Бультик

Стояли необычайно жаркие дни. Скверы и закоулки покоряли сердца обильной зелёной шевелюрой деревьев и кустов.

Горячая клешня Балды (так именовали когда-то Солнце) к полудню уже хватала шарахающихся бездельниками за горло. То были советские кадры, тот самый переизбыток неработающей молодёжи, который наковала наша страна. Они предпочитали пляж, реку, песок и прохладу.

Учитывая особенность лета, в одном из дворов многоэтажного дома поутру собрались молодые люди для обсуждения и планирования дел Остаповского характера, то есть для поиска ещё одного, мало изученного способа изъятия несправедливо заработанных денег. Все помнят незаурядного Бендера. Этим молодым, энергичным и крепким парням, конечно, не всем суждено было стать, как и положено, по-настоящему в жизни, последователями великого комбинатора.

Многочисленная группа расположилась у подъезда. Во дворе стояла тишина, отголоски и шум улицы не докатывались досюда. О чём шли разговоры семнадцати или восемнадцати ребят? Обо всём в эту пору думать, говорить и мечтать не возбраняется, оптимизм – «главныя» опора этого возраста.

Компания балагурила, шутила. Обычные праздные разговоры. Вскоре к ребятам подъехали «Жигули» восьмой модели с тремя товарищами, более удачливыми, уже достигшими своих целей и воплотивших в жизнь свою супер-мечту. В пору их возраста не было принято завидовать, у них лишь возрастало некое уважение к сверстникам, сумевшим заработать каких-то денег.

Автомобиль подъехал стремительно, словно ворвался в гущу событий. Двери распахнулись, и трое друзей поздоровались, незаметно растворяясь в общем дружеском ритме. В большинстве своём внимание переключилось на машину, приводились всякие разные доводы о моторах, кузовах, владельцах, об АвтоВАЗе, об этом огромном гиганте, в ту пору стоявшем на прямых ногах, с выпяченной грудью и с мужественным подбородком. И никто не предполагал, что он впоследствии упадёт на колени и взмолится.

Вдруг спокойную утреннюю прохладу нарушил звук хлопающей двери. Он, как кубанский вихрь, ворвался в наивные души молодежи рабочего района.

Его услышали все. Кто-то обернулся, многие смолкли, некоторые пытались распознать. Что это? И откуда? Как только душевное равновесие смогло превзойти остальные чувства, перед глазами возникла причина резкого звука. Бежала собака, за которой не менее быстро неслось сопровождение в лице хозяина. По всему видно, что она сорвалась с поводка. Всем стало ясно, что случилось это ещё в подъезде. Все оценили ситуацию безошибочно. Собака, увидев белый свет, обезумела.

Ребята успокоились, слегка посмеялись над бегущим владельцем, стремительным таким стайером, пытавшимся голосом, руками, изворотами тела расположить собаку к себе. Он делал всё, чтобы вернуть над ней превосходство.

Но собака хотела другого. Она вырвалась вперёд, повсюду был слышен её лай, вовсе не похожий на этот самый лай, а скорей на хрюканье, кашлянье, ещё больше на хрипоту тысячи чахоточных мужиков.

Вся гуща ребят нашла звуки подозрительными, и каждый по отдельности решил держать происходящее под собственно-единоличным контролем по той самой причине, что порода собаки, как все знали, легендарно устрашающая – бультерьер.

Со слов многих людей, то тут, то там поговаривали о собаках-людоедах, сожравших собственного хозяина или какого-нибудь из членов семьи.

О нелюбви этой породы ко всему, что движется и шевелится, знали все. О том много говорили, даже предлагали запретить разведение этих кровожадных зверей.

По признанию людей, многие согласны в одном: на вид у собаки отсутствует интеллект, глаза пустые и тусклые, светятся выразительно только в случае, если она разозлится. Она имеет свиное рыльце: челюсти по силе не уступают акуле, сколько-то там атмосфер сжатия. Известные факты наводили на определённый ход мыслей всех очевидцев происходящего. Дальнейшее вызвало некий кошмарный коктейль эмоций: завораживающий ужас и раздирающий нервы восторг.

