…Мы не знали, кто скачет, приближаясь к нам, надежней затаились в кустах. А когда различили: киргиз, — Закирбай, согнувшись, прикрываясь кустами, пробежал на лужайку и развалился на траве так непринужденно, словно весь день только и наслаждался отдыхом. Всадник приблизился, и Закирбай, махнув рукой, что-то сдержанно крикнул Умраллы, обнимавшему куст неподалеку от нас. Видим сквозь ветви: всадник, спешившись, заводит разговор с Закирбаем. Умраллы зовет нас, манит рукой. Все трое, вместе с Умраллы, подходим к разговаривающим только для того, чтобы мгновенно понять: нам не следовало показываться — так перекосилось лицо, так сузились черные фанатические зрачки приехавшего. Он отступил на два шага, и Закирбай встал, повинуясь повелительному жесту его руки. Сипло и не настолько тихо, чтоб мы не услышали, а Юдин не понял, спросил Закирбая:

— Они еще живы? Почему они еще живы?…

Фраза медлительна, в ней удивление, осуждение, злоба.

Закирбай еще тише, в упор приближая к его уху лицо:

— Живы… Да… Потому, что я сам буду их убивать… Это мое дело. Скажи всем-я сам кончу их.

— Ну, смотри!…-угрожающе просипел басмач,- Смотри!…

Вскочил на лошадь, остервенело хлестнул ее камчой и ускакал, не оглядываясь.

Через полчаса вся банда внизу будет знать, что взятые Закирбаем пленники живы!

Помрачневший Закирбай направился с нами в кусты.

Он обругал Умраллы за неверно понятое приказание-не показывать нас, обозвал приехавшего «дурным басмачом», долго объяснял нам, почему не мог дать. другого ответа… В этом мы поверили Закирбаю. Поверили и тому, что он, спасая свою шкуру, действительно хочет спасти нас. Но неизвестно еще, что решит Закирбай теперь.

— Плохо!… Очень плохо!… — несколько раз мрачно повторил Закирбай.

И нам стало еще бесприютней в солнечных проклятых кустах.