Двое учеников из седьмого «В», в котором я преподавал английский, отвафлили в туалете своего одноклассника.

Классный руководитель Рамзия Кадыровна рассказала о случившемся в учительской. Почему-то во время рассказа она улыбалась. Кто-то бы сказал «нервно», но мне так не показалось. Она просто улыбалась.

— Соси, говорят ему, — обводила она присутствующих учителей, в том числе и меня, мутными бегающими глазками. — А он взял, и сосать начал.

— О, господи! — поморщилась учительница литературы Елена Степановна. — Дикость какая! Это не Романов был?

— Романов, он самый! — подтвердила Рамзия Кадыровна.

— Этого следовало ожидать. Его постоянно обижали.

— Всё, вафлёром стал! — объявил учитель физкультуры Павел Григорьевич.

Почему-то он тоже улыбался.

— Ой, Павел Григорьевич, — попросили его женщины, — избавьте нас пожалуйста от определений. Как он теперь называется, нам не интересно.

— Это наверное Яхин с Путилиным сделали? — спросил Павел Григорьевич. — Они же у вас главные хулиганы.

— Да, да, они, — подтвердила Рамзия Кадыровна. — Я уж сколько раз просила, чтобы их в другой класс перевели — не переводят. Постоянно они гадости какие-то совершают.

— Самоутверждаются! — хитро щурился Павел Григорьевич.

— Странный способ они избрали для самоутверждения, — Елена Степановна что-то записывала в журнале.

Оторвавшись, она вскинула глаза на меня, словно знала, что я на неё смотрю. Пару секунд мы напряжённо глядели друг на друга. Взгляд её был тревожный и удивлённый, словно что-то насторожило её во мне.

— Да уж, действительно странный, — повторила за ней какая-то женщина, имени которой я до сих пор не выучил. — Елена Степановна! — обратилась она к учительнице литературы. — Вы поведёте своих на выставку?

Та пожала плечами.

В учительской было буднично.

— И что вы сделали? — спросил я Рамзию Кадыровну.

Голос мой был хриплый, надтреснутый, все тотчас же посмотрели на меня, словно я сделал что-то неприличное.

— Что сделала? — переспросила она.

— Да. В милицию заявили?

Рамзия Кадыровна выглядела озабоченно.

— С директором поговорила… — тихим голосом прошамкала она. — Но он сказал, что милицию не надо. Сами разберёмся.

На днях я разговаривал с сестрой о Наследнике Очертаний. Мы шли по улице, накрапывал дождь.

— Но почему Наследник? — не понимал я. — Почему Очертаний?

— Блин, ну ты даёшь!.. — поворачивала она голову в мою сторону. — Ты прочерчиваешь линию жизни, она уходит вдаль, теряется в заносах, блёклая, едва видимая. Лишь очертания от неё можешь ты рассмотреть, лишь их.

— Это слишком неконкретно. Вряд ли я черчу что-то.

— Хорошо, не чертишь. Ты плывёшь по эфиру и, словно в дымке, очертания твоей сущности дрожат и отслаиваются. Каждому мгновению требуется своё очертание. Чтобы оно могло тебя запомнить. Чтобы могло вернуть тебя к себе.

Я всегда умел чувствовать образы. Этот тоже. Тем более сестра производила верные.

— И он Наследник? — смотрел я на неё неуверенно.

— Да, он наследует их. Он владеет ими. Он собирает их в своём безмерном хранилище, сортирует и вычленяет главное.

— У него есть они все…

— Да, все очертания у него.

— Все очертания всех людей…

— По крайней мере, твои — точно.

Я выстраивал логическую цепочку, я двигался к ядру.

— Значит, он главный! — воскликнул я.

Сестра остановилась. Я врезался в неё плечом.

— Ну наконец-то! — смотрела она на меня. — Дошло!

Я любовался ею, такой родной, приятной.

— Не грузись раньше времени, — сказала она и поцеловала меня в губы. — Но помни: рано или поздно он придёт к тебе!

