Год спустя

Моран, вне себя от нетерпения, колотил в дверь трактира «Калиенте». Позади него возвышалась закутанная в тёмный плащ мощная фигура Грира.

— Да чёрт подери, вот засони…. Тиш! Дидье! — прокричал Моран, задрав голову вверх, к тёмным окнам. — Дидье-е-е!

— Ну ты, друг, и горазд же глотку драть, — Дидье, взлохмаченный и в одних штанах, наконец распахнул тяжёлую дверь, впуская гостей, и с удовольствием приподнял Морана, отрывая его от пола. — Bonsoir! Есть будете? Переночуете?

— Будем и переночуем, — не спеша отозвался Грир, искоса рассматривая его. — Давно я не был… в своём трактире.

Дидье только широко улыбнулся, натянул рубаху и метнулся к кухонному очагу, а гости присели за ближайший дубовый стол и осмотрелись.

Всё вокруг сияло чистотой и свежестью, керосиновые лампы ярко и ровно горели, — не иначе, туда было подлито какое-то снадобье из лаборатории близнецов, — столы были аккуратно накрыты клетчатыми скатертями, и на каждом — букетик свежих цветов в кувшине и белоснежные салфетки.

Грир одобрительно улыбнулся. А потом крикнул в сторону кухни:

— Эй, Дидье! Цветочки, салфеточки… А поплясать, подраться? Это ж кабак, а не… Вестминстерское аббатство!

Дидье выглянул в зал, улыбаясь во весь рот:

— Для гульбы цветочки убрать недолго. А драться… — Он повёл плечом. — У нас не дерётся никто. Спокойно тут, кэп.

Грир недоверчиво хмыкнул, в глубине души поверив в это сразу. Он легко мог представить себе, как самые отчаянные корсары успокаиваются здесь, наслаждаясь уютом и покоем.

Уютом собственного дома, который, если когда-то и был у них, то лишь в далёком-далёком детстве.

Вскоре на столе перед ними дымились тарелки с мясом и бататом, стояли изящные фарфоровые соусники и столовые приборы, а в бокалы лилось красное душистое вино.

— Как там «Маркиза»? — коротко осведомился Дидье чуть дрогнувшим голосом, присаживаясь напротив.

Грир пристально глянул на него, уже в открытую, и так же коротко ответил:

— В Шанхае.

И после паузы добавил с усмешкой:

— Целы твои обормоты, как и сама посудина.

— Tres bien, — облегчённо сказал Дидье, поерошив ладонью густые вихры на затылке. — Хорошо.

— Беспокоился, что я их укокошил, что ли? — прищурился капитан.

Дидье наконец рассмеялся:

— Не-а.

— И зря, — хмыкнул Грир, отпивая из бокала.

Чёрт возьми, он был доволен своим трактиром, то есть трактиром Тиш. Здесь было тепло, светло, уютно, в камине, о котором всегда мечтала Маркиза, трещали смолистые поленья, около камина заманчиво покачивались два плетёных кресла…

Подумав, капитан «Разящего» пересел в одно из них и с удовольствием вытянул длинные ноги.

На каминной полке исправно тикали часы и дремал толстый полосатый кошак, а в углу стояла корзинка с ярким вязаньем.

Вино в бокале было ароматным, как райский сад, мясо с приправами таяло во рту.

Гриру нравилось здесь решительно всё.

Не нравился ему только вид чертяки Дидье. И, судя по встревоженным глазам Морана, ему — тоже.

— Зря не беспокоишься, — кашлянув, хмуро повторил Грир. — Я б давно прибил бы этих засранцев, да рука не подымается.

Дидье опять расхохотался и живо спросил:

— Чего они последним-то изобрели?

— Когда «Маркиза» ещё не ушла в Шанхай, — прыснул и Моран, — они с мостика до трюма друг другу через мембраны и трубу орали.

— Nombril de Belzebuth! Я б им такое поорал! — ещё пуще захохотал Дидье, блеснув глазами. — А зачем «Маркиза» пошла в Шанхай?

— Дела, — отрезал Грир, сдвигая брови. — Где Тиш?

Ему с порога стало ясно, что хозяйка отсутствовала в трактире, а не просто крепко заснула наверху, не замечая прихода гостей.

Взгляд бывшего старпома «Маркизы» стал непроницаемым.

— В Порт-Ройяле. Прикупает кое-что, — небрежно сообщил он.

— Ясно, — прошептал Моран и прикусил губу.

Гриру тоже было всё ясно.

Прикончит парня, дура.

Ну почему же все бабы такие дуры?! Даже лучшие из них.

Дидье спокойно подлил в бокалы ещё вина.

— Выпей с нами, — ровно предложил Грир, но тот лишь отрицательно мотнул головой и непреклонно проронил:

— Ни к чему. Не люблю я этого дела, правда. Мне и без того весело.

— Да уж, весело тебе, вижу, — пробормотал Грир, вновь встречаясь взглядом с Мораном.

Доев всё, они одновременно поднялись из-за стола. Поднялся и Дидье:

— Я вам покажу комнаты, — с улыбкой сказал он.

— Нет, — подумав, отрезал Грир, — мы, пожалуй, вернёмся на «Разящий». Нам тоже надо побыстрее в Порт-Ройял. Случится тебе там быть — поищи нас в «Трёх бочках», мы там задержимся. Передай Тиш, что мы приходили, — он чуть усмехнулся, — и остались довольны.

— Ну вот, nombril de Belzebuth! — искреннее огорчился Дидье. — Я думал, вы погостите хоть пару дней!

Моран порывисто обнял его, а Грир похлопал по спине.

— Вот тебе и Вельзевул, — буркнул Грир, закрывая за собой дверь «Калиенте».

На душе у него было скверно.

* * *

Проводив гостей, Дидье не стал подыматься в спальню, а растянулся прямо на ковре у камина, закинув руки за голову.

Ему не хотелось возвращаться в спальню, где всё дышало Маркизой.

Летицией Ламберт.

Тиш.

Которая сейчас лежала в объятиях какого-то очередного заезжего аристократа, тоже то ли маркиза, то ли баронета, то ли просто авантюриста с голубой кровью — Дидье было наплевать, кто он там такой, он даже имени его не запомнил, когда тот напыщенно произнёс свой титул, ввалившись неделю назад в трактир.

Дидье вдруг понял, что ему вообще на это наплевать.

И вспомнил яростные слова Морана, сказанные когда-то: «Ты должен драться за неё!»

Дидье точно знал, что драться бесполезно. Знал, что будет не драться, а просто убивать. Но, mon Dieu, все эти поганые аристократишки не стоили того, чтобы марать руки в их голубой крови, беря на душу смертный грех.

И они, по сути, не были виноваты в том, что Тиш их выбирала.

Как не виновата была и Тиш.

Дидье точно знал, что за все годы брака с Джошем Ламбертом она хранила ему нерушимую верность.

Выходит, что только он, Дидье Бланшар, был виноват в том, что она то и дело покидала его, ища в чужих постелях то, что он не мог ей дать.

Он перевернулся на живот, уткнувшись лбом в судорожно сжатые кулаки.

Тиш любила Джоша Ламберта. А его, Дидье, не любила, только и всего.

И его любовь была ей не нужна. Она просто привыкла к ней, как привыкают… к старому креслу.

Или к преданному бестолковому псу.

Он видел, что Моран с Гриром всё прекрасно поняли, угадав причину отсутствия Тиш, едва перешагнув их порог. И пожалели его. Он должен был бы стыдиться этого, но почему-то не стыдился.

«Их порог»!

Не глупи, Дидье Бланшар, этот дом никогда не был и не будет твоим. Твоим истинным домом всегда была только «Маркиза», на которой ты вырос, на которой впервые встретил Тиш, на которой впервые овладел ею, рыдающей от горя в его объятиях.

Если б он мог так рыдать!

Дидье глубоко вздохнул и сел на ковре, скрестив ноги и спрятав лицо в ладонях.

И свирепо чертыхнулся на родном наречии, когда вновь услышал стук во входную дверь.

Воистину трактир «Калиенте» этой ночью был самым популярным местом на Тортуге.

— Минутку!.. Чтоб тебе провалиться, mon hostie de sandessein… — совсем нелюбезно добавил он себе под нос, поднялся и распахнул дверь.

Да уж, эта ночь была ночью самых нежданных визитов.

На пороге стояла Жаклин Делорм. Длинный тёмный плащ совершенно скрадывал её фигуру, капюшон прикрывал лицо, но Дидье узнал её мгновенно. Позади неё маячил слуга-негритёнок, державший под уздцы двух лошадей.

— Ступай в конюшню, Луи! — повелительно распорядилась Жаклин и, нетерпеливо отстранив Дидье, влетела в трактир, откидывая с лица капюшон: — Где Грир?

— Грир? — удивлённо переспросил Дидье.

— А ты что думал, я ради тебя или твоей Маркизы сюда пришла? — воинственно подбоченилась Жаклин.

Дидье вздохнул и улыбнулся. Конечно же, он так не думал.

— И что смешного я сказала? — сварливо продолжала Жаклин, рассеянно снимая шёлковые перчатки и встряхивая распущенными рыжими волосами. Её правильный французский выговор звучал музыкой по сравнению с его грубоватым квебекским наречием, хотя слова, произносимые ею, нельзя было назвать учтивыми. — Что ты всё ухмыляешься, Дидье Бланшар — как идиот или как дитя малое?

Дидье легко пожал плечами и снова улыбнулся. Он даже не обиделся. Потому что представлял, как может выглядеть со стороны его постоянная готовность рассмеяться, но не мог ничего с собой поделать. В его крови всегда звенела какая-то залихватская песня — даже сейчас, когда ему было вовсе не до веселья.

— Я спросила, где Грир, — процедила Жаклин, уничтожающе глядя на него.

— Уехал в Порт-Ройял, — коротко отозвался Дидье. — Остановится в «Трёх бочках». Можешь не спешить, он говорил, что надолго там задержится. Останься, если хочешь поужинать и выпить вина.

Женщина строптиво фыркнула. Казалось, её бесило всё, что бы он не сказал и не сделал.

Возможно, это было справедливо.

— Не хочу видеть твою мулатку! — зло прошипела Жаклин, и Дидье устало подумал, что ему не стоит тратить слова и силы на пустые уговоры. Пусть бы Жаклин Делорм ехала бы себе в Порт-Ройял. Но…

— Холодно же, и ты, наверное, проголодалась, — примирительно проговорил он. — А Тиш здесь нет, не беспокойся.

— И где же она? — ядовито хмыкнула француженка. — Снова шля…

Она запнулась, поглядев в спокойное лицо Дидье, и досадливо нахмурила брови. А потом решительно сбросила на спинку кресла свой плащ и распорядилась:

— Ладно. Тогда налей мне вина. Красного вина!

То-то же.

Дидье, скрывая улыбку, направился на кухню за вином и бисквитами.

Поев и выпив два бокала вина, Жаклин вовсе не расслабилась, а наоборот, стала ещё воинственнее. Она опёрлась локтями на стол, с вызовом разглядывая присевшего напротив неё парня и вертя в пальцах пустой бокал.

— Может быть, ты переночуешь здесь? — наконец предложил Дидье, не выдержав этого враждебного молчания. — Могу постелить…

Он тут же прикусил язык, но было уже поздно.

Жаклин раздвинула губы в язвительной усмешке.

— Я однажды уже переночевала с тобой, Дидье Бланшар! — словно выплюнула она. — А ты меня даже не запомнил!

Дидье снова глубоко вздохнул.

— Я идиот, — лаконично пояснил он.

— Вот именно! — с жаром припечатала Жаклин.

— Я не прошу твоего прощения, — тихо продолжал Дидье, — но только потому, что ты всё равно не простишь.

— Вот именно!

— Но я бы очень хотел, чтоб ты простила меня, Жаклин, — потянувшись к ней, Дидье порывисто сжал её тонкие пальцы, унизанные перстнями, но она стремительно отдёрнула руку. — Я знаю, что это оскорбительно. Я скотина. Я был не в себе тогда. Я почти ничего не помнил наутро. Я подумал, что эта ночь мне просто… приснилась. Как и ты.

— Ещё бы! Ты ведь оплакивал свою… — Жаклин всё же помедлила, подбирая слово, — свою кошку, которая тогда от тебя сбежала!

Дидье на мгновение прикрыл глаза.

Господь Вседержитель, она была права…

Он снова взял руку Жаклин и поднёс к губам, но та опять отпрянула, зло блеснув глазами:

— Можешь не стараться! Та ночь была моей ошибкой, и она никогда не повторится! Никогда, слышишь?

Едва произнеся «та ночь», она почувствовала, как её щёки заливает жар. Ну что за глупость такая!

— Слышу. Я и не стараюсь, — успокаивающе произнёс Дидье, но Жаклин не желала успокаиваться. Обида, ярость и ревность, которые она так долго таила на дне души, вдруг вырвались наружу, как горный поток, и забурлили, сметая всё на своём пути — даже здравый смысл, которым она так гордилась.

— Пусть твоя ведьма красивее меня, но она вообще не знает, что такое любовь! Или верность!

Дидье раскрыл было рот, чтобы возразить, но счёл за лучшее промолчать.

— Она превращает мужчин в свиней, как Цирцея! — Жаклин вскочила и прошлась туда-сюда по комнате, стуча каблуками. — И радуется этому! Но она никогда не даст тебе того, что дала тебе я! А ты… ты даже и не знаешь ничего! — Она гневно вздёрнула подбородок, поворачиваясь к Дидье, и ткнула пальцем ему в грудь. — Ты слеп, как все мужчины! Так вот, у тебя есть дочь, Дидье Бланшар! Я родила тебе дочь тогда, и не избавилась от неё, хотя могла бы! Я приняла и скрыла этот позор — незаконное дитя! А ты ничего не знал, валяясь со своей ведьмой!

Осекшись, она в панике прижала ладони к пылающим щекам.

Нельзя было этого говорить! Ей не нужны были сложности! Пресвятая Дева, она же молчала почти четыре года, а теперь…

Жаклин Делорм отчаянно возжелала, чтобы опрометчиво вырвавшиеся у неё слова никогда не прозвучали… но было слишком поздно.

Дидье вскочил так стремительно, что опрокинул табурет.

— Что?!

Он одним прыжком оказался возле Жаклин и схватил её за узкие плечи, потрясённо глядя в её отчуждённое бледное лицо:

— Почему ты не рассказала мне тогда?! Я бы женился на тебе!

Изумрудные глаза Жаклин сверкнули, обливая его ледяным презрением:

— Вот как?! Надо же! Какая честь для меня! Зачем ты мне нужен, Дидье Бланшар? Кто ты такой — пустоголовый пустомеля, несчастный петух, который только и умеет, что петь да топтать глупых кур! Зачем ты нужен мне? Или дочери? От тебя всё равно никакого проку!

Пару часов назад Дидье думал, что больнее, чем сейчас, ему уже не будет.

Оказывается, он ошибался.

Сжав зубы, он немилосердно встряхнул Жаклин:

— Где моя дочь?

— Незачем тебе это знать! — отрезала Жаклин, раздувая ноздри. — Не хочу, чтобы ты…

Она взглянула в потемневшее лицо Дидье и вдруг обмерла от испуга, ошеломлённо подумав, что не узнаёт его. Она попробовала было вырваться у него из рук, но не сумела даже шелохнуться.

Лоб у неё вдруг покрылся ледяной испариной.

Жаклин считала, что знает Дидье Бланшара — бесшабашного гуляку, плясуна и бабника. Сейчас её плечи сжимал совершенно другой человек.

Так её не пугал даже Грир. Она понимала, чего ей ожидать от Грира и была к этому готова.

Теперь же…

— Пожалуйста… — прошептала она враз онемевшими губами. — Я…

— Где моя дочь? — неумолимо повторил Дидье, не спуская с неё почерневших глаз.

— У меня в усадьбе! На острове Пуэрто-Сол, — выпалила Жаклин и зажмурилась. — Пожалуйста, отпусти меня…

Она с облегчением почувствовала, как разжалась его стальная хватка, подумала ещё, что на плечах наверняка останутся синяки и едва удержалась от всхлипа.

Подхватив её под руку, Дидье усадил её на стул, а сам поднял свой перевёрнутый табурет и снова уселся напротив.

— Испугалась? Дурочка, — сказал он мягко. — Я никогда не причиню тебе ничего дурного. Никогда. И дочке тоже. Как ты её назвала?

— Ивонна, — пробормотала Жаклин, не глядя на него, и торопливо отпила глоток вина из бокала, который он вновь наполнил и поставил перед ней.

— Красивое имя, — тихо вымолвил Дидье. — Какая она?

Жаклин помолчала. Сердце у неё вдруг сжалось от тоски по девочке. Конечно, та была окружена заботой нянек и гувернантки, но ведь она была так мала, и ей так нужна была мать.

О том, что Ивонне нужен ещё и отец, Жаклин решила не думать.

Облизнув губы, она с гордостью объявила:

— Она умница. Уже умеет читать, хотя ей всего четвёртый год!

— Ого! — с уважением произнёс Дидье. — Она в тебя.

Жаклин с подозрением посмотрела ему в глаза. Он не смеялся. Даже не улыбался.

— Но она совсем не такая, как я… или ты, — неожиданно для себя сказала она. — Ивонна тихая. Робкая, задумчивая. Всё время что-то придумывает и бормочет себе под нос разные истории. Гувернантка сердится… — Она осеклась и воинственно ощетинилась: — Ты, конечно, спросишь, почему она с гувернанткой? Почему я не с нею?

Дидье покачал головой и просто ответил:

— Потому что ты обеспечиваешь её будущее, раз этого не делаю я, её непутёвый отец, который ничего о ней даже не знал.

Он совершенно обезоружил Жаклин, и та растерянно заморгала.

Дидье мимолётно улыбнулся и, протянув руку, нежно погладил её по щеке:

— Спасибо тебе, Жаклин Делорм.

— За что? — осведомилась она, опять настороженно отпрянув.

Господи, его руки… Память её тела была сильней памяти разума.

Чёрт бы его побрал, этого непутёвого гуляку! Ей надо было немедленно отсюда бежать. Немедленно!

— За то, что родила мне дочку. За то, что рассказала мне об этом. — Дидье потёр ладонью лоб. — Ты права, я тебя недостоин. Я столько лет ни о чём даже не догадывался. Я действительно пустомеля. Но я хочу, чтобы ты меня простила. Простишь?

— Пустозвон! — облегчённо фыркнула Жаклин и поднялась, передёрнув плечами. Вот теперь перед нею был истинный Дидье Бланшар, сорвиголова и болтун. — Что с тебя взять? Прощу, если ты так этого хочешь. Только не говори мне больше ничего! Я не переночую!

Дидье молча улыбнулся.

Распахнув дверь, Жаклин выскользнула в ночь, даже не оглянувшись на него.

Зря она всегда так боялась признаться ему. Он не станет донимать ни её, ни дочь. Какой из него отец? Он же сам просто большой ребёнок!

Подумав так, Жаклин облегчённо улыбнулась и свистнула слуге.

Дидье запер за ней дверь, вернулся к камину и снова сел прямо на пол, запустив руки в волосы и упершись локтями в колени.

Жаклин и не представляла, как больно ранила его, и слава Богу — она бы наверняка расстроилась. Она ведь была доброй, Жаклин Делорм, — рассеянно подумал Дидье.

И умной.

Это хорошо, что их дочка уродилась в неё.

Ивонна.

Какое красивое имя.

Он опять лёг на спину и оцепенело уставился в тёмный потолок.

* * *

Тиш Ламберт вернулась в свой трактир через неделю. Дидье как раз колол дрова на заднем дворе, когда услышал визгливый лай любимой собачонки Тиш, женский смех и голоса. Сердце у него ёкнуло, и за считанные мгновения он оказался у парадного входа.

Дядюшка Андре, пожилой мулат — кучер Тиш — кряхтя, уже тащил в дом её сундук. Тиш стояла возле кареты, вертя в руках новую яркую шляпку, и оживлённо болтала с кухаркой Сарой. Почувствовав напряжённый взгляд Дидье, она обернулась, сияя улыбкой, но тут же её тонкие брови недоумённо взлетели вверх, а серые глаза округлились.

Дидье тоже удивлённо моргнул. А потом сообразил, что выскочил к крыльцу, как был — с топором в руке, в расстёгнутой до пояса рубахе. Спохватившись, он уронил топор наземь и смущённо почесал в затылке.

Тиш ещё мгновение ошеломлённо смотрела на него, а потом громко рассмеялась, тряхнув кудрями.

— Я даже испугалась тебя, Дидье Бланшар, — нараспев проговорила она сквозь смех и торопливо подбежала к нему — такая красивая в своём лиловом шёлковом платье, с копной непослушных кудрей и с чарующей улыбкой.

Прерывисто дыша, она положила ладонь на его голую грудь под распахнутой рубахой, и его сердце сначала болезненно повернулось под этой узкой прохладной ладонью, а потом отчаянно заколотилось.

Мечтательно улыбаясь, Тиш мягко промолвила:

— Я скучала по тебе, Дидье.

Утопая в её огромных глазах, он только и смог выдохнуть:

— Я тоже.

— Мастер Дидье! — ворчливо окликнул его сзади запыхавшийся кучер. — Эти ящики уж больно тяжёлые!

Рассмеявшись, Дидье шагнул к карете.

— Ты что, скупила половину припасов Порт-Ройяла, Маркиза? — весело осведомился он, выхватывая ящик из рук старика.

— Нет, только четверть! — задорно отозвалась Тиш, постукивая веером по ладони. — И скоро сюда привезут клавесин!

— Palsambleu! — чертыхнулся Дидье, и она вновь ликующе засмеялась.

Право, у неё было всё, о чём только могла мечтать любая женщина — красивый и уютный дом, который она украсила по своему вкусу, трактир, где она хозяйничала по своему разумению, бальные залы Порт-Ройяла, где она царила по праву.

И Дидье Бланшар в постели.

Тиш томно вздохнула, глядя, как Дидье легко вскидывает на плечо очередной ящик.

Всё внутри у неё сладко замерло, когда она подумала о предстоявшей ночи. Да какая там ночь! Они улягутся в постель ещё засветло… нет, прямо сейчас!

О да, она скучала. Ещё как!

Тиш повторила это, лукаво посматривая на Дидье сквозь пряди спутанных чёрных волос, вытянувшись нагишом на огромной кровати под балдахином, специально для неё доставленной из Франции.

Тиш Ламберт любила удобства абсолютно во всём.

Согнув длинную гладкую ногу, она игриво провела маленькой ступнёй по бедру Дидье, молча лежавшего рядом. Они уже утолили первый голод и могли позволить себе немного отдохнуть, прежде чем снова сплестись в объятиях. Её немного беспокоило то, что Дидье молчал, а не рассказывал оживлённо, как всегда, о событиях, произошедших в её отсутствие, не смешил её забавными байками о постояльцах и соседях, не напевал ей на ушко колыбельную, заменяя самые невинные словечки самыми солёными.

Не тормошил, не гладил, не наматывал на пальцы её кудри, не целовал…

Что это с ним такое?

— Дидье-е… — капризно протянула она, перекатываясь вплотную к нему, и потёрлась об его крепкое плечо головой, как ластящаяся кошка, жадно ловя ноздрями запах его разгорячённого тела. — Почему ты всё время молчишь?

— Думаю, — отозвался он спокойно.

— О, вот как! — Она тихонько засмеялась. — Зачем? То есть я хотела сказать — о чём?

Слабая усмешка тронула губы Дидье.

И правда — зачем?

