет действия не из-за неопытности Николая Степановича и неумения вложить его в стихи, а совершенно сознательно.

От разговора как-то оторвались, вспомнив что-то о Лозинском...

— Позвоните ему... Скажите, что я хочу с ним говорить...

АА сидела в кресле у зеркального шкафа и смотрела на меня, пока я звонил... Подошла к телефону жена Лозинского. "Будьте добры попросить Михаила Леонидовича..." — "Сейчас посмотрю, дома ли он. А кто просит?" "Лукницкий..." — Отошла. АА засмеялась: "Пусть поищет его в комнатах... Может быть, найдет!". Лозинский подошел и начал извиняться (я ему звоню почти ежедневно, и он все занят, занят, занят — не может принять меня!). Я прервал его извинения и передал трубку АА.

Она громко и весело заговорила. Сказала, что она и В. К. Шилейко хотят видеть его у себя и просят назначить день. Лозинский сразу назначил: "Вторник", — обрадованный, что "ничего страшного нет" и что извиняться его никто не просит.

Я поставил на стол два бокала и налил белого вина ("Барзак"). Принесли чай... АА присела к письменному столу. Пили чай, и за чаем я стал читать "Труды и дни" за 1909 год — скучное перечисление фактов и дат... АА слушала, слушала очень внимательно сначала, но потом утомилась...

Детским голосом: "Дневничок... дать... она хочет...". Я дал свой дневник, неохотно... АА стала шутить и балагурить. Взяла дневник, стала читать (запись 9 января).

Прочла несколько строк... "Видите, как хорошо! И как интересно!" Стала уже внимательно читать дальше... — "Видите, как интересно! И если все будете записывать, будьте уверены, что лет через сто такой дневник напечатают и будут с увлечением читать!"

А мне надоело смотреть, как АА читает дневник... Я стал трунить и мешать ей шутками... АА взглянула на меня: "Сидите спокойно и займитесь каким-нибудь культурным делом!" — "Я занимаюсь культурным делом: смотрю на Вас!" Я рассмешил АА, и она рассказала мне по поводу случай с Николаем Степановичем.

В 1910 году, на обратном пути из Парижа, в Берлине, АА должна была почему-то пересесть в другое купе. Вошла. В купе сидели три немца — в жилетах. Жара была страшная. Увидев АА, они встали и надели пиджаки... Потом стали болтать между собой о том, что надели они пиджаки, потому что это русская дама. А если бы это была немка — конечно, не надели бы...

И АА весело проговорила: "Русская дама! — а русской даме 19 лет было...". Потом два немца легли на верхние полки, а третий — на нижнюю, против АА... Говорил ей, что хочет ехать за ней, куда бы она ни поехала, болтал долго, и АА стоило труда объяснить, что едет она в деревню к родным и что за ней никак нельзя ехать... И этот немец не спал и восемь часов смотрел на нее. Утром АА рассказала о нем Николаю Степановичу и тот вразумительно сказал ей: "На Венеру Милосскую нельзя восемь часов подряд смотреть, а ведь ты же не Венера Милосская!".

АА опять углубилась в дневник. "Не читайте, бросьте, тут наворочено, а вы вчитываетесь". — "Сейчас, сейчас, — не отрываясь от чтения, бросила АА, тут две странички осталось и все очень хорошо и не наворочено!" — "Пейте вино!" — поднял бокал. Наклонились друг к другу, прижали бокалы. Потом попросила узнать номер телефона Тынянова. Я позвонил Лавреневу. АА записала номер, оторвала листок бумажки, спрятала.

"Который час?" — "Около двенадцати". АА встрепенулась — надо идти... Подошла к телефону... Позвонила Пунину, сказала, что сейчас идет в Мраморный дворец и не знает наверное, придет оттуда в Шереметевский дом или нет, — но я подожду там, и она, если не придет, через меня известит его...

"Что ж вы Лукницкому белой ручкой помашете из окна, если не придете?"

АА засмеялась счастливым смехом. Повесила трубку.

Отошла от телефона. Попросила меня стихи читать: "Хочу, чтоб вы почитали стихи сегодня!".

Я стоял рядом... "Что Вам не нравится в моей комнате? Эти картины, вероятно?" — "Да, я бы не вынесла..." — "Надо было чем-нибудь стену закрыть — других не было..." — "Подумайте! Как жаль, что мы с вами не были раньше знакомы". (У Судейкиной было много картин, которые она раздавала всем перед отъездом; Мане дала несколько... "С удовольствием дала бы Вам вместо этого".)

АА взглянула на свою статуэтку в шкафу... Сказала, что отсюда она хороша, а оттуда (если смотреть от стола) — плоха...

Отошла от телефона. Подошли к столу. "Хочу, чтоб вы почитали стихи сегодня..." Я взял тетрадь, раскрыл и, держа ее пальцами за верхние углы, показал АА стих "Твоим дыханьем навсегда нетленны...". АА взяла тетрадь за нижние уголки и читала про себя. Мы стояли вплотную, друг к другу лицом... Потом сели к столу. Я стал читать "Смерть солдата", предупредив, чтоб АА серьезно и строго "разругала" бы его...

— "Он ткнулся в землю носом и винтовкой..."

АА прервала:

— "Носом" — нехорошо. "Лбом", что-нибудь другое, только не "носом"...

Больше не прерывала, а когда я прочел все, сказала, что слабое окончание (две последние строки), а стихотворение "хорошее на самом деле, без всяких сопоставлений". И не в пример прежним стихам. И никаких влияний не чувствуется — оно самостоятельное — "ваш собственный голос". Я просил: "А Гумилева нет?". — "Нет, ни Гумилева, ни кого другого..." — АА сказала, что оно в связи со смертью Есенина... "Нет?" — "Ну, во всяком случае, этого цикла... Теперь вы прочтите..." — АА отказалась, встала. Вышли в переднюю, к АА вышла мама прощаться. Заговорила о здоровье, о том, какие лекарства надо принимать. АА ответила, что чувствует себя последнее время хорошо, несмотря на болезненный вид. Что принимает камфору с валерианой...

Вышли. По Садовой, мимо Инженерного замка, через Марсово Поле. Я взял АА под руку, и мы шли, все время разговаривая...

Дошли. АА поднялась одна, я подождал, Скоро вышла, и мы пошли в Шереметевский дом мимо Летнего сада и по Фонтанке...

АА говорила о Шилейке, что он не идет к Котовым, что у него все привязанности в Москве, что его московская привязанность — совсем другое дело: это женщина его лет и гораздо более подходящая... Он все рассказал АА, просил ее даже зайти в Москве к ней, и АА зайдет...

"Володя по утрам меня чаем поит — в постель приносит". И вчера утром заговорил о Москве, о том. что у него там комната осталась... И АА вчера утром подумала о том, почему бы ей не поехать в Москву ненадолго... Говорила об этом с Шилейко, тот поддержал ее мысль... И АА решила ехать... Поедет с Пуниным, в Москве у нее есть что осмотреть — коллекции, музеи... Хочет ехать инкогнито, так, чтобы никто не знал...

АА шла к Шилейко в Мраморный дворец, чтобы отнести ему ужин: хлеб и сыр. Шилейко никогда сам не позаботится. Маню он считает принципиально прислугой АА, и не дает ей никаких поручений.

В. К. Шилейко занимается сейчас изучением связи Гомера с Гильгамешем. А АА — Гомера с Гумилевым и Анненским.

Интересно было бы, если бы треугольник замкнулся.

Вечером была у Замятиных, здесь Эфрос рассказывал АА о третейском суде между имажинистами и Лавреневым за статью последнего о Есенине. (А я присутствовал при разговоре Эфроса — в присутствии Лавренева — об этом же на заседании президиума Союза писателей.)

АА, зная, что Лавренев мой приятель, говорит очень сдержанно, что Лавренев поступил неосторожно, что он не настолько знает имажинистов — не был близок с ними — чтоб так безапелляционно заявлять. Говорит, что Есенин не таковский, чтоб его приятели загубили, что он сам плодил нечисть вокруг себя, что если б он не захотел, такой обстановки не было бы: Клюев же не поддался такой обстановке! Клюев отошел от них. И Клюев, который с большим правом мог бы написать статью, подобную Лавреневской, — не написал, однако. Видимо, и он того мнения, что сам Есенин виноват в том, что вокруг него была такая атмосфера. И здесь АА уже делает сравнение с Гумилевым: Гумилев тоже плодил вокруг себя нечисть сам: Г. Иванова, Оцупа и др. И конечно, не божья же Есенин коровка, не овечка, чтобы можно было сказать: Есенина загубили мерзкие приятели...". Есенин сам хотел и искал таких приятелей. Он мог бы искать и других, а он этого не сделал...

Пунин накануне приезда Шилейки сфотографировал АА на ковре в ее акробатической позе — когда она ногами касается головы (голая). И получилось очень хорошо, и нельзя говорить о неприличии и т. д.: это — как бронзовая фигурка, как скульптура, это эстетично...

Я спросил АА, когда она в первый раз узнала "Фамиру Кифаред". Сказала, что в 1910 г. "Сначала Кривич читал, а потом..." — потом читала уже сама. Раньше, до 10 года, АА "Фамиры" совершенно не знала. А "Кипарисовый ларец"? Тоже в 1910 г., в феврале, когда Николай Степанович показал ей корректуру: "Я обомлела, восхитилась... А Коля сказал: "Ты не думала, что он т а к о й поэт?!".

Я проводил АА до Шереметевского дома; на Литейном, у входа, поцеловав руку, расстался.

23.01.1926

Утром мне звонил Пунин, сказал, что АА забыла французский словарь и что, если у меня есть время и охота, то чтоб я отнес его АА. (Пунин не встречается с Шилейко и в Мраморный дворец не ходит.) Я зашел за словарем и пришел к АА.

Пришел. В столовой друг против друга за столом сидели АА и Шилейко пили чай. (Это было в час дня.) АА — в шубе, Шилейко — в пиджаке; минут пятнадцать я побыл у них.

О разных мелочах говорили. Можно не любить Шилейко, но нельзя не удивляться его исключительному остроумию. И если б я не боялся исказить, я бы записал несколько его фраз.

25.01.1926. Понедельник

В час дня я зашел в Мраморный дворец. Встретил меня Шилейко. АА не было: "Она скоро должна прийти, она сегодня ночевала у М. К. Грюнвальд".

Однако я пошел в Шереметевский дом и застал АА там. Передал ей повестки Цеха поэтов, полученные мной от Лозинского вчера; вместе вышли: АА пошла к Наппельбаум — просить отыскать одну из ее фотографий, которую она хочет послать Duddington — переводчице ее стихов на английский язык.

Вчера к КК звонила М. К. Грюнвальд, сказала ей, что в Лондоне выходит книга переводов Duddington, и просила приехать к ней вечером поговорить по этому поводу.

АА вечером была. У Грюнвальд по воскресеньям собираются какие-то люди (но не литературные), был Протопопов (человек, когда-то усиленно говоривший о садах-городах и т. п.). Оттуда АА вернулась в Шереметевский дом. Сегодня после Наппельбаумов (они были кислыми и надутыми (АА заметила это и спрашивала потом, не знаю ли я причины этого), однако фотографию обещали сделать).

В двенадцать часов — я в Шереметевском доме. Пунин и АА занимались составлением краткой автобиографии АА; Пунин записал, что отец АА был инженером-механиком флота, что родилась она на берегу Черного моря, около Одессы, что годовалым ребенком была привезена в Царское Село и жила там все детство, что была в царскосельской гимназии и т. д. Перечислены и все основные критические статьи и работы о ней: книга Виноградова, Эйхенбаума, Чуковского ("Ахматова и Маяковский"), Иванова-Разумника, Голлербаха ("Образ Ахматовой") и др.

27.01.1926

1910. Масленица. Ехала в Царское Село в одном вагоне с Е. Зноско-Боровским и М. Кузминым.

1910. Середина августа (не позже 15-го). Уехала из Царского Села в Киев, к матери.

1910. Август. Уехала к матери в Киев.

1910. Первая половина сентября. Уехала из Киева в Царское Село по вызову Николая Степановича.

1910. Начало сентября. Получив от Н. Гумилева письмо, извещавшее об его отъезде в Африку, АА вернулась из Киева в Царское Село.

1910. 13 сентября. У Гумилевых в Царском Селе был прощальный вечер (перед отъездом Н. Гумилева в Африку). Были: С. Маковский, М. Кузмин. Ал. Толстой с женой, С. Судейкин с женой, В. Чудовский, В. Комаровский.

В. Чудовский был у Гумилевых в первый раз, АА познакомилась с ним в этот день.

29.01.1926

Пришел к АА в Шереметевский дом. Сегодня она ночевала в Мраморном дворце. Простудилась, и в 6 часов утра начался кашель...

АА пришла в Шереметевский дом и легла. Лежит и больна. Но отрицает, что простудилась, — утверждает, что у нее просто заболевание — поветрие в Петербурге, какая-то легкая форма эпидемической болезни — грипп, что ли?

Пунин просил АА узнать, где и когда появились первые музеи. АА спрашивала Шилейко, и тот прочел ей целую главу из Плиния (Старшего). Читал по-латыни и тут же переводил. АА восхищается Плинием: "Много нового, интересного узнала... Какой ум! Какой человек! Какие люди! Эпоха!..".

АА любит звуки латинской речи, и ей приятно, даже не понимая смысла, слушать, как читают по-латыни.

АА читает Давида. "Все новые и новые работы находятся". Я удивился: "Неужели же нет книги, где все работы Давида были бы перечислены?" — "Во Франции, наверное, есть..." — "Но неужели же не знают определенно, есть такая книга или нет?" АА махнула рукой; коварно: "Не знают! Смело могут не знать!".

Днем (в 1 1/2 я забегал к АА в Мраморный дворец) застал ее сидящей в шубе за столом, в полутемной, в холодной "столовой". Она переводила Сезанна. В большой комнате за письменным столом через открытые двери виднелся Шилейко.

Я просидел у АА минут пятнадцать и ушел.

Письмо Duddington все еще лежит на столе и все еще не отправлено, потому что Пунин не может до сих пор составить биографическую справку.

Я сказал, что Пастернак занялся собиранием сведений о Есенине, — тот самый Пастернак, который незадолго до смерти Есенина бил его в Москве...

"Что ж! Может быть, это и правильно", — может быть, и следует, чтобы человек, враждебно настроенный до смерти, после смерти переменил бы отношение, потому что смерть смывает все.

Говорили очень много о Гумилеве 11-12 года и о людях, его окружавших в этот период.

В "Трудах и днях" я забыл отметить, что Николай Степанович вернулся из Африки в 1911 г. разочарованным, очень пессимистически настроенным... АА сильно журила меня за это — "ругалась неистово" ("ругается" АА интонацией, а не словами, конечно). Говорила, что такое состояние Гумилева имеет громадное значение в биографии. Что с этого момента произошел резкий поворот в его отношении к экзотике; сказалось это, прежде всего, на стихах ("Чужое небо" после поворота); и АА подробно, до мелочей, углубляла эту мысль, а я, растерянный и недовольный собой, слушал и запоминал...

Николай Степанович с этого момента стал гораздо серьезнее, хотел учиться, узнавать и т. д. Позже — в 12-13 году, когда АА тащила его в "Бродячую собаку" или куда-нибудь, он часто отговаривался, был недоволен, говорил, что ему все это надоело, неинтересно и что он предпочитает остаться дома, читать, работать... Такое настроение было у него в продолжение Цеха, и оно все укреплялось и углублялось; под его влиянием Николай Степанович поступил в университет, занялся переводами и т. д., и т. д.

Перед войной Николай Степанович и АА хотели взять в Петербурге две комнаты (квартиру Городецкого, из которой тот выезжал). И все это прервала война. Сбила такое настроение, да и возможность работать... Николай Степанович уехал на фронт. А приехать с фронта в Петроград — это значило дорваться... Дорваться до всего: до ресторанов, до еды, до питья, до людей, до женщин, наконец... — до всего, что раньше, до войны, было ему неинтересно и что оставлял для работы и накопления знаний...

Война перевернула все вверх дном. Прервала всю литературную деятельность и все, к чему он стремился...

А потом — Париж (1917-18 гг.). В Париже он очень страдал — АА это знает наверное, хоть Николай Степанович и не говорил ей об этом. Да и довольно раз прочесть "К Синей Звезде", чтоб понять, до какой силы доходило его страдание...

А когда он вернулся из Парижа — ему казалось, что он возвращается наконец к тому, что он оставил с началом войны: оживленную литературную деятельность, глубокий внутренний интерес к такой деятельности. Он энергично принялся за работу, за все... Но тут "наступили тяжелые годы", возможности т а к работать не было, Николай Степанович не понял, что работать ему невозможно... Тут и голод, и холод, и тысяча других внутренних и внешних препятствий.

Много говорили о Вячеславе Иванове и истории его взаимоотношений с Николаем Степановичем.

Вот характерная фраза. Я записал в "Трудах и днях", что Вячеслав Иванов резко и грубо бранил Николая Степановича в одном из заседаний Академии. АА сказала, чтоб я зачеркнул слово "грубо", и добавила: "Вячеслав Иванов задушит — и это не будет грубо...".

Что-то я спросил про Вячеслава Иванова: "Он искренним был, когда сказал это..." — что именно, не помню. АА быстро и определенно сказала: "Он никогда искренним не был...".

Когда АА первый раз пришла на "башню" (с Николаем Степановичем, в 1910 году), Вячеслав Иванов — по-видимому, из желания унизить Николая Степановича — стал особенно выхваливать АА: говорил о ней как о поэте, который пришел заместить Анненского, и т. д. АА считает, что враждебное отношение Вячеслава Иванова к Николаю Степановичу было выражено впервые, когда Николай Степанович читал "Открытие Америки".

Но однако, когда Николай Степанович приехал из Африки и явился к Вячеславу Иванову, тот целовал его: "Очень, очень идет борода, носите бороду... Очень мило", — говорил он про бороду Николая Степановича, которую тот отрастил за время пребывания в Африке. За внешней ласковостью не было, однако, ничего искреннего.

Явная и уже не скрываемая враждебность проявилась, когда Николай Степанович читал "Блудного сына". И дальше — все хуже и хуже были их отношения.

Николай Степанович говорил постоянно о Вяч. Иванове — его любимая тема такого разговора была — о том, что Вячеслав покровительствует бездарной молодежи — Верховскому, Бородаевскому и другим; что он хочет себе подчинить всех, что это невыносимо и мучительно. И это было мучительно для Николая Степановича.

В отдельных комнатах "башни" Вяч. Иванов уговаривал АА разойтись с Николаем Степановичем, утверждал, что он неподходящий для нее человек, всячески хулил его.

АА замечает: "Интересно, что сказал бы Вячеслав теперь, если спросить его о Николае Степановиче, ничего не напоминая ему...".

АА предполагает — даже не предполагает, а спрашивает себя — не потому ли началась враждебность В. Иванова, что он был отстранен от "Аполлона"? АА не знает, в какой форме это было. Но в какой форме может быть вообще человек, приглашаемому вначале, объявлено о том, что теперь будут обходиться без него?

В 1910 г. в Париже Николай Степанович вел очень большие разговоры об "Аполлоне" с Маковским; возвращался от него часто в два-три часа ночи (Маковский был болен). Интересно узнать бы содержание этих разговоров.

К этому — справка: литчастью "Аполлона" заведовал сначала Волошин (по-видимому; см. письмо Николая Степановича из Коктебеля), а Николай Степанович — уже потом.

Говорили много об окружении Николая Степановича до Цеха. Я просил АА дать мне характеристики Кузмина, Зенкевича, Потемкина, Ауслендера...

АА считает, что в этой компании Кузмин был заправилой, задавал тон в поведении и интересах других. Кузмин был несомненно образованнее, культурнее... Кузмин был модный поэт, пусть молодой, но, так сказать, принятый всеми.

Работать с Кузминым серьезно нельзя было; приходили к Кузмину, кто-нибудь начинал серьезный и интересный разговор, а Кузмин предлагал гадать по стихам. Садились, начинали гадать... Вот пример.

Кузминские "юрочки" также в достаточной степени мешали настоящей и серьезной работе.

Даты Кузминского дневника очень неправильный облик Николая Степановича дают. При чтении его — впечатление, что Николай Степанович ходил с Кузминым по ресторанам, по погребкам и больше вообще ничего не делал. А в действительности эти рестораны просто были местом, где нужно было утолить потребность в еде, т. е. попросту пообедать. Обедал в ресторане, потому что не ездить же было в Царское Село к обеду! Манера Кузмина вести дневник не дает возможности хоть сколько-нибудь уяснить себе облик Гумилева. А для самого Кузмина такая манера вести дневник — совершенно безболезненна, потому что он давал свои мнения о прочитанных книгах, о своей деятельности литературной, много читал, думал — его мысли читаются с интересом, — у него ко всему своеобразный подход, свой стиль... АА с интересом читала написанное Кузминым о Гете, о Стравинском и т. д. — в печати...

Николай Степанович никогда — это его особенность — не давал другим узнать своей сущности, своих мыслей, своих мнений, своих знаний, своей биографии. А и в эту пору он очень много и читал, и работал, и думал... И просто обидно, что вот кузминский дневник — пестрит датами обедов, и ни звуком не упоминает о действительно интересных моментах, что такие сведения — ненужные и совершенно незначительные — сохранились, а не сохранилось ничего из того, что нужно до зарезу, что интересно...

Например, у меня нет сведений о том, когда заболела Маня Кузьмина-Караваева, нет никаких указаний на историю их взаимоотношений несомненно очень важную для биографии Николая Степановича...

АА, например, убеждена, что Николай Степанович за время путешествия 1910 года изучил многие не затронутые прежде стороны французской поэзии, в частности, Готье, о котором он начинает говорить и над которым работает с 1911 года, — это и сказалось на его стихах. Но нет никаких прямых указаний на это — именно на то, что во время путешествия Николай Степанович изучил Готье. А АА помнит, что, вернувшись из Африки, Николай Степанович поразил ее своими новыми познаниями во французской поэзии и литературе (Николай Степанович всегда читал в путешествиях). Покупал книги — и читал очень много.

О Зноско АА говорила, что он в своем роде замечательный человек, рассказывала о том, как он был на Японской войне и вернулся с Георгиевским крестом; о том, какой он шахматист, о его произведениях — он был писателем...

"Маленький, розовенький, курносенький... Николай Степанович любил его..." — задумчиво и вспоминая сказала АА.

О Потемкине говорила, что он был громадного роста, силач, борец, пьяница, — и когда напивался, дебоширил вроде покойного Есенина. Поэтому за ним всегда присматривали приятели и не давали ему пьянствовать.

В. А. Шеголева рассказывала, что Потемкин был влюблен в АА; АА никогда этого не знала, потому что Потемкин не высказывал этого (да и Щеголева вспоминает, что Потемкин, говоря о своей влюбленности в АА, добавлял, что она никогда об этом не узнает). АА помнит, что действительно Потемкин, бывало, подсаживался к ней в "Бродячей собаке" и говорил какие-то "многозначительные и непонятные" вещи. АА строго взглядывала на него, убивала его какой-нибудь фразой, и он отходил, чтоб уж во весь вечер больше не подходить к ней.

Раз как-то Потемкин провожал АА домой...

Ауслендер был очень молод — красив, тип такого "скрипача": с длинными ресницами, бледный и немного томный. Он — еврей.

Ауслендер не изменился и посейчас.

Зноско, Потемкин, Маковский — сейчас в Париже. Если б их спросить о Николае Степановиче, они бы рассказали охотно и просто — они не то что позднейшие — Г. Иванов, Оцуп ("...не Адамович — он все-таки другой человек!") — эти с ложью.

Стремление Николая Степановича к серьезной работе нашло почву в Цехе. Там были серьезные, ищущие знаний товарищи-поэты — Мандельштам, Нарбут которые все отдавали настоящей работе, самоусовершенствованию...

Городецкий сблизился с Николаем Степановичем осенью 1911 — перед Цехом незадолго. Весной 1911 с Городецким у Николая Степановича не было решительно ничего общего — и никаких отношений.

Интересно следить за датами собраний Цеха: с одной стороны — количество собраний в 1901, в 1902 и 1903 году (сначала — три раза, потом два раза в месяц, а потом и еще реже). С другой стороны — видно, что собрания у Городецкого перестали бывать: "Нимфа" — как ее звали — жена Городецкого, Анна Алексеевна, искала развлечений, веселья, и конечно, такие собрания с казавшимися ей скучными и неинтересными и некрасивыми людьми, как Николай Степанович, Мандельштам, например, — были ей не по душе... Жена Городецкого была красивой, но... о духовных интересах можно не говорить с особенной настойчивостью!

Часто бывает — я спрашиваю у АА какую-нибудь дату. Она из своего архива — из корзинки — достает развалившуюся, разлезшуюся тетрадь в коленкоровой обложке, тетрадь ее стихов, и начинает перелистывать: по датам стихов, по стихам определяет точное время того или иного события. Так сегодня искала дату приезда Николая Степановича из Африки в 1911 году. Перелистала страницы — стихотворения от 15, 16, 17, 18, 19 марта — и по ним видно, что Николай Степанович не приехал. Но АА помнит, что он приехал 25 марта, потому что были разговоры тогда, что он в отсутствии был ровно полгода — с 25 сентября 1910 по 25 марта 1911.

Кстати, еще о памяти АА. Мы говорили о Есенине. АА рассказала о том, как Есенин фотографировался в Царском Селе у памятника Пушкина. "Откуда Вы это знаете?" — спросил я. АА ответила, что со слов В. Рождественского, который рассказывал ей об этом при мне же — я вместе с ним тогда пришел к АА. А было это в начале 1925 года или в конце 1924, причем этот рассказ имел характер какого-то незначительного замечания — по поводу — в разговоре о другом. Я совершенно забыл об этом и с большим трудом вспоминал — и то, когда АА подробно восстановила весь разговор.

Еще о пессимизме Николая Степановича по приезде из Африки в 1911 году. Николай Степанович говорил, что "золотой двери" нет, что всюду одно и то же, — безнадежно говорил...

АА, упрекая меня за то, что я не записал о таком состоянии Николая Степановича по приезде из Африки, не записал хотя бы одним словом: "приехал разочарованный", — стала доказывать мне, какое значение имеют такие одинокие, конспективные слова, и привела в пример обрывочную запись Жуковского о смерти Пушкина — ту, которую он набросал для себя для памяти, только чтобы не забыть что-нибудь. А какое значение приобрела эта запись! АА сказала, что говорит не о письме Жуковского (к отцу?) — блестящем, с громадной силой и пафосом написанном, а о той скромной, трудно понятной, обрывочной и конспективной записи, которая так много дала исследователям-пушкинистам, — Щеголеву, например, для его исследования "Дуэль и смерть Пушкина".

У АА не остается времени для занятий Гумилевым, и она очень сожалеет об этом: все отнимает перевод монографии о Сезанне.

Я спросил: "Правда, что на первом заседании Цеха в 1911 году вы читали три стихотворения "В Царском Селе"?. И АА, которая, конечно, отлично помнит, что она читала — на каждом, а не только на первом заседании Цеха воскликнула с неподражаемо показанным отвращением: "Не помню... не хочу помнить... И мне противно!!". Рассмешила меня, я не мог удержаться, а потом с лукавым удивлением озадаченно спросила большими глазами исподлобья взглянув на меня: "Что?"...

1911.

20 ноября. На заседании Цеха у Лозинского АА читала "Любовь покоряет обманно"...

20 октября. На заседании Цеха у Городецкого АА читала "В Царском Селе" (три стихотворения), незадолго перед тем написанные.

Первый день Пасхи. Все ушли к заутрене. АА всю ночь просидела у постели Николая Степановича, у которого был жестокий приступ лихорадки.

1 мая. АА и Николай Степанович в ложе с Вячеславом Ивановым на "Забаве дев" М. Кузмина в Малом театре.

5 мая. АА и Николай Степанович на заседании О. Р. Х. С. в редакции "Аполлона". Верховский читал доклад о Дельвиге.

13 мая. АА и Николай Степанович на заседании О. Р. Х. С. в "Аполлоне". Городецкий читал доклад о Никитине.

12 апреля. АА и С. Толстая у Кузмина (на башне?).

13 июля. АА приехала в Слепнево (из Парижа).

15 октября. АА и Николай Степанович на заседании О. Р. Х. С. в редакции "Аполлона". Чудовский читал доклад о пушкинской "Русалке".

Август — сентябрь. В день убийства Столыпина АА приехала в Киев из Царского Села (на вокзале в Царском Селе ее провожал Николай Степанович).

1911. Москва. "Идет, роняя слезы" (записано по косвенным данным и, может быть, неверно).

31.01.1926

1912.

В июле АА приехала в Москву на несколько дней. Ее встретил Николай Степанович. Вместе были в редакции у Брюсова. АА познакомилась с ним. Это единственный случай, когда АА видела Брюсова.

(АА приехала в Москву из Подольской губернии.)

Из Москвы АА и Николай Степанович уехали в Слепнево и в августе из Слепнева приехали в Петербург. Две недели жили в меблированных комнатах "Белград", а затем переехали на Малую, 63, в Царское Село.

В октябре АА с Николаем Степановичем были у Н. С. Кругликова и АА познакомилась с ним. Это был ее первый выход после того, как родился Лева.

Апрель-май. Во Флоренции написано стихотворение "Здесь все то же, то же, что и прежде...".

Одной из причин поездки АА в Италию была ее беременность. А Николай Степанович поехал ее провожать и сопровождать.

В декабре АА с Николаем Степановичем была на выступлении футуристов (Бурлюк, Маяковский, Е. Гуро, Крученых).

В конце года АА была (с Николаем Степановичем) в Панаевском театре на "Древе Жизни"; была свидетельнице скандала в Панаевском театре.

2 декабря 1912. "Глубокоуважаемой Анне Андреевне Ахматовой на добрую память. В. Зубов. Петербург, 2 дек. 1912" — на книжке Gedichte 0.3 (Gedruckt in 100 mit der Hand numerierten Exemplaren. Dieses Exemplar tr gt die Nr 52).

АА присутствовала в "Бродячей собаке", когда писалась пьеска "Изгнание из Рая" (сама не участвовала).

1912. "Нива" № 44, стр. 873 — напечатано стихотворение "Приходи на меня посмотреть...".

16 января. Понедельник. АА была с А. И. Гумилевой в Большом зале консерватории (Итальянская опера) на "Гугенотах". Оттуда АА отправилась в "Бродячую собаку".

1.02.1926

Читала биографию Сезанна.

1910-1912.

У Потемкина есть экспромт на АА.

3.02.1926

Одно из заседаний Цеха, имевшее шуточный характер, было в "Бродячей собаке". Решили, что "самое веселое, что можно сделать, — это выбрать АА председателем" (обычно кроме синдиков — Гумилева и Городецкого — никогда никто не председательствовал). Это был единственный случай, когда АА председательствовала в Цехе. (Это, по-видимому, к зиме 1912-13 года.)

8 сентября 1913 АА приехала из Слепнева в Петербург (Царское Село).

У АА в Мраморном дворце был и обедал О. Мандельштам. Рассказывал о Крыме. Говорил о Надежде Яковлевне.

5.02.1926

Осень. В тот день, когда Николай Степанович был на чествовании Верхарна, приезжавшего в Петербург (чествование происходило в каком-то ресторане. Николай Степанович даже приветствие говорил. АА не пошла туда, считая это малоинтересным для себя), АА вместе с Блоком выступала на Бестужевских курсах, где был закрытый вечер. Блок говорил АА, что "Актеон" (которого Николай Степанович перед тем прислал Блоку — в номере "Гиперборея") ему не нравится.

5 июля. Слепнево. В альбоме О. А. Кузьминой-Караваевой стихотворение: "Как путь мой бел, как путь моей ровен..."

1913. Стихотворение "...Безвольно пощады просят..." в альбоме О. А. Кузьминой-Караваевой.

1910.

Николай Степанович перестал в 10-м году носить цилиндр — АА ему сказала.

Июнь. Автограф в альбоме А. Л. Сверчковой. Царское Село.

25 января 1910. В Киеве стихотворение: "Умер твой брат... Пришли и сказали... Не знаю, что это значит..." (цитировано неточно. Относится к Гумилеву).

13 сентября. АА познакомилась с Судейкиной (см. дневник Кузмина).

23 декабря. Автограф АА в альбоме Кривича ("Стояла долго я у врат тяжелых ада...").

Июнь. Автограф в альбоме М. Л. Сверчковой ("Жарко веет ветер душный...") в Царском Селе.

29 января. В Киеве АА написала стихотворение.

13 сентября. АА познакомилась с Чудовским.

1914.

30 апреля. "Анне Андреевне Ахматовой. Артур Лурье. СПб 30.IV.914" — на книжке "Arthur Louri . 2 Estampes. Op. 2" (Edit. "Tabiti". St-P tersbourg).

30 апреля. "Анне Андреевне Ахматовой. Артур Лурье. СПб. 30.IV.1914" на книжке "Arthur Louri . Cinq pr ludes fragiles. Op. 1" (Edit. "Tabiti". St-P tersbourg).

5 марта. Вышли "Четки" (СПб. "Гиперборей", 1914).

17 марта. "Мои Четки никому нельзя давать. 17 марта 14 г.". — надпись на "Четках", подаренных Гумилеву.

Март. АА с Осипом Мандельштамом устроили в Цехе мятеж: составили заявление: "Просим закрыть Цех. Мы больше так существовать не можем и все умрем". АА подделала тут же подписи всех членов, и подали Городецкому. Тот не понял, что подписи поддельные, и был очень смущен, хотя на заявлении и написал: "Всех повесить, а Ахматову заточить в Царское Село на Малую, 63 (шутка)".

24 октября. АА ехала в Царское Село с Пуниным (случайно). С ним была знакома и раньше. Пунин впервые записал о ней в дневнике.

1914 — последний год, когда АА была в "Бродячей собаке". Перестала бывать с началом войны. После объявления войны была только раз, когда Николай Степанович приезжал с фронта и его чествовали. Но АА пришла в "Собаку" тогда очень ненадолго — сейчас же ушла.

Май. В журнале "Современник" (1914, № 9, май, стр. 108) рецензия Н. Боброва на "Четки".

18 января (?). Письмо Блока к АА.

26 марта. АА была на чествовании Карсавиной в "Бродячей собаке".

30 ноября. Пять лет смерти Анненского. АА была. Собралось всего пять-десять человек... Кривич, расстроенный, сказал: "Может быть, для памяти моего отца лучше закрыть собрание?.."

6 июня. АА в Слепнево написала стихотворение.

8 июня — тоже.

В 15 числах июня АА уехала из Слепнева в Петербург и взяла с собой "Африканскую охоту" Николая Степановича, чтобы продать ее, получив за нее пятьдесят рублей; на эти деньги уехала в Деражну (?) и в Киев.

Первые числа февраля

Отправила свои фотографии Duddington.

В Киеве — в 1906 и в 1907 (до первых чисел июня).

В Киеве училась в гимназии.

5.02.1926

Вчера вечером и ночью, бессонничая, читала Пушкина (по Ефремовскому изданию, которого раньше не знала). Сегодня утром перечитывала "Полтавский бой".

Восхищаясь Пушкиным, сказала: "Пушкин такой прозрачный... и кажется, что он не умеет стихи писать!..".

Говорила о впечатлении, которое получила, сравнивая "Руслана и Людмилу" с "Полтавой".

По "Полтаве" можно судить, как расширился словарь.

В "Полтаве" описания природы короче: Пушкин уже опытнее.

Темп "Полтавы" стремительнее.

Нет ли в описании Полтавского боя влияния Карамзинского описания этого боя?

Говорит, что В. Шварсалон была красивая, простая, милая, культурная. У АА отрадные воспоминания о ней, и АА в хороших отношениях с ней была.

Сказала мне, что Всеволодом Князевым никогда не увлекалась, а "просто говорила, что он очень красив".

В о п р о с. Когда знакомство с Недоброво?

— До 1910.

С Нарбутом?

1910. Октябрь или ноябрь.

Познакомилась с Ф. К. Сологубом — в театре, на пьесе Пшибышевского, где была с С. Дымшиц-Толстой (С. Дымшиц-Толстая и познакомила АА с Сологубом).

Ей очень идет длинная нитка мелкого жемчуга, привезенная Пуниным из Японии.

1911. 12 апреля. У М. Кузмина была АА и С. Толстая.

1911. Конец апреля — начало мая. Уехала в Париж (до отъезда Николая Степановича в Слепнево).

1911. Июль. АА из Парижа вернулась в Царское Село и оттуда сразу же уехала в Слепнево. В Слепнево приехала 13 июля.

1912. Февраль. В начале февраля (не раньше 3-го) АА уехала в Киев. 13-14 февраля Н. Гумилев уехал в Киев за АА. Вернулись в Царское Село вместе 18 февраля.

1912. 11 марта. АА была на чествовании 25-летия литературной деятельности К. Д. Бальмонта.

1914. 15 марта. Вышел из печати сборник стихов "Четки".

1914. Первая половина года. Несколько раз с Н. Гумилевым была на jour-fix'ax у Т. В. Адамович.

1914. 15-е числа июня. Уехала из Слепнева в Петербург. В Петербурге продала в журнал "Ниву" за пятьдесят рублей рассказ Н. Гумилева "Африканская охота".

1914. 24 октября. Встреча с Пуниным в поезде по дороге в Царское Село. Здесь впервые они заговорили друг с другом (формально АА знакома с Пуниным была и раньше, но до этого дня им не приходилось вступать в разговор).

1915. Конец января — начало февраля. У М. Л. Лозинского читала только что законченную поэму "У самого моря". Присутствовали: Н. Гумилев, В. К. Шилейко, Н. В. Недоброво, В. Чудовский, Е. Кузьмина-Караваева...

1915. 25 июля. Умер отец АА.

П р и м е ч а н и е:

АА собиралась ехать в Крым после смерти отца, но серьезно заболела и из Царского Села и Петербурга не уехала.

1911. 22 апреля, пятница, с 8 1/2 часов вечера.

В заседании Ревнителей художественного слова (в редакции "Аполлона") впервые читала свои стихи.

Присутствовали: Н. Гумилев...

9.02.1926

Грустный и клянущий небо и землю, лежал я на диване и размышлял... Хотел идти куда-нибудь — в бар, что ли — чтоб за столиком хмуро слушать оркестр и хмуро следить за пьяной толпой.

И такой ход моих размышлений был прерван неожиданным звонком. Я напялил на растрепанную голову тюбетейку, вышел, — и неожиданная радость: ко мне пришли АА и Пунин. Я просветлел мгновенно. Пунин шел в Филармонию на концерт и провожал по пути — до трамвая — АА, направлявшуюся домой. Когда проходили мимо моего дома, АА решила зайти ко мне.

Пунин ушел сейчас же, а АА осталась у меня и пробыла у меня весь вечер — до двенадцати часов.

На столе моем лежала вырезка из газеты — извещение о смерти Ларисы Рейснер от брюшного тифа. АА поразилась этим известием и очень огорчилась, даже расстроило ее оно. "Вот уж никак я не могла думать, что переживу Ларису!" АА много говорила о Ларисе — очень тепло, очень хорошо, как-то любовно, и с большой грустью. Вот еще одна смерть. Как умирают люди!

Ей так хотелось жить; веселая, здоровая, красивая... "Вы помните, как сравнительно спокойно я приняла весть о смерти Есенина... Потому что он сам хотел умереть — и искал смерти. Это совсем другое дело... А Лариса!" — и АА долго говорила, какой жизнерадостной, полной энергии была Л. Рейснер...

Вспоминала о ней... "Возьмите меня за руку — мне страшно", — сказала шестнадцатилетняя Л. Рейснер АА на вечере (в Тенишевском?) — рассказывала АА о выступлении (кажется, первом) Ларисы Рейснер... "Бедная..." — о ней будут нехорошо говорить, нехорошо вспоминать ее за границей за то, что она так быстро перешла (на сторону советской власти).

И в Анне Андреевне многие находят (в лице) татарские черты... Пожалуй, кое-что есть: именно, чуть-чуть выдающиеся скулы.

Говорили о квартире на Фонтанке, 18 — о ее разрушенном виде после отъезда АА. Квартира действительно была в ужасном состоянии после всех этих лет революции: в полу щели, дом не ремонтировался, и т. д., и т. д. И однако раз, когда АА получила гонорар за издававшуюся тогда "Белую стаю", она его целиком отдала в домоуправление, требовавшее с жильцов денег на ремонт крыши. Тогда управдом заявил, что жильцы, дав деньги на ремонт, освобождаются на несколько месяцев от платы за квартиру... Однако управдом (председатель правления?) этот скоро был смещен за какие-то грехи, и новый все равно требовал денег за квартиру...

АА в этой квартире жила месяца три. Говорит, что та половина квартиры, где она жила, была только "черной" половиной, а настоящая квартира — та ее половина, которая занята Миклашевскими. И в этой был чудный интерьер такой, что АА заключает о нем: "Может быть, один из лучших, какие я видела...".

У меня на столе лежали фотографии С. Есенина, которые я продавал на вечере. АА потянулась в "мифку" и хотела заплатить мне рубль и взять одну. Рубля я ей заплатить не дал, но обещал устроить с Наппельбаумами открытку подешевле.

Я подарил АА сегодня "Книгу отражений" И. Анненского (второе издание); у АА собственной не было.

АА подарила мне свою фотографию и надписала: "Non dolet, 9 февраля 1926". (Откуда это: "Он взял меч, приставил к своей груди, но не пронзил себя, а отдал ей, сказав: "Нет, боюсь, больно". Она взяла меч двумя руками, вонзила себе в грудь по рукоятку, вынула, и, спокойно подавая ему, сказала: "Non dolet"?).

Говорили о Боричевском. Пунин на днях разговорился с Боричевским в Институте истории искусств и выяснил, что Боричевский пишет книгу о Гумилеве и в ней разрабатывает историю влияний на Гумилева; это АА интересует — ведь это то же, что делает она. АА Боричевского не знает, никогда не видела его... Боричевский был коммунистом, кажется, а потом был исключен из партии.

(...) ...ла к ним... От Рыбаковых АА пришла в Шереметевский дом и оттуда (а, может быть, к Рыбаковым за ней Пунин заехал) — ко мне.

У меня в комнате холодно сегодня — АА шубу накинула на плечи и так, в шубе, сидела. И очень грустная сегодня. Даже шутки ее постоянные сегодня как-то не шутками, невесело звучат.

— Что с Вами?

— Не знаю... Я, кажется, заболеваю...

— У Вас жар?

— Нет.

— Как Вы себя чувствуете?

АА, блуждая взором по столу, ответила: "Нелепо", — и в эту секунду заметив на столе сборник стихов Бориса Нелепо, быстро полушутя сказала: "Дайте мне Нелепо". Я улыбнулся и дал. АА стала перелистывать... Но уже твердо, без шуток, я просил: "Но что именно?". АА оторвалась от книжки, серьезно взглянула мне в глаза и, помолчав секунду, дотронулась пальцем до глаз: "Веки тяжелые... и кровь тяжелая...".

На днях получил письмо от Горнунга, в котором он между прочим сообщал, что в Москве устраивают пушкинский вечер в пользу Ахматовой. Я имел глупость, придя в Шереметевский дом, прочесть эти строки АА. Она тогда очень рассердилась и возмущенно стала говорить (когда АА волнуется, слова вылетают из ее груди — из самых глубин — выкриком) о том, что она этого не хочет, не желает, что нельзя устраивать вечер в чью-либо пользу, не спросив его разрешения, что она очень и огорчена, и неприятно ей, и т. д., и т. д. Позвала из другой комнаты Пунина, жаловалась ему, как жалуется обиженный ребенок... Просила меня написать Горнунгу...

А 8-го, встретив Замятину в студии Морозова, я выслушал град упреков ее: зачем я сказал АА об этом. Сегодня Пунин напустился на меня с тем же АА решительные меры приняла! Бедняжка. Нельзя быть такой. Это какая-то безумная щепетильность. Сегодня АА просила меня опять написать — скорей, сегодня же — Горнунгу, чтобы он дал знать всем устроителям, что она денег все равно не примет, что она не нуждается, и своих денег ей хватает на ее потребности... И сказала мне, что я поступил правильно, сказав ей об этом... Дурацкая моя оплошность — я уж ругал себя за это, за то, что сказал АА о Пушкинском вечере. Но поздно теперь.

Леве открытку вчера послала и в ней привет от меня передала.

"А Вы в Москву не раздумали ехать?" — спрашиваю АА...

АА ответила быстро — "денег нет", но спохватилась и, желая убрать эту причину, заговорила о том, что она и больна, да и желания у нее сейчас особенного ехать в Москву нет, и т. д. ... А денег нет, потому что вчера АА отправила деньги в Бежецк и своей матери, и себе, конечно, ничего не оставила. Рыбаковы зовут АА ехать в Царское Село — в пансион (жена Рыбакова хочет поместиться на некоторое время в пансионе). АА и хотелось бы поехать, да все по той же причине отказывается от мысли о Царском Селе.