Урок в седьмом «В» был последним по расписанию. Шестой урок вообще тяжело вести, в этом классе — особенно. Яхин и Путилин сидели на последней парте и стреляли по одноклассникам жёванными бумажками.

— Эй, вафлёр! — кричали они пацанёнку, сидевшему на первой парте. — Чё губы не красишь?

Класс хохотал.

Игорь Романов, бледный подросток с впалыми голубыми глазами, сидел, вжавшись в стул, опустив глаза. Я видел, как дрожали его плечи. Исподлобья он бросал на меня отчаянные взгляды — прося защиты.

— Игорь Дмитриевич! — крикнул мне Яхин. — А чё вы тёзку своего не спрашиваете? Он домашнюю работу ни фига не сделал. Спросите его!

— Да, спросите, — подал голос и Путилин. — Только его теперь надо женским именем называть. Предлагаю, Маша. Маша Романова.

Класс снова разразился хохотом. Я глядел на девочек — они не стеснялись смеяться. Вот, например, Таня Мещерякова — она любит вертеться у моего стола и как бы невзначай тереться задницей о моё плечо. Или Валя Костина. Она задирает подол юбки и когда я прохожу по классу, широко раздвигает ноги, чтобы я мог всё рассмотреть. Сердобольные учительницы, не стесняясь, называют их между собой блядинами. Они смеялись громче всех.

— Сегодня, — поднялся я со стула, — мы познакомимся с новым временем, которое называется Past Perfect Continuous. Please, open your copybooks and write down the date. Today is…

Сестра разделась и легла на кровать.

— Только аккуратней! — посмотрела она на меня снизу вверх.

— Постараюсь, — ответил я.

Нестойкий загар северных широт образовал на её спине вереницу небольших пятен — словно родинки расположились они причудливым узором. Она ужасно комплексовала по этому поводу, всячески старалась вывести их, но к огромному её огорчению пятна не проходили.

Я поджёг пропитанную спиртом вату и просунул ножницы в банку.

— Хватит, — сказала сестра. — Тут быстро надо.

Медицинская банка припала к её спине.

— Держится? — вскинула она глаза.

— Держится, — подтвердил я.

— Молодец.

Я взялся за вторую.

— А Наследник Очертаний… — бормотал я. — Он… может помочь?.. То есть, я хочу сказать, он… как бы за меня?

— Да, — отозвалась она. — Он может помочь. Он для этого и создан. Когда он придёт к тебе, ты не должен его смущаться. Он твой друг.

Слова эти меня порадовали.

— Значит, ему можно всё рассказать, всем поделиться?

— Он и так всё знает о тебе. Он просто придёт и сделает всё, чего ты хочешь.

— Как он выглядит? Как я узнаю его?

— Он появится прямо из ниоткуда. Он будет могуч и прекрасен. Ты сразу поймёшь, что это он.

— И всё же мне как-то не по себе. Я не уверен, что смогу достойно встретить его.

— Не беспокойся об этом. Он объяснит всё, что надо. Он хороший.

Последняя банка заняла своё место.

— Всё? — спросила сестра.

— Угу.

— Тогда накрой меня одеялом.

Прозвенел звонок.

— Домашнее задание! — объявил я. — Дверь закрыта, никто не уйдёт, пока не запишет задание.

— У-у-у, западло…

Раздражённые школьники нехотя открывали дневники. Я продиктовал номер страницы и название текста для перевода.

— Все свободны, Путилин и Яхин остаются.

— Нихуя себе! — крикнул Яхин. — А чё такое? Почему?

— Домой торопимся! — возмущался Путилин. — Дела ждут.

— Для вас дополнительное задание.

— С какого это хера?

— Рты закройте и сидите. Я всё объясню.

Я выпустил детей из класса и закрыл дверь. Путилин сидел на своём месте. Яхин, обхватив пакет, стоял передо мной. Видимо, ещё надеялся уйти.

«Надо ударить так, чтобы он сразу потерял сознание, — мелькнула в голове мысль. — Одновременно с двоими я могу не справиться».