Вот она лежит рядом с ним — женщина, которую он любит столько лет. Только что она кричала от наслаждения и билась в его руках, обвивая его бёдра своими стройными ногами и царапая ему спину в последнем содрогании. Она будет принадлежать ему всю ночь напролёт, пока первые лучи солнца не заглянут в окно. А потом, разомлевшая и умиротворённая, крепко заснёт, не выпуская его из объятий.

Чего же ещё ты хочешь от неё, Дидье Бланшар?

Любви.

Господь Вседержитель, как же он хотел её любви…

— Я люблю тебя, Тиш, — с болью выдохнул он.

— О, вот как? — Она засмеялась, довольная. Ничего не случилось. Он по-прежнему принадлежит только ей. — Это новость!

— И я хочу, чтоб ты любила меня. Чтобы ты была только моей, — с силой сказал он, усаживаясь на постели и не сводя с женщины напряжённого взгляда.

Вот это действительно было новостью! За четыре с лишним года их плотской связи такие слова маркиза Ламберт услышала от него впервые.

Дидье Бланшар всегда смирялся с её выбором и никогда не роптал.

Ничего не просил и не требовал.

«А ведь он имеет на это право… — прозвучал в самой глубине её сердца тихий настойчивый голос. — Право любви».

Вот ещё, глупость какая…

Тиш сердито сдёрнула с себя шёлковую простыню — пускай смотрит! — и тоже уселась на кровати, отводя с лица волосы.

— Что это ты выдумал, Дидье? «Я хочу!», — насмешливо передразнила она. — «Только моей!» Не смей указывать мне, что мне делать! Ты не муж мне, Дидье Бланшар!

— Я бы хотел, — произнёс он очень ровно, всё так же пристально глядя на неё.

Нет, сегодня Тиш положительно его не узнавала!

«Он любит тебя, — продолжал звучать в её сердце всё тот же настойчивый голос. — Пожалуйста, откликнись. Ведь ты никогда не откликалась. Ты потеряешь его, Тиш Ламберт. Опомнись, пока не поздно… опомнись… опомнись…»

Она опять гневно мотнула головой:

— Да что с тобой такое, Дидье? Что ты городишь? Дурману ты наелся, что ли?

— Я уже давно его наелся, — в усмешке Дидье просквозила горечь. — А сейчас… у меня просто было время подумать.

Тиш воздела руки вверх:

— И какую же чушь ты выдумал! Он бы хотел! Я здесь, с тобой! Ты в моей постели! Чего тебе ещё надо?!

И правда, чего?

— Я уже сказал, — твёрдо повторил Дидье.

Её смех прозвенел, как разбившийся хрусталь — холодно и колко.

— Венчания? — Тиш вздёрнула подбородок. — «В счастии и в несчастии, в здравии и болезни»? Я уже произнесла однажды свои брачные клятвы, Дидье Бланшар! В первый и в последний раз! Не смей требовать от меня больше, чем я могу тебе дать! Может быть, ты ещё захочешь, чтобы я родила тебе ребёнка?!

— А почему нет? — после паузы устало бросил он.

— Почему?! — Слёзы, горючие и неудержимые, закипели у неё на ресницах. — Я не родила ребёнка Джошу и никому не рожу! Я свободна и останусь свободной! Ты меня понял?!

Дидье молча смотрел на неё, такую прекрасную в своём смятении, с разметавшимися по плечам чёрными волосами, едва прикрывавшими её пленительную грудь, которую он только что с таким пылом ласкал.

Смотрел и видел… просто красивую женщину.

Очень красивую.

С которой можно было вместе спать, но не жить ради неё, не умирать за неё.

В сердце у него воцарилась пустота.

Чёрная, как уголь. Горькая, как рвота.

Вот чем закончилась его любовь. Пустотой с привкусом желчи.

Тиш никогда раньше не говорила ему того, что только что сказала.

Потому что он никогда не спрашивал, довольствуясь теми крохами тепла, которые она ему дарила.

Но теперь всё кончилось — враз.

Будто бы от удара волны с тихим шелестом рассыпались в прах песчаные замки, которые он так долго строил.

Дидье спокойно поднялся с постели и подобрал одежду, как всегда, разбросанную повсюду.

— Ты куда это собрался? — вздрагивающим от гнева, тревоги и страха голосом осведомилась Тиш.

— Пока не знаю, — честно ответил Дидье, мельком глянув на неё. — Куда-нибудь.

— Нет, ты точно с ума спятил! — Голос её упал до шёпота. — Ты… ты не сможешь уйти от меня!

— Я уже ушёл, — коротко откликнулся Дидье и молниеносно поймал её за руки, когда Тиш метнулась к нему, собираясь то ли обнять, то ли ударить.

— Я не буду умолять тебя остаться! — надорванно выдохнула она. — Хочешь уйти? — Глаза её сверкнули. — Да пропади ты!

Дидье только пожал плечами, выпуская её тонкие запястья.

Он уже пропал.

Зайдя в свою комнату, он собрал вещи, — их было немного, — в холщовый мешок, закинул его за плечо, спустился вниз и вышел за дверь «Калиенте».

Начинало темнеть. Мелкий дождик прибил пыль на дороге, и пахло свежестью.

Дидье шёл и шёл, не оглядываясь, пока городок не скрылся из виду. А потом свернул с дороги и бросился навзничь в мокрую траву, пахнущую дождём и горечью.

Он всё ещё чувствовал на губах вкус Тиш.

Но это ничего не значило.

Пустота, чёрная горькая пустота.

И свобода.

О да, он наконец-то был свободен — от этих пут.

От своей горькой любви.

Тиш сказала: «Я свободна и останусь свободной!»

Теперь и он стал свободным.

Больше он никогда и ни на кого не променяет эту свободу.

Он сел и, рассеянно сорвав травинку, сунул её в рот.

И вдруг подумал, что за все неполных двадцать четыре года своей непутёвой жизни никогда и ни от кого, кроме матери, не слышал трёх таких простых слов: «Я тебя люблю».

Вот смех-то…

Его хотели, что да, то да. Но любить…

Дидье несколько раз глубоко вздохнул. Воздух казался ему горячим, в глазах кололо, будто туда насыпали песку, но слёзы — слёзы не приходили.

— Tabarnac de calice d'hostie de christ! — длинно и непотребно выругался он, мотнув головой.

Ничья любовь не была ему нужна, будь она проклята! Любовь — всегда боль.

Хватит с него.

Прочь отсюда.

Порт-Ройял.

Трактир «Три бочки».

Почему бы нет?

Всё равно.

Patati-patata!

* * *

Маркиза Летиция Ламберт, Тиш, ворочалась и ворочалась без сна в своей огромной опустевшей постели, которая ещё хранила запах их разгорячённых грешными утехами тел.

Ей внезапно пришло в голову, что она ещё никогда не спала здесь одна. Дидье Бланшар всегда оказывался рядом — стоило ей лишь руку протянуть.

Тиш с досадой подумала, что неправильно вела себя с Дидье. Стоило пообещать ему… сказать ему то, что этот дурачок хотел услышать… утихомирить его… улестить… и впредь просто вести себя осмотрительней, вот и всё.

Ладно.

Ничего ещё не потеряно.

Он вернётся.

Тиш беспомощно утёрла мокрые щёки. Дидье придёт. Придёт непременно! И будет просить прощения за свою грубость, умолять её принять его, говорить, что не может жить без неё…

И она простит его… конечно, простит, и сама попросит прощения, и всё будет, как прежде.

Снова смахнув слёзы, она мечтательно улыбнулась в темноту и успокоенно перевернулась на другой бок, натягивая повыше скомканную простыню.

Так и случится.

И очень, очень скоро.

Она прислушалась, отчаянно желая вновь услышать звучавший в её сердце совсем недавно тихий голос, который подтвердил бы ей, что она права… но голос молчал.

* * *

Ночь, когда Дидье Бланшар гулял в кабаке «Три бочки», присутствовавшие там запомнили навсегда. И не только потому, что ром и вино за счёт Дидье лились рекой для всех желающих, а сам Дидье горланил забористые матросские песни и отбивал чечётку, не жалея ни башмаков, ни пола. Но из углов выползли, покачиваясь, даже упившиеся к тому времени вусмерть корсары, когда Дидье Бланшар уселся играть в кости, поставив на кон свою свободу.

Увы, в трактире не нашлось никого, кто бы мог сочинить об этом песню, кроме самого Дидье, но опять же, увы, ему тогда было не до этого.

Он сидел, опираясь локтями на стол позади себя — с виду трезвый, как стёклышко, и беспечный, как стриж, а на коленях у него елозила Нелл, маленькая рыжая шлюшка, которая тёрлась об него, как котёнок, ластилась, то шепча на ухо непристойности, то жадно шаря руками под его расстёгнутой рубахой. Дидье только встряхивал русой головой, со смехом прижимая ладонью её бесстыжие пальцы и рассеянно чмокая девчонку в круглую щёку.

— Отлипни от парня, Нелл, — скомандовал наконец трактирщик, дородный и лысый, потерявший десять лет назад ногу в сражении с испанцами, известный всему Порт-Ройялу под именем папаши Кевина. — Он тебя не хочет. Он устал от бабьих штучек.

Корсары захохотали.

Нелл возмущённо надула пухлые губы и умоляюще заглянула Дидье в глаза, ладошкой поворачивая его голову к себе:

— Вот ещё! Это же неправда, скажи? Дидье-е!

Ухмыльнувшись, тот бережно заправил ей за ухо рыжий локон и, порывшись в кармане, сунул за корсаж её розового платьица золотую монету:

— Держи, ma bebe.

— Мне не надо от тебя денег! — оскорблено вскричала Нелл, вихрем слетая с его колен и сжимая кулачки. — Я тебя хочу, а не твоих денег!

Снова грянул хохот.

— Да он только-только от одной шлюшонки избавился, а ты тут… — пьяно проорал какой-то гуляка и тут же захлебнулся словами и кровью — кулак Дидье молниеносно врезался ему в зубы.

Так же молниеносно сорвавшись с места, Дидье выбросил пьяницу за дверь трактира и, передёрнув плечами, вернулся к столу. Отпил глоток из своей кружки и снова широко улыбнулся, ероша кудри притихшей Нелл:

— Ну что ты приуныла, ma bebe? Давай-ка улыбнись! Вот так…

Онемевшие было корсары тоже наперебой загалдели, возвращаясь к своим кружкам, а Моран, сидевший за этим же столом вместе с Гриром, за всё время не проронившим ни слова, тихо и взволнованно спросил, заглядывая в ясные зелёные глаза Дидье:

— Плохо тебе, Ди? Только не ври, что всё отлично!

— Tres bien, — прыснув, подтвердил тот и ловко увернулся от сердитого тычка в бок. — Да брось ты, друг… — Он поймал Морана за руку и крепко сжал. — Я жив, значит, надо жить и весело жить, nombril de Belzebuth!

Он легко взлохматил Морану волосы тем же жестом, что и раньше — Нелл, и повернулся к трактирщику:

— Эй, папаша Кев! Объясни-ка нашему малышу, что без ноги хреново, но жить можно!

— Ещё бы! — пробасил в ответ Кевин. — Ноет только она, тварюга, перед дождём, как живая, да и хрен с ней. Главное — промеж ног ничего не оттяпали, и ладно!

Трактир снова взорвался смехом, а Дидье, вскочив с места, схватил гитару, отставленную было в сторону, и подмигнул просиявшей Нелл:

— Спляшешь со мной, ma bebe?

…Наблюдая за их залихватской пляской, Грир неторопливо наклонился к уху Морана:

— Он пойдёт на «Разящий»?

Их глаза встретились.

Им двоим не надо было ничего объяснять друг другу. Грир точно знал, что Моран вряд ли примет как должное всё, что он предложит, но не тогда, когда дело касалось Дидье Бланшара. Они оба его хотели — с его ладным телом, пылким нравом, бесшабашной улыбкой и раненым сердцем. Оба.

Теперь главное — чтобы Дидье захотел их.

Когда тот, запыхавшийся и смеющийся, вновь плюхнулся на свой стул рядом с ними, Грир спокойно подлил рома в его кружку и так же спокойно осведомился:

— Ну и что ты дальше будешь делать, старпом? После того, как деньги у тебя закончатся?

Дидье задумчиво вскинул брови, потом вывернул карманы и беспечно хмыкнул:

— Да уже кончились, кэп! Заработаю, кровь Христова, чего там… — Махнув рукой, он подмигнул Морану, напряжённо уставившемуся на него. — Чего ты на меня так смотришь, друг? Не бойся, я не пропаду.

— К нам на «Разящий» пойдёшь? — с нажимом, но очень тихо осведомился Грир, и Дидье, переведя удивлённый взгляд с тревожного лица Морана на непроницаемое хищное лицо капитана «Разящего», вдруг перестал улыбаться и на миг опустил тёмные ресницы, будто скрываясь от их взглядов.

— Тебе нужен старпом, капитан? — спросил он так же тихо и серьёзно, а Грир качнул головой и ответил ровным голосом:

— Нам нужен ты, Дидье Бланшар.

Подняв потемневшие глаза, Дидье открыл было рот, чтобы ответить, но тут позади них раздался низкий и чуть хрипловатый женский голос:

— Мне он тоже нужен. Пятьдесят золотых в год, мальчишка.

Трое мужчин перевели ошеломлённые взгляды на возникшую невесть откуда высокую статную женщину в щегольском камзоле, бриджах и высоких сапогах. Чёрные, как ночь, блестящие и пышные волосы её венчала капитанская треуголка, смуглое дерзкое лицо было словно отчеканено на монете.

Корсиканка Симона Агостини, хозяйка брига «Стрела», надменно улыбнулась, наслаждаясь всеобщим вниманием.

— И ты не пожалеешь, — добавила она коротко, опустив руку на плечо Дидье и медленно проводя пальцами от ключицы к шее, а потом запуская их в копну его густых взлохмаченых волос.

Глаза Дидье широко распахнулись, а потом он вдруг заливисто и искренне расхохотался. Симона с неохотой отдёрнула руку, отвечая вызывающим взором на хмурые взгляды Морана и Грира.

— Mon Dieu, — выпалил наконец бывший старпом «Маркизы», откидываясь на стуле и открыто оглядывая всех по очереди блестящими от смеха глазами. — Да вы все спятили, люди, palsambleu! Я того не стою, правда.

— Да ты сам чистое золото, дурак, — сердито выдохнул Моран.

Симона и Грир невольно кивнули, соглашаясь, а Дидье снова прыснул:

— Точно, спятили!

— Не веришь, что ли? — вспыхнул Моран.

— Верю, как магометанин, и нем, как катафалк, — заявил Дидье, сверкнув шальными глазами, но в весёлом голосе его просквозила неожиданная горечь. — Только дуэли тут не устраивайте, кровь Христова!

— Так тебя это всё забавляет, парень? — медленно и тяжело проговорил Грир, глядя на него исподлобья, а Дидье только пожал плечами и вызывающе прищурился, снова отхлебнув из своей кружки:

— Patati-patata!

— Вот засранец-то… — Грир, невольно усмехнувшись, повернулся к Симоне: — Мадам? Если этому шалопаю всё равно, с кем из нас уйти отсюда, пусть его участь решит судьба. Бросим кости?

Помедлив, корсиканка согласно кивнула.

— О-о-о! — возбуждённо взвизгнула Нелл, первой кидаясь к их столу. — Дай сюда свои кости, папаша Кев, чтоб уж точно без всякого обману!

— Кыш, вертихвостка, — пробурчал хозяин, огромной татуированной ручищей расчищая себе дорогу сквозь толпу зевак, окружившую стол плотным гудящим кольцом. — Ишь, разгалделись, как стая треклятых грачей по весне… Плюнь ты на них на всех, парень, иди к нам поваром. Или вон — под гитару по вечерам орать. Угол и кормёжку дам, и девки все — твои.

Нелл восторженно запрыгала, но Дидье только развёл руками и глубоко вздохнул:

— Я по морю соскучился, Кев. Хочу, чтоб палуба была под ногами. А песен я и на каком-нибудь корыте всласть поорать могу, они ж всегда со мной, никуда не денутся.

Нелл разочарованно надулась, и Дидье с улыбкой ей подмигнул.

— Что ж, как хочешь, дело твоё, — вздохнул и трактирщик, со стуком ставя на стол стаканчик с костями.

Грир вытряхнул все пять костей на ладонь, взвесил и придирчиво их осмотрел. Потом так же придирчиво глянул на Дидье. Тот улыбнулся и ему — почти безмятежно.

Почти.

И сказал, на мгновение крепко стиснув его запястье:

— Я тоже хочу бросить кости на свою судьбу, кэп. Это будет… справедливо.

Грир, всё ещё пристально глядя в его спокойные глаза, медленно кивнул и встряхнул стаканчик. Стук костей, посыпавшихся на стол, раздался в наступившей тишине, как удар грома, и все возбуждённо вытянули шеи, заворожено уставившись на них.

Глухой гул пронёсся по трактиру.

Нелл, не открывая накрепко зажмуренных глаз, тревожно пропищала:

— Ну скажите же, сколько? Сколько?!

— Двадцать семь, — прогудел Кевин и, неторопливо собрав кости, протянул стаканчик корсиканке. — Перебить эдакое трудновато будет.

Все затаили дыхание, а Симона привычным движением метнула кости на стол.

Нелл ойкнула, Дидье фыркнул, а Грир, снова внимательно поглядев на него, не заметил и тени смятения в его ясных смешливых глазах.

— Двадцать два, — торжественно объявил трактирщик, будто глашатай на турнире, и гуляки завопили и затопали, радуясь развлечению.

Дидье встал, будто спохватившись, и произнёс ровно и негромко — так, чтоб его расслышали только корсиканка да Моран с Гриром:

— Я сожалею, мадам.

Взгляд его теперь был совершенно серьёзным.

— Правда? — Женщина недоверчиво изогнула густые брови.

— Mon Dieu, как можно парню из плоти и крови не сожалеть, потеряв вас, мадам?! — Он протянул ей руку, а потом церемонно поднёс к губам смуглые пальцы, которые она, помедлив, вложила в его ладонь.

— Болтун! — с невольной улыбкой хмыкнула корсиканка, отстраняясь, наконец, и прожигая Дидье насквозь своими тёмными глазами. — Французишка! Но твоя матушка не зря дала тебе такое имя, ты, чёртов плут. — Она провела пальцами по его щеке, продолжая неотрывно смотреть в лицо. — Дидье — желанный… Что ж, если передумаешь, желанный, то всегда знаешь, где меня найти. На «Стреле».

— Конечно, мадам, — невозмутимо отозвался Дидье, задумчиво провожая взглядом гордо направившуюся к двери женщину. А потом залихватски присвистнул, вновь поворачиваясь к столу. — Мой черёд, garГons!

Он упёрся в стол обеими ладонями, легко встретив напряжённые взгляды Грира и Морана, впившиеся в его лицо.

— Что, Дидье, ставишь на кон свою задницу? — выкрикнул один из пьянчуг позади него, но торопливо прикусил язык, едва Дидье с нехорошим прищуром покосился на него через плечо.

— Mange d'la marde! — от души пожелал ему Дидье и усмехнулся. Глаза его опять стали совершенно серьёзными. — Я не хочу никого обидеть. Я хочу… только свободы. Господь Вседержитель знает, как сильно хочу. — Голос его вдруг упал почти до шёпота, и он прикрыл глаза. — Но пусть будет так, как Он захочет. Gloria Patri, et Filio, et Spiritui Sancto. Sicut erat in principio, et nunc et semper, et in saecula saeculorum. Amen.

И Дидье Бланшар бестрепетно встряхнул стаканчик с костями.

Кости со стуком рассыпались по столу.

— Твою ма-а-ать… — прохрипел кто-то в мёртвой тишине, тут же взорвавшейся криками и восторженным свистом.

Нелл пронзительно взвизгнула и, подпрыгнув, повисла на шее Дидье, который со смехом стиснул её в объятиях.

— Второй раз в жизни такой расклад вижу, — поведал Кевин, энергично почесав свой лысый затылок. — Пять шестёрок, надо же! Господь тебя любит, Дидье Бланшар. Если захочешь, оставайся тут, говорю тебе. Эй вы, расступитесь, горлопаны чёртовы! — И он без церемоний растолкал толпу зевак.

Моран с тоской покосился на мрачно молчавшего Грира.

— Си-ди, — раздельно произнёс тот, без слов поняв желание своего канонира уйти прочь отсюда.

И они сидели, изредка отпивая по глотку из своих кружек и неотрывно глядя на Дидье Бланшара, в которого будто бес вселился. Ему поистине не было ни сносу, ни удержу — он пил, не пьянея, отчаянные глаза его блестели, гитара звенела, а башмаки он стоптал, наверное, до дыр.

Когда почти все в трактире обессиленно завалились под столы и на лавки, — а маленькая Нелл свернулась клубочком в единственном продавленном кресле в углу, — Дидье схватил со стола глиняный кувшин с водой и, весело отфыркиваясь, вылил его себе на голову. Утёр рукавом лицо и поглядел на Грира с Мораном, забавно сморщив нос. Его мокрая рубаха прилипла к телу, а спутанные волосы — ко лбу, но он, не обращая на это ни малейшего внимания, насмешливо поинтересовался:

— Вы там задницы себе ещё не отсидели, garГons?

— А ты ноги до ушей не оттоптал? — парировал Моран, невольно улыбнувшись в ответ. Обижаться на Дидье было невозможно. Его выбор был действительно его правом, а им давно пора было уходить отсюда… Моран глубоко вздохнул — так глубоко, что даже в груди заболело.

— Вставайте-ка, — велел Дидье, вразвалочку подходя к ним. — Давайте-давайте, подымайтесь!

Взвесив в ладони полупустую бутылку рома, которую за всю ночь Моран и Грир так и не допили, он с театральным вздохом констатировал:

— Не умеете вы веселиться, garГons!

И, осушив бутылку в несколько длинных глотков прямо из горлышка, швырнул её в очаг, где она со звоном разбилась. А потом, даже не покачнувшись, обернулся к трактирщику:

— Эй, Кев! Найдутся три клячи у тебя в конюшне, а?

— Найдутся, — хмуро пробурчал Кевин, остро глянув на всех троих. — Спины только моим одрам не потрите, олухи, знаю я вас, раздолбаев… И куда ты собрался, олух Царя Небесного, ты же столько рому за ночь выпил, что в нём утопиться можно!

— Patati-patata! — пропел в ответ Дидье и с хохотом отпрянул от пролетевшего мимо его носа веника, метко запущенного хозяином.

Недоумённо переглянувшись, Грир с Мораном поднялись из-за стола. Они понятия не имели, что на уме у Дидье, но послушно двинулись за ним. «Как детишки за Гамельнским крысоловом», — рассеянно подумал Моран, вспомнив вдруг сказки своей кормилицы Джен.

Одры действительно нашлись в конюшне у трактира, так же, как сёдла и одеяла, которые Дидье ловко к сёдлам приторочил. Он по-прежнему молчал, но собирался с такой лихорадочной быстротой, будто уходил от погони. Моран с Гриром тоже молчали — пока выезжали за ворота на дорогу, а потом — на тропинку, ведущую вглубь зеленевших в предрассветных сумерках холмов. Они только напряжённо смотрели на прямую спину скакавшего перед ними Дидье, который даже не думал оборачиваться.

Утренний ветер трепал им волосы, и Моран с наслаждением вдыхал влажный туманный воздух. Наконец впереди замаячила голубая гладь маленького озерца, и Дидье, спрыгнув на землю, деловито расседлал своего гнедого «одра», привязав его к дереву. Рассеянно бросил в кусты привезённые одеяла. И только тогда обернулся к своим спутникам всё с тем же вызывающим прищуром:

— Nombril de Belzebuth! Вы, парни, давеча к стульям приросли, а теперь к сёдлам? Шевелите задницами, palsambleu!

