Фрегат «Разящий» и бриг «Чёрная Маркиза» бок о бок раскачивались на волнах, и Джейсон Кендалл, боцман «Разящего», то и дело с беспокойством косился на затянутое молочной пеленой сумрачное небо. По всем приметам, надвигалась буря.

Но капитан и канонир фрегата, так же, как и капитан «Маркизы» Дидье Бланшар, нимало не волновались о погоде. Их заботило совершенно другое.

Они вели ожесточённый спор в капитанской каюте «Разящего», каюте Эдварда Грира.

Грир с Мораном, конечно, заранее предвидели, что, заслышав об их намерениях, Дидье, во-первых, взовьётся до самого прокуренного потолка каюты, а во-вторых, развопится, как стая ворон.

И не ошиблись.

Если бы, конечно, вороны могли богохульствовать на квебекском наречии.

— Tabarnac de calice d'hostie de christ! — проорал Дидье, срываясь с места. Зелёные глаза его потемнели и метали яростные молнии — прямо-таки на зависть Зевсу-Громовержцу.

Грир даже отвернулся, чтобы скрыть улыбку, и встретился взглядом с Мораном. Канонир изо всех сил кусал губы, чтобы не рассмеяться.

— Почему я?! — продолжал разоряться Дидье, упершись кулаками в дубовую столешницу и переводя пылающий гневом взор с Морана на Грира и обратно. — Почему не ты, например?! Mon hostie de sandessein, да ты посмазливей многих девчонок будешь!

Он обвиняюще ткнул пальцем в сторону Морана, который с удовольствием рассмеялся, уже не скрываясь.

— Потому что Бартон, комендант Сан-Фернандо, по слухам, без ума от блондинок. По крайней мере, толкуют, что последняя сбежавшая от его занудства бабёнка как раз была белобрысой пышечкой, — отозвался Грир как мог бесстрастней и исподтишка показал Морану кулак.

Не стоило ещё больше злить парня, которому предстояло эдакое непотребство и глумление. А в том, что Дидье рано или поздно на это глумление согласится, Грир не сомневался.

Хотя он понятия не имел, кого там на самом деле предпочитает комендант крепости, этот засохший сухарь, полжизни просидевший на груде камней, гордо именуемой островом Сан-Фернандо.

— Putain de tabarnac! — прорычал Дидье, рухнув обратно на стул и со стоном запустив обе пятерни в свои русые лохмы. — Вы в своём уме, garcons? Ну какая, какая из меня девчонка, вы посмотрите на меня повнимательнее!

Голос его преисполнился искренней мольбы.

Грир снова кое-как скрыл улыбку. Он опять-таки ни на миг не сомневался, что девчонка из Дидье Бланшара получится хоть куда. Достаточно было взглянуть в его лукавые, а сейчас полные неподдельного отчаяния глазищи в мохнатых ресницах, а также на ямочку на правой щеке, гриву светлых волос и длиннющие ноги.

Щёки его были такими гладкими, словно их отродясь не касалась бритва, о бюсте и прочих дамских прелестях могла позаботиться мадам Фиона, ну а немалый рост и размах плеч капитана «Маркизы» вполне пристал какой-нибудь статной высокой крале.

— Никто и не собирается кроить из тебя какую-нибудь худосочную благородную леди, — Грир почти безразлично пожал плечами и отпил глоток кофе из своей чашки. — Не обязательно быть маркизой, чтоб морочить мужикам головы. Ты что, садовниц никогда не пялил?

Моран, опять не стерпев, сдавленно зафыркал и мгновенно притих, состроив самую серьёзную физиономию, едва Дидье к нему повернулся.

— Кэп! — не сдавался Дидье, вновь умоляюще воззрившись на Грира. — У тебя на борту целый табор хорошеньких актрисулек, а ты требуешь, чтобы я — я! — разыгрывал девицу?!

Он даже кулаком себе в грудь постучал — для пущей убедительности.

— Да никто и ничего тут от тебя не требует, — лениво парировал Грир после долгой паузы, во время которой он ещё раз с деланным равнодушием оглядел Дидье от вихрастой макушки до босых пяток. — Но ты сам как считаешь — способна слабая женщина, будь она хоть трижды актрисой, снять часового? Спуститься по крепостной стене? Открыть нам ворота?

Дидье снова бессильно помянул Люцифера со всеми его чертями и даже зажмурился от досады. Пользуясь этим, Грир наконец-то широко и от души улыбнулся, видя отражение этой улыбки в смеющихся глазах своего канонира.

Ход был беспроигрышным. Как бы ни пенял Дидье на свою злосчастную участь, он просто не мог переложить на хрупкие женские плечи все тяготы, перечисленные Гриром.

Как не мог оставить в беде двух своих шалопаев — Лукаса и Марка, которые вот уже вторую неделю прозябали в тюрьме крепости Сан-Фернандо.

* * *

Маленькая бродячая труппа комедиантов действительно находилась на борту «Разящего» — две прелестные пустоголовые бабочки Колетт и Лола, старик Арно, игравший мужей-ревнивцев и грустных шутов, и хозяйка сего балагана Фиона, она же прима, которой приходилось изображать даже героев-любовников, в связи с катастрофическим отсутствием таковых в составе труппы. Ей, высокой, смуглой и пышнотелой брюнетке с чеканным профилем и бархатным голосом, это особого труда не составляло, но её уязвляло то, что труппа была такой вот неполноценной.

— Этот идиот Бертран, видите ли, влюбился и остался в сраном трактире в Сакраменто под юбкой смазливой хозяюшки! — насупив чёрные брови, хмуро поясняла она Гриру за стаканом рома в капитанской каюте. — Любовь! Чепуха какая! И из-за этакой дрянной чепухи я теперь вынуждена самолично играть и Отелло, и Антонио!

— И это у вас отменно получается, мадам! — галантно заверил её Грир, а Фиона саркастически фыркнула.

В отличие от своих актёрок, дурой она отнюдь не была.

Грир согласился доставить комедиантов в Сан-Кастильо морем и даже не брать за это плату — в обмен на то, что по вечерам труппа будет давать на борту «Разящего» свои представления. Он и сам не подозревал, сколь соскучился по настоящему театру, а ведь в своей прошлой жизни был завзятым театралом. И теперь, когда по вечерам на палубе «Разящего» под звёздным куполом неба зазвучали проникновенные монологи леди Макбет, Яго или Дездемоны, он просто упивался каждой строкой, слетавшей с уст актёров.

Особенно хороша была Фиона, в какой бы своей ипостаси — мужской или женской — она не пребывала.

Но в полной мере насладиться трагическим величием Шекспира и искромётным весельем Гольдони Гриру, увы, не удалось.

Ночью в бухте Тортуги к борту «Разящего» причалила шлюпка с «Маркизы». оставленной Гриром для починки такелажа в порту Веракруз. Непривычно хмурый Дидье Бланшар, птицей взлетев на борт, доложил Гриру, что Лукаса и Марка опознали в Пуэрто-Кабельо, куда те отправились за очередным набором адских ингредиентов для какой-то новой придумки, и теперь оба засранца торчат под замком в гарнизонной тюрьме Сан-Фернандо.

Ждут суда и неминуемой казни.

— Прости, кэп, — сокрушённо пробормотал Дидье, выпалив всё это единым духом и с отчаянной надеждой уставившись на Грира. — Не уберёг сопляков. Думал, сам справлюсь, но не получится у меня в одиночку их оттуда вытащить, palsambleu! Там, знаешь, настоящий бастион…

— Знаю, — резко оборвал его Грир, подымаясь на ноги и принимаясь расхаживать взад и вперёд по каюте. — И чтоб даже думать никогда не смел про «в одиночку вытащить», понял?

Повернувшись, он сурово взглянул в растерянные глаза Дидье.

— По-онял… — пробурчал тот, косясь на него исподлобья. — Не дурак небось, mon hostie de sandessein!

— Это хорошо, что не дурак, — неспешно кивнул Грир, всё так же сверля капитана «Маркизы» острым взглядом. — А то б линьков у меня точно отведал, невзирая на свой высокий чин… Всё, хватит болтать, ступай вон с Мораном на камбуз, трещите там с актёрками, а мне поразмыслить надо.

— С ке-ем? — изумлённо заморгал Дидье, а Моран хитро улыбнулся:

— У нас теперь тут бродячий театр, Ди, а ты опоздал на представление!

Грир с досадой махнул рукой на обоих сорванцов, а когда за ними наконец захлопнулась дверь, снова опустился на стул, напряжённо размышляя.

Комендант крепости, в которой держали близнецов, — крепости, с моря почти неприступной, — был чертовски предусмотрительным гадом, отменно блюл свои уставы и не впустил бы в свой крохотный гарнизон ни одной живой души просто так.

Кроме того, все на Карибах знали, что зануда-комендант неподкупен.

Лишь хорошенькая да бойкая девица смогла бы растопить его оледеневшее сердце — опыт подсказывал Гриру, что как раз такие вот одинокие и праведные бирюки более всего беззащитны пред женскими чарами.

Но выручить Лукаса и Марка было прямой обязанностью их капитана.

Грир подумал о том, что эта дилемма вовсе не являлась неразрешимой, и озорно улыбнулся.

* * *

Ввечеру все актёрки — Фиона, Лола и Колетт — собрались в капитанской каюте и, затаив дыхание, наблюдали за тем, как старый Арно, кряхтя, внес туда дубовый сундук и эффектным жестом откинул лязгнувшую крышку. А потом запустил туда обе руки, небрежно вышвыривая прямо на потёртый аравийский ковёр сладко пахнущий жасмином и розовой водой, шелковый, кружевной, атласный ворох.

Моран невольно присвистнул, Дидье протяжно застонал, а девицы радостно взвизгнули.

— Ты что вытворяешь, старый ты осёл? — обрушилась на Арно Фиона и даже ногой притопнула. — Это тебе не какие-нибудь драные фуфайки да шаровары! Это мой парижский гардероб!

Увидев страдальчески вытянувшуюся физиономию Дидье, Моран бессердечно протянул:

— Видишь, как тебе повезло, Ди? Парижский гардероб!

И он значительно воздел палец к потолку.

Дидье бешено полыхнул на него глазами, раскрыл рот, явно собираясь виртуозно его покрыть, но покосился на актрис и лишь молча стиснул зубы.

— Ох ты ж сладенький, — сквозь смех вымолвила Фиона, окидывая его пристальным взором. — Да я прощу тебя, клянусь Мадонной, даже если ты в клочья изорвёшь все мои парижские чулки и панталоны! Хотя я предпочла бы, чтоб ты порвал их… — она вкрадчиво понизила голос, — снимая их с меня…

Грир вздёрнул бровь и устало переглянулся с Мораном.

Сия пылкая тирада их ничуть не удивила — они давно привыкли к тому, что в любом месте, где находилась хоть одна бабёнка — будь то хозяйка судна, трактирщица или трактирная шлюшка, — заинтересованный взор её непременно задерживался на Дидье Бланшаре.

На его вечно улыбающейся открытой физиономии и щедром теле в неизменных обносках.

— Я что-нибудь оставлю целым и невредимым как раз для этого, мадам, клянусь! — с ответным пылом заверил Фиону Дидье и наклонился над разбросанным барахлом, намереваясь сгрести его с ковра.

Фиона цепко ухватила его за запястье:

— Э-э, нет, сладенький, я должна сама сначала отобрать то, что тебе подойдёт! — Она выпятила полную нижнюю губку и деловито прищурилась. — Чулочки — белый шёлк и кружево, нижние юбки — белый шёлк и атлас, платье — бирюза, чтоб оттенить твои глазки… — Она обошла Дидье кругом, раздумчиво покачивая головой, а потом хозяйским жестом погладила его по щеке. — Щёчки у тебя нежные, как бархат, и это хорошо. А теперь покажи-ка мне свои лапки, сладенький.

Грир досадливо решил, что на месте парня он бы уже от души шлёпнул Фиону по мягкому месту за такое унизительное сюсюканье. Но Дидье, хоть и залился румянцем от эдаких речений, всё равно пресерьёзно протянул ей обе руки ладонями вверх, улыбаясь уголком губ. И капитан «Разящего» вдруг понял, что женщине — любой женщине — Дидье Бланшар терпеливо позволит тешиться собой как ей будет угодно.

Потому что это женщина — священное для него существо.

«Вот они и липнут к нему, эти сучки», — мрачно подумал Грир.

Фиона тем временем придирчиво осмотрела ладони Дидье, загрубевшие от постоянной работы, но достаточно узкие. А потом воззрилась на его босые ноги и наклонилась, бесцеремонно задрав ему штанину и проведя пальцем от его колена до щиколотки.

— Чулочки прильнут к тебе, как вторая кожа, сладенький. И нижние юбочки будут так славно шуршать, скользя по ним, — бархатно проворковала она.

Актрисы весело захихикали, подталкивая друг друга локотками, Моран испустил тяжкий вздох, а Грир еле удержался от того, чтобы самолично не отшлёпать наглую чертовку.

А Дидье вскинул брови под направленными на него взглядами шести пар глаз, запрокинул русую голову и от души расхохотался:

— Mon Dieu, мадам, какие чулочки, какие юбочки?.. Вы лучше скажите, где я возьму сиськи!

Лола и Колетт зачирикали, как стайка вспугнутых воробьёв, а Фиона вновь покачала головой:

— То есть другие отличия тебя не волнуют, сладенький? А зря. Необходимо учесть все мелочи, чтобы ничего не упустить. Например, — продолжала она тоном заправского ментора, — мужские запястья гораздо шире женских, и хотя твоя рука достаточно изящна, сладенький, их придётся маскировать манжетами. Шейку тебе мы украсим бархоткой, которая прикроет кадык… ну а что касается груди…

Она снова сделала длинную паузу, мастерски удерживая внимание зрителей, и наконец торжественно извлекла со дна сундука на свет Божий странную конструкцию, обтянутую белым атласом, с рюшами и оборками.

— Это вам палач одолжил, мадам? — ехидно осведомился Моран, и актрисы опять залились звонким смехом.

— Поскольку у нас в труппе были времена, когда женские роли приходилось играть мужчинам, — отчеканила Фиона, укоризненно сдвинув брови, — у нас имеется особый корсет с подкладками, создающий видимость бюста.

И она аккуратно встряхнула громко зашуршавшую конструкцию.