Я заговорил о Пушкине: "Нашли вы еще что-нибудь интересное?" (в области сравнений произведений Пушкина разного времени).

АА сказала, что ничего не нашла, потому что не искала; а не искала, потому что нет времени искать — ей нужно переводить монографию о Сезанне (она перевела еще очень мало — страниц двадцать-тридцать, а в книге четыреста страниц), и это отнимает у нее много времени, и для себя она уже ничего не может делать — не остается времени. Всю работу по Гумилеву АА сейчас также с сожалением отложила в сторону... Сейчас переводом Сезанна надо заняться усиленно.

(Перевод хочет издать Рыбаков, желающий организовать издательство. Он говорит, что издаст несколько книг, даже если они не оправдают расходов, сделает это из своих коллекционерских стремлений.)

АА сказала, что Шилейко разводиться будет с нею теперь, что все его привязанности в Москве, что он совершенно запутался.

АА говорила со мной о методе своей работы, рассказала, что Пунин, провожая ее ко мне, спорил с ней и доказывал, что ее работа только тогда может считаться полной и сделанной, когда в ней будет показано и то, что резко отличает Гумилева от всех других поэтов, а не только то, что его роднит с ними. Метод свой АА отстаивала и отстояла, а относительно того, что отличает Гумилева от других поэтов, говорила много, и если я не записываю это сейчас, то потому лишь, что хочу дождаться от АА конкретных, на материале, заключений. Но вот, например, стихотворение "Душа и тело". Разговор души и тела — тема старинная и использованная очень многими поэтами. Однако никто, ни один поэт, не ставил себя судьею своих души и тела, судьею, провозглашающим (третья часть стихотворения) свое мнение и свое решение.

Вот это — самое интересное из того, что я узнал от АА сегодня.

Говорили мы попутно, конечно, о многом постороннем: я передал АА свой разговор с Клюевым и рассказ Клюева о последних днях Есенина, о том, что Клюев знал наверное, что Есенин покончит с собой — и именно потому, что гибель пришла к нему изнутри, из него самого, а не от внешних причин, не из условий современного существования вообще, быта, революции... В этом мнение Клюева совершенно совпадает с мнением АА, высказанным мне раньше.

Передал я также свой разговор с Медведевым. Жалкий и скверный и бездарный он человек: последний его разговор со мной (о Гумилеве, о Брюсове, о Цехе и о пр.) — лишнее доказательство тому.

АА отказалась от выступления в Москве, предложенного ей московским Союзом поэтов в лице Шенгели и давшего бы ей 150 рублей. Просила меня отправить Шенгели телеграмму.

Пришел Пунин. Выпили мы с ним вдвоем бутылку вина, поболтали еще минут двадцать, и мои гости ушли домой.

С АА "изучал" ее "Белую стаю" ("Гиперборей", 1917).

Ряд замечаний АА — посвящения и прочее.

"Белая стая" ("Гиперборей, 1917").

Стр. 71. "Утешенье". (Эпиграф) "Михаил" — было подчеркнуто; стерла с насмешливой улыбкой. Тут участвовало слово "Бэби" — тоже стертое. Уж не Лозинский ли?

Стр. 72. "Лучше б мне частушки..." — посвящение "А. Лурье" — стерла.

Стр. 76. "Сколько раз я проклинала...": "Это ни к кому не относится. Случайно (написано). Никто тогда не умирал..." — стерла.

Стр. 101. Строки: "О Венеции подумал / И о Лондоне зараз..." — отметку о том, что это по поводу слов Б. Анрепа о Казанском (?) соборе — стерла.

Стр. 120. "Не оттого ль, уйдя от легкости проклятой..." — посвящение "Б. Анреп" стерла.

Стр. 26. "Есть в близости людей..." Посвящение "Н. В. Н." — стерла.

Стр. 36. "Целый год ты со мной неразлучен..." Посвящение "Н. В. Н." стерла.

Стертые отметки на стр. 26, 36, 55 сделаны были мной по изд. Petropolis'а в Берлине.

Стр. 38. "Древний город словно вымер..." Посвящение (своей рукой) "Н. В. Н." — стерла.

Стр. 39. "Еще весна таинственная млела..." — зачеркнутое посвящение стерла.

Стр. 54 (55). "Царскосельская статуя". Посвящение "Н. В. Недоброво" стерла (было в скобках, вслед за сокращением: "Н. В. Н.", которое оставила).

Стр. 123. "У самого моря". Слова о том, что Царевича тогда, когда писалась поэта, не было; что поэма — только предчувствие Царевича — Б. Анрепа, — стерла.

Стр. 70. "Мы не умеем прощаться..." Слово "Б. Анреп" было в скобках. Скобки стерла.

"Белая стая", второе издание.

Вместо стихотворения "Еще весна таинственная млела..." первого издания (стр. 39) — во втором издании "И мнится голос человека..." (стр. 39).

Стр. 48.. Вместо стихотворения "Подошла я. Волненья не выдал..." первого издания — "Как площади эти обширны..." (стр. 48).

Стр. 52. Вместо стихотворения "О тебе вспоминаю я редко" первого издания — "Когда в мрачнейшей из столиц..." (стр. 52).

Стр. 72. Вместо стихотворения "Лучше б мне частушки задорно выкликать..." первого издания, во втором — "Для того ль тебя носила..." (стр. 72).

"Белая стая". "Гиперборей", 1917.

"Думали: нищие мы, нету у нас ничего..."

М а й (весна) 1915. Шла в лазарет к Гумилеву. На Троицком мосту сочинила это стихотворение. Не хотела его печатать, говорила, что оно отрывок. Николай Степанович посоветовал именно так напечатать.

"Твой белый дом и тихий сад оставлю..." — Н. С. Г.

"Я улыбаться перестала..." — Б. А.

"Все обещало мне его..." — Б. А.

"Вновь подарен мне дремотой..." — Н. В. Н.

"Бессмертник сух и розов..." — Б. Анреп.

("...Я счастлива..." — подчеркнуто мной).

"Майский снег" ("Прозрачная ложится пелена...") — Б. Анреп.

Строка: "Во мне печаль, которой царь Давид..." — подчеркнута.

"Зачем притворяешься ты..." — Б. Анреп. Разночтение: ст. 3 стр. 2 вместо "протяжно" было "надрывно".

"Мы не умеем прощаться..." — Б. Анреп.

"Молитва": "Дай мне горькие годы..." — Духов день.

"Высокомерьем дух твой помрачен..." — Б. Анреп.

"Перед весной бывают дни такие..." (напечатано с посвящением Н. Г. Чулковой) — Б. А.

"Я знала, я снюсь тебе..." — Б. А.

"Долго шел через поля и села..." — Б. Анреп.

"Широк и желт вечерний свет..." — Б. Анреп

"Я не знаю, ты жив или умер..." — Б. Анреп.

"Нет, царевич, я не та..." — Б. Анреп (слово "царевич" подчеркнуто).

"Из памяти твоей я выну этот день..." — Б. Анреп.

"Не хулил меня, не славил..." — Б. Анреп.

"Там тень моя осталась и тоскует..." — предчувствие расхождения с Николаем Степановичем.

"Небо мелкий дождик сеет..." — Б. Анреп.

"Я знаю, ты моя награда..." — Б. Анреп.

"Милому" ("Голубя ко мне не присылай...") — Н. В. Н.

"Как белый камень в глубине колодца..." — Б. Анреп.

"Подорожник", Петрополис, Петроград, 1921.

"Сразу стало тихо в доме..." — Б. А. ("Не нашелся тайный перстень..." строка подчеркнута).

"Ты отступник: за остров зеленый..." — Б. А.

"Просыпаться на рассвете..." — Б. А.

"Словно ангел, возмутивший воду..." — Б.А. (Слова "взял кольцо" и "встревоженный фонарь" — подчеркнуты).

"Когда о горькой гибели моей..." — Б. А. (отметка: посылки АРА (шутка)").

"А ты теперь тяжелый и унылый..." — Б. А.

"Пленник чужой! мне чужого не надо..." — Бэби.

"По неделе ни слова ни с кем не скажу..." — Б. А.

"Ты всегда таинственный и новый..." — В. К. Ш.

"Проплывают льдины, звеня..." — В. К. Ш.

"В каждых сутках есть такой..." — Б. А.

"Земная слава, как дым..." (отметка: "старое").

"Это просто, это ясно..." — Б. А.

"О нет, я не тебя любила..." — Грише. (Строка "О нет, я не тебя любила..." — подчеркнута. Отметка (с улыбкой): "Какая я честная!").

"Я слышу иволги печальный голос..." — Бэби (отметка: "Слепнево").

"Эта встреча никем не воспета..." — Б. А.

"И вот одна осталась я..." — друзьям.

"От любви твоей загадочной..." — В. К. Ш.

"По твердому гребню сугроба..." (отметка: "Б. А.? Одно из первых?").

"Ждала его напрасно много лет..." — Б. А. ("...в Вербную Субботу..." отметка: "1915 года").

Строки 8 — 15 включительно отмечены чертой, и написано: "Первая встреча с Б. А. в Царском Селе. Вербная суббота 1915 г.".

"Бывало я с утра молчу..." — акростих Б. А.

"Ты мог бы мне сниться и реже..." — Б. А.

"Когда в тоске самоубийства..." — Б. А.

"Покинув рощи родины священной..." — отметка "Б.. А.?" зачеркнута, и написано: "Это до него...".

"Заре". Моя отметка: "Антеро де Кентал".

"Anno Domini". Petropolis. Berlin 1923.

"А ты думал — я тоже такая..." — против первой строфы отметка: "Строфа написана очень давно. Гораздо раньше".

"Пусть голоса органа снова грянут..." Слова "Семь дней любви, семь грозных лет..." — подчеркнуты.

"Anno Domini", MCMXXI Petropolis 1921.

"Нам встречи нет. Мы в разных странах..." — после слова "не обольстят" отметка: "Дальше следуют 3-4 строфы".

"А ты думал — я тоже такая..." — вслед за датой "1921" отметка: "Лето, Фонтанка".

"Когда в тоске самоубийства..." — против четвертой строки отметка "*". Внизу знак сноски: "*", и: "Когда приневская столица, /Забыв величие свое, / Как опьяневшая блудница, / Не знала, кто берет ее".

"Четки" — первое издание.

"В ремешках пенал и книги были..." — посвящено Н. С. Г.

10.02.1926

1920. Сентябрь.

У АА была Лариса Рейснер. много говорили об Н. Гумилеве.

Говорили о Пушкинском доме. АА возмущалась тем, что на выставке, которую Пушкинский дом устраивал, был без разрешения АА выставлен ее автограф — стихотворение с посвящением В. К. Шилейко (нигде больше не обозначенным). Отзывалась о Пушкинском доме крайне резко, назвала его "гнусным заведением" и "лавочкой".

1916?

Была в "Привале комедиантов" (единственный раз в жизни). Увидев там Л. Рейснер, поздоровалась с нею. На Л. Рейснер это подействовало весьма странно: со слезами на глазах она подошла к АА и заговорила: "Я не думала, что Вы заметите меня"...

15.02.1926

"Все мы бражники здесь, блудницы..." Строки: "На глаза осторожной кошки / похожи твои глаза..." — были в другом стихотворении и звучали иначе (стихотворение июня 1911 г.?).

"Мне с тобою, пьяным, весело..."

1911 г. — Париж.

Приглашение от московского Союза поэтов. Читать. 150 рублей и оплата за проезд и за пребывание в Москве. Подпись "Шенгели". АА отказывается.

Очередная открытка — просьба прислать автобиографию, фотокарточку и т. п.

Вчера получила открытку от А. С. Сверчковой. Та просит меня прислать 9-й том Энциклопедии — с описанием Бежецкого уезда.

Вчера был у АА Мандельштам. Рыбаков дал 150 рублей, но под ответственность АА. Никаких дел с Мандельштамом не захотел иметь и знакомиться не захотел.

У Ляпуновых — дочь. Просили автограф. АА написала несколько слов; долго думала — не знала, что написать. Дочь говорит, что знает все книжки АА, только последней не знает. Выяснилось, что она имеет в виду "Образ Ахматовой" (!).

— Жар есть? — спрашиваю.

— Есть, есть... Куда ж ему деваться? — а смерила температуру — 37,5.

Мандельштам сказал АА, что Лившицы на меня обижены, потому что я будто бы Лившица, обращаясь к нему, назвал по фамилии. Я его так не называл. Тут какое-то недоразумение.

Шилейко дал понять АА, что ему неприятно будет видеть завтра ее гостей, потому что они мешают ему работать. Говорил, конечно, в шуточном тоне. Но это не меняет дела. АА завтра не будет дома, а будет в Шереметевском доме.

Рыбаков звонил. АА вернулась улыбающаяся (тайно). Острила очень, наверно.

Пунина не было дома, когда я пришел (6 ч. 45 мин.). АА спала. Я вошел. Жалко было будить. Сел у дивана.

Потом разбудил... Рука горячая-горячая...

Пунин пришел в десять.

Читал рукописи Николая Степановича, полученные от Оцуп, и статью Оцупа. Оцуп выкладывает в ней все, что слышал от самого Николая Степановича. Исторической перспективы никакой нет.

Спрашивал о 1914 годе — рассказывала. Опять даты по тетрадке стихов.

Слепнево. После Парижа.

1911. Стихотворение "Сердце смутное туманится / ............ / ..... бесприданница.

И другое:

Сравнить со стихотворением Николая Степановича "Усадьбы" (написано позже). А строка "Барон Брамбеус и Руссо..." — Николай Степанович читал в Слепневе в 11 году Сеньковского.

Ушел. Но задержала А. Е. Пунина — чай пить. Остался. АА тоже пришла в столовую.

Говоря с Пуниным о кукле у Замятиных, АА называла ее "Мишенька", — и лукавый, многозначащий взгляд — озорной. Я тоже понял, и мы тоже переглянулись.

Ушел в 10 1/2.

У АА нет градусника, я приносил свой. Сегодня взял его обратно.

Л. Замятина послала письмо в Москву о том, что АА отказалась от денег с Пушкинского вечера.

19.02.1926

Вчера забегал к АА на минуту в Мраморный дворец. Позавчера резко изменилась погода — мороз сменился оттепелью, что сейчас же отразилось на самочувствии АА.

Вчера она чувствовала себя настолько плохо, что не могла прийти в Шереметевский дом обедать и известила об этом Пунина запиской, доставленной Маней. Я забежал к ней около семи вечера. Она чувствовала себя лучше. Собралась пойти в Шереметевский дом и, как сегодня выяснилось, ко мне. Однако после моего ухода опять почувствовала себя плохо, и ей пришлось лечь.

Вчера В. К. Шилейко случайно купил "Слово о полку Игореве" в том издании, какое было в руках у Пушкина. АА очень любит его; когда полушутя она попросила В. К. подарить его ей, он напустился на нее со злоязычием. А потом, через четыре часа, пришел к ней и плакался.

Пунин волновался, не зная ничего об АА, звонил мне сегодня утром (меня не застал). А в 3 1/2 часа АА уже пришла в Шереметевский дом и позвонила мне. Я пришел к ней, и в ожидании Пунина и обеда мы занимались Гумилевым: разбирали вместе листки первой биографии, подлежащие уничтожению; причем все сведения, не записанные нигде больше, записывались мною отдельно. Тут же АА поведала мне о своих новых открытиях в области отношений Гумилева и Виллона.

Вчера АА дома, в Мраморном дворце, занималась изысканиями ("роскошь, которую она может позволить себе только во время болезни, потому что в другое время ей надо переводить монографию о Сезанне и заниматься другими делами, мало ее интересующими").

В пять часов явился Пунин, стали они обедать, а я пошел обедать домой. Уговорились, что АА придет вечером ко мне.

После моего ухода из Шереметевского дома явился Боричевский, как было условлено раньше. (При мне Пунин заявил АА, что он устал, не хочет принимать Боричевского сегодня и напишет ему записку, что его нет дома. АА доказала ему, что это было бы невежливо и что раз он уговорился с Боричевским быть дома, он обязан быть дома. Пунин долго спорил, но наконец сдался.)

Встретили его АА и А. Е. Пунина, "представительница дома", а Пунин встрепанный и заспанный — выполз уже потом.

Боричевский уже очаровался АА и ее "искусствоведческим талантом"... Однако он, по-видимому, думает, что АА в сильной степени научается Пуниным, и не догадывается и не знает, конечно, что АА свои открытия, рассуждения и т. д. "выводит в свет" только в уже отшлифованном и блестящем виде — и когда доводит их до сведения Пунина, тот разевает рот от удивления, разводит руками и изумляется. А потом говорит мне о талантливости АА, об исключительной ее приспособленности для такой работы. Кстати, Пунин сам сначала думал, что АА научается Шилейкой, но теперь и это думать невозможно: Шилейко очень иронически относится к способностям АА и если и соглашается раз в год взглянуть на ее работу, оторвавшись для этого от своей, то в лучшем случае скажет, что АА сделала правильно, а всего вернее — отделается шуткой. Советов и указаний он почти не дает и отвечает только на прямо поставленный вопрос, но это и не может иметь никакого значения и никак не может влиять на ход работы АА.

Вот посмотрим: Боричевский, при мне прошлый раз заявивший, что ему для изучения творчества поэта не нужно знать ни его биографии, ни дат стихов, ничего из области психологии творчества и вообще ничего, кроме самих (да и то не всех, и не в ряд поставленных) стихов, — посмотрим, что он будет говорить после нескольких встреч с АА?

Боричевский сидел в Шереметевском доме долго — надоел.

В восемь часов АА пришла ко мне. Я предложил ей вина, и АА отказалась из-за нездоровья своего. Сидели за столом и разбирали листки первой биографии — решили довести это сегодня до конца. Главный недостаток этих моих записей — то, что я в них пытаюсь передать фразы АА о работе в первом лице и отмечая при этом все улыбки, позы, жесты и восклицания АА. Получается, во-первых, глупо и комично, а во-вторых — часто неверно; и все записи имеют какой-то несерьезный тон.

Позавчера, в субботу, я участвовал в вечере памяти С. Есенина в Клубе (им. Зиновьева) — бывший дом Паниной на Тамбовской. Прочел два стихотворения. Кроме меня, участвовали: Клюев, Рождественский (стихи и воспоминания), Шварц А. (стихи Есенина) и Медведев (доклад о Есенине). Вечер прошел удачно. Публика осталась довольна. Это мое первое выступление, за которое я получил деньги.

Сегодня днем я заходил к АА в Шереметевский дом, и уговорились, что АА придет ко мне вечером, чтобы поработать. После моего ухода у АА был Боричевский (второй раз; первый раз он был несколько дней тому назад: пришел тогда знакомиться, говоря, что занимается работами Н. Гумилева. Ничем он, однако, не занимается, а только хочет заниматься. Гумилева он даже не всего прочел). Боричевский уже очаровался "искусствоведческим талантом" АА. Вечером АА пришла ко мне, захватив с собой листки с первыми записями биографии, записями, которые я безобразно вел по своей тупости.

25.02.1926

1915. Конец 15-го — начало 16-го года.

Вернувшись из Хювиньки в Царское Село, АА поселилась не в своей комнате, которая была сдана сестре жены Д. С. Гумилева — Миштофт (потому что Анна Ивановна предполагала, что АА уедет в Крым), а в кабинете. Николай Степанович поместился наверху, в крошечной комнатке Коли-маленького. Так жили всю зиму 1915-16. Зимой АА, когда стала чувствовать себя лучше, ездила кататься: ей доктора велели "дышать воздухом".

Октябрь. В Хювиньку Николай Степанович привозил АА книги. Привез только что вышедшие Аполлона Григорьева и Каролину Павлову, привез "La peau de chagrin" Бальзака и "Lui et elle" Жорж Санд (обе на французском языке) и желтенькие книги универсальной библиотеки. Все эти книги АА прочла. Читала в Хювиньке очень много.

Октябрь-декабрь. О литературных собраниях Гумилева АА ничего не говорилось. От нее скрывали. А когда такое собрание было в Царском Селе у Гумилева, АА ушла, чтобы не быть на этом собрании и чтобы не мешать молодежи (литературной).

Ноябрь. В Царское село приезжал издатель "Аполлона" Кожебаткин. Просил АА дать ему "Четки" для нового издания. АА отказала, сказав, что всегда предпочитает издавать свои книги сама.

В день взятия Варшавы АА приехала в Царское Село.

15 июля АА телеграммой вызвали — ее отец сильно заболел. АА из Царского Села поехала в Петербург и в течение десяти дней непрерывно вместе с Еленой Ивановной Страннолюбской ухаживала за отцом. 25 июля отец ее скончался. Село. 4 сентября (на девятый день) была панихида.

"Целый год ты со мной неразлучен..." — весна 1915 (но может быть, 1916 — АА так сказала).

Первого апреля АА приехала в Царское Село (в Петроград? уехала?).

Летом в Царском Селе АА жила во флигеле дома (потому что дом был сдан и не сдана только одна квартира во флигеле).

К концу лета было решено, что АА уедет в Крым, т. е. она все время очень сильно больна была. Однако смерть отца окончательно надорвала ее здоровье, и она уже была настолько больна, что в Крым поехать не смогла.

Гумилев, не зная о смерти отца, написал письмо в Крым. После смерти отца вскоре АА известила о ней Николая Степановича на фронт письмом.

Осенью АА поехала в Хювиньккя в санаторию. Николай Степанович должен был провожать ее. Но у него в этот день было назначено свидание с В. И. Гедройц по поводу его зачисления в Александрийский полк. Поэтому, приехав с Николаем Степановичем из Царского Села в Петербург, АА сказала ему: "Ну вот, у тебя еще остается время, чтоб побывать у Гедройц", — и предложила ему не провожать ее. Николай Степанович уехал в Царское Село, а АА — одна — на Финляндский вокзал и в Хювиньккя.

В Хювиньккя жила две недели (может быть, пятнадцать дней, но не больше). По шесть часов лежала — режим такой был. Через неделю к ней приехал — с громадным букетом цветов от Шилейко — Николай Степанович и переночевал у нее. На следующее утро уехал обратно, а еще через неделю приехал снова. АА невыносимо было в санатории, и она молила Николая Степановича увезти ее оттуда. Николай Степанович увез ее. В Хювиньккя АА была в октябре.

1914 — 1916.

АА в "Привале комедиантов" совершенно не бывала.

Зима 1915-1916 — последняя зима, которую АА и Николай Степанович живут в Царском Селе.

Зимой 1915-16 гг. приезжал В. Иванов в Петербург. На собрании Ревнителей художественного слова в "Аполлоне" встретился с Николаем Степановичем и с АА. АА была в трауре. А Вячеслав Иванов, решив, по-видимому, что АА так оделась из "манерности", спросил ее, почему у нее такое платье? АА ответила: "Я в трауре. У меня умер отец...". В. Иванов сконфужен был и отошел в сторону.

Зима 1915-1916. Эйхенбаум написал АА стихотворение (и она была тогда в трауре), в котором были строки: "Трауром повитая, с белым, как у чайки /Грудь, воротником...".

"Я ничего не знаю, /Ни где, ни почему..." — АА задумчиво произнесла эти строки мне, когда 25.02.1926 я был у нее в Шереметевском доме.

В. И. Гедройц не терпит АА, потому что та однажды отозвалась плохо об ее стихах.

АА: "А стихи действительно были очень плохие".

Рассказ о Гумилеве в 1915 г., описывающий положение на всех фронтах и очень ясно обрисовывающий их — с указанием фамилий командующих, городов, наступлений и отступлений. Показано очень большое знание происходивших событий.

27.02.1926

Читала Кольриджа и Саути.

Вечером читала "Vita Nuova". Очень была довольна, что все понимает.

28.02.1926

Всю весну прожила в Царском Селе. Уехала оттуда в Слепнево (вместе с Анной Ивановной Гумилевой) после 9 мая.

У АА нет и никогда не было часов. АА определяет время интуитивно.

Говорили о Виллоне и о Данте. Заметила, что у Виллона тема женщины сплетается с темой смерти. У Данте этого нет.

Говорили о Кольридже. Сказала: "Понимаю, что его Байрон и Шелли могли ненавидеть. Его любят люди, которые теперь стали ходить в кинематограф, от сытости — любители бифштекса".

28.02 или 1.03.1926

Мандельштам в разговоре с Пуниным просил зайти АА и его в Москве к Пастернаку.

2.03.1926

Пунин думал, что поезд идет в 9. 30, потому что, когда я сказал АА (в Мраморном дворце), что поезд идет в 9. 15, АА удивилась, забеспокоилась и попросила обязательно известить Пунина, что я и сделал. Когда снова приехал и дома уже был Шилейко, АА в разговоре спросила: "Как ваши дела?". Я не понял, что АА говорит о Пунине, и ответил удивленно.

Уходя, я задержался в передней, АА подошла ко мне. Понизив голос, расспросила о Пунине. Я ответил.

Шилейко, по-видимому, не поставлен в известность о том, что АА едет в Москву с Пуниным. АА при мне говорила Пунину о том, что Шилейко, заботясь о ее поездке, рассуждал так: здесь ее в вагон усадит Лукницкий, в Москве встретит кто-то, а в поезде — недолго, всего одна ночь.

Х а р а к т е р.

АА скрыла свой отъезд в Москву от всех, кроме самых близких ей людей. Сделала это для того, чтоб в Москве о ее приезде не узнали и не стали бы ее мучить приглашениями выступать и прочим.

В Москве об ее приезде не должны знать. Я спросил ее в вагоне, увидит ли она А. Н. Тихонова, Эфроса, еще кого-то... "Нет, не увижу... — и, улыбнувшись: — Разве на улице встречу!"

Необычайно добра.

В. К. Шилейко.

Шилейко ушел из дому в час, а вернулся в 3 1/2 дня. (АА была дома.) Просил АА передать какие-то письма в Москве, давал разные поручения. Когда АА собиралась в путь, спрашивала меня о разных мелочах (о лекарствах, которые я ей заказывал, и т. д.), Шилейко острил: он не жалеет, что не видел падения Трои и тому подобных вещей, потому что видит сборы АА в Москву.

Перед самым уходом я пошел нанимать извозчика. Спросил АА: "Погулять с Тапом?". Шилейко услышал: "Да, да, обязательно, пожалуйста". АА, побоявшись опоздать на вокзал, просила меня сначала нанять извозчика, а потом уже гулять с Тапом. Извозчика я нанял и вернулся назад. Мне расхотелось идти с Тапом, да и ехать пора уже было. АА взмолилась робко: "Володя, можно с е г о д н я не гулять Тапу?" — голос был робкий, и "Володя" милостиво ответил, что хорошо, сегодня уж он сам погуляет с Тапом.

Прощаясь с ним, АА поцеловала его в лоб, а он поцеловал ей руку.

АА оставляла ему пять рублей, чтоб он купил ей дрова. Он не соглашался, говоря, что после Москвы АА даст ему. Сказала: "Но ведь это все равно не хватит тебе?" — "Да". АА помолчала секунду. "Ну тогда я тебе десять оставлю...". От десяти В. К. уже не отказывался, но заметил: "Ты дай их Мане". — "Володя, как же я Мане дам? ведь я не увижу ее!" — "Хорошо, ты дай их мне, а я сам передам Мане!" (В. К. никогда никаких поручений Мане сам не дает — всегда через АА. Он считает, что Маня не его прислуга, а АА).

У В. К. Шилейко есть сослуживец. Зовут его Лев. Ему 24 года. Как-то он явился к Шилейко. Тот принял его очень ласково ("Как бывает с ним, когда человек не очень ему надоел и когда он приходит первый раз. Это не мешает ему через неделю выпроводить этого человека совсем!" — АА). Молодой человек скоро явился снова. Застал АА. Очаровался ею. (Это было третьего февраля, в день ангела АА.) Узнал, что она именинница, и в следующий раз принес ей цветы. Потом стал приходить и приносить цветы и говорить комплименты. Пришел раз в отсутствие АА. "Воображаю, как на него смотрел Вольдемар! А он уже чуть ли не распоряжаться там стал!"

Недавно АА звонила мне по телефону и сказала, что есть "мальчик", которому 24 года, которого зовут Лев и который представляется, что влюблен в нее. И принес ей цветы, задним числом — в качестве подарка к ее именинам. А скоро будут его именины и нужно его чем-нибудь отдарить. Спросила меня, что подарить ему. Я посоветовал книгу с надписью и сказал, что куплю ей.

Пошел в магазин, купил "Четки" (причем АА настояла, чтобы я купил на ее деньги), контрафакционное издание. АА передала их Шилейке, и тот передаст их по назначению. Этот Лев хотел провожать АА на вокзал сегодня. АА скрыла от него свой отъезд, и поэтому он не явился.

Данько.

В вагоне я спросил АА, знают ли Данько об ее отъезде. Ответила, что, вероятно, знают. Из этого "вероятно" заключаю, что АА сама Данько не говорила.

В. С. Срезневская.

Незадолго перед отъездом АА заходила к Срезневским. Срезневские звали ее к себе на 12 марта.

12.03.1926

Я заходил к Шилейко, и он меня спрашивал, не знаю ли я, когда приедет АА?

АА не писала ему из Москвы.

13.03.1926

Наппельбаум.

Мне звонил Фроман и спросил, правда ли, что Ахматова в Москве. Оказывается, Лев Наппельбаум видел ее — издали. Я спросил АА об этом. АА вскользь заметила: "Да, кажется, они в одном поезде ехали со мной".

Пунин мне сказал сегодня, что АА очаровала всех в Москве и была такой веселой, такой оживленной там, что порой даже смущала его.

АА возразила Пунину, что она просто решила, уезжая в Москву, что ни одной жалобы в Москве от нее не услышат, что ни одной жалобы не будет, — и что это решение привела в исполнение. Поэтому и казалась такой.

Я спросил АА, читала ли она где-нибудь стихи; оказалось, нигде и никому (кроме выжатого из нее старого стихотворения у Чулковых). "А Вам читали?" спросил я АА, и она яростно взглянув на меня, сказала: "Я бы такой мерзости не допустила" (если кто-либо и захотел ей читать).

АА в Москве читала изданную там переписку Блока и в разговоре несколько раз по разным поводам цитировала эти письма.

По многочисленным рассказам о Москве приезжающих оттуда АА составила мнение, что там в литературных кругах не прекращается пьянство. Съездив в Москву сама, она переменила мнение: нигде никто не пьянствовал. "При мне, по крайней мере", — добавила АА.

Дневник.

Я знал, что АА приедет сегодня, и пошел на Николаевский вокзал встречать. Приехали скорым поездом — в одиннадцать часов утра (поезд опоздал на 20 минут). Встретил. АА увидела меня первая и окликнула. Я взглянул, и увидел ее и Пунина. Пунин тащил два больших чемодана, а АА свою деревянную сумку и большой пакет с вещами Пунина. Я взял у нее вещи. Пошли к выходу. АА "счастливым озорным" смехом смеялась, увидев меня на вокзале, как будто уличила меня в чем-то. Вышли вместе. Пунин просил сначала отправить его на извозчике, потому что у него тяжелые вещи. Нанимал извозчика, пока я нанимал другого (а на вокзале нанимать трудно: извозчики ругаются между собой и наперерыв рвут пассажира). АА стояла, растерянными глазами наблюдая... Поехали; оба извозчика ехали рядом до Аничкова моста... Там Пунин махнул рукой. "Данья", — ответила АА, и мы разъехались.

Ехали до угла Садовой и свернули по Садовой. АА рассказывала о Москве, но я не расспрашивал и больше старался рассказать о том, что сделал я (по работе) за это время. Приехали в Мраморный дворец, я поднялся. АА здоровалась с Шилейко. Я взял у АА деньги, поехал покупать провизию и за фотографиями. Привез все... Ушел домой (АА обещала вечером звонить).

Вечером по звонку Пунина пришел в Шереметевский дом, принес материалы по работе, показывал. АА сидела в кабинете за столом. Пунин был на диване. Вели общий оживленный разговор. Потом пили чай. А. Е. Пуниной не было дома, но около двенадцати она пришла.

После чаю (было уже двадцать минут первого ночи) АА пошла в Мраморный дворец, и я с нею — провожать ее... Шли до Садовой, потом мимо Инженерного замка и через Марсово поле. Говорили о Москве — АА рассказывала — и о многом другом...

Из Москвы АА вернулась очень оживленной и значительно более бодрой, чем была, когда уезжала. Поездка на нее хорошо подействовала — освежила, развлекла...

В Москву АА ехала с твердым намерением никому не показываться и сохранить свое инкогнито. И два первых дня сидела в комнате, никуда не выходя, и Пунин даже жалел ее: "Приехал человек в Москву — и сидит запершись!".

Но о присутствии АА узнал сосед по комнате и сказал К. Липскерову (а Липскеров не то в том же доме живет, не то, узнав, пришел к АА). Тогда АА резонно решила, что раз знает о ее приезде Липскеров, то узнают и все остальные все равно. "И, — смеется АА, — чтоб не подумали, что я приехала только для свиданий с Липскеровым, я показалась..." И с этого времени АА была окружена людьми во все дни пребывания в Москве.

АА очень трогательно и тепло отзывается о москвичах: о том, какими заботами, теплотой, дружественностью, любовью они ее окружили в Москве. Как они были рады, как обижались на первоначальное ее желание сохранить свое инкогнито.

Шли в Мраморный дворец через Марсово поле. АА спросила меня об Оцуп... Я ответил, что, по-моему, блудная ночь с ней невозможна (я бы не решился!), ответила: "Кажется, с ней — невозможно...".

Эфрос.

АА виделась с Эфросом в Москве. Говорила с ним между прочим о сборнике "К Синей Звезде". АА с улыбкой отмечает, что "Синяя Звезда" Эфросу не нравится и что он считает плохой книжкой.

Эфрос и Чулков провожали АА на вокзал, когда она уезжала из Москвы.

М. Шкапская.

Ехали на извозчике с вокзала. АА спросила, знаю ли я, что застрелившийся инженер Бас был любовником Шкапской? Я сказал — да. АА узнала об этом в Москве.

Асеев.

АА Асеева в Москве не видела и сожалела об этом.

Шенгели.

В Москве АА была у Шенгели. Прошла через строй девиц (общежитие, через которое необходимо пройти, чтоб попасть к Шенгели). Была у Шенгели с Пуниным. Шенгели был очень обрадован и польщен ее визитом. Говорили о поэзии, о трудностях... Шенгели рассказывал ей о том, чем он занимается сейчас, говорил, что газетная работа — самоубийство, что стихов писать нельзя, что он хочет бежать, бежать куда глаза глядят — от литературы.

Шенгели показался АА очень и очень нездоровым и отчаивающимся, и она говорила о нем с сочувствием и с какой-то жалостливостью.

А. Н. Тихонов.

АА рассказывала, что в Москве виделась с А. Н. Тихоновым и что Тихонов хвалил сборник "К Синей Звезде", но говорил, что издать его, вероятно, не удастся.

Еда.

В Москве АА очень хорошо питалась — "Пунин откармливал" ее...

А здесь — вернулась с вокзала, в Мраморном дворце решительно ничего, ни крохи не было. Я купил 1/2 фунта масла, 1/2 фунта сыра, фунт сахарного песку, 1/8 чая, белый хлеб...

Обедала в Шереметевском доме.

Материальное положение.

Прошу у Пунина в долг 20 копеек; он дал, но сказал, что у него в кармане всего 50 копеек осталось.

АА, приехав с вокзала в Шереметевский дом, имела в кармане 5 рублей из них 2,50 я истратил на еду для нее.

Замечания о природе и о погоде.

Говорила о Москве — о том, что там уже весна и очень хорошо.

Я, встретив АА на вокзале, сказал, что фотографии, которые я снимал, вышли удачно... АА сразу заинтересовалась: "Покажите...". Узнав, что у меня их нет, просила принести... Когда я принес их в Мраморный дворец, АА разглядывала. Понравились те, где она в постели...

А вечером, в Шереметевском доме, просила меня отдать их отретушировать...

Яков Израилевич Рыбаков.

АА завтра будет у Рыбаковых.

Ездила в Москву с Пуниным. В Москве Пунин днем уходил по делам, АА оставалась одна и ходила к знакомым и в музеи.

Приехали сюда вместе. С вокзала Пунин поехал один домой (с АА поехал в Мраморный дворец я).

Вечером Пунин был дома. АА читала вслух рецензию Анненского о Гумилеве. Пунин сидел на диване. Прервав чтение, АА заговорила об Анненском. Пунин уловил какое-то тонкое замечание ее об Анненском ("о специалисте по придушенным семейным несчастьям"). Пунин встал, подошел к столу, стал спиной к АА и на бумаге написал несколько слов — записал эту ее фразу. АА взглянула на него... Увидела бумагу... И с недоуменной укоризной взглянула на Пунина, хотела отобрать у него бумагу; но не отдал, сказав: "Ничего... читайте, читайте...". АА секунду помолчала, но не найдя слов для возражений, покорно и недовольно стала читать дальше.

По пути домой (со мною) АА заговорила об этом... И сказала, что была поражена. "Что вы все со мной делаете!"

Подъезжая с АА на извозчике в Мраморный дворец (ехали с вокзала), я сказал ей, что Шилейко, наверное, не приготовил ни чая — и вообще никак не подготовился к ее приезду. АА ответила, что, конечно, так, что и Мани, вероятно, нет...

Маня оказалась дома, но по части Шилейко мы оказались правы: ничего, чая вообще в доме даже не было, так что я поехал сейчас же за булками, сыром, маслом и т. д. ...

Г. Чулков.

АА рассказывала, что была у Чулковых в Москве (была 11 марта). Видела у них А. И., и говорит о ней, что она очень хорошо выглядит, очень молода, покруглела, поправилась.

С Чулковым говорила между прочим об Альтмане, который был вместе с В. Ивановым на Кавказе (теперь). Вячеслав Иванов много ему рассказывал. Альтман (это не художник — другой) сказал В. Иванову, что он все записал... В. Иванов очень рассердился и сказал, что запрещает ему печатать их. Альтман ответил, что если он переживет В. Иванова, он все равно их напечатает. В. Иванов ответил, что в таком случае он в своем завещании повторит это запрещение. Но и это не подействовало на Альтмана, и он сказал, что все равно напечатает. АА передала мне этот разговор как пример недостойного человека и заметила, что у Альтмана все искажено и поэтому его записи все равно цены не имеют. Что он искажал намеренно — есть такие люди, способные на это; второй пример этому — Г. Иванов.

Говорила с Чулковым и о Гумилеве, и о работе, и обо мне. Чулков напомнил АА, что свою статью о "Колчане" он не напечатал, потому что она ему запретила. На мой вопрос: "Почему Вы запретили?" — АА ответила, что считала статью плохо написанной.

Чулков говорил АА обо мне и дал совет: "Передайте вашему молодому человеку, что работать по копиям нельзя, работать необходимо по подлинникам". АА передала мне это, сказала, что, в принципе, Чулков прав, но это правило никак нельзя (просто обстоятельства не благоприятствуют этому) применить к моей работе по Гумилеву.

Чулков и Эфрос провожали АА на вокзал, когда она уезжала из Москвы.

А. Блок.

АА рассказывала, что читала в Москве только что изданные письма Блока, из которых видно, что Блок был под большим влиянием (биографически) Мережковских, и это подтверждает мысли АА, что враждебное отношение Блока к Гумилеву вышло из дома Мережковских.

Чулковы не выпускали АА от себя (в Москве), пока она не прочтет им стихотворение. И до такой степени были настойчивы, что АА пришлось прочесть одно. Прочла "с отвращением и гримасами" старое стихотворение, по книге.

Кардовская.

АА была у Кардовских в Москве. У них было много народу. Смотрела портрет Гумилева, говорила обо мне и просила Кардовскую позволить мне его сфотографировать, когда я буду в Москве. Смотрела ее альбом. Выписала оттуда стихотворение Николая Степановича, а другое — то, которое принадлежит Николаю Степановичу, но вписано в альбом Анной Андреевной, не посмотрела даже: "Стыдно было...". Записала первые строчки стихотворений Анненского и Комаровского, вписанных ими в альбом.

Я спросил, не узнавала ли она о воспоминаниях Кардовской о Гумилеве. АА ответила, что Кардовская ничего, абсолютно ничего не помнит — дат и т. п. Но что обещала вспомнить и рассказать мне или Горнунгу (АА направила Горнунга к Кардовской).

Пастернак.

С Пастернаком АА виделась в Москве несколько раз; он приходил к ней и подолгу сидел у нее. Очень много говорили о поэзии, о том, как трудно невозможно — писать стихи теперь. Пастернак очень жаловался ей... Я спроси: "Читал ли он Вам стихи?". АА горячо ответила: "Я никогда такой мерзости не допустила бы!" — и рассмеялась.

С Пастернаком АА говорила много о Гумилеве и, между прочим, и обо мне. Пастернак просил АА передать мне его извинения за то, что он не поблагодарил меня письменно за присланные мной ему сообщения о Есенине. АА привезла сюда поэму Пастернака.

Пастернак долго смотрел на профиль АА и сказал ей: "Как вы похожи на сфинкса!". По этому поводу АА рассказала ему о фотографии, где она — в позе сфинкса, и обещала прислать ее ему.

Пастернак очень заботливо, очень хорошо отнесся к АА в Москве, и АА тронута его отношением (как тронута и отношением всех других москвичей к ней).

Горнунг.

АА в Москве сказала кому-то о Горнунге. И Горнунг пришел к ней. Она по моим описаниям узнала его сразу и спросила его, когда он вошел: "Вы Горнунг?".

Горнунг сидел у нее очень долго. АА пыталась что-то ему рассказывать, говорила о Гумилеве, обо мне, о работе... Показывала ему свою фотографию (переснимок Пунина с наппельбаумовской). Он смотрел на фотографию и сказал: "Какая вы молодая здесь!".

АА говорит о Горнунге так: "Он очень хороший, очень наивный, очень несведущий и... несчастный. И очень, очень милый!..".

Мнение прежнее о Горнунге осталось: он не умен.

Я спросил: "Он просил у вас автографа?"

— Нет, не просил.

— Видите, какой молодец! — сказал я на это.

Горнунг был у АА в Москве два раза. Просил ее передать мне письмо. АА привезла мне его письмо.

К. Вагинов.

Я подарил АА книгу К. Вагинова. Ей понравился внешний вид книжки. Заметила, что он напоминает журнал "Старые годы". Взяла читать — унесла в Мраморный дворец.

1921.

К. Чуковский. Статья "Ахматова и Маяковский". Журнал "Дом искусств" № 1, П. 1921, стр. 23.

3 февраля. Зачислена переводчицей, работает на дому во "Всемирной литературе" (трудкнижка).

6 ноября. Написана статья Г. Струве о "Подорожнике" (Напечатана в "Русской мысли", София, кн. 10-12, стр. 349 — 353).

November — статья о русских поэтах Halinа Izdebska. В журнале "L'esprit nouveau" № 11-12, page 1232.

24 ноября. Лариса Рейснер послала письмо АА из Кабула. Писала, что узнала из газет о смерти Блока, что только АА хочется написать об этом, только с ней говорить. Называет Блока колонной, упавшей около другой колонны — АА... Очень много восхваляет АА. О Гумилеве — нет, но несомненно Лариса, не упоминая его, имела его в виду. Посылает посылку. Письмо это АА получила уже в январе 1922 г. Ей принес его Колбасьев.

М. М. Тумповская.

АА рассказывала, что в Москве к ней приходила Тумповская (кажется, два раза была). Говорила ей что-то "непотребное", проникнутое теософией. АА говорит, что Тумповская и умная, и тонкая, и хорошая, но то, что она тронута теософией, очень мешает впечатлению от нее. Говорила с Тумповской и о Гумилеве и решила, что от Тумповской — благодаря ее "тронутости" — ничего путного и толком не добиться.

С. Парнок.

АА виделась с Парнок в Москве. Говорила мне, что теперь ей понятно, почему Горнунг и другие так высоко ставят Б. Лившица, что ставят его даже впереди О. Мандельштама и, во всяком случае, всегда — рядом: С. Парнок один из инициаторов нового издательства ("Узел"?), в котором принимает участие и Лившиц. С. Парнок по каким-то причинам смертельно ненавидит О. Мандельштама и, чтобы унизить его, ставит Лившица выше. А такие люди, как Горнунг, не зная этой подноготной, не могут разобраться в стихах сами и принимают чужие суждения — в данном случае, суждения С. Парнок — на веру. АА очень просила меня сохранить этот ее рассказ в тайне.

14.031926

Шли через Марсово поле. Все эти дни сухая метель... Снегу на Марсовом поле необычайно много... АА обращает мое внимание на это. А вчера ночью, возвращаясь в Мраморный дворец, остановилась на Марсовом полое, внимательно и долго смотрела на снежные сугробы и сказала о том, что вот "бедное Марсово поле всю зиму выдерживало, а теперь — не выдержало и глубоко покрылось снегом...".