— Я тебе сейчас уши надеру, молокосос! — рявкнул Грир, спрыгивая с седла. — Ты какого дьявола вытворяешь? И что это за лужа? — Он кивком головы указал на безмятежно синевшее озерцо. — Что мы тут забыли?

Дидье на миг опустил голову:

— Я тут был когда-то… с ней. Это хорошее место, капитан. Доброе.

И, не обращая больше на него и на Морана никакого внимания, будто их тут и не было, повернулся к ним спиной, скинул башмаки, содрал с себя одежду, сладко потянулся и прыгнул в озеро.

Моран и Грир немо уставились друг на друга, а потом опять на этого наглеца, который, отфыркиваясь, уже вовсю плескался на глубине.

— Я его утоплю сейчас, — процедил Моран, свирепо путаясь в штанах. — Нашёл с кем шуточки шутить!

— Это не шуточки, — глухо вымолвил вдруг Грир, расстёгивая свой камзол. — И ты сам знаешь, почему он это делает. От отчаяния. Идиот.

Когда они вошли в тёплую ласковую воду, Дидье уже вынырнул и в упор, без улыбки, смотрел на них, стоя по пояс в озере. Прозрачные струйки стекали по его лицу и груди, губы были плотно сжаты, а взгляд — непроницаем.

— Хороша водичка, а? — жизнерадостно поинтересовался он наконец, встряхнув головой так, что капли разлетелись во все стороны. — Пресная, не чета морской, tres bien! Близнецам если б волю дать, они б всё море опреснили, вот бы дельфины и акулы порадовались! Только Морской Хозяин не порадовался бы небось, да и русалки… — Он запнулся. Глаза его шало блестели, мокрые ресницы слиплись острыми стрелками. — Вы чего молчите, а?

— Того, что ты за троих тараторишь, и всё не по делу, — отрезал Грир, подходя к нему вплотную, и Дидье вскинул взгляд к его лицу, едва заметно вздрогнув. — Весело тебе так уж, что ли?

Дидье вдруг подумал, что всё это было действительно весело, дьявольски весело.

Вот оно, это слово — дьявольски.

Подумать только, он же сам себя загнал в силки, чтобы Грир с Мораном его поймали.

Сам, добровольно, стал добычей!

Вот смеху-то.

Он совершенно не понимал, за каким чёртом совершил эдакую несусветную глупость, и почему в тот момент, когда он задумал отправиться сюда с Мораном и Гриром, эта мысль казалась ему такой единственно правильной.

Ром. Всё это треклятый ром, le tabarnac de salaud!

И чёрное беспросветное отчаяние, которое выгрызало ему сердце.

Он знал только, как сильно эти двое его хотят — понял ещё во время дурацкой игры в кости. И уже тогда решил — хотят, значит, пусть заполучат хоть разок, даже если выигрыш выпадет не Гриру. Кому ты вообще нужен, Дидье Бланшар? Да никому в целом свете!

Кроме этих… волков.

Невольная дрожь прошла у него по позвоночнику, вниз к крестцу, к подкашивавшимся ногам. Стало очень холодно, и кожа покрылась мурашками. Хмель неотвратимо выветривался из пульсировавшей болью головы.

О том, что так же неотвратимо должно было сейчас произойти, Дидье даже и подумать не мог. Вернее, гнал от себя эти мысли, как гонят из города больных проказой.

Он вздрогнул и непроизвольно сглотнул. Во рту у него пересохло, как в пустыне, хотя он стоял по пояс в воде.

— Tabarnac de calice d'hostie de christ! — пробормотал он ругательство, как молитву, не в силах отвести взгляда от глубоких, воистину волчьих, глаз Грира. И даже не оборачиваясь, чувствовал голой спиной, каждым напрягшимся нервом такой же хищный взгляд Морана.

А святой Франциск из тебя никудышный, Дидье Бланшар. Слишком много раз ты грешил и не каялся!

Подумав так, он опять невольно и искренне прыснул. Всё это было смешно до колик!

До смерти смешно.

Твёрдая рука Грира взяла его за плечо — жёстко и уверенно.

— Клин клином вышибаешь, Дидье Бланшар? И не боишься?

— Вас-то? Мне всё равно, — почти честно сказал Дидье, даже не пытаясь вырваться из этой хватки. — Хуже, чем есть, не будет!

— Вот как? — голос Грира был обманчиво мягок, в отличие от его ладони. — Думаешь, ты никому не нужен — таким, каков ты есть? И терять тебе уже нечего?

— Ну вам-то уж точно нужен, — вызывающе оскалился Дидье. — И я уже всё потерял. Не лезь в душу, Грир, нужен — бери. Не болтай попусту, болтать — это по моей части.

Он снова хохотнул и едва не подскочил, когда ладонь Морана стиснула ему локоть.

— Ты же этого никогда не делал, — спокойно проговорил тот, глядя в его упрямые глаза так же внимательно, как и Грир. — Верно?

Дидье на миг прикусил губу, а потом зло процедил:

— Va te faire foutre, мы что, в исповедальне? Мы вроде как торчим нагишом в чёртовом озере! А ты — не чёртов растреклятый кюре, Моран! Делал — не делал, какая тебе раз…

Он не договорил, потому что железная рука Грира вдруг притопила его, как кутёнка, а когда он с ругательствами вынырнул, свирепо отплёвываясь, Грир окунул его ещё раз — мгновенно и безжалостно. А потом так же безжалостно выдернул за волосы на поверхность. И пока тот судорожно хватал ртом воздух, спокойно осведомился, глядя ему в лицо:

— Очухался?

— Bordel de merde! — прорычал Дидье и закашлялся.

— Ты вовсе не в сраном борделе, garГon, — произнёс Грир почти ласково. — И ты унесёшь отсюда свою распрекрасную задницу и свою дурную башку в целости и сохранности, можешь мне поверить. — Он хорошей затрещиной направил ошеломлённого и потерявшего дар речи Дидье прямиком к берегу. — А ты чего ржёшь, как конь невзнузданный? — рявкнул он, поворачиваясь к Морану. — Утопиться решил, олух?

Тот действительно корчился от смеха, бултыхаясь в воде.

Поймав его за шкирку, Грир смачным подзатыльником отрядил его следом за Дидье и… расхохотался сам.

Вот теперь всё шло, как надо.

* * *

На берегу Дидье Бланшар не проронил ни слова. Только вслед за остальными торопливо оделся и ещё закутался в одеяло, которое Моран разыскал в кустах. А потом присел на обломок бревна, оцепенело глядя, как Моран проворно собирает хворост и сучья, а Грир деловито разводит костёр. Солнце резво выкатилось из-за холмов, отражаясь в розовеющей глади озера.

— Иди сюда, грейся, — приказал Грир, когда пламя весело затрещало, пожирая хворост.

— Да н-не х-холодно, — вяло отмахнулся Дидье, стуча зубами. — Patati-patata!

— Иди сюда, — с расстановкой повторил капитан «Разящего», и парень, помедлив, молча подсел к костру рядом с ним и Мораном, который нерешительно коснулся его руки и тревожно посмотрел на Грира.

Тот глубоко вздохнул и хмуро выговорил:

— Когда «Маркиза» вернётся из Шанхая, пойдёшь туда капитаном? Мне нужен надёжный человек. Который к тому же будет хорошенько держать в руках этих буйнопомешанных обормотов. Старик Оскар не справляется с ними.

Моран ахнул и, затаив дыхание, уставился на Дидье.

Тот поднял на Грира стремительно округлявшиеся глаза и чуть слышно выдохнул:

— Чего-о?

— Пока они этот несчастный бриг летать не научили и не отправились на нём на Луну, — невозмутимо продолжал Грир, пристально вглядываясь в его побледневшее лицо. — Лучше тебя этот корабль никто не знает.

— Чего? — одними губами повторил Дидье.

— Ты глухой, что ли? — ехидно поинтересовался Грир, вскинув бровь. — «Маркизе» глухой кэп не нужен.

— Я? На «Маркизу»? — срывающимся шёпотом пробормотал Дидье. — Капитаном?

Губы у него вдруг задрожали, и он, прикрыв локтем исказившееся лицо, рванулся было прочь, но Грир железной рукой удержал его на месте, и парень, сдаваясь, спрятал голову в коленях.

И наконец зарыдал.

Моран неловко обнял его за вздрагивающие плечи и притянул к себе, поверх его головы благодарно глядя на Грира.

— А, значит, всё-таки не глухой, — проворчал тот и потрепал Дидье по взлохмаченной макушке.

Он не знал, что такое творилось сегодня с ним самим. Сперва он почему-то пожалел этого малахольного, который сам подставил им задницу. Пожалел вместо того, чтобы всласть им натешиться, это он-то! Теперь он предложил мальчишке место, на которое позарились бы многие постарше и поопытнее бывшего старпома.

Но, чёрт возьми. Дидье имел больше прав на «Маркизу», чем кто бы то ни было в целом свете.

Он, Эдвард Грир, не мог вернуть Дидье Бланшару его разбитую любовь. Но его корабль — мог.

Любовь…

Он снова встретился взглядом с Мораном.

«Ты становишься сентиментальным, старый ты хрыч», — мысленно усмехнулся Грир и, повернувшись, тронул Дидье за плечо:

— Хватит тебе, garГon. Лучше ляг и поспи, что ли. Разве не устал?

Дидье прерывисто вздохнул, шмыгнул носом и утёрся рукавом. Вскинул мокрые глаза.

— Ещё как устал, — прошептал он, с облегчением растягиваясь возле костра. Моран быстро притащил ему ещё одно одеяло и кое-как укутал, а тот уже в полусне прошептал, сворачиваясь калачиком и подтягивая колени к груди:

— Я прямо сейчас не могу с вами пойти, кэп. Мне дочку найти надо. Ивонну.

— Кого?! — разинул рот Моран, но Дидье уже провалился в сон. Слабая улыбка светилась на его осунувшемся лице.

Моран обалдело уставился на Грира, а тот — на него. Воистину Дидье Бланшар преподносил им сегодня сюрприз за сюрпризом.

— Проснётся — всё расскажет, как миленький, — зловеще пообещал Грир.

Но проснулся Дидье нескоро. К вечеру, когда Грир с Мораном успели ещё пару раз искупаться, один раз вздремнуть, наловить рыбы и пожарить её в углях.

— Загнался совсем, дурак, — пробурчал Грир, наклоняясь над спящим Дидье и мимолетно проводя тыльной стороной ладони по его скуле. Тот даже не пошевелился, только тёмные ресницы чуть дрогнули.

— Эй! — гаркнул Грир и потряс Дидье за плечо, но тот лишь что-то невнятно бормотнул, отмахнулся и перевернулся на другой бок.

Выпрямившись, капитан озорно подмигнул озабоченно нахмурившемуся Морану:

— А ну-ка, дай ему рыбки жареной понюхать, что ли…

Расчёт оказался верным. От одуряющего аромата рыбы, запечённой в виноградных листьях, слюнки потекли бы и у мёртвого. Дидье приподнялся на локте, распахнув глаза, и непонимающе уставился на хихикающего Морана.

Потом оглянулся на Грира, немного помолчал, будто что-то вспоминая, зажмурился и сквозь зубы простонал:

— Tabarnac de calice d'hostie! Какой же я идиот…

Моран захохотал во всё горло, обхватывая его за шею, а Грир, присев рядом с ними на корточки, подцепил Дидье за подбородок, поворачивая к себе его всклокоченную голову:

— Ты помнишь, о чём мы толковали, когда ты вырубился, garГon?

— О «Маркизе», — сглотнув, ответил Дидье, впиваясь отчаянным взглядом в его сумрачное лицо. — Если мне это… не приснилось. Или?..

— Не приснилось, не сомневайся, — усмехнулся Грир, внимательно вглядываясь в его полные надежды глаза.

— Но сначала скажи, ты про какую дочку твердил? — с любопытством встрял Моран, продолжая держать бывшего старпома за плечи.

Тот глубоко вздохнул, потёр переносицу и гордо улыбнулся:

— Про свою. Ей уже три года, четвёртый. Я про неё ничего не знал. Её Ивонна зовут. Мне сказала… сказала… о чёрт! — Он запнулся и прикусил язык.

— Давай, давай, выкладывай, раз начал, — велел Грир, а Моран подхватил:

— Тебе же хочется рассказать!

— Ну хочется… — хмыкнул Дидье, почёсывая в затылке, а потом опять помрачнел. — Она сказала, что я трепач и шалопай. — Он глубоко вздохнул и обречённо развёл руками. — Так и есть.

— Кто «она»? — быстро осведомился Моран.

— Жаклин, — буркнул Дидье, не подымая глаз. — Жаклин Делорм.

Он опять глубоко вздохнул, а оба его собеседника, не сговариваясь, длинно присвистнули.

— Так вот почему она так цеплялась к Тиш… — протянул Грир. — Ну, ты силён, парень.

— Да какое там… — Дидье горько махнул рукой и вскочил, вывернувшись из-под ладони Морана. — Говорю же, я не знал! Я её… не запомнил даже. Я забыл её. Я всё забыл! Я чёртов растреклятый идиот, tabarnac de calice d'hostie! Я ни чёрта не стою, кэп, она права! А ты мне — «Маркизу»!

Задохнувшись, он умолк. Ноздри его раздувались, глаза сверкали.

Грир тоже поднялся и спокойно осведомился:

— Всё это небось случилось примерно так, как сегодня утром, нет? С горя, сдуру и спьяну?

— Ну-у… — вспыхнув, протянул Дидье, снова запуская пятерню в волосы. — Примерно так, капитан. Но я больше не буду. Нет, правда. Нет, ну чего вы… да ну вас, nombril de Belzebuth!

Моран уже просто катался по песку, и Дидье, не выдержав, присоединился к общему хохоту.

— Ты откуда родом? — поинтересовался Грир, когда они уже утолили первый голод и можно было разговаривать, не рискуя подавиться рыбьей костью.

— Из Квебека, — лаконично ответил Дидье, облизав пальцы.

Грир поднял брови:

— Ого. А сюда тебя почему занесло?

— Холодно там, — прыснул Дидье и пружинисто поднялся. Спустившись к озерцу, поплескал в лицо водой, вымыл руки, утёрся подолом рубахи и повернулся к костру. Глаза его просветлели и были очень ясными.

— Мне пора. Я вас найду, garcons.

— Точно найдёшь? — тревожно спросил Моран, вскакивая на ноги.

Встал и Грир.

— Клянусь Мадонной, — серьёзно заверил Дидье и, подойдя к ним, крепко и без колебаний обнял обоих.

У Морана почему-то встал комок в горле, когда он заглянул в его смеющиеся глаза, из которых наконец исчезла всякая горечь.

— С тобой, может, поехать? — хмуро предложил Грир. — А то ещё вляпаешься во что-нибудь, обалдуй. Куда хоть едешь, скажи!

Дидье только молча улыбнулся и, отойдя к кустам, принялся седлать спокойно пасшегося там стреноженного путами коня.

— Папаше Кевину передайте, я одра не спёр, я его отдам! — крикнул он, лихо взлетая в седло. — Adieu, garcons!

Когда топот копыт затих за поворотом тропинки, Грир внимательно посмотрел в замкнувшееся сразу лицо Морана.

— Вернётся, — уверенно сказал он. Ему почему-то захотелось успокоить Морана. Что за бабская блажь… — Ему ведь нужна «Маркиза». Он вернётся.

* * *

Дидье знал, что рискует головой, ошиваясь вблизи усадьбы Жаклин на Пуэрто-Сол. Корсаров вешали просто и беспощадно, таков был непреложный закон островов, а его принадлежность к береговому братству являлась несомненной для человека сведущего. Но желание увидеть ребёнка — своего с Жаклин ребёнка — пересиливало осторожность, и потому он второй день торчал в кустах жимолости, оплетавших садовую изгородь усадьбы «Очарование», и ждал.

Он дождался к вечеру второго дня.

Сначала за изгородью прозвучал строгий и сухой женский голос, и Дидье, даже не выглядывая из кустов, представил себе его обладательницу — высокую, прямую как палка матрону средних лет, затянутую в корсет, как в непроницаемую броню, с пучком волос на макушке, куда, словно кинжалы, воткнуты шпильки.

— Мисс Ивонна, я надеюсь, вы будете вести себя как подобает юной леди и прогуливаться благочинно, пока вас не пригласят ужинать. И не вздумайте снимать шляпку, как на прошлой прогулке, иначе солнце опалит вашу кожу.

— Да, мисс Дилан, — прозвенел в ответ едва слышный тоненький голосок, и Дидье нахмурился. Зачем Жаклин понадобилось нанимать к такой маленькой девочке гувернантку, да ещё и чопорную английскую треску? Но потом он вспомнил, что девочка уже умеет читать, и Жаклин, видимо, предусмотрительно решила пораньше развивать её способности.

Жаклин, в отличие от него самого, во всём была практична, palsambleu! С кем, с кем, а с матерью его ребёнку повезло, — подумал Дидье и вздохнул.

Не утерпев, он чуть высунулся из кустов и мимолётно ухмыльнулся. Образ чопорной трески, нарисовавшийся у него в голове при первых же звуках её голоса, почти точно совпадал с её реальным обликом — высокая сухопарая грымза лет сорока. Ошибся он только с пучком волос, проткнутым шпильками, ибо голову грымзы венчала тёмная унылая шляпка. Но тут же, напрочь забыв обо всём, Дидье жадно уставился на девочку.

Mon Dieu, да она же была совсем крошкой! Притом бледной и худенькой! Не кормит тут её никто, что ли?

Дидье опять нахмурился.

Из-под аккуратной соломенной шляпки Ивонны выбивались светло-русые локоны, а в тени этой шляпки блестели голубовато-зелёные глаза. Она вовсе не была рыженькой, как Жаклин. И эти глаза были такими знакомыми… скорее бирюзовыми, словно море в штиль, а совсем не ярко-изумрудными…

Малышка быстро оглянулась, провожая напряжённым взглядом прямую, как палка, спину гувернантки. А когда мисс Дилан скрылась за углом дома, Ивонна решительно направилась в глубину сада.

Дидье припомнил слова Жаклин о дочери. Тихая, робкая, задумчивая…

Он запустил пятерню в свои вихры и улыбнулся во весь рот. Да эта крошка была шустрой, как воробей! И явно себе на уме.

Он перемахнул через изгородь и бесшумно направился следом за Ивонной.

Девчушка обнаружилась сидевшей на корточках возле большой грязной лужи и деловито что-то вычерпывавшей из неё листом лопуха.

Дидье затаил дыхание, не зная, что ему делать дальше. Пугать девочку он совершенно не хотел, а она, конечно, испугается, увидев в саду незнакомого человека. Поэтому он топтался в тени огромного вяза, пытаясь сообразить, что же такое делает Ивонна, когда та повернулась и посмотрела прямо на него.

И вскочила.

Глазёнки её стали совсем круглыми, личико ещё больше побледнело, и Дидье обречённо понял, что сейчас она пронзительно завизжит и кинется к дому.

Он присел на корточки и приложил палец к губам.

Так они и застыли, глядя друг на друга.

Дидье вдруг сообразил, на кого похожа эта малютка. Она была точь-в-точь как его младшая сестрёнка Мадлен, оставшаяся в Квебеке.

Сердце у него ёкнуло, болезненно переворачиваясь в груди, и Дидье, не раздумывая больше, взмолился:

— Не бойся! Я тебя не обижу, клянусь Мадонной!

— Ты кто? — на выдохе спросила девчушка.

— Я… — Дидье замялся.

Вряд ли Жаклин когда-нибудь рассказывала дочери об отце, тем более таком непутёвом.

— Меня зовут Дидье Бланшар. Я подумал, что тебе нужно помочь, — выпалил он, — и вот… пришёл.

Ивонна удивлённо моргнула и прошептала:

— Ты, что ли, волшебник?

Дидье вдруг вспомнил Марка с Лукасом и с улыбкой покачал головой:

— Нет. Но я знаю настоящих волшебников, palsambleu! — Он поперхнулся последним словом и поспешно осведомился: — А тебя как зовут?

— Мадмуазель Ивонна Делорм, — церемонно представилась девчушка и сделала самый настоящий книксен, приподняв юбчонку, но поскользнулась на траве и звонко рассмеялась.

Что ж, по крайней мере, сушёная гувернантка недаром ела свой хлеб.

— Что это ты тут делаешь? — поинтересовался Дидье с живейшим любопытством.

— Там головастики! — Девочка повернулась и ткнула пальчиком в направлении лужи. — Солнце высушит лужу, и они умрут! А они ведь должны превратиться в лягушек. Я хочу перенести их в ручей. Пока не пришла мисс Дилан или Нэнси.

— Tres bien… — ошеломлённо пробормотал Дидье, пытаясь припомнить, спасал ли он когда-нибудь головастиков. — Но ты выпачкаешься, и эта твоя мисс Дилан будет тебя пилить. Так что давай я повыуживаю этих чертенят, а ты покажи мне, куда их перенести.

Ивонна кивнула, зачарованно глядя на него, и уже через минуту Дидье с трудом удерживал рвавшиеся наружу проклятия. Маленькие юркие паршивцы спасаться не желали, он весь вывозился в иле, а время неумолимо таяло.

Наконец последний мелкий засранец резво уплыл по течению ручья, и Дидье, улыбаясь, подумал о том, что по весне лягушачий концерт обитателям «Очарования» обеспечен. Он выпрямился и внимательно посмотрел на девочку.

А та неожиданно спросила:

— А эти головастики превратятся в принцев? Сначала в лягушек, а потом в принцев? Мама рассказывала мне сказку про Принца-Лягушку!

Дидье почесал в затылке. Не многовато ли принцев на один ручей?

— Ну, один-то точно превратится, — убеждённо заверил он. — Лет через… пятнадцать. И знаешь что? — Он понизил голос, глядя в доверчивые глаза Ивонны. — Он будет помнить, что это ты помогла спасти его. И найдёт тебя.

Про себя он мрачно подумал, что через пятнадцать лет надо будет хорошенько присмотреть за этим… принцем.

— Ты весь испачкался, — озабоченно сказала Ивонна, указывая на его заляпанные илом штаны.

Дидье беспечно махнул рукой и рассмеялся:

— Patati-patata! У меня нет такой строгой гувернантки, как у тебя. По правде говоря… — продолжал он заговорщическим шёпотом, — у меня вообще нет гувернантки.

И они оба прыснули.

— Ты уже большой, — заявила Ивонна, качнув локонами, — тебе не нужна гувернантка. И знаешь… — Бледное личико её омрачилось. — Я не хочу мисс Дилан. Она злая.

Дидье снова почесал в затылке. Если б он мог схватить эту девчушку в охапку и унести на «Маркизу» — подальше от всех этих нудных старых грымз, её нянек и гувернанток! Уж там-то солнце наверняка вызолотило бы её щёчки. И он был уверен, что ей бы понравились волшебные механизмы Марка и Лукаса. Но… palsambleu, он не имел на эдакое никакого права.

Какое будущее ждало бы его дочку на пиратском корабле? Она и так незаконное дитя, изгой в приличном обществе.

От этой мысли ему стало так больно, что дух перехватило, и он, скрипнув зубами, поклялся себе непременно что-нибудь предпринять.

Он снова присел на корточки перед Ивонной и, протянув руку, бережно заправил под шляпку выбившийся локон.