Моран демонстративно поёжился, а Дидье почесал в затылке и хмыкнул:

— Touche! Давайте сюда вашу адову амуницию, мадам.

Грир едва не присвистнул. Похоже было, что мальчишке начало нравиться то, что сперва казалось самым ужасным из кошмаров!

А Дидье, на миг прикусив обветренные губы, невинным голосом поинтересовался:

— Вы мне поможете одеться, мадам?

И тут же осёкся, встретившись взглядом с Гриром.

На миг он опустил встрёпанную голову, а когда поднял, озорные его глаза стали совершенно серьёзными.

— Vertudieu, я идиот, — воскликнул он сокрушённо. — Меня и вправду драть надо, кэп. Мои друзья гниют в поганой тюряге, а я… резвлюсь тут, будто дитя малое с кубарем! Прости.

Грир подумал, что на малое дитя Дидье Бланшар вовсе не был похож. Но вслух сухо сказал:

— Хватит каяться, не на исповеди небось. Вон ширма. Иди и загуби парижские чулочки мадам Фионы, garcon.

И невольно улыбнулся в ответ на вновь вспыхнувшую улыбку Дидье, который брякнул, немедля воспрянув духом:

— Я тебе уже как-то говорил, кэп — я столько чулок снял, что надеть уж как-нибудь смогу! — И, глянув на Фиону, чистосердечно прибавил: — Я слукавил, когда попросил у вас помощи, мадам.

Конечно же, все принялись хохотать буквально через мгновение, слушая, как отчаянно чертыхается Дидье за китайской ширмой, расписанной павлинами, глотая самые замысловатые ругательства из уважения к слуху присутствующих дам, как он опрокидывает стулья, роняет, судя по звону, зеркало, и опять бешено чертыхается.

Грир, как и Моран, да и все остальные явно лишние зрители, набившиеся в капитанскую каюту, готов был уже лопнуть от нетерпения, когда Дидье наконец вывалился из-за ширмы, отшвырнув её пинком и сам покатываясь со смеху.

— Le tabarnac de salaud! — выпалил он, видимо, от возбуждения и неловкости позабыв о сохранности нежного дамского слуха. — Затяните уже кто-нибудь эту дьяволову штуковину у меня на хребте, а то треклятая хламида из-за неё не застёгивается, morbleu!

Дьяволовой штуковиной он явно именовал хитроумный корсет, а треклятой хламидой — платье Фионы… но это было неважно.

Грир перестал смеяться — как и Моран, ошеломлённо воззрившись на Дидье Бланшара, узнавая его и не узнавая.

Он был всё тем же бесшабашным шалопаем… но стал совершенно другим.

Другим — до замирания сердца!

Весёлые зелёные глаза его смущённо и жалобно блестели из-под упавших на лоб русых прядей, пышные рукава бирюзового платья скрадывали размах его плеч, а всё его стройное тело, обтянутое нежно шелестевшим шёлком, внезапно оказалось гибким и даже изящным, черти бы его драли!

И женское обличье вдруг перестало быть чуждым Дидье Бланшару, — понял Грир в полнейшем смятении.

— Ты же только что хвастался, что сам справишься, сладенький, — ехидно попеняла тем временем Фиона, властно разворачивая Дидье к себе спиной и с силой затягивая шнуровку корсета, топорщившегося спереди множеством жёстких оборок.

Дидье притворно охнул и беззаботно ухмыльнулся:

— Palsamble, надевать юбку на себя, оказывается, куда труднее, чем снимать её с кого-то… или задирать на ком-то, мадам!

Глаза его опять возбуждённо и шало сверкнули, когда он искоса зыркнул через плечо — не на Фиону, на Грира.

— Кэ-эп? Ты там небось со смеху лопаешься, vertudieu!

— Я не деревенский дурень, чтоб попусту зубы скалить, — хмуро отрезал Грир, шагнув вперёд.

— Ну да, зубы скалить — это по моей части. — покладисто согласился Дидье, ничуть не обидевшись, и рассеянно провёл пятернёй по встрёпанным волосам.

Моран драматически возвёл взор к потолку и укоризненно произнёс:

— Тебе нужно хоть какое-то подобие причёски, Ди. И туфли!

— Вот именно, — сдержанно промолвил Грир. — Что у него будет на ногах, мадам Фиона? Каблуки?

Дидье так и подскочил:

— Да подите вы! То есть… я хотел сказать — у меня же остались от клятого губернаторского бала дурацкие туфли с дурацкимими бантиками, какого мне ещё рожна надо, morbleu?!

Моран, обменявшись взглядом с Гриром, сорвался с места и поспешил прочь из каюты, а Грир вновь посмотрел в озадаченное лицо Дидье и внушительно проговорил:

— Мало просто надеть на себя юбку. Тебе нужно привыкнуть двигаться во всей этой амуниции, garcon… научиться вести себя в ней так, как ведёт себя истая женщина.

Дидье округлил глаза и заморгал, а Фиона, не привыкшая к тому, чтобы её оттирали на второй план, живо воскликнула:

— Ты должен подражать нашим повадкам, сладенький, и забыть про грубые мужские ухватки. Запомни, что ты теперь — создание нежное и слабое. Мы сражаемся с вашим братом другим оружием, так что научись-ка строить глазки и кружить головы!

Грир мгновенно подумал, что на последнее Дидье Бланшар способен в любом обличье, и возразил, не стерпев:

— Мадам Фиона, если он чересчур войдёт в эту роль, комендант задерёт на нём юбки, прежде чем парень успеет раздобыть ключи от тюрьмы и ворот, и тогда уж пиши пропало!

— Patati-patata! — воскликнул со смехом Дидье. — Что ж, тогда он узреет кое-что поинтереснее моих коленок, этот ваш комендант!

А потом он лениво изогнул бровь и так же лениво потянул вверх бирюзовый атласный подол — Грир и ахнуть не успел.

«Учить этого прохвоста кокетничать?! Да это всё равно что стрижа учить летать!» — молнией пронеслось у него в голове, прежде чем он обалдело уставился на длинную стройную ногу, выставленную из-под белоснежных кружев нижней юбки.

За расшитой серебром подвязкой, повыше обтянутого белым шёлком колена, обнаружился нож.

— Пистолет тоже имеется, — Дидье небрежно похлопал себя по другому бедру, невозмутимо одёргивая юбку, — Так что не волнуйся так, кэп.

В глазах его заплясали прежние черти, и Гриру адски захотелось самому задрать ему проклятую юбчонку до самых подмышек.

И всыпать так, чтоб наглая круглая задница огнём загорелась.

— За тебя же волнуюсь, стервец, — процедил он свирепо.

— Patati-patata! — снова прыснул Дидье и ловко увернулся от карающей длани капитана «Разящего», влетев прямёхонько в объятия запыхавшегося Морана, успевшего притащить из его каюты пресловутые туфли с бантиками.

Актрисы заливались неудержимым звонким смехом, равно как и старик Арно, оба сорванца вторили им, а Грир в очередной раз скрипнул зубами, понимая, что самым лучшим для него было бы немедленно убраться из собственной каюты на палубу фрегата, пока весь этот чёртов балаган не закончится.

Но он просто не мог этого сделать, всемилостивый Боже!

Грир досадливо отвернулся от внимательного взгляда Фионы. Эта смуглая чертовка явно видела его насквозь.

А Фиона сосредоточенно прищурилась, наблюдая за тем, как обувается Дидье, и наконец одобрительно кивнула:

— Эти туфли сгодятся. Вряд ли у нас найдётся что-то получше на его ногу.

— Сандрильона, а, Сандрильона! — насмешливо пропел Моран, наклоняя голову к плечу так, как это обычно делал Дидье, и открыто его рассматривая. — Что же нам делать с твоими волосами, Сандрильона?

— Ишь ты, разговорился, palsambleu! — Дидье скорчил деланно злобную гримасу, лыбясь, впрочем, всё так же шало. — Вспомнил свои куафёрские замашки, что ли?

— А я их и не забывал, — преспокойно пожал плечами тот, в свою очередь весело улыбаясь, и Грир понял, что канонир столь же искренне наслаждается происходящим, сколь и Дидье. Похоже было, что трезвую голову на плечах из всех троих сохранил только он сам, вернее, старался сохранить её изо всех сил, невзирая на ухищрения окружающих его адских исчадий.

Актрисы заверещали ещё пуще, когда Моран притащил из своей каюты набор щёток, гребней и щипцы для завивки, которые он аккуратно сунул в камин. А потом повелительно скомандовал, оттеснив Фиону и кивнув Дидье на любимое кресло Грира:

— Сядь!

Тот скривился в очередной мученической гримасе и обернулся к капитану «Разящего», будто ища у того заступничества. Но Грир тоже был неумолим.

— Чего ты пялишься на меня? — проворчал он, подталкивая Дидье к креслу. — Взялся делать, так делай, как надо, а не виляй!

— Tabarnac de calice d'hostie de christ! — выругался тот почти беззвучно и с размаху плюхнулся в кресло, обречённо зажмурившись, как перед пыткой.

Фиона не преминула нравоучительно заметить:

— Сладенький, приличные дамы не усаживаются так, с разбегу. Они…

— А кто вам сказал, что я собираюсь быть приличной дамой, мадам? — быстро перебил её Дидье, повернувшись к ней, а Моран шутливо дёрнул его за волосы. — Уй-й-й!

— Всыплю обоим, — с металлом в голосе пообещал Грир, и оба сорванца наконец угомонились. В отличие от актрис, которые обступили их и застрекотали с удвоенным пылом, подавая Морану то расчёску, то флакончик духов, то щипцы, которые очень быстро нагрелись.

Грир, на которого, к его удовлетворению, все разом перестали обращать внимание, растянулся в соседнем кресле и отсалютовал старику Арно бутылкой рома. Тот с готовностью подставил ему свой стакан.

— А мне? — подал жалобный голос Дидье.

Шельмец, оказывается, успевал следить за всем, происходившим вокруг него. Или… только за ним, за Гриром?

— Перебьёшься, — злорадно отрубил капитан «Разящего». — Ром — не дамский напиток!

И они с Арно в свою очередь громко расхохотались, а Дидье сердито зашипел, отклоняясь от грозных щипцов Морана, который снова со смехом ухватил его, теперь уже за ухо, и придержал на месте.

— Красота требует жертв, — назидательно изрёк канонир, накручивая на щипцы очередную прядь. — Терпи, ведь даже женщины это терпят!

— Я не женщина, palsambleu! — строптиво бросил Дидье, но вырываться перестал и покорно склонил свою буйную голову, отдаваясь в ловкие руки Морана. А Фиона со смаком продекламировала, чуть-чуть перефразировав Мольера:

— Кой чёрт понёс тебя на эту галеру?!

Наконец Моран, очевидно, решил, что с Дидье достаточно мучений, и милостиво скомандовал:

— Будьте любезны, прекрасные дамы, найдите зеркало, если этот разгильдяй его не разбил, одеваючись!

— Надо было! — задиристо буркнул Дидье и запнулся, когда сразу три изящные женские руки проворно сунули ему под нос искомый предмет.

Наступила звенящая тишина.

Грир и сам невольно поднялся из своего кресла.

Дидье вскинул потрясённые глаза сперва на Морана, а потом — на него, и только головой мотнул.

И Грир с дрогнувшим сердцем понял, что, наверное, впервые в жизни отчаянный балабол Дидье Бланшар не знал, что же ему сказать.

Его вечно встрепанные русые вихры под умелыми пальцами Морана превратились в копну шелковистых кудрей и золотистым ореолом обрамляли его посерьёзневшее лицо, ставшее на несколько мгновений воистину ангельским.

Пока на этом самом лице не вспыхнула привычная разбойничья ухмылка.

— Patati-patata, друг! — задорно воскликнул он. — Да тебе в Версале куафёром пристало быть — у подружек Его Величества короля Франции!

Но Моран шутки не принял, а тихо проговорил что-то, склонившись к уху Дидье — что-то такое, от чего тот опять вмиг посерьёзнел, взметнув ресницы, и даже побледнел.

— Хватит секретничать! — решительно приказала Фиона, похлопав Дидье по плечу. — Тебе предстоит ещё научиться двигаться, как подобает даме, сладенький, а время не терпит!

Она была права, но Гриру всё-таки невыносимо захотелось узнать, что же такое сказал Моран капитану «Маркизы».

Пользуясь суматохой, устроенной засуетившимися актрисами, которые со смехом потащили Дидье вон из кресла, с наслаждением его при этом тормоша, — а тот даже не думал сопротивляться, — Грир, в свою очередь, поманил к себе своего канонира и негромко осведомился:

— Что ты сказал ему?

Взгляд Морана впился в лицо Грира, и он пробормотал едва слышно:

— Что он, должно быть, увидел в зеркале Даниэль. Свою маму.

Голос его дрогнул на последнем слове, и он поспешно отвернулся.

— Понятно, — после паузы отозвался Грир, на мгновение коснувшись ладонью его плеча.

В своей ярко освещённой, полной смеха и тепла каюте он вдруг всей кожей ощутил какое-то ледяное дуновение.

«Кто-то прошёл по моей могиле», — так говорила его собственная мать, давно покоившаяся на скромном сельском кладбище близ церквушки в Суссексе.

Но он-то готов был поклясться, что его могилой станет море!

Грир мотнул головой, пытаясь стряхнуть наваждение, и повернулся ко вновь заливавшемуся беззаботным хохотом Дидье. А тот, тоже обернувшись, взмолился сквозь смех:

— Спасите же меня, garcons! А то эти наяды меня защекочут!

— В самом деле, довольно, — Грир устало нахмурился. — Мадам Фиона, вы правильно заметили, что время дорого, а этот плут должен ещё научиться как-то управляться со своим новым нарядом. Поторопимся же!

Проницательно посмотрев на него, Фиона звонко хлопнула в ладоши:

— Он научится этому вмиг — научится двигаться во всей нашей амуниции, как вы и упомянули, капитан… если только он научится в ней… — Она вновь сделал длинную мелодраматическую паузу. — Танцевать! Неси сюда свою виолу, Арно!

Лола и Колетт опять восторженно завизжали, зааплодировали и даже запрыгали.

— Чему это вы так обрадовались, глупенькие вы стрекозки? — Фиона снисходительно сощурила свои золотистые тигриные глаза, и актрисы мгновенно примолкли. — Не вам выпадет удовольствие танцевать с этим мальчуганом, ибо так он никогда не усвоит женскую роль… а мужчине!

