После того как Ниссо выбежала из дому и была схвачена басмачами, Мариам, ничего не знавшая об ее судьбе, бросилась в комнату Шо-Пира, вынула из его стола немногочисленные бумаги сельсовета, побежала с ними в сад, торопливо спрятала их под камнями и вернулась к Гюльриз. Обе они сначала хотели бежать в селение, чтоб присоединиться к Худододу и быть со всеми, но, услышав где-то около крепости частую стрельбу и крики бегущих факиров, Мариам поняла, что факиры уже покинули селение и, вероятно, пробились на тропу, ведущую к Верхнему Пастбищу. Гюльриз советовала Мариам бежать.

— Я старая, кто меня тронет? Если придут сюда, Ниссо здесь нет и никого нет. Они придут и уйдут. Что им здесь делать? А ты беги, спрячься среди камней — от камня к камню, тихонько, иди отсюда подальше…

Будь Мариам опытней, она, конечно, приняла бы этот разумный совет. Но она заявила, что в доме — зерно, она будет его охранять и что нельзя оставить Гюльриз одну. И сурово сказала еще, что будет стрелять, если басмачи придут сюда. Ведь они не знают, кто здесь стреляет: женщина, или мужчина, или, может быть, несколько человек, — вот, у нее больше сотни патронов: всходит луна, скоро можно будет увидеть каждого, кто попытается приблизиться к дому. До утра продержится, а утром басмачи уйдут…

Мариам помнила дерзкие и всегда короткие ночные налеты басмачей в тех краях, откуда приехала сюда, — налеты, происходившие несколько лет назад… Но Мариам забыла, что там басмачи всегда боялись быстрого приближения красноармейцев, а здесь опасаться было некого…

Оставив Гюльриз в доме, Мариам вбежала в пристройку, принялась ворочать мешки с зерном, наваливала их к двери и к единственному окну. Но она не успела кончить эту работу: в саду внезапно появилась орава всадников. Мариам притаилась за мешками, надеясь, что всадники проскачут дальше. Но они, вооруженные саблями и винтовками, подскочив к террасе, остановились, ругаясь.

— Э, презренные! — закричал один. — Выходите все, кто здесь есть!

Другие спрыгнули с коней, держа винтовки наперевес, кинулась в дом. Мариам услышала голос Гюльриз: «Никого, никого здесь нет, одна я, старуха!», затем какую-то возню, ругань, короткий пронзительный крик Гюльриз, треск ломаемой двери… Тогда, не вытерпев и уже не думая о себе, Мариам прицелилась из нагана и выстрелила в одного из сидевших на лошади басмачей. Вскрикнув, он схватился за левый бок, отчаянно выругался, склонился, сполз с лошади. Оставив его, вся орава мгновенно рассыпалась в разные стороны и исчезла. Мариам подумала, что басмачи не вернутся, но услышала крадущиеся по крыше дома шаги и тихие голоса, — там обсуждали: откуда мог произойти выстрел? Раненный в бок басмач, лежа перед террасой, стонал. Стараясь освободиться от повода, запутавшегося на его руке, лошадь мотала головой.

Пока басмачи обшаривали дом, Мариам лежала не двигаясь среди туго набитых зерном мешков. Ей было жарко, она утирала ладонью потный лоб. Тоскливое ощущение отчаяния и страха томило ее. Ей хотелось куда-нибудь уползти, стать невидимой. Но скрыться было некуда: если б она выбежала во двор, то, конечно, сразу была бы поймана. Преодолевая страх, закусив до боли губы, она решила защищаться до конца.

Обогнув пристройку, несколько басмачей подползли к дверям и к окну. Направив винтовку в щели между мешками и притолокой, басмачи дали несколько выстрелов. На Мариам с потолка посыпалась глина. Сунув руку с наганом в щель, Мариам ждала. На мешок легла чья-то рука. Мариам сразу же нажала спусковой крючок. С пробитой насквозь рукой, разразившись проклятиями, басмач откатился в сторону. Град ответных выстрелов оглушил Мариам. Выпущенные в упор басмаческие пули, взрезая мешки, застревали в зерне, другие с коротким свистом прошли под потолком, но ни одна из них не задела Мариам.

Уже не помня себя, она выпускала пулю за пулей туда, где, по ее предположению, стояли приникшие к стене басмачи, и вдруг почувствовала, что наган дал осечку. Покрутив барабан, убедилась, что все гильзы пусты. Дрожащими пальцами Мариам разорвала картонную коробочку с запасными патронами. Попробовала ногтями извлечь из барабана пустые гильзы, но они не поддавались. Стала выталкивать их маленьким шомполом…

Не слыша стрельбы, басмачи тоже перестали стрелять. В нетерпеливом волнении Мариам выталкивала из барабана гильзу за гильзой, ни на что больше не обращая внимания. Если бы она взглянула наверх, она увидела бы голову басмача, который по крыше подполз к дымовому отверстию; он соскользнул на мешки, легким прыжком кинулся на Мариам. Схваченная сзади за шею, Мариам беспомощно забилась, стараясь освободиться, изо всей силы сжимая теперь уже бесполезный наган. Но басмач так сдавил ее горло, что она захрипела, руки ее бессильно упали, и, выронив наган, она потеряла сознание.