— Знаешь что? — сказал он срывающимся шёпотом. — Когда в следующий раз твоя мисс Дилан будет тебя ругать, ты просто опусти глаза — пускай она себе воображает, что ты как бы раскаиваешься… — Ну и чему ты учишь своего ребёнка, Дидье Бланшар?! — Стой молча и просто повторяй про себя: «Par ma chandelle verte»…

Ивонна ещё мгновение таращилась на него, а потом закатилась смехом:

— Зелёная сопля?!

— Я знаю, что леди так не выражаются, — виновато пояснил Дидье. Жаклин его убила бы, точно убила бы. — Но ты же не вслух…

Внезапно шагнув вперёд, девочка коснулась ладошкой его плеча, и сердце у него вновь перевернулось.

— Ты ещё придёшь? — прошептала она.

— Конечно, — заверил Дидье, откашлявшись. — Завтра. В это же время, сюда же. Клянусь Мадонной!

Придёт ли он? Да он не мог и представить себе, как вообще отсюда уйдёт!

У него даже промелькнула мысль о том, чтобы наняться в усадьбу Жаклин конюхом или грумом, пока её здесь нет. Он даже готов был забыть о палубе под ногами. И может быть, ему бы удалось уговорить на эдакое Жаклин, когда она вернётся. Но, palsambleu, его нахальная физиономия примелькалась на островах — слишком многие знали, что он несколько лет был старпомом «Маркизы».

Пиратского брига.

Поколебавшись, Дидье рискнул отправиться с ночёвкой в деревенский трактир. В кустах было слишком сыро по ночам.

В трактире под названием «Розовый букет» он весь вечер просидел в углу, как прибитый гвоздями, за единственной кружкой эля, надвинув на глаза шляпу. Он только раз сдвинул эту самую треклятую шляпу на затылок, рассчитываясь с трактирщицей — смуглой и статной женщиной с подёрнутыми сединой чёрными волосами. И, — putain de tabarnac, — всего-то заглянул в её глаза, вишнёвые и чуть раскосые. Ну и чуть задержал в своей руке её тёплые пальцы — когда отдавал ей деньги. Но она пришла в отведённую ему комнату, чтобы постелить ему постель, и осталась до рассвета.

Её звали Клотильда, и, как она без обиняков заявила, расшнуровывая платье на полной высокой груди и напряжённо глядя ему в лицо, её женская пора недавно окончательно минула.

— Так что ты можешь не вытаскивать из меня своё добро, парень, — ровно добавила она и плотно сжала губы, глядя на него с тоскливой надеждой, боясь, быть может, что он откажет ей, сочтя её старухой.

— Это неважно. Ты красавица, — искренне заверил её Дидье, с удовольствием спуская платье с её пышных плеч и вспоминая другие женские плечи, точёные и покатые. — Я не верю, что тебе больше двадцати пяти! Ты шутишь, должно быть, ma puce, девочка.

Клотильда облегчённо и недоверчиво рассмеялась, прижимая его к своей упругой груди:

— Чёртов враль!

Но что греха таить, он был рад, что не оставит в этом трактире ещё одно незаконное дитя. Palsambleu, пора было начинать думать об этом!

На постели, такой же пышной и мягкой, как сама хозяйка, он провалялся почти до следующего вечера — лениво дремал и размышлял, хотя ничего путного так и не придумал. Клотильда несколько раз наведывалась к нему, принося всякие вкусности и трогательно подымая на него свои вишнёвые глаза в ожидании ласк. Долго ждать ей не приходилось. Ему нравилось, как она расцветает под его руками и губами.

В четыре пополудни он наконец поднялся с постели, ополоснулся в тазу и надел свою одежду, заботливо вычищенную трактирщицей. Воистину, это была не женщина, а клад. Дидье вспомнил папашу Кевина, хозяина «Трёх бочек». Вот кому она была бы нужна, как воздух, как хлеб и эль! Дидье мысленно поклялся непременно рассказать Кевину про Клотильду.

Вскоре он вновь терпеливо торчал под кустами жимолости, скрашивая себе ожидание тем, что вырезал маленький кораблик из сухого обрубка орешины. Он раздражённо сморщился, услышав за изгородью резкий голос мисс Дилан. Право, обрубок орешины был не так сух, как эта несчастная треска. Дидье с усмешкой задумался о том, насколько быстро она растаяла бы в его руках лужицей горячего воска, захоти он этого.

Никакая женщина в мире не была для него загадкой.

Кроме одной-единственной.

Ивонны.

Его дочери, которую он совсем не знал.

Едва только гувернантка поступью громовержца удалилась в дом, Дидье вывалился, пригнувшись, из кустов и столкнулся с Ивонной нос к носу. Её круглые глаза горели любопытством и радостью, и он едва удержался от того, чтобы не вскинуть её на руки и не покружить. Но он ужасно боялся её напугать.

— Привет, это что? — выдохнула она, робко указывая пальцем на кораблик в его руке.

— Это бриг, — серьёзно объяснил Дидье, вновь присаживаясь перед ней на корточки. — С полной оснасткой. Только ему нужны паруса.

Ещё через пять минут он сосредоточенно изготовлял паруса из носовых платков Ивонны, обшитых дурацкими кружавчиками — Господь Вседержитель, ну кто шьёт ребёнку неполных четырёх лет платки с такими жёсткими финтифлюшками по краям?! Ими и нос-то недолго ободрать, много ли такому носишку надо…

Ещё через полчаса они запустили кораблик в ручей и отправились следом за ним вдоль берега, азартно наблюдая, как он мелькает и кружится посреди стремнины. Дидье наконец не удержался и посадил Ивонну себе на плечо. Она восторженно взвизгнула и заболтала ногами.

Вот единственная женщина, которая ему нужна.

Видит Бог, безо всех остальных он бы обошёлся, если бы перед ним встал такой выбор, и пережил бы отсутствие постельных утех.

Да он вообще бы стал монахом, putain de tabarnac! Лишь бы иметь возможность всегда запускать с нею кораблики.

Кораблик уплыл вниз по течению, и Ивонна расстроилась.

— Ну во-от… — протянула она и шмыгнула носишком.

Дидье осторожно опустил её на землю:

— Бриг отправился в море, — мягко пояснил он. — Кораблю всегда нужно море. А я сделаю тебе другой.

— Правда сделаешь? — оживилась Ивонна.

— Клянусь Мадонной! — горячо заверил он и повёл её вверх по тропинке — к изгороди.

Времени у них оставалось не так уж много.

— Твоя мама говорила, что ты умеешь читать, — задумчиво припомнил Дидье, вслед за девочкой пролезая меж прутьев ограды.

— Умею, — живо откликнулась Ивонна, поворачиваясь к нему.

— А я не очень, — вздохнул Дидье с грустью. — Я лентяй.

— Это потому что у тебя нет гувернантки, — объяснила Ивонна.

— Упаси Боже! — с деланным ужасом вскричал Дидье, и они расхохотались.

— Ты видел маму? Где? — внезапно выпалила девочка, уставившись ему в глаза. — Когда? Когда она вернётся домой?

— М-м… в Порт-Ройяле… У неё там дела, — осторожно ответил Дидье, тревожно глядя в её омрачившееся личико. — Но она скоро вернётся! Она очень умная, твоя мама, и очень любит тебя.

Ивонна молча кивнула, и тогда он не выдержал:

— Скажи, а где твой папа?

— На небесах, — серьёзно сказала девочка. — Он умер, даже когда я ещё не родилась. Мама говорила, что он был очень старенький.

Очень старенький, значит…

Дидье Бланшар почесал в затылке.

Пообещав Ивонне вернуться завтра на это же место, — а она пообещала ему принести свои книжки и научить его читать получше, — Дидье побрёл к дороге, ведущей в деревню.

Чёрт, ему просто необходимо было с кем-то посоветоваться!

С Гриром, например.

Почему ему вдруг пришёл на ум в качестве советчика капитан «Разящего», Дидье не представлял. Вряд ли у того были дети. Но он — и Моран — единственные в мире знали о том, что Ивонна — его дочь. Они и Жаклин.

Tres bien.

Дидье тряхнул головой, по извечной своей привычке откладывая тягостные размышления на потом. Например, на утро. Тем более что ночка ему предстояла отличная, если судить по предыдущей. Глядя на заходящее солнце, он мечтательно улыбнулся, а потом нахмурился. Этой ночью ему непременно нужно было поговорить с Клотильдой.

* * *

Но этой ночью Клотильда привела удивлённого Дидье в свою комнату на втором этаже. И гордо подбоченилась, увидев, как он застыл на пороге, разинув рот. Потому что возле её аккуратно расстеленной широкой кровати стояла огромная деревянная лохань, исходившая паром и источавшая ароматы лаванды и розмарина.

— Ты с ума сошла, женщина! — гаркнул Дидье, стремительно поворачиваясь к хозяйке.

— Это же для тебя, — вздрогнув, тихо произнесла она и нахмурилась. — Я думала, тебе понравится.

— Мне нравится! — процедил Дидье сердито. — Мне не нравится только, что ты таскала по лестнице клятые вёдра с клятой водой для этой клятой лохани, как ломовая лошадь!

— Я привыкла. И я сильная, — легко пожала плечами Клотильда. И добавила с лукавой полуулыбкой, искоса посмотрев на него: — И лошади не подымаются по лестницам.

Он едва удержал смешок и вместо этого, тоже сдвинув брови, грозно сказал:

— Так, значит? Шуточки шутишь, значит? Vertudieu, ладно…

— Не смей! — расхохотавшись, взвизгнула Клотильда, когда он взвалил её себе на плечо.

Она и вправду была сильной, но куда ей было справиться с ним! Плеск воды в лохани приглушил её визг и ругательства, а Дидье, тоже хохоча, как полоумный, мгновенно содрал с себя одежду и сам плюхнулся в лохань.

— Наглый ты щенок! Пусти меня! — задыхаясь, еле вымолвила хозяйка. — Посмотри, что ты наделал! В моей комнате воды по колено, моё лучшее выходное платье погибло, а ты… Отпусти, говорю тебе!

— Хватит уже болтать, — распорядился Дидье, крепко прижимая её к бортику лохани. Вода и вправду щедро лилась на пол, лучшее выходное платье окончательно погибало под его руками, а Клотильда безостановочно смеялась, пока не начала стонать.

Из лохани, кое-как обтеревшись, они перебрались в её постель. И там Клотильда уже не стонала. Она кричала, перекатывая по подушке растрёпанную голову, кусая Дидье за пальцы, когда он, смеясь, пытался зажать ей рот, и плакала — солёными и сладкими слезами, которые он нежно сцеловывал с её горячих щёк.

Они заснули лишь под утро, совершенно умаявшись, и когда Дидье наконец раскрыл глаза, в окно уже лезло солнце и петухи вовсю кукарекали во дворе, приветствуя новый день.

Он оглядел залитую водой и солнцем комнату, блаженно улыбаясь, и вдруг вспомнил, что так и не сказал Клотильде то, что хотел сказать вчера. Он вздохнул и посмотрел на неё, невольно залюбовавшись — она лежала, закинув правую руку за голову, простыня сползла с её плеч, обнажая высокую грудь, и разрумянившееся лицо казалось совсем юным.

Дидье склонился над ней и поцеловал в шею, а она, не открывая глаз, обвила руками его плечи, притягивая к себе.

— Я вчера не сказал тебе того, что собирался, — тихо проговорил Дидье, приподнимаясь на локте и внимательно глядя в её вишнёвые, тревожно распахнувшиеся глаза. — Ты… ты только не влюбляйся в меня, Кло. Не надо.

Женщина, продолжая смотреть на него, вдруг светло улыбнулась и обхватила ладонями его лицо:

— Я же не дура, мальчик. Ты пришёл сюда не ради меня и ради меня не останешься. Мне сорок три. На сколько лет я старше тебя? На двадцать?

Дидье молча опустил ресницы.

— Моя дочь, мой сын и мой муж погибли, когда позапрошлым летом сюда пришла оспа, — хрипловато продолжала Клотильда, обводя пальцами его скулы. — И всё кончилось разом. Но я живу, я всё ещё живу… и ты так хорошо показал мне, что я жива. Я рада этому. О, я любила любить… — Улыбка дрогнула на её полных губах, хотя в уголках глаз блеснули слёзы. — И ещё я рада тому, что именно ты — мой последний.

Сглотнув, Дидье неистово замотал головой.

— Это чушь! — горячо прошептал он. — Пусть тебе не двадцать пять, но ты должна любить, если хочешь! Пусть не меня, но… — Он снова, как ночью, зажал ладонью её рот. — Послушай, Кло. В Порт-Ройяле есть один трактир. Он называется «Три бочки», а хозяина зовут Кевин. Он ирландец, он потерял ногу в бою с испанцами, он сильный и добрый человек… и он очень одинок. Как и ты. Не говори ничего сейчас, но подумай об этом потом… когда я уйду. Хорошо, ma puce?

Женщина, как он сам несколько минут назад, молча опустила ресницы, и тогда Дидье осторожно отнял ладонь от её губ и поцеловал эти губы, снова ощутив соль её слёз.

Весь день он работал в трактире и во дворе — с превеликой радостью. Опустошил чёртову распрекрасную лохань и снёс её на кухню, повесил на изгородь насквозь промокший ковёр, нарубил дров для очага — наверное, на месяц вперёд, починил кое-какую мебель и, наконец, взялся за изгородь, в которой местами не хватало прутьев. Он не задумывался над тем, почему так торопится сделать всё это — в конце концов, он ведь не собирался уходить прямо сейчас! Но он почему-то знал, что должен всё успеть именно сегодня.

Дидье чувствовал пристальный взгляд Клотильды, наблюдавшей за ним с крыльца, и, мельком оборачиваясь, отвечал ей улыбкой. Она тоже улыбалась — тепло и немного печально.

Как и вчера, и третьего дня, Дидье отправился в усадьбу «Очарование», когда старинные тяжёлые часы на кухне трактира пробили четыре пополудни.

Он благополучно спустился по уже знакомой тропинке, миновал ручей и улыбнулся, вспомнив вчерашнюю погоню за корабликом. Сегодня он выпросил у Клотильды хороший прочный льняной лоскут, которым можно было оснастить не один, а пару кораблей. Точно! Два кораблика. Допустим, «Разящий» и «Маркизу»!

Если он не успеет сделать второй кораблик сегодня, то захватит его с собой в трактир, и тогда завтра они с Ивонной смогут устроить в ручье парусные гонки!

Всё ещё улыбаясь этим мыслям, Дидье перемахнул через изгородь.

И тут чьи-то цепкие руки крепко схватили его за плечи, а прямо под сердце упёрлось дуло мушкета.

Губернаторские солдаты в синих мундирах.

Сразу четверо.

Tabarnac de calice d'hostie de christ!

Дидье опомнился мгновенно и вывернулся легко. Что-что, а драться он умел. И так же мгновенно он выхватил одной рукой пистолет, а другой — нож.

Он ещё мог прорваться прочь отсюда, не щадя этих баранов, пытавшихся вцепиться в него, как псы.

Они бы, конечно, попробовали пристрелить его, но, видит Бог, смерти Дидье Бланшар не боялся никогда.

Но его дочь отчаянно рыдала на крыльце, хватаясь ручонками за перила, и кричала, захлёбываясь слезами:

— Нет! Нет! Не-ет!

Гувернантка тщетно старалась увести её в дом.

Господь Вседержитель, Дидье не мог допустить, чтобы его застрелили на глазах у Ивонны. Как не мог пролить при ней чужую кровь. Просто не мог!

Скрипнув зубами, он уронил наземь оружие и процедил:

— Я сдаюсь, et ta sœur!

И, конечно же, сразу получил удар прикладом в живот. Кто бы сомневался…

Все четверо солдат навалились на него, нещадно выкручивая руки и колотя по чему попало.

Сквозь их торжествующее рычание он всё ещё слышал отчаянный плач Ивонны. Почему треклятая грымза не может наконец увести её?!

Один из синемундирников, — судя по нашивкам, сержант, — встряхнул Дидье за волосы и, связывая ему руки ремнём, злорадно процедил:

— Ты хотел украсть ребёнка, чёртов пират! Теперь тебя вздёрнут!

— Я не собирался её красть! — прохрипел Дидье и снова получил удар прикладом — теперь уже по рёбрам. — Va te faire foutre!

— Как же, не собирался! — прокричала с крыльца гувернантка. Её обычно бесстрастное сухое лицо пылало гневом. — Ты нарочно её подманивал! Но я проследила за ней вчера!

— Уведи её уже отсюда! — заорал в ответ Дидье, краем глаза заметив, как вновь поднимается приклад, и успев чуть отклониться.

Но только чуть.

Приклад обрушился ему на голову, и наступила кромешная темнота.

* * *

Когда Дидье очнулся, то враз об этом пожалел.

Болело всё. Решительно всё, каждая жилка и косточка, будто накануне его методично и медленно пропустили через молотилку.

Рёбра с правой стороны наверняка были переломаны, потому что глубоко вдохнуть он не мог — в бок сразу словно вонзался кинжал. Во рту стоял медный привкус крови. Голова разламывалась на куски.

Но хотя бы оставалась на месте.

Точно на месте?

Он поднял руку, чтобы ощупать голову, и на запястьях звякнуло железо.

Кандалы.

А волосы под его пальцами заскорузли от засохшей крови.

— Mon chien sale! — прохрипел Дидье и зажмурился, пытаясь привыкнуть к боли.

Так жестоко его давно не били. Любые драки в трактирах по сравнению с этими побоями были просто детскими колотушками. Солдаты, видать, повеселились от души, топча его беспомощное тело.

Patati-patata!

Шкура у него всегда была на диво крепкой. Заживёт.

Если успеет, конечно.

Он опять открыл глаза и огляделся.

Сквозь зарешеченное оконце под самым потолком проникал свет — достаточно яркий, чтобы Дидье мог понять — скорее всего, уже наступило утро следующего дня. Долгонько же он провалялся в беспамятстве.

Воняло затхлостью. На полу лежала охапка соломы. В углу пищали и возились крысы.

А ты чего ждал, Дидье Бланшар? Ты жив, и это главное.

Пока жив.

Кандалы, слава Всевышнему, сковывали только его руки. Если это губернаторская тюрьма, то в ней, небось, других и не нашлось, подумал Дидье и мрачно ухмыльнулся. Пуэрто-Сол — островок маленький. Вряд ли в здешнюю тюрьму часто попадали преступники, тем более — пираты.

Но даже если кандалов здесь и не хватало, верёвка-то найдётся наверняка.

Прочная пеньковая веревка, которая обовьёт его шею крепче женской руки. И если будет на то воля Всевышнего, милостиво сломает эту шею сразу, не заставив задыхаться в предсмертных корчах на потеху толпе.

Ему приходилось не раз видеть, как вешали его друзей. Бессильно сжав кулаки и закусив губы, он стоял среди любопытствующих зевак, чтобы люди, вместе с которыми он пел, пил и сражался бок о бок, приняли смерть не так мучительно, найдя его лицо обезумевшими от страха и тоски глазами.

Дидье уткнулся лбом в колени.

Ему придётся умирать в одиночестве.

Кто мог ему помочь? Кто вообще знал, что он здесь?

Никто, кроме Клотильды.

Но Клотильда никак не могла вытащить его отсюда.

Почему он не сказал Гриру и Морану, куда отправляется, когда те его спрашивали?

Bougre d`idiot!

Дидье глубоко вздохнул, и в боку сразу закололо.

Если он немедля что-нибудь не придумает, свой последний танец ему придётся плясать на виселице.

Опершись плечом на стену, запятнанную плесенью и мхом, Дидье медленно поднялся на ноги. Чертыхаясь сквозь зубы, кое-как добрёл до окованной железом тяжёлой двери своей каморки и, что было сил, заколотил в неё кулаком.

Кандалы громыхали, дверь громыхала.

Tres bien.

Наконец дверь распахнулась, визгливо проскрежетав по каменному полу.

— Какого чёрта тебе понадобилось, бродяга? — грозно осведомился тюремщик — мрачного вида толстяк в синем мундире, многозначительно засучивая рукава.

— Не чёрта, а губернатора вашей груды камней, которую вы называете островом! — весело ответствовал Дидье.

— Че-го?

— У меня есть важные сведения, которые ваш губернатор должен узнать, дурья ты башка! Хочу его видеть!

Тюремщик замахнулся было, но не ударил — Дидье продолжал пристально смотреть ему прямо в глаза, будто цепному псу, ярящемуся возле своей кости.

— А королеву испанскую Марию-Терезу ты не хочешь? — проворчал тот наконец.

— Хочу, — невозмутимо отозвался Дидье, не моргнув и глазом. — Но только после губернатора.

* * *

Когда ранним утром на прибрежном рынке Клотильда услышала, что в усадьбе «Очарование» солдаты схватили пирата, пытавшегося похитить маленькую дочку владелицы поместья, она не удивилась. Она спокойно выслушала эту захватывающую новость несколько раз подряд от нескольких кумушек, поохав и покачав головой в нужных местах. Она даже купила кочан капусты и кое-какие фрукты, аккуратно сложив их в свою плетёную корзину. Но сердце её билось редко и болезненно, и она чувствовала, что вся кровь отлила у неё от лица.

Когда вчера вечером Дидье не вернулся в трактир, она всю ночь пролежала без сна, гадая, что же случилось, и замирая от дурных предчувствий.

Клотильда, конечно, понимала, что этот мальчик, так неожиданно попавший в её унылую вдовью постель, совсем непрост. Она не выспрашивала его ни о чём — Господь свидетель, им и без того было чем заняться, да он и не сказал бы ей правду. Просто отшутился бы или соврал.

Ох, Дидье…

Клотильда точно знала, что он не мог причинить зла малютке из усадьбы «Очарование». Она пару раз встречала в городе эту девчушку вместе с гувернанткой — сухопарой и суровой англичанкой, и однажды даже поймала для малышки укатившийся полосатый мячик. Та учтиво поблагодарила её тоненьким голоском, подняв ясные глаза в тени длиннющих ресниц — голубовато-зелёные и глубокие, как пронизанная солнцем морская гладь.

Клотильда поклялась бы, что в целом мире нет других таких же удивительных глаз.

Пока четыре дня назад Дидье Бланшар не взглянул на неё из-под полей своей шляпы со словами: «Не найдётся ли у вас ночлега для меня, мадам?»

О да, ночлег нашёлся. И Клотильда не сразу, но вспомнила, где она раньше видела эти глаза.

Она многое повидала в своей жизни и умела сложить два и два.

И знала, что сделает для этого парня всё возможное и невозможное.

Например, попытается разыскать Жаклин Делорм, хозяйку усадьбы «Очарование» и брига «Сирена», которая сейчас по слухам, находилась в Порт-Ройяле.

Она должна была помочь ей выручить Дидье, прежде чем его казнят!

Клотильда сердито вытерла ладонью мокрые от слёз щёки.

Пресвятые угодники, этот мальчишка — такой несусветный болтун! Он, конечно же, сообразит что-нибудь наврать, чтобы отсрочить казнь.

Резко выбросив из головы все мысли о том, что может случиться, если она вовремя не найдёт Жаклин, Клотильда достала из сарающки на задворках своего трактира старую мотыгу и отправилась в огород, где у неё была закопана кубышка с сотней золотых.

В полдень из гавани Пуэрто-Сол отчаливал почтовый пакетбот, направлявшийся в Порт-Ройял. Даже если там не было места для пассажиров, Клотильда не сомневалась, что десяток монет решат дело.

Она должна, должна была успеть!

Ох, Дидье…

* * *

Стоя перед широким дубовым столом в кабинете губернатора Пуэрто-Сол, Дидье думал о том, что и впрямь к любой боли можно притерпеться, если ты, конечно, не помер сразу или не валяешься без памяти.