Развернувшись на своих высоких каблуках, она властно опустила свёрнутый кружевной веер на плечо Грира.

В каюте снова воцарилась полнейшая тишина.

— Vertudieu! — ошалело выдохнул наконец Дидье, а Грир гневно сдвинул густые брови:

— Вам угодно развлекаться, мадам Фиона, но я не вхожу в число ваших марионеток, учтите!

На самом деле предательский жар, охвативший его тело от первого же взгляда на переодетого Дидье, при мысли о танце с ним усилился почти нестерпимо.

— Простите, капитан, но это чушь! — страстно вскричала Фиона, вскинув голову и раздув ноздри, будто кобылица, которую неожиданно хлестнули по крупу. — Не отрицаю, вся эта возня доставляет мне удовольствие, но вы же должны понимать — то, что я предлагаю, жизненно необходимо! Этого плута распознают ещё в воротах цитадели, если он не научится ощущать себя женщиной с головы до пят! А он может научиться этому, только оказавшись женщиной — в объятиях истинного мужчины! Поверьте мне, я четверть века на сцене и знаю, что говорю!

— Tabarnac de calice d'hostie de christ! — зачарованно произнёс Дидье, переводя широко распахнутые глаза с Грира на Фиону. — Ну если только вы начали выходить на сцену в утробе своей матушки, мадам!

— Ты дамский угодник, сладенький, — звонко рассмеялась та, поддевая его веером под подбородок. — Господь наделил тебя даром понимать женщин, и это воистину чудесный дар. Но чтоб понять нас до конца, надо понять нас нутром и сердцем. Это редко удаётся мужчине. Я хочу посмотреть, удастся ли это тебе!

«Ну чистая же ведьма!» — подумал Грир со злобой и восторгом.

Дидье наверняка подумал то же самое, потому что явственно скрипнул зубами и сжал кулаки, отворачиваясь от Морана.

А чёртов Арно, повинуясь требовательному жесту Фионы, взмахнул своим треклятым смычком.

И в каюту хлынула музыка, заполняя её до краёв, чаруя и обещая, дразня и ликуя.

В эту колдовскую музыку, будто мало было её одной, тут же вплёлся низкий бархатный голос Фионы.

Губы Дидье опять шевельнулись, — Грир готов был поклясться, что в очередном замысловатом ругательстве, а зелёные глаза уставились Гриру прямо в душу — с вызовом, смехом и мольбой.

И не в силах устоять перед этим смятенным взглядом и перед музыкой, вскипевшей у него в крови, Грир повелительно развернул Дидье к себе за локоть… развернул и церемонно поклонился.

Глаза Дидье вспыхнули, и, на мгновение закусив губы, он тоже склонился перед Гриром в таком плавном и уверенном реверансе, как будто полжизни до этого провёл в придворном платье на паркете бального зала, а не на палубе пиратского брига с мушкетом в руке!

Всевышний Боже, этот сорванец не переставал поражать Грира в каждой своей ипостаси. И как же отчаянно Грир желал заполучить его — в любой ипостаси!

Но пока пела эта виола, разжигая огонь в крови, он мог только вести его за собой, подчиняя себе, с ликованием чувствуя, как откликается это стройное тело на каждое его движение, повинуясь ему, склоняясь перед его волей, отдаваясь музыке, отдаваясь… ему.

Голос Фионы взлетел ещё выше и оборвался яростным крещендо.

Грир замер, всё ещё крепко сжимая запястье Дидье под кружевными манжетами и совершенно утонув в его изумлённо раскрытых глазах.

Он потряс головой, будто выныривая на поверхность из океанской пучины, а Дидье мягко, но решительно высвободил руку из его пальцев, плотно сжал губы и отвёл взгляд, не проронив ни слова.

* * *

— Ди, а если тебе не поверят? — в очередной раз с тоскливой тревогой спросил Моран, но Дидье лишь беззаботно присвистнул и терпеливо отозвался:

— Поверят, nombril de Belzebuth! Я уж постараюсь!

Грир проворчал, — не менее мрачно, чем Моран, — вновь придирчиво оглядывая Дидье от кудрявой макушки до носков туфель:

— Не перестарайся, а то тебя завалят, не доведя до коменданта…. конь ты троянский.

Дидье расхохотался, тряхнув своей русой гривой. Глаза его возбуждённо сверкали, и Грир едва не застонал. Невыносимо было отпускать мальчишку на столь опасное предприятие одного, без прикрытия, да ещё в таком виде, чёрт подери!

Грир сто раз успел проклясть тот миг, когда предложил Дидье эту авантюру, но отступать было уже поздно.

— Не переборщи, — проронил он почти умоляюще. — Слышишь?

— Да слышу я, слышу, — со всей убедительностью отозвался Дидье, дурашливо тараща глаза.

— Когда снадобье сработает, подашь сигнал!

— Да понял я, понял!

Понял он, как же…

— Пузырёк не потеряй! — напомнил Грир почти безнадёжно.

Не так давно Марк с Лукасом, экспериментируя с разными травами, изобрели некую настойку, нескольких капель которой было достаточно для того, чтобы лишить человека всякой воли и сделать послушной игрушкой в чужих руках. Пузырёк с этим зельем Дидье деловито упрятал в карман юбки.

— Vertudieu! — парень досадливо поморщился. — Кэп, ну ты прямо как мамаша-наседка!

Актрисы вновь залились русалочьим хохотом.

Грир на миг прикрыл веки, изо всех сил подавляя желание немедленно прекратить балаган. Дидье так рьяно рвался валять дурака, вернее, дурочку, что взывать к его рассудку было бессмысленно, как и напоминать о первоначальных яростных протестах против этого маскарада.

Оставалось только положиться на волю Божию.

Эдвард Грир не привык этого делать.

— Постой-ка, сладенький, — теперь в локоть Дидье вцепилась Фиона, и тот тяжко вздохнул, но тут же расплылся в искренней улыбке:

— Мадам?

— Дай-ка сюда свои губки, сладенький.

Фиона притянула парня за затылок к себе и аккуратно намазала ему губы приторно пахнущей, розовой, как леденец, помадой, которую вынула из своего кармана и так же деловито сунула в карман бирюзового платья Дидье. А потом сердито погрозила ему пальцем:

— И не смей кусать их и облизывать! Быстро заживут.

Дидье невольно выпяти ставшие невообразимо заманчивыми пухлые губы и едва дотронулся языком до лопнувшей нижней. Смешливо сморщил нос и пропел:

— Tres bien! Вку-усно…

Фиона ещё раз пригрозила ему, уже кулаком, и снова властно потянула его за светлые кудри, в которые усилиями Морана превратились его всегдашние растрёпанные вихры. В руке у неё, как по волшебству, возникла крохотная чёрная коробочка, щедро расшитая серебром, с зеркальцем на крышке.

Дидье попятился, так настороженно воззрившись на коробочку, словно это была ядовитая змея-мамба:

— Это ещё что такое, palsambleu?!

— То, что надо! — отрезала актриса, опять подтаскивая его поближе. — Стой спокойно, сладенький, и не вертись! Это мушки — последняя парижская мода, все кавалеры при дворе без ума от неё!

Мгновенно раскрыв коробочку и не дав Дидье ни минуты на возражения, она ловко прилепила маленькое сердечко из чёрного муара над верхней губой парня. Потом проворно опустила коробочку в тот же карман на платье, куда прежде упрятала помаду, и удовлетворённо заявила:

— Это означает: «Я жажду поцелуев»!

— Че-го? — так и взвыл Дидье, тщетно пытаясь вырваться из цепких пальцев Фионы. — Каких ещё поцелуев, scrogneugneu! Я что, целоваться туда иду?!

— Цыц! — скомандовала Фиона, одним этим словом усмирив как Дидье, так и своих девиц. — Ты слишком разборчив, сладенький. Ну-ну, не злись. — Она снисходительно потрепала Дидье по затылку и, ловко отцепив мушку, наклеила её теперь уже на его правый висок. — Это означает: «Я страстная особа». Так лучше?

— Ненамного, vertudieu! — хмыкнул парень, наконец освободившись и торопливо шагнув прочь. — Merci beaucoup!

Фиона вдруг спохватилась и поспешила следом:

— Самое главное забыли придумать! Имя! Как тебя будут звать, сладенький?

Дидье, который уже лихо спрыгнул в пришвартованную у борта шлюпку, озадаченно глянул вверх, на палубу, с которой свешивалась вся команда «Разящего» и вся театральная труппа. Всё ещё держа обеими руками подол бирюзового платья, он на миг опустил голову, а потом на его лице вновь расцвела озорная, хмельная и нежная улыбка:

— Дезире!

* * *

Когда шлюпка с Дидье на борту, едва различимая в подступавшем тумане, наконец ткнулась носом в берег, Грир с некоторым облегчением опустил подзорную трубу, приказав себе немедля выбросить из головы любые мысли о возможном провале их смертельно опасной авантюры.

То, что он отчаянно тревожился за Дидье, тому никак не помогло бы.

— Я должен был пойти с ним! — почти неслышно пробормотал стоявший рядом Моран и прикусил губу.

— Брюнеточкой-розочкой, что ли? — Грир устало вздёрнул бровь. — Тогда и мне с вами надо было пойти — дуэньей. А что? Знаешь, какая из меня лихая баба вышла бы — не чета вам, молокососам! Усы быстренько сбрил бы, юбку нацепил…

Он хотел приободрить парня и добился своего — несмотря на стывшую в глазах тоску, Моран через силу улыбнулся:

— У мадам Фионы был только один корсет!

На мгновение стиснув в ладони его смуглые пальцы, Грир повернулся к боцману Кендаллу и негромко, но властно скомандовал:

— Поднять якорь! Курс — зюйд-зюйд-вест.

Команда вмиг рассыпалась в стороны, а Фиона вначале ошарашенно заморгала, а потом подлетела к Гриру, воинственно стуча каблуками:

— Позвольте, капитан! Разве мы не будем дожидаться здесь возвращения нашего мальчугана?

— Вы — не будете, — с ударением на первом слове ответствовал Грир, спокойно посмотрев в её пылающие глаза. — Вы и ваша труппа, мадам Фиона, сейчас наконец попадёте в свой Сан-Кастильо. Вернее, не прямо сейчас, — он неторопливо вытянул из кармана за цепочку золотые часы, — а, скажем, незадолго до заката.

— Что? Как это? — Фиона даже рот открыла, растеряв всё своё величие и вмиг превратившись в ошеломлённую девчонку. — Это невозможно!

— Ну почему же, мадам? — от души забавляясь, Грир вкрадчиво наклонился к ней. Этот пустой разговор хотя бы отвлекал его от тягостных мыслей. — Вы ведь как раз туда и собирались.

— Но не сию же минуту! — возопила Фиона, потрясая кулачками у него перед носом. — Я же должна узнать, что будет с парнишкой! И… и… как мы сможем оказаться в Сан-Кастильо столь быстро?!

Грир ещё ниже склонился к её маленькому ушку с серебряной серёжкой в нём и признался драматическим полушёпотом:

— Хочу покаяться перед вами, мадам. Всё это время я задерживал вашу труппу на борту «Разящего», желая подольше насладиться вашей красотой и талантом. Но… — Он сделал столь излюбленную Фионой выразительную паузу и продолжал: — Я всегда мог доставить вас к месту вашего назначения всего за пару часов, и сейчас я это наконец сделаю.

Фиона так и ахнула, потрясённо уставившись ему в лицо своими пронзительными тигриными глазами, но Грир не дал ей вставить ни единого слова, сказав уже совершенно серьёзно и непререкаемо:

— То, что мы затеяли — предприятие опасное, и рисковать вашими жизнями я не намерен, не взыщите.

— Мы просто помешали бы вам в ваших… амурных делах, не так ли, капитан? — почти по слогам процедила Фиона, продолжая сверлить его негодующим взором.

Ох, и ведьма!

Грир развёл руками с показным смирением, а Моран, который, затаив дыхание, всё это время стоял позади них, злорадно фыркнул. За это он получил свою порцию испепеляющего презрения от стремительно обернувшейся актрисы, но только невинно поднял брови.

Губы у Фионы вдруг задрожали, и она опять превратилась из разгневанной ведьмы в несправедливо обиженную девчонку.

Грир легко вздохнул, порылся в кармане камзола и извлёк оттуда изрядно потёртый замшевый кошель.

— Я благодарен вам и вашей труппе за помощь, — промолвил он с искренней теплотой в голосе. — Я не думаю, что наряды, которое вы одолжили нашему баламуту, уцелеют в этой переделке, и надеюсь как-то компенсировать урон, нанесённый нами вашему гардеробу. Окажите нам честь, мадам, и примите в подарок вот эту штуковину.

Помедлив, Фиона протянула Гриру ладонь, и он с поклоном вложил в неё кошель, завязки которого актриса быстро распутала и запустила пальцы внутрь.

Глаза её потрясённо распахнулись.

— Штуковину? Шту-ковину?! Вы что, с ума сошли, капитан? — осведомилась она хриплым сдавленным полушёпотом.

В её пальцах блеснул нестерпимым холодным огнём огромный бриллиант.

Грир негромко рассмеялся:

— Не хочу вводить вас в заблуждение — это безделица, подделка, мадам. Однако… — Он помедлил пару мгновений и тихо признался: — У меня с ней связано много воспоминаний. У нас, — поправился он, покосившись на Морана с непривычной мягкой улыбкой, на мгновение осветившей его сумрачное лицо. — Мне жаль терять эту игрушку. Но эскапады нашего шельмеца в вашем наряде стоят того. Не будь вас, мы бы никогда не увидели его… таким.

Он запнулся и сжал губы, чтобы не сказать лишнего.

Моран, опустив ресницы, согласно кивнул, и Грир опять мимолётно улыбнулся. А Фиона со вздохом уронила алмаз обратно в кошель и проворчала:

— Самое главное — чтобы этот ваш шельмец остался цел и невредим… и провались они, эти тряпки!

— Дидье сам вернёт вам ваши прекрасные наряды, мадам, — горячо заверил её Моран, и актриса, внимательно глянув на него, вдруг потянулась к нему и шепнула в самое ухо, удержав за плечо и не дав отстраниться:

— Ах, мальчик… как же это тяжко, как больно — любить сразу двоих!

Моран даже задохнулся, снова прикусив губу, а потом тоже почти неслышно отозвался:

— Нет. Нет, если они тебя любят.

