Актёры вовсе не такие бесполезные существа, как может показаться на первый, второй, третий и все последующие взгляды. Актёры нужны народу. Вот представьте, что городская теплоэлектроцентраль, превратившаяся в мутные годы первоначального накопления капитала из тихого и мирного государственного предприятия в помпезное и претенциозное открытое акционерное общество, проводит в собственном актовом зале торжественное мероприятие, посвящённое Дню энергетика. Ведущие — парень и девушка — найдены. Дипломы и благодарственные письма подписаны. Вип-особы, среди которых (ого-го!) сам областной министр промышленности и энергетики, прибыли. Ансамбль народной песни, парочка певцов-солистов, детский танцевальный коллектив и аккордеонист Уразбаев, лауреат российских и международных конкурсов, приглашены. Но надо ведь и о юморе для народа подумать! Этакий юмористический монолог в петросяновско-задорновском стиле очень даже украсил бы концерт. А после? Ресторан для вип-особ заказан, экзотические танцовщицы подогнаны и, будучи пока одетыми, зябко ёжатся в прохладной подсобке, служащей гримёрной. Избранные выпьют, закусят, полюбуются стриптизёршами, кого-то из них впоследствии увезут на своих «Мерседесах» и «Лексусах» куда-то в даль несбыточную, но и здесь юмор позарез требуется. Да посолёнее! Пьяненьким випам над тёщами смеяться неинтересно, им сальности подавай. Что-нибудь про вагинальные выделения и пердёж.

Вот здесь-то и выступаю на арену я.

Вообще-то я не с них начал. Как обычно — с детей. Помню первый такой выход в коллективной солянке.

— Владимир Николаевич! — пригласила к себе в кабинет директриса. — Вот товарищ из управления по делам молодёжи (товарищ, пацанчик двадцати с небольшим лет, поднялся со стула и необыкновенно уважительно потряс руку), им бы номер для концерта ко Дню всеобщей компьютерной грамотности. Этакая звонкая юмористическая реприза. Я знаю, вы сможете. Материал подберём, у Семёна Альтова что-то про компьютеры было.

— Вот ещё! — фыркнул я. — Семён Альтов! Я и сам напишу.

— Ну тогда тем более! — возрадовалась директриса, а товарищ из управления тоже изобразил бурную радость.

Через неделю я выступил на этом концерте с собственным пятиминутным монологом. О компьютерах. Самое главное, понимал я, не выдать этой враждебной публике свой интеллект. Не отпугнуть и не удручить её его глубинами. Чем тупее, тем лучше. Чем стандартнее, тем больше понравлюсь.

Пару тонких и многозначительных умностей всё же вставил (между прочим, в зале над ними кто-то хмыкнул), а в остальном общий посредственно-глуповатый мессидж выдержал блестяще. Публика смеялась. Честно-честно. Негромко, но смеялась. То есть это именно то, что было нужно.

По большому счёту, даже не смех здесь определяющий. Определяющим становится чувство собственного «я» в этих гротескно-экстремальных условиях. Преодоление самого себя и враждебной (публика враждебна всегда) кучки народа в зале. Удовлетворение от понимания, что ты справился, что одурачил всех, включая себя, бесподобно. Вдвойне, втройне, во сто крат бесподобнее понимание, что в эти быстротечные (всё же быстротечные, хоть и могущие обманчиво казаться бесконечными) мгновения ты беззастенчиво и безапелляционно становишься тем, кто ты есть на самом деле. Придурком. Человеком-недоразумением.

С первого выступления на том компьютерном празднике я раз и навсегда определился с образом. Я вовсе не искал его, он пришёл сам. Я всего лишь стал собой. Потерявшимся в жизни лохом, не понимающим элементарных вещей. Чёрт меня подери, да я такой и есть! Я ничему не научился, я так и путаюсь в человеческих эмоциях и определениях окружающей материальности. Представ в образе великовозрастного болвана, ни уха ни рыла не понимающего в компьютерном мире, я понял, что болваном мне и нужно оставаться.

После первого выступления, признанного всеми успешным, меня стали приглашать на другие мероприятия. К теме каждого из них я писал новый монолог. Мне нравилось делать это: писать, придумывать ситуации и героев, окружающих меня воображаемого, многократно усиливать собственную недоразвитость, наделять её новыми нюансами и оттенками. Более того, я обнаружил в себе замечательный прорыв в сфере развития и становления личности: я совершенно не считал подобные занятия унизительными (как мог бы, наверное, ещё каких-то пару лет назад). Нет, я не униженный и оскорблённый чмырь, заброшенный судьбой в скользкую область обслуживания простолюдинов незатейливыми развлечениями. Нет, я бунтарь против действительности, я тот, кем я был, я остался тем же самым, просто стал мудрее и опытнее. Я не бросаюсь на реальность со сжатыми кулаками и перекошенной от злобы рожей, она всегда отыщет возможность укрыться от подобных выпадов. Я притворяюсь покорным, я смеюсь над ней, я хитёр и многозначен, в каждой моей фразе куча смыслов — вы трактуете их по-своему, а я так, как нужно мне.

