Весть о прибытии муки мгновенно облетела все селение. Кое-кто встретился с Худододом, когда он торопливо шел домой, любопытствующие ущельцы устремились за ним, но, к их разочарованию, войдя в дом, Худодод сразу же завалился спать; другие видели, как цепочка ослов спускалась по зигзагам тропы и исчезла в саду Бахтиора. Побросав работу, многие ущельцы поспешили туда.

Когда Шо-Пир, запыхавшись, подоспел к своему дому, перед каменной оградой уже толпился народ. Никто не решался нарушить обычную вежливость войти во двор или в сад. Но любопытство было неодолимо, и потому, приникнув к ограде и сидя на ней, ущельцы обсуждали все, что им было видно.

— Пришел! Пришел! — расступаясь перед Шо-Пиром, возбужденно заговорила они. — Бахтиор пришел, с ним женщина, наверно русская, спит…

— Знаю, знаю! — отмахивался Шо-Пир, хотя еще ничего толком не знал, и, миновав пролом в стене, обойдя спящих, сказал Гюльриз: — Тише! Пусть спят.

Гюльриз наскоро сообщила все, что знала сама, и очень удивилась, когда Шо-Пир, всматриваясь в лицо Даулетовой, сказал:

— Не знаю, кто это. Не русская она, наверно таджичка.

Досадуя на ротозеев, Шо-Пир прикинул в уме вес привезенного груза, ощупал сваленные в кучи мешки, занялся сортировкой.

Затем осмотрев ослов, решил сразу же вернуть их владельцам, толпившимся у ограды.

Шо-Пир отвязывал ослов, выводил их по одному за ограду; владельцы тотчас кидались к Шо-Пиру и, окруженные советчиками, принимались деловито щупать ноги, ребра, шею осла, неизменно при этом вздыхая и рассуждая о том. Как вреден такой дальний путь, как добрый осел исхудал, как сбиты его копытца. Зная характер ущельцев, Шо-Пир не обращал внимания на причитания и жалобы и продолжал выводить ослов, пока на дворе не остались только маленький, с окровавленной мордой ослик Худодода да широкоухий осел Бахтиора и еще два осла, владельцы которых отсутствовали. Ущельцы потребовали назад арканы, потнички и всю амуницию, но Шо-Пир, собрав ветхое имущество в кучу, заявил, что во избежание путаницы и нареканий вернет все это на следующий день через Бахтиора.

Затем Шо-Пир ушел в дом. Расчет его оказался правильным: ущельцы, убедившись, сто смотреть больше не на что, обсуждая событие, удалились.

Шо-Пир велел Гюльриз взять из привезенных продуктов все, что ей вздумается, и приготовить обильный и вкусный ужин.

Ниссо не возвращалась, и Шо-Пир, присев возле спящего Бахтиора, составляя в тетради список привезенного, поглядывал на тот склон горы, по которому Ниссо должна была спуститься в селение.

Спящая на кошме рядом с Бахтиором женщина вызывала недоумение. Шо-Пир сразу определил, что эта таджичка, судя по одежде, видимо, городская, сапоги и полушубок военного образца, ватные, защитного цвета брюки тоже. Зачем она явилась сюда? Шо-Пиру очень хотелось узнать поскорее новости, но приехавшие крепко спали. Надо было терпеливо ждать, когда они проснутся.

Под вечер первой проснулась Даулетова. Села, протерла заспанные глаза. Увидела Шо-Пира.

— Вы товарищ Медведев? — просто и дружески протянув руку, по-русски, с легким акцентом заговорила она. — То есть вы тот, кого здесь зовут Шо-Пиром? Привет вам от Швецова.

Шо-Пир сдавил пальцы Даулетовой так, что она, вырвав руку, быстро замахала ею.

— Виноват! — смутился Шо-Пир. — Это я русской речи обрадовался. Швецов? Кто это?

— В Волости новый замнач гарнизона.

— Спасибо. Только я не знаю его.

— А он вас знает. Слух о вас далеко идет!

— Ну, скажете! Как в норе живу.

— В Волости знают вас… Только, по-моему, Швецова и вы знать должны. В отряде Силкова служили?

— Василия Терентьевича? Как же!

— И Швецов там служил. Забыли?

Шо-Пир взволновался:

— Постойте! Швецов? Маленький такой, щуплый?