Фиона ещё несколько мгновений пристально смотрела ему в лицо, а потом со вздохом мимолётно провела кончиками пальцев по его зарумянившейся щеке.

— Хватит болтовни! — буркнул Грир, оборачиваясь к ним. — Ступайте-ка в свою каюту, мадам, надвигается буря. А ты, парень, отправляйся в трюм, проверь, всё ли в порядке с пушками.

Он глубоко вздохнул, провожая Морана глазами, а потом с той же тревогой взглянул в стремительно темнеющее небо, по которому ветер гнал рваные лохмотья облаков.

Грядущая ночь обещала быть чёрной, как адская смола. И этой ночью каждый из двоих, что был ему дороже жизни, мог оказаться на волосок от смерти.

Как и сам он, Эдвард Оуэн Грир.

Но собственная судьба его совсем не волновала.

* * *

Под килем шлюпки заскрипел сырой песок, и Дидье, аккуратно сложив вёсла, с тяжким вздохом собрал в горсть подол бирюзовой юбки. Пора было позабыть о привычке лихо сигать за борт, не то он рисковал загубить чудесное платьице мадам Фионы. Она-то, конечно, простит ему, но не мог же он предстать эдакой мокрой курицей перед взором разборчивого заразы-коменданта, ценителя белокурых пышечек, tabarnac de calice!

То, что они затеяли, было таким рискованным, что захватывало дух. Но почему-то у Дидье ещё больше захватывало дух при воспоминании о проклятущем танце с капитаном «Разящего». Чёрт бы побрал мадам Фиону с её колдовскими выдумками и растреклятым бирюзовым платьем!

Но она была права, права, nombril de Belzebuth…

Он не мог этого не признать.

«Чтоб понять нас до конца, надо понять нас нутром и сердцем»…

Дидье снова отчаянно чертыхнулся. Он подумает обо всём этом потом.

Завтра.

Или никогда.

К чему? Ведь предстояло ещё пережить нынешнюю ночь.

Поднатужившись, Дидье выволок шлюпку на песок, так далеко, как только мог, чтоб её не унесло приливом. Одёрнул призывно шелестящее платье и душивший его корсаж, пинком отправляя вон из головы будоражившие его мысли.

Он всегда так поступал, когда мысли мешали ему что-то делать.

Делать. Делать, а не болтать. Делать, а не думать.

Копаться в себе, равно как и щадить себя Дидье Бланшар не привык.

Что было, то было, что будет, то будет, вот и всё, palsambleu!!

Дидье глубоко вдохнул солёный воздух и медленно побрёл вдоль берега, продолжая придерживать одной рукой всё-таки намокший подол и напряжённо всматриваясь в туманный сумрак. Он знал, что солдаты гарнизона были обязаны регулярно проводить обход своего островка. В таком случае он вот-вот должен был на них наткнуться.

О волке речь, и волк навстречь…

Пляшущий свет фонаря замаячил впереди, бросая отблеск на штыки двух синемундирников, и резкий оклик: «Стоять!» — прогремел в воздухе.

Дидье послушно застыл на месте, во все глаза глядя на солдат, которые, в свою очередь, ошарашенно пялились на него.

Он знал, кого они видят перед собою — слегка испуганную, изрядно промокшую, весьма миловидную и статную бабёнку в роскошном наряде, которой совершенно нечего было делать ночью на этом берегу.

Дезире.

Она могла чего-то бояться, но это не мешало ей хорохориться что было сил.

Дидье любил таких девчонок — бесстрашных в драке и в любви.

Его первая — Каролина — как раз была такой: весёлой, храброй и… шалопутной.

Patati-patata!

Он вскинул голову, тряхнув кудрями, и пропел, расплываясь в озорной улыбке:

— Salut, garcons!

* * *

Моран сам вызвался высадить труппу Фионы в Сан-Кастильо и теперь, сидя на носу самоходной шлюпки, стремительно мчавшей его обратно к фрегату, не отрывал глаз от тёмных, как свинец, волн.

Он всё ещё размышлял над тем, что ему сказала Фиона.

Больно… любить сразу двоих.

На прощание актрисы и старик Арно церемонно и даже как-то застенчиво с Мораном раскланялись, а сам он не менее церемонно поднёс к губам прохладные пальцы Фионы. И с грустной улыбкой подумал — будь сейчас на его месте Дидье, эти женщины висели бы на его крепкой шее с писком и смехом, а он, хохоча и балагуря, с удовольствием кружил бы каждую, будто пёрышко.

Боже, как же щедро Дидье всегда раздаривал себя! Словно живительный источник тепла и любви в его сердце был неиссякаем.

Он всех готов был обогреть, как и самого Морана.

Но когда любишь всех, по сути, не любишь никого.

Моран даже зажмурился при этой мысли.

Он не желал быть для Дидье Бланшара в одном ряду с теми, кто грелся у костра его сердца — с Марком и Лукасом, с Клотильдой или Фионой, с Жаклин, с Франсуа, с тюремщиком из Пуэрто-Сол, с трактирной шлюшкой Нелл или с корабельной дворнягой!

Дидье, даже не раздумывая, сиганул за борт фрегата, когда чёртову шавку смыло волной!

Моран невольно улыбнулся, вспомнив, как отчаянно ругался Грир, втаскивая на палубу хохочущего Дидье с дворнягой под мышкой.

Улыбнулся и судорожно вздохнул.

Во всём этом проклятом мире Моран Кавалли любил только двоих — Эдварда Грира и Дидье Бланшара, и любовь эта была громадной, как море.

Или как смерть.

Он выпрямился во весь рост в качавшейся на волнах шлюпке и крепко ухватился сперва за трап, который сбросил ему с борта Грир, а потом — за его сильную смуглую руку.

Капитан «Разящего» пристально посмотрел в лицо своему канониру, но не проронил ни слова.

* * *

Спустя час после своей удачной высадки в Сан-Кастильо Дидье Бланшар преспокойно восседал за обеденным столом коменданта Бартона.

Ну, не совсем уж преспокойно.

Он ел, пил, болтал и хохотал, ни на миг, впрочем, не забывая о том, что находится в чужом платье, словно в чужом теле — и для чего.

За стенами крепости ждали Грир и Моран со своими людьми… ждали, когда он откроет им ворота, уложив наповал коменданта Бартона.

Если удастся.

Если Бартон и его люди не уложат его самого.

Впрочем, в последнем Дидье сильно сомневался.

Комендант был очень высоким, — что играло Дидье только на руку, скрадывая его собственный немалый рост, — а ещё сухопарым, белобрысым и светлоглазым. Впервые заглянув в эти растерянные прозрачно-голубые глаза, Дидье с невероятным облегчением понял, что навьёт из коменданта столько верёвок, сколько понадобится. Тем более с помощью волшебного снадобья близнецов, которое он уже ухитрился подлить из крохотного пузырька ему в бокал.

Дело было почти сделано, patati-patata!

Подумав об этом, Дидье усилием воли тут же пригасил столь неуместное ликование. Охотник, потерявший голову от близости лёгкой добычи, так же легко может попасть в собственный капкан — эту простую истину Дидье накрепко усвоил, ещё будучи босоногим сопляком, шаставшим по канадским лесам вместе с индейскими мальчишками.

Тем более, что недооценивать Бартона не стоило — он был настоящим ревностным служакой. В его небольшом форту царил практически идеальный порядок, а солдаты повиновались ему беспрекословно — причём не столько из боязни, сколько из явного уважения.

Дидье припомнил, как Грир сумрачно предрекал, что его, мол, завалят, не доведя до коменданта и, не сдержавшись, торжествующе ухмыльнулся.

Бартон крупно сглотнул, и Дидье сообразил, что тот пялится как раз на лукавую ямочку, обозначившуюся от улыбки на его щеке… сообразил и вспомнил, как любили девчонки целовать его в эту ямочку — все, от Каролины до Тиш.

Прочь эти дурацкие воспоминания, bougre d`idiot! Ты тоже теперь девчонка — девчонка хоть куда.

Хоть туда и хоть сюда.

Дидье снова прыснул. Его несло, заносило как лодчонку в бурю, но он твёрдо знал, что выплывет.

Достаточно было ещё раз взглянуть в восхищённые и молящие глаза коменданта.

— Ваш муж, с вашего позволения, обошёлся с вами чересчур сурово, мадам Дезире, — откашлявшись, хрипловато выговорил Бартон, продолжая пожирать его горящим взором. — Недостойно мужчины подвергать слабую женщину опасности из-за какой-то мнимой вины, пусть даже его судно и находилось в виду нашего острова… кстати, мои люди заметили этот корабль.

Дидье и бровью не повёл. Ясно было, что кто-нибудь из часовых непременно заметит «Разящий», направлявшийся прочь от берега.

— Мой супруг просто чересчур ревнив, — жизнерадостно поведал он, отправляя в рот шоколадную конфету из стоявшей перед ним бонбоньерки, а потом честно добавил: — Но нельзя сказать, чтоб у него не было для этого повода. Жизнь даётся нам всего однажды, потому её надо прожить весело!

И он развёл руками, косясь из-под ресниц виновато и лукаво.

Бартон, проводив конфету зачарованным взглядом, полушёпотом произнёс:

— Что ж, я несказанно рад это слышать… ну а ваш супруг в таком случае пусть пеняет на себя, если он по собственной воле упустил такую… такую женщину, как вы!

— Какую же? — с неподдельным любопытством поинтересовался Дидье, склоняя голову к плечу.

Ему и вправду хотелось знать, что же такого особеного мог заметить в нём комендант.

— Вы непосредственны и искренни, как дитя! — с таким же неподдельным восхищением выпалил Бартон. — Естественны, как родник! И ещё… вы очено красивы…

Так. Дитя, оно же родник. Tres bien.

Дидье рывком опустил руку, которая уже машинально поднялась, чтобы по привычке озадаченно поскрести в затылке, и решительно переменил скользкую тему:

— Да, мой супруг — просто какой-то Нерон! — Или тут нужно было употребить слово «тиран»? Он не был в этом как следует уверен и торопливо продолжал: — Я промочила платье, набрала песку в туфли и изорвала перчатки об эти тяжеленные вёсла!

Последнее высказывание было явно лишним, так как комендант немедленно потянулся к Дидье, пытаясь поймать его за запястье:

— Вы повредили себе пальчики?!

Памятуя слова Фионы о ширине его запястий, Дидье поспешно отнял руку. Пальчики, palsambleu!

Он кокетливо выпятил свеженакрашенные губы:

— Вы добрый человек, господин комендант.

Произнося это, Дидье намеревался Бартону польстить, но неожиданно для себя понял, что говорит совершенно искренне.

Он был свято уверен, что сидящие в подвале крепости Марк и Лукас отнюдь не изнывают там от голода и холода, что никто не колошматит их почём зря… и что грядущий приговор военного трибунала комендант исполнил бы даже с сожалением.

Но исполнил бы.

Потому что таков был установленный законом порядок.

На впалых бледных щеках Бартона вспыхнули багровые пятна румянца, и он пробормотал, теперь зачарованно пялясь на губы Дидье:

— Несмотря на все треволнения, вы не преминули подчеркнуть свою красоту. Да, вы истинная женщина, мадам Дезире!

Дидье едва не поперхнулся очередной конфетой, мысленно чертыхнулся в адрес Фионы и сам вдруг вспыхнул до ушей. Только этого ему и не доставало услышать — что он, понимаете ли, истинная женщина, morbleu!

А коменданта, видать, тоже понесло, ибо он с интересом осведомился:

— А что обозначает сие крохотное сердечко на вашей прелестной щёчке, мадам Дезире?

Дидье ещё раз мысленно помянул чёрта в прямой связи с Фионой и с явной неохотой отозвался, не соврав, хотя, видит Бог, ему отчаянно хотелось это сделать:

— Это означает… означает, что я страстная особа, господин комендант.

Выпалив это, он хмуро потупился, отчаянно жалея, что не содрал чёртову мушку ещё на берегу. Эх, надо было ответить, что это, мол, обозначает серьёзность и благонравие! Но ему, vertudieu, требовалось довести Бартона до нужной кондиции, да побыстрее!

Взгляд коменданта, казалось, прожигал пылающие дорожки на его коже, но Бартон, сглотнув, горячо воскликнул:

— Я рад это услышать, но я не рад слышать в вашем хрустальном голосе тревогу.

И он наконец залпом осушил свой бокал.

В хрустальном голосе, vertudieu! Дидье едва удержался от того, чтобы не закатить глаза, как это обычно делал Моран.

— Вам нечего опасаться, сообщая мне это, — поспешно продолжал тем временем Бартон. — Я понимаю, что одинокой беззащитной женщине страшно полностью оказаться во власти мужчины, но я не совершу ничего неуважительного по отношению к вам… не сделаю ничего такого, что бы вам самой претило, клянусь вам! Я просто преклоняюсь перед вашей красотой и искренностью!

Дидье мрачно подумал, что стоит запомнить этот трогательный пассаж для дальнейшего самоупотребления.

Он ещё раз внимательно посмотрел на коменданта из-под полуопущенных ресниц и понял сразу две вещи. Первая — с этим человеком он мог бы крепко подружиться, но уж точно не сейчас. Потому что — второе — комендант Бартон явно намеревался перейти от красивых слов к делу.

И перешёл.

Его широкая ладонь неуверенно коснулась плеча Дидье, скользнула промеж лопаток, а потом направилась гораздо южнее экватора — на обтянутое бирюзовым шёлком бедро, где и задержалась.

Дидье машинально подумал, что, комендант, слава Всевышнему, явно предпочитал южные полушария северным. Как бы Фиона ни расхваливала свой чудо-корсет, фальшивые сиськи на ощупь наверняка отличались от настоящих.

Вот только и под подолом бирюзовой юбки комендант не нашёл бы того, к чему так рьяно стремился.

Затаив дыхание, Бартон снова заглянул в глаза своей случайной и такой желанной гостье. Неожиданно по его рукам до самых кончиков пальцев, дерзко касавшихся её тугого бедра, пробежал холодок. Ибо зеленые глубокие глаза Дезире, мгновение назад полные тепла и смеха, к которому он потянулся, будто голодный к куску хлеба, враз потемнели, подобно штормовому грозному морю.