Когда его выволакивали из камеры внизу, он едва держался на ногах, а сейчас, поди ж ты, вполне живо прикидывал, смог бы он оглушить губернатора и выскочить в окно.

Эх, если б не кандалы на руках да не решётки на окнах…

Губернатор острова Джон Каммингс, развалившийся в массивном кресле, был как две капли воды похож на безымянного тюремщика внизу — дородный, с бычьим загривком и маленькими злыми глазками. Не шибко умными.

Tres bien.

Единственным отличием губернатора от тюремщика был напудренный парик.

Дидье широко улыбнулся и тут же, спохватившись, снова принял вид самый что ни на есть серьёзный и даже печальный.

Представь себе, что ты в исповедальне, bougre d'idiot!

— Ну? — осведомился Каммингс, слегка наклонившись вперёд и впиваясь в пленника надменным взглядом.

— Попить бы, — безмятежно ответил Дидье, глянув в окно, за которым так же безмятежно синело море. — В глотке пересохло. Нет, не рому, а честной пресной водицы. И нет, королеву испанскую Марию-Терезу я не хочу. Пока.

Губернатор ошеломлённо моргнул, помолчал несколько мгновений и наконец взревел:

— Ты что мелешь, щенок?!

— Я получил прикладом по башке, ваша милость, поэтому мысли у меня путаются, будьте же снисходительны к бедному грешнику, который погибает от жажды, — выпалил Дидье одним духом и, поразмыслив, добавил: — Как верблюд в пустыне. Вы видели когда-нибудь верблюда, ваша милость? Я видел. В Аравии. Если б у меня были такие горбы на спине, я б там тоже воду припасал, клянусь Мадонной. Но пока что у меня их нет.

Продолжая озадаченно таращиться на него, Джон Каммингс потряс стоявшим перед ним на столе массивным серебряным колокольчиком и отрывисто бросил немедля появившемуся в дверях чернокожему слуге в зелёной ливрее:

— Принеси воды этому проходимцу!

Осушив подряд три стакана чудесной холодной воды, опасливо налитой ему слугой из хрустального графина, Дидье окончательно приободрился и подумал, что неплохо было бы выклянчить у Каммингса пару кусков хлеба с ветчиной впридачу. Но потом решил губернаторским терпением не злоупотреблять и проговорил с искренней благодарностью:

— Вы ангел, ваша милость, чистый светлый ангел, да благословит вас Всевышний.

Конечно, для ангела Джон Каммингс был слишком старым, толстым и злющим, но Дидье посчитал, что кашу маслом не испортишь.

«Ангел» раздражённо отмахнулся и грозно вопросил:

— Зачем ты хотел украсть дочку мадам Делорм, чёртов разбойник?

— Я не хотел, — серьёзно возразил Дидье. — Клянусь Мадонной, ваша милость! Мы просто пускали в ручье кораблики.

Сердце у него дрогнуло, когда он вспомнил, как горько рыдала на крыльце Ивонна.

— Что за чушь собачья! Ты заявился сюда, чтобы пускать кораблики?! — Губернатор опять привстал, обвиняюще ткнув толстым пальцем в его сторону. — Тебя опознали! Ты — Дидье Бланшар, старпом «Чёрной Маркизы»! Пиратского брига!

— Бывший, — лаконично уточнил Дидье.

— Бывших пиратов не бывает, — ядовито отрезал губернатор. — Только мёртвые!

Дидье беспечно повёл плечом, и кандалы на нём брякнули.

— На всё Божья воля, ваша милость. Вы, как ангел, должны это знать.

— Проклятье! — рявкнул Каммингс, обрушивая кулак на ни в чём не повинный стол, который жалобно крякнул. — Говори, что хотел, иначе…

Услышав про «что хотел», Дидье с трудом удержал улыбку и снова повёл плечом. Кандалы брякали просто впечатляюще, patati-patata!

— Я хочу жить, ваша милость, — сказал он сущую правду, и голос его дрогнул уже помимо его воли. — Если вы сохраните мне жизнь, я открою вам тайну, которую храню уже несколько лет.

— Ты? Хранишь тайну? — недоверчиво фыркнул губернатор, снова скептически прищурившись. — И ты думаешь, что я в это поверю?

— Думаю, да, ваша милость, — невозмутимо кивнул Дидье. — Ибо вы проницательны, разбираетесь в людях и понимаете, что существуют такие тайны, которые стоит хранить как последнее средство — на тот случай, если костлявая протянет руки, чтобы обнять тебя.

— Ну-ну, — поднявшись наконец из-за стола, Джон Каммингс подошёл к пленнику, сверля подозрительным взглядом его открытое лицо. — Выкладывай свою тайну, прохвост.

— Хочу сперва услышать ваше обещание сохранить мне жизнь, ваша милость, — твёрдо сказал Дидье, облизнув спёкшиеся губы.

— Ты торгуешься со мной, чёртов пират? — вспыхнул от гнева губернатор и упёрся в грудь Дидье выхваченным из-за голенища сапога стеком. И ведь попал же прямёхонько в сломанное ребро, putain de tabarnac! — Ты понимаешь, сопляк, что я могу позвать палача, который выжмет из тебя все твои тайны на дыбе?

О да, он это понимал. Но, судя по запущенности губернаторской тюрьмы, палачи-профессионалы тут давно не водились. Такого мастера Камминг должен был доставить откуда-нибудь — например, из Порт-Ройяла, а это опять же дало бы Дидье отсрочку от смерти.

— На дыбе, — преспокойно отозвался Дидье, — я могу забыть вообще всё, что когда-то помнил, ваша милость, и вы услышите только мои вопли или, того хуже, непристойности, которые оскорбят ваши благородные уши.

Он мельком возгордился последним оборотом своей речи. Воистину, ему и в Версале не было бы за себя стыдно.

Губернатор, видимо, тоже оценил оборот про уши, потому что проворчал, остывая:

— Ладно, проходимец, пока ты мне нужен, тебя не вздёрнут. Говори.

Что ж, хотя бы так.

Дидье Бланшар вновь облизнул разбитые губы и заговорил.

* * *

Весь путь до Порт-Ройяла — более полутора суток — Клотильда почти не покидала палубы пакетбота. Нервно расхаживала взад-вперёд или стояла у борта, вцепившись в леер. Слава Всевышнему, ветер был попутным.

Оказавшись наконец на дощатой пристани Порт-Ройяла, она направилась вдоль неё, внимательно разглядывая пришвартованные у пирса суда.

И тут ей захотелось просто упасть ниц прямо на грязные доски пристани — под босые ноги темнокожих грузчиков, перетаскивавших на берег мешки с мукой и рисом.

Воистину Пресвятая Дева была благосклонна к её молитвам!

Ибо среди судов, мирно покачивавшихся в гавани, была и «Сирена».

«Сирена»!

Клотильда видела её всего несколько раз, но мгновенно узнала это изящное небольшое судно, так схожее со своей хозяйкой.

Стоять на коленях и молиться, впрочем, ей было некогда. Она ещё успеет вознести молитвы Пресвятой Деве в церкви Пуэрто-Сол. Клотильда быстро подбежала к мосткам и окликнула старого негра в широкополой соломенной шляпе, деловито возившегося у своей лодчонки:

— Эй, дядюшка! Полсоверена, если сейчас же доставишь меня вон на тот бриг!

Она не знала, находится ли на борту своего судна Жаклин. Она не знала, что будет ей говорить. Она знала только, что нужно торопиться.

Жаклин Делорм была на «Сирене», и Клотильде не пришлось слишком долго с ней объясняться.

При первых же её словах та воздела к потолку своей каюты глаза и руки и еле слышно простонала:

— Господи, да я даже не предполагала, что этот пустомеля туда отправится!

С некоторым злорадством Клотильда подумала, что Жаклин плохо знает Дидье Бланшара, хоть и родила ему дочь.

Хозяйка «Сирены» так порывисто повернулась к трактирщице, что её рыжие кудри взметнулись, и холодно спросила:

— Когда он проболтался вам… про Ивонну?

— Он ничего мне не говорил, — спокойно ответила Клотильда.

Изумрудные глаза Жаклин недоверчиво сузились:

— Но вы пришли ко мне не просто потому, что я хозяйка «Очарования»!

— Я догадалась сама. — Клотильда извиняюще пожала плечами: — Они ведь так похожи. И он каждый день ходил к вам в усадьбу.

Не переставая мерить её с головы до ног сумрачным взглядом, Жаклин ехидно процедила:

— Заметьте, я не спрашиваю вас, чем объясняется ваш столь пылкий интерес к этому шалопаю.

— Так же, как я не спрашиваю вас, почему все считают вас вдовой, в то время как ваша дочь так похожа на Дидье Бланшара, — отрезала Клотильда, раздув ноздри, и тут же спохватилась. Боже Всевышний, она ведь пришла уговорить эту женщину помочь Дидье, а вместо этого только разозлила её своей глупой ревностью! — Ради всего святого, простите меня, мадам Делорм! Всё это не имеет ровно никакого значения… — Горло у неё перехватило. — Прошу вас… пожалуйста… Его же повесят, если мы ему не поможем!

Осекшись, она крепко стиснула на груди сцепленные руки.

— Чёртов бабник! — сердито и жалобно вскричала Жаклин, снова начав нервно расхаживать взад и вперёд по каюте. — Зачем только я рассказала ему, он ведь три года ничего даже не подозревал! А вы… — Она опять резко повернулась к Клотильде. — Вы должны понимать, мадам, что я не могу явиться к губернатору Пуэрто-Сол и объявить ему, что схваченный в моём саду пират — отец моего ребёнка! Тем более что это бессмысленно. Для Каммингса уже не имеет значения, пытался он украсть Ивонну или нет. Его наверняка опознали как пирата!

— Я знаю. Знаю! — с силой произнесла Клотильда. — Но… вы же можете выкупить его, мадам Делорм!

Жаклин устало и тоскливо покачала головой:

— Как? Как я могу выкупить его, не выдав себя? Три года назад я прибыла на Пуэрто-Сол с грудным младенцем, и все сочли меня вдовой, поверив в ту историю, что я тогда выдумала. Я не могу ставить на кон будущее своей дочери! Нашей дочери! Чёрт возьми, он бы и сам этого не захотел!

— Но может быть, найдутся люди… его друзья… — Клотильда глубоко вздохнула. — Люди, настолько лихие и отчаянные, что рискнут взять штурмом эту проклятую тюрьму — ради него?

— Губернаторскую резиденцию? — скептически протянула француженка, вздёрнув брови. — Это же полное безумие! Хотя… — Она прижала тонкие пальцы к вискам и несколько мгновений стояла молча. — Да, я знаю таких людей. Идёмте! Быстрее!

Распахнув дверь каюты, она стремглав вылетела на палубу «Сирены». Уже стемнело, и начал накрапывать дождь, грозивший превратиться в настоящий ливень. Но Жаклин не обратила на это ни малейшего внимания, как и Клотильда, хотя та была даже без накидки и уже успела изрядно продрогнуть в своём тонком саржевом платье, а на Жаклин были мужские бриджи, щегольский камзол и длинный тёплый плащ.

— Рене! — повелительно крикнула хозяйка «Сирены» своему боцману. — Шлюпку на воду!

— Куда мы? — воскликнула Клотильда, неловко спустившись вслед за ней в качнувшуюся шлюпку.

Жаклин повернулась к ней, блеснув глазами.

— В «Три бочки», — бросила она, и Клотильда вздрогнула. — По крайней мере, четыре дня назад те два бешеных волка ещё были там. — Она огляделась и ткнула пальцем в стройный силуэт стоявшего на рейде фрегата. — И «Разящий» всё ещё в бухте.

— «Разящий»? Вы хотите найти капитана «Разящего»? — ахнула Клотильда, хватая её за руку. — Грира-Убийцу?!

— Вот именно, — отчеканила Жаклин, гордо вскинув голову. — Он мне должен.

* * *

Торопливо войдя вслед за Жаклин в трактир «Три бочки», Клотильда с невольным любопытством осмотрелась вокруг, невзирая на тревогу, обручем стискивавшую ей сердце.

Поздним вечером кабачок, конечно же, был полон. Стоял гомон, но негромкий, без ссор и взрывов злобных ругательств. Скрипач, маленький горбун, наигрывал на своей виоле задорную мелодию. Какая-то парочка отплясывала рядом с ним — молодой матрос и рыжая девчушка, явно шлюшка, судя по тому, как она была одета и раскрашена, но для шлюхи она выглядела слишком весёлой и свежей. И трезвой к тому же.

Всё это, мельком подмеченное, удивило Клотильду, но не слишком. Она знала, что любое подобное заведение несёт на себе отпечаток натуры самого хозяина, и вспомнила, что Дидье сказал тогда о владельце «Трёх бочек» — «хороший, добрый человек». Где же он сам?

Клотильда нетерпеливо огляделась.

Кевин вышел из кухни, обтирая руки клетчатым фартуком.

Он был похож скорее на кузнеца, нежели на трактирщика. Могучий и кряжистый, с платком, обвязанным вокруг головы, из-под которого внимательно глядели очень голубые глаза, Кевин был именно таким, каким его описал его Дидье.

Клотильда вдруг встретилась с хозяином глазами и отвернулась, вспыхнув, как девчонка. Стыд-то какой — стоять с разинутым ртом и пялиться на совершенно незнакомого мужчину! Но ей вдруг показалось, что она знает Кевина давным-давно…

Стоя рядом с нею, Жаклин тоже нетерпеливо оглядывалась. Но искала она вовсе не Кевина. Дёрнув Клотильду за руку, она указала ей в самый дальний угол трактира и бесцеремонно потащила её за собой, цепко держа за локоть.

Там сидели двое, и при виде них в ушах Клотильды прозвучали слова, сказанные недавно Жаклин: «Два бешеных волка». Хотя они были щеголевато и богато разодеты по последней французской моде — разве что без напудренных париков, — и выглядели вовсе не волками, а людьми, вдобавок очень красивыми людьми, — при виде них у Клотильды противно засосало под ложечкой, и ноги стали будто тряпочными.

Старший — на вид лет сорока, смуглый от природы, да ещё и загорелый почти дочерна, с резкими морщинами в уголках тёмных ярких глаз, — досадливо нахмурил густые брови, увидев приближавшуюся Жаклин. Его ястребиное лицо потемнело ещё сильнее, и он угрюмо процедил, даже не дожидаясь, когда женщины подойдут ближе:

— Мы уже всё обсудили, мадам Делорм!

— Зачем же так высокопарно, Эдвард? — ничуть не смутившись и не испугавшись, Жаклин тонко улыбнулась, вертя в руках неизвестно как оказавшийся там веер. — Дело, о котором я хочу поговорить сейчас, мы ранее не обсуждали. И оно вовсе не касается меня.

«Неужели?» — подумала Клотильда.

— У меня достаточно своих дел! — отрубил Грир — а это был именно он, Грир-Убийца, как поняла Клотильда. — Чужие дела мне неинтересны.

Его спутник, на вид совсем мальчик, не старше двадцати, такой же черноволосый, как Грир, тонкий и крепкий, как стальной клинок, посмотрел на Клотильду очень синими глазами и легко поднялся из-за стола, придвигая ей свой табурет. А потом так же легко выдернул другой табурет из-под задницы какого-то гуляки за соседним столом и с поклоном придвинул его Жаклин.

— Эй, Моран, ты чего творишь? — негодующе гаркнул лишившийся табурета корсар, но моментально притих под взглядом синих глаз парня.

Грир невозмутимо проследил за этой мизансценой, а Жаклин нетерпеливо отмахнулась:

— Это дело тебя заинтересует, я уверена. И нам лучше обсудить его в более уединённой обстановке, Эдвард.

— Вот как? — Грир лениво изогнул бровь.

— Да, — решительно кивнула Жаклин и понизила голос почти до шёпота. — Оно касается Дидье Бланшара.

Грир коротко переглянулся со своим спутником, и оба поднялись со своих мест.

— В наши комнаты, — распорядился капитан «Разящего».

И они вчетвером направились к лестнице, ведущей наверх — под приглушенный и почему-то удивлённый гул голосов завсегдатаев «Трёх бочек».

Расслышав одну из фраз, брошенных подвыпившим корсаром, сидевшим за столом, мимо которого они проходили, Клотильда залилась краской.

— Давно ли Грир переключился на баб? — вот что сказал гуляка.

Проходя мимо, синеглазый мальчик, названный Мораном, совершенно хладнокровно и молниеносно расквасил ему лицо об угол стола и даже не повернулся на раздавшийся дикий вопль и взрыв ругательств. Лишь надменно покосился через плечо на вмиг протрезвевшего пьянчугу, размазывавшего рукавом кровь и сопли.

Грир чуть усмехнулся, а Клотильда с содроганием отвернулась.

И эти люди — друзья Дидье?! Она просто не могла в это поверить.

Кевин за стойкой вздохнул и покачал головой, бросая подбежавшей рыженькой девчонке чистое полотенце:

— Намочи это, Нелл, и дай этому дурню, пусть утрёт рожу.

А потом сам неторопливо двинулся к лестнице, догнав всех четверых возле комнат Грира.

— Я тебя сюда не приглашал, Кев, — врастяжку произнёс Грир, пристально глянув на него.

Тот и бровью не повёл.

— Если дамы потребуют, чтоб я ушёл, я уйду. Но это мой трактир, и пока они находятся под моей крышей, я за них отвечаю.

Грир перевёл насмешливый взгляд сперва на Жаклин, потом на Клотильду, которая похолодела под этим взглядом:

— Вам нужна компаньонка, дамы?

— Пускай, — после некоторого раздумья сказала Жаклин, а Клотильда только молча кивнула. Ей и вправду стало очень спокойно в присутствии хозяина.

Распахнув дверь с затейливой резьбой в виде виноградных листьев, Грир пропустил всех в большую, хорошо обставленную комнату, в которой горел камин, и, подойдя к круглому столу в центре комнаты, нетерпеливо бросил:

— И что там с Дидье?

Жаклин взглянула на Клотильду, и та, поняв, что говорить придётся именно ей, произнесла, взвешивая каждое слово:

— Он в губернаторской тюрьме на Пуэрто-Сол. И его казнят, если никто ему не поможет.

Она умолкла, невольно стиснув руки у сердца и видя, как переглядываются трое мужчин.

— Кто вы? — тихо спросил Кевин и почему-то с тревогой посмотрел на неё. — Я Кевин Мейси, а это Эдвард Грир и Моран Кавалли.

— Меня зовут Клотильда Блэр, сударь, — коротко пояснила женщина. — Я хозяйка трактира «Розовый букет» — там, на Пуэрто-Сол.

— И какого дьявола Дидье занесло в эту дыру? — после паузы хмуро осведомился Грир.

— Это не имеет значения, — спокойно отозвалась Клотильда и мельком удивилась тому, что даже не вздрогнула под тяжёлым взглядом капитана.

Всё это и вправду было неважно. Совсем, совсем.

— А почему вы сразу кинулись к мадам Делорм? — прищурился Грир. — А она — ко мне?

Он перевёл взгляд на Жаклин — словно дуло мушкета.

— Мы же подруги, — поспешно опередила её с ответом Жаклин. — Кло попросила меня помочь.

Подруги! Трактирщица в тёмном поношенном платье и чепце, с натруженными руками и усталым лицом — и владелица судна, богато разодетая, молоденькая, надменная и изящная. Подруги!

— Да, я попросила, — невнятно пробормотала Клотильда, похолодев при мысли о том, что сейчас Грир выгонит их прочь и не станет больше слушать из-за глупых увёрток Жаклин.

И тогда уже никто не поможет Дидье Бланшару.

— Капитан! — горячо выпалил вдруг Моран, на миг коснувшись локтя Грира. — Мы можем…

— Я без тебя знаю, что мы можем, — отрезал капитан, не дав ему договорить, и Клотильда внезапно с величайшим облегчением заметила в холодной непроницаемой глубине его глаз ту же тревогу, что так отчаянно сжимала её собственное сердце.

Слава тебе, Боже…

Она пошатнулась, ощутив навалившуюся наконец усталость. Ноги у неё подкашивались, во рту пересохло, и она рассеянно припомнила, что последние два дня почти ничего не пила и не ела.

Это тоже было неважным.

Тёплая большая рука Кевина крепко взяла её за плечо.

— Присядьте, миссис Блэр. Вот сюда, к огню. Я сейчас принесу вам горячего грога.

— И мне! — распорядилась Жаклин.

— Спасибо… — Клотильда сморгнула навернувшиеся слёзы, послушно усаживаясь на подставленный хозяином стул с удобно выгнутой спинкой.

— Правильно, — проворчал Грир, продолжая хмуро и бесцеремонно её разглядывать. — Садитесь и выкладывайте всё по порядку. Без бабьих обмороков и сказок. Где его поймали?

Клотильда глубоко вздохнула:

— В усадьбе «Очарование».

На Жаклин она не смотрела.

— Когда?

— Третьего дня вечером, — хрипло ответила Клотильда. — Я села на пакетбот, идущий сюда, следующим утром, едва узнала об этом.

Мужчины опять быстро переглянулись, и она с силой проговорила:

— Я знаю! Знаю, что пиратов вешают сразу и без суда! Но он… что-нибудь придумает, я уверена!

— Он уже надумал — притащиться на ваш треклятый остров, даже никому не сообщив, куда собрался, — сверкнул глазами Грир.

Жаклин с досадой хлопнула веером по столу, и Клотильда так и подскочила:

— К чему все эти расспросы? Важно только то, что сейчас он в тюрьме, а не то, зачем он отправился куда бы то ни было! Что вы решили делать?

Капитан «Разящего» насмешливо покосился на неё, скривив губы.

— Решили, что вы сейчас тоже присядете, мадам Делорм, — сказал он вкрадчиво, — возьмёте вот это перо, лист бумаги и изобразите нам план резиденции вашего распрекрасного губернатора. Не сомневаюсь, что вы не раз были там на каком-нибудь треклятом балу и всё отлично помните. И уточните, будьте так любезны, число охраняющих резиденцию солдат. Тюрьма находится в подвалах?

Жаклин молча кивнула, подсаживаясь к столу.

— Но послушай, Эдвард, — не выдержала она, отложив перо, — как скоро вы сможете туда попасть?

Грир выдержал паузу и коротко ответил:

— Нынче же ночью, как совсем стемнеет. Через пару часов.

— Что? — выдохнули обе женщины в один голос.

— «Маркиза» только что вернулась из Шанхая, — с удовольствием сообщил Грир, как будто это всё объясняло, а Моран гордо добавил:

— Марк с Лукасом подцепили у китайцев какое-то изобретение, и теперь «Маркиза» покрывает почти пятьдесят узлов в час!

— Il est impossible! — потрясенно вскричала француженка. — Это невозможно!

— План резиденции, Жаклин, — кладя на лист бумаги большую смуглую ладонь, хищно усмехнулся Грир, и при виде этой усмешки Клотильда содрогнулась. — И клянусь Богом, эта ночка в Пуэрто-Сол будет жаркой!

* * *

Дидье Бланшар иногда мечтал о холодах.

О квебекских морозах.

Особенно в такую жаркую и душную ночь, как сегодня.

Не о таких морозах, конечно, когда на лету замерзает плевок, vertudieu!

Просто чтоб припорошивший жухлую траву снежок похрустывал под ногами, изо рта вырывались облачка пара, а на обледеневших ветках над головой чирикали озябшие воробьи.

Ему вдруг так остро захотелось оказаться в родной деревушке прямо сейчас, что аж в глазах защипало.

Дидье сердито мотнул головой и представил, что появляется там как есть — весь в синяках и ссадинах, с громыхающими на руках цепями, будто какое-то чёртово привидение, в драных штанах и обрывках тряпья вместо рубахи… и ухмыльнулся. Народ бы точно в разные стороны разбежался, palsambleu!