В конце концов, как можно бунтовать против того, чего нет? Её нет, этой самой реальности, нет ни людей, ни земной тверди, ни космического пространства. Всё давным-давно отмерло, улетучилось, испарилось, сжалось в невидимое Большое Недоразумение, ничего уже нет и в помине. Да и не было никогда, потому что толщи времени, сминающие друг друга, — это никакая не реальность, это даже не её подобие.

Я бьюсь с этим Ничем в унисон. Я Человек-недоразумение, отражающее Большое Недоразумение несуществующего мира, я хохочущее отсутствие, мне хорошо и спокойно в моей воображаемой нише.

За короткий срок я стал хорошо зарабатывать и, после коротких, но мучительных раздумий, вынужден был уйти из театра. Совмещать эти занятия уже не было возможности. Более того, я страстно возжелал стать не просто клоуном для корпоративов, а всенародно известным и любимым юмористом.

Первая возможность всерьёз заявить о себе предстала на «Всероссийском конкурсе юмористических реприз «Юморелла» (так помпезно назвали его организаторы, хотя участие в нём приняли лишь представители четырёх центральнороссийских областей) в Курске — туда съехалось около полусотни таких вот недоделанных шутников, как я. Едва разглядев, что это за публика, я, смертельно волнующийся, неспокойный, нервный, вдруг понял, что они мне не конкуренты. Это были обыкновенные провинциальные дуракаваляльщики самого низкого пошиба, преимущественно из деревень и небольших посёлков. Насмотревшиеся юмористических передач по телевизору и решившие, что они тоже так могут. Осознанной дороги, твёрдых убеждений, многолетних преодолений преград и многократных побед над собой за ними не было — даже по рукопожатиям чувствовалось, что они принимают всю эту юмористическую сферу за чистую монету: нести радость людям, нравиться женщинам и всё такое прочее. Это были не бойцы.

Курский концертный зал мэрии, где проходил финал конкурса, собрал, как ни странно, изрядное количество зрителей. Один клоун-простак выходил за другим, зрители из вежливости посмеивались, но было понятно, что всё это жутко провинциально, плоско и вообще не смешно. Лишь участник под номером «семь», а именно я (не верю в благосклонность цифр, так что не надо думать, что эта семёрка принесла мне удачу), заставил зал почувствовать дыхание настоящего драйва и искренних эмоций. Большинство моих шуток было ничуть не лучше, чем у остальных, писать смешно очень непросто, но зато во мне было то, чего не было у них: жизненная злость, помноженная на понимание своей роли во всём этом действе, и врождённый, природный талант придурка.

В общем, я завоевал главный приз. Некий импресарио по имени Игорь Зильберман (фамилия настоящая, поэтому я и согласился с ним работать) предложил мне сотрудничество. Не бог весть что, тот же провинциальный уровень (его голубой мечтой было покорение Москвы, но, по всей видимости, Игорь имел какое-то родовое проклятие, иначе как объяснить, что еврей не мог не только покорить Москву, но даже закрепиться в ней хотя бы на месяц), но всё же это была уже серьёзная работа на достаточно приличных площадках. Никаких контрактов мы не заключали, он и сам был тогда не вполне уверен в перспективах нашей совместной деятельности, а потому не хотел связывать себя какими бы то ни было обязательствами. Всё делалось на честном слове.

Первые месяца три я ездил по деревням и посёлкам Среднерусской возвышенности, совмещая покорение сельских славян с редкими (всё же буржуины прижимисты) корпоративами. Везде меня принимали хорошо, вера Зильбермана в мой талант возрастала, и он сумел устроить мне гастроли по курортам Чёрного и Азовского морей на весь осенне-зимний сезон. Должен вам сказать, это было уже кое-что!

В большие залы меня тогда ещё не пускали, я выступал преимущественно на открытых площадках и актовых зальчиках санаториев. Но с каждым новым выступлением я крепчал, я матерел, я приобретал бесценный опыт покорения человеческих душ и осмеяния реальности.

Для тех гастролей я подготовил специальную программу. Зильберман распечатал плакаты: на них был изображён улыбающийся я в смокинге и бабочке (хотя в этом одеянии у меня всего один номер за почти полтора часа выступления), с надписью над головой и чуть сбоку «Юморист Владимир Ложкин с программой «Человек-недоразумение». Моя безумная улыбка на этом плакате, вкупе с названием программы и соответствующей фамилией (пожалуй, я только тогда начал понимать, для чего она мне дана), производили должный эффект: публика на меня шла и даже оставалась довольной.