Сегодня шли по Фонтанке. Белый, белый, рябой снег... За разрушенным домом (по другую сторону Фонтанки, против Шереметевского дома) — заходящее солнце...

АА обратила мое внимание на него и заговорила о том, какое оно — какое освещение: совсем похоже, как будто сегодня поздняя осень и выпал первый снег. Были бледные, розовые, немощные лучи.

— А Вы любите осень?

— Люблю, когда она приходит после лета, а не после зимы, как сегодня.

АА с Пуниным поехала из Шереметевского дома к Рыбаковым (часов в шесть) на блины. Были у него приблизительно до 8 1/2. И от него поехали в Шереметевский дом.

АА говорила мне, что просила Кардовскую предоставить мне возможность сфотографировать портрет Николая Степановича, если бы я приехал в Москву.

О Пастернаке говорила с большой теплотой.

Между прочим, в Москве, когда у АА были Пастернак, Зенкевич и Тумповская, они говорили о халтуре, а затем и о происхождении самого слова "халтура". (Один раз Пастернак был у АА вместе с Зенкевичем, Пунина тогда не было.)

Шли из мраморного дворца в Шереметевский дом в пять часов. АА еще не обедала, была голодна.

1916.

АА была в "Привале комедиантов" (единственный раз, когда она там была). Было много народу. В передней, уходя, АА увидела Ларису Рейснер и попрощалась с ней; та, чрезвычайно растроганная, со слезами на глазах, взволнованная, подошла к АА и стала ей говорить, что она никак не думала, что АА ее заметит и, тем более, заговорит с ней...Она имела в виду Николая Степановича и поэтому была поражена. "А я не знала", — АА.

Сентябрь 1916. АА виделась с Недоброво в Бахчисарае — в последний раз.

Весна. АА болеет. Живет у Срезневских (?).

9 июля. АА приехала в Севастополь (и живет на даче Шмидта?).

Декабрь. Определить дату приезда АА из Крыма в Петербург; когда АА приехала в Москву, там узнала о смерти Распутина. Это известие было как слух. Приехала в Петербург — и здесь слух подтвердился.

У Николая Степановича была тайно от АА комната — в меблированной гостинице "Ира". АА, однако, эту тайну знала, но хранила ее свято и не показывала вида, что знает. Однажды Николай Степанович попрощался с нею (она жила у Срезневских) и сказал, что идет домой.

"Где ты живешь?" — "Я тебе не скажу". АА после ухода Николая Степановича подождала — с расчетом, чтобы он дошел до дома, — взяла телефонную трубку, нашла номер "Иры", позвонила: "Дома Гумилев?" — "Да, он только что прошел к себе".

Николай Степанович подошел к телефону... АА заговорила с ним о каком-то деле. Николай Степанович ответил. Был очень недоволен — и никогда не поднимал разговора ни о том, как АА узнала его адрес, ни об "Ире" вообще.

1916. АА не говела, потому что была больна.

Под вечер АА с Пуниным были у Рыбаковых на блинах. АА попросила Пунина за столом показать Рыбакову фотографии, снятые мной (я их дал вчера АА и вчера же Пунин забрал их у нее — себе). Пунин взъерошился: "Не покажу..." "Почему?" — "Они неприличны!". Создав неловкость, Пунин потом решил показать. Рыбаков смотрел сластолюбиво и сказал приблизительно так: "Да, Анна Андреевна на все способна". Еще углубил этим неловкость. Потом Пунин выговаривал АА: "Вы думаете, мне приятно, что Лукницкий видит вас в таком виде!". А история глупая — фотографии абсолютно приличны: АА снята в постели. Что в этом неприличного? С этим согласна и АА, да, в глубине, и сам Пунин.

Вчера, уходя из Шереметевского дома, АА обещала Пунину прийти сегодня в три часа. Сегодня в четыре часа Пунин звонил мне — АА не пришла — и просил съездить к ней узнать, придет она или нет. Я поехал и встретил ее в дверях выходящей из квартиры.

Вчера вечером (может быть, сегодня утром) АА читала Владимиру Казимировичу рецензию Анненского о Гумилеве. Он совершенно согласен с нашим общим мнением.

АА хотела вечером идти домой. Пунин ее не пускал... Потом она встала с дивана, пошла через коридор в другую комнату, поговорила, по-видимому, с Пуниным. Пунин уговорил ее не идти в Мраморный дворец, и она осталась.

АА рассказывала, что в Москве ее водил показывать antiques Щербаков.

Здоровье.

От АА сильно пахнет эфиром. Она ежедневно принимает (вспрыскивает?) камфору и эфир. Только этим лекарством держится. Только благодаря ему в Москве все время была такой веселой и бодрой. Сегодня сказала, что, не приняв это лекарство, она не может встать с постели: сердцебиение и слабость мешают.

В Москве была очень бодрой, оживленной и веселой: говорит, что в Москве легче дышать — московский воздух действует благотворно.

Вечером после Рыбаковых (и после блинов — "а ужасная вещь — блины!") АА очень хотела спать...

Вышла в холодный коридор. Вернулась дрожа, встала у печки... Потом легла. У нее сильный озноб. Я спрашиваю: "Простудились?" — "Деточка, у меня одиннадцать лет озноб — неужели же все я простужаюсь!"

Сказала, что весной прошлого года болела, вероятно, потому, что была отвратительная зима (зима была мокрая и теплая). А квартира ее в Мраморном дворце — ни при чем (я ставил причиной болезни ее квартиру, разговаривая с ней).

Вчера и сегодня АА очень хороша со мной. Разговоры наши легки и свободны.

АА спорила со мной и доказывала, что я что-то не так сделал (какую-то мелочь) в "Трудах и днях". Я весело спорил... А АА решила, что я должен обидеться... И сказала, что она "слишком уж бранится". А потом, когда вошел Пунин, АА шутливо спросила его: "Правда, я с Лукницким очень бранюсь?". Мы рассмеялись, а я заявил ей, что если она браниться не будет, то я очень огорчусь.

Приехавшая из Москвы любовница Шенгели — Р. Я. Рабинович — говорила со мной по телефону и рассказывала о Шенгели и о визите к нему АА (о котором она знает со слов Г. А. Шенгели). Говорит, что девицы, через строй которых прошла АА, так были поражены, увидев ее идущей к Шенгели, что после ее визита круто переменили свое отношение к нему — из скептического и несколько недоброжелательного оно стало восторженным и почтительным. Говорила, что с приходом АА к Шенгели произошел полный переполох, ибо все переполошились почтительностью и почтением к ней. Даже жена Шенгели, которая всегда заставляет мужа носить воду для чая, сама побежала за водой на этот раз... Рассказ этот забавен, но характерен.

Когда говорили о том, что без камфоры АА не может встать с постели...

— Куда же Вы годитесь?

— На Конное, конечно!

"Стерва" (О. А.) — в шутку.

Отношение к себе.

Подходили к Шереметевскому дому. АА вытащила из "мифки" открытку от Щербакова к В. К. Шилейко и прочла из нее отзыв о ней: Щербаков пишет о том, что ему громадное удовольствие доставило сопровождать АА (по музею) и показывать ей antiques, потому что АА показала превосходные знания и делала необычайно тонкие замечания, многими из которых он воспользуется для своей работы. Показала эту открытку с лукавством и сказала, что несет ее показать Пунину, который ее "старой дурой" называет.

14 марта 1926 зашел в четыре; вышли — в Шереметевский дом.

Проводил АА до Шереметевского дома.

А вечером, в 9 1/2, по звонку Пунина пришел в Шереметевский дом с материалами — читать АА "Труды и дни" за 1917 год.

Она только что вернулась от Рыбаковых, где была с Пуниным на блинах. Очень устала (потому что не отдыхала сегодня) и лежала на диване... Да и "ужасная вещь — блины"; ее одолевала сонливость. Все же я читал, АА слушала и поправляла. Потом понемногу оживилась и остальную часть вечера была уже прежней — веселой, хорошей. Я ушел в первом часу.

АА сказала мне сегодня: "По сравнению с прошлой зимой плохо работаем мы с вами".

— Потому что я плохо работаю, — ответил я.

АА возразила: "Нет, вы много работаете... Потому что я бездомная..."

Я: "А я хотел похлопотать о комнате для вас — вы отказались!"

АА: "Не надо доводить разговор до крайнего предела!"

Я умолк.

Мелочи такие запоминаются на всю жизнь: например, Городецкий: "Что думает державный он...". Это не прощается.

О Дмитриеве: "И такой человек хочет писать о Гумилеве".

Название стихотворения в сборник.

1923.

Б. Эйхенбаум. "Анна Ахматова, Опыт анализа". П., 1923.

23 ноября. Явлена трудкнижка в 63-е отделение милиции, записана в д. № 3 по Казанской ул.

15.03.1926

Стояли на углу Симеоновской и Литейного, ждали трамвая — АА об руку с Л. Н. Замятиной. Л. Н. поскользнулась и упала, увлекая за собой АА. АА удержалась на ногах. Я бы не записывал это, если б не заметил, как после АА украдкой прижимала руку к сердцу, прянувшему от неожиданности.

АА, Л. Н. и я. В карманах у меня две бутылки вина для Сутугиной — одна от Замятиной другая — от АА (АА купила ее по дороге к Замятиной). На углу Симеоновской и Литейного сели в трамвай (долго ждали его) и поехали к Десятой Рождественской. От остановки пешком прошли до дому. Я поднялся по лестнице до квартиры, передал вино и цветы, которые нес в руках, попрощался и поехал домой. Сейчас же позвонил В. А. Сутугиной, поздравил ее. В одиннадцать часов мне позвонил Пунин, сказал, что АА забыла мне передать письмо для Шилейки о том, что она не придет в Мраморный дворец. Я позвонил АА к Сутугиной и затем пошел за письмом к Пунину и доставил его Шилейке.

АА решила от Сутугиной вернуться в Шереметевский дом и там ночевать. Шилейко не был предупрежден, и поэтому АА написала ему письмо и просила ему передать, что я и сделал.

АА купила цветы и вино (вино — 2 рубля 60 копеек) в подарок для В. Сутугиной.

Пунин по поручению АА позвонил мне в 7 1/2: "Хотите видеть АА? У нее есть двадцать минут — потом она уходит к Замятиным... Если хотите приходите...".

В трамвае не протолкнуться. Впереди стоит АА, за ней я, за мной Л. Н. Замятина. В руках у меня горшок с цветами. Слева от меня встает дама, освобождается место. Я предлагаю: "Анна Андреевна, садитесь!". И вдруг, совершенно неожиданно неизвестно на что рассердившись, АА нервно выкрикивает: "Садитесь вы!.. Павел Николаевич!.. Потому что Вы с цветами... Это очень глупо!" — уже совсем громко, увидев, что я не сажусь. Я и Л. Н. немного смутились. АА быстро продвинулась вперед и стала у выхода — далеко от нас. Л. Н.: "Ну тогда я сяду". Ни ей, ни мне не была понятна причина такого неожиданного отпора... Доехав до своей остановки и выйдя из трамвая, мы продолжали разговор самым обычным порядком...

Это второй случай за все наше знакомство, когда АА восстала на меня.

Инна Эразмовна Горенко.

АА сказала мне, что получила письмо от Инны Эразмовны, в котором та сообщает об отъезде своем месяца через два к брату АА, к Виктору Горенко, на Сахалин.

АА говорит, что тогда ей не придется посылать деньги, и она сможет думать о том, чтоб устраиваться самой в смысле комнаты.

В. А. Сутугина.

В начале девятого вечера АА и Л. Н. Замятина поехали к В. А. Сутугиной, которая празднует сегодня день своего рождения. Я провожал их. Должен был пойти и Евгений Иванович Замятин, но остался дома. АА купила в подарок Сутугиной цветы и бутылку вина (вино от своего имени, а цветы — от имени Шилейко, который в действительности и не помнит даже о В. А. Сутугиной и не знает, конечно, о дне ее рождения).

У Сутугиной был Лозинский и другие.

АА сегодня говорила мне (когда я шел с ней к Замятиным), что Сутугина не слишком любит ее из-за своей подруги Тамары, которая была женой Артура Лурье. Пришла АА к Сутугиной в начале десятого, а с последним трамваем уехала.

16.03.1926

В двенадцать часов дня АА пришла к Срезневским (и была у них, вероятно, около часа).

Вчера, узнав, что на Моховой сдается комната, я предложил АА осмотреть комнату для нее. АА сказала, что сейчас ей придется отказаться от своей комнаты и что смотреть ее она не станет.

Сегодня утром я, тем не менее, комнату осмотрел и зашел в Шереметевский дом, чтобы сказать об условиях. АА была уже в пальто и собиралась идти к Срезневским. Я проводил ее; говорил о комнате, но разговор был бесполезным: условия неподходящие — слишком дорого.

Я предлагал АА обрести свою комнату и узнал о комнате. АА очень хотела бы иметь свою комнату, но думать об этом не приходится, потому что она считается "гражданкой свободной профессии", а с таких дерут за квартплощадь безбожно много. Кроме того, получая 60 рублей и посылая большую часть из них матери и сыну, АА вообще не в состоянии была бы оплачивать и недорогую комнату.

АА записи эти разбирала и испещрила их поправками, зачеркиваниями и другими отметками.

А сегодня я отметил отдельно все записи, которые могут пригодиться для работы.

Долго мы возились с этим разбором, но наконец все сделали. АА оставила мне несколько листков, которые я перепишу в чистом виде и верну ей для уничтожения.

А потом, выпив чаю, АА стала демонстрировать мне новые свои открытия. Вчера она прочла Виллона снова. И вчера она, как-то вдруг осенившись, "поняла" Виллона (ибо одно дело знать поэта, а другое — понимать его до конца, уловить глубинный с м ы с л его творчества). И так "поняв" Виллона, АА еще больше возвысила его в своем мнении. Очень его и ценит, и любит, и лучшим французским поэтом его считает.

До вчерашнего дня АА смутно чувствовала его влияние на Гумилева, знала, что оно есть, но не знала, в чем именно оно выражается. Вчера она уловила это. И вот что именно: у Виллона есть строки, где он перечисляет женские имена и говорит об их смерти...

Эти строки несомненно повлияли на стихотворение Гумилева: "Священные плывут и тают ночи...", в котором есть такое же перечисление имен (И. Эмери, Ахматова, Карсавина), и Гумилев говорит о смерти. Но уже не об их смерти, а о своей собственной. (И этот прием перенесения чего-либо относящегося у влияющего поэта к третьему лицу на себя в своих стихах — известен за Гумилевым.) Кстати. В тех же строках Виллона есть и "сиренный голос" — "voix de sir ne".

Другой пример — в "Отравленной тунике", где в последнем акте царь Требизондский, решаясь прыгнуть со строящейся Св. Софии, говорит: "...Что умереть не страшно, / Раз умерли Геракл и Юлий Цезарь, / Раз умерли Мария и Христос...".

(Не лишним будет сказать, что у АА нет экземпляра "Отравленной туники", что читала она ее раза два-три, не больше; я ей давал книгу весной 25 года, и с тех пор АА ее не читала. Эти строки АА нашла в своей памяти, читая Виллона.)

Аналогичные строки АА нашла у Верлена, где он также перечисляет имена (между прочим, и Алкивиада, которого по недостатку культурности именует... в женском, а не в мужском поле).

Эти строки и следующие за ними — о смерти, о "Бог знает какой проступающей испарине", о "желчи, проливающейся на сердце", — АА находит совершенно исключительными по силе выражения.

Я не решаюсь приводить и другие примеры в Виллоне — из опасения напутать.

Показав мне все по Виллону, АА взяла "Огненный столп" и спросила меня, к какому из стихотворений Гумилева ближе всего "Заблудившийся трамвай"? Я не нашел, что ответить, и АА ответила за меня: "К "Памяти".

На днях (15 февраля) я приносил АА в Шереметевский дом и показывал ей вариант "Заблудившегося трамвая", полученный мной от П. А. Оцуп. АА о д и н р а з прочла его, и я его унес домой. А вчера АА, вспоминая этот вариант, сделала следующие заключения о близости "Заблудившегося трамвая" и "Памяти".

Оба эти стихотворения касаются биографии Гумилева, больше того Гумилев описывает в них свою биографию.

В "Памяти" это делается с соблюдением времени и пространства: Гумилев "самый первый" и "второй" и, наконец, третий — "Я — угрюмый и упрямый зодчий..." и т. д. И понятно, что это стихотворение должно было быть написано раньше "Заблудившегося трамвая". В последнем Гумилев опять описывает — и опять совершенно так же — свою биографию. Но чтобы не было повторения и к тому же увлеченный разработкой приема "сдвижения планов", Гумилев строит это стихотворение иначе. Он делает попытку, неудачную, с точки зрения АА, но от этого нисколько не менее благородную — как всякая такая попытка — отрешиться от пространства и времени, преодолеть их, сделать "несколько снимков на одну пластинку", как говорит Оцуп в своей статье, говорит, несомненно, со слов самого Гумилева о стихотворении.

...А вот и третий. Я шел с АА к Срезневским и говорил ей о комнате, которую я осматривал для нее. Комната оказалась слишком дорогой, да и всякая комната слишком дорога для нее, потому что ее социальное положение "литератор", то есть почти то же, что "свободная профессия".

Я стал жаловаться: "Почему это все люди живут прилично, у всех есть своя комната, хоть самая плохая — но своя, а у вас и этого нет...".

АА внезапно остановилась, взглянула на меня негодующе, наполовину сняла с руки перчатку и тихо, но решительно сказала: "Мы с вами тысячу раз об этом говорили, и тысячу раз я вас просила не заговаривать об этом... Идите домой и не провожайте меня. Каждый человек живет так, как он может!".

Я смотрел на нее нерешительно: "Не буду, не буду говорить об этом!".

АА смягчилась. Пошли дальше. Несколько секунд молчали. Я заговорил на другую тему... АА поняла, и сразу стала приветливой, как всегда. Всю дорогу говорили. Прощаясь у дома Срезневских, АА ласково и горячо сказала: "Не сердитесь на меня, Павлик!" — стала шутить и, улыбнувшись приветливо, скрылась за дверью.

За Анной Андреевной ко мне зашел Пунин. Мы выпили с ним бутылку вина, поболтали о разных разностях. Пунин очень высоко ставит талант АА в ее работе, хотя сегодня и спорил о методе, которым она пользуется. Не знаю, что именно он говорил, но АА доказала ему правильность метода, и он сдался.

Часов в одиннадцать гости мои ушли, и я погряз в размышлениях о новых сообщениях АА. Последние дни в связи с переменой погоды (оттепель) АА опять чувствует себя плохо. Вчера лежала весь день.

1917.

11 сентября. "Милой Шурочке в знак дружбы и любви Анна Ахматова. Слепнево, 11 сентября 1917", — надпись на "Белой стае" ("Гиперборей", 1917) А. С. Сверчковой.

3 апреля к АА приходил Анреп (3 февраля 17?).

1917. На собраниях II Цеха АА была всего два, самое большее — три раза...

1920.

20 мая. Заключен договор "Petropolis'a" (в лице Гр. Л. Лозинского) и А. А. Ахматовой (а по доверию — В. Шилейко) об издании "Подорожника". Гонорар 120 000 рублей.

19 июня. Выдана трудовая книжка № 17/6650. Гражданский отдел, первый городской район.

1 июня. Зачислена (фиктивно) делопроизводителем факультетской библиотеки в Петроградский агрономический институт (Фонтанка, 6).

27 октября. Начала служить в библиотеке Петроградского агрономического института.

29 июня. Явлена трудкнижка: Фонтанка, 34.

19 июня. Отметка о регистрации по всеобщей трудовой повинности.

Сентябрь. У АА была Лариса Рейснер. Говорили о Гумилеве. Л. Рейснер очень восставала против него.

Июнь. Чуковский рекомендовал АА обратиться к Познеру, когда ей надо было (был приказ для всех) достать трудовую книжку. Познер служил у Когана. Отсюда "Петроград" и год рождения.

19.03.1926

АА с "торжеством" рассказала мне: она сказала В. К. Шилейко, что была бы вполне удовлетворена, если б знала английский язык настолько, чтобы могла читать по-английски так же, как она читает по-итальянски Данте: "А по-итальянски я ведь сама выучилась читать — меня никто не учил!". Шилейко с тягучим пафосом ответил ей: "Да если б собаку учили столько, сколько учили тебя, она давно была бы директором цирка!".

Тут надо заметить, что такая фраза Шилейкой сказана была из "зловредства". Итальянскому языку АА действительно училась без чьей-либо помощи, а Шилейки в то время не было даже в Петербурге.

Письмо Инне Эразмовне частично уже написано. Сегодня АА говорила мне, что будет вписывать в него сообщенные мною сведения о цене билетов во Владивосток и т. д.

Говоря о воспоминаниях В. К. Шилейко о Гумилеве и о фразе его, что Гумилев к нему в 1918 году ни разу не обращался за содействием или указаниями, АА замечает: "Это он оберегает себя" (т. е. снимает с себя ответственность за научность гумилевского перевода Гильгамеша).

1924.

Осинский. Статья 1924.

28 марта. Отметка о въезде в кв. 307 д. 2 по Фонтанке.

22 марта — о выбытии из кв. 4 д. 48 по ......ул.

3 ноября — о выбытии из д. 2, кв. 307 по Фонтанке.

3 ноября — о въезде в д. 5 по ул. Халтурина.

14 апреля АА уехала в Москву (АА).

17 апреля. Дата прописки в Москве (д. 14/24, кв. 18 по Петро... (?) ру.

20 ноября (стиль новый) статья Святополк-Мирского в "Times literary supplement".

Июль. АА была с О. А. Судейкиной (были и другие) на "поплавке". Ели раков и мороженое. О. А. Судейкина раков не ела. После этого ночью в половине пятого О. А. Судейкина разбудила АА и просила ее: "Позови доктора", — у О. А. сильнейший приступ болей. АА стала объяснять, что сейчас, в половине пятого, никакой доктор не придет: "Подожди хоть до шести часов!" О. А., тем не менее, просила, и упрекала АА возгласами: "Жестокая Аничка!". А в шесть часов АА пошла за доктором. Но ей даже дверей не открывали. Тогда АА пошла к А. Е. Пуниной. Та собралась, собрала все необходимые инструменты и препараты и пошла.

А после этого О. А. Судейкина пролежала шесть недель — у нее было воспаление брюшины. АА непрерывно ухаживала за нею. Тогда же появилась на сцене и нынешняя прислуга АА, Маня, потому что нельзя было обходиться без прислуги.

Потом О. А. встала... переставила вещи по-своему, стала убирать комнату по-своему. Почувствовала себя плохо. Легла. Оказалось — 40+-, начался рецидив из-за того, что она рано встала.

Октябрь. АА переехала в Мраморный дворец.

1918.

10 июня. "Моему дорогому другу Н. Гумилеву с любовью Анна Ахматова. 10 июня 1918. Петербург", — надпись на "Белой стае". Издательство "Гиперборей", 1917.

1 или 2 августа АА уехала с Шилейко в Москву. Вернулась из Москвы...

Лето. А. И. Гумилева приезжала в Петербург. Была у АА. Рассказывала о том, как Николай Степанович водил ее к своей невесте, Энгельгардт. Тогда Анна Ивановна еще не была настроена против Энгельгардт, но говорила АА: "Самая обыкновенная барышня... Я не знаю, почему Коля должен на ней жениться!".

На Троицу АА с Николаем Степановичем ездила в Бежецк. Помнит, как однажды они ходили по Бежецку — зеленые холмы, церковь, река... Николай Степанович говорил, был долгий разговор — Николай Степанович впадал в пророческий тон и говорил о том, что он будет жить в сердцах людей не только как поэт, а как-то иначе... Это поразило АА: ни до, ни после Николай Степанович никогда этой мысли не высказывал ей. АА, рассказывая, добавила: "так я все это — с церковью, с зелеными холмами, с рекою — и запомнила...".

Лето. АА бывала у Николая Степановича на Ивановской. Раз он просил ее надписать ему книги... АА тогда, кажется, "Четки" надписала... ("А "Белую стаю" как будто в Бежецке, но не наверное".)

1918, весна. Приезд Николая Степановича из-за границы был полной неожиданностью для АА: тогда никто не приезжал. АА говорит, что даже Анна Ивановна не ждала, что Николай Степанович приедет: "Уж мать-то всегда ждет, а здесь и она не ждала...".

1 или 2 августа. АА уехала с В.К. Шилейко в Москву.

20.03.1926

Пунин, говоря о предполагаемой на завтра поездке его с АА в Царское Село, спрашивает АА, не позвонить ли Рыбакову, чтобы он в Царском Селе встретился с ними? АА подумала и ответила: "Не надо". Пунин согласился: "Мы, впрочем, и так рискуем его встретить на вокзале".

Я спросил АА, читала ли она книжку Вагинова? Ответила, что не читала, и спросила мое мнение о ней. Я сказал, что, по моему мнению, стихи несамостоятельны, есть чужие влияния — Мандельштама, В. Иванова, Ходасевича; но — культурны, и мне нравятся. Сказала: "Теперь буду читать, когда вы сказали". Я прибавил: "Мандельштам, мне говорили, в восторге от этой книжки, говорит, что Вагинов чуть ли не второй Тютчев, но я боюсь, что Мандельштам перегнул палку в другую сторону". АА ответила, что Мандельштам говорил с ней как-то — еще до выхода книжки — о Вагинове и что из его слов не было видно, чтоб он Вагинова ставил очень высоко. АА передала фразу Мандельштама: "Сколько случаев было, когда приходилось разочаровываться в молодом поэте, что я боюсь теперь высказываться о ком-нибудь положительно...".

АА рассказала, что к В. К. Шилейко два раза приходил, рассчитывая застать ее, некий неизвестный ей Фиников — собиратель автографов. Не удовлетворившись ответом Шилейко, что АА нет дома, он сказал ему: "Возьмите у нее что-нибудь там и дайте мне". Шилейко, конечно, не дал. Но Фиников заявил ему, что придет завтра (21-го) снова.

АА смеется, что Шилейко просил, чтоб она завтра весь день сидела дома и ждала Финикова, потому что он, Шилейко, уже больше не может вынести его и скажет ему какую-нибудь грубость, если тот попадется ему на глаза.

АА возмущалась этой манерой людей собирать автографы и их бесстыдством: они просят автографы с таким видом, словно им обязаны давать их. Да и какое моральное право у них обращаться к совершенно чужим, незнакомым лицам с такими просьбами?

Пунин говорил о том, как хорошо он с АА проработал Давида, — сегодня у него был кто-то из Эрмитажа, человек, который, казалось бы, должен знать о Давиде очень много, и, однако, Пунин далеко превзошел его своими познаниями в этой области и дал ему много указаний о Давиде.

Пунин при мне выражал свое неудовольствие по поводу того, что В. К. Шилейко не уезжает, потому что его присутствие здесь препятствует АА регулярно работать по Сезанну и пр.

Очень приветлива и ласкова со мною. Вышла в переднюю провожать... Спросила неожиданно: "Как ваш альманах?". Я ответил: "Альманах паршивенький будет, но, кажется, все-таки издать его удастся. Я вот опять решил сборник моих стихов издавать...". АА прервала меня: "А я сегодня во сне видела, что вы свою книжку издали...".

АА показывала мне томик писем Блока и кое-что из примечаний к ним, годное для моей работы, отметила.

22.03.1926

АА в Москве у Кардовских много говорила о Гумилеве. Дочь Кардовской (тогда девочка; теперь — сама имеет девочку или мальчика) вспомнила, что она в 1914 году фотографировала АА. Вместе вспоминали, как Николай Степанович и АА были у Кардовских в 1914 году и встретились у них с Комаровским. Был у них тогда также Сомов — и другие.

Утром мороз 10 . АА очень замечает это, да и как не заметить, если погода всегда отражается на состоянии ее здоровья.

АА сказала, что Чулков, провожая ее в Москве, был с цыганкой. Что это, однако, не цыганка, а актриса, в которой только, кажется, есть цыганская кровь. Она бывает у Чулковых в доме, и роман с нею Чулкова почти официален.

Пришел к АА в Шереметевский дом в пять часов и пробыл у нее до десяти. Она лежала в постели больная, увязав голову теплым платком. Дома никого не было, было тихо, и мы очень много говорили о работе.

АА совершенно не имеет времени для работы по Гумилеву, потому что все ее время уходит на перевод Сезанна. Много ей приходится работать и для Пунина — переводить ему статьи по искусству с французского; часто подготовляет ему доклады для Института истории искусств. А время у нее все разбито из-за того, что она не имеет своего жилища и живет между Шереметевским домом и Мраморным дворцом. И ей приходится работать по Гумилеву в виде исключения — например, во время болезни.

Так, она слегла в постель (простудилась) и вчера ночью, воспользовавшись бессонницей, составила план своей работы по Гумилеву. Сегодня она подробно рассказала мне этот план: заметки о нем она сделала на листе бумаги и, рассказывая, заглядывала в эти заметки.

Обсуждали вместе план: АА советовалась со мной и просила сделать добавления.

1915-1916.

Зима. Встречи с Г. И. Чулковым, который живет в Царском Селе на Малой улице — в расстоянии одного квартала от дома Гумилевых.

22.03.1926

Я заговорил о ее переписке с Николаем Степановичем. Письма Николая Степановича АА вернула ему по его просьбе, выйдя за него замуж. Я жалел об этом, но АА возразила, что просьба Николая Степановича вполне понятна, что ему тяжело было: "Ведь человек же он, а не только литератор!" — воскликнула.

Очень давно еще Пунин просил А. Е. Пунину сделать нужный ему для Института Истории Искусств доклад об Ingres (просил сначала АА, но АА не любит Ingres'a, и поэтому он передал работу А. Е. Пуниной). Та очень занята и до сих пор ничего не сделала.

Пунин, узнав вчера вечером, что сегодня ему нужно этот доклад читать и что А. Е. Пунина ничего не сделала, стал просить АА приготовить доклад к сегодняшнему дню.

Всю ночь сегодня бессонная АА работала, прочла книгу об Ingres в 120 страниц, и к семи часам утра все было сделано.

Около десяти часов вечера пришел Пунин, и я вскоре пошел домой.

23.03.1926

АА рассказала мне, что говорила (вчера? сегодня утром?) с Мандельштамом по телефону и между прочим — о книжке Вагинова (спросила его мнения, потому что сама она еще не прочла книжку).

"Оська задыхается!" Сравнил стихи Вагинова с итальянской оперой, назвал Вагинова гипнотизером. Восхищался безмерно. Заявил, что напишет статью о Вагинове, в которой будут фигурировать и гипнотические способности Вагинова, и итальянская опера, и еще тысяча других хороших вещей.

АА объясняет мне, что "Оська" всегда очаровывался — когда-то он очаровывался даже Липскеровым, потом были еще два каких-то "гениальных поэта" — и что она нисколько не удивлена таким мнением Мандельштама о стихах Вагинова, тем более понятно восхищение Мандельштама, что Вагинов — его ученик.

И АА сказала, что написанная Мандельштамом статья о Вагинове будет, вероятно, одной из его блестящих, но ни к чему не обязывающих "causeries".

Когда я пришел в Мраморный дворец, Шилейко сказал мне: "Попадет вам от АА за легкомысленное суждение о Вагинове!" — и сказал какую-то остроту о его книжке — остроту злую. Когда Шилейко ушел, я заговорил с АА о книжке Вагинова и говорил всю дорогу до Шереметевского дома, провожая АА туда.

Перед моим приходом в Мраморный дворец сегодня АА читала книжку Вагинова вслух, Шилейко слушал и очень зло, в прах раскритиковал ее, и АА к его мнению присоединяется, потому что он приводил совершенно справедливые и неоспоримые доводы.

И мнение АА о книжке Вагинова таково: полная несамостоятельность дурно понятые и дурно взятые Мандельштам и Вячеслав Иванов. И во всех редких — случаях, когда Вагинов не подражает буквально (в словаре, в построении образов, в сравнениях и в прочем) учителям, у него остаются "море жизни", "природа-храм", "но медленно валов благоуханье" и прочие банальности.

Отсутствие всякой композиции — стихотворение можно начинать читать с любого места и прервать его также на любом месте — от этого ничто в стихотворении не изменится.

Мертвечина. И разве можно в стихи вводить теперь такие слова, как "нощь", "зрю" и т. п. — они теперь совершенно не действуют, они никак не воспринимаются, и употребление их свидетельствует только о дурном вкусе. Такие слова в контексте современных слов можно сравнить с античной статуей, шея которой повязана розовой ленточкой. То, что Вагинов употребляет такие слова, доказывает потерю им всякого чувства слова, отсутствие бережного, любовного отношения к слову.

Вагинов употребляет такие сравнения, как "виноградарь — солнце". Да, мы знаем о древнем значении такого сравнения — в д р е в н е м контексте, у античных поэтов. Но Вагинов, по-видимому, думает, что сравнение, слово, глубоко оправданное, владеющее п р а в о м на существование в одном (в данном случае — в античных) контексте, вырванное из этого контекста и механические вставленное в совершенно неподобный, другой (его, Вагинова, современный — в данном случае), сохраняет всю свою весомость, весь свой смысл, всю соль — значимость. Нет. Это не так. В действительности такое оскопленное и механически приводимое слово или сравнение звучит только как банальность.

Вагинов идет на все, не жалеет затрат, делает демонические усилия — для того, чтобы дать что-то с в о е: он идет на отказ от смысла, он лишает свои стихи рифмы, он механически смешивает самые неслиянные понятия. И все усилия не приводят решительно ни к чему. Только резче подчеркивается мертвенность, атрофия поэтического сознания, полное отсутствие своего, отсутствие лирического чувства. И ничто не дано взамен этого. Книга оставляет самое безотрадное впечатление.

Дело не в промахах. Промахи у каждого п о э т а бывают, должны быть, и каких промахов мы ни простим поэту, если он действительно поэт. Поэт может написать очень плохое стихотворение, но сейчас же напишет и другое подлинно хорошее... Ну не читайте плохих стихов поэта — читайте его хорошие стихи. Это же не обязательно — читать плохие стихи!

И не в непонятности. АА не боится ее. АА не стесняется, как "не стесняются расстоянием", непонятностью. Когда В. Иванов бывает непонятен, то это значит только, что мы — тот, кто его не понял, — чего-нибудь не знает, чего-нибудь не прочел, что ему нужно прочесть для понимания... Какого-нибудь эллинского, византийского обряда, мифа не знает. Но стихи В. Иванова можно всегда расшифровать. Их непонятность происходит только от того, что В. Иванов много больше знает, много культурнее своего — такого не понимающего какого-нибудь намека, не видящего за ним того, что за ним подразумевается, читателя.

Но стихи К. Вагинова не имеют за собой ничего — они висят в воздухе, ни на что не опираясь, они не намекают ни на какие не дочитанные нами мифы, обряды, источники; нет и сомнения в том, что В. К. Шилейко больший знаток в античном и во всех прочих культурах, чем К. Вагинов, а, однако, он утверждает, что стихи К. Вагинова ни на что такое не опираются, ничего такого — ускользнувшего от понимания — не подразумевают.

А самое главное — стихи Вагинова не непонятны. Они насквозь прозрачны, и в них пустота. В них не над чем даже задуматься, потому что они ничего в себе не таят. Они механично набраны. Они мертвы.

И нельзя говорить о старых итальянцах — будто бы источнике Вагинова (как я сказал АА). Мы немножко знаем старых итальянцев. И они нисколько не непонятны. Когда у старого итальянца попадается широко развитый образ сердца, вынутого из груди и переданного возлюбленной, которая его ест, — это значит только, что в основе его, кажущегося таким сложным, лежит простая народная поговорка о "сердцеедке". Эта сложность имеет о с н о в у — и необычайно простую основу. Никакой основы нет в сложности стихов Вагинова в неоправданном нагромождении распущенных и пестрых слов, употребляемых им.

А ставка за звуковую значимость, на музыкальность, на музыкальное воздействие стихов, ставка Вагинова (о которой я заговорил с АА) — не достоинство. Это недостаток. Это Игорь Северянин — как конечный итог. Прошло то время, время неудавшихся опытов, когда поэты, художники пытались смешивать и соединять различные виды искусства в одном. Когда поэт стремился вложить живопись в стихи, когда восклицали о каком-нибудь Брюсове — "ах, как он скульптурен", о другом — "ах, как он архитектурен". Сейчас это порицание. Сейчас сказать про живописца "он так литературен" — это значит выругать его и упрекнуть. Нельзя вводить один вид искусства в другой, потому что у каждого есть свой материал, свои средства, своя стихия — только ему свойственные. Когда говорят о том, что в поэзии — музыкальность, скульптурность, живописность, хочется сказать: "А где же поэтичность? Где же поэзия в стихах? Дайте нам поэзию... Музыкальность оставьте музыке, живописность — живописи...".

Ездила к Ланге, там сделали рентгеновский снимок.

Сегодня приехала А. С. Сверчкова и остановилась у Кузьминых-Караваевых.

Н. В. Гуковская.

Говоря о книжке Вагинова, АА сослалась, кроме ссылки на мнение В. К. Шилейко, и на мнение Гуковских, которые считают, что книжка "скучна" и что ее поэтому "невозможно читать".

При этом АА добавила, что Гуковские — одни из редких теперь знатоков поэзии.

Шилейко, когда я пришел в Мраморный дворец, заговорил о книжке Вагинова и стал "стилизовать грубость" по отношению к АА: "Очень плохо, Анечка, что у вас недостаточно смелости, чтобы иметь собственное суждение...".

АА передала мне расчетную книжку и доверенность Шилейко на получение для него денег в университете. Я получил 119 р. 20 к. Принес в Шереметевский дом. Шилейко все взял себе, и когда АА стала просить, чтоб он дал часть ей, потому что она хочет купить ему панталоны, а иначе он все растратит и сам не купит, Шилейко все же забрал все.

АА говорила со мной о Шилейко, и по поводу моей фразы о его нестеснительности сказала, что Шилейко "может стилизовать грубость", но что в действительности, в глубине, он очень деликатный человек.

Б. Томашевский.

Я заговорил о Томашевском, на поэтическом семинаре которого сегодня случайно был. Осуждал его критику в семинарии. АА заметила, что не думала этого, а знает его как пушкиниста и считает его хорошим пушкинистом.

23 или 24.03.1926

В 12 1/2 мне позвонил Пунин и сказал, что АА сейчас придет ко мне. У меня кто-то сидел, и я выпроводил его, но тут подошла и АА и, не заходя ко мне, пошла со мной в Мраморный дворец — я ее проводил.

Поехал в университет, получил деньги для Шилейко и вернулся в Мраморный дворец в пятом часу — застал и АА, и Шилейко. Шилейко поднял разговор о книжке Вагинова, которую АА только что читала для себя и для него — вслух. Разговор прервался, потому что Шилейко скоро ушел, а вслед за ним и АА со мной вышли, чтобы идти в Шереметевский дом. Шли и всю дорогу говорили о книжке Вагинова, которую АА считает плохой — и нисколько не талантливой, и эпигонской. Проводив АА до Шереметевского дома, я с ней расстался.

АА чувствует себя неважно, хотя и утверждает обратное. Думаю, что встала она сегодня только потому, чтобы позаботиться о Мраморном дворце с его Шилейками и Тапами.

24.03.1926

О комнате в Мраморном дворце: "Здесь так тихо, так спокойно, так далеко от людей!". Говорит, что не может понять людей, которые могут жить в комнате "обще-гражданского" типа.

25.03.1926

Вечером был у АА в Шереметевском доме. Лежит на диване, но сегодня в очень хорошем настроении, тихая веселая, "благостная". Разговаривая, шутит, но и юмор примиренный какой-то.

На стуле лежит том Гонкуров на французском языке — том, которого она еще не читала. Собралась его читать.

Читала недавно статью к "Vita Nuova" — по-итальянски.

Говорили много — о работе и на все темы, которые являлись по ассоциации с чем-нибудь связанным.

В девять часов я ушел домой и сейчас посмотрел на первую редакцию стихотворения "Слоненок", как АА просила меня (она нашла сходство в ней с итальянским стихотворением, цитируемым в статье к "Vita Nuova", но сравнивала текст по памяти и не могла точно вспомнить одной строчки "Слоненка").

Рыбаков — завтра. Вино — два бокала, хорошее.

Гуковские — о "Финском празднике" Тихонова.

Мандельштам — был перед отъездом. Денег не возвратил. Получил переводы Талтани и Бальзака (?). Жена зовет скорей; Маня — о Вагинове; кулисы квадраты. В них заключает. Узнавал о поезде. Поехал домой, а оттуда — на вокзал.

Гизетти был у Пунина. Об Анненском — указала на Верлена ("Шарманка") и что-то еще.

Удивительная способность говорить без смысла. Через такую точку я воспринимаю... Философствования. Ничего не могла понять и уловить. Такая же работа, как у АА о Гумилеве.

Кривич — несчастный, голодный, нищий, придавленный. Жалко. Сейчас понятно, что не делает, а раньше? Столоначальник.

Шилейко не повезет и не поедет к Тапу. Сегодня упрашивал выпить чаю. Вчера беспокоился о Тапе — "Я уж не решилась сказать".

Тап. Болен. Вчера возили (на Васильевский остров), остригли — холодно. Беспокоилась, ночь не спала, а еще опухоль у Тапы. Сегодня поехали на Васильевский остров, опять взяли Тапу, привезли. Опухоль с прошлого года пустяки.

26.03.1926

Мои стихи. На улице у Инженерного замка. Нескромный вопрос. "Синезвездность" — "Ц. Л. Ф." Цецилия? "Видите, на какие выдумки приходится идти поэту". Даты. "Это мой способ! Александр Сергеевич тоже так делал". Мой нескромный вопрос. "Пишу иногда". А в тетради — правильные даты. "У меня тоже".

"Стихи брызжут — Николай Степанович советовал записывать, когда у меня так бывало".

"Тебе я писем не пишу..." — не индивидуальное.

"Оставь любви веретено..." — хорошее стихотворение.

"И плакать не надо, и думать не надо..." — "свет, а впереди — плохо. Окончание плохо".

"Оленем или лебедем..." — криминальная строфа, а изменить жалко, может быть, она лучшая во всем стихотворении.

На обратном пути. "Перебежал дорогу черный кот..." — "Летает ветер" Мандельштам. "Есть Гумилев и moi". "В котором пленниками пели тени" — "во взоре"? Ничего не поделаешь — грамматика. Сборное стихотворение.

"Твоим дыханьем навсегда нетленны..." — хорошо сделано. Штампы? Может быть, но они не звучат как штампы, хорошо звучат. "Перепиши мне, я покажу Николаше (Пунину) — как ценят. Не скажу чье. Отдайте переписать на машинке".

"Я улыбнулась тебе при встрече..." — хорошее окончание, но в стихотворении есть дефект. Не знаю, в чем причина, не уловила. Может быть, психологический: "Я уж так тебе улыбнусь, что ты перевернешься!"..."

Лунная ночь. На Марсовом поле снег. Я провалился, АА — нет. Снег, как сахар, плотный. Весна. Чудная погода. Хороша луна в деревьях. Запомню.

В хорошем, в очень хорошем настроении, спокойная, веселая, ласковая. Шутит, и — юмор, но не ирония.

Покупала хлеб (три фунта), сыр (пол-фунта), грушу.

Обратно: вино, белое, апельсин, два яблока, шоколад.

"Пить не буду вина, хочу воду пить. Я не всегда могу пить вино. Иногда даже запаха слышать не могу. А вот у Рыбаковых нельзя отказываться".

Гумилев — "Синяя звезда" — от провансальских поэтов. "Благородное сердце твое" (по-итальянски). Вымышленное имя: "Синяя Звезда". Вся от прованс. А если бы было — стилизация, скучно до тошноты было бы. А здесь Гумилев похож на себя до последней степени — и точность, и реализм до Маяковского, и адрес, и себя называет...

Опять лечит больного Тапу. Вчера возила его в лечебницу на Васильевский остров, оставила его там, сегодня ездила опять, взяла его...

В Москве пресыщены Пастернаком. Наступает реакция против него: у всех на зубах вязнет его "школа".

Гизетти был в Шереметевском доме, у Пунина. АА разговаривала с ним говорила об Анненском, указала на влияние Верлена ("Шарманка") и др.

Гизетти говорил довольно бессмысленно.

Говорили о Белинском. Сказала, что "не выносит" его, что он скучен, необразован, обладал грубыми вкусами. АА считает, что Белинский сыграл в литературе отрицательную роль.

26 (?).03.1926

Позвонил ей. Решили, что я сейчас же выйду встретить ее, потому что она идет в Мраморный дворец, по магазинам, и обратно в Шереметевский дом.

Встретил ее на Фонтанке. Пошли по скользкому, заледеневшему тротуару. Сегодня лунная, прозрачная сине-зеленая ночь, бодрящий весенний порывистый ветер и бездонное небо. Хорошо.