— Послушайте меня внимательно, господин комендант, — медленно проговорила странная гостья, стиснув его запястье словно в тисках. — Вы действительно добрый человек, но вы удерживаете тут моих друзей, выполняя свой растреклятый воинский долг. Мне ваша смерть ни к чему, но ради своих ребят я возьму этот грех на душу… Спокойно! — В бок Бартону вдруг, к его полному недоумению, упёрлось пистолетное дуло. — Мы с вами так мило беседовали, вот и давайте продолжим эту беседу по дороге к воротам. Там вы прикажете своим людям их открыть.

— Я ничего не понимаю, — честно признался Бартон, хлопая белёсыми ресницами. Выпитое вино как-то сразу ударило ему в голову, и он совершенно растерялся от неожиданной метаморфозы, произошедшей с весёлой хохотушкой Дезире.

— Вам и незачем понимать, — вздохнула та, и в её голосе Бартон явственно различил облегчение. — Просто делайте то, что я говорю. Вы же хотите этого? Делать то, что я говорю?

— Ещё бы! — пылко вскричал комендант, резво вскочил и пошатнулся, вцепившись в край стола. — Боже милосердный, — удивлённо воскликнул он, — моё вино никогда ещё не было столь крепким! Наверное, меня так… так пьянит ваше обаяние, мадам Дезире?

— Чш-ш… — Крепкая рука гостьи поддержала его под локоть. — Пойдёмте же, прогуляется, и вам сразу станет получше… Барт. И вот ещё что…. Дайте-ка мне ключи от ваших подвалов.

— Что вы! Я н-не могу, это не положено, — слабо запротестовал комендант, впрочем, послушно принимаясь шарить по карманам. — Согласно караульному уставу, ключи всегда должны быть у меня.

— Разумеется, — легко согласилась Дезире, бесцеремонно выуживая у него из ладони брякнувшую связку. — Но вы как-то не очень хорошо себя чувствуете, верно?

Комендант покорно кивнул, подчиняясь силе впившегося в него напряжённого взора зелёных глаз.

— Я отлично сохраню ваши ключи, — пообещала Дезире, улыбаясь во весь рот и снова демонстрируя ему пленительную ямочку на правой щеке. — Пойдёмте же побыстрее на свежий воздух, Барт. К воротам!

Комендант снова кивнул, галантно пропуская Дидье вперёд.

Тот не смог удержаться от невольного вздоха и озабоченно нахмурился.

Проклятое, чудесное, волшебное снадобье близнецов действовало, да ещё как, morbleu! Пистолет и угрозы были ни к чему. Бедняга Бартон совершенно потерял волю, превратившись в раскисший воск в руках Дидье. Теперь главным было, чтоб часовые на воротах до поры до времени ничего не заподозрили.

* * *

И часовые ничего не заподозрили. В наступившей тьме, едва рассеиваемой светом нескольких фонарей, невозможно был заметить странную рассеянность на обычно сосредоточенном лице коменданта, властным голосом распорядившегося:

— Отпереть ворота!

Его люди были так приучены к дисциплине и беспрекословному повиновению, что никто не задался вопросом — для чего, собственно, Бартону понадобилось среди ночи открывать ворота форта. И лишь немолодой усатый сержант, уже отодвинув засовы, внезапно заколебался. Но было уже слишком поздно.

Дидье оглушил его, ударив рукоятью пистолета чуть повыше виска. А в щель между створками уже втиснулся Моран, нахально оттолкнув свирепо ругнувшегося Грира и прорвавшись вперёд.

Вслед за ними в форт ввалились остальные корсары, сбивая с ног одуревших от неожиданности солдат.

А Моран, завидев Дидье в треклятом платьишке, расплылся в облегчённой шкодливой улыбке и, конечно же, сразу язвительно выпалил:

— У-у, с тебя ещё не содрали эту тряпку? Да ты отвратительно сыграл свою роль, капитан!

И залился весёлым смехом, поганец.

— Отлично сыграл! — рявкнул Грир, ловя своего канонира за шиворот и затаскивая к себе за спину. — Куда ж ты лезешь, сопляк! Линьков захотел?

Моран только строптиво фыркнул.

Иисусе, как же Дидье был рад видеть их обоих!

— Чего вы опять лаетесь, palsambleu! — вскричал он со счастливым смехом, выхватывая пистолет из кармана юбки. — Шпагу мне лучше дайте! Барт, стойте! — спохватился он, загораживая собой подавшегося было вперёд коменданта и всем телом прижимая его к стене. — Шпагу, tabarnac de calice d'hostie de christ! Я без неё точно как нагишом!

Тут наконец очнулся часовой на сторожевой башне и проорал:

— К оружию!

Грохнул выстрел, и его крик оборвался, но из блокгауза горохом посыпались, стреляя на ходу, солдаты.

«Началось!» — подумал Дидье, чувствуя, как у него болезненно сжимается сердце и пересыхает в глотке. В неверном свете фонарей он словно видел всё происходящее со стороны: самого себя в обличье белобрысой расхристанной девки, бесцеремонно втиснувшей в стену разинувшего рот беднягу коменданта… Морана, рывком высвободившегося из-под тяжёлой руки своего капитана и вылетевшего вперёд… Грира, с проклятием попытавшегося поймать его за плечо…

Моран ловко сбил с ног летевшего прямо на них солдата и с той же шальной улыбкой бросил Дидье его шпагу.

Дидье с превеликим облегчением стиснул в ладони знакомую рукоять, но тут же спохватился, с тревогой обернувшись к Гриру.

— Кэп! — воскликнул он с мольбой в голосе. — Прикажи парням не убивать этих несчастных ублюдков, pour l'amour de Dieu!..

Его шпага звонко лязгнула о сабельный клинок выскочившего из-за приоткрытой створки ворот очередного синемундиринка, и он прорычал, совсем по-другому завершая свою возвышенную тираду:

— Bordel de merde!

— Ты стал так изысканно выражаться, напялив эту юбку, Дидье Бланшар! — ехидно крикнул в ответ Грир. — Чёрт с тобою, святая ты невинность… Эй, ребята! Не убивайте зазря этих олухов! Дама просит их пощадить!

Дидье вновь досадливо ругнулся, но не сумел сдержать усмешки.

За его спиной неожиданно зашевелился комендант, про которого он почти успел забыть.

— Мадам Дезире? — неуверенно осведомился Бартон, наклоняясь к его уху. — Что здесь происходит? Кто эти люди? Мы же с вами вышли на прогулку…

— О да, и прогулка удалась на славу… — не удержавшись, пробурчал Дидье.

Значит, кое-что Барт всё-таки помнил. Но Дидье ни за какие коврижки не желал бы оказаться на его месте — беспомощным, как младенец, совершенно потерявшим всякую волю и здравый смысл. Волшебное снадобье близнецов воистину было дьявольским изобретением, хотя и помогало своим создателям спастись от виселицы.

Дидье порывисто обернулся. Схватка за форт уже почти закончилась, лишь со стороны берега донеслась пара одиночных выстрелов.

Он встретился взглядом с Гриром, который, стоя у распахнутых дверей казармы, крепко держал за шиворот зажмурившегося от страха мальчишку-солдата, и выдохнул с невероятным облегчением.

Они все остались живы, пресвятой Боже!

Теперь осталось только найти этих обормотов Марка и Лукаса.

— Мы с вами сейчас прогуляемся — к подвалу, — с невольной жалостью пояснил Дидье, повернувшись к коменданту и успокаивающе похлопав того по плечу. — Помните, вы дали мне ключи?

Комендант зачарованно кивнул:

— И там мы наконец останемся наедине?

— Н-не совсем, — честно ответил Дидье, с усталым вздохом разворачивая коменданта за локоть и подталкивая его в сторону блокгауза. — Но спуститься туда нам необходимо.

В подвал спустился не только комендант, но и все его солдаты, включая часовых, отловленных людьми Грира на берегу. Солдаты были изрядно помяты, мрачны, косились на Дидье с ненавистью, а на коменданта — с ужасом. Но почти все они были целы и невредимы, не считая нескольких лёгких ранений и разбитых голов.

Сам Дидье считал, что люди Бартона легко отделались, неблагодарные засранцы. Как и сам комендант, который послушно брёл следом за Дидье, цепляясь за его руку так, будто боялся потеряться.

Дидье искренне надеялся, что этот морок развеется, и комендант превратится в прежнего волевого и весьма симпатичного человека. А ещё он надеялся, что когда-нибудь найдётся женщина, похожая на Дезире и готовая разделить с ним постель и груду камней, именуемую фортом Сан-Фернандо. Ибо ни один человек на свете не заслужил того, чтобы пребывать в вечном одиночестве.

Тем более этой доли не заслуживал такой честный добряк, как Бартон.

Догнав их на ступеньках лестницы, ведущей в подвал, Моран дёрнул Дидье за рукав платья:

— Мне прямо конфузно спросить, как у вас тут всё сложилось…

Синие глаза его лукаво блестели.

Конфузно ему, как же!

Дидье с досадой отмахнулся и открыл было рот, чтобы посоветовать насмешнику отправиться в самые разнообразные места, но тут сзади послышался глубокий голос капитана «Разящего», такой же ехидный:

— И насколько далеко удалось зайти этому… аисту? Судя по тому, как он благоговейно на тебя таращится, по морде он так и не получил?

Дидье сжал зубы и отозвался как мог сдержанно, машинально задрав подол клятой юбки, чтоб тот не волочился по ступеням:

— Бартон — порядочный и великодушный человек.

— Я? Я? — Комендант даже застыл на месте от неожиданности, и Дидье пришлось потянуть его за локоть. — О, спасибо вам, спасибо, мадам Дезире! Вы столь же добры, сколь прекрасны!

Моран неудержимо зафыркал, небрежно толкнув Бартона в спину, а Грир лениво осведомился:

— Он что, обещал на тебе жениться?

— Tabarnac de calice d'hostie de christ! — гаркнул Дидье, вновь беспомощно стиснув кулаки, и Моран, конечно же, укоризненно покачал головой, чёртов насмешник:

— Приличные дамы таких слов не знают!

Дидье сумрачно решил, что будет нем, как могила, несмотря на все подначки этих двоих, и немедля избавится от проклятущего платья, как только представится возможность.

Но не тут-то было!

Дидье выудил из-за решётки вполне себе бодрых Марка с Лукасом — и эти паршивцы тоже враз принялись реготать, как буйнопомешанные, тыча в него пальцами.

Вот она, людская благодарность!

Немедля в тот же подвал были водворены угрюмые пленники, и Дидье поспешно выпалил, поворачиваясь к Гриру:

— А мои лохмотья где, кэп? Вы их прихватили, надеюсь? Я не могу больше шляться в этом… в этом… — Он даже поперхнулся, дёргая за ненавистные рюши, обрамлявшие опостылевший ему корсет.

— Я за это твоё «это» заплатил, — ответствовал Грир со всей невозмутимостью, привычно вздёргивая бровь. — Изделием твоих изобретателей, кстати, помнишь его? Отличное платьишко, и так тебе к лицу. — Вновь рассмеявшись, он легко прихватил за плечо лишившегося дара речи Дидье, который только и мог, что возмущённо таращить глаза. — Ну, ну, ну, garcon, не дуйся, а то лопнешь. Мы никуда не торопимся, впереди вся ночь, крепость наша. Повеселимся же! Разве ты не хочешь как следует выпить, поесть да от души погорланить свои песенки?

Угол его твёрдого рта приподнялся в спокойной всезнающей усмешке.

Morbleu, вот же демон-искуситель…

Дидье молчал, наверное, целую минуту под устремлёнными на него со всех сторон пытливыми взглядами — и наконец махнул рукой, залихватски присвистнув:

— Patati-patata! Пошли, капитан!

Корсары захохотали и, радостно подталкивая друг друга, устремились обратно к лестнице.

— Дезире! — умоляюще вскрикнул вдруг Бартон, хватаясь за решётку. — Мадам Дезире! Куда же вы уходите?

Как ни странно, никто не засмеялся и не разразился шуточками — ни корсары, ни солдаты, ни Грир с Мораном — столько искреннего недоумения прозвучало в голосе коменданта.

Дидье в очередной раз заскрипел зубами и вернулся к решётке.

Лицо коменданта было очень бледным, а светлые глаза исполнены совершенно детской беспомощности и выворачивающей душу тоски.

— Барт… — тихо и мягко проговорил Дидье, крепко сжав его ледяные пальцы, вцепившиеся в решётку. — Я обманул вас, простите. Я не Дезире. Меня зовут Дидье… Дидье Бланшар, и я самый что ни есть парень. — Он сильно сомневался, что комендант его понял, но тот смотрел внимательно и напряжённо, и Дидье, незаметно переведя дух, так же мягко продолжал: — Это чёртово платьшко и кудряшки были предназначены только для того, чтобы одурманить вас и вызволить из вашей тюрьмы моих ребят, вот и всё. Я пират, понимаете? Капитан брига «Черная Маркиза». Два обормота, что сидели вот тут под замком — мои друзья, и ради них я готов в петлю лезть, а не то, что в платьице нарядиться. — Он в последний раз поглядел в изумлённые глаза Бартона и опять тяжело вздохнул. — Прошу прощения за то, что вы так на меня… запали, palsambleu! Когда-нибудь я с удовольствием выпью и поболтаю с вами, клянусь Богом. Но только в своём истинном обличье! — Он поскрёб в затылке и поспешно повернулся к Гриру. — Пошли уже отсюда, а?

* * *

— Бартон прочухается к утру? — хмуро спросил Дидье у Марка, плюхаясь на табурет у стола, заваленного снедью, которую корсары торопливо перетаскали из гарнизонной кухни в столовую. Вино нашлось в комендантских покоях и полилось рекой. На сторожевую башню Грир выставил двух часовых, милостиво пообещав сменить их после полуночи.

— Прочу-ухается, — уверенно заявил Лукас с другого конца стола, запихивая в рот добрый кусок жареного каплуна. — Зелье выветривается из башки примерно за десять часов… сам пробовал.

Марк энергично закивал, подтверждая слова братца, и осторожно отхлебнул вино из стоявшей перед ним кружки.

Дидье облегчённо хмыкнул и рассеянно поерошил пятернёй свои взлохмаченные кудри. Платье, о сохранности которого он уже давно перестал беспокоиться, нещадно измялось, а на боках даже треснуло по швам. Всё-таки гардероб Фионы не был рассчитан на то, что в нём придётся драться, подумал Дидье с ухмылкой. Но, по крайней мере, ему сразу стало свободнее дышать.