— Э! Не стреляй сюда! Я схватил ее! Больше никого нет! — прокричал басмач, отваливая мешки.

…Если бы эти басмачи не приняли Мариам за Ниссо, которая могла быть в этом доме, они, конечно, тут же убили бы ее. Но радуясь, что нашли и забрали беглую жену Азиз-хона, рассчитывая на хорошую награду, они ограничились проклятиями да несколькими ударами плетей по телу лежащей перед ними женщины.

Убедившись, что в доме никого больше нет, оставив лежать на террасе сшибленную ударом кулака в грудь Гюльриз, басмачи положили Мариам поперек седла, привязали ее, подошли к лежащему под террасой, давно умолкшему басмачу, перевернули его, ощупали. Он был мертв. Коротко переговариваясь, взяли труп на другое седло, вскочили на лошадей и шагом тронулись вниз, в селение. Раненый басмач, обмотав руку сорванной с головы чалмой, ехал позади, издавая короткие стоны и вполголоса бормоча проклятия.

Мариам очнулась в башне Бобо-Калона, не понимая, ни где она, ни что с ней. Руки и ноги ее были связаны, тело жгла нестерпимая боль. Мариам застонала. В затуманенное сознание проник повторяющий ее имя голос Ниссо. Все громче, все настойчивей Ниссо твердила:

— Мариам… Мариам…

— Я тут, Ниссо, — через силу произнесла Мариам. — Где мы?

— В башне, Мариам… В крепости… Ты уже давно здесь. Без памяти была?

— Наверно.

— А кости у тебя целы?

— Кажется, да. Я стреляла. Убила одного или двух.

— Ты тоже связана?

— Да… Тебя избили?

— Нет, мешок на голову, — сразу как выбежала… Держали в камнях, потом сюда… А нана жива?

— Не знаю. Закричала, упала… Ты можешь ко мне подползти?

— Попробую.

Ниссо сделала усилие, перекатилась, легла рядом с Мариам.

— Давай я веревки твои перегрызу. Хорошо?

— Хорошо.

Ниссо, изворачиваясь, коснулась лицом руки Мариам.

— Повернись на бок, можешь?

Мариам тяжело повернулась, застонала.

— Больно тебе?

— Очень…

— Ты мокрая… Ты в крови?

— Может быть… Так удобно тебе? Грызи!

Ниссо нашла зубами веревку, связывающую руки Мариам. Отплевываясь, тяжело дыша, отдыхая, она, наконец, перегрызла узел, и Мариам со стоном развела занемевшие руки.

— Тут змеи, — сказала Ниссо. — Когда ты лежала, как мертвая, одна по лицу моему проползла. Но не укусила меня. Теперь попробуй ты развязать мои руки. Вот они, на!… Тебе больно опять?

— Ничего… повернись так, чтоб я достала. Вот так!

Мариам довольно легко развязала узел шерстяной веревки. Освободив руки, Ниссо нащупала пальцами тело и лицо Мариам.

— Длинные ссадины. Вздулись. Плетьми тебя, да?

— Наверно. Не помню я… Слышишь? Барабаны тут рядом теперь… Что мы сделаем, если сюда войдут?

— Не знаю. Как ты думаешь, они нас убьют? Наверно, убьют.

— Меня убьют, я стреляла… Тебя Азиз-хон, наверно, к себе возьмет. Ты его видела?

— Не видела… Я не дамся. Пусть меня тоже убьют!

— А если они нас будут сначала мучить?…

Развязывая узлы на ногах Мариам, Ниссо долго молчала. Веревки с ног Мариам спали. Ниссо занялась развязыванием своих. Мариам попробовала сесть, но, застонав, откинулась на спину.

— Я не хочу, чтоб они меня трогали, — сказала Ниссо.

— А что сделаем мы?

— Знаешь, что?… Лучше мы сами друг друга убьем… Они войдут, а мы уже мертвые… Вот! Не будут нас мучить… Мне умереть не страшно.

— Мне тоже не страшно.

— А может быть, сначала попробуем убежать?

Мариам промолчала. Она знала, что не может двигаться. Потом сказала: Пощупай стены!

Ниссо поползла к стене, встала, шаря в темноте по неровным камням сухой кладки. Обошла кругом всю стену, приблизилась к двери. За дверью слышались мужские голоса. Ниссо прислушалась. Касаясь стены, тихо вернулась к Мариам:

— Нет, Мариам. Убежать нельзя… Знаешь… Мне очень хочется жить!