Он не был дома больше восьми лет.

Никто там даже не узнает о его смерти, если…

Накликать хочешь, bougre d'idiot?!

Снова мотнув головой, Дидье с размаху саданул кулаком в дверь камеры и гаркнул:

— Эй, дядюшка Мэтью! Эй!

При нём тюремщика назвал по имени другой солдат, когда пленника вели прочь из кабинета губернатора — обратно в тюрьму. Вернувшись в камеру, Дидье с облегчением растянулся прямо на каменном полу и мгновенно забылся таким же каменным сном — почти на сутки, судя по тому, что в окошке под потолком снова стемнело.

Живительный сон этот воистину совершил чудо — когда Дидье очнулся, то рёбра и голова у него перестали трещать, как раскалываемый в пальцах орех. Всё-таки рёбра были, видать, не сломаны, а просто изрядно помяты. Но он проголодался, как волк, не говоря уже о том, что проснулся того, что какая-то сраная крыса тяпнула его за щиколотку.

Ругнувшись себе под нос, он опять принялся бить кулаком в загромыхавшую дверь.

Тюремщик наконец со скрежетом распахнул её и тоже загромыхал — отнюдь не ласково:

— Какого дьявола тебе нужно, щенок?!

Дидье предусмотрительно отступил на пару шагов, чуток поразмыслил о том, какая же из его нужд является первоочередной, и доверительно сообщил:

— Скучно.

— Чего?.. — опешил Мэтью.

— Скучно, — повторил Дидье со всей убедительностью. — И живот подвело с голодухи. И отлить бы. И крысы кусаются.

— Измываешься, сопляк?! — взревел тюремщик, привычно засучивая рукава.

— Да нет же! — горячо воскликнул Дидье, прижимая ладонь к груди и отступая ещё на шаг. — Ладно, ладно, не шуми, мне уже не скучно. — Он мимоходом подумал, что если тюремщик сейчас с размаху заедет ему кулаком в физиономию или ногой по яйцам, будет ещё веселее. — Теперь пожрать бы.

Мэтью ещё несколько мгновений сверлил его зверским взглядом, — всё-таки он ужасно смахивал на губернатора Каммингса, просто как потерянный брат-близнец, — и наконец, грубо выругавшись, отступил за порог и резко захлопнул за собой дверь. Ключ снова заскрежетал в замке.

Par ma chandelle verte!

Дидье вспомнил ругательство, которому научил Ивонну, и опять мимолётно улыбнулся.

Хоть чему-то он успел научить свою дочь.

Он снова сел на кучу грязной соломы у стены и глубоко задумался, ероша волосы ладонью и уже не обращая внимания на лязг кандалов, крысиную возню и укусы москитов.

Губернатор, без сомнения, клюнул. Значит, в запасе есть несколько дней. Может быть, неделя. Если повезёт.

Неделя жизни. Это много. А там…

А там он что-нибудь придумает.

Или кто-нибудь подоспеет ему на выручку.

Кто?

Дидье закрыл глаза, и перед ним так ясно встал чёрный грозный корпус «Разящего», будто бы он вновь оказался на палубе «Маркизы» с пистолетом в руке. Глаза в глаза напротив капитана «Разящего» и его канонира.

* * *

Грир внимательно рассмотрел нарисованную Жаклин схему губернаторской резиденции и наконец, одобрительно кивнув, небрежно сунул её Морану.

— Послушай, Эдвард, — протянув к нему руку, с невольной мольбой в голосе выдавила француженка.

— Послушайте… — начала и Клотильда.

Подняв брови, Грир внимательно оглядел их обеих и с подчёркнутой галантностью поклонился:

— Я весь внимание, дамы.

Голос его был полон издёвки.

Жаклин взглянула на Клотильду полными отчаяния глазами, и та с упавшим сердцем поняла, что упрашивать Грира-Убийцу опять придётся ей.

Что ж…

— Капитан, ради Христа… — едва выговорила она дрожащим голосом. — Мы… я умоляю вас, прикажите своим людям не причинять зла тем, кто живёт на нашем острове. Они же ни в чём не виноваты… они… ни при чём!

Ей не раз доводилось видеть прибрежные деревушки, разграбленные пиратами, обгоревшие руины домов, залитые кровью дворы, растерзанные трупы женщин…

Она похолодела при мысли о том, что такая участь может постигнуть Пуэрто-Сол.

Нет!

Тёмные глаза Грира оказались совсем близко — затягивая, будто омуты.

В томительном молчании прошло несколько мгновений, а потом Грир тихо сказал:

— Я хочу только выручить Дидье. И если… — он чуть запнулся, — за его возможную смерть кому-то придётся заплатить, то это будет только губернатор и его солдаты.

Клотильда судорожно сглотнула, не зная, благодарить ли.

— Ну и, разумеется, — продолжал капитан с ударением на каждом слове, — кому точно не поздоровится в любом случае, так это паршивой усадьбе «Очарование», где его схватили. Я бы посоветовал её обитателям, — если б они могли меня слышать, — помолиться и исповедаться, ибо проснутся они в аду.

— Грир! — не своим голосом вскричала Жаклин и осеклась, прижав ладонь к губам.

— Я, пожалуй, схожу за грогом, — кашлянув, Кевин направился к двери.

Моран напряжённо сдвинул брови, оторвавшись от схемы, а Клотильда только пошевелила губами, совершенно не представляя, что же теперь сказать.

— Эдвард, прошу тебя! — выдохнула Жаклин, белая, как полотно. — Там моя дочь!

— Ах, вот оно что… — медленно, с расстановкой, произнёс капитан, и Клотильда неожиданно поняла, что он знал. Он всё знал! — А почему же Дидье поймали именно там?

Клотильда вдруг закипела от гнева и вскочила со своего стула. Она чувствовала, что, возможно, совершает роковую ошибку, но смолчать просто не могла.

— Зачем вы мучаете её? — выпалила она, комкая в пальцах свой фартук. — К чему всё это? Вы же не собираетесь сжигать её усадьбу! Вы ведь всё знаете, не так ли?

Грир повернулся к ней, и она стоически выдержала его пронзительный взгляд.

Наконец он чуть усмехнулся и проговорил:

— Похоже, что вы действительно подруги, миссис Блэр. Знаю ли я — что? Что Дидье — отец дочери мадам Делорм? Да, я знаю. Что он поехал туда, чтоб повидать эту малышку? Я это тоже знаю, вы правы. — Он вдруг поклонился Клотильде, уже безо всякого ёрничанья. — И я не трону её чёртово «Очарование». — Он повернулся к Жаклин. — Мне просто надоели твои увёртки, Джекки.

— Mon hostie de sandessein! — выплюнула Жаклин забористое мужское ругательство, рухнув на стул и запустив пальцы в волосы. — Mon chien sale!

Грир и Моран переглянулись и захохотали.

Распахнулась дверь, и вошёл Кевин с кувшином грога и блюдом маленьких пирожков на серебряном подносе. Ему хватило одного взгляда, чтобы облегчённо вздохнуть.

— Пора, — вновь помрачнев, бросил Грир. — Быстроходная шлюпка с «Маркизы» стоит в гавани. Через четверть часа мы будем на «Маркизе», к полуночи — на Пуэрто-Сол.

— Я с вами! — выкрикнула Жаклин, стремительно вскакивая с места, будто подброшенная пружиной. — И только попробуй отказать мне, Эдвард Грир! Я хочу быть уверена, что с моей дочерью всё в порядке… и ещё я хочу своими руками придушить этого распроклятого болтуна Дидье Бланшара!.. Немедленно прекратите гоготать, болваны, а то я и вас придушу!

— Маленькая фурия, — сквозь смех пробормотал Грир. — Или гарпия!

— Бестия? — предположил Моран, вскинув брови точь-в-точь, как Грир.

Жаклин, сжав кулаки, шагнула к ним, и оба, хохоча, вывалились за дверь.

Клотильда тоже сделала шаг вперёд и вдруг пошатнулась.

— Не вздумай! — сердито приказала ей Жаклин, хватая со стула свой плащ. — Присмотри за ней, Кев… а я присмотрю за этими… pauvres idiots! — Она помедлила. — И… спасибо тебе, Кло.

Сверкнув глазами, она исчезла за дверью.

— Погодите же! — беспомощно протянув руку к двери, вскрикнула Клотильда.

Боже милосердный, она должна была отправиться с ними!

Кевин опять придержал её за плечо и усадил обратно на стул.

Прямо перед ней на столе очутился стакан дымящегося грога, и она машинально отпила сразу половину, не заботясь о том, что обжигает пальцы и губы. Ей сразу стало жарко, в голове зашумело.

— Вы совсем измаялись, миссис Блэр, — мягко заметил Кевин. — Перестаньте изводиться. Вы сделали всё, что могли. Они справятся и привезут вам вашего шалопая. Сядьте и поешьте, выпейте ещё грога, а потом я провожу вас в вашу комнату, и вы, наконец, отдохнёте.

Клотильда хотела сказать, что она не устала, хотела поблагодарить его за заботу о ней, — видит Бог, она так мало испытала этой заботы! — но вместо всего внезапно прошептала:

— Он не мой. Он должен жить, вот и всё. Он же… как солнечный луч, как можно дать ему погаснуть? Я ему благодарна… так благодарна… — Горло у неё сжалось, и она снова отпила из стакана. Светло-голубые глаза Кевина тревожно глядели на неё, и Клотильда ответила ему таким же прямым взглядом. — Он сказал мне… «В Порт-Ройяле есть трактир «Три бочки»… его хозяин — хороший, добрый человек… и очень одинокий. Как и ты, Кло» — вот что он сказал… — Она закрыла глаза, но всё равно чувствовала, как слёзы бегут по щекам и капают на фартук. — Боже, что я говорю! Что вы подумаете обо мне!

Пальцы Кевина осторожно сжали её запястье, и он серьёзно проговорил своим глубоким голосом:

— Я думаю, что это вы — очень хороший, добрый человек, миссис Блэр… Клотильда.

— Боже мой… — срывающимся шёпотом пробормотала она. — Только бы они успели!

— Они успеют, — спокойно заверил Кевин и, как ребёнку, вытер ей щёки своей большой ладонью. — Не сомневайтесь.

* * *

В дверном замке снова заскрежетал, поворачиваясь, ключ, и Дидье удивлённо поднялся с грязной соломы. Он никак не ждал, что тюремщик вернётся — ну разве что для того, чтобы вздуть его хорошенько. В конце концов, vertudieu, он уже изрядно достал бедолагу своими дурацкими шуточкам, так что…

Всякие «так что» махом повылетали у Дидье из головы, едва он почуял всем своим изголодавшимся нутром вкусные запахи, доносящиеся из миски, неловко зажатой в руках у Мэтью.

Morbleu, не может быть!

— Ты тут на довольствии не состоишь, чёртов прохвост, — пробурчал тот так же неловко, отводя глаза. — Вот всё, что осталось от стряпни моей старухи. И хлеб ещё.

Дидье бережно принял у него из рук хлеб и миску с кашей и судорожно вздохнул. Он знал, что нужно витиевато благодарить, балагурить, хвалить стряпню жены Мэтью и призывать на них обоих благословение Божие. Sapristi et sacristi, болтовня никогда не мешала ему поглощать добрую еду! Но он выдохнул только:

— Спасибо.

И снова застыл с миской в руках, ошеломлённо глядя на Мэтью, пока тот не отвернулся и не пробурчал, откашлявшись:

— Чего уставился? Жри давай.

И снова вышел.

Несмотря на голод, Дидье ел медленно, но успел опустошить миску и дочиста вытереть её хлебной коркой, прежде чем дверь снова распахнулась и раздалось ворчание тюремщика:

— Давай сюда миску, а вот тебе ведро, раз уж приспичило. Принесла же тебя, ирода, нелёгкая откуда-то на мою голову! Отродясь в этой клятой тюрьме никого не было.

— Я сюда тоже не просился, дядя Мэтью, — через силу ухмыльнулся Дидье.

Где он был бы сейчас, если б не эта сушёная зараза мисс Дилан, проследившая за Ивонной? Может быть, у штурвала «Маркизы» — ветер в лицо, и солёные брызги на губах, и громада парусов над головой, и тепло нагретой солнцем палубы под босыми ногами. А Ивонна — рядом, на перевёрнутой бочке, тоже босая, колотит по бочке маленькими пятками и хохочет-заливается…

Дидье ошалело моргнул. Вся эта картина представилась ему на миг так ярко и живо, что он просто не поверил глазам, снова оказавшись в тёмной затхлой камере, освещённой только неровным светом факелов из коридора.

— Какой я тебе дядя, ты, прохвост? — проворчал тюремщик, сверля его своим обычным свирепым взглядом. — У меня, благодарение Богу, таких племянничков никогда не водилось. Ты чего там наплёл нашей светлости господину губернатору, что тебя сразу не вздёрнули, а?

Дидье пожал плечами, — кандалы опять брякнули, — и лаконично ответил:

— Ну, наплёл. Жить-то хочется, дядя Мэтью.

— Прохвост и есть, — резюмировал тюремщик. Он почему-то не спешил уходить, топчась возле приоткрытой двери. — Возись вот теперь с тобой. Я с сыном так не возился.

— Ну извини, — фыркнул Дидье, почесав в затылке. — Вздёрнули бы меня — хлопот бы у тебя не было, это точно. — Он помедлил, осенённый внезапной догадкой. — А сын твой тоже тут, на Пуэрто-Сол или уехал куда?

— На тот свет. Помер он, сын-то, — тоже помолчав, тяжело проронил Мэтью, — два года скоро, как помер.

Дидье вспомнил рассказ Клотильды:

— Оспа забрала?

— Да, — кивнул тюремщик, почему-то ничуть не удивившись тому, что пленник знает про оспу. — Она, проклятущая, чёрная смерть — тогда пол-острова скосила. А мы вот со старухой остались.

— Как его звали? — тихо спросил Дидье.

— Джейк, — сипло вымолвил Мэтью. — Джейкоб то есть. Джейкоб Хью Колллинз. Старуха моя его Грачом звала, потому как он чёрненький был да смуглый. Совсем не такой, как ты. Но болтал и лыбился вот в точности… — Он осёкся, глаза его вдруг блеснули. — Да какого дьявола ты всё спрашиваешь, а я, болван, рассказываю!

Дидье собрался было объяснить ему, что боль всегда требует выхода… или что его Джейк хотел бы, чтобы о нём говорили, чтобы не забывали… но не успел.

Снаружи грохнул выстрел из мушкета. И за ним ещё один. И ещё.

Мэтью и Дидье изумлённо уставились друг на друга, а потом тюремщик попятился было назад, но Дидье оказался куда проворнее. Мгновенно дёрнув Мэтью к себе, он захлестнул свои кандалы вокруг его шеи.

— Прости, дядя Мэтью, но я уйду, а ты останешься здесь, — тяжело дыша, сказал он на ухо не сопротивлявшемуся почему-то тюремщику. — Там мои друзья.

Вся кровь вскипела у него в жилах. Ему хотелось петь и хохотать во всю глотку. Его не оставили здесь одного на верную смерть! Кто-то решил его спасти!

Он точно знал — кто.

Сорвав с пояса Мэтью связку ключей, Дидье оттолкнул его к стене. Дверь провизжала по полу, лязгнул замок.

Кандалы остались у него на руках — не было времени подбирать ключи, да и тяжёлое железо послужило бы ему хоть каким-то оружием. Его, конечно, могли пристрелить в любое мгновение, но, palsambleu, это была бы весёлая смерть!

Но коридоры подземелья были совершенно пусты. Конечно, если в губернаторской тюрьме сроду не водилось заключённых…

Будь благословен, крохотный Пуэрто-Сол, со своими ленивыми солдатами, доверчивым губернатором и добрым тюремщиком, рай для пленных пиратов!

Дидье помчался вверх по выщербленным ступенькам узкой лестницы.

И налетел на Грира с Мораном сразу за поворотом коридора.

Капитан «Разящего» и его канонир были разодеты так, будто явились сюда на губернаторский бал — в щёгольских камзолах, вишнёвом и лиловом, в белоснежных рубашках и батистовых шейных платках… вот только в руках у каждого было по пистолету, на поясах — целый арсенал, а у Морана — ещё и мушкет зажат под мышкой.

И Дидье наконец-то с наслаждением захохотал во всю глотку, когда Моран схватил его за плечи, неверяще уставившись на него своими синими-пресиними глазами, а Грир, свирепо плюнув, опустил пистолет и рявкнул:

— Чего ты носишься тут? Чего тебе в камере не сидится, олух? Я чуть не пальнул!

Дидье стиснул Морана в объятиях и захохотал ещё пуще:

— Скучно в камере, кэп! Там теперь тюремщик сидит!

— Ну-ну, — бросил Грир, внезапно отпихнув их обоих к стене, и одним выстрелом уложил вывернувшегося из другого коридора солдата.

Моран так же хладнокровно снял следующего.

— Сбей с него железки! — прорычал Грир, оборачиваясь к Морану и выхватывая из-за пояса ещё один пистолет. — И брось ты к чертям этот сраный мушкет, он всё равно разряжен!

Несколько ударов прикладом, и ржавое железо рассыпалось. Дидье облегчённо чертыхнулся, потирая запястья, а Моран отшвырнул мушкет.

— Убирайтесь отсюда! — гаркнул Грир, толкая их к выходу. — Я прикрою. Осторожнее, остолопы вы чёртовы! Нет! Дидье! Стой! Сто-ой!

Но Дидье уже не мог остановиться, по инерции вылетев прямо на очередного часового, выскочившего из-за угла — совсем мальчишку с побелевшим и перекошенным от ужаса лицом, который машинально взмахнул зажатой в кулаке саблей.

* * *

В эту ночь маркиза Ламберт никак не могла уснуть.

И никак не могла понять, что же с нею творится.

Не только удушливая предгрозовая жара была тому виной. Окна в просторной спальне, затянутые лёгкой тканью, чтоб не проникала назойливая мошкара, были распахнуты настежь. В ночном воздухе висело какое-то ощутимое напряжение, от которого смуглая кожа Тиш покрывалась ознобными мурашками.

Она стащила с себя липкую от пота сорочку и нагой поднялась с постели.

Её очередной любовник, утомлённый утехами, тоже совершенно голый, раскинулся поперёк её огромной кровати, блаженно улыбаясь во сне. Тиш тоже мельком улыбнулась, глядя на него. Он не был ни маркизом, ни графом, ни губернатором, ни офицером — просто капитаном своей бригантины, но что-то в нём тронуло её сердце. Когда он, будучи представлен ей на свадебном балу губернаторской дочери, с поклоном поднёс к губам тонкие пальцы Тиш и восхищённо поднял на неё очень тёмные, почти чёрные глаза.

Этьен Ру.

Возможно, она останется с ним подольше, чем с другими.

Если, конечно, он не станет требовать от неё слишком многого.

Замужества, например. Или любви.

Или ребёнка.

Как Дидье.

Ах, Дидье…

Тиш порывисто отдёрнула с окна обвисшую ткань. Ни ветерка, ни дождинки. Внизу в кустах заливисто стрекотали цикады, а издали, словно любовные вздохи, доносился едва слышный рокот прибоя.

Она подалась вперёд, вглядываясь в бездонную черноту неба, и вдруг содрогнулась всем телом.

В сердце будто впилась острая ледяная игла, и Тиш судорожно прижала ладони к груди, ловя сгустившийся воздух помертвевшими губами.

— Нет! Дидье! Стой! — хрипло вскрикнула Тиш, сама не понимая, что говорит. — Стой!

Не раздумывая, она вскинула руки навстречу налетевшему невесть откуда холодному ветру — словно отражая невидимый смертельный удар, заслоняя всем телом.

Время будто раскололось, и она застыла, нагая, на этом ветру — на миг ли, на вечность.

А потом ветер стих — так же неожиданно, как и налетел, и Тиш медленно сползла на пол, пряча лицо в ладонях. Её трясло, как в лихорадке — так сильно, что зуб на зуб не попадал.

Пресвятая Дева, неужели…

— Милая, что с тобой? — тревожно окликнул её сзади мужской голос, и тёплые сильные руки подхватили её. — Что случилось, Тиш? Тиш!

Женщина кое-как раздвинула в улыбке непослушные губы, свернувшись калачиком в этих надёжных руках.

— Ничего, Этьен… — пробормотала она почти неслышно. — Ничего. Теперь всё хорошо. Только держи меня крепче, не отпускай…

* * *

Дидье точно знал, что не успевает, не успевает отпрянуть, и только завороженно глядел, как неумолимо опускается прямо на него, — куда-то между беззащитной шеей и плечом, — острый стальной клинок.

В уши ему ударили пронзительные крики чаек, вспыхнул луч закатного солнца, и зазвенел ликующий детский смех.

И весёлый голос, очень знакомый, — хотя Дидье ни разу не слышал его таким весёлым, — крикнул:

— Курс зюйд-вест! Паруса на левый галс!

Нет.

Этого не будет.

Никогда.

Совсем никогда?

Совсем?..

И тут мчавшийся навстречу ему мальчишка споткнулся на бегу.

Летящий навстречу клинок отклонился и рассёк Дидье левую руку — от плеча до локтя. Ручьём хлынула кровь, рука враз будто отнялась, повиснув плетью, и Дидье привалился к стене, машинально зажав глубокую и длинную рану ладонью и уставившись на мальчишку с саблей. Тот опустился на пол, так же зачарованно таращась на Морана, вскинувшего пистолет.

Спохватившись, Дидье рывком отпихнул канонира и прохрипел:

— Не стреляй! Слышишь, ventrebleu! Не убивай его, дьявол с ним, с этим щенком! Перевяжи!

Моран уже рвал с себя камзол и рубашку, сыпля такими непотребными ругательствами, что Дидье даже удивился, а Грир, наконец подоспев к ним, беспощадным пинком сломал взвывшему мальчишке локоть и выхватил у него окровавленную саблю.

А потом отпихнул Морана и сам быстро прощупал руку зашипевшего от боли Дидье:

— Не до кости, и артерия не задета, удачно располосовал, щенок… — Он искоса глянул на скорчившегося у стены мальчишку. — Моран, перевязывай быстрее, и на «Маркизу»! Уходим!

— «Марки-иза»? — поражённо выдохнул Дидье, пока Моран, плотно забинтовав его рану, дёрнул зубами за край ткани, затягивая последний узел.

Улыбка на миг осветила тёмное угрюмое лицо капитана «Разящего»:

— Здесь она, твоя «Маркиза», парень! Дойдёшь?

— Ещё как! — восторженно выпалил Дидье, срываясь с места. И тут же пошатнулся, ухватившись за Морана. В глазах у него потемнело, в ушах загудело, будто туда забрался пчелиный рой, и канонир торопливо подставил ему плечо, с беспокойством заглядывая в глаза. — Mon chien sale! Сейчас… погоди…

— Проваливайте! — рявкнул Грир, сверкнув глазами, и от этого взгляда у Дидье будто бы прибавилось сил, а ноги сами понесли его к выходу.

Пока они ковыляли через сад, сзади всё звучали выстрелы. А потом затрещали кусты, и оттуда, радостно осклабившись, вывалился кто-то длиннющий, тощий и белобрысый. Моран снова, — совсем, как давеча Грир, — зло выругался, пряча за пояс выхваченный было пистолет:

— Да что тебе, придурку, в шлюпке не сидится?! Ведь пристрелил бы сейчас!

— Лу-укас… — заморгав, неверяще протянул Дидье, и тот, хохоча, стиснул его в объятиях, враз задев и помятые рёбра, и перебинтованную руку, да так удачно, что у бывшего старпома просто искры из глаз посыпались. — Mon tabarnac! — простонал он, сморщившись, и кое-как отдышался. — Марк где?