Вся дружная компания уже видела, к какому объекту бежит собака. Этим объектом была кошка. Любопытство и страх вместе зачаровывают и парализуют волю человека, потому на глазах у всех произошло ошеломляющее событие. Бультерьер бежал именно к ней, не притормаживая и не обращая никакого внимания на выпады кошки. Та, по привычке, решила выгнуться, выставить лапу к противнику и зашипеть. Так кошка обычно отпугивала дворовых собак, и часто этого было достаточно.

Здесь же случай был совсем иным. Всё, что проделала кошка, собаке было безразлично, она не понимала, что ей якобы пытаются угрожать. Бультерьер с ходу, разинув пасть, вцепился кошке в спину и, пробежав немного, остановился. Потом пёс стал трясти головой из стороны в сторону, после чего мёртвую кошку бросил, как сырую половую тряпку.

Внезапно, вся в крови, с тем же хрипом, собака стремительно бросилась дальше.

Поодаль за ней наблюдал местный житель, выгуливающий овчарку. Поражённый зрелищем, он схватил свою собаку за ошейник. А когда увидел, что белое мускулистое животное, как индеец после битвы, обагрённое кровью, бросилось к нему, то спустил руку с ошейника. Картина: трепет, трясущаяся от волнения овчарка, как только почувствовала свободу, рванула с такой скоростью, что казалось, будто она задевает животом землю, настолько быстро и размашисто двигались её ноги.

Самое удивительное, что овчарка опрометью ломанулась не к бультику, а от него. Умное животное догадалось, что так-то оно лучше, а промедление и бойцовский дух – смерти подобны.

Хозяин, ожидавший от своей подопечной совсем не того, встал, как вкопанный, с мыслью, что его благоразумная и благородная собака отводит от него опасность в другую сторону. Понятно, что до сей минуты он был другого мнения о ней.

Белая в пятнах крови коротконожка молниеносно смекнула: ей не тягаться в силе, смелости и скорости бега со своим длинноногим собратом, к тому же с отличной родословной, которую отличает высокая сообразительность. Бультерьер остановился, выбирая поворотами бесшейной головы новую жертву. И тут его зубастому вниманию пришлась по вкусу весёлая компания, молодые люди топтались, шевелились, словно червяки – вроде бы на месте, но всё же отползали прочь, едва заметными сокращениями мышц.

Отличительной чертой этой собаки была неугомонность, впечатлительность и бесстрашие. Именно всё перечисленное руководило в ту минуту натурой животного. Всё, что попадалось на глаза собачьему взору, ей хотелось пробовать на зубок. Она бегала под лозунгом «Не прикусишь – не узнаешь».

Взирающие с волнением топтуны прошли улично-дворовую школу жизни на «отлично». Они умели чётко определять высоту забора и ширину ямы. Такие препятствия можно преодолеть или просто перемахнуть от страха. Расстояния в этих двух случаях обычно отличаются, и даже очень значительно. У страха глаза велики.

И почему каждому из них пришла в голову только одна скорая идея, похожая, как близнец, на идею всех остальных товарищей?

Глядя на них со стороны, трудно отдать предпочтение кому-нибудь определённо. Сообразительность, предприимчивость, коммуникабельность побудили парней, не сговариваясь друг с другом, действовать по одному сценарию. Окажись здесь Штирлиц, он притворился бы деревом или хозяином собаки, в остальном он проиграл бы топтунам. Причиной выбора именно этой идеи стало то ли отсутствие деревьев и заборов, то ли понимание того, что если в таком положении «делать ноги», то это не принесёт существенной пользы… И вся эта гуща ног, рук, голов и туловищ, с одной мыслью: «А хозяин козёл, не смотрит за собакой», ринулась в автомобиль восьмой модели. Как все знают, у упомянутой модели отсутствуют задние двери. Под звуки «Урод, чучело, баран, давай быстрей, ты чё тормозишь?» происходило их сплетение и сливание в один сплошной сгусток торопливости и единства.