Шли в Мраморный дворец. В проходе у Инженерного замка АА заговорила о "синезвездности" моих стихов. Я стал читать ей стихи свои — прочел несколько. На Марсовом поле АА сошла с дороги и осторожно ступила на снег плотный, заледеневший, хрустящий — твердый, "как сахар", — сказала АА. Я последовал за АА. Она ступала легко, я проваливался, чем даже удивил ее. Вышли снова на дорогу... Я предложил читать стихи — и говорили о них. У Мраморного дворца я остановился и поджидал ее минут пятнадцать, пока она была там. Вышли. Шилейко очень ее уговаривал пить чай, но она не хотела заставлять меня ждать. На обратном пути — опять через Марсово поле. Я прочел АА еще три стихотворения (всего — пять-шесть).

Потом вышли на Симеоновскую, на Литейный — ходили из магазина в магазин, покупали — бутылку вина, два яблока, апельсин, плитку шоколада все в разных.

27.03.1926

Говорила о контрафакциях. Известны три таких издания стихотворений АА:

1. "Четки" (Берлин);

2. "Четки" (Одесса, во время пребывания там белых);

3. "Белая стая" (Кавказ, Рафалович);

АА: "Богатая невеста!"

Я у АА от трех до пяти. Она лежит. Скоро пришел Пунин, мы поговорили еще немного, и я ушел.

28.03.1926

Ко мне приехал Горнунг. Я условился по телефону с Пуниным, что приду с Горнунгом в пять часов.

В пять АА лежала — все так же больная. Мы пробыли очень недолго. Горнунг сидел как в воду опущенный, а я читал вслух воспоминания Кардовской, которые он привез из Москвы.

АА при чужих всегда старается быть оживленнее и не показывать своего плохого самочувствия; так и здесь — больше обыкновенного шутила и говорила. Я увидел, что это ее утомляет, и быстро ушел с Горнунгом. Вечером пришел снова, уже один. АА просила меня отпечатать фотографию, где она снята в позе сфинкса, обещанную ею Пастернаку, — она хочет переслать ее с Горнунгом.

Пунин был дома. Мы втроем говорили — Пунин и АА наперебой рассказывали мне о Комаровском, описывали его внешность: он был громадного роста, широкоплечий, полнолицый; жесты — они у него были особенные, широкие, рука двигалась от плеча; манеры и прочее. АА заметила, что замечает иногда у Пунина жесты, перенятые им от Комаровского. Говорили о взаимоотношениях Комаровского и Гумилева.

Тема о Комаровском — очень приятная тема и для АА, и для Пунина, и говорили они о нем очень оживленно.

29.03.1926

Получила письмо от Кареевой с просьбой дать разрешение на перевод "Четок" на итальянский язык.

30.03.1926

В шестом часу вечера АА звонила мне и сказала, что придет сегодня ко мне.

Я с Горнунгом весь день сегодня — показываю ему город, музеи и мою работу; надо ублажить его, чтобы он энергичней сам работал...

Около девяти АА пришла ко мне. Стала расспрашивать Горнунга о его впечатлениях от музеев, о Москве. Но Горнунг молчит и отвечает односложно, и поэтому, чтобы развеять напряженность, АА стала читать из моей папки вслух ненапечатанные стихи Гумилева. Прочла их много — все поздние и почти весь альбом Кузьминой-Караваевой. Читала медленно, тихо и внятно. В стихотворении "Дочь Змия" упомянула про влияние Некрасова, о "Памяти" (М. А. К. К.) сказала, что это одно из ее любимых стихотворений у Гумилева; некоторые, видимо, не нравящиеся ей стихотворения ("Дева-Лилит", например), пропускала не читая.

Сидела на диване, прямо... Последнее время она обычно в черном платье, а поверх него — белая фуфайка. Воротник то отстегнут, то наглухо облегает шею...

Дала мне полученное ею письмо от некоей неизвестной ей Кареевой, в котором та просит АА разрешить ей перевод "Четок" на итальянский язык; АА просит меня ответить на это письмо за нее.

Вчера я отпечатал для АА фотографии — две, снятые мною в Мраморном дворце, в постели (в двух экземплярах каждый), и "сфинкса" (в одном экземпляре). Отдал их ей. "Сфинкса" она передала Горнунгу для Пастернака, надписав ее предварительно. Надписывая, АА несколько раз стирала резинкой что-то, писала снова.

О том, что хуже муки, чем процесс писания, для АА нет, я знаю давно, но каждый раз, когда она что-нибудь пишет, я с любопытством слежу за той мучительностью, с какой она это делает.

Говорили о Гумилеве. Пили чай. АА звонила Пунину, чтоб он зашел за ней — и Пунин около двенадцати зашел ко мне. Выпил чаю, и вскоре АА с ним ушла.

Очень долго и очень много АА говорит о работе, рассказывая Горнунгу о влиянии на Гумилева И. Анненского, указывает на отдельные моменты, например, на то, что "Последний придворный поэт" — это фигура Анненского (Горнунг рот раскрыл, пораженный простотой и очевидностью такого заключения).

Говорили о Боричевском: АА подтрунивает над всеми его недостатками хвастливостью и прочим — замечая при этом, что если отбросить все эти недостатки (а я добавлю — их сотня), то Боричевский — хороший человек.

Но зато о Дмитриеве ни я, ни АА не можем сказать ничего хорошего.

Сегодня, работая с Горнунгом, я на примерах материалов, доставленных мне Дмитриевым, показал Горнунгу всю его небрежность, неспособность и недопустимое отношение к работе. У АА мы с Горнунгом говорили обо всем этом. АА слушала, молча соглашаясь, что репутация Дмитриева как "историка" или "исследователя" литературы загублена для нас навсегда. И в заключение АА добавила только: "Да... У него заяц в голове...".

Попозже АА отозвала меня в другую комнату и дала пять рублей и просила купить вина и чего-нибудь к нему, прибавив, что хочет "почтить меня и Горнунга".

Вернулся я через пятнадцать минут, скоро пришел и Пунин, А. Е. тоже откуда-то появилась, и мы впятером пили чай в столовой, а после чая вышли все, кроме А. Е. Пуниной.

Вместе дошли до угла Симеоновской и Литейного, а там АА пошла к остановке, чтобы ехать в трамвае в Мраморный дворец, и Пунин с ней провожать ее.

Я с Горнунгом поплелись домой. На Симеоновском мосту нас обогнал трамвай, и Пунин с трамвая окликнул меня. АА махнула рукой, я — в ответ...

31.03.1926

Вечером я снова повел Горнунга к Ахматовой. Горнунг в Шереметевском доме говорит мало. Но это не мешает ему порой ляпать такие наивности, что мы — АА и я — переглянувшись друг с другом, едва удерживаем смех. В таких случаях АА трогательно, с исключительной мягкостью, затушевывая неловкое самочувствие Горнунга, объясняет ему самые примитивные вещи. При этом — с детской серьезностью, как будто говорит о самых сложных вещах.

АА поражает меня своим уменьем тонко и мягко, не дав собеседнику заметить его неловкий вопрос или фразу, вывести разговор с кочек на прямую, ровную дорогу.

Мы в креслах сидели у дивана, на котором полулежала покрытая зимним пальто АА. В комнате холодно — холодней, пожалуй, чем на улице, де струится тающим снегом весна. Горнунг после признался мне, что промерз, сидючи у АА.

АА расспрашивает Горнунга о впечатлениях его от Эрмитажа и Русского музея. В разговоре выясняется, что одна из любимых ее вещей в Эрмитаже "Мадонна Литта" Леонардо да Винчи, Мадонна в "синем мире"... Бывая в Эрмитаже, она всегда прежде всего идет взглянуть на нее — в маленькую комнату, где она висит.

1.04.1926

Получила письмо из Парижа и в нем — программу концерта 10 февраля, на котором читались два и исполнялось положенное на музыку одно из ее стихотворений.

1 апреля 1926

А. Ахматова

(Вписано в альбом В. В. Горнунгу 1 апреля 1926 в Шереметевскм доме. Дата — написания в альбом.)

С утра Горнунг одолевал меня просьбой позвонить АА, потому что он сегодня уезжает и хочет зайти к ней попрощаться.

Я его удерживал до семи часов, а в семь часов позвонил. АА была дома и сказала, что с удовольствием примет Горнунга.

Были мы в Шереметевском доме часа полтора. АА спросила Горнунга о его впечатлениях от Петербурга. Тот рассказывал. Выяснилось, что любимые здания АА в Петербурге — Адмиралтейство и Смольный. А Исаакиевский собор не производит на нее большого впечатления — его портит многое; в соборе например, из мелочей — слишком вычурно и поэтому нехорошо облицованные окна.

Академия наук — превосходное здание, но сейчас совершенно испорчено отвратительной коричневой краской, благодаря которой оно похоже на торт.

Лучшая окраска для домов — розовая, по мнению АА (конечно, если удачно подобран оттенок). Очень хороша и голубая. АА, которая считает, что Петербург построен итальянцами (за немногими исключениями; русских архитекторов было мало)... Но Адмиралтейство, построенное русским значительно превосходит все — Сенат, построенный Росси, и тот теряется рядом с великолепно врезанным углом Адмиралтейства. Розовый цвет, по мнению АА, занесен сюда именно итальянцами. (АА вспоминает к этому: в 1912 году в Италии Николай Степанович обращал ее внимание на розовые дома: "Смотри, совсем как в Петербурге").

А что делает Петербург совершенно особым — это освещение.

Я спросил АА: "А не знаете, есть ли где-либо в Петербурге здание, окрашенное в черный цвет? Это нелепый цвет, но меня интересует просто, есть ли хоть одно такое здание?". АА ответила, что если я пойду к Никольскому мосту, то на набережной увижу такой дом — он стоит вторым или третьим от угла.

АА получила письмо из Парижа и в нем программу концерта, устроенного там 10 февраля. В программе указано "deux berceuses" AA (как АА и предполагала, это — "Мурка, не ходи, там сыч..." и "Колыбельная"). Третье стихотворение — музыка Лурье. И все три переведены на французский язык (отвратительно переведены) и приводятся в программе.

Говорили о музеях, о работе и о прочем. Все было чудесно. Но неожиданно Горнунг стал просить АА вписать ему в альбом стихотворение. АА заметалась: с одной стороны, ей не хотелось обидеть Горнунга отказом, с другой — ей казалось совершенно невозможным писать в альбом. Она отказалась. Горнунг стал упрашивать ее. АА смущенно перелистывала альбом, как будто ожидая какой-нибудь помощи извне, подыскивала все возможные формы отказа. Умоляюще смотрела на меня — как будто ждала от меня защиты.

Положение было очень неловкое и глупое...

Горнунг спросил: "Вам очень не хочется писать?". АА помедлила, но решительно, хоть и жалостно, ответила: "Да, мне очень не хочется, мне неприятно. Можно не писать?". Горнунг молчал упорно и туго. Наконец, я решил вмешаться.

"Напишите, АА!" — АА взглянула на меня удивленно. Я отвернулся, чтоб скрыть улыбку, и стал усердно разглядывать книги в шкафу. Наконец АА, видя, что это все же самое простое средство положить конец общему неловкому состоянию, решила написать. "Что же?" — "Напишите старое стихотворение", просил Горнунг. АА подумала и стала писать. Писала — я не могу найти другого, более подходящего слова — с отвращением, как будто делает что-то неподобное. Жалобно взглянула на написанное: "Ну вот... И все неверно написала!". Стала исправлять, потом вычищать перочинным ножом. Исправила. В этот момент ее позвали к телефону. Дала на ходу альбом Горнунгу и ушла. В альбоме было написано стихотворение "Как просто можно жизнь покинуть эту...".

Звонила ей Замятина, звала к себе. Пунина все не было дома. Горнунг заторопился — было 9 1/2, а поезд его идет в одиннадцать.

Вышли. Скользко. На Симеоновском мосту Горнунг попрощался с АА и побежал домой — собирать вещи. Я пошел провожать АА к Замятиным. Говорили о Горнунге.

Проводив АА, вернулся домой. Горнунг через десять минут уехал, но до этого и меня просил вписать в альбом ему "Мечеть".

Почтовый чиновник — Готье. Тоже "несчастный" символ мещанства, а тут захотел иначе.

2.04.1926

Стихотворения "Мурка, не ходи, там сыч..." и "Колыбельная" переведено... (? — узнать подробнее).

3.04.1926

Итальянский самоучитель.

Письмо Шилейке.

Стихотворение Тихонова хорошее (без дураков). Пастернак... не может читать, и это ценно.

Стихи Вагинова.

Библиография.

Азеф.

"Север" (весь Петроград).

Письмо из Кубу (анкета).

Mme Rivi re (парижского периода).

Mlle (парижского периода).

Bartoleni (парижского периода).

Granet (парижского периода).

Купальщица — 1907 г.

" — 1908 г.

Юпитер и Остида.

Одалиска 14.

Mme Zenonne.

Фанческа — 2 вар. 17 г.

Клятва Людовика XIII.

Odalisque l'esclave.

Стратоника.

Венера и источник.

Gonze.

5.04.1926

У АА было платье голубое с золотом, открытое. АА его надевала раза три, потом сняла и долго не надевала. Однажды, отправляя, куда-то с Николаем Степановичем, она надела его. Николай Степанович, взглянув на нее, заметил: "Ты так едешь? Но ведь ты же раздета!". Тут интересно то, что Николай Степанович заметил это платье впервые, а до этого видел его не раз, но не замечал.

Он не замечал, что Дмитриева хромает... До тех пор, пока кто-то ему не сказал об этом.

АА однажды шла с Гумилевым и как-то ушибла ногу. Николай Степанович предложил довезти ее до дому на извозчике. АА отказалась, так как ехать девушке на извозчике с молодым человеком считалось совершенно недопустимым неприличием.

Это — к характеристике царскосельских нравов.

"Он великий бродяга был", — сказала АА по поводу разговоров З. Е.Аренс о его барстве.

Осенью 1908, когда АА была в Петербурге.

АА была в Царском Селе у Валерии Сергеевны Тюльпановой и послала Николаю Степановичу записку, что едет в Петербург и чтобы он пришел на вокзал. На вокзале — его не видит. Первый звонок — его нет. подходит поезд... Вдруг он появляется на вокзале в обществе Веры Евгеньевны и Зои Евгеньевны Аренс. Оказывается, он записки не получил, а пришел просто случайно.

Он был нарушителем традиций. Обстановка Царского Села затхлая, чрезвычайно буржуазная...

8.04.1926

Писала три недели тому назад и послала пятнадцать рублей для того, чтобы Лева мог брать уроки по математике — хоть несколько. Нет ответа до сих пор, и АА беспокоится. Хочет открытку послать.

Шенгели стихи Вагинова не понравились.

"Финский праздник". Прекрасное стихотворение. "Его еще приятней вспоминать, чем когда читала".

Шилейко прочел наизусть первую редакцию "Маскарада" — по "Весам".

Прочел наизусть стихотворение Пастернака, хоть и говорит, что терпеть не может.

Общество независимых музыкантов — 10.02.1926.

Артур Лурье. Музыка. Музыка — стеклянные звуки. Стихотворение перед отъездом (второе) положил на музыку. Но ни то, ни другое не пел еще, а только наигрывал.

Не была у Констанции Фридольфовны очень давно. Нет сил все, потому не была.

АА всегда была "в нетях".

1918. После разговора о разводе у АА Николай Степанович поехал к Шилейко, чтоб поговорить втроем. В трамвае Николай Степанович, почувствовавший, что АА совсем уже эмансипировалась, стал говорить "по-товарищески": "У меня есть, кто бы с удовольствием за меня пошел замуж: вот Лариса Рейснер, например... Она с удовольствием бы..." (он не знал еще, что Лариса Рейснер уже замужем).

На А. Н. остается полчаса.

Донжуанство за последние три года (девятнадцать имен), но и раньше было сильно — у него такой темперамент был. Но раньше это скрывалось с обеих сторон. И конечно, не так было, как в последние годы.

"С ним было очень трудно ездить куда-нибудь путешествовать. Он ссорился (чего никогда не бывало с ним дома), ему все казалось, что я что-то не так делаю, не туда "тюк положу", не ту дверь открою. Я сказала ему в 14 году: "Девушка не могла бы бежать с тобой... Ты стал бы с ней ссориться, и ничего бы не вышло...".

Ларисе Рейснер назначил свидание на Гороховой улице в доме свиданий. Лариса Рейснер: "Я его так любила, что пошла бы куда угодно" (рассказывала в августе 1920 г.).

С Шенгели была в кафе против Дома искусств на Невском. Он простой, хороший.

Анкета из Кубу. "Кто на Вашем полном иждивении?"

О девушках. Лариса Рейснер. В 1917 году АА спрашивала и подтрунивала: "Я ведь к Ларисе сама могу поехать! И она мне скажет". Николай Степанович смутился. "Ну хочешь, я тебе по секрету скажу, только ты... — это Тумповская". — "Я решила, что это щит".

Блок поздоровался с Л. Рейснер, приняв ее за АА. Николай Степанович сам рассказал об этом АА, может быть, он думал, что АА может все равно услышать об этом.

М. А. К.-К. делал предложение через год после свадьбы АА.

В десятом году уехал в Африку — без всяких поводов, никаких ссор не было. Единственная причина — страсть к путешествиям.

Читает Эдгара По (и это для нее мучительно из-за кровожадности убийств и ужасов, описываемых им). Находит все новые и новые моменты влияния на Н. Гумилева. У нее есть две книги — в переводе Бальмонта.

Мотив о девственности — первый раз в "Заре" (а "Зара" — конец 7-го года как будто).

Синие листья. Бабочки, как подбрасываемые цветы (Эдгар По).

В черном Дике есть кое-что будущей "Гондлы".

Полетаев — к девочкам.

Из Бежецка нет ответа (три недели тому назад АА послала письмо и пятнадцать рублей — чтоб Лева мог взять хоть несколько уроков по математике).

Обеспокоена.

12.04.1926

Попутно в разговоре о биографии Николая Степановича АА упоминала Пушкина и говорила о ложном взгляде на его отношения с дядей, установившемся давно и существовавшем сто лет — и только недавно разрушенном переоценкой и новейшими исследованиями.

АА получила письмо от Инны Эразмовны, в котором та пишет, что еще не выезжает, и доводы у нее самые неосновательные — вроде того, что она не хочет приезжать сюда в первый день Пасхи, потому что извозчик от вокзала будет очень дорого стоить.

АА очень обеспокоена медлительностью Инны Эразмовны, потому что железнодорожные тарифы уже повышены на 10%, а сегодня в газетах написано, что будут повышены еще. АА предвидит, что, промедлив еще немного, Инна Эразмовна не сможет уехать к брату (Виктору).

Вечером была у меня — пришла неожиданно. Говорили о "Трудах и днях", о фельетонах Георгия Иванова и о причинах, которые побуждают Георгия Иванова к такому отношению к Николаю Гумилеву (очень опечалена этими фельетонами); о письме Инны Эразмовны, полученном АА. Около двенадцати вместе вышли, я проводил ее в Шереметевский дом. Оттуда через полчаса АА направилась в Мраморный дворец, провожаемая Пуниным. Мороз, лужи и талый снег подмерзли и хрустят.

1911.

Из Константинополя прислал в Царское Село телеграмму о своем приезде. АА хотела выехать встречать его в Одессу, но когда стали рассчитывать с А. И. Гумилевой, поняли, что ехать в Одессу уже поздно, что он раньше туда приедет.

Николай Степанович не вписал АА в альбом акростих, потому что альбом был заперт в шкафике, от которого ключ был потерян. (Всего альбом пробыл в таком положении около двух лет.)

12 апреля. АА и С. Толстая у Кузмина (на башне).

В пасхальную ночь. "Он бредил. Жестокий приступ лихорадки. Все ушли к заутрене, а я сидела около него. Очень страшно говорил — не хоронить его тело на севере, говорил: "Вези дальше... За Константинополь... За Одессу... Туда вези..." (АА — 29.01.1926). АА сказала мне, что ей всегда вспоминается "Экваториальный лес", когда она думает об этом бреде Николая Степановича.

1912. Во Флоренции АА написала стихотворение "Здесь все то же, то же, что и прежде...".

1911, ноябрь-декабрь — написано: "Как мой китайский зонтик красен...".

АА в Цехе прочла весь "Вечер" и все "Четки".

Кунина перевела на сербский язык штук восемь стихотворений АА. В их числе "Настоящую нежность не спутаешь...", "Кто-то, во мраке дерев незримый..." (последнее, кажется, напечатано в заграничном журнале. Во всяком случае, первое стихотворение напечатано).

22 апреля, 8 1/2 часов вечера (1911 г.). АА впервые читает стихи публично: на заседании Академии стиха. Там были и незнакомые ей люди. АА считает это выступление в Академии первым своим выступлением.

Когда была первая годовщина смерти Анненского, Зелинский читал... Вячеслав Иванов — плакал. АА присутствовала на заседании.

Искренен ли был Вячеслав Иванов?

Вячеслав Иванов никогда искренним не был.

Вячеслав Иванов в отдельной комнате уговаривал АА разойтись с Николаем Степановичем, убеждал ее, что Николай Степанович — неподходящий для нее человек.

Знакомство АА с Вячеславом Ивановым продолжалось около двух лет: с 1910 по 1912-13.

Когда АА первый раз читала на "башне" (1910), Вячеслав Иванов очень ее восхвалял, называя ее "заместительницей И. Анненского".

В редакциях, в "Аполлоне", в годы 10-13 АА постоянно бывала. АА стала сотрудницей "Аполлона".

АА была на Раевских курсах на Гороховой, уже когда замужем была.

Гимназия: сначала в Царском Селе — Мариинская, а потом кончала гимназию в Киеве. Училась хорошо. Чуть ли не с серебряной медалью.

АА родилась 11 июня 1889 года (Валерия Срезневская).

Андрей Антонович Горенко (отец АА) — инженер-механик (флота?).

Двадцать или двадцать пять лет жил с Еленой Ивановной Страннолюбской.

1893 — дата рождения в трудовой книжке.

12.09 (...?). "Моей дорогой Шурочке от любящей ее Ани. 12 сентября. Слепнево", — надпись на "Белой стае" ("Гиперборей", 1917) А. С. Сверчковой.

14.04.1926

Встречи АА с Николаем Степановичем после его женитьбы на А. Н. Энгельгардт:

1. 18 г., в сентябре в Шереметевском доме. Гумилев заходил, сидел час приблизительно; прочел два или три стихотворения из "Шатра". Судя по тому, что он говорил, было видно, что очень стеснен в средствах и с трудом достает продукты.

2. 3. 4. Весной 19 г., в мае, — целый ряд встреч. "Он приходил, Левушку приводил два раза. Когда семья уехала, приходил один, обедал у нас".

5. Зимой 19-20, вероятно, в двадцатом, в Доме искусств. "Я его видела раз днем, когда он шел на заседание, а я там ждала Корнея Чуковского и Эйхенбаума по делу".

6. На Пушкинском вечере в 1921 г.

7. В Доме ученых в марте, в очереди.

8. На Пасху во Всемирной литературе (21 г.).

9. И наконец, накануне или за два дня до вечера Petropolis'a — "у меня, на Сергиевск." (и Г. Иванов).

10. В Клубе поэтов, "когда я пришла спросить адрес Немировича-Данченко накануне отъезда Орка (Орк уехал с Ремизовым в один день). Это — последняя встреча, незадолго до ареста".

8 августа к Ремизову пошла АА, его уже не было. Вернулась домой и узнала о смерти Блока. На панихиде Алянский сказал, что зас (?) (не ходил к Ремизову, потому что там зас (?)).

16.04.1926

Летом 20 г. встреча с Николаем Степановичем (шел из Зуб. института на Преображенке) на Невском, а Шилейко, Чуковский говорили о Сибири — вздор.

Просил Г. Иванова надписать книги Мосолову (Мосолов в Новоржеве) — он то-то и то-то, ему не верят. Он столько знает, обожая, о том, как АА первый раз читала стихи у Вячеслава Иванова. АА отсюда и решила про Мосолова (оттого так и мне советовала пойти).

После Николая Степановича в 21 атака на АА Г. Иванова — раз пять заходил, звал... просил прийти в Цех. "Я все отговаривалась, говорила, что больна". Наконец, на Рождество 21 года пришла на Почтамтскую; оказалось, что Цеха нет, потому что Г. Иванов — ссора с Одоевцевой. Были Г. Иванов, Оцуп, Адамович и Вагинов. Очень мило. Читали стихи: Г. Иванов — о кувшине роз, Адамович — пушкинское, Оцуп — ..., Вагинов — о маркизах (Г. Иванов язвит: вот великосветские стихи...).

"Я не помню, читала ли я. Потом Оцуп провожал по Невскому — под руку (первый раз было, что я с ним разговаривала)".

"Разрешите мне прочитать Вам стихи..." Прочел. Потом заговорил о Расине и о других, о теории, о классической... (называл классиками Мандельштама и АА).

(А К. Вагинов ушел, ему не по пути было.) Тут как-то Эльза Яковлевна Радлова, жена Николая Радлова, заходила к АА, пригласила (с Радловым АА очень давно знаком, но за годы революции почти не встречались), и 1 января 1922 года АА пошла к ним обедать. Говорили о стихах... "Было очень натянуто, скучно, они — веселящиеся, разные люди". АА заговорила о том, как она не любит, когда из нее вытягивают мнение о чужих стихах... И рассказала об Оцупе. А через десять дней узнала, что Эльза Радлова — любовница Оцупа...

Потом звали еще в Цех. Не пошла (а потом уже все на отлете были). Но перед отъездом Оцуп (уехал первым) зашел — нет ли поручений.

Оцуп — низкий человек, еще хуже Г. Иванова (продавали при жизни, а потом продавали — мертвого); взятка с Кельсона за знакомство с Николаем Степановичем.

Анна Николаевна (Энгельгардт) согрешила с Г. Ивановым, — рассказывала АА, — а ей Лурье фамилию сказал. Николай Степанович упрекал А. Н. Э. за то, что поссорила с лучшим другом.

Кузмина письмо в редакцию.

Алянский.

Очень дружна была (видела отношение Блока), вполне доверяла... Тихий, скромный, заботливый. Раньше издателем не был. Во время революции решил — на Блока. Здесь "Алконост". Контракт на 1000 рублей (за "Белую стаю"?); должен был — в течение недели со дня выхода. Книга вышла, и он выплачивал год (и то через Рабиновича), по грошам, по несколько долларов.

Заручившись согласием АА на переговоры относительно изданий (но не больше, чем по 6000 экземпляров) и по поводу контрафакции Эфрона, — получит деньги. И не имея права соглашаться больше, чем на 6000 экземпляров, воспользовавшись тем, что Блох имеет преимущественные права на издание книги АА, он продал ему по восемь с половиной тысяч тиража каждую и написал письмо АА, что так заключено. АА здесь советовали послать телеграмму, но она решила, что телеграмма уже ничего не изменит, потому что все уже сделано.

Приехав сюда, Алянский был у Замятиных, и там же была АА. Он очень много рассказывал о своих трудах с Эфроном и что ничего не вышло. А когда Замятин спросил его — а как Блохом, как вам удалось продать за 15% автору (что очень много тогда), — ответил: "Я Ахматову куда угодно устрою так". А о восьми с половиной тысячах тиража — молчал.

АА была у Рыбаковых (на блинах) весной 25 года. Были и Сергеев, третий (на букву "Р"), Софья... (мать), Лидия Яковлевна и другие. Пили. АА сказала об Алянском, что он "не лучше других издателей" (имея все основания к тому, чтоб быть недовольной). Больше ничего. Р. пошел домой, выпил еще шампанского в Европейской гостинице и, придя, сказал брату Алянского, что Ахматова портит карьеру Алянскому, осуждая его при его начальнике — Сергееве. Через несколько дней к АА пришел Замятин и заговорил о неприятной истории ("Я бы не взяла на себя такого поручения — идти писателю от издателя — к поэту"), сказал, что Алянский (...) о том, что АА не получила с него денег и т. д. и что он требует третейского суда.

Очень гнусно и неприятно. АА со мной вернулась (с прогулки с Тапом), на столе письмо. Прочла — от Алянского. "Прошу подтверждений получения денег и подтверждений, что я честен"... Грубое письмо.

АА очень расстроилась. Это большое значение для болезни было. Совсем слегла... Приходил Каплан... АА физически не могла к третейскому суду и очень жалела об этом. Написала на пишущей машинке ответ, что деньги все получила (но уж не написала про то, что не через неделю, а через год и через Рабиновича; если Алянский подл, то АА не нужно быть некорректной). "А после того письма, что вы мне написали, я думаю, что моральная оценка ваших действий вас интересовать не может". (Замятина отдавала переписывать на машинке.) Послала.

Никто никогда так гадко не поступал с АА, как Алянский. Это единственный случай.

Книга, изданная Алянским, в течение недели разошлась в двух тысячах, и попросили в Москве еще тысячу (или наоборот). Он был доволен.

"Подорожник". АА за него получила столько, что ничего не купила для себя — все деньги ушли на уголь, на картошку, на такое — и их хватило на три недели.

"Anno Domini" (Блох) — 6500 экземпляров. (АА получила деньги за такое количество.) Разошлись в течение четырех месяцев. Зашла в магазин Petropolis'а. Спросила продавщицу: "Нет?" — "Как нет? Сегодня тысячу экземпляров из типографии получила" (не сказала АА, конечно, об этом Блоху), — т. е. уже 7500 экземпляров есть, а сколько еще таких "тысяч" могло быть?

Сказала, что Клюев, Мандельштам, Кузмин — люди, о которых нельзя говорить дурное. Дурное надо забыть.

Говорит, что А. Блок потому так приблизил к себе Алянского перед своей смертью, что (по-видимому) смутно чувствовал (полубессознательно) в Алянском последнюю материальную опору.

Говорила о творчестве Клюева. Отметила, что два эпитета первых вариантов стихотворений в последующих вариантах у Клюева часто сливаются в один, двойной: например, "белые крылья" — "белокрылия". Таким способом Клюев часто делает стихотворение "более славянским".

"Огненный столп" — 5000 экземпляров.

Издания Блока — посмертно на газетной бумаге (Алянский прогорел). 10 000 экземпляров.

Блок охотно читал стихи.

"Г. Иванов дотянуться не мог и злился..." Недоброво, Лозинский, Гумилев, АА, Шилейко — пафос, друг к другу большое чувство — и насмешничали совсем по-иному, из патетических чувств друг к другу. Насмешничанье было только очень поверхностным, внешним покровом у них, а у Г. Иванова ничего иного не было.

О современном положении — пишет о добродетельной жизни (как по-мещански — при живой вдове). Рыбаков — печальные глаза — что же будет? Массовое в молодежи блудство. Сегодня в газете — о последователях Есенина. Железная экономия.

Пастернак рассказывал о Г. Иванове в Берлине (Париже?) — девицы в розовых чулках и прочее...

О Шилейко. Открестил десять яиц. Красит первый глобус. Четыре тысячи лет до Р. Х. Черепа.

"Шилейко оборванный, а книги приносит. Я уверена, что есть книги по сто рублей. Но на книги не жалко — он их читает, а потом такой доклад, открытие делает.

А Щеголев — за полторы тысячи картину купил, дал вексель, тот принес Рыбакову; Рыбаков отказался учитывать, так что через три месяца платит. Беспринципность — на картину, в которой он фигу понимает, — когда денег нет. Он докатился. А мне жалко его. Я все-таки люблю его, Елисеича.

Маня и Г. Иванов пришли в "Аполлон" к... Тот выдал им несколько комплектов. поехали продали. Лозинский узнал — за голову схватился". 1913.

17.04.1926

АА получила телеграмму от Инны Эразмовны о том, что она завтра приезжает. В пять часов АА позвонила мне специально, чтоб сказать мне об этом. Ее волнует приезд Инны Эразмовны — и из-за устройства ее здесь, и из-за того, как ей удастся устроить отъезд на Сахалин, и из-за здоровья Инны Эразмовны, и из-за денег, которых нет...

Около двух часов дня сегодня, когда АА собиралась уходить из Мраморного дворца и была уже в шляпе и была взволнована только что полученной телеграммой от Инны Эразмовны и расстроена чем-то, о чем мне не сказала, к АА явился какой-то тип — один из кузминских "юрочек" прежнего времени 1913-14 гг., который приехал из Пскова и узнал ее адрес у Фромана. Вошел жеманный и неприятный.

Стал просить у АА разрешения прочесть ей стихи, которые он написал за десять лет (АА удалось отвлечь его от этого обещанием, что она ему позвонит через неделю, если будет свободна). Хвастливо рассказывал ей о том, что он сейчас "секретарь Корнея Ивановича Чуковского" (а Чуковский любит по временам привлечь к себе какого-нибудь "мальчика", чтобы тот был у него на побегушках, и держать при себе, пока не высосет из него все соки. Так было с Евгением Шварцем, например. Чуковский делает это с исключительным талантом). Надоедал АА рассказами о себе, о своих стихах, обо всем, что никому не может быть интересно.

АА с трогательной незлобивостью, только с большим юмором рассказывала мне о нем.

18.04.1926

Из Подольской губернии приехала и остановилась в Шереметевском доме Инна Эразмовна Горенко. Она пробудет здесь некоторое время и отсюда уедет на Сахалин.

19.04.1926

Вчера к АА приехала из Подольской губернии Инна Эразмовна, чтобы, пробыв здесь несколько дней, уехать на Сахалин к Виктору Андреевичу Горенко. Уже давно этот отъезд предполагался. Давно Виктор Андреевич прислал Инне Эразмовне денег. Инна Эразмовна все медлила; Виктор Андреевич ждал ее приезда туда к 15 апреля (во Владивосток), Инна Эразмовна ждала весны и тепла. АА очень беспокоилась и торопила Инну Эразмовну в письмах, потому что боялась, что повышение железнодорожных тарифов (недавно повысили на 10% и ждут дальнейшего повышения) лишит Инну Эразмовну возможности уехать туда. Наконец, Инна Эразмовна решила ехать. Позавчера АА получила ее телеграмму о приезде сюда. И вчера утром с Пуниным поехала ее встречать на вокзал. В одиннадцать часов встретила Инну Эразмовну, и АА вдвоем с ней поехала в Шереметевский дом, где Инна Эразмовна пробудет эти дни до отъезда на Сахалин. Я уже несколько дней тому назад узнавал об условиях путешествия (а еще раньше — о стоимости билета). Вчера АА несколько раз звонила мне, но не застала меня дома. Сегодня в двенадцать часов я поехал к АА в Мраморный дворец. (АА все эти дни будет ночевать в Мраморном дворце). Застал ее одну (была Маня, но Шилейко не было). АА еще не совсем оделась, и минут двадцать мы не выходили — я дожидался. Бросилась в глаза необычайная оживленность, исключительно хорошее настроение ее. А это все отражается на манере говорить, на ее движениях: походка становится легче и движения "лебединей". Расспросил об Инне Эразмовне — приехала в полном здоровье и нисколько не озабоченная трудностями предстоящего путешествия.

Вышли. По местами просыхающим, но большей частью — невероятно мокрым и грязным тротуарам, по неожиданно теплому, мягкому воздуху (второй день такой! — раньше все холода были) пошли в Шереметевский дом.

Но то, что не пугает Инну Эразмовну, — очень волнует АА: она перебирает в уме все трудности такого длительного путешествия, неизвестность условий, маршрутов, расписаний, стоимостей и всего прочего. Тем более — принимая во внимание старость и неопытность в таких делах Инны Эразмовны. Речь АА пестрит такими словами, как "Николаевск на Амуре", "анкета" (которую нужно заполнить, чтобы получить разрешение на въезд на Сахалин). И с одной стороны — радость от того, что приехала Инна Эразмовна, а с другой — волнение за нее; а все вместе делает АА необычайно оживленной.

АА с юмором рассказывает мне о муже ее тетки Викторе Модестовиче Ваккаре, почти восьмидесятилетнем старике, который в Деражне ведет мемуары, о наивном непонимании Инной Эразмовной условий современного существования, и т. д. Попутно по дороге АА говорит мне, что читала вчера Шенье (Шилейко купил вчера для себя томик Шенье. А тот, который принадлежит АА, сейчас у меня). И, читая Шенье (о котором отзывается как о прекрасном поэте), обнаружила в нем места, совершенно ясно использованные Пушкиным, Баратынским, Дельвигом... Не те, которые известны уже исследователям, а другие, еще никем не подмеченные. Так, из Шенье взяты строчки "Не трогайте..... вострушки / Не трогайте парнасского пера..." (только у Шенье тон гораздо серьезней в данном случае). И другое место АА цитировала из Пушкина: "Мой голос для тебя и ласковый и томный / Тревожит позднее молчанье ночи темной..." — и т. д. (АА процитировала соответствующие места из Шенье, но я не запомнил).

И голос — тихий, внятный, гортанный голос АА вибрировал пушкинскими стихами в мягком, глушащем весеннем воздухе. АА лукаво взглянула на меня: "Все, все — и Пушкин, и Баратынский — брали у него!". И затем заговорила о том, что теперь уже так много выясняется в области взаимодействий одного поэта на другого — того, о чем десять лет тому назад и не задумывались просто, — что, вероятно, изменится взгляд на сущность поэтического творчества. Такое исследование, какое сделал Эйхенбаум над Лермонтовым, сейчас звучит почти как укор Лермонтову: "Никто не пользовался чужими стихами, а он один это делал!". В действительности же — не он один, не Лермонтов, — все это делали, но исследован-то только один Лермонтов. Теперь все занялись исследованиями и над другими поэтами, и в скором времени, конечно, многое узнается и выяснится. И, конечно, не попрекать поэтов этими заимствованиями придется, а просто изменить взгляд на сущность поэтического творчества. Оно будет пониматься немного иначе, чем понималось до сих пор лет десять тому назад, например.

"А вы записываете все, что вы обнаруживаете в этой области?" — спросил я. Конечно, не записывает. Записывает только то, что относится к Николаю Степановичу, остальное уйдет от всех. И если бы АА узнала, что крохи этого записываю я, она была бы очень недовольна.

Мы пришли в Шереметевский дом. АА представила меня своей матери. Высокого роста старушка. Есть что-то татарское в лице. Сморщенное лицо и дряхлый голос; держится прямо, но при ходьбе чуть-чуть припадает на одну ногу. АА в разговоре с ней — стояли друг против друга — смотрит на нее мерцающим, ласковым, ясным-ясным взглядом. И говорит с ней ласково, в этой ласковости пробиваются, смешиваясь, нотки дочернего подчинения и чуть-чуть снисходительной доброты к более слабому существу.

Кабинет Пунина опустел: из него вынесли письменный стол, который поставили в спальне. Кабинет предоставлен Инне Эразмовне. АА провела нас туда и оставила меня одного с Инной Эразмовной. Инна Эразмовна ставила мне вопросы об условиях путешествия, и я записывал их, чтобы навести справки.

Я ушел за справками. И через два часа — в четыре часа — пришел в Шереметевский дом опять, узнав, что билет стоит около 80 рублей, что поезд идет дней восемнадцать, и пр.

Застал АА, Инну Эразмовну и Пунина оканчивающими обед в столовой. Сел к столу. Пунин положил и мне оладьи, АА покрыла оладьи вареньем, и я стал есть и рассказывать. Принесенные мной сведения вызвали очень горячее обсуждение. АА, волнуясь, горячась, спорила со мной, и с Пуниным, и с Инной Эразмовной мы все более оптимистичны были, высказываясь о путешествии. А АА — и справедливо, конечно, — убеждала Инну Эразмовну помнить то-то и то-то, касающееся анкет и Виктора Андреевича. Волненье и горячность прерывались смехом и подтруниваньем — АА надо мной и Пуниным, Пунина и моим — над АА. Так как настроение у всех было хорошее, то подцепляли друг друга неимоверно. Выпив чаю и просидев около часа и пообещав собрать сведения о недостающих подробностях, я ушел домой.

Что-то Инна Эразмовна заговорила о своем отце, кажется, и, кажется, сказала, что он был комендантом Петропавловска. Но здесь я боюсь соврать и поэтому никак не утверждаю ни того, что здесь фигурировал отец, ни того, что — "комендант", ни того, что далекий сибирский город — именно Петропавловск.

Пунин дразнил меня, что узнал много нового и интересного об АА, чего мне и не снилось узнать. Я вслух завидовал, а АА с поразительной укоризной в глазах слушала о наших "свинских" наклонностях к записыванию.

26.04.1926

Пушкин.

Скабичевский — все врет о Пушкине, а Н. Н. Ефремов показывает это, но в других местах и сам врет: например, о Керн. Мы же не знаем вкуса самого Ефремова, поэтому его суждения о женщине не доказательны.

Шенье ввел enjambement.

Стихов не писала в эти дни.

Прочитала книгу Л. Гроссмана о Пушкине. Гроссман новых фактов не нашел, но общий взгляд правилен.

Ясный, солнечный, теплый весенний день.

Не виделся с АА несколько дней, потому что уезжал на Волховстрой. Сегодня — рассказывал о Волховстрое, но АА рассказывает мне другое, а именно: за эти дни она, все больше и больше вчитываясь в Шенье, обнаружила еще неизвестные исследователям, хотя и совершенно явные моменты влияния Шенье на Пушкина. Некоторые примеры АА мне показывала.

АА находит влияние в трех направлениях; на Пушкина влияют: 1. идиллии; 2. элегии; 3. политические стихотворения Шенье.

В гражданских стихах Пушкин явно был учеником Шенье.

Вообще Пушкин "хищнической, яростной хваткой" подмечает у Шенье его недостатки и, когда пользуется его стихами, всегда сам делает лучше, исправляя в своих стихах недостатки Шенье — расплывчатость композиции и др. Шенье часто сентиментален, чувственен... Пушкин, пользуясь его стихами, использует только то, что согласно с его credo, остальное откидывает. Пушкин всегда усложняет композицию Шенье, укорачивает стихотворение количественно, часто переворачивает наизнанку мысль Шенье — и такой вводит ее в свои стихи.

Пушкин узнал Шенье в 1819 году, когда вышло первое собрание стихотворений Шенье; и с этого времени — влияние. Больше всего — в 1823-24 г., меньше — в 1825, но и дальше постоянно встречается, во всех классических стихах... Встречается и в поэмах даже: в "Евгении Онегине" — две строчки...

Стихотворение "Ночь" 1823 года — целиком из Шенье ("Элегия XXII"), только у Шенье перед поэтом встает образ спящей, а у Пушкина — бодрствующей женщины. У Шенье это — длинное стихотворение, у Пушкина — всего восемь строк.

С элегией Шенье XXVI (или XXVII?) сравнить: "Ненастный день потух...". Здесь то же самое. И еще усилено интонацией; enjambement: "Теперь она сидит печальна и одна...". "Одна" (у Шенье: "un autre". Отрицание: "Ни плеч, ни властных уст..." — и т. д. у Пушкина соответствует строкам Шенье, где только не отрицание, а все эти поцелуи отнесены к действиям "un autre"... И наконец — "много точков...". Здесь-то и были, по-видимому, максимально схожие с Шенье моменты. Пушкин их заменил точками, рассчитывая в будущем заполнить их. Но напечатав это стихотворение (между прочим — вместе со стихотворением "Ночь"), увидел, что и так хорошо, и оставил эти точки. Дальше совпадение полное: "Ты плачешь...", и наконец поворот: "Но если..." — уже совершенно подтверждающий соответствие с Шенье.

В стихотворении "Простишь ли мне ревнивые мечты..." переводом из Шенье звучат строчки: "Заводит ли красавица другая / Двусмысленный со мною разговор: / Спокойна ты; веселый твой укор...".

Ода "Андрей Шенье" (1825) — амальгама из слов, образов, сравнения А. Шенье.

Стихотворение "Желанье славы" вполне соответствует "Элегии XXVI" (или XXVII?) Шенье. Только все положения у Пушкина противоположны. И мысль к такому противоположению Пушкину дала последняя строчка "Элегии" Шенье "Лира моя будет мстить..." — как-то так).

АА недоумевает, как до сих пор все исследователи замечали влияние Шенье только в тех стихотворениях Пушкина, которые он посвящал Шенье или к которым брал эпиграф из Шенье, и совершенно не замечали явных подражаний Шенье в стихах, стоящих рядом с теми...

Я убеждаю АА записать все это. АА не хочет и говорит, что во-первых Л. Гроссман только что издал книгу, в которой хоть и не сделал ничего нового в смысле изыскания новых соответствий, но привел все уже найденные до него и хорошо осветил их. Во-вторых, Томашевский сейчас как раз занимается Пушкиным и Шенье, и АА убеждена, что он найдет все решительно — и то, что уже нашла она.

АА удивительна — это уже не скромность, а что-то отрицательное: найти вещи поразительные и даже не записать их.

Вечером АА была у меня с томом Эдгара По, где она уже давно нашла соответствие Гумилеву. Кое-что показала, но потом бросила показывать и оставила книжку мне, чтоб я сам прочел, — ей Эдгара По читать донельзя скучно и "отвратительно".