Вот такой диалог о себе любимом подслушал я на набережной Анапы на следующий день после своего концерта.

— Вы знаете, дорогая, — говорила тучная и явно весьма болезненная пенсионерка другой, тощей, но тоже чрезвычайно болезненной, — вчерашний юморист, как ни странно, оказался хорош.

— Верно, верно! — закивала в ответ тощая. — Я сегодня утром в столовой с девочками уже обсуждала его выступление. Он чрезмерно экзальтирован и порой срывается в какую-то абсурдистскую белиберду, но, должна вам сказать, его выступления заставляют задуматься.

— Да, да, полностью согласна. Это редкое в наше время качество: чтобы после смеха в голове оставалось какое-либо содержательное послевкусие. Его образ маленького человека, запутавшегося в своих проблемах, восхитительно трогателен.

— Честно говоря, он напомнил мне этим лучшие работы Чарли Чаплина. Смесь гротеска и трагизма. Вы почувствовали этот трагизм, почувствовали?

— Да, да, да. У него, если вслушаться внимательно, грустный голос и глаза тоже грустные. Я бы, пожалуй, сравнила его с Бастером Китоном. Определённо с ним, даже внешнее сходство присутствует.

Пенсионерки проплыли мимо, а я, после короткой и мощной вспышки тщеславия, удержал себя от желания снять солнцезащитные очки и объявить этим немного манерным, но трогательным женщинам, что я и есть тот самый человек, о котором они говорят.

Я чувствовал, что удача благоволит мне. Вскоре импресарио организовал мне поездку по городам и посёлкам Ленинградской области, а потом и Подмосковья. Может быть, кто-то другой и не увидит здесь знаменательного символизма, но для меня приближение к столицам было чрезвычайно важно. Я, словно фашистская дивизия, пёр на Москву, а двадцать восемь героев-панфиловцев уже не отстреливались, а лишь насупленно смотрели на моё наступление, сжимая в руках по гранате, последней у каждого. Успели ли они швырнуть их в мою броню или же припасли до лучших времён, чтобы защитить столицу России от более серьёзных угроз (я предельно объективен, я вполне допускаю, что кто-то может быть гораздо опаснее меня), но Москва вскоре пала.

Я выступил в паре ночных клубов столицы! Выступления прошли без громкого успеха, но отвращения ни у публики, ни у арт-директоров этих заведений не вызвали. Для пошлой московской публики пришлось скорректировать свою программу: сделать её в духе «Камеди-клаб», иначе бы меня просто прогнали взашей. Требования формата: если «Камеди-клаб» победил всех остальных, значит, надо под него косить. Я не возражал — на практике это означало лишь большее количество пошлостей и развязное кривляние на сцене. Моему образу это только шло. Некоторые зрители даже принимали меня за резидента-расстригу этой популярной телепередачи, хотя в самом «Камеди-клабе» я участвовать не соглашусь, даже если меня туда позовут. Вот так, не соглашусь, и всё. У меня тоже в вопросах юмора принципы имеются. Да и задачи, в конце концов, я преследую совершенно другие.

Я просто несуществующее в несуществующем и насмехаюсь над собой и всем окружающим. Это лучшее, что я могу делать, иначе жизнь станет слишком осмысленной, а все смыслы происходят от неврастении и болезненного голода духа. С ними необходимо бороться.

Я нашёл хрупкую линию равновесия и чувствую себя в ней удобоваримо. Я даже благодарен стремительно исчезающей реальности, что в ней всё же отыскался крохотный и тесный уголок для такого недоразумения. Нет, это не капитуляция перед ней, это лишь временная тихая гавань.

Потому что кто же знает, что произойдёт со мной завтра и какие способы разрушения мира и себя в нём смогу я отыскать?

В любом случае все мы потерпим поражение.

На днях Зильберман сообщил мне, что показывал запись с моими выступлениями Регине Дубовицкой. Той, можете себе представить, кое-что понравилось! Сразу же в свой «Аншлаг! Аншлаг!» (тоже не вполне мой формат, но там я выступать готов, он ближе к народу) она меня звать не стала, что естественно и объяснимо, а вот в летний круиз по Волге на теплоходе пригласила. Пообещав, что одно или даже два моих номера непременно будут показаны в телевизионной программе, посвящённой круизу.

Сегодня я с ней встретился. Разговор был коротким, но приятным. Милая женщина. Она мне нужна. Я должен, должен попасть на телевидение — только там можно высмеять действительность по полной программе и в самом массовом формате! Это будет моей последней и самой страшной местью реальности.

— А Человек-недоразумение пляшет! — такие слова произношу я, приплясывая, в заключительных мгновениях своей концертной программы. — А Человек-недоразумение поёт: ля-ля-ля! А Человеку-недоразумению всё по фигу!

Я не придурок. Просто я не в ладах с окружающей действительностью.