— Коль уж мы по твоей милости оставили всю эту братию в живых, — проворчал Грир, с прищуром покосившись на Дидье, — надо будет убраться прочь, пока твой новоявленный дружок не оклемался и не выдумал чего-нибудь на наши головы. Но пока погуляем на славу! Ты у нас тут единственная дама… Дезире. — Он вскинул ладонь под общий громовой хохот, упреждая новый возмущенный вопль капитана «Маркизы». — Ешь, пей и пой! Ну же, чего ты боишься? Нас?

Губы его опять дрогнули в усмешке.

И Моран улыбался, откинувшись на спинку стула — улыбался с такой же ласковой ехидцей и вызовом.

Дидье до крови прикусил нижнюю губу, позабыв все попрёки Фионы.

Вот оно что.

Значит, Гриру, Морану и всем остальным хотелось видеть Дезире, ту задорную бедовую хохотушку, которая свела с ума бедолагу Барта?

Tres bien, они её увидят!

Дидье всегда любил и выпить, и спеть, и поплясать от души, всем существом ловя одобрительные взоры людей, особенно женские. Он дарил им радость и сам радовался этому. Но сейчас всё было по-другому.

Дезире, красотка Дезире, в которую он перевоплотился, надев проклятое бирюзовое платье, завладела им самим, подчинила его себе, и это было странно, страшно и сладко до головокружения, хотя он не выпил ни глотка комендантского вина. Он понимал, что это сейчас — лишнее. Его и без хмеля вновь уносило куда-то, как лодку в бурю, вертело и качало, а он изо всех сил старался, старался…

…не утонуть.

Корсары были в неописуемом восторге от разыгранного им представления, как и Марк с Лукасом, которые с разинутыми ртами таращились на своего капитана, умирая со смеху.

Дидье и сам понимал, насколько весёлым был его маскарад, который он изо всех сил старался сделать ещё уморительнее. Он паясничал, используя все известные ему женские ужимки: строил глазки, хлопая ресницами, надувал губы и поводил плечами, а также ретиво обмахивал кружевным веером себя и всех желающих, от которых просто отбою не было. На месте ребят он бы тоже живот надорвал от хохота.

Только Грир с Мораном не смеялись и не пили. Дидье даже не пытался разгадать того, что читал в их взглядах — напряжённых и тёмных, неотрывно направленных на него.

Не пытался, ибо точно знал — разгадка приведёт его в ещё большее смятение. Он и так едва дышал — от возбуждения, напряжения и сводившего с ума ощущения собственной власти надо всеми, кто находился сейчас в этой содрогающейся от громового хохота зале.

Над Гриром и Мораном.

Эта власть била в голову, опьяняя почище рома двадцатилетней выдержки. Но, mon hostie de sandessein, почему у него самого подгибались колени под их почти яростными взглядами?!

Сорвавшись с места, Дидье вдруг растолкал примолкших корсаров, с размаху опустился на табурет рядом с Гриром. Облокотился на стол, положив подбородок на руки и уставившись прямо в чеканное суровое лицо капитану «Разящего».

Видит Бог, Дидье Бланшар привык брать жизнь на абордаж и твёрдо знал — чем сильнее ты трусишь, тем отчаяннее должна быть атака.

— Капитан… — пропел он с хрипловатым отрывистым смешком. — Не угостите ли даму глотком доброго вина?

Голос у него невольно дрогнул, но глаз он не отводил, пока Грир, степенно кивнув, не отвернулся и не плеснул в подставленный им стакан щедрую толику красного вина.

Снова встретившись с ним взглядом, Дидье окончательно онемел.

Эти глаза, тёмные, как грозовая ночь, требовали и ждали… ждали его. Они повелевали и просили, подчиняли и звали, и, повинуясь этому властному зову, всё в нём так и рванулось навстречу ему — покорно, безотчётно, жадно…

Радостно.

Дидье почувствовал, что щёки его будто обожгло морозом. В голове зазвенело. Он силился отвести взгляд, но не мог. В памяти его вновь отчётливо всплыли слова Фионы.

«Чтоб понять нас до конца, надо понять нас нутром и сердцем…»

Боже Всевышний…

О да, он понял.

Наконец-то понял.

Себя.

Только что же ему теперь с собой делать?!

Дидье беспомощно пошевелил губами, пытаясь то ли выругаться, то ли взмолиться Пречистой Деве, чтобы она оставила его в прежнем невинном, блаженном неведении относительно собственных желаний.

Поздно.

Поздно, morbleu!

Никто не мог ему помочь, даже Пречистая милосердная Дева.

Он уже подлетал на своей хрупкой, как ореховая скорлупа, лодчонке прямо к самому водопаду, и рёв летящей вниз воды громом отдавался в ушах.

Но он ещё мог выплыть… ещё мог встать и уйти прямо сейчас. Заперев на сто замков это новое знание о самом себе, это новое чувство, степным безжалостным палом выжигавшее его изнутри.

Заперев и выбросив ключ.

Если он хотел остаться свободным.

Но хотел ли он?

Чего ты на самом деле хотел, Дидье Бланшар, капитан «Чёрной Маркизы»?

Дидье отставил свой стакан, расплескав алые, хмельные, кровавые капли на гладко оструганые доски стола, и рывком поднялся, сжав побелевшие губы.

Все взоры вновь устремились на него, и пьяный гомон заметно стих.

— Кэ-эп… ты чего-о? — еле выговорил Марк заплетающимся языком и ойкнул, когда Дидье одним стремительным движением взвалил его на плечо, выдернув из-за стола.

— C'est assez! Хватит, вот чего, — отрезал он, отпихивая в сторону упавший с грохотом табурет и другой рукой поднимая за шиворот Лукаса. — Времени осталось только на то, чтоб проспаться. Да не трепыхайся ты, bougre d'idiot!

Грир и Моран, безмолвно переглянувшись, тоже поднялись со своих мест. Капитан «Разящего» так же легко, как Дидье — Марка, сгрёб в охапку возмущённо забрыкавшегося Лукаса, мимоходом легонько хлопнув его по тощему заду, и сдержанно подтвердил:

— Верно. Сгрузим куда-нибудь этих доходяг.

Прочие корсары разочарованно загудели, таращась им вслед, а потом снова вернулись к остаткам еды и выпивки.

Близнецы, блаженно забывшиеся непробудным сном, наконец были без церемоний сгружены похрапывающей кучкой прямо на ковёр в кабинете коменданта. Узкая койка в его почти монашеской спальне для ночёвки более чем одного человека явно не годилась.

— Плоть он тут умерщвляет, что ли? — буркнул Грир, повернувшись к Дидье, который, так ни слова и не проронив, направился в спальню и зажёг маленький светец у изголовья постели.

Отблески пламени осветили его бледное лицо с устремлёнными вниз глазами и плотно сжатым ртом. Лицо это, всегда задорное и смешливое, сейчас было похоже на каменную трагическую маску.

Грир нахмурился.

Что такое вдруг сотворилось с этим плутом и баламутом, который только что с таким упоением рьяно валял дурака всем на потеху? Или… ему это было вовсе не в радость?

Осмотрев комнату, Дидье тем временем выдвинул из-под койки небольшой сундук и откинул лязгнувшую крышку.

— Лучше обноски коменданта, чем эта тряпка, — устало произнёс он прерывающимся от напряжения голосом и криво усмехнулся. — Думаю, Барт не обидится. А вы уходите. Я не хочу…

Он запнулся, умолк и вдруг закрыл глаза, судорожно сглотнув. Горло его дёрнулось, тёмные ресницы задрожали.

Да что же за чертовщина такая с ним стряслась!

Стиснув зубы и на миг позабыв про все разившие наповал метаморфозы преображённого Дидье, видя только эти дрожащие ресницы, Грир шагнул к нему, чтоб встряхнуть, но вместо этого обнял — так крепко, что у него самого дыхание перехватило.

Глаза Дидье распахнулись — зелёные омуты, смятенные, отчаянные, молящие.

Грир накрепко зажмурился, — будто школьник в предчувствии наказания, — наклонил голову и неловко скользнул губами по гладкой тёплой щеке Дидье, ощупью отыскав его губы.

И замер.

«Всемилостивый Боже…» — молнией пронеслось у него в голове.

И так же молниеносно он вспомнил другой поцелуй — в каюте «Маркизы», в том страшный день, когда Дидье лежал без памяти после своего злосчастного путешествия на дно морское в адском аппарате близнецов.

Он разом вспомнил и вкус этих губ — медовых и горячих, раскрывшихся под его губами послушно и нетерпеливо.

Грир с усилием поднял отяжелевшие веки и впился взглядом в затуманенные глаза Дидье, в которых враз промелькнуло… что? Узнавание? Догадка?

Чувствуя, что голова идёт кругом, Грир ошеломлённо уставился на Морана, безмолвно застывшего рядом. Смуглое тонкое лицо канонира тоже будто окаменело, враз растеряв свои живые краски, и тогда Грир еле слышно вымолвил:

— Прости…

Сердце его горько и остро сжалось.

Он сам не осознавал, кому же это говорит — Дидье, чьи плечи под шелестящим бирюзовым шёлком он неистово сжимал, или Морану, чья тёплая ладонь вдруг на один бесконечно долгий миг так же крепко сомкнулась на его запястье.

Никто из них больше не произнёс ни слова. Моран, переведя пылающий взгляд синих, как морская пучина, глаз на лицо Дидье, разжал пальцы, стиснувшие руку Грира, и провёл ими по скуле Дидье, властно поворачивая к себе его бедовую встрёпанную голову. А тот, кажется, даже не дышал, подчинившись этому невыносимо медленному, как в томительном сне, притяжению. Их губы наконец встретились и слились — в хмельном виноградном безумии.

Грир и сам чувствовал на языке терпкий пьянящий вкус винограда, когда торопливо освобождал Дидье от проклятого корсета и задирал бесстыдно шуршавший шёлк. Он отчаянно и так бережно, как только мог, гладил его гибкую спину, покрывшуюся ознобными мурашками под его ладонью, и тёплые твёрдые бёдра. Дидье лишь коротко стонал, подаваясь к нему всем телом и отвечая на поцелуи Морана с такой же пылкой отчаянной нежностью.

Совершенно задохнувшись, все трое наконец оторвались друг от друга в полном ошеломлении.

«Это всё сон, это не может быть явью», — потрясённо подумал Грир.

— Mon… Dieu, — шепнул Дидье, машинально дотронувшись пальцами до своих распухших, запёкшихся, как в лихорадке, губ. — Я что… сплю?

Глаза его блестели, словно в них стояли слёзы, одной рукой он цеплялся за плечо Грира, будто боялся упасть, а другой — сжимал руку Морана, переплетя его пальцы со своими… и это было так невыносимо и прекрасно, что Грир вздрогнул всем телом и закусил губы.

Он так давно не преклонял колен перед Всевышним, но сейчас готов был рухнуть на обшарпанный пол спальни коменданта Бартона, шепча полузабытые слова благодарственной молитвы.

Вместо этого он накрыл ладонью пальцы Дидье, вцепившиеся ему в рукав, и хрипло проговорил:

— Не здесь. Не сейчас. Ты не в себе, парень. — И, переведя глаза на Морана, ответившего ему таким же прямым взглядом, отрывисто закончил: — Мы… пойдём. Надо сменить часовых. А ты… давай, переоденься, garcon. И отдохни.

Он не ждал, что непослушные ноги сумеют вынести его из этой комнаты. Но он всё-таки вышел прочь и прошёл бок о бок с безмолвным, как статуя, Мораном через кабинет, где продолжали преспокойно похрапывать Марк и Лукас, а потом — по коридору и вверх по ступенькам узкой лестницы — на сторожевую башню.

Он всё ещё видел перед собой Дидье Бланшара, каким тот остался в спальне — ошеломлённого почти до беспамятства, полураздетого, с глазами, полными слёз и… любви.

Любви.

Грир всё-таки не встал на колени, а просто опустился на камни смотровой площадки наверху башни, когда с неё наконец убрались изумлённые часовые, опрометью помчавшиеся вниз, в залу, откуда всё ещё доносился весёлый и пьяный гомон.

Моран сел с ним рядом, касаясь тёплым плечом его плеча.

— Если только нас завтра не убьют… — вымолвил наконец Грир, открывая глаза и пристально всматриваясь в его ясное и совершенно безмятежное лицо.

— Не убьют, — тихо откликнулся Моран, снова крепко сжав его руку.

— И… если он не захочет куда-нибудь от нас улизнуть… — тяжело проронил Грир.

— Не захочет, — отозвался Моран всё с той же убеждённостью и вдруг заулыбался во весь рот, ткнув пальцем вниз. — Слышишь?

Кто-то подымался к ним по лестнице, прыгая сразу через несколько ступенек, спотыкаясь и чертыхаясь по-французски.

Дидье Бланшар, кто ж ещё.

Вот он наконец взлетел на последнюю ступеньку и остановился, балансируя на ней. Белая рубаха с подвёрнутыми рукавами, кое-как застёгнутая, плескалась под ветром на его плечах, зелёные глаза мягко светились, а на припухших губах медленно расцветала улыбка.

За его спиной подымалось из моря солнце, заливая бирюзовую гладь горячим, ослепительно ярким сиянием.

И всё это снова показалось замершему Гриру похожим на хмельной бред, на предрассветные видения, накрывающие разум невыносимо сладким и стыдным мороком.

Дидье мигом очутился возле них — одним лихим прыжком, будто нёсся в атаку. Он молча бухнулся на камни, улыбаясь всё так же лукаво и растерянно, косясь то на Грира, то на Морана из-под длинных ресниц, и Грир сжал губы, чтоб не рассмеяться от совершенно мальчишеского ликования, забурлившего в крови, словно вырвавшийся на волю весенний ручей.

— Хотел удрать небось? — несколько раз глубоко вздохнув, чтобы хоть чуть-чуть придти в себя, сурово спросил он, не касаясь Дидье и пальцем. Несмотря на то, что отчаянно хотел немедля сграбастать его и с силой провести руками по всему его литому гибкому телу. У него прямо-таки ладони заныли от этого яростного желания.

— От себя-то не убежишь, кэп, — тихо, но твёрдо отозвался Дидье, не подымая глаз, а когда поднял, Грир едва не задохнулся — столько противоречивых чувств отражалось в глубине этих глаз — словно в водовороте.

Решимость и растерянность.

Страх и страсть.