Неожиданно ко мне явился Всеволод Рождественский. Пришлось впустить его, и АА и я были не слишком довольны, и я вышиб его через двадцать минут. АА с ним разговаривала строго и величественно, а у него на лице разыгрывались все оттенки льстивости и подобострастия. Бедняга. Мне его жаль и где-то в глубине я все же люблю его.

Весь вечер с АА за бутылками вина и финиками мы провели в разговорах о Пушкине, о Шенье, о Гумилеве...

Совсем иной взгляд на Пушкина: ведь он совершенно сознательно пользовался Шенье как материалом для своих стихов. Так, вероятно, бывает и со всеми поэтами вообще.

27.04.1926

Шилейко сегодня уезжает в Москву, и я не рассчитывал повидаться сегодня с АА. В восемь часов вечера звонок — АА спрашивает, в котором часу точно уходит скорый поезд. Я сказал, что в одиннадцать, но неуверенно; сказал, что позвоню ей. На это АА ответила, что она сейчас выходит. Условились, что если я узнаю, что поезд идет не в одиннадцать а в другое время, я приеду к ней сообщу. Повесив трубку, я, однако, надел кепку и пальто и вышел на улицу. Дошел до Марсова поля и тут ждал. Пропустил несколько трамваев, осматривал пешеходов — АА не было. Вдруг я заметил АА в проходящем трамвае — сидящей внутри. АА, увидев из окна меня, замахала рукой, я вскочил в трамвай на ходу, и вместе доехали до Мраморного дворца. Шилейко укладывался, вернее раскладывался: по всей комнате — на столе, стульях, кровати — лежали книги. Те, которые на столе, он везет с собой; те, которые на кровати — ему будут посланы посылкой. Стали увязывать — он не умеет. Взялся я, съездил домой за веревкой, корзинкой, бумагой. Упаковали. Шилейко пил чай. Я уехал с книгами, условившись встретиться на вокзале в 10 1/2, "там, где пьют пиво".

Заехал домой, поехал на вокзал. АА и Шилейко были уже там — в буфете, Шилейко пил портер и потчевал АА, а когда я приехал — и меня. Пошли в вагон. Билет — купленный в мое отсутствие, с помощью носильщика (это было поручено АА — с особыми инструкциями: подальше от паровоза, внизу, в курящем вагоне, поперечная скамейка), оказался — на место в дамском вагоне, для некурящих. Шилейко был немного озадачен и много и тайно сердит. Поменялся с какой-то дамой, и все устроилось. Но АА расстроилась, и когда потом я заметил ей это, она ответила, что ей неприятно, что ей дали поручение и она не сумела его выполнить.

У вагона простилась с Шилейко — поцеловались. В вагон АА не вошла, а Шилейко, забравшись в вагон, уже не вылезал оттуда. Еще до отхода поезда я с АА пошел в зал. АА позвонила Пунину, осталась ждать его на вокзале, а я пошел домой. Но стал сочинять стихи и бродил с ними по улице около моего дома, не желая войти в него, пока не окончу стихи. Вдруг увидел АА и Пунина проезжающими на извозчике. Окликнули друг друга, и они проехали. Тут мне пришло в голову незаметно вскочить в трамвай и встретить их у Мраморного дворца. Так и сделал. Они были удивлены, а я заявил, что меня в городе много — столько, сколько столбов. АА рассмеялась и заявила — это хорошо сказано! Вы начинаете "говорить"; вот это запишите. Что-то еще поострили и расстались — я пошел домой.

Забавно, что мы встречаемся так часто случайно: не мог же я думать, что АА проедет мимо моего дома — это и не по дороге ей, это уж вольность извозчика.

Шилейко уехал в Москву к невесте, и поэтому уехал охотно. АА в глубине довольна его отъездом, хотя и старается не показывать этого.

28.04.1926

В восемь часов АА позвонила и сказала, что сейчас выходит с Инной Эразмовной и пойдет в Мраморный дворец и чтоб я пришел туда читать "Труды и дни" — 1920. Я пришел. АА одна. Инна Эразмовна не собралась пойти и осталась в Шереметевском доме. Сегодня утром была с Маней генеральная уборка квартиры после отъезда Шилейко. Все опять по-старому — и книги, и вещи, и даже две рюмки с особенным звоном на прежних местах. Насколько возможно, комната приведена в порядок, и АА наконец может спать в более чистом воздухе (в "столовой" отвратительный сгущенный запах — из-за пола, что ли — запах гнилой конюшни).

Застал АА за чтением Шенье и сравнением его с Пушкиным.

Спросила, какое стихотворение я написал "Вольдемару Казимировичу" (я вчера сказал ей так). Прочел "В этом логове хмуром...". АА выслушала без замечаний.

Попросил показать Шенье. АА поднялась: "Я вам другое покажу". Пошла в "столовую", рылась в книгах, принесла Батюшкова, том 1, издание 1834 года.

30.04.1926. Пятница

В двенадцать часов пришел к АА. АА уже встала, комната убрана. В маленькой комнате — Инна Эразмовна. АА ждет Маню, чтобы послать ее за покупками, — надо купить провизии на три пасхальных дня; сегодня последний день торговли. Маня бессовестно не идет. АА простужена — вчера выходила в туфельках без калош, а подошвы — как бумага, и она, промочив ноги, простудилась. Редко, очень редко, значит, но все же простужается.

Застал АА сидящей в кресле перед столом, на котором раскрыты: Пушкин (однотомный, Павленкова, которого я дал АА) и два тома Шенье (один толстый и большой — издания 1862 года; другой, позднейший, — маленькая книжка в красном переплете, но очень полная).

Толстый Шенье напечатан по изданию 1819 г., а все стихи, которых не было в издании 1819 года, всегда отмечены. Таким образом, АА имеет возможность знать все, что было в издании 1819 г., т. е. в том, которое читал Пушкин...

Когда я пришел, АА закрыла книги и стала со мной разговаривать. Я предложил — и очень настаивал на своем предложении — поехать (я приехал на велосипеде) купить ей все необходимое, не дожидаясь Мани. АА никак не соглашалась и хотела идти сама. Наконец уговорились дожидаться Мани до часу. Этим временем АА прочла мне стихотворение Есенина — ненапечатанное, а я ей прочел отрывки из вчерашней "Красной газеты".

Стук в дверь: принесли письмо. АА распечатала, стала читать и дала мне прочесть, чтоб я угадал, от кого. Письмо от Гизетти. Начинает он его так словами о том, что посещение АА оставило в нем "светлое, светлое" впечатление, что он очень хотел бы побывать у нее еще... А дальше и объяснение этого "светлого, светлого": он пишет, что 17 мая он будет читать доклад об И. Анненском, и ему очень важно д о (подчеркнуто) доклада побывать у АА, чтобы поговорить с ней и разведать у нее как можно больше об Анненском. (Сколько человек пользуется знаниями, исследованиями, мыслями, соображениями АА!)

Впрочем, добавляет Гизетти, ему в самом деле хочется повидать АА и помимо Анненского!

Без четверти час пришла Маня. АА заметила ей, что она напрасно не предупредила, что придет поздно. Маня разъярилась и заявила, что она очень устала, переутомилась и что не могла прийти раньше. АА не ответила ни слова.

Это первое замечание АА прислуге, которое я слышал за все время, было сделано тихим, "безропотным" голосом, а Маня ярится; бессовестная до последней степени!

Маня пошла за керосином и хлебом для Тапа (по три фунта в день; на три дня — девять фунтов), а я поехал за прочими продуктами.

Пришел в три часа. Застал АА опять за Шенье и Пушкиным. За время моего отсутствия АА успела сделать еще одно открытие, о котором сказала: "Я хочу вас кое-что показать".

Прочла мне стихотворение "Арион", а потом — соответствующее ему "Dryas" Шенье.

DRYAS

I

— и т. д. — о семье, чем Пушкин не воспользовался, потому что ему не нужно было, — до слов: "...longtemps il les salue...".

II

...

...

Дальше — опять о семье, несущественной для Пушкина.

АРИОН

Введение личности поэта: "А я — беспечной веры полн..." — у Шенье нет; Пушкин вводит его в своем стихотворении.

— и окончание соответствует окончанию у Шенье.

Но странно: в издании 1819 г. стихотворения "Dryas" нет. Откуда его мог знать Пушкин? И АА предполагает, что у Пушкина и у Шенье в данном случае есть один общий источник, которого АА не знает. АА просит меня добыть как можно больше примечаний к "Ариону", надеясь найти в них какое-нибудь указание на источник.

АА стала говорить мне о том, что, по ее мнению, классицизм (стремление к античности) делится у Пушкина на три периода:

1. Ранний, где Пушкин подражает Парни и др. и изображает античность в "рококошном" виде, — так, как она представлена XVIII веком во французской литературе; стилизованность: "диваны, как гребни волн; гребни волн, как диваны; пастухи у ручьев"... и т. д., и т. д.

2. Период сознательного, понимающего отношения к античности — и он весь может быть назван периодом Шенье. Здесь Пушкин пишет александрийским стихом — или этот александрийский стих проскальзывает. Античность — через французов.

3. Период поздний. Здесь александрийский стих уже не удовлетворяет Пушкина. Здесь он употребляет античные размеры, здесь он лапидарен — две, четыре, шесть строк достаточны для стихотворения; и АА прочла мне: "Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила..." и "Отрок".

Пришел Пунин — звать АА с собой в церковь. АА очень плохо чувствует себя. Решили, что она выходить не будет. В церковь тоже не пойдет. (Вчера на Двенадцати Евангелиях тоже не была — очень уж сильно устала. А Пунин был.)

Я ушел, чтоб скоро опять прийти. Пришел в пять часов. Пунин ушел очень скоро, минут через двадцать после моего ухода, и я уже его не застал. Не было дома и Инны Эразмовны. А АА все сидела за столом и читала. За этот час АА сделала еще находки. Прочла мне из Шенье эпилог "Hermes'a" и спросила: "Что вы находите здесь?". Я подумал и ответил: "Борис Годунов"?" — "Да". "Сцена с Пименом?" — "Да... Именно с Пименом", — и АА прочла:

Это в т о ч н о с т и соответствует куску из Эпилога к "Hermes'y". Уже менее доказательно то место, где поэт говорит о своем, о к о н е ч н о м труде (Шенье называет его своим детищем).

В толстом томе Шенье примечание, что указанная часть эпилога подражание Ронсару. Но у Ронсара сходство с Шенье о ч е н ь незначительно по сравнению со сходством Шенье — Пушкин (кстати, АА не очень доверяет редактору толстого тома Шенье: "Французик-то очень слабенький был..." — и поэтому ей хотелось бы более подробных сведений о Шенье).

Конец апреля 1926

Нашла два стихотворения Шенье, повлиявшие на "Сожженное письмо" Пушкина.

Весна 1926

Гржебин купил у АА книги и по договору должен был их быстро издать. Уплатил ей 40 000 аванса. Книги не издавал два года.

АА хотела взять книги у него и передать их Алянскому. Гржебин не отдавал. АА решила вернуть Гржебину аванс (хотя и не должна была делать этого по договору). Гржебин не отдавал Алянскому книги и тянул дело. АА судилась с ним.

Неожиданно выяснилось, что Гржебин завтра уезжает за границу: приехал к АА Алянский на велосипеде и сказал об этом и сказал, что "все пропало, потому что Гржебин увезет договоры с собой".

АА сейчас же обратилась к Щеголеву, и все вместе пошли в Зимний дворец (зачем-то именно туда). АА подождала, а Щеголев пошел к Гржебину. Пробыл минут сорок, сказал какое-то "рыбье слово" и вернулся к АА с договорами.

Деньги (аванс) АА Гржебину вернула — по расчету это вышло два миллиона рублей.

Решительно все были на стороне АА, и только один Николай Степанович, придя к ней, сказал, что Гржебин прав.

1924. Есенин. Клюев, два других — прилично. Клюев "ханжа". "Лежал поперек кровати, спал и видел во сне одного из своих друзей..."

— Плакала? Нет... Я никогда не плачу.

1924. В тот раз, когда Есенин был у АА, он хотел надписать ей книжку. Послал за книжкой одного из своих спутников. Тот ушел и очень быстро вернулся с книжкой "Любовь хулигана". Но Есенин был так пьян, что не мог надписать.

1924. Уехала в Москву в тот день, когда был вечер С. Есенина в Думе.

Восьмая книга Плиния. "Historia Naturalis".

"Это я сам написал и посвятил добычу кельтам".

На книжке Сафо изд. XVIII в., очень любимой книжке — карандашом: "A Sapho, les amours (...) Anrep. 1916.

1904. Встречи со Станиславом Брониславовичем Гучковским.

1.05.1926

Днем — АА. У нее кашель и жар, а кашель — явление, для нее необычное. Весь день читает Пушкина и Шенье.

Вечером пришел снова. Она все показывала свои исследования. Ей очень трудно работать, потому что у нее нет ни хорошо комментированного Пушкина (у нее в о о б щ е не было Пушкина, и я ей дал свой, однотомный, и маленькое издание дешевой библиотеки — лирические стихи), ни раннего издания Шенье (1819, 1820 или 1822). Тот Шенье 1862, который у нее, очень смутен, неясен и неавторитетен.

Рассказывала о своих предках — то, что ей рассказала Инна Эразмовна. ЕЕ дед Стогов (Эразм Иванович?) стариком напечатал свои мемуары, в которых подробно рассказывает о своем роде. Напечатано в каком-то морском и в литературном журналах (два раза). АА находит сходство своего рода с родом Гумилева: со стороны матери все очень хорошо известно, много моряков; со стороны отца известного очень мало — раскольничья семья.

Ночью АА ходила к заутрене в церковь Спаса на крови. Странно, не могу понять, зачем это ей нужно? Не молиться же ходит? По многим намекам думаю, что дело в традиции. Но и это, конечно, зря. У меня лично ко всему, что связано с попами, издавна предубеждение.

Сегодня нашла вторую часть пушкинского "Ариона" в Шенье.

Отмечает, что гражданский пафос — к народу — есть у Шенье, есть у Лермонтова. У Пушкина его нет. Такого пафоса АА вообще ни у кого из поэтов не знает.

Ламартин очень плох и неталантлив, и говорить о нем АА не считает интересным.

Говорили о Пушкине. Считает его завершителем, а не начинателем (как его считают по обыкновению).

"Дуб, тысячью корней впитавший в себя все соки": Пушкин вобрал в себя все достижения предыдущей эпохи, достижения Байрона, Шенье, классиков, романтиков русских и иностранных... После него стало немыслимым писать повести в стихах...

Отметила, как Пушкин поступает с теми своими стихотворениями, в которых сказалось влияние Шенье. Во всех таких стихотворениях — раннего периода Пушкин скрывает, что источник их — Шенье.

Позже взгляд его почему-то переменился, и к каждому из таких стихотворений он ставит эпиграфом строчки из Шенье, главным образом, строчки именно из того стихотворения Шенье, которым он воспользовался для данного своего стихотворения.

М. Горького видела один раз в жизни.

Сегодня говорила с И. Э. Горенко о предках. Инна Эразмовна вспоминала. Инна Эразмовна — урожденная Стогова. Отец ее был моряком (?). Ее мать (бабушка АА) — урожденная Мотовилова. Род Мотовиловых — богатый. Стоговы были бедны. Иван Дмитриевич Стогов (прадед АА) был, по преданию, колдуном. Так знали и звали его крестьяне. Стоговы, при Иоанне Грозном жившие в Новгороде, участвовали в восстании и были сосланы в Московскую губернию. Затем один из Стоговых приобрел на границе Московской и Смоленской губерний именье и переехал (?) туда (?). Со стороны отца предки АА мало известны. Раскольничий род.

Камердинер из Московской губернии перешел (прошел 1500 верст пешком) в Подольскую, к отцу Инны Эразмовны — она еще девочкой была. Помнит его. Крепкий старик был.

Ахматова — бабушка Инны Эразмовны — от хана Ахмата, того, который был последним ханом на Руси.

2.05.1926

Вчера ночью, после моего ухода, АА читала Шенье и нашла в нем еще одно место, повлиявшее на Пушкина: "Евгений Онегин", четвертая глава, стр. XXXVIII-XXXIX:

Эти строки с п о л н ы м влиянием Шенье стоят рядом с найденным еще раньше (гл. XXXIV): "Хоть может быть она / совсем иным развлечена...". У Шенье есть все это с точностью. А строки: "Порой белянки черноокой / младой и свежий поцелуй..." — просто перевод одной строки Шенье. Это сходство настолько очевидно, что АА не хочет допустить мысли, что это неизвестно пушкинистам.

Когда я приехал, АА: "Я всю ночь внушала вам, чтоб вы привезли мне одну вещь. Я, значит, плохая колдунья". (Я вчера дразнил АА колдуньей, когда она рассказала мне, что ее прадеда считали колдуном.) "Какую?" — "Угадайте!" — Я стал угадывать и не угадал, конечно. Оказывается — Пушкина под редакцией Брюсова (АА знала его у меня). Я сейчас же, несмотря на увещания АА не ездить, съездил за ним домой и привез. АА пересмотрела его, но увы, — того, что ей нужно было, — IV главы Онегина — там не оказалось, потому что в этом томе — только лирика. Тут АА и показала мне по однотомному Пушкину записанное мной выше — об IV главе и Шенье. "Как вы нашли?" — "Сразу". АА читает только Шенье, конечно; Пушкина она достаточно знает. Прочла там соответствующие строчки, сразу вспомнила эти строчки у Пушкина, вспомнила, откуда именно они, раскрыла Пушкина и стала настаивать и убеждать меня в том, что это место не может не быть известно пушкинистам, что его знают, что она даже где-то читала — помнит это...

Однако, уехав от нее и достав четвертый том Пушкина в издании "Просвещение" и привезя его АА, и раскрыв его и заглянув в примечания к Онегину, я увидел, что там о Шенье по поводу этого места нет ни звука. АА выбранила это издание (она вообще не считает его хорошим) и сказала, что это, должно быть, сказано в Академическом издании или в издании Брокгауза и Ефрона. Но тех у нее нет, и вопрос остался открытым.

Приходил я к АА под вечер.

АА взяла полученное раньше письмо от Гизетти, хотела взглянуть на адрес, чтобы через меня вызвать его. Адреса на первой странице не нашла. Стала читать следующую и вдруг воскликнула: "Смотрите, что он пишет!". А он пишет, что "радуется самому факту ее существования". АА стала острить по Гизеттиному поводу. А поняв, что я заметил, что письма Гизетти она не читала до конца, АА сказала мне с живостью: "Павлик, вы никому не говорите, что я не дочитываю писем, — это очень нехорошо". Нетрудно, однако, понять, что такие письма скучны АА до предела и читает из них она лишь самое существенное, остальное просматривает беглым взглядом.

Я спросил: "Мне очень интересно было бы узнать, какие существуют у Мандельштама отношения с Пушкиным?". АА загадочно и достаточно неопределенно ответила: "Существуют. О, у Мандельштама есть тайная связь с Александром Сергеевичем... Но только в какой-то одной части и достаточно им преломленная...".

Я сказал, что сегодня мне предстоит сделать два-три визита, и спросил: "А к вам никто не придет?". АА ответила, что к ней никто, кроме Пунина, не должен прийти, что визиты — ни она никому, ни ей никто обычно не делал, что в Царском Селе в этот день и она, и Николай Степанович глухо сидели дома, никого не видели... Считалось, что делать визиты — привычка, характерная для буржуазного общества, и ей никак не нужно следовать.

АА составила список всех стихотворений Пушкина, в которых сказывается влияние Шенье, — как известных пушкинистам, так и не известных, найденных ею. Период времени Шенье длится с 1819 по 1827 приблизительно.

Днем к АА при мне приходила мать Владимира Казимировича Шилейко думала застать его, и очень огорчилась. Владимир Казимирович за три месяца пребывания — ни разу не зашел к матери, не зашел и перед отъездом. Дикий человек.

3.05.1926

АА, как и вчера, весь день лежит в постели и чувствует себя плохо жар, кашель и бронхит отчаянный. Приходил к АА два раза — днем и поздно вечером.

Весь день, однако, несмотря на болезнь, АА занимается — читает Шенье, вспоминает соответствующие места у Пушкина, находит влияния, отмечает их...

Составленный вчера список растет. Вчера АА включила в список под знаком вопроса несколько стихотворений, в которых чутьем чувствовала влияние Шенье, с тем, чтобы вычеркнуть их из этого списка, если догадка не подтвердится изучением и если она точно не обнаружит этого влияния. В числе таких (двух-трех) стихотворений было и "Умолкну скоро я...", где АА очень смущали строки: "Он мною был любим, он мне был одолжен / И песни и любви последним вдохновеньем...".

"Одолжен" — явный галлицизм, подчеркивающий французские источники этого стихотворения. Странным казалось и то, что Пушкин говорит о своей смерти, предвещает ее: "Умолкну скоро я..." — Пушкин, полный силы и жизненной энергии человек, прекрасный пловец, превосходный наездник, путешественник, легко переносивший невзгоды странствований на лошадях, и т. д., и т. д. вдруг в 21 году говорит о себе так уныло. Откуда это? Это не могло исходить из него самого. Это должно было быть навеяно чтением. Смерти своей — кроме смерти от несчастного случая, которая (...) — Пушкину не было естественным ожидать в эту пору.

Сегодня, читая Шенье, АА обнаружила в нем то именно место, которое на это стихотворение повлияло. Влияние — бесспорно, и АА зачеркнула сегодня вопросительный знак, поставленный вчера в списке, и заменила его датой стихотворения. И в связи с этим стихотворением стоят еще два пушкинских, какие именно, я забыл, и на которые повлияло то же самое стихотворение Шенье.

Сегодня утром и вчера ночью АА сделала выписки и писем Пушкина, чтобы датировать то место "Бориса Годунова", на котором влияние Шенье, четвертую главу "Евгения Онегина" и "Оду" Шенье (?). Все три вещи совпали во времени написания. Все они написаны в течение одного лета, и, таким образом, предположения АА об усиленном чтении Шенье в это лето подтвердились.

АА говорила о Шенье, что она не любила бы его, если б не его ямбы, потому что во всех остальных стихотворениях слишком чувствуются условности и "типичные для XVIII века чувственность и рассудочность, чего совершенно нет в превосходных ямбах, где реализм, хотя и доходящий порой до цинизма, где звучит "неколебимый гражданский пафос".

И АА прочла мне вслух, наизусть, по ее мнению, превосходное стихотворение (в котором есть строки такого смысла: "много лет собирал мед, что, сразу раскрыв улей, выпустить всех пчел") и добавила: "Великая вещь реализм в поэзии".

Но насколько Пушкин углубляет Шенье в тех стихах, которые под его влиянием: "Пушкин этот — удивительный комбинатор!".

И АА стала перечислять недостатки Шенье, в числе которых (это не относится к его ямбам) — сентиментальность, растянутость — вообще, погрешности композиции. Шенье где-то бежит за письмом любимой и горько жалуется на ветер, его уносящий, и описывает эту беготню с письмом в самых торжественных и патетических (а на наш, современный взгляд — смешных) выражениях. "Пушкин не заставил бы себя бегать за письмом любимой перед читателем"; у Пушкина это — "Сожженное письмо" (влияние на котором — именно указываемого стихотворения Шенье), и в нем Пушкин мужествен; и мужество, и отношение к чувствам, и фразировка — совершенно современные нам.

"А французы считают Шенье первым французским поэтом", — говорит АА. Я спрашиваю: "А Виллон?" — зная, что АА любит его и ценит его больше всех французов. АА только рассмеялась и протянула ласково: "Виллон? Виллон душенька", — вложив в это слово всю свою неистовость и нежность.

Говорили еще. АА сказала, что не думала раньше, что у Пушкина есть такая г р у п п а как-то одинаковых стихов. Брюсов, редактируя Пушкина, как-то чувствовал эту одномерность ряда пушкинских стихов, чувствовал, что есть какая-то группа — потому что полууказание на это слышится в его примечаниях, что такое-то стихотворение, вероятно, относится к той же, к какой и то-то... Брюсов, однако, не улавливал, в чем именно их сродство. А сродство их в том, что все они — под влиянием Шенье. АА говорит: "Пушкин делает всегда лучше. Он гениально схватывает все недостатки Шенье и их отбрасывает, не пользуясь ими для своих стихов. Стихи Шенье он вводит в исправленном виде в свои".

4.05.1926

В двенадцать часов пришел к АА в Мраморный дворец. Лежит в постели. Кашель все тот же, нехороший, грудной. Застал у нее Шубина, директора той гимназии, в которой учился В. К. Шилейко. Я вывел Тапу гулять и вернулся, когда уже его не было. Шубин — восьмидесяти лет старик, родом из крепостных, на своих деньги выстроил гимназию, преподавал в ней, сделался ее директором, любимым всеми гимназистами за доброту. После революции его сделали поваром в той же гимназии. Теперь он дослужился до преподавателя русского языка.

Шубин перед тем, как зайти к АА, прислал ей письмо, в котором просил разрешения зайти к ней, чтобы потолковать с ней о литературе. Сегодня он говорил с ней о Шекспире, о классиках, о Гумилеве, Есенине и о ней самой: АА говорил об ее таланте большом, но заметил ей, что в ее стихах нет охвата, как, например, у Островского, что слишком малы и ограничены тематически ее стихотворения.

АА с ужасом передает его хвалы об ее таланте и говорит, что когда ей о нем говорят, у нее бывает такое состояние, что ей хочется "бежать, закрыв руками уши, и кричать". Шубин — "прелестный старик" за всем этим.

Сидел у АА до двух часов, когда к ней пришел Пунин. Говорили опять о Пушкине и Шенье. АА не могла заснуть сегодня до 5 1/2 утра — бессонница ее одолевала. Она немного читала, а потом лежала без света, чтобы Инна Эразмовна не заметила ее бессонницы.

В Пушкине АА ночью нашла еще одно место с влиянием Шенье: стихотворения "Кавказ" и "Монастырь на Казбеке" — в сравнении с элегией (послание "A deux fr res"); последняя совершенно необычна для Шенье — в ней Шенье говорит о горах и т. д., но она почти с религиозным чувством написана — в ней даже упоминается ангел, а это для Шенье-атеиста — исключение.

В описаниях большое сходство: "Отселе я вижу потоков рожденье...", "...зеленые сени...", "И ползают овцы по злачным долинам...", "тенистые берега", "утесы" — очень сходятся с Шенье, а в "Монастыре на Казбеке" совсем совпадают со строками Шенье: "Туда б в заоблачную келью / В соседство Бога скрыться мне..." — ущелье есть и келья и "соседство неба".

Однако этот пример АА не решается ставить в ряд с другими, говоря, что это может быть простое совпадение. Странна, правда, возможность такого совпадения, но, может быть, "варварство" — так уж относиться к стихам, что, замечая у двух поэтов схожие места, схожие, может быть, только потому, что оба видели то же самое и что слова для выражения того, что они видели, одни и те же, — ставить в зависимость одно от другого их стихотворения.

Итак, АА нисколько не настаивает на данном примере.

АА вспоминала свои разговоры с Инной Эразмовной. Та, рассказывая о Николае Степановиче, говорила, что в 1904 году однажды Николай Степанович пришел в Царское Село к АА и она не хотела его принять. К Николаю Степановичу вышла Инна Эразмовна, и на скамеечке сидя, говорила с ним, причем разговор был в таком роде: "Как странно, что я, когда был прошлый раз, вас не видел!" — "Да, я очень занята по хозяйству..."

АА не помнит такого случая, чтоб она в Царском Селе не приняла Николая Степановича, но говорит, что, вероятно, просто забыла, и он имел место в действительности, потому что иначе Инна Эразмовна не рассказывала бы о нем так. Инна Эразмовна вообще не любила, когда АА кто-нибудь посещал, и холодно к ним относилась. А тут почему-то, вероятно, потому, что АА не хотела принять его, она вышла к Николаю Степановичу и сидела с ним.

Инна Эразмовна вспоминает еще: в 1909 году из Lustdorf'a AA провожала Николая Степановича в Одессу в трамвае или в конке. И говорит, что в вагоне с ними ехала Мария Федоровна Вальцер — крестная мать АА, которая слышала, как Николай Степанович по-французски пикировался с АА, причем АА молчала. Николай Степанович казался очень недовольным, печальным и удрученным. АА замечает, что, вероятно, она видела М. Ф. Вальцер, и поэтому ничего не возражала Николаю Степановичу.

В два часа пришел Пунин. Он только что продал привезенное Инной Эразмовной серебро — столовый прибор; продал, чтобы эти деньги пошли Инне Эразмовне на дорогу, вместе с присланными Виктором Андреевичем. Продал (три фунта — на вес) за сорок пять рублей.

Инна Эразмовна очень торопится уезжать, вообще — меня она неоднократно просила узнать о возможностях наискорейшего отъезда ее. Теперь, однако, в связи с болезнью АА она считает, что ее долг остаться здесь до поправления АА. Это очень тревожит и беспокоит АА, потому что таким образом Инна Эразмовна может опоздать к пароходу из Хабаровска в Николаевск, отходящему 25 мая. АА по мере сил бодрится и скрывает от Инны Эразмовны свою болезнь, но теперь, конечно, уже не скроешь: АА лежит в постели, кашляет неистово, подрывая грудь, не спит ночей, горит в жару... И все из-за прогулки в туфельках по грязи. Упрекаю ее в неосторожности, она смеется и говорит, что, когда шла, думала, что простудится, но думала также, что простуда ограничится легким насморком...

Ухожу от АА, чтоб вечером прийти опять. Дома звоню по просьбе АА к Гуковским и передаю им, чтоб они вечером зашли к АА. Звоню и Ю. Н. Тынянову, чтобы спросить его об известных ему примечаниях к четвертой главе "Евгения Онегина" — в отношении влияний на Пушкина — потому что АА уверена, что влияние на эту главу Шенье — известно. Тынянова не застаю дома. Он в отъезде.

4 мая вечером, часов в 9 1/2, я пришел к АА. У нее уже были Н. В. Рыкова (Гуковская) и ее сестра — М. В. Рыкова, с которой я еще не был знаком. АА десять минут тому назад встала с постели и сейчас сидит у стола в своем свитере, на который накинуто пальто. АА показывает Н. В. Гуковской свои исследования. Мой приход прервал это занятие. Заговорили обо всем понемногу. АА, указав мне на М. В. Рыкову, сказала, что она была в студии Николая Степановича в 1919 году при "Всемирной литературе". Заговорили о студии, М. В. вспоминала, а Н. В. подталкивала ход воспоминаний. Скоро пришел Гр. А. Гуковский. Тут АА стала ему показывать все, подробно объясняя и слушая его мнения и замечания. М. В. Рыкова увлеклась рассказом о студии, и я, откровенно говоря, с неохотой, потому что мне интересно было послушать беседу АА с Гуковским, расспрашивал М. В. о студии, о Гумилеве, и кое-что записывал. Поставил я чай на примус, пришла уходившая куда-то Инна Эразмовна, стали пить чай, и разговор продолжался по-прежнему. Наталья Викторовна, сидя в кресле у стола — между АА и Гуковским и мной и М. В., вступала в разговор и прислушивалась попеременно то к их, то к нашей беседе.

Я только взглядывал на АА, оживленно рассказывавшую, показывавшую и объяснявшую Гуковскому все; ладонь ее с вытянутым указательным пальцем скользила по книгам, перелистывала страницы, останавливалась на краю стола... Гуковский остался доволен... Он заявил, что все заключения АА очень убедительны; то, что талантливее всего, всего неожиданней и интересней, — ее открытие влияния Шенье в "Борисе Годунове".

Пришел Пунин. Тут уже заговорили о театрах, о живописи, об Академии наук, об условиях существования ученых. В 11 1/2 все ушли. А я еще вывел Тапа и вернулся. Пунин оживленно читал АА лист "Красной газеты" с описанием всеобщей забастовки в Англии. АА слушала не очень внимательно.

Около двенадцати ушел и я. Приду завтра в двенадцать. В двенадцать же завтра придет и Л. Н. Замятина, которая сегодня и вчера, не заставая, целый день звонила Пунину.

Я спросил сегодня Инну Эразмовну, кто был крестным отцом АА? Ответила: "Романенко" (или "Романенков"?).

ВЕЧЕР ПИСАТЕЛЕЙ

"10 мая в Филармонии состоится вечер Союза писателей. Выступят: Алексей Толстой, Сейфуллина, Федин, Сологуб, Ахматова, Зощенко, Замятин и др." ("Красная газета", вечерний выпуск № 103, 4 мая 1926).

АА выступать не будет. Знали об этом и те, которые устраивают вечер (Союза писателей). Но "Ахматова" была нужна им для рекламы. И М. В. Борисоглебский несколько времени тому назад приходил к АА и просил у нее разрешения (надо все же соблюсти форму и тут!) поставить ее фамилию на афишу и откровенно сказал, для чего это нужно. Он АА даже не приглашал выступать, зная, что она все равно не согласится и выступать не будет.

АА свое согласие дала, но с большим и понятным неудовольствием. Ей это неприятно очень. Она говорила мне, что так делать очень нехорошо, что поступок этот в высшей степени некрасив и такие факты очень портят ее отношения с людьми, — с кем именно, АА не сказала.

Говорила это на следующий день после того, как у нее был Борисоглебский.

Крестная мать АА — Мария Федоровна Вальцер (И. Э. Горенко и АА подтвердили).

5.05.1926

"Напрасно я бегу к Сионским высотам". См. Шенье "Hermes", строфа XXI (?).

Сны, Зоркий, Керчь.

Инна Эразмовна уезжала в Берлин? больна? в 1910 г.?

6.05.1926

1. "Ода Шенье" ср. "A Charles Corday"

2. "Ода Шенье" — cp. A. M. Ch nier (урна, мирны, незнаемая лира, хор лир, ждет погребения, хоры европ. лир (Pind), черновик (изд. под ред. Брюсова). Скажем по совести: мог Пушкин в 1825 году сказать о себе "незнаемая лира"? Психологически? Нет.

Au bord de Venise la reine — нет в позднейших. Шенье ли?

7.05.1926

АА рассказывала о "Подорожнике". "Подорожник" вышел в апреле 1921 г. 1-го мая АА была у Судейкиных и подарила О. А. экземпляр с надписью. Еще раньше надписала Сологубу, а еще до этого Н. В. Рыковой. "Подорожник" весь разошелся в первый же месяц — весь тираж был распродан, и издатель, получивший громадный барыш, в мае уплатил АА еще сто тысяч рублей, не обусловленных договором.

В "Подорожнике" нет ни одного стихотворения, которое бы относилось, хотя бы минимально, к Николаю Степановичу.

8.05.1926

Пришел к АА в час и был до трех. АА уже встала, но была еще неодета и ходила в шубе. Через пять минут после моего прихода к АА пришла Ф. Наппельбаум, принесла свою книжку в подарок АА. АА взяла книжку, стала ее пересматривать. Внешний вид ей понравился... Фрида Наппельбаум посидела минут пятнадцать; я, чтоб вывести из воцарившегося молчания, заговорил о вчерашнем вечере К. Вагинова, говорили о Пумпянском, который вчера читал о Вагинове доклад (скверный доклад).

АА показала Фриде номер вышедшего к юбилею Давида французского журнала. Поговорила о Давиде, хвалила его Наполеона (зарисовки накануне захвата власти). Фрида ушла, я остался.

Продолжали поднятый разговор о Вагинове. АА достала его книжку и достала "Cor Ardens". В книжке Вагинова АА подчеркнуты и отмечены некоторые места. Одно АА демонстрировала мне: "Из жаловидных слов змеей струятся строки". Сравнила его с триптихом "Мирты" Вячеслав Иванова (второй том "Cor Ardens"). Совершенно та же тональность, а влияние подтверждается одинаковостью слов: "змеей", "миртами", "темной"; образами: "внизу жена" (и "милая жена"), "стекло"...

В книжке Вагинова, говорит АА, о ч е н ь много от Вячеслава Иванова и очень много от Мандельштама. По поводу вчерашнего доклада Пумпянского о Вагинове, в котором Пумпянский ни разу не упомянул имен В. Иванова и Мандельштама, АА пожалела, что Мандельштама так замалчивают.

Потом я спросил о Пушкине: нашла ли она в нем что-либо новое?

АА ответила, что сегодня читала лицейские стихи, чтобы уяснить, что именно прибавилось у Пушкина после чтения Шенье и чего у него не было до Шенье. Только сегодня занялась этим, кое-что уже уяснила, но пока предположительно.

Потом, раскрыв Пушкина и Шенье, прочла мне отрывок из стихотворения 1819 года "Всеволожскому" ("Прости, счастливый сын пиров..."), прочла и сказала: "Только Пушкин мог делать так! Смотрите!" — и прочла соответствующее место из Шенье. Это "так" заключается в том, что Пушкин сделал из своей знакомой, влюбленной балерины, — узницу, пленницу, воспользовавшись для ее описания описанием той, которая сидела в тюрьме с А. Шенье, которая ожидала смертной казни и которую Шенье описывает в стихотворении "La jeune captive". Вот сравнение:

Пушкин:

("Odes") "La jeune captive":

1 "...Moi, je pleure et j'esp re..."

Была у Гуковских.

9.05.1926

Разница темпераментов: Пушкин в стихотворении "Кто, волны, вас остановил..." ждет грозы, которая разнесла бы лед. Шенье — ждет весны.

И. Э. Горенко была замужем два раза. Когда первый раз вышла — 80 000 рублей получила.

Второй муж — служил.

10.05.1926

С утра я пришел к АА в Мраморный дворец, застал ее (в постели) одну. Инны Эразмовны не было дома. Маня, которую АА просила прийти, чтобы помочь Инне Эразмовне в ее сборах в дорогу и которая обещала "быть с девяти до трех обязательно", — конечно, не пришла. У постели сидел, и АА показывала мне последние новинки своих изысканий в Пушкине и Шенье, Этой работой АА занята последние три недели непрерывно, и работает с горячим увлечением, уделяя ей все свободное время и отрывая для нее минуты от "занятого" времени. Пунин вчера или позавчера принес ей какую-то свою очередную работу (она постоянно подготавливает для Пунина доклады — лекции, читаемые им в Институте истории искусств), и АА очень неохотно, хоть и не показывает этой неохоты, урывает время и для нее (работу нужно сделать к понедельнику).

Последнее время — время болезни АА (а выходить она стала только позавчера) — я всегда сижу у постели, окруженной книгами: Пушкиным в издании Павленкова, Брюсова (ред.) и "Всеобщей библиотеки" (все эти три издания АА дал я — то, чем обладал сам. Других изданий у меня нет, а у АА Пушкина, как и вообще книг (за малым исключением), нет) и Шенье: 1. 1862 г., толстый комментированный том, к которому, кстати сказать, АА относится с большим недоверием после того, как обнаружила в нем некоторые неточности; 2. Современное (без обозначения года) — маленький, очень полный томик в красном коленкоровом мягком переплете.

Обе книги принадлежат Шилейко, который "из милосердия" оставил их АА, уезжая в Москву. Все отметки, подчеркивания, обозначения АА наносит во второй, маленький томик (а в Пушкине т. о. — в однотомное, Павленковское издание). У АА есть и свой Шенье — подаренный ей в 1922 году Мариной Цветаевой, но популярный и очень неполный. АА давным-давно дала его мне, и он до сих пор лежит у меня. "Мечта" АА — с момента начала ее работы увидеть одно из первых трех изданий Шенье (1819, 1820 или 1822 г.), чтобы, сравнив его с имеющимися у нее поздними изданиями, узнать, какие стихи Пушкин не мог знать, а потому не мог и пользоваться ими. На днях я приносил АА еще одно издание Шенье, которое я взял у Рождественского — издания 1893 г. АА держала его у себя два дня — в этом издании есть не вошедшее в другие стихотворение Jules Lef vre "A Ch nier", которое Пушкин знал и которое повлияло, как обнаружила АА, на стихотворение: "Ода А. Шенье" (А. Шенье в темнице). Этот том АА вернула мне позавчера, и сегодня я переписал для АА указанное стихотворение Lef vre и список отдал ей.

Сегодня же АА увидела, наконец, и Шенье издания 1822 года: оно имеется у Рыбаковых. Сегодня Рыбаковы, уезжавшие на праздники в Царское Село, вернулись в город, АА под вечер позвонила им, получила разрешение взять книжку, и я, съездив за книжкой, привез ее АА в Шереметевский дом. Она поспешно взяла книжку, села на диван и не выпустила ее из рук до тех пор, пока внимательно не просмотрела всю и не нашла в ней почти всех интересующих ее стихотворений. В этой книге не оказалось только эпилога поэмы "Hermes", в котором АА находит влияние на сцену "Бориса Годунова" ("Ночь. Келья в Чудовом монастыре" — первые семнадцать строк); стихотворения, повлиявшего на отрывок "...оленя бег пахучий...", и еще нескольких стихотворений, незначительных в смысле влияния (их, может быть, АА еще найдет, просмотрев книгу более тщательно).

Вчера АА показывала мне следующие новинки (найденные ею частью позавчера ночью, частью — вчера утром, до моего прихода): 1. "Чаадаеву" (1821), схожее с окончанием шестой главы "Евгения Онегина", на которое, по-видимому (АА не решается сказать определенно, опасаясь, что место это может оказаться "общим местом", т. е. таким, которое могло быть написано и не под влиянием Шенье, а под каким угодно другим), повлияло стихотворение Шенье. Найдено в ночь с 8 на 9 мая; 2. "Буря" (1825), для которого Пушкин воспользовался стих...; 3. две строки из "Заклинания" (у Шенье строка "A vos pers cuteurs il reproche leurs crimes..."; 4. Пиндемонте (у Шенье ... найденное АА дня за три раньше); 5. два отрывка — "Приют любви" и соседний с ним (в издании под редакцией Брюсова) ... (у Шенье ...).

О "Приюте любви" сегодня АА сказала мне, что убедилась в неверности вчерашнего своего мнения и что влияния Шенье в нем все-таки нет.

6. "Кто волны, вас остановил..." (у Шенье...); и наконец, найденные ею вчера утром у Шенье элегии: "Oh? Muses, accourez; solitaires divines..." собственные имена: Клариса, Юлия и Клементина, встречающиеся у Пушкина (за исключением Клементины, замененного по условиям размера "Дельфиной") в десятой строфе третьей книги "Евгения Онегина".

Сегодня, придя в час дня к АА, я застал ее за сравниванием этих двух пунктов Пушкина и Шенье, и АА при мне продолжала работу, тут же показывая каждое найденное слово мне и подчеркивая его в книге. И сходство оказалось разительным — вся девятая и десятая строфы третьей главы "Онегина" оказались в точность соответствующими указанной элегии Шенье. А о замене Клементины Дельфиной АА остроумно обмолвилась цитатой: "И смело вместо belle Nina поставил belle Tatiana".

Сегодня утром, желая подробно записать показанные мне за последнее время АА исследования в области Пушкин — Шенье, я переписал на отдельных листах все отмеченные влиянием Шенье стихотворения Пушкина — с тем, чтобы показать их АА и попросить ее указать соответствующие им места Шенье, перезабытые мной, хоть АА и показывала мне их очень подробно раньше. Но когда я показал эти листы АА, она заметила мне, что я выписываю это напрасно, что это совершенно лишнее, что лучше она даст мне потом подробный и точный конспект. И была очень недовольна мной. Листы эти я ей отдал и, конечно, АА не даст их мне, чтоб, записывая по памяти (плохой!), я не напутал.

Не любит, ох, как не любит АА, когда ее мысли, ее работы, ее слова записываются мной или кем-либо вообще.

Вчера уехала на Сахалин Инна Эразмовна. Прожила она здесь три недели (сюда она приехала из Подольской губернии 18 апреля). Помню, как радостна, как окрылена была АА в день приезда Инны Эразмовны и в следующий день — пока беспокойство за благополучный переезд Инны Эразмовны на Сахалин, тревожность, с какой она думала о тяжелых условиях этого переезда, о его неожиданностях, превратностях, о неизвестности условий второй его половины от Хабаровска на Сахалин, о ничтожных средствах, какими располагает Инна Эразмовна, и, наконец, собственная болезнь (АА простудилась и лежала с бронхитом восемь дней) не омрачили настроение АА.

Вчера АА была в особенно тревожном состоянии весь день; с утра меньше, а с каждым часом, приближавшим отъезд Инны Эразмовны, — все больше и больше. Правда, тревожность эта не проявлялась наружно ни в чем — ни в голосе, ни в жестах, ни в чем решительно; но это внешнее спокойствие надо уже отнести к исключительному всегдашнему ее самообладанию. Я, только очень внимательно присматриваясь к ней, по особенному выражению глаз, по двум-трем случайно прорвавшимся необычным для нее интонациям угадал эту тревогу, тяжесть и волнение.