— По сравнению с вами? Ну, скажем так: худощавый, небольшого роста! Даулетова улыбнулась. — «Шуме-ел камыш, де-е-ревья гнулись, а ночка темна-а-я бы-ы-ла!…»

— А! — обрадовался Шо-Пир. — Ну, значит, тот самый! Без этой песни дня не было у него! Красноармейцем был, гармонист хороший! Петькой зовут?…

— Правильно, Петром Николаевичем! С ним я приехала. Он меня сюда и сманил, давно хотелось ему в эти края вернуться.

Подумав: «Здорово! Пошел, значит, в гору!» — и сожалея, что вежливость велит отложить волнующий разговор о Швецов, Шо-Пир спросил:

— А вы что, работать сюда приехали?

— Ага. Учительницей… Где тут школа у вас?

— Школа? — Шо-Пир был озадачен вопросом. — Какая здесь школа!

— Разве нет? — смутилась Даулетова. — Ну ничего, мы соберем актив комсомола, организуем школу!

— Комсомол? — еще более изумился Шо-Пир. — Да вы, товарищ… как вас зовут? Да откуда здесь быть комсомолу?

— И комсомола здесь нет? — в свою очередь, удивилась Даулетова. — А мне, когда комитет комсомола меня посылал, сказали… Впрочем… — Даулетова окинула взглядом обступившие Сиатанг горы, селение внизу, иссушенные осенними ветрами сады. — У нас считали… Мы в карту вглядывались… На ней река Сиатанг пунктиром намечена, а внизу сказано: «Составлено по расспросным сведениям». На этой карте Волость и Сиатанг — почти рядом, все те же горы… Ну, считали, что раз в Волости есть комсомол, то… — Даулетова улыбнулась. — Кажется, я действительно попала в глухое место…

Проснувшийся Бахтиор старался вникнуть в полупонятный ему разговор.

— Зовите меня Мариам.

— А фамилия ваша?

— Даулетова… А я-то целый год сиатангский язык изучала, думала, приеду — сразу начну работу со здешними комсомольцами… А тут, оказывается… — Мариам покраснела. — Вы не думайте, что я о трудностях! Словом, неясно я себе представляла… Как же вы тут живете?

— А ничего живу. Поглядите: вот дом, вот сад, вот парни, какие у меня в друзьях! — И чтоб рассеять свое смущение, Шо-Пир так хлопнул по колену ничего не ожидавшего Бахтиора, что тот испуганно привскочил, а Даулетова расхохоталась.

— Ничего, Бахтиор! — усмехнувшись, по сиатангски промолвил Шо-Пир. — не пугайся, это я объясняю, какой ты у меня хороший! — И снова по-русски обратился к Даулетовой: — А вы, коли к нам приехали, жить у нас будете, сами увидите, какие тут дела. Советскую жизнь устраиваем!… Это что у вас, наган?

— В городе дали. Сказали по Восточным Долинам поедете, разное там бывает. Только не пригодился.

— Ну и здесь тоже не пригодится. Штучка хоть и хорошая, однако в селение пойдете, снимите ее, а то, пожалуй, вас и за женщину не посчитают. Скажите, где ж это караван четыре месяца пропадал? Мы думали — крышка!

— Четыреста верблюдов, — на весь край товары везли. Ну, а верблюды, знаете, пока Восточными Долинами шли — ничего, а поближе к Волости перевал уже снегами закрыт, зима раньше там начинается, выше вот этого дерева там снега!

— Знаю, купался в них! Там и летом снег. А как же прошли с верблюдами?

— Про то и речь! Тропинки узкие начались, никак не пройти верблюдам.

— Значит, застряли?… Над Соленым озером, что ли?

— Именно! Наши на Восточную границу поехали лошадей доставать неспокойно там, вернулись ни с чем. А мы месяц под перевалом прождали, верблюды начали падать, нет подножного корма. Девяносто верблюдов пало. Назад идти? Швецов говорит: «Не по-нашему это!» Да и позади уже снега выпали. Мы половину груза под скалами сложили, — теперь весною его возьмут, — сами вкруговую; километров двести круг сделали; вот и пришли.

— Досталось, значит?

— Ничего, досталось! Сюда, в Сиатанг, знаете, еще несколько работников ехало: Ануфриев — фельдшер один, толстяк, Дейкин — комсомолец, кооператор. Во все крупные селения люди назначены были. Только почти все, как добрались до Волости, там и остались, кое-кто заболел, другие — просто так, до весны, говорят, проживем, тогда двинемся на места…

— А вы что же?