— И мне тоже… Вот не думала никогда, что так будем!

— Я тоже не думала… А как мы можем друг друга убить? Если я возьму камень — может быть, из стены выворочу его — и ударю тебя… Нет, Мариам, я не могу тебя убивать… Может быть, ты меня можешь?

Мариам ничего не ответила. Обе долго молчали.

— Знаешь что, Мариам?… Я хочу тебе сказать. Теперь можно сказать… Я люблю Шо-Пира… Как ты думаешь, что будет с ним? Убьют его тоже?

— Не знаю, Ниссо… Может быть, он спасется.

— Он сильный. Если на него нападут, он многих сначала убьет… Я его люблю…

— Я знаю, Ниссо. Я догадывалась… А он тебя?

— Он меня?… Он… теперь скажу тебе, — он тоже! Он сам сказал мне. Ночью, тогда, когда он ушел, я к нему прибежала… Там, на тропе…

— Там, на тропе, Бахтиор, Карашир и другие, — задумчиво произнесла Мариам. — Неужели их всех убили?

Снова наступило молчание.

— Я думала, я буду счастливой, — сидя рядом с подругой, промолвила Ниссо. — Я уже, знаешь, почти счастливой была…

— А что бы ты делала, если б не это?

— О! Я много бы делала! — горячо воскликнула Ниссо. — я бы замуж пошла за Шо-Пира. Я бы сказала ему: поедем в Волость, потом дальше, еще дальше… В Москву… Все увидела бы, узнала, как большие люди живут. Я училась бы там… как добиться, чтоб в мире не было больше черных душ. Я… я не знаю, что я бы сделала, только очень много хорошего!

— А тебе Бахтиора не жалко?

— Если б не это?

— Да, если бы не это…

— Ничего, он другую невесту нашел бы… Он хороший… А теперь… Мариам мне страшно!

— Да, Ниссо. Это, наверно, конец… Если я умру, а ты будешь жива… Мало ли что бывает, вдруг ты будешь жива…

— Нет, я не буду жива.

— Я говорю: если… Если ты будешь жива, ты никогда обо мне не забудешь?

— Никогда, Мариам…

— Тогда ты поезжай в Уро-Тепа, пойди в райком комсомола. Там есть один человек. Мухамеджанов Ирмат. Черные глаза у него, волосы черные… Скажи ему, как я умерла… И еще скажи, — голос Мариам зазвучал совсем тихо, скажи: я любила его… Скажешь?

— Почему ты так говоришь, Мариам? Меня тоже убьют…

— Может быть, Ниссо, может быть… А если нет — скажешь?

— Если нет, скажу… Мариам, что нам делать сейчас? Ты не можешь встать? Тебе все еще больно?

— Больно.

— Где?

— Везде, Ниссо… Голова, грудь, живот…

— Проклятые псы, что они с тобой сделали! Если б я только могла убить Азиз-хона… А если мы сразу откроем дверь и вдруг выбежим? Пусть драка, пусть нас сразу убьют, так лучше…

— Конечно, лучше… Поцелуй меня, и я попробую встать!

Ниссо осторожно обняла подругу, прижалась к ее губам, отодвинулась и, ощутив на своих пальцах ее липкую кровь, обтерла руки о платье.

— Вставай, я помогу тебе…

Мариам, сдерживая стон, встала на колени, затем, с помощью Ниссо, на ноги.

— Я сразу кинусь на дверь, а когда дверь откроется, ты выбегай, хорошо?

— Хорошо… Давай поцелуемся еще раз.

Подруги обнялись.

— Я… я… Знаешь, Мариам? Солнце хотела я еще раз увидеть! Ну, пусть так, ничего. Стоишь?

— Стою!

Ниссо отошла в глубину помещения, разбежалась, ударилась в дверь. Дверь сразу распахнулась. Ниссо выскочила из башни. Мариам сделала шаг, упала…

С криком: «Э-э! Держи!» — два сидевших за дверьми басмача кинулись к Ниссо. Она опрометью помчалась дальше. Впереди пылал огромный костер, окруженный сидящими басмачами. Басмачи сразу вскочили, схваченная ими Ниссо забилась, царапаясь, кусаясь, стараясь вырвать у кого-нибудь из них нож…

Держа Ниссо за руки, за плечи, за горло, ворча в ярости и ругаясь вполголоса басмачи мгновенно скрутили ее и, обмотав всю веревками, поволокли к башне. Другие втащили в башню накрепко связанную Мариам.

Дверь захлопнулась. В башне стало темно. Лежа ничком на каменном полу, Ниссо плакала. Мариам опять была без сознания и чуть-чуть стонала.