И прежнее неистребимое озорство.

Моран вдруг опустил руку на плечо Дидье и стиснул, поворачивая его к себе, как во время недавнего поцелуя. И почти сердито воскликнул:

— Ты вот только в жертву себя не приноси, как праотец Авраам своего первенца! Я-то помню, что было… тогда, на озере…

— Угу, — вымолвил Грир, так же крепко сжав другое плечо Дидье, который протестующе замотал головой. — Агнец хренов на заклание. Мы тебе не волки!

— Я знаю, — шепнул Дидье, блеснув глазами, и вдруг на мгновение прижался щекой к руке Грира, отчего тот так и вздрогнул. — Знаю, кэп.

Знает он, Господи Боже!

Не в силах удержаться, Грир неловко потянул рубаху с его плеча, торопливо запуская под неё пальцы, слепо и жадно касаясь тёплой кожи, вмиг покрывшейся испариной — то ли от испуга, то ли от возбуждения.

Дидье почувствовал, что сердце у него вот-вот разорвётся, так оно заколотилось. Он поспешно зажмурился, позабыв, как надо дышать, и так же вслепую, жадно притянул Грира к себе, ища губами губы. О да, он знал. Он мог не знать себя, но этих двоих он знал. И хотел узнать до конца — до самого что ни на есть.

До последней страшной, сладчайшей близости.

Неотвратимой, как смерть.

Прямо здесь.

Прямо сейчас.

«Вино берёт и даёт тебе… ты берёшь и даёшь вину… — прозвучал у него в ушах его же собственный голос. — Ты никуда не можешь уйти от него… ибо ты принадлежишь ему!»

— Это же навсегда… — дрогнувшим голосом выпалил Дидье, едва оторвавшись от губ Грира и откинув голову Морану на плечо. Любые слова были так бедны, так скудны и беспомощны по сравнению с обуревавшими его чувствами, что ему хотелось просто взвыть от досады. — Вы понимаете? Понимаете?! Это же навсегда. Пока… mon Dieu! — Он наконец нашёл подходящие слова. Единственно верные. — Пока смерть не разлучит нас.

Богохульством, сущим богохульством были сейчас эти слова брачной клятвы… но Дидье отчего-то твёрдо знал, что греха в них не было.

Не было греха, как не было похоти — только любовь.

— Смерть не разлучит, — сказал вдруг Моран срывающимся шёпотом — в самые губы Дидье. — С чего ты взял, что разлучит? Не-ет…

— Я вас ни в аду, ни в раю не оставлю, — эхом отозвался Грир, обхватывая за плечи обоих и неловко, блаженно ероша пятернёй и чёрные, и русые вихры. — Не знаю, что там на сей счёт есть в Священном Писании… но так и будет, не сомневайтесь, garcons!

И от глубокой убеждённости, звенящей в его словах, Дидье вдруг окончательно успокоился. Всё было таким, как должно — мир вокруг и люди рядом. Они ведь всегда были рядом с ним, эти двое, всегда, когда он нуждался в их помощи. Готовые умереть и убить ради него. Готовые его утешить и утихомирить. Вздуть, если провинится. Защитить, если ослабеет. Принять таким, каков он есть, ничего не требуя взамен.

И любить таким, каков он есть.

Любить.

— Залюбите же вы меня уже, garcons, — пробормотал Дидье, едва шевеля горящими губами, расплывающимися в неудержимой улыбке. — S'il vous plaНt, нам ведь суждено быть вместе, так что вы меня не бойтесь! Vous comprenez?

О да, они поняли, ещё как!

Дидье Бланшар расхохотался счастливо и безудержно, опрокинутый навзничь двумя парами крепких рук.

* * *

Месяц спустя Эдвард Грир, капитан пиратского фрегата «Разящий» и его канонир Моран Кавалли стояли бок о бок на эшафоте и молча смотрели вниз, на толпу, возбуждённо гудевшую в предвкушении интересного зрелища. Не каждый день на Фуэнте-Рок казнили пиратов, да ещё таких отъявленных, известных всем Карибам. Опасных смутьянов, которые, бывало, брали штурмом целые гарнизоны, а теперь, избитые и закованные в кандалы, беспомощно ждали позорной смерти.

Их так торопились побыстрее казнить, схватив в прибрежной харчевне Фуэнте-Рока, что это было даже смешно.

Всё происходило словно во сне — в том кошмарном сне, что снился Гриру несколько лет подряд.

Скрывая леденящую тоску, он с кривой презрительной усмешкой поглядел на грубо сколоченные доски наспех возведённого эшафота, на две толстые колючие петли, болтающиеся над его головой, и только потом — в синие спокойные глаза Морана. Левая бровь канонира была рассечена наискось, и кровь коркой запеклась на смуглой щеке. «Шрам останется», — машинально подумал Грир и тут же криво, тяжело усмехнулся собственной глупости.

И смерть их тоже будет не только позорной, но и глупой. Он, Эдвард Грир, попросту зарвался. Как беспечный мальчишка, он возомнил себя хозяином островов… а между тем здесь уже давно вовсю хозяйничала Ост-Индская торговая, со своим флотом и своими законами, вне которых он оказался, уйдя с её поганой службы и ограбив пару её посудин. Эмиссары Ост-Индской эдакого не прощали, и суд над пойманными пиратами был скорым. Очень скорым, даже без отправки в метрополию, на что Грир втайне надеялся — ведь на пути в Англию так легко можно было сбежать.

Но нет, сука-судьба не предоставила им с Мораном даже такого призрачного шанса. И теперь, после нелепой поимки и немедленного, на закате того же дня, суда, им предстояло умереть.

Что ж, Грир знал, что прожил славную жизнь, и на бессмертие, равно как и на райские кущи, никогда не рассчитывал. Но он ни на миг не желал, чтобы Моран последовал за ним. Адово пламя, ведь сорванцу и двадцати не исполнилось!

Под его отчаянным взглядом Моран слабо пошевелил запёкшимися разбитыми губами, и Грир скорее разобрал, чем услышал:

— Не разлучит нас…

В глазах у Грира потемнело, он скрипнул зубами и кое-как вымолвил:

— Да лучше б разлучила, проклятущая карга… я, знаешь ли, мог бы там и подождать… годков эдак пятьдесят!

— Нет, — с прежней безмятежно улыбкой откликнулся Моран и облизнул закровившие вновь губы. — Хочу с тобой. И буду с тобой. Хорошо, что мы вместе… и ещё лучше, что Ди здесь нет.

Грир молча прикрыл глаза, всей душой соглашаясь.

Благодарение Господу, рядом с ними на проклятом эшафоте не было чертяки Дидье, который, видно, не успел столько нагрешить, как они с Мораном, сбившие парня с пути истинного. Всевышний в безграничной милости своей решил, что огольцу ещё рано отправляться на небеса, что тот ещё не отсмеялся вдоволь, не допел всех своих песенок.

Не долюбил.

Пускай даже ему отныне придётся любить не их.

Какое счастье, что им довелось узнать любовь Дидье Бланшара — щедрую, верную и весёлую, как вся его простая жизнь! Какое счастье, что они, скрепя сердце, были вынуждены расстаться с ним неделю назад. Какое счастье, что его «Маркиза» сейчас мирно качалась на волнах в бухте Пуэрто-Сол, куда доставила индейское золото, снятое с испанского галеона — золото, которому суждено было стать приданым для дочки и сестрёнки Дидье. Какое счастье, что этот баламут сейчас веселит всю свою многочисленную семейку в усадьбе «Очарование» и узнает о казни канонира и капитана «Разящего», захваченных врасплох людьми Ост-Индской, только через пару дней, а то и позже!

Слава Богу, Пречистой Деве Марии и всем пресвятым угодникам.

Грир неловко переступил с ноги на ногу, — кандалы на нём лязгнули, а в раненый бок будто дикарская стрела впилась, — и раздражённо отмахнулся от капеллана в чёрной сутане, подступившего к нему с распятием в костлявых пальцах. Ему не в чем было каяться и не о чем сожалеть. Он сожалел только о том, что не может коснуться плеча Морана, ибо руки у обоих были скованы за спиной.

Точно так же он не мог оглоушить по бедовой непутёвой башке Дидье Бланшара, промчавшегося сквозь торопливо расступившуюся, загомонившую толпу верхом на взмыленной гнедой лошади и вихрем взлетевшего на помост.

Не веря себе, Грир уставился сперва на него, потом на разинувшего рот и побелевшего, как полотно, Морана, потом снова на Дидье.

Расхристанного, босого и взлохмаченного, будто бы он, растуды его, только что сорвался с сеновала, из жарких объятий какой-нибудь трактирщицы!

Грир отдал бы всё на свете, чтоб пинком отправить его обратно, пусть даже в эти объятия, но он мог только прохрипеть:

— Да ты спятил!

И беспомощно смотреть, как этот стервец, задрав белобрысую голову и прищурившись, внимательно разглядывает болтающуюся наверху зловещую чёрную петлю.

Будто примеряет её на себя.

Боже праведный, Грир просто не мог этого видеть!

— Дидье… — простонал и Моран, судорожно сжимая за спиной кулаки и дёргая локтями, будто пытаясь избавиться от кандалов.

— Убирайся отсюда! — прорычал Грир, подавляя желание зажмуриться. — Слышишь?! Дидье!

Куда там. Двое синемундирников уже заламывали этому умалишённому руки, пытаясь повалить его на помост, а тот даже не сопротивлялся, лишь старательно уворачиваясь от жестоких тычков под дых. Впрочем, ему это не слишком хорошо удавалось.

Грир бешено и непотребно богохульствовал, чтоб не завыть от отчаяния. Подумать только, четверть часа назад он считал, что самое худшее с ними уже приключилось. Как же он ошибался!

Закованного в кандалы Дидье наконец пихнули прямиком к Морану и Гриру, и теперь они стояли на помосте уже втроём, тесно прижавшись друг к другу, слава Господу Вседержителю и за маленькие милости, — подумал, задохнувшись, Грир. Все их ночи, все медовые, неистовые ночи, что они провели в его каюте или на палубе «Маркизы», под бездонным звёздным небом, встали в его памяти одной громадной волной.

— Какого… хуя… ты… сюда… заявился?! — процедил Грир, неистово кусая губы и с мольбой глядя в зелёные глаза капитана «Маркизы».

— А такого, что никуда вы без меня не уйдёте! — так же свирепо огрызнулся тот, раздувая ноздри. — Я вас не отпущу, tabarnac de calice! Ты что обещал? Что ни в аду, ни в раю не оставишь! Забыл?!

Толпа внизу, под помостом, возбуждённо гудела, синемундирники озадаченно топтались рядом, капеллан беззвучно шевелил губами, крючкотворы в напудренных париках поспешно перелистывали туда-сюда лежавшие перед ними замусоленные своды законов, а Грир стоял, прикрыв глаза и чувствуя только отчаянное и горькое блаженство. Они снова были вместе, все трое.

— Попадёшься ты мне… — безнадёжно пригрозил он.

— Уже попался, кэп! — с готовностью отозвался Дидье и рассмеялся, утыкаясь лбом в его плечо. — Не серди-ись…

Ну вот и что Гриру было делать, как не выругаться вновь?!

— Где «Маркиза»? — сорванно прошептал Моран прямо в ухо Дидье. — Где твои ребята?

От сумасшедшей лихорадочной надежды сердце у Грира заколотилось как бешеное, а потом снова оборвалось, когда Дидье сбивчиво пояснил:

— Жаклин попросила «Маркизу», чтоб побыстрей добраться до Веракруза. А мне… отчего-то стало тревожно… я взял коня, поехал, не нашёл «Разящий» на месте… а в трактире на въезде в Фуэнте-Рок мне сказали… сказали, что вы здесь… — Голос его упал до шёпота. — Простите.

Грир заскрежетал зубами от нового приступа бессильной ярости. На себя ему было плевать, но, Боже правый, он не мог, никак не мог спасти этих сорванцов, которые связали с ним свою жизнь!

И смерть.

Дидье вдруг тряхнул головой и шагнул вперёд, к столу, за которым сидели судьи. Рослый сержант немедля уперся ему в грудь прикладом ружья, но тот, нимало не обращая на это внимания, рассудительно заявил:

— Светлейшие, мне-то вы приговор не выносили и даже не допрашивали. И петли для меня у вас нет. — Он снова покосился на виселицу — с тем же безмятежным прищуром. — И сразу прямо вот так вот взять и казнить?! Несправедливо!

— Поговори тут, лиходей! — гаркнул один из законников и встал, упершись руками в край стола. На лбу его под буклями парика поблескивали капли пота — денёк уже сейчас обещал быть жарким. — На дыбу захотел?!

— Дыба — прескверная штуковина, ваша честь, но намного лучше, чем виселица, — всё так же рассудительно объяснил Дидье, и зеваки внизу захохотали, подталкивая друг друга локтями. А этот балабол, обернувшись к толпе, разулыбался до ушей и лихо подмигнул кудрявой мулаточке, завороженно протолкнувшейся поближе к помосту. Будто эта толпа собралась вокруг поглазеть, как он отплясывает в бочке с виноградом!

— Замолчи же ты, Христа ради! — взмолился Грир не своим голосом. — Ваша честь! — Он рывком повернулся к судье, грозно взиравшему на них из-под косматых седых бровей. — Вы что, не видите, что этот бедолага — просто умалишённый и болтает всякую чушь с перепою! Он не пират, отпустите его!

— Вот ещё! — Дидье возмущённо подпрыгнул, словно ужаленный осой, и Грир уже в который раз страстно пожалел, что кандалы мешают ему отвесить проклятущему засранцу хорошего пинка. — Я капитан брига «Чёрная Маркиза», vertudieu! Меня зовут Дидье Бланшар!

Моран обречённо застонал и зажмурился. Грир испытал непреодолимое желание сделать то же самое, как ребёнок, который прячется от буки под кроватью.

Парень либо издевался… либо у него был какой-то план, и он просто тянул время.

Разрушая все надежды Грира. Дидье снова заговорил, горячо и искренне, ударив себя кулаком в грудь, так, что кандалы на нём зазвенели, и обращаясь уже не к судьям Ост-Индской, а к толпе внизу:

— Послушайте-ка, люди добрые! В чём наша вина? Мы не проливали невинной крови, не грабили церквей и не насиловали женщин!