Обещавший прийти к ней в три часа Пунин почему-то не пришел вообще, и АА, зная, что он никогда не обманывает ее, если обещает прийти, боялась, не случилось ли чего-нибудь у Пуниных (а у них каждую минуту может умереть отец Анны Евгеньевны Пуниной, который лежит при смерти уже около месяца (лежит он не в Шереметевском доме, конечно. "У них" — т. е. в их семье). АА, однако, и этого волнения не показывала и только раза два или три досадливо заметила что это, мол, он не идет?

Я весь день был у АА и только обедать ушел домой, а после обеда пришел опять, помог Инне Эразмовне увязать ее вещи, нанял извозчика, и уже вместе с АА и Инной Эразмовной вышел — они поехали на вокзал, а я — за остальными вещами (за небольшим чемоданом и корзинкой) в Шереметевский дом.

Еще до того как выйти, АА и Инна Эразмовна трогательно спорили — Инна Эразмовна хотела дать мне рубль на извозчика, а АА не позволяла мне брать у Инны Эразмовны и давала мне свой. АА особенно огорчена тем, что не могла прибавить Инне Эразмовне денег на дорогу, потому что сама безнадежно без денег — все ее ресурсы вчера равнялись восьми рублям, из которых три она вчера потратила на продукты для Инны Эразмовны (и тоже долго убеждала Инну Эразмовну, которая за них хотела платить сама) и три — на извозчиков и трамвай. А когда в Кубу будут выдавать деньги — неизвестно. У Пунина денег также абсолютно нет, и АА у него занять не может. Он сказал мне вчера на вокзале, что у него за одну квартиру 800 рублей долгу, а в месяц получает всего лишь около двухсот. Кстати — АА меньше, но все же должна за квартиру: за два месяца 45 рублей, и из первой же получки должна будет уплатить их, потому что ее управдом не терпит.

Инна Эразмовна же уехала, имея с собой шестьдесят рублей на всю дорогу (не меньше месяца), из которых рублей двадцать надо будет истритить на плацкарту от Иркутска до Хабаровска и билет на пароходе. На еду и на все остальное — остается сорок рублей. Немудрено, что АА это обстоятельство так сильно беспокоит.

Говоря о материальном положении АА, не надо забывать, что в Бежецке у нее Лева и А. И. Гумилева, которым тоже нужно ежемесячно посылать деньги.

Я заехал в Шереметевский дом, взял вещи, сказал Пунину, что АА и Инна Эразмовна уехали на вокзал, и поехал туда сам. Они были в зале ожидания. Я успокоил АА, что у Пунина все благополучно, а задержался он по каким-то другим причинам, и пошел узнавать о посадке и о прочем. Оказалось, что через пятнадцать минут посадка начинается. Вернулся к АА. Она сидела рядом с Инной Эразмовной и, как всегда в таких случаях, они обменивались самыми незначительными фразами, потому что значительные в эту минуту не всплывали... Через двадцать минут, не дожидаясь Пунина, который условился со мной, что придет в зал ожидания, двинулись к выходу на перрон.

Я взял в руки чемодан и корзинку и хотел взять третий тюк — с постелью и мягкими вещами. АА, однако, понесла его сама, изгибаясь под тяжестью его, вытягивавшего ей руку, и когда я повторил просьбу передать его мне, АА впервые промолвила: "Оставьте, зачем вы просите?.. Мне и без этого, кивнула на тюк головой, — нелегко!". Но, встретив мой смущенный взгляд, сейчас же рассмеялась легкой шуткой. В другой руке у АА была корзиночка с провизией. Инна Эразмовна, припадая на правую ногу, опираясь правой рукой на палку, в левой держа маленький ручной саквояж, плелась, все время отставая, сзади. На ней был черный старо-старушечий зипунчик, древняя круглая — такие носят дряхлые помещицы, да, пожалуй, монахини — шапка с черной наколкой, скрывавшей всю ее голову и оставлявшей открытым только небольшой овал сморщенного лица, где добротой, мирной приветливостью и стеснительной учтивостью отливали глаза. Одежду ее довершал громадный, безобразный, длинношерстый и короткий серый с рыжим мех не то зайца, не то какого-то другого зверя, громадным воротом навалившийся на плечи. Он был громаден и неуклюж, а Инна Эразмовна — согбенна летами, и казалось, что это мех своей тяжестью пригнул ее к земле.

Вошли в вагон. Соседом оказался китаец, ехавший со своим семнадцатилетним сыном — уже совершенно типичным косоглазым китайчонком. Усадив Инну Эразмовну и оставив АА с нею, я пошел к выходу, чтоб встретить Пунина, и только дойдя, встретился с ним. До отхода поезда оставалось тридцать минут. Пунин вошел в вагон. И на несколько минут АА вышла с ним на перрон, а я остался с Инной Эразмовной, которая воспользовалась минутой и задала мне два-три тревожащих ее вопроса о Шилейко, которого она — и справедливо вполне — считает жестоким эгоистом. Я ответил уклончиво. Вошли АА и Пунин, а затем я с Пуниным вышли из вагона, оставив АА наедине с Инной Эразмовной. Минут за десять до отхода АА вышла — и огорченная, ибо Инна Эразмовна, беспокоясь, что поезд тронется, велела ей уйти. Я узнал точное время, и АА с Пуниным опять вошли в вагон — еще на семь минут. АА, выйдя, подбежала к окну и как-то нервно крикнула: "Мамуся!". Последние минуты глядели друг на друга через стекло. Я наблюдал за АА... На один момент (тот, когда она вышла из вагона после разговора с Инной Эразмовной — за десять минут до отхода) я заметил особенно острый, пронзительный, воспаленный взгляд — глаза АА делаются такими блестящими и острыми только в редкие минуты ее жизни. Два-три шага по перрону, и внешнее равновесие было восстановлено — взгляд стал обычным, и дальше АА уже была спокойна. Я вспомнил, что она никогда не плачет. Поезд ушел. АА побежала за вагоном, а я бросился за ней, опасаясь, чтоб ее не толкнули. Она заметила меня... "Не идите так близко к поезду", — сказала мне, не останавливаясь, еще раз повторила то же. Поезд ускорял ход. Мы остановились. И пошли к выходу. При выходе с перрона у всех отбирают перронные билеты. Я прошел, не отдав своего, а у АА его взяли. Я показал АА билет. АА неожиданно искоса взглянула на меня и, тихо уронив: "Дайте мне, если он вам не нужен", — протянула за билетом руку. Жест и взгляд ее был каким-то стыдливым, точно она признавалась мне в своей слабости... А меня тронуло, что ей так дорог и этот билет — память о расставании с Инной Эразмовной.

К выходу шли, разговаривая о чем-то постороннем, и я плохо слушал, зная, что этот разговор и ей-то нужен только для того, чтоб затушевать им те, быть может, замеченные нами мгновенные признаки ее внутреннего состояния, которые до отхода поезда могли случайно проскользнуть сквозь внешнее спокойствие.

У выхода я попрощался; АА пошла на телефон, Пунин остался ее ждать, а я ушел домой.

Вечер у Спасских.

Вечер оказался лучше, чем я думал, потому что хорошо играла на рояле Юдина, и музыка, которой я давно не слышал, дала мне несколько минут гармонического существования. А в первом отделении читали прозу и стихи Федин, М. Кузмин, Б. Лившиц, К Вагинов, С. Спасский и Н. Баршев.

Домой вчера вернулся в первом часу и до четырех читал Шенье и Пушкина.

А сегодня — вот уже четвертый час ночи, и я кончаю эту запись. В окно уже брезжит предутренний свет — светлеет очень быстро. Скоро придут белые ночи. Хороши они были в прошлом году.

12.05.1926

Пришел к АА, она рассказывала о вчерашнем вечере у Щеголева с Толстым. Я поехал к А. Н. Толстому. Он еще не встал. Ждал его в столовой. Вышел он в белой пижаме. Пил с ним кофе. Алексей Николаевич рассказывал медленно, но охотно о Николае Степановиче и дуэли его с Волошиным. И о подноготной этой дуэли, позорной для Волошина. Я спросил Толстого, есть ли у него автографы. Он предложил мне перерыть сундук с его архивами — письмами. Пересмотрел подробно все — нашел одно письмо. "Вам вернуть его после снятия копии?" спросил я. Толстой махнул рукой: "Куда мне оно! Берите".

Толстой отнесся ко мне исключительно хорошо. Это не Кривич, дрожащий над своими архивами. Толстой знает, что у него будет собственная биография, и почему не сделать хорошего дела для биографии другого? Звал меня обедать, обещая за обедом рассказывать о Гумилеве; сказал, что записать все придется в несколько приемов.

Весь вечер провел у АА. Она перед этим была у Замятиных, и Замятины проводили ее до дому. Очень много говорили о Гумилеве, об истории его дуэли с Волошиным, и у АА вдруг возник вопрос — откуда печатавшие ругательные статьи о Гумилеве газеты получили сведения?

О фразе Гумилева, сказанной по поводу Дмитриевой, знали только Кузмин, Маковский, Ал. Толстой и еще очень немногие — сторонники Гумилева. С другой стороны, знал о ней Гюнтер, а от него — Волошин и Дмитриева... Кто мог информировать газетных корреспондентов? И во всяком случае, не протокол, потому что протокол в мастерской Головина не был составлен (поэтому и возможно было газетам местом происшествия назвать ресторан "Вену"). Логика подсказывает ответ на вопрос.

Говорили об окружении Гумилева в те и в последние годы. Попутно АА говорила о Блоке, считая, что Блок, вдавшись в полемику, закончившуюся статьей "Без божества, без вдохновенья", поступил крайне неэтично и нехорошо. А Гумилева упрекнула в отсутствии чуткости, позволившем ему вступить в полемику с задыхающимся, отчаивающимся, больным и желчным Блоком.

АА не оправдывает последних лет жизни Гумилева. Причины их находит во всех условиях тогдашнего существования и считает, что если бы Гумилев не умер, то скоро бы сильно переменился: узнав историю с Кельсоном, он прекратил бы отношения с Г. Ивановым и Оцупом, студии ему достаточно надоели (пример — см. воспоминания Фриды Наппельбаум — он хотел отказаться от руководства "Звучащей раковиной"). Вероятней всего — уехал бы за границу и писал бы прекрасные стихи, но образ его жизни стал бы совершенно иным.

Рассказывала о непримиримом отношении Гумилева к ней. Пример — фраза его, что "прав Гржебин", которую он сказал, придя к АА перед вечером "Petropolis'a", когда Г. Иванов (даже Г. Иванов!) заступился за АА, сказав: "Гржебин не прав уже по одному тому, что он Гржебин". Г. Иванов-то, конечно, здесь был двуличен, как всегда, желая показать себя хорошо АА и правильно рассчитывая, что со своим-то (т. е. с Николаем Степановичем) он сговорится.

Рассказывала о том, как в Москве была в издательстве "Узел" — у С. Парнок и С. Федорченко. Последние говорили исключительно о Волошине, всячески восхваляя его. АА крепилась и молчала. Но когда одна из них рассказала АА о том, как она в отместку за плохое мнение Мандельштама о Волошине обозвала Мандельштама чуть ли не жуликом и пр. и как Мандельштам написал ей "глупое" (слова рассказывавшей) письмо с просьбой дать объяснения, сказать, от кого она это слышала, — если сказавший это — мужчина (а если сказавший — "женщина, — пишет Мандельштам, — тогда, конечно, дело непоправимо", — намекая на то, что с женщины он не может требовать удовлетворения); когда она рассказала это со смехом, издеваясь над Мандельштамом, АА не выдержала и сказала: "Бедный Осип Эмильевич, как, должно быть, это ему неприятно!". Воцарилось гробовое молчание. Потом прозвучал вопрос: "А вы хорошо знаете Мандельштама?" — "Да, я его очень хорошо знаю, я с ним в очень дружеских отношениях...". Разговор продолжался еще очень недолго. АА спросили, действительно ли Мандельштам такой хороший поэт — ибо они этого не считают, и АА ответила, что считает Мандельштама одним из лучших поэтов.

АА рассказывала мне это по поводу долгой беседы о дуэли и Волошине. АА не находит оправданий Волошину. Сказала мне, что совершенно не понимает, что думал Волошин, когда — опороченный всем своим отношением к Гумилеву — в свой приезд сюда (в 24-м году) два раза приходил к ней с визитом: сразу после приезда и перед самым отъездом (причем держался Волошин очень глупо; так, на вопрос АА, прочтет ли он ей свои стихи, он ответил: "Не знаю, я очень разобран", — то есть, все его дни распределены).

АА считает, что Волошин историей дуэли совершенно себя скомпрометировал. И, казалось бы, скомпрометировав себя так (до того, что ему пришлось навсегда уехать из Петербурга: его здесь не хотели принимать ни Вячеслав Иванов, ни Анненский, ни другие), Волошин по отношению к Гумилеву, а после смерти Гумилева — к его памяти, должен был держаться крайне осторожно и, казалось бы, стремиться загладить свой поступок. И вместо этого Волошин двуличничает до сих пор: пишет (после смерти Гумилева) о пощечине, которую дал ему, и посвящает ему посмертное стихотворение. Перемывает (см. материалы Горнунга) косточки о "Жиль де Реце", рассказывает ложный вздор о примирении Гумилева с ним в 21 году и т. д., и т. д. Примирения не было: Лозинский рассказывает, что Гумилев на его вопрос, действительно ли он примирился с Волошиным, коротко ответил: "Мы при встрече подали друг другу руку". Если Волошин думает, что, встретившись с ним в 21 году — через десять лет после дуэли — и не отведя руки в сторону, Гумилев помирился с ним, — то это доказывает только наглость Волошина и ничего больше.

Хорошо, что А. Толстой, свидетель всей истории дуэли, жив и что его можно спросить обо всем; сегодня Толстой мне подробно рассказал все, и мне очень важно его сообщение. Не будь его — Волошина трудно было бы изобличить, тем более, что он сумел создать себе в Москве целые кадры "защитников".

Сегодня утром к АА явилась неизвестная дама. Сказала АА, что пришла к ней узнать, не родственники ли ей те Ахматовы, которые когда-то жили в Москве, и не родственники ли ей те (назвала по фамилии), которые живут в Москве сейчас и приходятся родственниками московским Ахматовым. И объяснила, что она впала в крайнюю бедность и надеялась, что АА, по родственным отношениям, окажет ей материальную помощь. АА ответила, что никакого отношения к названным лицам она не имеет и что дама направлена к ней, вероятно, по недоразумению, потому что АА сама находится приблизительно в таком же материальном положении. Дама, тем не менее, стала просить у АА денег, и АА дала ей один рубль из трех, имевшихся у нее. Дама рассказала, что увидела фамилию АА на афише о вечере 10 мая и тогда же узнала у А. В. Ганзен ее адрес.

Я убежден, что вся история этой попрошайкой выдумана и что завтра она пойдет еще к кому-нибудь — к Сологубу, что ли — и будет спрашивать — не родственник ли он графа Сологуба... Вот еще "польза", принесенная АА вечером 10 мая.

А о вечере 10 мая можно еще вот что сказать: я уже записал раньше, что к АА приходил Борисоглебский (М. В.) и не приглашал АА выступать потому что знал, что она выступать не будет, от имени Союза писателей, в пользу которого устраивается этот вечер, а просил ее разрешения поставить ее имя на афишу (для спекуляции ее именем, конечно). АА была крайне недовольна; но, не желая противодействовать Союзу, согласие вынуждена была дать (уверен, что АА считала себя одолженной Союзу, который в прошлом году дал ей пятьдесят рублей на лечение).

Афиши были расклеены, дважды печаталось извещение в газетах; вот второе: "Вечер писателей. В предстоящем сегодня в Филармонии вечере всероссийского Союза писателей, помимо ленинградских писателей: А. Толстого, Л. Сейфуллиной, Ахматовой, Зощенко, Сологуба и др., выступит прибывающий из Москвы Булгаков, автор "Дьяволиады" и "Роковых яиц". ("Красная вечерняя газета", 10.05.1926).

Вечер прошел с небывалым успехом. Публики было несметное, доныне небывалое количество. Сологуб и Сейфуллина на вечер не пришли (Сологуб был болен). Публика кричала: "Даешь Ахматову!" и "Даешь Сейфуллину!"... Сбор небывалый: 600 рублей (чистого сбора). И опять же — хотя АА и очень спорит со мной — я убежден, что такой сбор сделало именно ее имя на афише, — так мне говорили все, кто был на вечере. Публика так настаивала на выступлении Ахматовой, что Ганзен умоляла Замятина (участвовавшего в вечере) доставить Ахматову на вечер во что бы то ни стало. Л. Н. Замятина, желая избавить Евгения Ивановича от неприятного поручения (ездить к Пунину, с которым он в натянутых отношениях, и ездить, конечно, безуспешно), стала звонить АА по телефону из Филармонии. К телефону подошел Пунин и не догадался сказать, что АА в Шереметевском доме нет. АА пришлось подойти (Л. Н. , в конце концов, просила АА только приехать показаться публике, не читать... Но разве это возможно?) и наотрез отказаться от мольб Л. Н. о приезде АА на вечер. АА это было тем более неприятно, что упрашивала ее именно Людмила Николаевна, к которой АА так хорошо и дружески относится.

Вся эта история бесконечно неприятна АА, и мы долго обсуждали ее. Я заговорил о выступлении вообще, и спросил АА, почему она так не любит выступать? АА объяснила, что, прежде всего, она никогда не любила выступать, а в последние годы это ее отношение к эстрадным выступлениям усилилось. Не любит — потому что не любит чувствовать себя объектом наблюдения в бинокли, обсуждения деталей ее внешности и пр. — потому что разве стихи слушает публика? Стихи с эстрады читать нельзя. Прежде всего, читаемое стихотворение доходит только до первых рядов публики. Следующие его уже не слышат и публике остается только наблюдать пантомиму. Помолчав, АА заговорила и о второй причине — отсутствии у нее платья: ведь теперь уж не 18-й год! Очень существенная причина, и понять упрекающим ее в игнорировании желаний публики — следовало бы.

АА не говорила, но по чуть заметным намекам я понял, что АА находит и третью причину: публика, по ее мнению, нынче очень груба.

Вчера вечером АА была у Щеголевых. Встречалась у них с А. Толстым и с К-чем. После ужина АА говорила с П. Е. о Шенье и Пушкине. Щеголев неожиданно для АА заинтересовался ее работой, был исключительно любезен и принял рассказ АА о ее мнении по поводу взаимоотношений Пушкин — Шенье без возражения, наоборот — соглашаясь со всем; принес книги, искали сравнений по книгам; П. Е. подтвердил правильность суждений АА.

С А. Толстым АА говорила обо мне; он охотно согласился рассказать о Николае Степановиче и предоставить все, что можно найти в его архивах.

К-ч заявил, что знал Николая Степановича в Париже в 1918 году.

13.05.1926

Позавчера АА спросила Щеголева о знаниях Томашевского — действительно ли он хороший пушкинист? Щеголев взглянул на АА, серьезно, в глаза, помолчал и сказал: "Вот если вы будете руководствоваться тем, что пишет Томашевский, — вы действительно сделаете много ошибок".

Сегодня у меня был В. Рождественский. Говорит, что хочет уйти из Института истории искусств (он — на изобразительном отделении), потому что трудно совмещать работу по стихам с ученичеством. Просил меня отвезти в Институт истории искусств (потому что ему самому неудобно) заявление, в котором просит предоставить в качестве преподавателя ему с осени 1926 года занятия на "лито" по одной из следующих отраслей знания: а) семинарий по истории новейшей русской литературы; в) по технике стихотворчества; с) по художественному стихотворному переводу. Просил никому об этом не говорить, боясь отказа.

Конечно, ему не дадут просимого. У них свои, формалисты, на то есть.

АА собирается во вторник на негрооперетту.

14.05.1926

В 1924 году АА ездила в Москву и в Харьков. В Харькове после ее выступления в театре к ней подошла какая-то пожилая дама и попросила дать ей какое-нибудь стихотворение, которое она могла бы декламировать в разных местах. В руках у АА были прошнурованные листки с ее стихотворениями, на них стояли печати, разрешающие чтение их... — стихи, которые она только что прочла.

АА вырвала листок со стихотворением "Клевета" и отдала его даме. В этот момент вошел сын антрепренера — Якобсон, молодой человек лет двадцати. Удивился, что эта дама разговаривает с АА, и, когда та ушла, спросил АА, кто ей представил эту даму?

АА: "Как будто без того, чтобы ее кто-нибудь мне представил, она не могла разговаривать со мной!"

АА ответила, что никто не представлял. Тот возмутился: "Как никто? Неужели она с а м а подошла к вам?" — и всю дорогу потом и он, и его отец возмущались этой дамой и просили у АА извинения за нее.

АА рассказывала это как образец мещанства, узкой буржуазности и очень смеялась над глупым правилом, что человек не может разговаривать с человеком без того, чтобы не быть представленным... АА, рассказывая, дала полную свободу своей иронии над этими отжившими давно свое время, но все еще встречающимися, вот как в этой — в провинциально еврейской семье! — глупыми правилами общежития...

15.05.1926. Суббота

Вчера АА показывала мне новые свои открытия о Пушкине и Шенье. Дня два она не занималась этой работой (вернее занималась урывками). Позавчера вечером — деятельно принялась снова. Вчера АА делала уже кое-какие очень интересные обобщения; пока нигде их не записала, не отметила — держит все в голове. Очень внимательно следит за словарем Пушкина и выискивает в нем слова — с виду совершенно русские, в действительности же — перекрашенные из французских. Эту пересадку слов из французского языка в русский Пушкин делает изумительно. В строках: "Стальной щетиною сверкая / Не встанет русская земля" — "стальная щетина" выглядит самым чистокровным русизмом. В действительности — это перевод из Шенье: перевод его... И АА видит у Пушкина большую его работу над языком. Пушкин обогащает русский язык порою совершенно незаметно. Так, еще пример: перенося на русскую почву французское выражение (взятое из Шенье), Пушкин говорит: "...Он был мне одолжен / И песен, и любви последним вдохновеньем..." ("Умолкну скоро я...").

"Он был мне одолжен", однако, — галлицизм. Пушкин исправляет его в одном из следующих стихотворений, где он говорит: "обязан".

АА вчера демонстрировала мне новые свои открытия: стихотворение Пушкина "Друзьям" (1822), исходное из элегии Шенье "Reste, reste avec nous, p re des bons vins!" (начало ее), и Пушкин выдает себя в последней строке: "Под зашипевшею струей", которая в черновике читалась: "Над зашипевшею струей", т. е. где образ совершенно совпал с тем, который у Шенье.

АА деятельно ищет такие "над", выдающие Пушкина. А их всегда можно найти, говорит она.

Показывала сходство с Шенье и в стихотворении "Дева", и другие (слова "славянские ручки..." и пр.), новые открытия в "Вольности" и т. д.

Вчера я выразил АА свое удивление по поводу того, что она совершенно не была огорчена словами Щеголева о том, что все найденное ею уже известно по работе Никольского (АА, передавая мне разговор со Щеголевым, сказала мне, что все это известно и это очень ее радует, потому что значит она правильно все делала). Вчера АА в ответ на мое удивление сказала, что Щеголев совсем не в такой форме говорил, чтоб ей огорчаться, — наоборот. И конечно, ей нужно радоваться словам Щеголева: ведь разве не приятно сознавать, что ты сделал без всяких соответствующих знаний, без всякой подготовки — и сделал правильно — то, чего и многие специалисты не умели или не смогли сделать (Щеголев давал задание в прошлом году — где-то в ученом семинарии, в котором его слушали Тынянов, Томашевский, кажется, и т. п. пушкинисты, — проделать именно эту работу: найти влияние Шенье у Пушкина — и никто этого не сделал. Щеголев сам это говорил).

В работе по Пушкину АА больше всего задерживает и больше всего ей мешает незнание соответствующей литературы по Пушкину. Демонстрируя мне каждое новое открытие АА всегда добавляет, что несмотря на, казалось бы, очевидность влияния данного стихотворения Шенье на соответствующее стихотворение Пушкина, она остается неуверенной, что это именно так и есть. Потому что всегда может оказаться, что исследователям известно влияние гораздо более сильное, чем найденное ею влияние Шенье, другого (и незнакомого ей) поэта. А близость данного стихотворения — Пушкин — Шенье, может быть, совершенно уничтожается гораздо большей близостью, которая, может быть, существует между этим стихотворением Пушкина и каким-нибудь стихотворением другого поэта. Раньше, например, АА всегда боялась общих источников — и у Шенье, и у Пушкина — сближающих их стихотворения с каким-нибудь римлянином. Однако АА узнала на днях, что Пушкин сам сообщает о себе, что с лицейских лет не читал ни одной латинской книги и очень забыл латинский язык. И АА удивляется — как же, не зная языка, Пушкин переводил? Например, с греческого "Идиллию Мосха"? И думает, что, вероятно, с какого-нибудь французского перевода...

АА на днях узнала, что Пушкин мог знать Шенье и до 1819 г. Шатобриан печатает отрывки из него и др. Это на руку АА в ее работе.

АА высказывала свой взгляд по поводу влияния на Пушкина Байрона и Шенье (Байрона АА не знает по-английски, потому что не знает английского языка). АА предполагает, что влияние Байрона на Пушкина сказывалось таким образом: в идеях, в темах, в общем тоне — и здесь оно о ч е н ь сильно. Но Пушкин не так хорошо знал английский язык, чтобы влияние это могло углубляться в область лингвистики. Французским языком Пушкин владел в совершенстве — не хуже, чем русским... И вот поэтому влияние Шенье касалось, главным образом, лингвистики — самой работы над языком, прививания к русскому языку французских элементов. Причем Пушкин с поразительным уменьем русифировал элементы, которыми пользовался, вливал в них столько русской крови, что они забывали о своей прежней родине.

И говоря о Пушкине, АА в одной из своих фраз как-то по-детски воскликнула по поводу какого-то моего замечания: "Пушкин в тысячу раз больше и Шенье, и Байрона!".

Говорили о Блоке, и АА как образец лучших его стихов, восхищаясь и упиваясь ими, повторила несколько раз его превосходные строки: "Ты для других и муза... А для меня мученье и ад..." (четыре строки).

Цитировала и другие.

Говорили о Малларме. АА процитировала на память несколько мест (в одном из них была строка — в переводе: "ты, которая — живая, знаешь больше, чем знают мертвые..."). Его она считает прекрасным поэтом. Сказала — что "надо бы достать Малларме и почитать его — уделить ему один вечер".

Я спросил АА, любит ли она "Соловьиный сад". АА очень серьезно ответила, что очень не любит его. Почему? Отделалась шуткой: "В нем ослы, ослы... Слишком много ослов". Но дальше заговорила уже серьезно о том, что "Соловьиный сад" слишком символичен... и т. д.

Заканчивала свои слова так: "Но о т д е л ь н ы е строчки в нем превосходны!"... На мой вопрос о "Стихах о Прекрасной Даме" ответила, что очень любит их.

Вчера АА лежала в постели. С утра чувствовала себя плохо. Я возил ей обед из Шереметевского дома... Встала только к вечеру — в восемь часов, потому что к ней должны были прийти Рыбаковы.

АА очень хочется увидеть работу Никольского; но Щеголев, обещавший ей дать эту книгу (как давать и другие), уехал в Москву, а я ездил вчера в университетскую библиотеку, но не нашел этой книги...

АА тоскливо высчитывала — сколько дней уже едет Инна Эразмовна, где она сейчас и сколько дней еще ей осталось ехать.

Я спросил как бы невзначай: "А вы свои стихи пишете?". АА, слегка нахмурив брови, сделала вид, что не слышит, и, не ответив мне на вопрос, заговорила о другом.

АА лежит в постели весь день — нездорова, а на улице — кромешный дождь. Весь день с увлечением занималась сравнением Пушкина с Шенье.

Все время обращая большое внимание на словарь Пушкина, АА отыскивает все новые и новые слова, которыми Пушкин воспользовался у Шенье и которые перенесены им на русскую почву. Они — "как бы переводы". Сегодня АА составила список таких слов, включив в него, однако, только наиболее характерные примеры. В этом списке в числе других (всего двадцать — двадцать пять слов) — "пламенная ночь", "небрежный (в прежнем, потерянном теперь оттенке смысла — "небрежный локон", "небрежная рука" и т. п.), "стальная щетина", "роковой" (от fatal — тоже в прежнем оттенке смысла), "людское стадо" (в уничижительном смысле: ему соответствует у Шенье "troupeau humain"), "незнаемый" (точный перевод "ignor "), предмет (точный перевод "objet", употребляемый по типу — предмет чего-нибудь, например: "предмет любви". В современном языке его заменило в русском языке слово "объект"), "дитя" — когда оно употребляется в не соответствующем его прямому смыслу словосочетании — например, "дитя волны"...

Сильно акустированное отрицание "нет", начинающее стихотворение (например: "Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем"), по мнению АА, принято Пушкиным от Шенье, в манере которого начинать стихотворения с "non". "Демон" — в смысле "гений" и т. д.

Нужна большая чуткость к слову, чтобы так улавливать все оттенки его смысла и замечать, какие из них утеряны. Например, АА о слове "ревнивый" говорит приблизительно так: "Это слово в то время не могло значить того же, что значит оно сейчас. Сказать сейчас "ревнивые одежды" — трудно. Что значит "ревнивые одежды"? Если могут быть "ревнивые одежды", то могут быть, например, и "наблюдательные одежды"! Я уверена, что Пушкин слово "ревнивые" употреблял в каком-то ином смысле, который нами теперь не ощущается"...

Заговорили о мастерстве, с каким Пушкин обновлял и обогащал русский язык. Я поставил вопрос: кто из современных поэтов так же, т. е. тем же методом, обновляет язык? АА неуверенно ответила: "Пастернак только этим и занимается — т а к, по крайней мере, про него говорят... Хлебников...". Я возразил, что Пастернак не углубляется в словарь, а работает только над синтаксисом и пр. А Хлебников — не трогал иных языков, а занимался изучением славянских и древнерусских корней...

АА не стала спорить со мной, и согласилась, что только Пушкин обладал такой тончайшей чуткостью к слову, и что только он умел превращать иностранное слово в чисто русское.

У меня мелькнула мысль о роли самой АА в области обновления русского языка, но я не решился и звука произнести, зная, какой поток негодования АА устремит на меня, если я заговорю о п о э т е Ахматовой... (Сколько бился я, сколько раз начинал разговор о стихах АА, о ее поэтических особенностях и т. д. И всегда с первых же слов встречал жесточайший отпор. АА хмурила брови, голос ее моментально приобретал звучание металла, и в глазах было такое непреодолимое неудовольствие, что я сразу же смущенно, как виноватый, умолкал.)

АА жаждет увидеть работу Никольского, о которой ей говорил Щеголев. Но сам Щеголев в отъезде, а домашние его этой работы не наши — я звонил им сегодня. Что сказано в этой работе о влиянии Шенье на Пушкина, АА безмерно интересует. Но вот АА сегодня высказывала свои мысли по поводу влияния Шенье на "Евгения Онегина". Попробую изложить их суть. Когда я достану работу Никольского (а он как раз "Онегиным" занимался) и АА прочтет эту работу, интересно будет сравнить заключения АА с заключениями Никольского. Тезис АА таков: все четыре главных действующих лица "Евгения Онегина" (Онегин, Ленский, Татьяна и сам Пушкин) — вопреки явному желанию Пушкина резко разграничить их типы (Онегин — байронического типа герой, Ленский чистейший романтик германского склада и т. д.) — носят в себе очень явные классические черты. И давая их характеристику, Пушкин непроизвольно включает в них классические элементы из Шенье и, вероятно ("вероятно" — потому что АА этого не знает), из других классиков.

Скажу лишь о Ленском (потому что АА обнаружила это сегодня — обнаружила с большой очевидностью). Описание могилы Ленского (глава 6, строфы XI, XII) в точности совпадет со стихотворением "Гроб юноши", а источник последнего элегия (?) Шенье.

Сходство последних еще яснее сквозит в варианте "Гроба юноши", напечатанном впервые в издании под редакцией Брюсова. (Там, например, упоминание о суеверных крестах, подразумевающее, что могила юноши, лежащая в стороне от тех могил с "суеверными крестами", не имеет креста. А почему эта могила без креста? У Пушкина на это нет ответа, ответ в Шенье, и Пушкин, сознавая неоправданность этих слов, выбрасывает их в окончательной редакции.)

Влияние Шенье на три остальные фигуры АА найдено раньше, и, кажется, у меня отмечено уже.

Сегодня в "Красной газете" помещена заметка Модзалевского о пьесе "Пушкин и Дантес"; АА к ней неодобрительно отнеслась, потому что в ней Модзалевский хвалит пьесу, несмотря на то, что она ему явно не нравится. АА не видела этой пьесы, да и не хочет видеть, считая, что изображать самого Пушкина на сцене, как бы это ни было сделано вообще, а особенно так, как это сделано в этой пьесе, — кощунство. Но отзывы о пьесе АА слышала, и отзывы эти — неблагожелательны.

Между прочим: Данзас в пьесе почему-то заменен Соболевским. Чтоб публика не спутала Данзаса с Дантесом, что ли?

Пушкин сейчас завладел АА. Вот я разговариваю с ней. Вот на минуту вышел в другую комнату — зажечь примус, возвращаюсь — и вижу АА склоненной над томом брюсовского Пушкина и скользящий по странице карандаш. Я вошел — и АА отложила Пушкина в сторону, откинулась на подушку и продолжает со мной разговаривать... Но и за эту минуту АА успела найти новую жемчужинку — слово ли, образ ли или сравнение — и подчеркнула его.

Недоверие АА к редактору толстого тома Шенье (1862) подтвердилось. Щеголев, когда АА была у него, это издание изучал — безграмотность.

Сегодня АА опять высчитывала дни путешествия Инны Эразмовны. Она обещала ей написать из Иркутска и дать телеграмму из Николаевска-на-Амуре. АА высчитывает — через сколько дней она их получит.

18.05.1926

18 мая был на негрооперетте в цирке. Там были и АА с Пуниным и Рыбаковыми.

20.05.1926. Четверг

В понедельник был у АА в Мраморном дворце и она мне показывала новые свои находки в Пушкине — "Чернильницу" и др. Она составила подробный список всех стихотворений Пушкина, в которых нашла влияние Шенье. В списке указала и стихотворения Шенье, влиявшие на Пушкина.

Говорили о Пушкине. АА говорила о том пиетете, который был к Пушкину даже у его ближайших друзей — у Дельвига, например. Между прочим — АА рассказывает о новейших исследованиях, доказывающих, что к Вяземскому у Пушкина не было хорошего отношения — всегда в их отношениях была натянутость.

Когда мы говорили о влиянии Шенье на Пушкина, я спросил — неужели никто из друзей Пушкина, несомненно замечавших в его стихах это и подобные влияния, не указывал ему на них? АА ответила рассказом, что когда один из приятелей Дельвига хотел напечатать стихотворение Пушкина и Пушкин дал ему гекзаметр, в котором не хватало одной стопы, и приятель Дельвига попросил последнего сказать об этом Пушкину, Дельвиг ответил, что он Пушкину сказать этого не может.

Даже Дельвиг не мог сделать никаких указаний Пушкину! Правда, Пушкин иногда советовался с друзьями, но именно о н с а м просил. Да, и это бывало очень редко и очень скупо. И АА заговорила о том, кому из поэтов она не решилась бы сделать указания на какой-нибудь недостаток. Стала думать Блок? Блоку, пожалуй, она могла бы сказать... Такого случая с ней не было, но она представляет себе, что он мог бы быть. "Он поблагодарил бы и сказал "Хорошо, я посмотрю потом"...".

Гумилев? Ну, ему АА неоднократно делала такие указания. Но вот Мандельштаму, например, АА никогда бы не могла сделать такого замечания. Совершенно не представляет себе, как бы она это сделала. "А Николай Степанович, — добавляет АА, — постоянно грыз Осипа — и даже очень любил его корить".

День был жаркий — первый такой хороший. АА, отдохнув, встала с постели. Сидела на краешке стола, у окна. Форточка была открыта, и теплый воздух широкой струей входил в комнату... АА несколько раз повторила: "Из рая ветер", — вдыхая теплую струю... Под окном загремел бубен — повели медведя. АА стала говорить о том, что ей всегда жаль "мишку", что она не может видеть его с ошейником, мучимого вожаком, заставляющим "лесного зверя" выделывать фокусы для жадной толпы. АА с грустью и жалостливо взглянула на медведя и отошла от окна, пока его не увели.

Сидела у окна, любовалась зеленью Марсова поля, чистым, ясным небом. Мечтала. Так тихо мечтала. Молчала, и только изредка сказав два-три слова, молчала опять. Потом стала говорить о себе, о весне, которую она не любит (о весне в г о р о д е), потому что вся грязь, все ядовитые испарения, которые были скованы зимой весной накидываются на людей и душат, и отравляют их.

Потом — у стола в кресле сидела и разбирала тот ящик стола, в котором В. К. Шилейко хранит все ее записки, письма, книги... Показала мне свои фотографии — детских лет. Читала свои письма к Шилейке и некоторые фразы прочитывала вслух мне. "Очень мне не хочется, чтоб все это хранилось..." Письма, записки — написаны на клочках бумаги — серой, скверной бумаги, относятся к лету 21 года, и от их внешнего вида веет голодом, нищетой, годами первых лет революции. Говорила о них, говорила, что все ее письма к Шилейко — пока она была с ним — холодны, сдержанны, во всех — какой-то натянутый тон... И наоборот — после расхождения с ним письма становятся гораздо дружественнее, лучше, проще...

Говорила об О. Судейкиной.

"Я к ней хорошо относилась... Хорошо... Очень..." — стала рассказывать о ней. Сказала, что О. Судейкина была необычайно остра в разговоре, и этой остротой речи поразительно умела скрывать недостаток культурности. "Она не была культурной — нет, совсем... но с поразительным уменьем скрывала это". С грустью и любовью говорила о ней — жалела ее, добывающую сейчас в Париже средства к существованию — шитьем и вышиванием...

Мечтая, несколько раз повторяла вслух — без всякой связи с нашим разговором, а так, неожиданно: "Я сегодня не помню, что было вчера, по утрам забываю свои вечера...". Я обратил ее внимание на это. Сказала, что очень любит это стихотворение.

К АА должны были прийти Гуковские и Данько. Я ушел на вечер Маяковского.

Народу была тьма — на плечах друг у друга сидели. Маяковский валял дурака, говорил глупости — явно рассчитанные на грубый успех. Так и было аудитория (девочки, главным образом) смеялись каждому слову, им сказанному, хотя бы в нем не было и ничего смешного. Оттуда я уговорился с Тихоновым идти в пивную, но его забрал Маяковский в Европейскую гостиницу, и я с М. К. Тихоновой, с Эрлихом и еще тремя другими пошли в "Бар", а оттуда к Тихоновым — и пьянствовали до утра уже там. Утром на следующий день долго пили чай, и Н. Тихонов рассказывал о Маяковском. Рассказывает он великолепно.

Зашел к АА. Она, по словам Мани, уехала в Царское Село. Оставил ей записку и пошел к Литейному. Неожиданно на Моховой увидел АА, идущую с Л. Н. Замятиной. Подошел к ним. Л. Н. простилась и пошла домой, а я проводил АА до трамвая — она ехала на Царскосельский вокзал.

21.05.1926

21 мая зашел утром к АА, дал ей адрес Мухиных. (Сам я решил не идти к ним. Это было бы компрометантно.)

Вечером провожал АА в трамвае к Мухиным. Я сделал неловкость вчера. Мне не следовало подходить к АА вчера — ибо никакие силы не убедят теперь Л. Н. в том, что встреча была случайной. А получилось нехорошо: АА от Замятиных звонит Пунину, называет его "Чучулин" и пр., потом выходит на улицу и "здесь ждет ее Лукницкий". АА это было очень неприятно. Вчера она не сказала мне этого, а сегодня была со мной очень официальна. Однако к концу нашей сегодняшней встречи АА простила мне мою глупость и была хорошей всегдашней, милой и ласковой. Я зашел за АА в Шереметевский дом, и мы сейчас же вышли, чтоб ехать к Мухиным. АА была очень расстроена: сегодня она заходила к В. А. Щеголевой, чтоб передать ей результаты вчерашней поездки в Царское Село (АА ездила, чтобы присмотреть комнату для В. А. Щеголевой, которая больна), и Щеголева рассказала ей об аресте Лившица — одного из двух издателей "Петрограда". Арестован он по обвинению в подделке векселей на крупные суммы и в других мошенничествах. А делал он это потому, что добивался какой-то женщины, добиться которой не надеялся без больших денежных средств.

АА ужасает этот упадок нравственности в обществе — как он, упадок, должен быть велик, если даже такой мирный, толстый, пожилой, а главное хорошо обеспеченный человек, как Лившиц, мог пойти на преступление для удовлетворения своих страстей, которых никогда бы и нельзя угадать в нем. С другой стороны — ей жаль Лившица. Она говорит, что Лившиц к ней всегда хорошо относился, был и любезен, и предупредителен, и ничего плохого с его стороны она не видела — насколько неприятен ей другой издатель "Петрограда" — Гессен, настолько приятен был Лившиц.

АА пытается проникнуть в психологию Лившица и признается, что не понимает ее. Как мог он, совершая преступление, спокойно есть, пить, спать, встречаться с этой женщиной? Как мог он быть спокойным, зная, что никуда не уйдет от наказания? В других странах можно бежать, скрыться, а у нас ведь никуда не скроешься... Знал же он это?..

Пока мы ехали — пошел сильнейший дождь. Решили переждать дождь в трамвае, т. е. проехать до конца линии и вернуться обратно. Ехали пустырями (прицепной вагон, 618), и кроме нас в вагоне не было никого. На петле стояли долго — минут двадцать, в страшном зловонии — ... (Обрыв.)

...и где дивно хорошо сейчас.

"Почему бы вам не поехать на лето в Царское Село?" — спросил я, и АА ответила, что самая дешевая комната стоит там семь рублей в сутки. Говорили о негрооперетте — обменивались мнениями... О работе, об Анненском, о котором ей предстояло говорить у Мухиных.

АА главной целью посещения Мухиных ставит — установление дат стихов, потому сейчас ей совершенно ясно, что если стихи Анненского не будут датированы, ни один серьезный исследователь не возьмется за изучение творчества Анненского, и оно станет объектом спекуляции всяких литературных захватчиков и шарлатанов.

Вчера (20-го) АА получила из Москвы сборник стихов московского Союза поэтов. Читала их, и находит их безнадежно плохими: "Мне особенно трудно после Пушкина читать их". Во всех стихах АА видит небрежное отношение к слову. Слова "зацеплены за бок", ни одно слово не использовано до глубины все поверхностно, все приблизительно, все неточно. Стихи многословны, жидки, водянисты.

...совершенно примиренная со мной, сказала мне о том, как ей была неприятна история с встречей на Моховой — то, что я записал раньше. Сказала без упрека, так, как только она умеет сказать. Затем ласково простилась со мной.

Союзу Поэтов — на Мойке 94 — на сегодня предоставили прекрасное помещение. Народу была тьма, и публика странная — с одной стороны, девушки "литературные девушки" — в несметном количестве; с другой — красноармейцы; с третьей — пролеткультовские комсомольцы. Сегодня предпоследняя пятница Союза перед летним перерывом. Поэтов собралось много, в том числе был и Н. Тихонов. Читали. Читал и я — прочел три стихотворения — "На паровозе", "На улице"...

Рассчитывал сегодня получить экземпляр союзного альманаха, первые десять экземпляров которого я получил из типографии в среду (отдал их тогда же, в Союзе, Фроману). Однако остальные будут получены из типографии только завтра, и сегодня я ничего не получил.

Из Союза ездил к Н. Шишкиной — взял у нее новые ее воспоминания о Гумилеве, гумилевские таблицы, которые она получила от одной студентки, и адрес Н. Н. Михайлова, которому она говорила обо мне. Она с каким-то музыкантом записала ноты моего "Догорал закат косматый".

В час ночи был уже дома и лег спать.

30.05.1926

Черновик стихотворения АА, переписанный мною:

О знала ль я, когда в одежде белой ("в ночной порфире" — зачеркнуто)

Входила муза в тесный мой приют

Что к навсегда (2) окаменелой (3) лире (1)

Мои живые руки ("с моленьем тщетным" — зачеркнуто) припадут,

Заложницей страны, которой нет

Ты отнял все, что я отнять молила,

Не дав того, что я молила дать

И на себе теперь я знаю силу

Моих молитв. И неба благодать.

О знала ль я, когда неслась, сверкая ("блистая" зачеркнуто)

Моей любви последняя ("весенняя" — зачеркнуто) гроза

Что лучшему из юношей на свете

Закрою я орлиные глаза

О, знала ль я, когда, томясь успехом

Я искушала ("гр", "гневную" — зачеркнуто) дивную судьбу

Что скоро ("Что те же" — зачеркнуто) люди беспощадным смехом

Ответят на предсмертную мольбу.