— А я? Вот с Бахтиором вашим приехала. Хорошая вышла оказия! Кооператору без товаров и делать здесь нечего, а фельдшер, хоть и отощал в дороге, а все-таки толстяк, куда ему зимой? Лазать не может, да и трусоват немножко… Словом, весной сюда явятся.

— Ну, вы, я вижу, молодец! — сказал Шо-Пир. — С Бахтиором-то как? Сдружились? — и, не заметив, что переходит на «ты», добавил: — Значит, по-здешнему говорить можешь?

— Говорю! — и Мариам нараспев произнесла всем известную в Сиатанге песенку:

— Вот ты какая!… А научилась где?

— Райком несколько стариков разыскал — переселенцев из этих мест. Целый год меня обучали… А Бахтиор? Ну, если б не он, я бы сюда не добралась!

Перейдя на сиатангский язык, Даулетова продолжала рассказывать. Бахтиор принял участие в разговоре.

Шо-Пир узнал, что в Волость приехал новый секретарь партбюро по фамилии Гветадзе, человек, хорошо знающий особенности жизни в горах.

— Он сказал мне, — сообщила Даулетова: — «Писать Шо-Пиру не буду, раз едешь ты, а передай ему на словах…»

И Даулетова подробно перечислила все порученные ей для передачи советы и указания Гветадзе. Речь шла о работе по разъяснению местным жителям проводимых в Высоких Горах советских мероприятий: об орошении пустующих площадей (Шо-Пир с удовлетворением подумал об уже действующем новом канале); о наблюдении за сохранением поголовья скота; об ожидаемой посевной ссуде; о подготовке помещений для амбулатории, кооператива, школы; о работе по раскрепощению женщины… Затем Даулетова стала рассказывать обо всем, что творится в мире. С грустью подумав, что уже давно не держал в руках ни одной газеты, Шо-Пир, слушая Даулетову, забыл об окружающем.

Гюльриз, уже в сумерках, позвала всех туда, где на кошме, под платаном, расставлена была вся имевшаяся в доме деревянная и глиняная посуда, наполненная сдобными лепешками, изюмом, сливками, колотым сахаром, горками вареного риса.

— За Худододом сходить надо бы, давно такого пиршества он не видел, сказал Шо-Пир. — Сходи, Бахтиор!

— Вот хорошо это, сейчас приведу… Шо-Пир, что будем делать? Темно уже, а Ниссо нет!

— Ниссо? И верно, где ж это Ниссо?

— И я все думаю! — вмешалась Гюльриз. — Вы разговариваете, забыли, а я думаю: беда, наверно, случилась…

Но тут, словно только и дожидалась, когда заговорят о ней, в темном саду показалась Ниссо. Огромная ноша пригибала ее. С трудом переставляя тонкие босые ноги, Ниссо продвигалась между деревьями, ветви цеплялись за покрытые примерзшим снегом снопы. Конец ослабшей веревки волочился за носилками по земле. Шо-Пир и Бахтиор, вскочив, кинулись к девушке; ее опущенное к земле лицо было скрыто копной разметанных волос. Ветка тутовника, задев за носилки, нарушила равновесие. Ниссо упала на колени, снопы прикрыли ее.

Шо-Пир и Бахтиор быстро разметали снопы, и из желтых колосьев показалась черная лохматая голова. Ниссо откинула назад волосы, и все увидели ее утомленное лицо, но огромные глаза сияли счастливо и возбужденно.

— Вот! Хлеба тут на десять дней, — сказала она прерывающимся голосом. Я не думала, Бахтиор, что ты сегодня придешь…

Обильное угощение не обрадовало, а скорее огорчило Ниссо. Шо-Пир это понял, нагнулся, обнял девушку в приливе неожиданной нежности, поймал себя на желании поцеловать Ниссо прямо в полураскрытые губы. Ниссо не шелохнулась, не опустила глаз; она была полна гордости. Шо-Пир только потрепал спутанные мокрые волосы девушки.

— Ах ты, барсенок! Кто же тебе позволил идти туда?

— Свободная я… Ты же сам говоришь, Шо-Пир! — горячо выдохнула она и, взглянув на Даулетову, смутилась, выскочила из груды снопов и побежала к дому.

— Глядите! Еще бегать может! — рассмеялся Шо-Пир. — Гюльриз, веди-ка ее сюда. Все в порядке теперь. Есть будем… Э-эх, — заломил он руки, — жизнь у нас хороша!