«Блюли Господни заповеди, как монастырские служки», — машинально подумал Грир, обалдело затаивший дыхание, впрочем, как и зеваки внизу…

— Мы дрались с оружием в руках только против тех, кто угрожал нам оружием, — серьёзно продолжал Дидье, обводя пристальным взором толпу. — Мы воевали только с испанцами, ну и правду сказать… — губы его опять дрогнули в сокрушённой и лукавой улыбке, — корыта Ост-Индской тоже малость потрепали, не без этого…

По толпе прокатился смешок и сразу стих, когда судья вновь гневно затряс своими буклями:

— Что ты тут мелешь, прохвост?!

— Святую истину — перед святым распятием, — без запинки отчеканил Дидье, кивнув в сторону капеллана, так же зачарованно пялившегося на него, как и все остальные на этой залитой солнцем площади.

— Не смей просить пощады! — прошипел Моран, уставившись на Дидье проживающим насквозь синим яростным взглядом. — Слышишь?

— Я не пощады прошу, — так же искренне возразил тот, искоса посмотрев на канонира. Скуластое ясноглазое лицо его опять стало совершенно серьёзным и даже суровым. — Не пощады, а справедливости. Не у Всевышнего, — ибо на всё Его воля, — а у людей. Потому что люди — они всё знают и видят. Пусть они и скажут, видели ли от нас больше зла, чем добра, и достойны ли мы такой позорной смерти.

«Господи, что за проклятущая чушь!» — едва не заорал Грир. Люди! Толпа, собравшаяся поглазеть на то, как пойманные пираты будут дёргаться на виселице! О чём им толкует этот малахольный?! Будто бы не он восемь лет назад корчился у позорного столба на площади в своей паршивой деревушке, до полусмерти исхлёстанный плетью — на потеху такой же толпе! Люди! Собачья свора, жаждущая крови, пресмыкающаяся перед сильным и норовящая изорвать на куски упавшего!

Но этот вопль застрял у него в глотке, когда на помост вдруг вскарабкался широкоплечий смуглый парень, будто прокопчённый в огне горна. В огромных руках он привычно сжимал мушкет, казавшийся игрушечным.

— Я-то тебя сразу узнал, Дидье Бланшар. — проворчал он, так легко отпихивая в сторону застывшего перед Дидье сержанта, словно тот был соломенным пугалом. — Ты на своей «Маркизе» выудил нас из самой бури, когда мы с моей Жанеттой, с Симоном да с Полем сбежали на плоту от торговцев рабами! И будь я проклят, если позволю тебе умереть! — Он ткнул пальцем в давешнюю прехорошенькую мулаточку, которая решительно закивала, подтверждая его слова, а потом в сторону двух других немалого роста парней, спешивших к помосту. У одного из них в руках тоже был мушкет, а у другого — кузнечный молот. — А ну-ка, посторонитесь! Поль, сбей с них чёртовы кандалы!

Толпа неумолчно гудела, а из глубины её, расталкивая всех костлявыми локтями, неожиданно вынырнула высокая худая старуха, которую ошеломлённый Грир смутно узнал. И окончательно вспомнил, когда она закричала пронзительным громким голосом:

— Эта троица разбойников оставила все припасы со своих кораблей на нашем острове, когда случился неурожай, и мы уже готовы были прыгать в море и плыть туда, где бы наши дети могли прокормиться! А потом вот этот греховодник, — она ткнула пальцем в сторону Дидье, безудержно лыбившегося, — ещё и вернулся с полным трюмом зерна, чтоб мы смогли продержаться до следующего урожая!

А, вот, значит, где тогда шастал этот плут, а ведь не признался, — подумал Грир мельком. Он испытывал сильнейшее желание опуститься на доски помоста, ибо ноги у него так и подкашивались, словно во сне.

— Солдаты, к оружию! — фальцетом вскричал пришедший в себя судья, но его перебил другой, зычный и очень знакомый голос:

— Солдаты, оружие долой! Мы возвращаемся в форт.

Грир понял, что всё-таки спит и видит сон. Так это солдаты Бартона были присланы, чтобы охранять осуждённых?!

Комендант крепости Сан-Фернандо осадил разгорячённого коня прямёхонько перед помостом.

— Мы служим своему королю, а не Ост-Индской. И мы не палачи. Приговора военного суда не было. Так что казнь незаконна. Кру-гом!

— Le tabarnac de salaud… — едва слышно выдохнул Дидье, во все глаза уставившись на замкнутое серьёзное лицо Бартона. — Будь я проклят…

Моран, явно собиравшийся что-то съязвить, вдруг сжал задрожавшие губы и опустил всклокоченную голову, а Грир молча подставил подоспевшему Полю скованные руки, пригнувшись к помосту. Хватило пары ударов тяжёлого молота, чтобы кандалы, жалобно брякнув, рассыпались на звенья. А капитан «Разящего» наконец стиснул плечо Морана, не заботясь о своих всё ещё скованных ногах, и громко крикнул кузнецу:

— Раскуй сперва его! И вот этого шалопая!

Он кивнул на Дидье, который враз притих, неотрывно глядя теперь уже на них двоих так, словно увидел впервые.

Сверкнув щербатой улыбкой, Поль занёс молот, но первым всё-таки расковал Дидье. А тот стряхнул кандалы, словно простые верёвки, и, выхватив у Поля молот, с размаху саданул по затрещавшей виселице — под радостное улюлюканье вокруг. Судьи, растеряв всю свою надменность и подхватив полы мантий, прыгали с помоста, будто вспугнутые вороны, толпа хохотала, а Дидье размеренно крушил виселицу — так, словно хотел разнести её в мельчайшие щепы, в деревянное крошево. Губы его были так же плотно сжаты, как и у Морана.

— Хватит, хватит уже, garcon, — дрогнувшим голосом приказал Грир, шагнув к нему, — а то и на растопку ничего не останется…

Обернувшись, Дидье несколько мгновений смотрел на него широко раскрытыми отчаянными глазами, наконец выронил молот, с грохотом ударившийся о помост, и стиснул Грира в объятиях, снова спрятав лицо у него на плече, а сам Грир так же крепко обхватил Морана.

— Боже, — прошептал он, судорожно вздохнув.

Сердце у него бухало где-то в глотке, голова кружилась. На них снова пялилась вся примолкшая толпа, пронзительные крики чаек эхом отдавались в ушах, а он застыл, как вкопанный, обнимая обоих своих огольцов — живых и невредимых! — и никак не мог разжать рук.

— Я бы на вашем месте поторопился прочь отсюда, — раздался над их головами рассудительный спокойный голос Бартона, — пока Ост-Индская не опомнилась.

Дидье поднял голову, вскинув на него засиявшие мокрые глаза, ничуть того не стесняясь.

— Merci bien! — горячо выпалил он, и сухие губы Бартона чуть дрогнули в усмешке:

— Не стоит благодарности… Дезире. Всегда к вашим услугам.

Коснувшись двумя пальцами полей своей треуголки, он развернул коня.

— Глядите! — внезапно во всё горло звонко заорал какой-то тощий, загорелый дочерна мальчуган в лохмотьях, вспорхнувший на помост, будто воробей на ветку. Тонкой рукой он возбуждённо тыкал куда-то в море, весело подпрыгивая.

Прищурившись, Дидье всмотрелся в синюю гладь. Солнце слепило ему глаза, и он едва различал очертания мчавшегося к пристани брига, но эти очертания он узнал бы где угодно.

«Чёрная Маркиза» летела сюда на всех парусах, приближаясь с каждым мгновением, на вантах торчали Лукас, Марк и Кэл с Сэмом, а на носу корабля, словно статуя богини Мести, хоть и в мужской одежде, возвышалась стройная фигурка Жаклин Бланшар, чьи рыжие кудри развевались на ветру, как боевой стяг.

— Mon Dieu… — вымолвил Дидье, рассеянно вытирая рукавом мокрые щёки.

— Да, парень, — веско подтвердил Грир, с удовольствием опуская ладони на его плечи и крепко сжимая, — Божья помощь нам всем сейчас снова понадобится.

Жаклин птицей вылетела из пришвартовавшейся шлюпки на грязные доски пристани, сжимая в каждой маленькой изящной руке по пистолету. Однако лицо её казалось странно спокойным. Она лишь привычно вздёрнула острый подбородок, молча указывая бывшим пленникам Ост-Индской на шлюпку, и не убрала пистолетов, пока шлюпка не заплясала на волнах, резво направляясь обратно к «Маркизе».

— Как ты узнала, ma bebe? — живо поинтересовался Дидье. Придерживая Морана за локоть, он проворно приложил к его рассечённой брови смоченный в морской воде батистовый платок, который Жаклин так же молча ему протянула.

Жаклин долго и внимательно, так, что Моран даже заёрзал на месте, рассматривала их и наконец устало ответила вопросом на вопрос:

— Узнала — что?

Рука Дидье, бережно касавшаяся теперь уже разбитой скулы Морана, на миг замерла, и он остро глянул на свою венчанную супругу.

— Узнала, где нас искать, конечно же, — мягко отозвался он.

Улыбка Жаклин была не ехидной, чего ждал Грир, а печальной.

— Всё — про вас троих, — сказала она, подчеркнув первое слово, — я узнала от боцмана «Разящего»… Кендалла, кажется. — Она повернулась к Гриру: — Да будет тебе известно, Эдвард, твой фрегат с командой тоже был захвачен Ост-Индской в бухте Сан-Пелегрино, где ты его так опрометчиво оставил. Лишь Кендаллу удалось сбежать, он нашёл меня, и в Веракруз я так и не попала.

Она тяжело вздохнула, поднялась и проворно уцепилась за сброшенный с борта «Маркизы» трап. Марк и Лукас уже нетерпеливо подпрыгивали у планшира, размахивая руками, и Жаклин быстро поднялась на пару ступенек.

— Не торопись, Джекки, — спокойно распорядился Грир, поймав её за узкую лодыжку. — Давай-ка договорим и выясним всё до конца.

Моран опустил голову, а Дидье тоже рывком поднялся, поспешно пробираясь к трапу.

— Только не надо ненавидеть меня, ma bebe… или презирать… — проговорил он срывающимся голосом, запрокинув голову, а Жаклин лишь глядела на него сверху вниз огромными изумрудными глазами, очень бледная и тоненькая в своём тёмном камзоле.

— Как я могу тебя презирать или ненавидеть? Я ведь всегда знала, что ты больше никогда не будешь моим, — отозвалась она наконец, и глаза её вдруг наполнились слезами. — Но зато… зато у меня есть твой ребёнок, и больше никто никогда в целом свете не сможет похвастаться этим, я надеюсь! — Она вызывающе тряхнула головой, ловко выдернула маленькую ступню из широкой ладони Грира и так же ловко лягнула того в плечо. — Не смей ухмыляться, Эдвард!

— Я присмотрю за тем, чтоб этого не произошло, Джекки, — пообещал Грир с максимальной серьёзностью и кое-как увернулся от второго пинка. — Ну то есть, чтоб никто не мог похвастаться… и всё такое. Дидье ни в чём не виноват, это я виноват, — добавил он покаянно, и Жаклин демонстративно фыркнула:

— Вижу я, как ты присматриваешь! Чуть было не кончили петлёй, вы, трое греховодников! И учти, я собственными руками придушу тебя, Эдвард, если ты со своим красавчиком когда-нибудь обидишь моего Дидье!

— Господи. Джекки, — неловко пробурчал Грир. — Ну что ты такое несёшь…

— Ma petite fleur, — Дидье растроганно провёл ладонью от её точёной лодыжки до круглого колена и тут же взвыл со смехом: — Уй-й-й!

Увернуться, в отличие от Грира, он не успел, и крохотная туфелька его маленького цветочка пребольно ткнула его в ключицу.

— Фурия! — сочувственно сморщившись, с благоговением провозгласил Моран.

— Немезида! — гордо поправил его Дидье.

— И чтоб более не смел мне раздевать актрисулек, Дидье Бланшар! — разгневанно прокричала Жаклин, стремглав карабкаясь вверх по трапу. — Понял?!

— Понял! — покладисто согласился Дидье, почесав переносицу.

— Что ты понял? — Жаклин снова свесилась вниз, уже цепляясь за борт, и строго воззрилась на него.

— Что у тебя самая красивая в мире попка! — прыснув, с той же готовностью отозвался Дидье.

— Я тебя утоплю! — взвизгнула его венчанная супруга, мгновенно исчезая из виду вместе с поименованной им частью тела — под общий хохот.

— Она сейчас вернётся с мушкетом, — предрёк Моран, сгибаясь пополам от смеха и морщась от боли в сломанных рёбрах.

— Не-ет, — уверенно мотнул головой Дидье, поддерживая его. — У неё же был пистолет… и она же это всё любя! Она добрая.

— Да у тебя все добрые! — перебил Моран, пылко обняв его за шею. — Чистому всё чисто. Блаженны праведники… о Господи, да ведь этим ты нас всех и спас!

Дидье растерянно заморгал:

— Я… что? Праведник? Ты обалдел, что ли?

Глядя в его удивлённые зелёные глаза, Грир крепко взял его за руку, которой тот уже ухватился за ступеньку трапа, а свободной ладонью стиснул тонкое запястье Морана, чувствуя, как враз зачастил под пальцами его пульс.

— Мы никогда не расстанемся, — глухо вымолвил он. — Никогда, клянусь. Я… люблю вас… люблю, вы, два проклятущих паршивца!

Боже, он и вправду это сказал, он, Грир-Убийца?

Грир закрыл глаза, чувствуя, как щемит сердце — остро, сладко и больно.

Налетевший порыв ветра взъерошил им волосы, словно большой рукой, а Дидье вдруг завороженно пробормотал те слова, что сам говорил когда-то — сейчас ему казалось, что это было так давно:

— Принимаю… любовь. Отдаю и принимаю.

«Сам ли ты любишь или любят тебя — только ради этого стоит жить»…

Грир вздрогнул. Или это волна качнула шлюпку?

— Вы что, решили прямо там и заночевать? — елейным голоском поинтересовалась Жаклин, свешиваясь с планшира. — Ты уже не торопишься вернуть себе свой фрегат и свою команду, Эдвард?

Грир и вправду готов был стоять так вечно, она угадала, эта маленькая рыжекудрая ведьма! Но он с глубоким вздохом разомкнул руки.

— Давайте, garcons! — весело скомандовал он. — Время и вправду не ждёт.

Впереди океаном раскинулась жизнь.

06.04.2014 г.