— У лодки, — виновато отозвался Лукас, подхватывая его с другой стороны. — Ждёт. Ты ранен, что ли?

— Нет, москит покусал, чтоб тебя! — ответствовал Дидье, уже различая у берега возле мостков, выходивших в сад, пришвартованную шлюпку и две фигуры, нервно расхаживающие туда-сюда. — Что там ещё за чёрт?

Лукас закатил глаза, но объяснять не стал, потому что одна из фигур — тонкая, лёгкая и пониже ростом, помчалась к ним что было духу. Дидье и опомниться не успел, как две изящные маленькие руки вцепились ему в волосы и немилосердно потрясли.

— Чёртов ты проклятущий болтун! — раздалось шипение у него над самым ухом.

— Жаклин! — простонал он, успев, впрочем, увернуться от острого кулачка, нацеленного ему прямиком в многострадальные рёбра. — Merde! Что за… Ох! Хотел спросить, как ты тут…

— На метле прилетела, — услужливо подсказал Лукас, за спиной которого вырос расплывшийся в облегчённой улыбке Марк, а Жаклин снова зашипела, как разъярённая кошка:

— Твоя новая пассия разыскала «Сирену» у причала Порт-Ройяла, паршивый ты бабник! А я привела её к Гриру! Уж больно она по тебе убивалась, треклятый ты петух!

— Клотильда? — растерянно заморгал Дидье.

— Надо же! Имя запомнил! — язвительно процедила Жаклин, и Дидье снова обречённо застонал, понимая, что сейчас точно будет заклёван насмерть.

Саркастический спокойный голос Грира воистину прозвучал у него над головой, как глас Господень:

— Оставь парня, фурия, хватит кровь из него цедить, её и так немало вылилось… Марк, вторая шлюпка готова? Сейчас все соберутся. У нас потерь нет, да и из раненых только ты, парень. Хотя чудом уцелел ведь. — Он мельком, но очень внимательно глянул на Дидье. — Не иначе, как кто-то тебе ворожит.

Жаклин снова ядовито фыркнула, но уже ничего не сказала.

* * *

Дидье точно знал, что должен немедленно поговорить с капитаном «Разящего», но подходящий момент никак не подворачивался.

Он всё ещё никак не мог придти в себя, и немудрено. Всего за пару часов он, чёрт возьми, из пленного пирата, готовящегося к позорной смерти, стал капитаном брига, своего родного судна, и сейчас хотел сделать только два дела — увидеть свою дочь, чтобы успокоить её, и наконец обсудить кое-что очень важное с Эдвардом Гриром.

Вот только трижды клятая дыра в плече…

— Да это просто царапина, patati-patata! Промыть да зашить… — заявил он, покрепче устраиваясь на табурете в камбузе «Маркизы», покачивавшейся на рейде близ оставленного в полной растерянности и целости Пуэрто-Сол.

Одной рукой Дидье кое-как сдёрнул с себя остатки рубахи и осторожно размотал окровавленное тряпье, прикрывавшее рану на плече. Поморщился и тут же невольно ухмыльнулся, наблюдая, как Моран с Марком, едва не сбивая друг друга с ног, поспешно вываливаются прочь из камбуза при слове «зашить». И весело крикнул им вслед:

— Рому принесите, ventrebleu! У Лукаса возьмите!

Лукас неохотно остался нести вахту на мостике, но Дидье точно знал, что ром у него в запасе всегда есть.

Жаклин тоже торопливо встала, сильно побледнев и, не глядя на Дидье, пробормотала:

— Ох, я вот тоже такого не могу, прости…

— Да я бы никогда не позволил тебе, ma petite, пачкать руки в моей крови, — горячо заверил её Дидье. — Давай, беги отсюда, я сам. Не левша небось.

— И что с того, что не левша? — проворчал Грир, беря бутылку, испуганно просунутую Марком в дверную щель. — Сам он, нашёлся умелец… Нитки, ножницы, корпия где?

Дидье заморгал и растерянно кивнул на боковой шкафчик, где стояла большая деревянная шкатулка. Ею, видимо, и пользовались для лечебных целей, а не для рукоделия, как подумал Грир. И действительно, едва он поднял крышку шкатулки, как оттуда резко запахло травами.

Дидье отвернулся.

На «Маркизе» всё ещё царила Маркиза.

Повсюду, повсюду…

И что по сравнению с этой болью была боль от раны, располосовавшей его плечо…

Он поднял глаза и наткнулся на внимательный спокойный взгляд Грира. Ничего не говоря, тот вытащил из шкатулки чистую тряпицу, корпию, моток ниток и ещё что-то — Дидье больше не стал туда смотреть, а со всем возможным ехидством осведомился, слыша, как в жестяную миску полился ром:

— Ты бывший доктор, что ли, кэп?

— Видел слишком много дурней, загнувшихся от лихорадки, — кратко ответствовал Грир, стряхивая с пальцев капли рома. — Ну вот, garson, теперь хоть ругайся, хоть ори, если невмоготу станет, но только не дёргайся.

— Tres bien, — хрипло согласился Дидье, опуская ресницы. — Орать не буду… хочу тебя спросить… посоветоваться… давно хочу… Vertudieu!

Судорожно втянув в себя воздух, он отчаянно заскрипел зубами и зажмурился, когда Грир щедро залил рану ромом прямо из бутылки.

Голова у него неудержимо пошла кругом, и он вынужден был вцепиться в край стола. Больше всего он боялся, что сейчас грохнется без памяти, как девчонка…

Тёплые твёрдые пальцы уверенно легли ему на шею, наклоняя голову к коленям.

— Вот так и посиди, — тихо сказал капитан. — И дыши глубоко. Я… постараюсь управиться побыстрее. Только не смотри сюда и просто говори, что хотел. Держи.

Он сунул Дидье бутылку, и тот, выпрямившись наконец и немного отдышавшись, отхлебнул из горлышка. Снова отдышался. И заговорил.

— Я рассказал губернатору, что знаю одну тайну… много лет… потому-то он и не… Palsambleu!.. — В ход пошла иголка, и на это в самом деле лучше было не смотреть. — И потому Каммингс меня не вздёрнул. Я сказал, что никто не покажет ему этого места, кроме меня. И я не соврал. Ну или почти… — Дидье искоса глянул на невозмутимое лицо Грира, который шил так сосредоточенно, что хотелось улыбнуться, хотя кожу жгло будто огнём. — Кэп, ты, видать, не доктором был, а белошвейкой.

— Болтай, болтай, ага, — Грир тоже усмехнулся углом рта.

Он сразу понял, что чертяка Дидье что-то наврал губернатору Каммингсу, иначе, появившись здесь, они нашли бы только его безжизненное тело, болтающееся на виселице. И Грир мрачно подумал, что, пощадив Дидье Бланшара, Каммингс в первую очередь пощадил самого себя. В его сраной резиденции не осталось бы не только ни одной живой души, но и камня на камне.

Дидье было необязательно знать об этом, как и о том, что всякий раз, аккуратно вонзая иглу в его измазанное кровью плечо, Грир ощущал это всей своей кожей.

— Продолжай, — ровным голосом поторопил он.

Лучше, наверное, объяснить всё сразу, — подумал Дидье.

— Я не хочу торговаться с Жаклин, но хочу, чтоб она вышла за меня замуж. А она просто так нипочём не согласится. Она считает меня никчемным пустомелей. Она что-то выдумала, чтобы все сочли её вдовой… и решила — пусть так и будет, но это же неправильно! Она сказала Ивонне, что её отец умер. Но я-то живой, palsambleu! — горячо выпалил Дидье, уже не обращая внимания на острые уколы иглы и на капли крови, щекотавшие кожу. — Эта тайна — мой козырь. Так получилось с губернатором. А Жаклин… она согласится за меня выйти, если я всё расскажу ей?

— Так, — задумчиво произнёс Грир, нахмурив брови, но не отрываясь от своего занятия — чёртова иголка стала скользкой от крови. Парень хотел отвлечься от боли и нёс всякий вздор, но, проклятье, он был так уверен в том, что говорит! — Сдаётся мне, garson, что у тебя уже лихорадка.

— Да нет же, vertudieu!

Дидье протестующе мотнул головой, облизнул губы и попытался начать сначала, но Грир спокойно прервал его:

— Первое. Ты хочешь жениться, чтобы остаться с ней?

Подумав, Дидье честно сказал:

— Я хочу жениться на Жаклин только ради Ивонны. Я должен узаконить свою дочь, пусть даже втайне. Не хочу лишать Жаклин свободы или… — Он чуть помедлил. — Или лишаться свободы сам.

— Ну-ну. А как же священные брачные клятвы, принесённые перед лицом Господа нашего? — Грир насмешливо вскинул бровь, на мгновение глянув Дидье прямо в глаза. — Ты ещё не произнёс их, а уже собираешься нарушить?

Дидье низко опустил голову, а потом, помолчав с минуту, решительно и очень серьёзно проговорил:

— Господь добр. Он поймёт. А поймёт — значит, простит.

Грир возвёл глаза к потолку, но сказал только:

— Продолжай. Тайна?

Дидье мельком посмотрел на своё покрасневшее и вспухавшее на глазах плечо, в очередной раз пожелал синемундирному щенку с саблей немедля обосраться, — mon hostie de sandessein! — и послушно продолжал:

— Возле острова Сан-Карлос лежит испанский галеон, разбившийся больше века назад. До сих пор его никто не нашёл. Его трюмы нагружены индейским золотом. О том, где он затонул, не знает никто, кроме меня. Я поклялся молчать… одному человеку, и я молчал почти девять лет. Человек, которому я клялся, умер.

Грир тоже молчал, продолжая деловито класть стежок за стежком.

Так и не дождавшись ответа, Дидье брякнул, озадаченно глядя на его потемневшее лицо:

— Память пришьёшь, кэп. Моя бабушка всегда ругалась — нельзя зашивать на человеке, память пришьёшь.

Он хмыкнул — это и вправду было смешно, и тут же осёкся — капитан почему-то становился всё мрачнее и мрачнее. Как грозовая туча.

Грир аккуратно затянул последний узел, смочил чистую тряпицу в остатках рома и быстро провёл ею по свежему шву сверху донизу под сдавленное шипение Дидье.

— Всё. Только перевязать.

Он обтёр руки другой тряпицей и крепко взял Дидье за здоровое плечо, вновь остро глядя ему в глаза из-под сошедшихся к переносице бровей:

— Ну что?

— Tres bien, — пробормотал Дидье растерянно. — Скажи же, кэп… если я расскажу про это Жаклин, она согласится за меня выйти?

Грир отвёл взгляд. Боже правый, Боже карающий, Боже милосердный…

Этот чёртов паршивец перевернул ему всю душу и сам не заметил этого.

— Почему ты не рассказал всего этого Тиш и остальным?

— Я обещал молчать, — просто объяснил Дидье. — И даже после смерти этого человека… я чувствовал, что надо молчать. Не знаю, почему.

Грир сдерживался изо всех сил.

— Что из сказанного тобой знает губернатор?

— Всё, кроме настоящего названия острова, — легко отозвался Дидье. — Я же не дурак.

— Ты не дурак, да… — медленно произнёс Грир, а потом загремел, уже не в состоянии сдержаться: — Ты идиот! Полоумный идиот! Вон! — проревел он, швырнув в распахнувшуюся дверь камбуза пустую бутылку из-под рома, и дверь мгновенно захлопнулась. — А мне — мне! — ты сказал настоящее название этого сраного острова?!

Дидье молча кивнул.

— Почему?! — прорычал Грир.

Дверь вновь слегка приоткрылась, и на этот раз он швырнул в неё табуретом, на котором раньше сидел.

— Почему? — повторил он очень тихо, запуская пальцы в вихры Дидье и снова впиваясь взглядом в его широко раскрытые глаза.

В которых не было и тени испуга или смятения, а только упрямая решимость.

Дидье повёл здоровым плечом и уверенно сказал:

— А кому мне ещё рассказывать? Это же ты.

— Я… что?!..

Ещё несколько мгновений Грир вглядывался в его лицо, а потом опустил руку и поискал глазами табурет.

Аккуратно поставил его возле стола, сел и потёр ладонью лицо.

— Я добр и справедлив, как Господь Вседержитель, который всё поймёт и простит, так, что ли, Дидье Бланшар?! Заткнись! Я не желаю ничего больше слышать! — гаркнул он, увидев, как Дидье, улыбнувшись, раскрыл было рот. И продолжал ровным голосом: — Она согласится. Это же приданое вашей дочери. И когда мы поможем ей достать твой чёртов галеон, она наконец отвяжется от меня со своей чёртовой Ост-Индской. Хоть какая-то польза… — Он опять потёр лицо и свирепо глянул на продолжавшего неудержимо лыбиться треклятого шалопая. — Что смешного-то?! У тебя и вправду горячка, парень!

— Плевать, кэп, она согласится, я сейчас же женюсь, а вы с Мораном будете свидетелями на нашей свадьбе! — воскликнул Дидье Бланшар и наконец расхохотался.

* * *

Прежде чем опуститься на одно колено перед потерявшей дар речи Жаклин Делорм, Дидье как следует смыл с себя кровь и тюремную грязь в оборудованной близнецами душевой, с улыбкой слушая, как беснуется за перегородкой Грир, требуя, чтоб он немедля прекратил валять дурака и портить свеженаложенную повязку. Потом Дидье с наслаждением переоделся во всё чистое, рассеянно подумав о том, что одёжки Лукаса ему почти подходят, хоть это и не свадебный камзол. И ещё с беспокойством подумал, что Жаклин, наверное, мечтала вовсе не о такой свадьбе.

И уж точно не с ним.

Он тяжело вздохнул.

Поерошив ладонью влажные волосы. Дидье наконец вышел из-за перегородки и вздохнул ещё раз. В каюте топтались изумлённо хмурившаяся Жаклин, очень мрачный Грир, Моран, почему-то кусавший губы, и Марк с Лукасом, самовольно удравшим с вахты. Все они уставились на Дидье так, будто тот был диковинным африканским зверем орангутангом.

Цирк им тут бродячий, что ли?

Дидье умоляюще покосился на Грира, но капитан «Разящего» только злорадно ухмыльнулся. Ясно было, что тут от него помощи ждать не придётся, а придётся выглядеть полным и законченным идиотом, вот что.

Что ж, ладно.

— Morbleu! — буркнул Дидье себе под нос и, решительно подойдя к Жаклин, так же решительно опустился перед ней на одно колено, прикидывая, успеет ли отстраниться, если мадам Делорм вздумает собственным коленом сломать ему нос или выбить зубы. Ему вот на её месте наверняка захотелось бы это сделать.

Но Жаклин была слишком ошеломлена.

— Что ты… делаешь? — пролепетала она, взирая на него совершенно круглыми глазами, превратившимися в настоящие блюдца, и Дидье, с невероятной нежностью вдруг вспомнив ту ночь, что их соединила, тихо ответил:

— Прошу твоей руки. Ты выйдешь за меня замуж, Жаклин?

Огромные глаза Жаклин начали стремительно и подозрительно темнеть, как море в шторм, и Дидье торопливо продолжал, не отводя взгляда, как укротитель перед маленькой, но очень свирепой тигрицей:

— Я понимаю, palsambleu, что ты не о таком муже мечтала, Жаклин, но у нас растёт дочь, ей нужен отец, и у меня есть такое приданое для неё, какого нет и у испанской королевы, клянусь Богом!

Чёрт, и далась же ему эта злосчастная королева, за последние несколько дней он только её и поминает!

— Что?.. — ещё раз повторила Жаклин, уже вполне себе грозно, и Грир предупредительно кашлянул.

Набрав в грудь побольше воздуха, Дидье выпалил одним духом:

— Испанский галеон, груженный индейским золотом, лежит на дне в месте, которое знаю только я… и… и я хочу, чтоб это золото стало наследством и приданым нашей малышки. И тебе больше никогда не придётся улаживать дела чёртовой Ост-Индской, у тебя будет столько новых тряпок и… судов, сколько ты захочешь… и… и я не вру! — с жаром закончил он, усаживаясь прямо на пол и с беспомощной мольбой оглядываясь на Грира. — Помоги мне, Бога ради, кэп, я ж никогда раньше этого не делал!

— Можно подумать, я делал, — огрызнулся Грир, тем не менее выступая вперёд. — Джекки, парень не врёт, и я лично, чёрт возьми, помогу вам поднять со дна эту паршивую посудину для того, чтобы ты перестала донимать меня своей клятой Ост-Индской… Давай скажи уже что-нибудь, Джекки, ты же обычно такая говорливая, провалиться мне на этом месте!

И Жаклин сказала, снова крепко хватая Дидье за волосы:

— Выйти за тебя замуж? Сейчас? Когда ты в этих жутких лохмотьях?

— Вот ещё, жутких! Зато они чистые, — обиженно бормотнул Лукас, но никто не обратил на него никакого внимания.

— Да! — отчаянно подтвердил Дидье.

— Здесь? В нашей церквушке-развалюхе? С глухим и полуслепым кюре?

Дидье кивнул, умоляюще глядя на неё:

— Я знаю, что я не подарок, Жаклин, но ради Ивонны…

— Господи, ты рискнул жизнью, чтобы только увидеться с нею… — прошептала она, закрывая глаза. А потом снова глянула на него — с тигриным прищуром. — Но ты даже не сказал мне, что любишь меня, Дидье Бланшар!

Все затаили дыхание.

А, чёрт…

Дидье прикусил потрескавшиеся губы, а потом хрипло проговорил:

— Я мог бы соврать тебе, но не совру, ma petite. Я никого не хочу больше любить. Никогда. Но ты — мой друг. Мать моей девочки. Я умру за тебя. За вас обеих.

— Ты уже чуть не умер, дурак! — сдавленным голосом прокричала Жаклин, и из глаз её вдруг брызнули слёзы. — Не смей так говорить! Я тебя сама убью! Ты понял?!

— Понял, понял, — быстро согласился Дидье, улыбаясь во весь рот с величайшим облегчением. О Боже, он был готов целовать ей ноги, но не решался. — Так значит, ты согласна, ma beaute?

— Да, чтоб тебя черти взяли! Вставай сейчас же! О Господи Иисусе, я выхожу замуж, как какая-то… нищенка! В мужских бриджах! Ни колец, ни белого платья, ни цветов, ни… Ни слова больше, Дидье Бланшар, а то я передумаю! И ничего смешного, вы, проклятые остолопы!

— Фурия, — прошептал Грир себе под нос так, чтоб его слышал только Моран.

— Гарпия, — почти беззвучно согласился тот.

— Вы что-то сказали? — нежно осведомилась Жаклин, склоняя голову к плечу и разглядывая их в упор.

— Спросил тебя, где здесь церковь, — без запинки отозвался Грир.

* * *

Было всё ещё темно, и Дидье вновь машинально удивился тому, что, оказывается, эта сумасшедшая, дикая, волшебная ночь ещё не закончилась. Сперва все они долго карабкались по каменистой горной тропинке, залитой лунным светом, мимо одуряюще пахнущих кустов дикой розы, а потом ещё дольше стучали в дверь маленького приземистого домика кюре. Когда тот вышел на крыльцо, подслеповато щурясь на незваных гостей, Жаклин так же долго объяснялась с ним — до тех пор, пока потерявший терпение Грир не раскрыл священнику ладони и не высыпал туда пригоршню золотых монет из кожаного мешочка, буркнув:

— На нужды вашей церкви, святой отец.

И кюре, и Дидье бурно запротестовали, но осеклись, даже при зыбком свете луны разглядев волчью усмешку Грира.

— Но брачующиеся должны исповедаться и причаститься Святых Тайн! — с жалобным негодованием вскричал наконец кюре.

— На здоровье, — исчерпывающе высказался Грир.

— Sapristi et sacristy! — обречённо прошептал Дидье, глядя на медоточивую улыбку Жаклин и чувствуя, как всё нутро у него скручивается узлом. — Исповедаться?!

— Впадаешь в грех богохульства или как он там называется? — с интересом осведомился Лукас, вертевший головой во все стороны, и Дидье только зубами скрипнул. Близнецы были совершеннейшими безбожниками, как и сочинители их любимых научных трактатов, и потому у него просто руки чесались влепить Лукасу хороший подзатыльник, искупив этим хоть какой-нибудь свой грешок. Ну хоть самый маленький…

Из исповедальни Дидье вывалился весь взмокший, с ощущением, что его вывернули наизнанку, и глубоко вздохнул, прикидывая, не сотрёт ли он колени по самое не балуйся, когда будет исполнять епитимью, наложенную на него стареньким отцом Филиппом.

Затравленно оглядевшись, он поймал на себе сочувственный взгляд Грира.

А потом, во время церемонии, он вовсе перестал думать о чём бы то ни было, только сглатывая всё время подступавший к горлу комок.

— ….Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий…

— ….И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы…

— …Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестанет, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится…

— … Pater noster, qui es in caelis; sanctificetur nomen tuum; adveniat regnum tuum; fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra…

— …Я, Дидье, беру тебя, Жаклин, в жёны и обещаю тебе хранить верность в счастии и в несчастии, в здравии и болезни, а также любить и уважать тебя во все дни жизни моей…

— …Я, Жаклин, беру тебя, Дидье, в мужья и обещаю тебе хранить верность в счастии и в несчастии, в здравии и болезни, а также любить и уважать тебя во все дни жизни моей…

— …Пока смерть не разлучит нас…

— …Пока смерть не разлучит нас…

— …Panem nostrum quotidianum da nobis hodie; et dimitte nobis debita nostra, sicut et nos dimittimus debitoribus nostris; et ne nos inducas in tentationem; sed libera nos a malo…

— Amen.

Старичок кюре умилённо улыбался им — все морщинки на его лице тоже улыбались:

— Вы можете скрепить поцелуем ваш союз, дети мои.

Глядя в растерянные глаза Жаклин, Дидье целомудренно прикоснулся губами к уголку её удивлённо дрогнувших губ.

Моран, оказывается, тем временем оборвал вокруг церкви все розовые кусты и теперь, безудержно смеясь, швырял в новобрачных пригоршни лепестков, когда они, всё ещё не размыкая рук, выходили из церкви. Близнецы от него не отставали, и густой тягучий розовый аромат, казалось, наполнил и берег, и горы, и самую душу Дидье.

Он снова поглядел на Жаклин, на её склоненный тонкий профиль и опущенные ресницы, и крепче сжал в ладони её холодные пальцы. Она вскинула на него вопрошающий взгляд.

Встав прямо посреди тропинки, Дидье хрипло проронил:

— Скажи мне, ma petite…

И запнулся, не зная, как выразить то, что камнем лежало у него на сердце.

Грир повелительно ткнул рукой вперёд, указывая близнецам на шлюпку, и те, разочарованно загудев, поплелись туда. Сами Грир с Мораном выжидательно остановились поодаль.

Мельком посмотрев на них, Дидье горячо заговорил на родном языке, понизив голос почти до шёпота:

— Мы только что принесли свои обеты перед лицом Всевышнего, мы женаты… в болезни и здравии, в счастии и в несчастии… — Он опять запнулся.

— Я помню, — царственно кивнула Жаклин, искоса поглядев на него. — Прошло всего четверть часа, и ты что думаешь, что я забыла?

Святые угодники, ну почему губернатор этого проклятого, этого прекрасного острова не приказал его вздёрнуть, в отчаянии подумал Дидье. Ему казалось, что на его руках и ногах брякают цепи не чета тюремным.