Свинцовая болванка была в кармане. Я отобрал её в прошлом году у какого-то третьеклассника, который кидался ей в коридоре. С тех пор она хранилась в моём кабинете. Я и не предполагал, что она может мне пригодиться.

Я нащупал её, обхватил и, выбросив вперёд руку, ударил Яхина, стараясь попасть в висок. Удар показался мне очень мягким, словно и не удар это был вовсе, а поглаживание какое-то. Лёгкий хруст донёсся до ушей. В первую секунду не происходило ничего, отчаяние от неудачи накатило на меня, я лихорадочно представлял, что надо делать дальше, но вдруг подросток закатил глаза и рухнул на пол.

В это мгновение уверенность вернулась ко мне.

Путилина я ударил ногой в лицо. Я видел, что он что-то кричал. Почему-то звук его голоса не был слышен.

Он перевернулся на стуле и откатился к стене. Я стал бить его ногами. Меня беспокоило, что всё это могут услышать в коридоре и начнут стучаться в класс. Рулон скотча был уже в руке, я стал обматывать им Путилина. Вроде бы перед этим я несколько раз ударил его болванкой.

Когда руки и ноги были замотаны, я заклеил скотчем рот. Потом то же самое сделал с Яхиным. Тот признаков жизни не подавал, но пульс его прощупывался.

Они лежали передо мной, связанные, беззащитные. Я приоткрыл окно и достал из ящика стола сигареты. В пачке оставалось всего две штуки. Я вытащил одну, закурил и облокотился о подоконник. Холодный ветер ударил в лицо. Я глубоко вздохнул.

— Наследник Очертаний придёт в самый напряжённый момент, — говорила мне сестра.

Спустив штаны, я сидел на диване.

— Это будет момент истины, самое судьбоносное мгновение твоей жизни.

Её рука теребила мой член.

— Мгновение, которое изменит тебя. После него ты станешь совершенно другим существом.

— Я верю в него! — шептал я.

Удовольствие нарастало, сестра глядела на меня с коварной улыбкой.

— Дрочим, дрочим, дрочим, дрочим… — бормотала она.

Я издал гортанный звук, какую-то смесь шипения и крика. И кончил.

— Ах, молодец! — засмеялась она. — Сегодня ты продержался дольше.

Свирепо рыча, Валера Путилин катался по полу, стараясь освободиться от пут. Я перевернул его на спину. Взгляд его был яростен. Ему даже удалось смутить меня.

Я достал из кармана ручку, снял колпачок и воткнул её подростку в глаз. Потом в другой. Он задёргался, замычал — пришлось навалиться коленями, чтобы сдержать его.

Я вспомнил, что в столе валялся канцелярский нож. Он оказался весьма поношенным, отупевшим, но всё же резал. Я провёл им по горлу Путилина. Кровавые края кожи раскрылись, кровь потекла по шее — я видел, что этого недостаточно. Я сделал ещё несколько надрезов.

Он был жив. Я сидел на нём и резал, резал, резал его горло. Руки были в крови, лицо тоже — брызги её летели во все стороны. Наконец я остановился. Путилин ещё трепыхался, но что-то подсказывало мне, что этого хватит. Что он должен сдохнуть.

Я перебрался ко второму.

Альберт Яхин лежал в двух метрах, животом на полу и слезящимися глазами смотрел на меня.

— Очнулся? — улыбнулся я. — Живучий, гад!

Он что-то мычал, перекатился на спину и взглядом своим просил меня отлепить со рта скотч. Видимо, слова, которые он собирался сказать, должны были произвести на меня неизгладимое впечатление.

— Поздно, — сказал я ему. — Слишком поздно. Скоро придёт Наследник Очертаний, а я с вами вожусь.

Я присел на корточки. Поднёс нож к его лицу.

«Ножом долго, — мелькнуло в голове. — Лучше просто задушить».

Я встал, наступил ботинком ему на горло и надавил.

Когда я выходил из школы, в коридоре мне встретилась Елена Степановна.

— Игорь! — ошарашенным взглядом смотрела она на меня. — Что с тобой?!

