Бригада Паркинсона толпилась на краю мостков буровой.
– Почему не режете, Джим? – осведомился Уилл.
– Посмотрите сами.
Обсадная колонна была неподвижна.
– Вот так штука! – изумился Кравцов. – Неужели кончился самоподъем?..
Тут труба дрогнула и вдруг подскочила вверх и сразу упала до прежнего положения, даже ниже. Плот основательно тряхнуло: автоматический привод гребных винтов не успел среагировать.
Опять дернулась обсадная колонна – вверх, вниз, и еще рывок, и еще, без определенного ритма. Палуба заходила под ногами, по ней с грохотом перекатывались обрезки труб.
– Берегите ноги! – крикнул Кравцов. – Крепите все, что можно!
Из жилых помещений выбегали монтажники отдыхавших бригад. Уилл и Кравцов бросились в каюту телеприемника. Там Брамулья сидел, чуть ли не уперев нос в экран, а рядом стояли Штамм и Али-Овсад.
– Обсадная труба скачет! – выпалил Кравцов, переводя дух.
– Я предупреждал, – ответил Штамм. – Смотрите, что делается с грунтом.
На экране телеприемника передвигалось и сыпалось что-то серое. Изображение исчезло, потом возникла мрачноватая картина пустынного и неровного океанского дна – и снова все задвигалось на экране. Видимо, телекамера медленно крутилась там, в глубине.
Теперь Кравцов разглядел: над грунтом высилась гора обломков, она шевелилась, росла и опадала, по ее склонам скатывались камни – не быстро, как на суше, а плавно, как бы нехотя.
Штамм слегка повернул рукоятку. Экран замутился, а потом вдруг резко проступила в левом верхнем углу труба…
– Tubo de entubaction! – воскликнул Брамулья.
Труба на экране выглядела соломинкой. Она качнулась, под ней вспучилась груда обломков, опять все замутилось, и тут же плот тряхнуло так, что Брамулья упал со стула.
Кравцов помог ему подняться.
– Мадонна… Сант-Яго… – пробормотал чилиец, отдуваясь.
– Я предупреждал, – раздался голос Штамма. – Искусственная обсадка выбрасывается из скважины вместе с породой, нижний конец обсадной колонны танцует на горе обломков. Неизвестно, что будет дальше. Надо срочно эвакуировать плот.
– Нет, – сказал Уилл. – Надо поднимать обсадную колонну на крюке. Как можно быстрее.
– Правильно, – поддержал Кравцов. – Тогда она перестанет плясать.
– Это опасно! – запротестовал Штамм. – Я не могу дать согласия…
– Опасно, когда человек неосторожный, – сказал Али-Овсад. – Я сам смотреть буду.
Все взглянули на Брамулью.
– Поднимайте колонну, – сказал чилиец. – Поднимайте и режьте. Только поскорее, ради всех святых…
Плот трясло, как в лихорадке.
Али-Овсад встал у пульта главного двигателя, крюк пошел вверх, вытягивая обсадную колонну. Поскрипывали тросы, гудело голубое пламя.
– Давай, давай! – покрикивал Али-Овсад, зорко следя за подъемом. – Мало осталось!
Отрезанные куски трубы рушились на мостки. И вскоре, когда колонна была достаточно высоко поднята над грунтом, тряска на плоту прекратилась.
А потом – над океаном уже сияло синее утро – из скважины полезли бурильные трубы, выталкиваемые загадочной силой. Плазменный резак не действовал, как и прежде, газовый резал медленно. Но теперь можно было установить горелку на автомат круговой резки. Автомат полз вверх на одной скорости с трубой, режущая головка шла по кольцевой направляющей вокруг трубы. Закончив рез, автомат съезжал вниз и снова полз рядом с трубой…
Но скорость самоподъема росла и росла, автомат уже не поспевал, резы получались косые, по винтовой линии. Пришлось остановить автомат и резать вручную, сидя в люльке, подвешенной к крюку вспомогательного подъемника.
Газорезчики часто сменялись, их изматывал бешеный темп работы, да и дни стояли жаркие. Транспорт с трюмами, набитыми трубами, ушел, но палуба вокруг буровой уже снова была завалена обрезками труб.
На всю жизнь запомнились людям эти дни, заполненные раскаленным солнцем, сумасшедшей работой, влажными испарениями океана, и эти ночи в свете прожекторов, в голубых вспышках газового пламени.
На всю жизнь запомнился хриплый голос Али-Овсада – боевой клич:
– Давай, давай, мало осталось!