Жаклин продолжала глядеть на него снизу вверх с тонкой улыбкой на губах, а потом не выдержала и заливисто рассмеялась:

— Ты что, только стоя перед алтарём, понял, что тебе не удастся презреть таинство брака, Дидье Бланшар?

Она словно нож в сердце у него повернула. И, сделав это, захохотала ещё пуще, маленькая ведьма.

Его законная ведьма.

— Пресвятая Дева, какое у тебя лицо!

Он представлял, какое.

Оборвав смех, Жаклин сказала серьёзно и просто, взяв его обеими ладонями за щёки и притянув его голову к себе:

— Ты сделал это ради Ивонны. Я тоже. Мне не нужна твоя драгоценная проклятая свобода, ты, чёртов бабник. Бог тебе судья, а я… — она помедлила, — я отпускаю тебе твои грехи, Дидье Бланшар!

— Palsambleu… — выдохнул Дидье и наконец сделал то, что давно хотел сделать — опустился на землю и уткнулся лбом в её колени. — Ты святая, мадам Бланшар. Я тебя недостоин.

— Разумеется! — Жаклин снова царственно кивнула и снова рассмеялась, взвизгнув, когда он подхватил её и закружил, несмотря на боль в раненой руке.

— Оставь меня, прохвост! Куда ты меня тащишь?

— В «Очарование», куда же ещё? — повёл здоровым плечом Дидье, проносясь вихрем мимо остолбеневших Грира и Морана. — К Ивонне! К нашей дочке! Малышка наконец должна узнать, что её отец — вовсе не дряхлый старикашка! И что он жив, ventrebleu!

Жаклин цепко ухватила его за ухо:

— Ты с ума сошёл, что ли? Тебя же увидит мисс Дилан!

— Patati-patata! — пропел Дидье и прыснул. — Я её беру на себя! Ох!

Маленькая рука его жены, которой она от души огрела его по затылку, была-таки весьма тяжёлой.

* * *

На борту «Маркизы», взявшей курс к мысу, где находилась усадьба Жаклин, их всех ждали поспешно откупоренные Лукасом бутылки вина и хрустальные бокалы Тиш, чудом уцелевшие в очередном эксперименте близнецов с преломлением света.

Дидье залпом осушил свой бокал и снова почти робко взглянул на Жаклин, оживлённо болтавшую с Мораном. Тоненькая, такая изящная в своём камзоле и бриджах, с копной рыжих кудрей, уже не стянутых бархатной лентой, она была до того хороша, что у него защемило сердце.

Мать Ивонны.

Его жена.

Дидье незаметно вздохнул. Чёрт, он даже свадебного платья её лишил, le tabarnac de salaud!

Но вот свадебного танца он её лишать не собирался.

Бывший старпом, а нынче капитан «Чёрной Маркизы» поставил свой бокал прямо на палубу, решительно подошёл к своей жене и нежно коснулся её щеки, прохладной и свежей, как лепесток.

Она, конечно же, немедленно отстранилась, с подозрением посмотрев на него.

Дидье вздохнул и ласково сказал, аккуратно вынимая бокал у неё из пальцев:

— Свадебного платья у тебя не было, ma petite, но свадебный танец будет. — Он обернулся к близнецам. — Давайте, черти, тащите сюда виолу да гитару!

Лукас ликующе подпрыгнул и помчался куда-то, Грир с Мораном длинно и весело присвистнули, а Жаклин вдруг покраснела и отшатнулась. И промямлила, запинаясь, невнятным шёпотом, совсем не похожим на свою обычную самоуверенную скороговорку:

— Н-нет. Это… глупо. Ты сам говоришь — у меня даже платья нет.

— Святые угодники, да танцевать можно хоть… — запальчиво начал Дидье и тут же сам запнулся, понизив голос. — В чём дело, ma petite?

Не глядя на него, Жаклин едва заметно покачала головой, а потом всё-таки подняла свои изумрудные глаза, сейчас трогательно растерянные:

— Я… плохо танцую. Не получается. Не попадаю в такт… Я даже на балах стараюсь не танцевать. А если ты сейчас ляпнешь своё «patati-patata», я тебя просто убью, Дидье Бланшар!

Глаза её привычно метнули в него испепеляющую молнию, а кулачки крепко сжались.

Господи, она была прекрасна, как какая-нибудь… чёрт, Дидье забыл то слово, которым её назвал Моран, объяснив заодно, что оно означает… Comme сa, амазонка! Женщина-воин, которой не нужны мужчины.

Как жаль.

Но…

Он махнул рукой таращившемуся на них Марку, бережно прижимавшему к груди свою виолу:

— Пусть они просто немножко поиграют, ma puce, чтоб было веселей плыть к «Очарованию».

А когда она упрямо мотнула головой, собираясь что-то возразить, он на миг коснулся её полураскрытых губ и тут же отдёрнул пальцы, с весёлым ужасом спрятав руки за спину.

— Прохвост! — сердито воскликнула Жаклин и топнула ногой. — Не думай, что…

— Это ты ни о чём не думай, — твёрдо прервал её Дидье. — Вообще не думай. Просто слушай музыку. И смотри мне в глаза. Не на ноги. В глаза.

Он и сам смотрел ей в глаза — глубокие, недоверчивые, упрямые, хмурые. Пресвятая Дева, как же ему хотелось разгладить напряжённую складочку между её бровями!

— Но… — прошептала она, снова прижав кулачки к груди, а Дидье легко поймал её за руку, разжимая эти тонкие пальцы, и поцеловал их. И сказал, лукаво усмехнувшись:

— Ну ты же не боишься, ma puce?

— Вот ещё! — строптиво фыркнула Жаклин, пытаясь скрыть улыбку, неудержимо расцветавшую на губах в ответ на его нахальную подначку.

Тысяча чертей, этот прохвост всегда точно знал, что, кому и как сказать!

Но руки она не отняла.

— Ты можешь наступить мне на ногу, — с готовностью предложил Дидье, озорно блеснув глазами. — Да чего там, на обе ноги! Оттопчи мне их нахрен. Знаю я в Порт-Ройяле одного отличного плотника, он мне деревянные выстругает, такие, что любо-дорого…

— Болтун! — Жаклин невольно рассмеялась и так же невольно прижала ладонь к его губам, а он тут же ловко перехватил её. — Ты что, никак обольщаешь меня, Дидье Бланшар? У нас с тобой уговор — я просто твой друг, ты разве забыл?

— По-омню… — с глубоким вздохом протянул Дидье. — И я тебя не обольщаю, мадам Бланшар, как бы мне этого ни хотелось. Я с тобой танцую.

— Я не… — начала Жаклин и осеклась, растерянно глянув вниз. Она действительно танцевала с этим хвастуном и балаболом! Её туфельки легко скользили рядом с его грубыми башмаками, тело само собой поймало тот плавный ритм, в котором двигалось его крепкое тело.

Она вдруг вспыхнула, вспомнив… вспомнив…

— Не думай ни о чём. Смотри мне в глаза, — приказал Дидье, уверенно взяв её за подбородок. — Слушай музыку.

Он знал, что оба они запомнят это на всю жизнь. Палуба «Маркизы» покачивалась под их ногами, над головами покачивалось светлеющее предрассветное небо, хрупкое тело Жаклин покачивалось в его руках. Виола пела и плакала, распарывая сердце смычком, будто ножом, и это было так печально, так пронзительно и сладко…

Дидье увидел изумлённые глаза Морана и Грира и остановился, тряхнув головой. Снова поднёс к губам ладонь Жаклин и мягко прошептал:

— Как мне жаль, что у нас с вами уговор, мадам Бланшар. Может, мы просто забудем про него, а? Хоть ненадолго? Первая брачная ночь… в «Очаровании» наверняка найдётся мягкая постель…

Жаклин тоже потрясла головой, будто стряхивая с себя наваждение, и запальчиво фыркнула:

— Размечтался! Даже не надейся на это, ты, чёртов бабник!

Музыка оборвалась. Марк опустил свой треклятый смычок, Лукас — гитару, сжимая её гриф крепко и нежно, как девичье запястье, и все возбуждённо захлопали в ладоши.

— Вот и мыс, — вымолвила Жаклин, указывая вперёд и через силу улыбаясь. — Добро пожаловать в «Очарование»!

* * *

Дидье цыкнул на Марка с Лукасом, требуя, чтобы они остались на «Маркизе», покачивавшейся в бухте.

— Мы не свадьбу туда идём гулять, олухи!

— Да пусть бы засранцы шли с нами, — проворчал Грир к немалому его удивлению. — Механический часовой какой-нибудь имеется тут, оглоеды?

— Только швабра, капитан, — виновато отрапортовал Лукас, опасливо косясь на Дидье, и Моран невольно прыснул, вспомнив, как нынешний капитан «Маркизы» в бытность старпомом отсиживался на мачте, спасаясь от разъярённой швабры.

Дидье тоже это вспомнил и усмехнулся:

— Сидите, изобретайте часового, черти.

— Ну, вы скоро там? — нетерпеливо окликнула их Жаклин из спущённой на воду шлюпки.

Наконец-то эта бесконечная ночь пришла к рассвету. Пришвартовав шлюпку к причалу в крохотном заливчике, куда, наверно, и вынес когда-то ручей их с Ивонной кораблик, Дидье соскочил на берег и подал руку Жаклин. Всё в нём бурлило от нетерпения, когда он нёсся вверх по знакомой, как свои пять пальцев, тропинке. Он даже не оборачивался, чтобы узнать, поспевают ли за ним остальные, пока запыхавшаяся Жаклин не ухватила его сзади за рукав:

— Подожди же ты… ты что, забыл? Мисс Дилан…

— Дай ей Бог… — проворчал Дидье, нехотя останавливаясь и пропуская Жаклин вперёд. Он провёл ладонью по лбу и мельком подумал, что его, несмотря на все старания Грира, всё-таки накрывает лихорадка, а потом так же мысленно махнул рукой. Главным сейчас было повидаться с Ивонной и успокоить малышку, а там… он выкарабкается, он же сильный и столько раз выкарабкивался…

Немедля выбросив из головы подобную ерунду, Дидье стал ждать, пока Жаклин зайдет внутрь чёрного хода в особняк, объяснится там с кем-то, — вероятно, с лакеем, — и махнёт ему рукой.

Сильная ладонь Грира опустилась ему на здоровое плечо, и хмурые тёмные глаза проницательно на него посмотрели:

— Тебя лихорадит, парень.

— Patati-patata! — нетерпеливо оскалился Дидье, и Грир бесстрастно проговорил, не выпуская его плеча:

— Что тебе сказала мадам Бланшар? Если ты ещё раз ляпнешь это, она тебя просто убьёт. Так вот, я ей помогу.

Дидье мотнул головой и высвободился, рассеянно бросив:

— Да всё в порядке, кэп, чего вы все…

И стремительно прянул к чёрному ходу, не оборачиваясь.

Жаклин, прижав палец к губам, цепко ухватила его за локоть и повела вверх по лестнице, слабо освещённой пробивавшимися сквозь узкие окна рассветными лучами.

Дидье замер у двери детской, переминаясь с ноги на ногу. Он волновался так, как не волновался перед спальнями чужих жён. Точнее, перед спальнями чужих жён он вообще никогда не волновался. Подумаешь, разъярённый муж с ружьём, эка невидаль! А вот если Ивонна его забыла… если она его просто-напросто испугается… если…

Она не забыла.

И не испугалась.

Маленький тёплый вихрь, пахнущий молоком, путаясь в подоле ночной рубашонки, кинулся ему на шею, мягкие ладошки неловко вцепились в волосы, когда он присел на корточки, и тонкий голосок зашептал прямо в ухо:

— А я знала, я знала, что тебя вовсе не за-са-ди-ли ни в какую тюрьму, потому что ты хороший, и ты вовсе не хотел украсть меня, вот!

…На самом деле он хотел украсть её — прямо сейчас.

…А сушёная грымза всё-таки не сказала Ивонне, что его должны казнить…

…И… чёрт, что же теперь делать-то…

Дидье судорожно вздохнул, продолжая прижимать к себе хрупкое, как веточка, тельце Ивонны и пряча лицо в её шёлковых светлых кудряшках.

Неожиданно ему на плечо легла другая ладонь. Узкая, в перстнях, ладонь его жены.

— Это твой отец, Ивонна, — негромко произнесла Жаклин, тоже присев рядом с ними на корточки.

Святые угодники, да она просто решила его добить!

Или спасти.

— Но ты же говорила, что он старичок и умер! Почему? — изумлённо воскликнула Ивонна, и Дидье наконец через силу усмехнулся, незаметно, как он надеялся, мазнув рукавом по глазам.

— Я… — Жаклин запнулась и беспомощно посмотрела на него.

Дидье проглотил вертевшееся на языке: «Да твоя мама просто забыла», понимая, что тут-то ему и конец придёт, и серьёзно объяснил, глядя в круглые глазищи девчушки:

— Потому что мы только сейчас обвенчались в церкви, малышка.

Ивонна сосредоточенно нахмурила брови, обдумывая услышанное.

— Но только об этом никому нельзя рассказывать, — быстро добавил Дидье, перебирая пальцами её кудряшки. — Это секрет, понимаешь?

Зелёные глаза-блюдца вновь уставились ему в самую душу:

— Это потому что ты пират?

Оторопев, Дидье рывком повернулся к Жаклин, которая уже выпрямилась и стояла у притолоки, глядя на них и едва заметно улыбаясь.

— Да уж, мадам Бланшар, наша дочь пошла в вас, в уме ей не откажешь. — Он снова взглянул на Ивонну. — Именно поэтому. Так уж получилось, малышка. — Дидье глубоко вздохнул и потёр лоб. — И поэтому ещё я не смогу жить тут с тобой и с мамой… и каждый день запускать кораблики в ручье… и кататься верхом… и носить тебя на плечах… и… — Он замолчал, чувствуя, что голос опять вот-вот сорвётся, и встал, держа Ивонну на руках и отчаянно глядя на Жаклин поверх её растрёпанной головы.

— Я придумаю что-нибудь, — откашлявшись, тихо сказала Жаклин. — Чтобы ты мог появляться здесь беспрепятственно и видеться с нею… с нами. Я… тоже хочу этого и придумаю что-нибудь, обещаю. Только вот сейчас тебе надо уходить.

— Да, пора, — хрипло вымолвил Дидье, чувствуя, как бьётся сердечко Ивонны под его ладонью. — Но я скоро вернусь, малышка, и привезу тебе… Господи… — Он крепко зажмурился. — Жаклин, это несправедливо.

— Я знаю, — прошептала та, неловко обнимая его и утыкаясь лбом ему в плечо. — Но я же тебе сказала — я что-нибудь придумаю. Положись на меня и скажи ей, что ты привезёшь ей…

— Щенка! — радостно прокричала Ивонна, и Жаклин застонала, а Дидье с облегчением прыснул:

— Золотые украшения с изумрудами, такими же яркими, как глаза твоей мамы, малышка… ожерелья и браслеты, и… — Он сделал драматическую паузу. — И конечно, щенка. А пока вот… — Он торопливо пошарил по карманам, проклиная себя за то, что не догадался выпросить у Марка с Лукасом какую-нибудь замысловатую финтифлюшку. Ну что же он за отец такой… — А! Вот!

— Ты обезумел, Дидье Бланшар? — грозно осведомилась Жаклин, выдёргивая Ивонну у него из рук и сердито уставившись на целый арсенал в его ладонях.

— А что? — заморгал Дидье, со вздохом отправляя за пояс пистолеты с серебряной насечкой на рукояти. — Ладно, но вот нож-то в ножнах. Им можно вырезать… куклу, и…

— Дидье Бланшар!!

— Ой… — Ивонна вдруг испуганно указала пальчиком на дверь, и оба родителя, как по команде, поглядели туда.

В дверях стояла окаменевшая, словно садовая статуя, мисс Дилан в длинной и даже на вид плотной, как панцирь, ночной сорочке.

— Par ma chandelle verte! — звонко вскричала Ивонна, нарушив всеобщее потрясённое молчание, и тогда все трое уставились уже на неё.

— Я ведь тебя просил не говорить этого вслух! — укоризненно покачал головой Дидье. — Приличные дамы этак не выражаются…. вот и мисс Дилан скажет…

О да, она скажет!

Он рванулся вперёд, вылетая в коридор, и едва успел ухватить гувернантку за плечо. И мельком подумал, что плечо это вовсе не такое уж костлявое, как ему показалось при первом взгляде. И накрепко зажал ей рот ладонью, притискивая её к стене. И проговорил, пристально глядя в её широко распахнувшиеся от ужаса глаза, совсем чёрные:

— Не бойтесь… а, чёрт! — Ему вовсе не хотелось злорадствовать при виде её отчаянного испуга, ему хотелось лишь, чтоб она поняла, что он не мог причинить Ивонне ничего дурного. — Мисс Дилан, она моя дочь, понимаете? — Глаза гувернантки ещё больше округлились, и Дидье, выпуская её, пробормотал почти виновато: — Так получилось, знаете… и… я не держу зла на вас за тогдашнее. Я рад, что вы так хорошо смотрите за Ивонной, учите её всему и всё такое… — Он внимательно посмотрел на гувернантку. Глаза мисс Дилан уже не были испуганными, они становились… строгими. — Я сам шалопай и даже читаю-то с трудом. — Он вдруг улыбнулся, озорно и открыто. — Но я бы не возражал, если б вы взялись меня учить, мисс Дилан.

Теперь он видел, что глаза у неё не чёрные, а серые, вовсе не холодные и не суровые. В них вспыхнуло… смятение?

— Этот плут и непутёвый обормот — мой законный супруг, мисс Дилан, — прозвучал сзади сухой голос Жаклин, и Дидье, взъерошив волосы ладонью, покаянно кивнул. — Отец Ивонны. И я вам обещаю, что обучать его чтению вам не придётся никогда.

— Но это было бы весело… — разочарованно протянула Ивонна, высовываясь из-за двери.

Дидье снова глубоко вздохнул и присел перед ней на корточки:

— Я буду скучать по тебе, малышка, но я скоро вернусь, обещаю. Будь хорошей девочкой, слушайся маму и мисс Дилан.

— И няню, да? — прошептала она, крепко обнимая его за шею.

— Конечно, — согласился Дидье, сморгнув.

— Уложите её, пожалуйста, в постель, мисс Дилан, — властно распорядилась Жаклин. — Я сейчас приду.

Дидье прекрасно понимал, что из него вот-вот вышибут последний дух, и потому ничуть не удивился, когда, едва спустившись следом за ним с лестницы, его жена изо всех сил притиснула его к стене, как он совсем недавно притиснул гувернантку, и зашипела, раздувая ноздри:

— Когда я говорила, что ты свободен, Дидье Бланшар, я не имела в виду, что тебе стоит обольщать наставницу собственного ребёнка в собственном доме! И это что ещё за «par ma chandelle verte»?! Я тебя спрашиваю!

Дидье мог только охнуть от боли, когда она с удовольствием пихнула его ещё раз. И выдавить:

— Я не обольщал. Я объяснял ей…

— И она поняла достаточно, чтобы отныне грезить о тебе, растреклятый болтун, ночами в своей холодной постели! Он хочет научиться читать, надо же!

На сей раз Дидье был настороже и вовремя отклонился от её острого локотка, нацеленного ему в живот. И промямлил:

— Я что-то даже не подумал…

— Пресвятая Дева! — воскликнула Жаклин, внезапно остывая и тоже прислоняясь к стене рядом с ним. — Какой я была бы дурой, если бы согласилась на деле осуществить этот брак! Да я бы спалила дотла своё сердце, вытаскивая тебя из разных постелей, холодных и горячих!

Обернувшись к ней, Дидье посмотрел ей в лицо и поднял было руку, но не решился до неё дотронуться.

— Нет! — так же горячо промолвил он, поймав за цепочку свой серебряный крестик, и поднёс его к губам. — Я никогда бы не нарушил брачных обетов без твоего разрешения, клянусь кровью Христовой. И я был верен Тиш с первой до последней минуты — всё время, пока был вместе с нею. Но ты дала мне свободу, а любви в моём сердце больше нет. И я не хочу её знать. Никогда! Моя свобода мне дороже.

— Но без любви в сердце пусто, — почти неслышно возразила Жаклин. Изумрудные глаза её блестели в полутьме коридора. — Пусто и черно, как в погасшем очаге.

Дидье на миг крепко сжал губы.

— Рatati-patata!

И снова со смехом увернулся от её локтя. А потом, отдышавшись, спросил:

— А что же тогда в твоём сердце, ma puce? И кто? Надеюсь, не я?

— Надейся! — сурово отчеканила Жаклин, сдвинув свои тонкие брови и пронизывающе глядя на него. — Я дала тебе свободу… и я желаю тебе, Дидье Бланшар, чтобы нашёлся кто-то, кто даст тебе любовь! Даже если ты её и не желаешь!

— Рatati-patat! — опять пропел Дидье, чмокая её в щёку и вываливаясь наружу, где он тут же наткнулся на Морана и Грира. Оба они посмотрели на него так, что он сразу понял — всё слышали, ventrebleu!

Да и пусть.

— Фурия! — сочувственно проговорил Моран, нахмурившись.

— Скорее пифия, — спокойно возразил Грир, разглядывая Дидье так, будто видел впервые. — Ну-ка, парень…

Тяжело дыша, Дидье привалился спиной к захлопнувшейся за ним двери и низко опустил голову, понимая, что больше не в состоянии сделать ни шагу.

Vertudieu, за одну эту бесконечную ночку он бежал из тюрьмы, спасся от смерти, женился и повидал свою дочь… Ей-Богу, это было немного слишком!

— Немного слишком, — повторил он заплетавшимся языком, не зная, как объяснить Гриру, что с ним творится.

Но ему не пришлось ничего объяснять.

— Станешь егозить — всыплю, — коротко пообещал Грир, легко взваливая его на плечо. — Командовать на «Маркизе» будешь, а пока заткнись и… отдохни уже.

В голосе его прозвучало что-то вроде усмешки.

Дидье трепыхнулся было, но тут же, мрачно вздохнув, прикрыл и рот, и глаза. Он только немного отдохнёт, правда. Совсем немного.

Впереди ждало столько весёлого.

Столько интересного!

Голова кружилась, мир вокруг покачивался, и это тоже было весело.

Дидье почему-то вспомнил последние слова Жаклин.

Его жена была умницей, но какую же глупость она сказала, patati-patata!

Он не хотел никакой любви. Да она вовсе не была нужна ему!

Он желал побед, драк, песен, сражений и приключений. Вот всё, что ему было нужно, и жизнь раскинулась впереди, словно яркий, жаркий, буйный, пронизанный солнцем сад.

«Чтобы нашёлся кто-то, кто даст тебе любовь… даже если ты её и не желаешь…»

Дидье снова услышал эти слова, будто прозвучавшие совсем рядом. И другие слова, произнесённые несколько часов назад во время свадебной проповеди старым отцом Филиппом.

И он пробормотал одними губами, как молитву:

— Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто…

Тёмные глаза Грира тревожно глянули на Дидье исподлобья:

— Эй, парень, как ты?

— Tres bien, — нетерпеливо мотнул головой Дидье.

Чайки пронзительно вскрикивали, плескалась вода под килем шлюпки.

— Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится… — хрипло продолжал Дидье, снова закрывая глаза. — Ладно, Господи, давай договоримся… если и впрямь снова хочешь от меня эдакой глупости… то дай мне знать, и я всё приму, клянусь. Приму эту самую любовь.

Налетевший порыв ветра взъерошил ему волосы, пробившийся сквозь тучи солнечный луч коснулся лба, будто тёплые пальцы, волна ударила в борт шлюпки, обдав Дидье колючими брызгами.

И он понял, что слова его услышаны.