— Устал очень, — сказал я. — Ты не слышала, переводчики никуда не требуются? Что-то кажется мне, не смогу я работать учителем.

— Ты весь в крови!

— Порезался.

— Господи боже мой, что произошло?!

Я отодвинул её в сторону и направился к выходу. Гнусная сука, она всё ещё хотела помешать мне. Всё ещё стремилась отобрать у меня надежду.

— Наследник Очертаний не придёт! — кричала она мне вслед. — Ты не заслуживаешь встречи с ним!

— Скройся! — процедил я сквозь зубы. — Тебя прислали силы зла, я уверен в этом. А Наследник — он сейчас придёт ко мне.

Я вышел на улицу.

Небо было покрыто тучами, но прямо над головой они становились реже. Сквозь них пробивалась голубизна, а вскоре и солнечные лучи озарили собой пространство. Я опустил голову и стал вглядываться в пустоту.

В этот момент, словно сияющий ангел, из толщи воздуха ко мне вышел Наследник Очертаний. Он был прекрасен.

— Игорёк, братишка, — качал он головой. — Расстраиваешь ты меня.

— Чем? — изумился я.

— Ты неправильно существуешь, ты неправильно взаимодействуешь с окружающим миром.

— Да, наверное это так. Но как поступать правильно, подскажи мне.

— Подскажи… Ты думаешь, это просто?

— Сестра говорила мне, что ты поможешь.

— Сестра… — поморщился Наследник Очертаний. — Какая сестра?! Нет у тебя сестры.

Я задумался.

— И правда, — усмехнулся, — нет сестры. Надо же, а она казалась мне такой живой и настоящей.

— Ты живёшь иллюзиями, фантазиями. Разве это хорошо?

— Иллюзиями… Это новость для меня.

— Дети-насильники, вафлёры… Что у тебя с головой?

— Просто кто-то должен принимать решения, — отозвался я, стараясь придать голосу решимость. — Если всем всё безразлично, то должен найтись один, кому не безразлично. Один, кто исправляет ошибки.

— Ты скажи-ка мне лучше, сколько раз ты подтягиваешься?

Лихорадочно я стал припоминать.

— Не могу сказать точно, давно не подтягивался.

— А я — тридцать! Сможешь столько?

— Вряд ли.

— Ясное дело, не сможешь! Ты же доходяга. Вот потрогай, какая у меня мускулатура. Не стесняйся!

Я потрогал.

— Ну как?

— Здорово.

— А хочешь такую же?

— Даже не знаю…

— А я знаю, хочешь. Ну так стремись к этому, качайся! Будешь здоровым, атлетичным, к тебе девушки сразу потянутся.

— Я постараюсь.

— А то что это такое — вафлёры какие-то, убийства… Нельзя так, нельзя. Ты живёшь в таком прекрасном мире, где все счастливы, добры, заботливы — и говном исходишь! Разве так можно? Это же грех.

Да, да, грех — понимал я. Это грех, это тяжкий грех. Так нельзя.

— Я убил детей… — прошептал я. — Своими руками… они мертвы.

Он поморщился.

— Да расслабься ты… Тоже мне, из-за детей печалиться. Ну и хуй с ними! Да и вообще, если хочешь, не было никаких детей.

— Не было? — изумился я.

— Да, не было. Ты их придумал.

— Это невероятно!

— Точно говорю, придумал. Сестру придумал, детей придумал, всё придумал.

— Вот это да! — я был ошарашен.

Наследник Очертаний похлопал меня по плечу.

— Короче, последнее предупреждение тебе даю. Меняйся, брат! Любви научись и нежности. А то пиздец наступит.

— Так значит детей не было? — заглядывал я ему в глаза.

— Не было детей.

— Здорово! Это просто здорово!

Он наскоро попрощался со мной.

— Может ещё увидимся, — подмигнул мне на прощание.

— Не было детей! — смеялся я, размахивая окровавленными руками. — Не было их! Здорово! Здорово! Здорово!

Радость моя была безграничной.

Боже мой, как же здорово!