И ("О" — зачеркнуто) будь благословенно, о Незнанье

Единое из нам доступных благ

И да хранят твое очарованье

И верный ("милый" — зачеркнуто) друг мой и жестокий враг

30 м. (мая? или марта?) А.

31.05.1926

Эти дни я не записывал — некогда было. Встречи мои с АА распадаются на две части — до 27-го и после 27-го.

21-го АА у Мухиных была недолго. Ей казалось неудобным при Аркадии Андреевиче расспрашивать Екатерину Максимовну об Анненском, и чувствовалась фальшь во фразах Екатерины Максимовны, которые она кстати и некстати вставляла в разговор — фразах типа: "Иннокентий Федорович меня и А р к а д и я А н д р е е в и ч а очень любил", "Мы с А р к а д и е м...А н д р е е в и ч е м очень ценили Анненского", "Я и Аркадий Андреевич..."

Зачем такое соединение? Известно, что для Анненского существовала именно Екатерина Максимовна, и совершенно посторонним человеком ему представлялся Аркадий Андреевич Мухин.

Поэтому, чувствуя эту неловкость и не расспрашивая ни о чем, АА вела очень отдаленный разговор. Целью своего посещения Мухиных АА поставила установление дат стихотворений Анненского. Мухина обещала АА летом обязательно сделать это. АА вполне удовлетворена, потому что ей важно, чтобы эти даты были установлены вообще, а не чтоб они были установлены для нее, т. е. чтобы имелись у нее. Мнение АА о Мухиной — очень хорошее: АА была просто удивлена культурностью ее, тем вниманием, с каким она следит за современной литературой, она — человек другого поколения, тонкими наблюдениями, которые сказались в двух-трех случайных замечаниях во время разговора. Мухина полна желания отдать имеющиеся у нее материалы по Анненскому любому, кто занялся бы Анненским с достаточными знаниями и любовью (только не Кривичу, конечно, ибо о нем Мухина говорит с пренебрежением).

20-го или 21-го АА получила из Москвы почтой сборник стихов московского Союза поэтов и приглашение дать свои стихии для следующего выпуска. Сборник АА прочитала весь, в тот же день, и мнение ее о стихах этих — очень плохое: стихи безвкусны, неграмотны, просто плохи, а некоторые — отвратны (Зубакина, Чичерина, например). Асеева — одно неплохое. Другое — дрянь.

В первом стихе Асеева ("Курские края") очень нехорошо беспомощное подражание Пастернаку — в приеме, каким описывается дом (очеловечивание его).

22-го я получил экземпляры "Сборника стихотворений" петроградского Союза поэтов и подарил один АА. Она читала его — при мне и после. Понравилось ей второе стихотворение Лившица ("Как душно на рассвете века"). Провалы сборника — Н. Браун, И. Наппельбаум, Евг. Панфилов (да и как же о последнем сказать — ведь известно, что мальчики от девочек всегда хоть чем-нибудь да отличаются, а тот пишет: "У нас шестеренки (у мальчиков), у нас паровой молот мужествен и молод, каждый удар легок и лих. А что у них?" (у девчонок). Восхитительно!).

У Полонской — "не Пастернак ли проскакал?" (улетающий балкон), а еще сильней — гумилевское: что "людская кровь не святее изумрудного сока трав". Крайский ужасен до бездыханности. Садофьев плох и безобидно глуп — когда обижается до сих пор на обругавшего его Е. Досекина-Горбачева ("Егор Самосекин"). АА считает, что петербургский сборник все же не в пример лучше московского, потому что нет в нем таких, как в московском, провалов. Забавно, что девушки ("поэтессы") всюду хуже — значительно хуже мужчин. Сквозь чистоту поэзии и провалы АА замечает в обоих сборниках культ Пушкина. В московском трижды упоминается памятник Пушкина (неважно, что в пошлейших стихах), в петербургском — имя Пушкина проскальзывает в стихах Лившица, Рождественского (с его "Бахчисараем"), Оксенова и др. АА находит, что это очень показательно... АА видит в этом особенность переживаемой эпохи. Сейчас д о л ж е н быть культ Пушкина, так часто забывавшегося совсем недавно.

Все время занималась Пушкиным. 21 и 22 изучала все примечания (по академическому и другим изданиям Пушкина), касающиеся влияния Парни на Пушкина — для того, чтобы уяснить, что именно внес Пушкин в свои стихи, узнав Шенье, и что было уже до Шенье. К 24 мая АА сделала два подробных списка (чернилами) найденных ею за все время работы наиболее убедительных соответствий между Пушкиным и Шенье. Один список по стихам Пушкина (а в правой графе — соответствующие места Шенье); второй — наоборот — по Шенье, и соответствующие места Пушкина. В списки эти включила и все известное по исследованиям пушкинистов.

24-го АА сделала еще кой-какие открытия: например, "Пока не требует поэта" — "Hermes" (?), слово "поэтический" — с тем особым оттенком смысла, с каким его у потребляет Пушкин ("Поэтический побег", например). Это слово встречается уже не в Шенье, а в предисловии к тому Шенье (издания 1822, De la Touche'а); новый кусок в "Евгении Онегине" и др.

24-го я был у АА в Мраморном дворце, и АА показывала мне новые открытия — много, попутно, говорила о Пушкине — с восторгом и преклонением перед его гением. АА сказала, что теперь ей до конца понятно, что эпитеты "демон", "полубог" — не преувеличение, когда ими характеризуют Пушкина, что совершенно непостижна острота и глубина его таланта: уже в пятнадцатилетнем возрасте он превзошел своих учителей и предшественников, превзошел, потому что язык тех был еще скованным и громоздким...

Какую работу по преобразованию одного только языка (пусть даже если она была подсознательной, а ведь, может быть и н е подсознательной была!) Пушкин проделал — к п я т н а д ц а т и л е т н е м у в о з р а с т у!

"Мы знаем, как развиваются поэты! Блок — прекрасный поэт, а возьмите его юношеские стихи... — вода!" — воскликнула АА. — "Возьмите раннего Лермонтова — до чего плох; а ведь Лермонтов — "гений"!"

"Я считаю, — убежденно сказала АА, — что Пушкин — поэт, какому нет равного во всей мировой литературе. Он — единственный..."

Я попытался не согласиться с этим утверждением и просил АА подтвердить его...

АА подумала... И задумчиво произнесла: "Данте... Петрарка... Да... была и здесь работа такого же порядка — по преобразованию языка. Но ведь языки французский и провансальский значительно ближе...".

В 4 3/4 — звонок из Шереметевского дома: пленки (фотографии Наполеона). Ходил. Нет. Пришел в Шереметевский дом. Вышли с Пуниным. Аннушка "провожать" — "проводить". Шли по Фонтанке к Невскому. Пунин говорил о докладе, который сейчас будет читать — о faux gothique. В аптеку — бром. У фарфорового магазина остановились (рассказ о лакее из ресторана — узнал АА по статуэтке). Пунин на углу Садовой и Невского — в трамвай. Я с АА — в магазин: купить берлинскую Ахматову для Щеголевой. Нет. Угол Садовой и Итальянской — магазин и сухари к чаю. Апельсин. Шли — зашла ко мне за Гнедичем. "La jeune Tarentine" (перевод Шенье). 1822 г. — письмо Пушкина брату (откровенен с ним был). Тарентинская дева нравится. Пушкин не мог не знать, что это перевод. Гнедича дал, взяла с собой. И взяла московского Союза поэтов сборник. Шли. Устала, нет трамваев — пешком. Навстречу Маня Рыкова. Гуковского доклад — разочарованы, что не сама АА читала. Пушкин мог себя на место Шенье ставить ("Pourtant, j'avais quelque chose l , в Михайловском"). "Никто не любил Шенье так, как я" — второе, и много критике. Тарентинскую деву мог Пушкин знать до 1819 года — это такая же известная вещь, как "La jeune captive". Марсово поле. Купила газету. На скамейке читала, а я — Гнедича. Желтый дом плохо покрашен — уже облупился. Собаки (у Мраморного дворца) черные — люблю таких. Домой — и девочка — книгу прислали (из Баку — "Норд"). Песок сотни пудов. Крадут — а угрозыск, милиция? Как будто их и нет. У меня — стук. Письмо Л. Борисова, читал.

Тональность Шенье — Пушкин — одна (совсем разная тональность Le Brun Пушкин).

Завтра белье покупать — на 20 рублей.

Май 1926

335. Никольский В. Идеалы Пушкина. СПб 87. (Также Христ. чт. 82, 2 стр. 487 — 537).

И. В. — Исторический Вестник.

Узнавал в мае 26 г.

Каталог Мезнера.

Стр. 338 Никольский Б. В. Поэт и читатель в лирике Пушкина. Крит. очерк. И. В. 99, 5, стр. 506 — 586 (Отд. СПб. 99 г. ч. 75).

Стр. 338 Никольский В. Идеалы Пушкина. Акт речь. Изд. третье. С приложением статей того же автора: "Жобар и Пушкин" и "Дантес-Текерен", СПб. 99 г. ц. 75 к.

Стр. 338 Никольск. Б. В. Академический Пушкин (по поводу Академ. изд.). И. В. 99 г. 7 печатается отдельн. изд.

1.06.1926

Предпоследняя глава Онегина — Le Brun (магический кристалл). Последняя — Шенье.

Звонил Пунин из-за ворот. АА волнуется.

Получила от В. К. Шилейко письмо и повестку народного суда о разводе.

Вечером (принята 8 ч. 20 м.) получила телеграмму от И. Э. Горенко, из Николаевска: "Долгое ожидание парохода".

6.06.1926

В 1914 году АА была на лекции Пяста в Тенишевском училище. В публике был Олимпов, сын Фофанова. Когда Пяст произнес имя Мандельштама, Олимпов выкрикнул: "Мандельштам — мраморная муха!". Олимпова сторожа вывели.

("Мне очень неприятно было — я первый раз в жизни видела, как "выводят" человека".)

С лекции АА отправилась в "Бродячую собаку". Сидели с молодыми людьми за столиками.

Олимпов оказался в "Бродячей Собаке". Вышел (на эстраду?) и громко крикнул: "Я и об Ахматовой хотел сказать — не только о Мандельштаме... Да мне не дали...". Воцарилось молчание. Все ожидали, что он скажет дальше... Тогда АА поднялась, подошла к одному из соседей Олимпова и громко сказала: "Предупредите вашего товарища, что я присутствую в зале... А потом пусть он говорит, что ему угодно...".

Олимпов больше ничего не сказал.

А из сидевших вместе с АА за столиком молодых людей никто не пошевельнулся, когда Олимпов заговорил об АА.

7.06.1926

"Подорожник" вышел в середине апреля 1921 года.

Надпись Артуру Лурье (приблизительно): "Артуру Сергеевичу Лурье дружески Анна Ахматова", — датирована 25 апреля 1921 года.

А во-первых, с Артуром Лурье АА не так часто виделась в то время, а во-вторых экземпляр был им куплен и только дан АА для надписания — т. е. уже был в продаже.

(АА показывала мне этот "Подорожник" 7.06.1926 в Шереметевском доме, разбирая архив.)

Сегодня получила открытку из Ревеля приблизительно такого содержания: "По поручению Сергея Владимировича обращаюсь к Вам с просьбой сообщить, не желаете ли Вы продолжить с ним переписку, или это Вам по каким-либо причинам неудобно.

Искренне уважающая Вас и поклонница Вашего таланта Елизавета Роос".

Открытка адресована на Сергиевскую, 7. Оттуда с пометой "не проживала и не проживает" (открытка адресована А. А. Ахматовой, а АА всюду жила под фамилией Шилейко) направлена на Фонтанку, 2, а оттуда в адресный стол.

Переписку... прекратившуюся лет двадцать тому назад!

С. В., студент-юрист, в 1903 г. женился на Инне А., а после ее смерти вскоре — на Коте Колесовой, жене Голлербаха (первой). По протекции отца АА служил в пароходстве на Дунае. Писал очень скверные стихи. Занимался историей литературы, в частности — Лермонтовым... Сейчас — преподает историю литературы.

Опять возмущенно говорила о Голлербахе и его подлостях.

8.06.1926

Около часа дня я пришел к АА в Мраморный дворец. Был Пунин, и хозяйничала Маня. Пунин сразу ушел. Я остался сидеть.

АА была в чесучовом платье — вчера его зачинила, надела — давно не видел его.

Вчера АА принесли ряд книжек, изданных "Узлом" в этом году, Пастернака, Лившица, Зенкевича и др. Изданы они роскошно, но, по мнению АА, безвкусно (издавал их Абрамов): "Так не надо издавать стихи...".

"Я в Лившице разочаровалась", — говорит АА. (Ей понравилось его второе стихотворение в сборнике Союза поэтов, и она ожидала, что книжка эта будет хорошей. Однако — книжка его плоха.) Каждый из авторов (кроме Лившица) сделал на своей книжке надпись АА. Я заговорил о нем. АА сказала, что он хороший, простой человек: "Я люблю его... Его — и Зенкевича, потому что и Зенкевич хороший и простой человек".

АА сказала мне, что скоро — как только выяснится все с разводом и с больным зубом, она уедет в Бежецк. Уедет, чтоб присмотреть там комнату для себя, потому что собирается следующую зиму провести в Бежецке.

— Почему?

— У меня нет средств, чтобы жить здесь. — И секунду помолчав: — А кроме того, есть и другие причины...

Меня это известие расстроило. Даже для здоровья АА жить в Бежецке не лучше, чем здесь: весной, осенью грязь там непролазная. Кроме того, там нет если не комфорта и удобств, то необходимых возможностей, какие все-таки есть здесь.

О Бежецке первый раз АА заговорила вчера вечером.

"Сегодня развод", — задумчиво сказала АА... Помолчала. "Приятное чувство... Мне приятно разводиться..." — добавила АА. Но была молчалива. Сегодня все же — пусть и формально — заканчивается определенный период ее жизни. Дело разбирается в суде в час дня, т. е. в тот момент, когда здесь я разговаривал с АА в Мраморном дворце.

Сегодня полтора года со дня моего знакомства с АА. Я помню это. А на душе как-то тяжко, тяжко. Грустно.

В 1923 году О. А. Судейкина была (играла — она артистка) на Кавказе. Просила АА выслать ей денег на обратный путь. Просто посылать нельзя было, потому что "деньги шли три месяца и там не выплачивали по курсу". Поэтому О. А. просила АА передать деньги здесь — одной семье, которая телеграфировала бы своим родственникам, живущим на Кавказе, о том, что деньги получены, и последние на Кавказе выдали бы такую же сумму О. А. Судейкиной.

АА пошла с пятью фунтами стерлингов. Ее встретила хозяйка. Отказалась принять, испуганным голосом сказала: "Нет, я не могу принять денег". АА долго ее уговаривала, объясняя, что артистка застряла на Кавказе, не может выехать обратно. Наконец, та спросила фамилию и адрес. АА назвала и то, и другое. Хозяйка, услышав "Ахматова", сразу переменила тон. Решила, что АА необходимо показать дочери. Но так как дочери не оказалось дома, то — "хоть сыну". Мальчик был болен, лежал — в другой комнате. АА провели туда, появился хозяин, который стал доказывать жене, что "если б у тебя просили пять фунтов, ты могла бы отказаться, а если тебе дают — ты всегда можешь принять". Деньги были взяты, и О. А. Судейкина получила их.

Летом 1923 года (когда еще жила на Фонтанке) ездила с одним человеком на пароходе в Петергоф. В Петергофе, чтобы не утомиться, мало гуляли, больше сидели в парке. Потом ели. Вернулись. АА так устала, что после этого десять дней лежала. "Отчего устали?" — "Не знаю... от всего, от поездки..."

(АА отчасти оттого десять дней лежала, что Пунин не мог простить ей, что она не с ним ездила, а с другим, и всячески поносил ее за это.)

АА надорвалась от поездки в Царское Село (в 21?): пешком на вокзал, в поезде — все время стоя, потом пешком на ферму... С фермы иногда до вокзала давали экипаж. Уезжала с мешками — овощи, продукты, раз даже уголь для самовара возила. (При этом М. Н. Рыкова — мать Натальи — говорила: "Только везите так, чтоб никто не видел, а то скажут, что мы из казенных дров уголь делаем и раздаем".) С вокзала здесь домой — пешком, и мешок на себе тащила.

10.06.1926

Говорила о влиянии Анненского на творчество Пастернака. То же дыхание. Может быть — тот же темперамент.

От А. Блока АА получила всего три письма.

11.06.1926

20 сентября 1919 года в Астрахани во время прогулки на катере Л. Рейснер мне говорила об отношении Гумилева к АА: "До него она была ничто. Он ее учил, учил стиху; он ее, конечно, разломал, но изо всех трещин полилось творчество. Он ее поставил на недосягаемую высоту и внушил ей..." (что это ей подобает). И она по этой линии пошла.

12-13.06.1926

Прогулка.

У АА от 10 1/2 до часу. В час — Тучка (ресторан, церковь, сарай, первая тучка, вторая тучка и угольная...), старый дом, герань, строки Пушкина. Другой город. Заколоченная дверь. Страшно прикасаться к вещам, покинутым много лет назад.

Перчаточник — француз.

Пирожные.

Ильинский.

Бумаги.

Кто такой Ильинский.

АА нервна, устала.

В Шереметевский дом (Пунина не застала) в 4 1/2 часа.

Обедала, пошла домой, на минуту заходила к Замятиным. А. Белый Замятин о В.

В восемь часов вечера у АА в Мраморном дворце Пунин. Пунин — до девяти (я на двадцать минут ездил за булкой, гулял с Тапом, вместе чай).

После Пунина — чай.

Шилейко. О Рейнбот (жена Цибульского) АА не знала. Роман с абортом и с проч.

(В. К. Ш. — девственник! — с знак(?). Стал говорить Лозинскому и Николаю Степановичу.)

Девственность — повод к упрекам в ревности. Шилейко — сумасшедший. Муки и пытки. Для чего? (А первая жена — "так жил!". "Я этому поверила" — старая, хромая, безобразная — Соф. Андр.). АА жила только потому, что безумный больной?

Теперь плачется — хорошая, добрая, пожалела, простила. О Рейнбот спросили, знал ли? Это жена Цибульского. Потом другой раз намекнула "Письма почитали?". Мимолетно.

Николай Степанович, развод — свидетели Н. Л. Сверчков и другой мол., присутствовавший при браке (брачного свидетельства нет — его АА раньше потеряла).

Николай Степанович так и не дал удостоверения о разводе.

Шилейко. Ложь, ложь и ложь — потоки лжи. Сначала жили незарегистрированными. (Удостоверение, что муж и жена, АА прописана как Шилейко.) Потом — Ильинский, принес книгу (был с женой). АА расписалась. (А с С. А. Шилейко не хотел разводиться. Говорил — церковный брак не признаю, и он недействителен.) Зла не имеет. Люблю (?) и жалеет.

Заботливо старается не подвести и охранить его.

Всю зиму (эту) говорит, что хочет развестись с С. А. и остаться с АА и жениться на В. К. Андреевой. АА категорически не согласилась.

Ильинский все говорил В. К. Ш., чтоб взял брачное свидетельство (а теперь его нет!).

Неправильно: "Ахматова" (а не Горенко); Литейный район (а не Василеостровский); не разведен с С. А.; не действителен был брак с АА (а развод есть). Дата. Женился. (Алименты не платит.)

Маня. Февраль — безработная. (АА ходила в Союз, расторгла договор и уезжает в Царское Село, а Маня продолжает служить.) Страхвзнос (в страхкассу).

Не подвести Маню.

Устала, взволнована, расстроена, обеспокоена.

О Лавреневе — "Крушение республики Итль" рассказывал.

У АА до 12 1/2, потом ездил на велосипеде к Рождественскому.

Мандельштам здесь, но не подает о себе вестей. Прячется от АА, потому что должен деньги. АА не осуждает его за его нетактичность, за то, что он из-за денег прячется (а в этом нет чувства собственного достоинства).

12-16.06.1926

Июнь-май. АА выходит на улицу обычно в черном жакете и в черной шляпке. Черная юбка (черная кофта под жакетом). Дома — или в черном платье (подаренном ей когда-то Л. Рейснер, которая прислала его), или в черном шелковом (подарок Duddington), уже порвавшемся тоже, или в черной суконной юбке и чесучовой кофточке.

15, 14, 13, 12 июня — хорошие, теплые, солнечные дни. Белые ночи.

14-15.06.1926

Утром 15 июня принимала валерьянку, бром и пр.: мысли о том, что Шилейко влип в скверную историю, не сходят с ее ума, и мысли о лжи Шилейко вообще — ужасают ее.

АА старается разговорами о посторонних вещах, об искусстве и т. д., чтением — отвлечься от тягостных дум о Шилейко. Однако они пересиливают, и АА — шуткой ли, высказыванием ли какого лишь опасения и пр. — все время возвращается к волнующей ее теме.

АА находит в себе силы для самоиронии. "Какое слово мне теперь впишут в паспорт? У меня теперь даже фамилии нет — этого уж, кажется, и у тягчайших преступников не отнимают..."

В берлинском "Anno Domini" было семь или одиннадцать экземпляров, в которые вошли несколько стихотворений, не вошедших в остальной тираж. АА об этом говорил Алянский. Там среди других стихотворений:

(Первые числа июня.)

У Замятиных пришлось читать стихи.

К Замятиным (чествование Кустодиева по поводу окончания декораций. Не знаком с АА).

О Судейкиной — которая с громадным юмором и злоязычием рассказывает о квартирной обстановке; у которой превосходно развито чувство вкуса.

По поводу "Без божества, без вдохновенья" — см. Венгеровск. Пушкин, статья Слонимского ("Пушкин защищает свое мастерство").

Шилейко был лютеранином. В 1918 году сказал АА, что он перешел в 1917 году в православие и что документ об этом у матери его. ("В дар АА свое православие принес".)

АА не видела документа никогда. Шилейко никогда не говорил при АА с матерью о нем, и мать никогда не упоминала о нем. АА убеждена, что православие Шилейко — вранье.

А вообще Шилейко — атеист.

Пушкин не знал Петрарки, потому что, когда он упоминает Петрарку, он пользуется словами Баратынского и общим мнением. А Пушкин был настолько оригинален, что всегда в том, что знал — имел собственное мнение, которое часто шло вразрез со всем остальным (например, о Ломоносове).

"Пушкину, вероятно, скучно было читать Петрарку".

15.06.1926

Была в Академии материальной культуры. Павлик Мансуров затащил ее в свой кабинет, показал фотографию С. Есенина после повешения и до приведения в порядок. Страшный, но похожий.

Вечером (до двенадцати часов) у Замятиных. У них Кустодиев, Щеголев. (У них торжественный обед в честь Кустодиева, по поводу окончания декораций.)

С Кустодиевым АА впервые встречалась. Познакомилась.

По дороге к Замятиным, на Симеоновской, увидела просящего милостыню Типякова. Смутилась страшно. Но подошла. поздоровалась... После двух-трех слов спросила — можно вам двадцать копеек положить? Тот ответил: "Можно...".

АА эта встреча очень была неприятна. Было очень неловко.

16.06.1926

Сидел у АА в Мраморном дворце — двенадцать часов дня. Стук в дверь неожиданно Лева и А. И. Гумилева (приехали сегодня из Бежецка, остановились у Кузьминых-Караваевых).

АА удивилась, обрадовалась — усадила. Я через пять минут ушел с Левой, чтоб пойти с ним в музей. Музей закрыт. Сидел у меня. Я дал ему книжки (Стивенсона "Странная история", Джек Лондон — "Сумасшедшие янки", Лавренев "Крушение республики Итль" и др.). У Левы в Бежецке библиотека беллетристика — семьдесят книг, и другие (пять книг Ж. Верна, Уэллс, Хаггард и прочие). Лева сдал все экзамены и потому А. И. с ним приехала сюда. Лева перешел в седьмой класс.

17.06.1926

Страшно стеснителен. Я хотел переодеться. Лева сказал: "Я пойду на лестницу пережду, чтобы вас не стеснять". Катал его на велосипеде.

Пришел с ним в 2 1/2 часа к АА. Он обнял ее и попросил разрешения покататься со мной на лодке. АА дико восстала — каждый день столько тонет вы сумасшедший!

— Павел Николаевич!

Стала громко доказывать, что катанье на лодке — недопустимо, что каждый день вылавливают трупы... А. И. Гумилева улыбнулась и тихо и спокойно сказала: "Ну что ж — завтра еще два трупа вытащат — что ты волнуешься, Аня!".

О быстрых и частых сменах погоды: "Судорожная погода". (Сегодня очень холодно.)

Вернулась из Царского Села вечером, потому что звонила мне с Царскосельского вокзала в десять часов вечера.

Ездила в Царское Село к Рыбакову. Была приглашена обедать. Однако, приехав к Рыбакову, не застала его дома. Считает, что за сим должно последовать прекращение отношений.

18.06.1926

О Рыбакове — "злые, не застала". 5.30.

О Нат. Данько. Боричевский провожал (в городе в субботу). Деньги получила, взяла Батюшкова у меня.

Встретила А. Эфроса (трамвай).

Обед у Федоровых. Была у меня. Надписала "Четки".

У Замятиных со стихами (Мансурова).

Рыбаковы (в парикмахерской). Пригласили на четверг (июнь).

О Рыбаковском хамстве (дома не оказалось).

О ревнивой — идиотски — жене Рыбакова.

Запонка. Эфрос (волю испытать — из трамвая).

Обновки Левы (книги, кепка, воздушная игра...).

Беспокоится об Инне Эразмовне.

Сергей Кузьмин-Караваев — неприметный человек.

Хочет с Левой в Эрмитаж и Русский музей в воскресенье.

Ушла от Кузьминых-Караваевых сразу — сорвалась, едва допив чай: "Мне надо в десять часов быть дома". Ушла одна. Я остался у Кузьминых-Караваевых.

У Федорова — и хозяин, и лакеи — кланяются — знают.

"Ego ispe scripsi — 18 июня 1926", — надпись мне на контрафакционных "Четках".

О Гессене (встретила его, кажется, в Царском Селе вчера). Он вилял будто он ни при чем.

Жалуется и печалится — вредное влияние А. С. Сверчковой на Леву. "Стародевья стыдливость" — заставляет Леву наглухо застегивать воротник и рукава.

Сверчкова хочет Леву в Педагогический техникум в Бежецке. АА опечалена. АА хочет — в университет (но не на литературное отделение, а на какое-нибудь другое — юридическое, этнографическое и т. д.).

Лева в Бежецке купается по три раза в день. АА очень расстроилась этим. "Это при его здоровье (туберкулез — склонность) — губительно". (Вчера — 17 июля — говорили.)

Гравюры на Батюшкове (34 г.) ужасны и безвкусны. А казалось бы — все сделано, чтоб хорошие были...

Лева знает Шиллера, Шекспира, Жуковского, Лермонтова, Пушкина, Гумилева. (Лермонтова не любит. Любит Пушкина и "Шатер" и "Жемчуга" Гумилева.) Стихов АА с о в с е м не читал. Читал только "Колыбельную". А. С. Сверчкова, конечно, не позволяет.

Летом хорошо работается. Зимой — тяжелее: повышенная температура и все прочее.

Все дни читает Le Brun'а и Пушкина. Le Brun — замечательные эпиграммы. О потопе: "...и, может быть, рыбы..."

Взяли папиросные коробки для мальчика (который в Мраморном дворце коллекционирует их).

Спросила меня: не знаю ли я, когда уезжает А. И. и Лева. Я ответил: "Двадцать четвертого".

АА: "Ну, значит, Лева все успеет посмотреть".

Должна была сегодня позвонить Кустодиеву (Кустодиев у Замятиных, 15 июня просил ему позвонить).

Удивлена — почему в царскосельском парке все статуи бронзовые так изуродованы? Кто этим занимается?

Сама стирала кофточку.

Сегодня приходила, сказала, что едет в...

Маня ворует (белье, простыни, наволочки, чулки, платье...все).

Спор о традициях.

АА Анненского — толкование "Вечера".

В "Четках" его уже нет — почти. (... — Некрасов).

Показ. Батюшкова (с этого спор начался).

Петров-Водкин (так не приходит, что-нибудь нужно было...).

Последний раз приходил осенью 1925 после возвращения из-за границы.

Любовь Столица — все бабье.

Анна Ахматова — все женское.

Зинаида Гиппиус — все женственное.

Эпиграмма Зинаиды Гиппиус напечатана за подписью Типякова! Давно. Зинаида Гиппиус читала ее Чулкову. Чулков передал АА. А напечатана уже потом — и неожиданно за подписью Типякова.

В. К. Ш. вчера (?) женился (утром Л. Н. сказала).

Эфрос не пришел.

Петров-Водкин хочет помирить АА с Ивановым-Разумником. Неприятный человек — меняет мнение. Тут же на глазах — на противоположное (об Артуре Лурье, о Гумилеве и Маковском). Звал в Шувалово (АА известно, записала поезд).

Письмо в редакцию (Сазораева?).

За всю жизнь ничего более мерзкого не видела.

Пантелеймон Романов признал, что может нравиться теперешней публике, и пишет "Письма женщин" — пошлятину.

Чуковский за "Бородулю" получил 250 р.

Петров-Водкин (Кузьма Сергеевич) — близок Иванову-Разумнику, А. Белому...

От Шилейко нет известий (он не пишет ни мне, ни АА, ни Ильинскому).

О Леве. АА: "Не читал Пушкина... Когда стала объяснять величину Пушкина, спросил: "А он лучше писал, чем даже папа?". О влиянии Сверчковой: скверно (спиритизм, хвал. Бежецк. учителям, педтехникум, скрыванье смерти Николая Степановича). Экзотика. А. С. С. (по обязанности).

(П. Л. С. говорил АА, что он ненавидит мать.)

А. И. говорила о Николае Степановиче, как о живом, спрашивала АА. "Как страшно было", — говорит АА.

У Левы настолько развита фантазия, что предмет, о котором он мечтает и читает, перестает быть интересным, когда он видит его в натуре (например, яхта).

Леве в музее понравился волк и тарантул.

Сегодня А. И. с Левой в Царском Селе. С АА целый день не виделись совершенно.

Спор (часа два продолжался). Я и АА о традициях литературных в сознательной работе поэта. Да — Пушкин, да — Баратынский, Тютчев, Ломоносов, Крылов, Державин, Батюшков. А Некрасов? (Невежественные строки есть прекрасные, а есть ужасные.) Из сатирических журналов и из современной печати.

Новых знает: Анненский, Гумилев, об остальных не берется судить — нет перспективы.

О себе — нет (может быть, не хочет говорить, хотя... Нет, нет, нет). Читала первый том Батюшкова (академический).

Вчера и сегодня читала статью о Батюшкове Майкова (первый том академического издания Батюшкова) и самого Батюшкова — и примечания:

Биография (статья Майкова) очень плоха, спутана, туманна, бездоказательна. Апломб творца, его утверждения самоуверенные и проч. и непримиримые, никаких ссылок на источники, никакой доказательности нет.

К спору: Шилейко, который видит традиции всех поэтов (Блока, например, и т. п.), на видит традиций АА. Не может их назвать.

Кубу нанимает шесть домов. Будут общежития. АА хочет там взять комнату (там — потому что дешевле, чем в других местах).

Днем у АА. И с четырех до 12 1/2 часов — у АА. (Зашел в Шереметевский дом, вместе шли, потом — в Мраморный дворец).

20.06.1926

Все свободное время читает Батюшкова, сравнивает с Пушкиным. "Первоначальный" (Батюшков — первый, новый, начало).

С. А. Кузьмин-Караваев... Пошляк, дурак, трус и пр., и пр., сплетник (говорил, что замученный совенок — это он!). А в Слепнево в 1911 году АА ходила за грибами и он увязывался за ней. Николай Степанович был недоволен: "Как ты можешь хоть пять минут быть с таким пошляком?".

У Кузьминых-Караваевых с А. И. и К. Ф. говорила об Анне Николаевне Энгельгардт, а я с Левой — отдельно: Лева рассказывал мне планы своих рассказов: Телемах (Атлантида и пр.), о путешествиях в страну цифр и др.

Лева говорил о журнале, который хочет издавать, не может придумать названия. Хочет: "Одиссея приключений" (АА: "Не по-русски это"), просит меня придумать. Подвернулась "Звериная тропа". Ему понравилось.

...что в тринадцатилетнем возрасте — так уметь переделывать и чувствовать стихи, как это делает Лева, — необыкновенно.

Вчера (18-го июня) у Кузьминых-Караваевых была А. А. Лампе, вернувшаяся из Парижа (в Париж ездила к сыну. Сын недавно умер). Ее поездку туда устраивала (хлопотала) АА.

Д. С. Гумилев умер осенью 1922 года.

С Горьким АА раз в жизни виделась.

Эфрос рассказал Л. Н. Замятиной, а она сегодня утром — АА, что Шилейко женился.

АА с Петровым-Водкиным встречалась у Кругликовых. Позже — в заседаниях коллегии (Дома искусств?).

К спору: АА спросила, какие у нее традиции.

Я: "Анненский..."

Не согласилась: только в детских ("Вечер"), в "Четках" нет, в "Белой стае" уже с о в е р ш е н н о нет тоже.

Я: "Пушкин".

Не согласилась. Нет. На это никто не указывает. Приведите примеры...

Лозинский не знает Батюшкова. (... — не пугался бы за Николая Степановича, что в нем так сильны традиции и влияния на него.)

"Мне почему-то кажется, что я никого не люблю, кроме Тапы..."

Традиция — частушка — Черное море — белый корабль (...), чугунная ограда, сосновая кровать.

Эрмитаж.

Leonardo da Vinci.

Ватто.

Ingres (этот не нравится).

David.

Позументы.

В Эрмитаже к АА подошла дама...

О статье Адамовича. АА показывала у Пушкина в дневнике: "Ужасно люблю".

Николай Степанович говорил АА, что она рассказывает все, что о ней говорят. Цыганки говорили только хорошее. И АА все рассказывала — "Ты не рассказывай, а то получится впечатление, что ты хвастаешься". А теперь говорят дурное — потому АА и все дурное о себе рассказывает.

АА милая.

О хвастовстве: "Вот чего не было у Блока... Ни в какой степени. С ним можно было год прожить на необитаемом острове и не знать, что это — Блок!".

У него не было ни тени желания как-то проявить себя в разговоре. Блок был очень избалован похвалами, и они ему смертельно надоели.

— А у Николая Степановича было хвастовство?

— Нет, не было. Но ему было приятно, когда его хвалили. Он не был избалован похвалами и поэтому очень ценил их и помнил, не показывая, однако, этого.

АА не считает Леву обыкновенным мальчиком.

Как Лева пишет стихотворение...

Лева очень хочет прочесть Данте и Гомера. Говорил это мне и АА.

Лева в Бежецке стал читать "Гондлу". А. С. Сверчкова увидела, отняла и заперла "Гондлу" в шкаф. По-видимому, считает, что это Леве не следует читать, потому что там — о любви. АА советует мне дать Леве прочесть "Гондлу" — Леве будут полезны взгляды Николая Степановича на войну, на кровопролитие, которые он высказывает в "Гондле" (антивоенные взгляды).

Комнату искать? Нет. Теперь какие-то другие планы.

Разговор с Левой об университете. А педагогический техникум в Бежецке чушь.

Сегодня Лева был в первый раз в Эрмитаже (сегодня — со мной и АА был).

А. И. говорила, что в Эрмитаже была один раз всего.

"Не могу не работать. Все свободные минуты — читаю. Когда одна — не могу не читать". Это началось перед отъездом О. А. Судейкиной — когда начала читать Данта (по-итальянски. Данта начала читать перед самым отъездом О. А. Судейкиной). "Вся моя ученость и пошла в Данта".

Лева написал сегодня стихотворение о Гаральде. История — Негера.

Люди, намеренно искажающие и врущие о Гумилеве: А. С. Сверчкова, Павлов, А. Н. Энгельгардт, С. А. Кузьмин-Караваев, Кривич, Голлербах (он и она), О. Зив. (?).

Вчера (19 июня) Л. Н. Замятина звала АА в театр. АА отказалась. Людмила еще раньше сказала Эфросу (но вчера же?), что АА будет в театре. Вероятно, поэтому Эфрос вчера не пришел (как обещал АА).

Рыбаков после своего хамства не пришел извиняться, даже не позвонил. Хам.

Долгий разговор об издании полного Гумилева. Для комментированного нужно признание полное и инициатива (и уж, во всяком случае, санкция) Академии наук. Этого в ближайшие восемь-десять лет ожидать нельзя. Поэтому надо не полное, всеобъемлющее издание подготовить в первую очередь, а кратко комментированное и состоящее только из лучших произведений.

О биографии Батюшкова в академическом издании. Скучно предельно. Очень подробно и очень скучно. Биографии Пушкина — нет. Есть отдельные статьи, очерки, они живые, потому что в них описания местности, истории, действующих лиц. Выведен живым не только Пушкин, но и окружавшие его лица, даны их характеристики.

Здесь же (биография Батюшкова) вся биография не разбита на периоды (что очень затрудняет чтение и изучение) и выведен живым только один Батюшков на всем протяжении, а все остальные (бесконечно пестрящие фамилии и только фамилии, имена) совершенно не характеризованы — не люди, а тени. Батюшков среди теней. От этого так скучно, А казалось бы — у Батюшкова очень интересной должна быть биография (интересная жизнь — войны, Париж, пожар Москвы и пр., и пр.).

Прочитал эту биографию... "Я разлюбила Батюшкова после такой биографии". Стали говорить о Гумилеве. Составили план его биографии (АА записала; уж и раньше составляли такой план). О судьбе Гумилева непризнанный и при жизни, и теперь по ряду обстоятельств...

АА русских писателей в детстве (Достоевского и пр.) читала по изданию Маркса.

Бальмонта читала в юности, с тех пор не читала почти, потому что терпеть не может его.

Вчера или сегодня читала Данта. После Шенье, Батюшкова и после XVIII века, после чувственности и эротизма, после французской телесности и проч. страшно читать Данта — кристально чистого, прозрачного, небесного, наивного в своей чистоте, безмятежного.

О несовершенстве мотоциклета, аэроплана и трамвая. Нет бесшумности. комфортабельности и безопасности (как, например, а автомобиле).

Долгий разговор о Леве. У меня читала его стихотворение (о Гаральде). Сказала ему... (Обрыв.)

В Мраморном дворце с АА долгий разговор о Леве. Я доказывал, что он талантлив и необычен. АА слушала — спорить было нечего: я приводил такие примеры из моих разговоров с Левой, что против них нельзя было возражать. АА раздумывала, потом: "Неужели будет поэт?" — задумчиво.

Николай Степанович сказал АА, когда было без пяти минут четыре, а АА сказала, что ей надо до четырех позвонить (на Невском): "Вот ты всегда так. Дотерпишь до последнего, а потом говоришь".

Лева настолько в мире фантазии, что предмет увлечений в натуре (тот, о котором мечтал) уже неинтересен ему...

Полное сходство Левы и Николая Степановича — в характерах, во всем...

"...высокого Данте. Благоговейная любовь его... Безоблачная чистота... Небесное..."

АА с задушевной радостью о нем говорила. С умилением. Ход мысли Данта (прозрачная глубина, наивность). Почему они грустны? ведь они же не знают, что Беатриче больше нет... Вероятно, они грустны потому, что... и т. д.

В биографии Батюшкова скромничанье с женскими намеками. Надо прямо говорить и называть вещи своими именами.

Леве трудней писать прозу, чем стихи, хотя он и думает наоборот.

АА хотелось бы, чтобы Лева нашел бы достойным своей фантазии предметы, его окружающие, и Россию. Чтобы не пираты, не древние греки фантастическими образами приходили к нему. Чтоб он мог найти фантастику в плакучей иве, в березе...

24.06.1926

Я: "Рыбаков не звонил?"

"Нет. Это, по-видимому, прекратившиеся отношения".

Разговор о Рыбакове (другого типа человек, чем... (обрыв).

АА живет материально так: получает 60 рублей из Кубу и 50 рублей от Шилейко (на квартиру и Тапа). Квартира стоит 20 с лишним рублей в месяц, 20 рублей АА отдает (посылает) А. И. и Леве — в Бежецк. Кормежка Тапа обходится в 15 рублей.

Обед АА ничего не стоит (обед от Пунина).

Прислуга получает жалованье — 8 рублей.

АА остается 47 рублей на все расходы.

Часть денег уходит на всякое продовольствие (утреннее, вечернее).

Пошла с Пуниным на "поплавок" в 9 1/2 вечера, но там оказалась А. Е. Пунина и еще ряд знакомых. С "поплавка" увидела меня, стоявшего у парапета и смотрящего на небывало красный закат. Подошла сзади (незаметно для меня) ко мне. Стояла несколько минут рядом. Я задумался и не замечал АА. Наконец окликнула меня. Я удивленно обернулся. Пошли вместе через Летний сад и, выходя из сада, попрощались — я пошел домой, АА с Пуниным — в Шереметевский дом.

"Не в обиду будь сказано Александру Сергеевичу, но я считаю, что его "солнечный эгоизм" — вовсе не солнечный, а самый северный, обычный эгоизм".

Подумала — и сказала, что иначе не бывает: каждый талантливый человек должен быть эгоистом и все талантливые люди всегда были эгоистами "исключения я не знаю". Талант должен как-то ограждать себя.

Николай Степанович был страшным эгоистом. Говорила это по поводу эгоизма Пунина, который сегодня сказал: "Мне хотелось бы, чтоб к моему приходу все было сделано: Тап гулян, вино и ягоды стояли на столе и чай был готов. А я иду играть на биллиарде".

26.06.1926

Д. К. ("дека") — Другая Комната. "Название, конечно, я придумала".

В Царском Селе, на Малой, с заседаний Цеха — АА с Лозинским такое "общество" организовывала — сколько было членов?

Пальцами показала — два.

АА позвонила. Зашел в Шереметевский дом — в саду встретила (гуляла). Выпили. По Фонтанке. Через Летний сад. Рассказывала о мумиях, выставленных в Петровском домике. (Какие они, кто занимается ограблением кладбищ и пр. По дороге в Шереметевский дом сегодня с Пуниным АА заходила осматривать мумии.) В Летнем саду встретили Констанцию Фридольфовну Кузьмину-Караваеву и жену С. А. К.-К.; поздоровались и пошли дальше. Статуя Аполлона, Дианы (Гермес!). Предложила мне зайти посмотреть на мумий, а сама решила подождать меня на скамеечке. Поздно, уже закрыто. Пошли дальше. Предложил поехать на острова на пароходе. Зашла домой (я подождал АА у ворот), чтоб надеть жакет (АА была в черном шелковом Duddington'овском платье, без шляпы, потому что шляпы у нее нет). По дороге попался навстречу А. Цурмюлен. Я показал АА на него и рассказал ей о нем. Вышла из Мраморного дворца — пошли на "поплавок". Пароход был уже полон, решили подождать следующего. На "поплавке" пили чай с пирожными. Пароход № 2. Сели у носа. Красный, алый закат. Расплавленное (не твердое тело — жидкое) солнце в узкой прорези туч.

Вода — всех оттенков. По дороге показывала — сначала дом — Фонтанка, 2. Первый этаж, пятое-шестое окна на набережную Невы, от угла Фонтанки — там жила АА с марта по... 1924 г. В большой комнате — О. Судейкина, в маленькой — АА. В маленькой — висели иконы... В окно постоянно любовались закатом.

Пароход. Встречный ветер. АА подняла воротник жакета.

Дальше — Сампсониевский мост. Знакомые АА места: здесь близко жили Срезневские. АА два года у них жила. Постоянно ходила по Сампсониевскому мосту. До моста — чудный, старый, старый сарай. О. Судейкина говорила: "У того — то-то, у того — то-то, а у Анки — сарай".

Дальше, на левом берегу — казармы, похожие на Павловские казармы. Здесь жил Блок — говорит АА.

В этом году — первый раз на пароходике. В прошлом — несколько раз ездила с Н. Н. Пуниным, с Замятиными и т. д. Очень много ездила, когда жив был ее отец, к нему — на Крестовский остров. Тогда пароход останавливался много раз до островов, а у Крестовского острова была последняя остановка показывала остатки пристани. А чуть-чуть дальше за большим каменным домом, которого тогда не было, — маленький, двухэтажный, деревянный; во втором этаже жил и там же умер отец АА.

По дороге показывала еще — на левом берегу маленький деревянный домик в стиле ампир.

На правом — Елагин дворец, постройка Росси.

Мы только подходили к разветвлению рек, на горизонте, дальше через все небо и до нас дотягиваясь — громадная пелена внизу черной, страшной, вверху белой и "как ледник" тучи. Вдали молнии, гроза. Ушли в каюту, ожидая дождя. Еще немножко прошли — вода стала серой, северной, свинцовой, тяжелой — как в другую страну попали. Все темней и темней... Подошли к пристани. Хотели не выходить на пристань — нельзя, надо через вертушку пройти. Вышли. Испуганная угрозой грозы публика столпилась в очереди, колоссальной. Никто с парохода не пошел гулять — все ринулись в очередь, чтоб с этим же пароходом ехать обратно. Встали в очередь сначала и мы, потом решили подождать следующего, где меньше публики будет. Пошли в буфетик — налево (если смотреть от берега). Стол, уставленный пустыми, чистыми кружками для пива. Принес сверху стулья. Сели. Пили пиво, потом — еще бутылку, и салат ели. Шел дикий дождь. Я занял очередь и вернулся к столику. Подошел второй пароход (№ 1). Удачно — попали в каюту и были еще свободные места — сели. АА уже устала. Сделалась молчаливой. Сзади играл на трехрядной гармони кто-то, потом собиравший деньги. Пошлые мотивы — Сильва и проч. Отплыли назад. Темнеет. Обрывки разговоров, но как неприятно их слышать — штампованные, плоские, пошлые, пустые, "тысячелетние"... АА молчаливой стала. Который час? Без двадцати одиннадцать. А мы еще не вошли в пределы города. А в одиннадцать к АА придет Пунин. АА видит, что опоздает. Ей неприятно. Скрыто, но волнуется, нервничает.

Дождь прошел, здесь туч опять нет, хоть и совсем вечернее, темное небо. Скоро станет светлеть — белая ночь подойдет.

Пристань. Вышли. Быстро идем по набережной. АА что-то шутит, но неприятное сознание, что Пунин ждет, мешает.

В окне — свет. У ворот быстро попрощались.

А над екатерининским садом широкая, оранжевая, как апельсин, большая, "неприятная", неприглядная луна. АА не любит такую ее.

АА тяжело в городе летом; только безумные могут жить в городе летом.

Но разве бедность — безумие?

Вчера АА отказалась от приглашения М. Рыковой — поехать к ней на сегодня и завтра в Петергоф. Отказалась, потому что очень утомительно.

Ночью (26 июня — после 25-26) АА получила от Инны Эразмовны телеграмму: "Вчера приехала".

АА очень обрадована. Сегодня утром много говорила об Инне Эразмовне, о трудностях пути, которые она перенесла, о том, как, вероятно, она устала, и т. д.

Все дни много говорим о Леве.

Лева говорил АА о том, что война — в теперешнем понимании — ему очень неинтересна.

АА говорит: "Не стилизует ли он?" (для АА)...

29.06 — 1.07.1926

О браке с Пуниным.

О Тапе (не может спать, стучит у двери). Тап появился в 1922 году.

Об отъезде на лето (АА).

Об отъезде на лето (моем).

О дальнейших перспективах (квартира, Царское Село и т. д.).

Больше всего любит в Пушкине мелкие произведения — "Пир во время чумы", "Каменный гость" и т. п.

Чувство слова у Мандельштама.

Об Анне Николаевне Энгельгардт — куклы, шатер...

Пушкинисты читали Шенье только в переводах Брюсова и Пушкина! Читал его по-французски один Томашевский (а тот гнет линию — Пушкин от французов XVII, а не XVIII века).

Гуковского после доклада не видела.

АА говорила раньше Гизетти, где искать влияния Бодлера на Анненского. Тот не нашел и позавчера спрашивал: "Ведь вы же мне не показали, что именно. Я и не нашел". АА показала ему целый ряд примеров, в деталях. Показала ему большую часть разбора. Тот плохо усваивал.

Гизетти ругал Кривича, который ему ничего не дал (мол, запрятано, не найти).

В таком положении, как АА, пожалуй, только Кузмин. Даже А. Белый не в таком — его "Петербург" — это 1905 г., и это имеет значение.

Как АА определяет существующее о ней в нынешней критической печати мнение, относящее ее к правому флангу советской литературы:

В "Жизни искусства" — АА опять на самом-самом правом "фланге".

Началось это со статьи Чуковского "Ахматова и Маяковский", где впервые АА была противопоставлена революции. Тогда, в 1920 г., все (интеллигенция) были против, но никто этого не определял, не подчеркивал. Были эмигрировавшие, но они и отпадали... Был хаос. Но из этого хаоса родилась статья Чуковского. Зарубежная печать очень ругала его, но ругала за то, что он посмел наравне со старой Россией поставить все новое, советское Маяковского. Мы этого не читали. Но официальная критика (здесь живущие) читали. И настраивались против АА.

Второй пункт: хвалебная статья Осинского. Все левые были ею возмущены, началась буча и травля АА. Это был третий пункт.

И после четвертого — статьи Лелевича — мнение об АА как о самом правом фланге утвердилось, и — совершенно независимо от истинной сущности ее творчества. Ее никто не доискивался — судили, оглядываясь друг на друга. Тот намекнул. Следующий уже высказался — хоть неопределенно, но с явной тенденцией; третий уже определенно и безапелляционно клеймил.

И было полное отсутствие собственной мысли у писавших, и никто из них не задумывался о том, в чем, в сущности, "правизна" АА.

А в действительности? Символика икон, церковность и пр. Разве ее не было у других? Ведь это было принято как прием всеми в определенную эпоху. Разве у Есенина, у Клюева, у Гумилева, у Блока, у Сологуба и т. д. и т. д. этого не было? Но Клюев играл в Ленина, Есенин "хотел" (!) быть большевиком, Блок написал "Двенадцать" (и умер). Сологуб — написал "Благовест" (?). АА молчала. Она непонятна. А раз непонятна — значит, она не из их стана. Глупо. И вот АА твердо и всегда критикой ставится на самый правый фланг. Другой вопрос — как АА к этому относится.

Писать, оглядываясь друг на друга, — прием современной критики.

Сегодня читала Державина. Скучен старик. До чего безграмотен! Все глаголы неправильно употребляются. Словопроизводство — неправильность. Расстановка слов — ужасная. И только отдельные, зарытые в кучах мусора образы — прекрасны. Редко, но попадаются.

"В те дни..." Это настойчиво повторяется Пушкиным ("В те дни, когда мне были новы...", "В те дни, когда в садах Лицея..." и т. д. — четыре раза). АА недоумевала, откуда так настойчиво повторяет это Пушкин (ведь самому ему это ощущение должно быть чуждо). Искала в Батюшкове — не нашла. Сегодня нашла в Державине. В "Оде на счастье". Слова "В те дни" повторяются настойчиво, проходя через все стихотворение.

Сегодня говорила, что часто, читая Пушкина, чувствует отдельные фразы по-французски, они звучат для нее французскими интонациями. Она их невольно тут же переводит на французский язык. Кажется, что Пушкин думал по-французски, когда писал их по-русски. Привела пример...

Такой фразы АА ни в Шенье, ни в Le Brun'e, ни в других не знает, но чувствует, чует ее французскую душу.

Не следует надписи на книжках делать на обложке, хотя бы и с внутренней стороны. (Зачеркнуто.)

"Vulgaire" — точный перевод — "чернь". См. стихотворения Пушкина. Чернь и Шенье (Le Brun?).

Порнографию Пушкина любит (за исключением Гавриилиады, которую не может читать), потому что Пушкин исключительно чувствует русский язык, и всякое такое слово берется им как прием, как наиболее определяющее.

Очень не любит порнографии Лермонтова. У того — это юнкерская порнография — и пошло.

Во время Пушкина к женщинам-поэтам было издевательское отношение, ироничное, во всяком случае. Не замечена была даже Каролина Павлова (а она хороший поэт. Да и не зря же через сто лет ее издают — и издают полным собранием!).

Такого отношения к женщинам совершенно не было у символистов. К ним не привилась эта традиция иронизирования над женщинами-поэтами. С символистов серьезное отношение (и даже гораздо больше!) продолжалось и у следующих, у акмеистов, и держится доныне.

Читала письма Пушкина к Наталье Николаевне — как фальшиво звучат его фразы о том, что он мальчик-пай. И Пушкин отыгрывается комплиментами Наталье Николаевне — ты, мол, красива, тебя все такой почитают и пр.

Я сказал — не Дантовская ли в вас традиция? Нет. АА Данта не читала до 1924 г., потому что не знала итальянского языка. А русские переводы, которые знала раньше, — ужасны и не могут влиять.

Нельзя говорить "прислуг", "прислугам", потому что "прислуга" — уже множественно.

"Ботинки" — нельзя говорить. Это не по-русски, и звучит отвратительно. (Перечеркнуто.)

Вечером сидела в саду Шереметевского дома. В этом году нет соловья. А когда с В. К. Ш. жила здесь, весной прилетал соловей.

29 и 30 июня не выходила из дому. Потому что потеряла единственную шпильку и нечем было укрепить волосы — сидела с распущенными волосами.

Сказала мне 30 июня вечером. Я говорю: "Это уже не бедность, конечно! Бедность тут ни при чем".

АА смеется: "Да, это безумие!".

(?) Пушк. Держ. 1/4 зол., 3/4 свинец — "и я бы сказала — на 7/8 свинцовый".

Александрийский стих — у АА одно стихотворение. Не сознательно написала. Может быть, потому, что в то лето, в какое оно было написано, очень много читала Корнеля (Расина?).

Радуга — в цветнике рядом стояла в день объявления войны в 1914 г. или на следующий день.

Любовь к Овидию в действительности большая поза. Пушкин и Овидий (щегольская, и др. Le Brun — trop d'esprit et peu de sentiment, trop coquette et peu de tendresse).

Пушкин — то, что знает, — имеет свое суждение (например, Державина, Ломоносова). А в некоторых случаях (когда сам не знает) пользуется готовыми мнениями: Дант, Петрарка (Батюшков — "суровый Дант" — и мнение). "Батюшков то же сделал для русского языка, что Петрарка — для итальянского", — это говорил Пушкин, вспоминая, что сам Батюшков, говоря о Петрарке, сказал, что он многое сделал для итальянского языка.

Штука — тука (зачеркнуто).

Цитаты. Если Пушкин цитирует Петрарку, это еще не доказательство того, что он его знал. (Он, конечно, читал его, но не знал, не вчитывался в него, не сравнивал с другими и т. д.)

АА сама постоянно цитирует латинскую фразу (в переводе — "не могу жить ни с тобой, ни без тебя"), но знает ее только потому, что эта фраза стоит эпиграфом к одному из романов д'Аннунцио, который она еще в юности читала; цитату эту запомнила.

Одна из цитат Пушкина — есть у Батюшкова (какая?).

4.07.1926

Сегодня днем нашла Гнедича две строки (1805) у Пушкина (1815) — тоже две строки: "...участью равен тебе" (несчастьем) — как-то так...

АА вчера ночью в голову мысль пришла (во сне), что Пушкин до 1819 года (до Шенье) не употреблял александрийского стиха для любовных стихотворений. А узнав Шенье, стал употреблять. Вчера отмечала все александрийским стихом написанные стихотворения Пушкина. Сегодня утром (при мне) составила список всех (за исключением эпиграмм, которые не имеют отношения к делу, потому что у Шенье их нет, а у Le Brun'a все александрийским стихом написаны). Получилось: до 1821 года — шесть стихотворений — все нелюбовные (за исключением Мадригала), а после 1821 — множество. К 1828-29 — опять меньше (с исчезновением влияния Шенье). И только в 1835(?)-36 — снова пять стихотворений, но четыре из них можно, может быть, объяснить другими причинами, Пиндемонте и др., может быть, это переводы с подлинника такого рода. С одним — дело неясно пока. Будет выяснять.

Сегодня АА просмотрела Гнедича, Батюшкова, Жуковского, чтобы узнать, сколько у них александрийским стихом написанных стихотворений. Очень мало. (Батюшков кончил писать стихи в 1818-20, когда влияние Шенье на Пушкина только начиналось). Гнедич даже "Тарентинскую деву" (в подлиннике александрийский стих) переводит не александрийским стихом. Просматривали вместе и других. Державина, например, — у того совсем почти нет.

АА помнит наизусть плач Ярославны. Очень любит "Слово о полку Игореве".

Сегодня, читая Жуковского, наткнулась на подражание Плачу Ярославны буквальное. Жуковский легоньким размером, обрубленными, короткими строчками перелагает — делает это отвратительно, испошливает, испоганивает.

"Я не ищу, я нахожу", — сказал Пикассо в письме в этом году. Так вот, Пушкин не ищет. Он всегда только находит. И когда он подражает — он делает лучше того, кому подражает.

Но когда подражают слабые поэты более сильным — это бывает отвратительно; таков пример с Жуковским.

Пушкин, милый... Черное лицо — такое!

7.07.1926

Отец АА похоронен на Волковом кладбище. Был деревянный крест. Елена Ивановна Страннолюбская заказала железный и поставила.

Пчела из кельи восковой

Летит за данью полевой.

"Евгений Онегин" — у Шенье тоже. Но, может быть, у Шенье — как сравнение, а здесь — прямо. Но, может быть, это общее место?

7 июня вечером читали Державина (второй том), которого я принес.

8.07.1926

Утром я пришел, сказал, что сегодня похороны Волынского, гражданская панихида в Союзе писателей — в час дня, а потом вынос и похороны на Волковом кладбище. АА решила поехать прямо на кладбище — во-первых, потому что ей удобней прямо на трамвае доехать до кладбища, чем пешком идти в Союз; во-вторых, ей неприятна гражданская панихида, в-третьих, на кладбище АА пошла бы и на могилу отца — посмотреть железный крест, которого она еще не видела. Но в 1 1/2 она пришла с Пуниным прямо в Союз — пришла в тот момент, когда Федин стал читать речь.

В Летнем саду АА была первый раз с О. А. Судейкиной. До этого не бывала, потому что казалось странным после царскосельских парков пойти гулять в Летний сад.

В Летнем саду за столиком ресторана АА сидела в 15-16 году, был в ресторане телефон. АА сказала, что здесь случились великие события ее жизни.

АА бывала в Летнем саду много. Бывала с Григорием Герасимовичем.

Говорила о статье О. Мандельштама — "Жак родился и умер". "Прекрасная статья", — дышит благородством.

АА говорит, что не может понять в Осипе одной характерной черты: статья по благородству превосходна. Но в ней Осип Мандельштам восстает, прежде всего, на самого же себя, на то, что он сам делал и больше всех. То же с ним было, когда он восстал на себя же, защищая чистоту русского языка от всяких вторжений других слов, восстал на свою же теорию, идею об итальянских звуках и словах в русском языке (его стихотворения — итальянские арии). Трудно будет его биографу разобраться во всем этом, если он не будет знать этого его свойства — с чистейшим благородством восставать на то, чем он занимался, или что было его идеей.

Пили пиво в Летнем саду за столиком.

Пунин был у Лисенкова седьмого июня вечером. 8 июня предлагал АА снять комнату у Лисенкова и поселиться у него (у Лисенкова большая квартира, и он сдает комнаты знакомым).

Утром нашла: "Евгений Онегин" — "Куда, куда вы удалились, в е с н ы моей златые д н и" (А. Шенье).

В трудные годы все окружающие АА приучились курить махорку. АА никак не может курить ее, и папиросы были большим расходом и обменом.

Разговор об эмигрантах. Ростовцев (историк, профессор) за границей ругает оставшихся здесь и называет их предателями, потому что они работают на большевиков.

АА: "Может быть два положения, чтоб было ясно: либо все уехали, либо все остались.

1. Все уехали. Нет Эрмитажа, Рембрандтовские полотна — вместо скатертей и половиков, потому что объяснить некому. Зимний дворец — груда пепла и в ней живут беспризорные.

Полный развал. А армия — сталась бы на год — на два, потому что военным нельзя смело было уехать — и давление на них; могла бы просуществовать год-два (т. е. удержать фронт. А в стране все бы погибло). Иностранцы не вмешивались бы — ждали бы, что вот — новая Америка, которую они откроют и разделят.

2. Никто не уехал бы. Была бы общественность, сейчас ее нет, потому что слишком мало людей осталось. А тогда пришлось бы считаться. Те, кто уехали, спасли свою жизнь, может быть, имущество, но совершили преступление перед Россией.

Вот сейчас осталось, скажем, двенадцать профессоров, старых. Скоро их не будет совсем. Новые — не годятся, плохо подготовлены. Будут выписывать немцев, когда туго придется, и платить им русские деньги. А если б не уехало большинство профессоров — и уровень подготовки молодых был бы лучше, молодые могли бы заменить старых, когда они (многочисленные) постепенно бы выбывали".

Я ездил по просьбе АА к Мане. Маня бессовестна до последней степени обокрала АА, украла все платья, белье, чулки и пр. АА ей платила восемь рублей жалованья. Маня брала на керосин еще рублей восемь в месяц (а как выяснилось теперь, без Мани, АА расходует керосин на 60 копеек в месяц), утаивала деньги всячески, морила голодом Тапа, приходила в час, в два, уходила за провизией и пропадала на четыре-пять часов; потом возвращалась и сейчас же уходила совсем, часто вовсе не приходила.

Уехала давно в деревню "на неделю" и пропала на три недели, а перед отъездом сделала гадость АА (с Союзом). Совершенно ясно, что Маню держать дальше нельзя.

Маня, вероятно, придет завтра (после моего сегодняшнего визита к ней). Решено (я и Пунин настаивали), что АА завтра откажет ей. Но АА отказать кому-либо — всегда мучительно. Какая-то совестливость необычная, уже, что ли; как-то здесь отсутствует твердость — мягкость характера стесняет АА. АА стесняется.

Прощаясь со мной вечером, АА сконфуженно как-то спрашивала меня: что же завтра сказать Мане?

Были с Пуниным на Волковом кладбище (сели в трамвай на углу Литейного и Невского, отделившись от процессии, и приехали раньше), пошли на могилу отца. Потом — была на похоронах Волынского. Очень опечалена скудостью похорон. Весь вечер потом вспоминала и говорила о том, как бедно, как плохо его хоронили, какие были скверные и неуместные речи на кладбище. Удел ученых и писателей.

Вечером была у Соломиной (шведки) — долго. Там были разные люди преподаватели. Один был у Бенуа и рассказывал, как Бенуа ругает все, что увидел здесь после возвращения из-за границы. АА мне сказала: "Это, конечно, правильно, здесь все очень изменилось, но и Бенуа сам тоже изменился. В прежнее время за границей он, эстет и специалист, разве увидел бы какую-нибудь забегаловку многоместную, обратил бы на нее внимание? Конечно, нет. А теперь обращает, потому что это вызывает в нем воспоминания всякие".

9.07.1926

Вечером была у меня. С ней вместе вошел Шлом, пришедший к папе. Сидела у меня — читала "Поэтическое хозяйство Пушкина" — Ходасевича.

Перелистав, сразу же заметила несколько примеров незнания Ходасевичем источников Пушкина: например, Ходасевич группирует местоимение "моя" в приложении к стране: "Под небом Африки моей" и пр. Одно из них — в связи с Батюшковым, который подробно объясняет, что... mia — с итальянского (уточнить), привела несколько примеров. Если бы Ходасевич совсем не затрагивал источников, считал, что его тема — другая, то он не показал бы своей неосведомленности. Но он, например, с большим самодовольством подает "Волшебный фонарь" Державина и упоминает и еще случаи влияния, которые знает.

АА не понимает, почему так ругали эту книжку. Книжка — ценная во всяком случае, несмотря на все свои недостатки (обесценивает ее только глава о "Русалке", совершенно ошибочная и с фантазированием).

Во всяком случае — это точная наука, не рассуждения вроде "тип Татьяны как русской женщины" или Айхенвальд.

Книга довольно небрежно сделана, но оправданием этому может служить и то, что она писалась в тяжкий год, что не было под рукой исчерпывающих материалов и пр.

Ходасевич — умный и тонкий человек.

О поэтах.

АА ставит резкую грань между одержимым "священным безумием" Мандельштамом и Ходасевичем, желчность и болезненность которого повлияла и на его психику.

АА вернулась домой и пообедала. Легла спать. Уже совсем засыпала, вдруг вспомнила какую-то строчку, нужную для работы. Стала вспоминать, чья она. Встала, подошла к столу, нашла ее в книге. И уже разработалась и не спала.

АА говорила о своей "вдоль лебяжьего канала" работе. Хочет сделать большой и довольно полный конспект, куда войдут влияния на Пушкина и Шенье, и Батюшкова, и Державина, и Le Brun'a. Впереди — ляжет подсчет александрийских стихов. Конспект этот в части Пушкин — Шенье АА хочет показать Щеголеву (это его тема).

Говорила, что сочла бы себя "мнительной" или "тронутой", если бы все новые находки в области Пушкина — Шенье ложились бы на все новые и новые стихи, захватывали бы все большее количество стихотворений Пушкина. Тогда работа бы расползалась, и было бы ясно, что в основе работы лежит неправильность какая-то, происходящая от "мнительности" в смысле нахождения влияний. Но у АА получается иначе: все новые находки ложатся на те же стихотворения, в которых уже было найдено много. Работа как-то углубляется, исчерпывается, утончается. И каждая новая находка подтверждает что-нибудь от найденного раньше.

АА сегодня, читая Державина, "нашла" превосходное, великолепное стихотворение (очень ей понравилось и — между прочим — ритм) Суворову (второй том).

Пришла ко мне в 8 1/2, потом пили чай в столовой, где были папа, мама и Шлом. Говорила с папой об архитектуре (с горечью заметила, что сегодня ночью украдены бронзов. (...) с решетки Летнего сада), говорили о Кавказе, о преподавании и конкурсных экзаменах, только что введенных, но уже, кажется, аннулированных всякими ограничениями и разъяснениями, и о пр.

После чая пошла опять ко мне. Звонила Пунину (он просил у нее три рубля в долг, а АА забыла дать).

Вышли вдвоем в 10 1/2, пошли на Литейный в Шереметевский дом. Я зашел к Пунину, передал ему три рубля, а АА подождала меня на Литейном. Пунин устал, и у него сидел Боричевский (он заходил к АА сегодня, но не застал ее, к счастью). С Литейного я с АА пошли в Мраморный дворец — по Фонтанке, мимо Летнего сада и по Лебяжьей канавке. В Мраморном дворце АА сразу же села за Шенье и "Поэтическое хозяйство", я поставил чай. Сидели, разговаривали о Шенье, и о работе, и обо всем. Неожиданно уже после 11 1/2 постучал Пунин ревнивый, мрачный, злой и молчащий.

Я ушел, а он устраивал "бурю". С чего это сегодня?

Сегодня утром к АА явилась Маня. АА ей сказала, но та, по-видимому, готова была к этому и нисколько не огорчилась.

АА, сидя у меня, со смехом оторвавшись от книги, сказала — умышленно грубо: "Здорово я краду у Пушкина!" — и прочитала мне строки из "Мне дали имя при крещеньи — Анна..." — и до "И часто, стоя в голубой воде...", до "Вдали поет о вечере разлук!" — и вслед за тем соответствующие строки Пушкина.

Я показал АА "Вечер" и "Четки". "Четки" (этот экземпляр) писала для себя, и второе издание вышло не по этому экземпляру, потому что потом АА кое-что переменила. Из этого вырезано несколько страничек. Они были на выставке. АА одну видела.

Вчера АА (или позавчера) узнала, что обеспечение Кубу у нее отберут с октября. Шилейко тоже не будет, наверно, давать на Тапа и на квартиру. С чем же АА останется?

Давно — месяц или два тому назад — ей прислали предложение пойти на врачебно-контрольную комиссию, которая признала бы ее нетрудоспособной, и ей Кубу назначило бы пенсию. К ней по этому делу ходила Замятина, но АА не пошла на комиссию. Теперь и пошла бы, но считает, что ее сейчас не признают нетрудоспособной (другое дело — зимой, когда она совершенно больна.) А сейчас она себя сравнительно хорошо чувствует.

Лето вообще она значительно легче переносит теперь, чем зиму.

Внешние неприятности: Маня, Шилейко, обеспечение Кубу, Тап, квартирный вопрос (а теперь — с увеличением квартирной платы и с долженствующим случиться приездом женатого Шилейки — он особенно обостряется), и т. д., и т. д. Но они ничто — по сравнению с внутренними, гложущими ее. "Каша": Пунин — А. Е. Пунина, Николай Константинович, Шилейко, Вера (его новая жена), отец А. Е. Пуниной, я, литературные, мысли о России — и тысячи других.

Шли по Фонтанке. Говорила, что Пастернак по три, по четыре года не пишет стихов, Мандельштам тоже, Асеев, и т. д., и т. д. — тоже. Есть какие-то "пределы". Если их перейти, то некоторые люди — наиболее чуткие, тонкие — начинают задыхаться. И тогда им кажется странным, что вообще можно писать стихи, кажется, что писать стихи — немыслимо, и они не пишут, молчат, молчат по три, по пять лет... И когда потом неожиданно для них самих к ним придет волнующая минута вдохновения и они пишут стихи, — они делают это с таким чувством, как будто в их поступке есть какая-то "греховность". (А разговор начался с того, что я сказал о том, что Тихонов перестал писать стихи — вчера говорил мне — и хочет теперь писать только прозу.)

Сегодня в Шереметевский дом неожиданно почему-то звонил Рыбаков. Не застал никого. Зачем звонил? АА и Пунин считают, что это "совершенно прекращенные и невозобновимые отношения".

... — не "свойственны" им. И не потому, что они не могут заработать или трудиться... Нет. Но если бы такому человеку положить на стол пять тысяч, на следующий день у него бы их не было. И не потому, что он прокутил бы их, истратил... нет... Просто так — кто-нибудь пришел, попросил в долг, он бы дал их, потом тот передал бы их еще кому-нибудь или бы тот даже вернул, — но как-нибудь, когда-нибудь они бы так же безнадежно исчезли — неведомо для своего владельца как и куда...

Разве неверно, что к одним прилипают деньги (например, Виктор, скопивший из скудного жалованья пять тысяч или заработавший сто тысяч в революционные годы), а к другим не идут никак.

Сказать Шилейке:

1. О Тапе;

2. О новой квартирной плате, грозящей бедствием;

3. АА сказали, что ее лишат обеспечения с октября (А. В. Ганзен).

О технике и ее чудесах: кажутся чудом только до тех пор, пока они не осуществлены. А как только техника добьется этого (разве не чудо — радио, телеграф, аэроплан и пр.?), они становятся чем-то весьма посторонним человеку, чем-то даже ненужным в его обычной жизни, потому что они служат каким-то особым, выдуманным целям — целям политики, войн, над-обычно человеческих отношений, и кажутся какими-то бедными, ничтожными... А людьми руководят все-таки те же чувства и враждебные свойства, та же любовь, злоба, вдохновенье, звериное тщеславие и прочее, и прочее... и деньги... "Да, и деньги, — добавила АА, — потому что деньги я бы тоже отнесла к числу человеческих врожденных им свойств: разве... (Обрыв.)

АА несколько раз просила меня позвонить Мандельштаму и узнать о здоровье Надежды Яковлевны. Я сегодня дважды звонил, но никого не заставал.

АА подарила мне азиатскую монету, присланную ей Ларисой Рейснер в 1921 году в посылке — из Азии. АА говорит, что это — фальшивая монета.

На днях АА отыскала случайно себя — пластилиновую; но фигурка совершенно смята.

6 июля был разговор — на извозчике, я ехал с АА к Тапу. Я тронул пуговицу сиденья и сказал: если б можно было вот так нажать какую-нибудь кнопку — на этом же извозчике уехать, в этом экипаже. (Перечеркнуто.)

11.07.1926

Черное платье с большим вырезом. Коричневые чулки. Туфли. Водил Тапу гулять перед самым уходом. К Пунину пошла — в черном жакете.

6.08.1926

АА в двенадцать сорок в Царском Селе пошла с Даньками к Рыбаковым. У Рыбаковых были Замятины и Радловы. Замятин (и Радлов?) ходили обедать к Спасским, и АА хотела тоже идти, но И. И. Рыбаков (?) уговорил ее остаться. Обедала у Рыбаковых. В Царском Селе все вместе гуляли — АА, Рыбаковы, Замятины, Радловы, Данько, Скука была смертная.

Рыбаков ходит в коротких штанишках — почти в трусиках.

Рыбаков проводил АА на вокзал. АА уехала с поездом, который пришел в Петербург в 19.42.

Я — в 1 час 10 — дома, десять минут дома. Ездил к Федину; в три — обед; до 5 1/2 дома; 5 1/2 — в Шереметевский дом. В 5 3/4 — до 5.50 в Шереметевском доме, оставил розы. Здесь Пунин, А. Е. Пунина, Зоя Аренс с мужем.

5.50-6.05 — путь Т.; 6.05-7.42 — на Царскосельском вокзале, и у вокзала звонил Пунину. 7.42 встречал АА, поехал на извозчике по Загородн., по Фонтанке в Шереметевский дом. До девяти часов вечера — в Шереметевском доме; АА надписала фотографию. Попрощался со всеми. 9-9.10 — путь домой; 9.10-10.50 — дома. Укладка, ужин. Приходил Казмичев (звонил мне два раза, и я ему один раз). Я звонил АА. 10.50-11.10 — путь с папой и мамой на вокзал. Т. 11..10-11.50 — на Николаевском вокзале на перроне. Я, папа, мама, АА и Пунин. 11.50 уехал. Болит голова, ужасное настроение. Ни с кем не разговаривал. В час ночи заснул.

9.08.1926

Надпись на "Подорожнике" (Petropolis). Книга находится у АА.

"Анне Андреевне Ахматовой в собственность с тем, чтобы никому не отдавала. 9 августа 1921. Артур Лурье. Петербург".

(В книге под стихотворением "Бывало, я с утра молчу..." рукой АА карандашом отметка: "Февраль, Царское Село".)

10.10.1926

Голлербах подл до последней степени.

О Голлербахе (был вчера) — Недоброво и Комаровский.

Недоброво — аристократ до мозга костей, замкнутый, нежный.

Комаровский (не л.).

Сологуб — три раза подводит (первый раз — с Гржебиным, второй — с санаторием в Лесном: "Переезжайте!" — и АА переехала из Царского Села, а в Лесной оказалось нельзя. Весной 25 года. Третий — теперь. Союз хлопочет о пенсии по болезни. АА не хотела. Сологуб позвал к себе и выругал — и АА подписала бумагу, а теперь это идет в Малый Совнарком. Пенсия по шестому разряду. Все равно не дадут, а будут говорить, что выпрашивала...).

Квартира... Нет комнаты.

От Шилейко письмо — что завтра приедет (а от Пунина письмо: Пунин говорил с Шилейко по телефону, и Шилейко сказал ему, что, может быть, на днях, а может быть, через неделю). Пунин завтра утром приедет.

Недоброво две зимы в Царском Селе жил.

Голлербах назвал его "царскоселом" и под предлогом, что тот царскосел, будто бы хочет им заниматься.

Начало октября 1926

Встречи с Мандельштамом.

Т. Готье — Фра Беато.

Письмо О. Судейкиной. АА успокоилась.

Нет писем от Duddington — fatum — наказана.

Позвонить Марго.

Лозинский не приедет. Он говорил у Сутугиной Л. Замятиной, и та убеждена, что он приедет.

"Не осуждайте других: мы все — и вы, и я — плохие".

Лавренев получил две тысячи. А Чуковский — четыреста; очень плохо отмечать, что такой-то, мол, зарабатывает, когда сам нищий.

Это очень плохая черта. Надо радоваться за них. У Чуковского семья, у Лавренева семья.

Д'Актиль очень талантливый.

Да, в своем роде талантливый.

Редактор все равно ничего не понимает.

Сологуб Фромана примет очень ласково, чаем напоит.

Меценаты в Париже. Мне всегда очень противно это бывает. До сих пор нет биографии Пушкина, Достоевского.

Комната на Итальянской.

Управдом, переоборудование электричества.

От Шилейко нет писем. АА уплатила за месяц. Справка из Кубу.

Павловск — с Замятиной. Очень хотела внутрь дворца, не была никогда. Хорошая погода, но холодно.

Боричевский.

Жалеет Клюева.

Тушин в Шереметевском доме.

Анна Радлова пришла к Ходасевичу.

Печатать Сологуба, Кузмина, Блока, Ахматову и немножко себя.

29.10.1926

У меня. После долгих разговоров об эпохе современников АА мы заговорили о театре, и потом АА упомянула Щеголевых. Дело в том, что Щеголев последнее время находится в критическом материальном положении. Раньше, до "Заговора императрицы", он зарабатывал сравнительно мало, но также мало и тратил, и никаких недоразумений денежных у него не бывало. Написав и поставив "Заговор", Щеголев стал получать необыкновенно много — десятки тысяч рублей. Но тратить он стал больше. Ему не хватало. Появились на сцене векселя, долги. Потом Фининспекция донимать стала налогами. И сейчас его положение скверно: целыми днями он бегает, подписывает векселя, боится, что имущество его будет описано и продано с молотка...

АА не любит говорить по-французски, потому что сознает, что не может находить слова с той точностью, с какой находит их, когда говорит по-русски.

Я заговорил об абонементах в Филармонию. АА сказала, что было время, когда она в течение двух-трех лет два раза в неделю слушала концерты.

"Четки" была первая книга с чистой обложкой, без рисунков и т. п. Это была мысль АА. Детали обложки — разработаны Лозинским. С тех пор почти все книги стихов издаются так. Но "Четки" были примером.

АА: "Есть что-то мистическое в том, что Щеголев, написав "Заговор", получил громадные деньги, а сейчас — в таком положении!"

Мы помолчали. Я вопросительно смотрел в глаза АА. Она добавила приблизительно так: "Конечно, если разобраться, все окажется очень понятным и имеющим свои совсем обыкновенные причины...".

Замолчали опять. И совсем неожиданно я спросил:

"Скажите, АА... Вот Пушкин — мы привыкли считать его очень жизнерадостным, очень веселым, очень здоровым человеком... Но как вы думаете: были у него свои темные ужасы, свои черные тайны, о которых он никому не говорил, свои ночные безумия и страхи?"

"Дайте "Домик в Коломне", — быстро ответила АА.

Раскрыла том Пушкина.

АА прочла: "Три дня тому, туда ходил я вместе..." — и дальше", добавила АА и прочла вслух всю одиннадцатую главу.

Вчера получила открытку от А. Э., от своей тетки, живущей там же, где и Инна Эразмовна. Открытка — в тоне обидчивом, что вот, дескать, АА недостаточно помогает и ей, и Инне Эразмовне.

В письмах тетки всегда...

13.11.1926

Шереметевский дом. АА говорила со мной о Пушкине. Она проследила очень много воспринятых Пушкиным у французов традиций (идущих часто дальше — от латинских авторов). Сегодня АА говорила о том, что не менее интересно прослеживать, какие из присущих всем поэтам XVIII в. традиций Пушкин не брал, а отвергал. И вот пример: всем французам XVIII века в очень сильной степени присуще говорить об измене, изображать эту измену, говорить об адюльтере. Мучить себя изображением милой, изменяющей с кем-нибудь другим. И вот Пушкин этот момент в своем творчестве совершенно отвергает — всегда обходит. Адюльтера в поэзии Пушкина нет. Муза Пушкина — целомудренна, как ни одна муза любого другого поэта. Пушкин нигде не говорит об измене, нигде не описывает ее (некоторые, очень отдаленные моменты в ш у т о ч н ы х стихах в расчет не идут). Почему Пушкин не может вынести измены? Темперамент?

Но если продумать это до конца, если проникнуться этой мыслью, то как усиливается трагедия самого Пушкина — стоит вспомнить только об его смерти. (Эта строка вычеркнута.)

АА вчера читала Gresset (маленького формата, французское издание, старое).

На стр. 131 есть строки, совершенно совпадающие с напечатанным в редактированном Брюсовым собрании Пушкина маленьким черновым наброском (кажется, 1820 г.) — "...Ценою жизни купить хоть миг единый...".

Это, несомненно, перевод Gresset. Поэтому и понятно, что Пушкин отбросил эти строчки и долго переделывал, и сделанные в стихотворении эти строчки уже значительно удалены от Gresset.

Говорили о римлянах.

АА очень любит "Китеж", слушала его за последнее время четыре раза.

18.11.1926

Рыбаков указал АА комнату на Восьмой Рождественской, д. 34, кв. 10. АА со мной ездила туда. Комната плохая, просят 25 рублей с освещением и отоплением. Далеко, дорого и плохая комната — не подходит. (Мы сначала проехали остановку, а потом долго блуждали, не находя дома).

Три дня подряд прилежно переводила французскую монографию об одном из художников и составляла конспект лекций для Пунина. Вообще этим занимается уже долгое время. Так подготовила всех старых французов (XVII в.), Давида и его учеников, французов XIX в. Раньше с трудом две-три страницы, теперь — в один присест 150 страниц конспектирует. И Пунин без зазрения совести читает по этим конспектам лекции. Об одной из школ, о которой были только английские и немецкие монографии, не могла прочесть и сделать конспекта — по незнанию этих языков (впрочем, немецкие монографии перевести могла бы, но это отняло бы слишком много времени).

Пунин звонил Гессену сегодня, и тот обещал дать последнюю корректуру собрания стихотворений АА. Гессен заявил, что, по его расчетам, он должен АА еще 600 рублей (кроме выплаченных 1200 р.), и предложил уплатить 200 из них теперь, а 400 — после того, как будет распродан весь тираж (!) — четыре тысячи экземпляров. При этом заметил, что "ведь договора с АА у него не было" (Гессен, по-видимому, убежден, что если АА не подавала на него в суд и вообще никаких мер к получению всего гонорара не предпринимала, это значит лишь, что она потеряла договор и что ей попросту нечем доказать свою правоту). Пунин возразил, что договор есть и лежит у него на столе, а о деньгах обещал спросить АА.

Говорили об А. Н. Толстом и его комедии с сюжетом, украденным у Андреева, — тишайшего, вообще говоря, человека, в этом случае не выдержавшего и поднявшего историю.

Вечером к АА заходили Мандельштамы.

19.11.1926

Архитектура.

Вчера заходили Мандельштамы.

Показывал "Серого оленя". Фотографии Николая Степановича. "Гондла". Платье (1921 г.?). О. Судейкина — Тамара; 100 мест.

Виктор в 1916 г. ушел в море на "Зорком". Смотрели. Считали, который миноносец.

22-23.11.1926

Четыре раза бессонница такая: 1) в 12 году — до отъезда в Италию, 2) после революции (в 1917 г.?), 3) в прошлом году зимой, 4) сейчас.

В датах — почти все неверно.

"Я собирала французские пули..."

"Вечер" никто не корректировал. "Четки" — корректировал на Тучке, у АА, Лозинский.

В гимназии литературу учили только до Гоголя.

"Над засохшей повиликой мягко плавает пчела".

Крик аиста, слетевшего на крышу (65).

О "Броненосце Потемкине".

Лотерея в Союзе (статуэтка).

Письмо Цветаевой.

Письмо "Пролетарий".

Корректура.

Разговор об архивах АА: как площади эти обширны; где мяучит по дороге в Мраморный дворец.

Гессен (300 в Гублит) 1000 купил.

Нездоровье, бессонница.

Мысли о том, что не разойдется издание.

Не любит кино.

В Париже (...) — рассказ Николая Степановича, тот повторял.

Жоре били морду.

Стихи Есенина во втором номере "Нового мира".

Об А. И. Гумилевой.

Как АА просится к корректуре.

Погода.

Фактический брак — многоженство.

Фотография в собрании стихотворений.

Гессен потерял обложку Данько, хочет Белухи, но АА не хочет. Теперь будет делать ее Митрохин.

"Над засохшей повиликой мягко плавает пчела", — выл Недоброво от восторга.

"Смуглый отрок" +

"Сероглазый король"

"Не........." +

"Думали, нищие мы..." +

"Я пришла к поэту..."

"Хочешь знать, как все это было..."

"Сжала руки..."

Мысли АА по поводу возможности поездки в Париж. Говорили на вокзале в Царском Селе.

Проект о памятниках, деревянных щитах в музее революции.

В поезде: об Усове, который прислал письмо Н. Н. Пунину с анкетой для энциклопедического словаря.

АА в жизни заполнила только одну анкету: Цекубу (по настоянию Сологуба); там все неверно.

Шилейко (стихотворение: "Дверь полуоткрыта...", 1911).

"На столе забыты / Хлыстик и перчатки" — говорит, что фурор производили и повторялись всеми эти строки.

А теперь как звучат они?

"А там мой мраморный двойник" — не может найти дату точнее, чем дата 1911 г. У Вячеслава Иванова читала его, но там в 1911 г. она читала весной, осенью и зимой, и даже как-то летом читала. И когда именно читала это стихотворение — не вспомнить.

"Стал мне реже сниться, слава Богу..." (1912); строка седьмая: вместо "сильнее" Шилейко написал "сложнее".

В 1924 году ездила в Харьков, весной — был еще снег — вдоль пути, всюду — длинный, как дракон, и совсем обреченный.

Когда десять лет было — больна была очень. Корь, умирала совсем, 40+--41+— — в доме угловом, за домом Тирана, по стороне, где жил Пунин.

"В то время я гостила на земле" — "неопытное" — в запятых.

Возница — куница и выдра; в детстве часто слышала слово Вырица (там железную дорогу строили).

Акумбала.

Мандельштамы показались какими-то вялыми.

"8 ноября 1913 г." Приложила палец к "г.", посмотрела, как выглядит заглавие, и сказала, чтоб я убрал "г." (год).

"Я не любви твоей прошу..." — было: 20 июня 1914, исправила на 19 июня 1914. Не печатала его, потому что всегда был кто-нибудь, кто мог бы принять это на свой счет и обидеться.

Клялись они и ... (смазаны чернила)

......................вином

4) За (?) заплатим золотом,

А за (?) — свинцом.

5) С первым звуком, слетевшим с рояля,

Я шепчу тебе: здравствуй, князь,

Это ты, веселя и печаля,

Надо мною стоишь наклонясь.

и еще две строфы...

1) Написанное в альбом Н. Рыковой — в 1921 г. — о реке, которую перейти можно — кончается: "не замочишь панталон".

Строфы 4-5.

Диалог: он и она.

2) О России. Гусь и пр.

3) Письмо в стихах 1914 года "царскосельский", "лебединый".

Два стихотворения вычеркнуты цензурой. Это — "Жертва поддельным богам" (Пушкин). Жалеет очень, потому что при жизни ее ни одного переиздания стихов после этого не будет.

"Правда, второй том гораздо лучше первого?"

Согласилась с тем, что гораздо лучше, когда стихи расположены в хронологическом порядке.

На вокзале: "Вам нравится Шилейко?". Раньше не таким был. Теперь ему все надоело, и особенно недоели все окружающие его люди. Он стал каким-то боязливым. Я серьезно думаю, что он не совсем здоров душевно. (Человек, который бы 2000 л. прожил? — он своими руками задушил бы его.)

Ничего подобного.

— Нет, подобное...

Мандельштам ездил к Як. — активный, а с бумагой от него к тому, кто не хотел ехать.

В Царском Селе ходят сплетни о Гумилеве, исходящие от Иванова-Разумника, от Голлербаха, Кривича и других — совершенно неверные... не любил АА... — не от Черубины ли Габриак? Кобель, цветы с клумбы и прочая чушь.

Мандельштам — ему все скучно. Расспрашивал о Союзе поэтов — хоть ему и смертельно неинтересно это, а так, из установившейся раз и навсегда вежливости.

АА — о своих стихах, тех, которые опошлены.

Оксенов — ничтожество, "серьезно работает"...

18.11.1926

О. Мандельштам взял недавно у кого-то тысячу рублей в долг и не отдал, конечно.

Договор с Гессеном об издании собрания стихотворений АА заключен в июле 1924 г., и большую часть гонорара АА получила осенью 1924 г. Остальная часть гонорара не выплачена Гессеном до сих пор.

19.11.1926

Когда в 1916 г. Виктор Горенко ушел в море на миноносце "Зорком", АА стояла со своими на берегу, считала, который миноносец — "Зоркий".

26.11.1926

Сдал (ходил с Пуниным) корректуру Гессену. Он согласен со всеми изменениями, кроме одного: настаивает на том, чтобы строфические разделения были разной ширины — в зависимости от условий верстки в каждом данном случае.

"Не знаю — или, вернее, делаю вид, что не знаю", — ответил Пунин, когда я спросил его, знает ли он ранние (до "Вечера") стихи АА. (Значит, АА н и к о г д а ему не читала их).

"На "la grande place de St. Petersbourg" Павлу Николаевичу Лукницкому к его занятиям "Старым Петербургом" — Анна Ахматова. 1 дек. 1926г."

20.12.1926

Амедей Модильяни, художник, в Париже в 1911 г. — друг АА, теперь прославился там, в Париже.

Плетнев учил Пушкина ставить даты.

22.12.1926

О литературной странице Федерации советских писателей в "Правде".

"Митина любовь" — пошлейшая вещь.

Январь 1916. АА присутствовала в Обществе ревнителей художественного слова в тот день, когда Н. Гумилев, о, Мандельштам, М. Лозинский и другие читали там свои стихи, а Б. Томашевский — доклад о стихосложении Пушкинских "Песен западных славян".