Непосредственный владелец и водитель машины, один из первых оказавшийся в безопасности, по причине особенной боязни собак, закрыл за собой спасительную дверь. А, как мы знаем, их на этой машине две. Из-за этого обстановка заполнения автомобильного салона стала ещё более фантазийной. Многие успели сравнить хозяина машины с хозяином собаки, по крайней мере кто-то успел и его назвать подобными и схожими по смыслу словами. Почувствовав себя в безопасности, хозяин машины решил взять контроль над заполнявшим пространство автомобиля потоком тел. Он переживал, как бы чего не сломалось или чего не выдавили. А о чём он точно не думал, так это о том, каково сейчас его друзьям. Что им грозит? Он вопил беспрерывно: «Осторожно, лобовик выдавишь! Да аккуратней ты, сломаешь, раздавишь! Да, закрывайте дверь, всё равно все не уберёмся, хоть кого-то не укусит».

Убрались все, дверь не закрывалась, но её прижали, чтобы не могла пролезть собака. Открытые окна задраивались по ходу действия теми, кто, предположительно, мог оказаться в опасной близости.

Стояла жаркая летняя пора. Поверхность авто была нагрета лучами солнца, поэтому внутри машины остро ощущалась духота и нехватка свежего воздуха. Резкий старт и учащённое дыхание взволнованных сердец накаляли атмосферу и поднимали температуру в салоне так же быстро, как дёргает током, когда сунешь нечаянно в розетку два пальца. Воздух стал таким влажным, что стёкла помутнели. Казалось, из всех неплотных соединений машины течёт влага, настолько сильно пот струился со всех градом!

Находясь в безопасности внутри салона, топтуны немного расслабились, их психологическое состояние на миг облегчилось. Но затем они начали осознавать сущность своего положения и стали задаваться вопросом, долго ли будет продолжаться ими самими выбранный плен. Даже самый опытный корнишоновед не смог бы уложить мизинчиковые овощи в банке так плотно, как расположились наши друзья. Вылитые хомячки! Вздох облегчения всё-таки последовал.

На этой ноте можно было и закончить рассказ. Мол, подошёл хозяин, забрал собаку, выдал тысячу извинений за беспокойство, но так бывает обычно. Наша же история продолжалась.

Один из друзей, припечатанный к заднему сиденью, настойчиво повторял: «Не жмите, братцы! Задохнусь, грудь сдавили».

А еще ему давили на плечо, но это было терпимо. Ещё усиленно дышали в ухо неприятно горячим дыханием. Повернуться он не мог, потому энергично попросил: «Да не дыши ты в ухо!», придав голосу некую звучность для пущей убедительности. Его не послушали, а даже наоборот, он почувствовал, как что-то сырое, склизкое и тёплое хватает его ухо. То было непривычное, ни на что не похожее движение. Затем кто-то попытался проникнуть в глубину его ушной раковины. Он отчаянно дёрнулся, чтобы посмотреть на непонятливого наглеца. В это время его друг Олег, удачно расположившись на коленях своего товарища, вертел головой по окнам, пытаясь разглядеть вокруг машины животное.

Вдруг его спины что-то коснулись, потом ещё один раз. От неудобства Олег пошевелил спиной, подумав, что чья-то остроконечная часть тела больно поддавливает в ребро. Он ощутил касание ещё раз, ещё сильней, но снова не придал ему значения. Затем он ощутил уже сильный тычок, после которого чей-то вездесущий мосол небольшого размера попытался пролезть меж рёбер. От нестерпимой боли волосы встали дыбом, скулы свело.

Олег двинул локтём, всё-таки предположив, что кто-то пытается привлечь его внимание.

– Ну чего! – недовольно, с оттенком злости продолжил он движение локтём за спасение своего ребра. Не помогало. Тычки становились менее болезненными, но более продолжительными. Не вытерпев, он оглянулся: – «Да, чего тебе?»

Он ожидал всего, ко всему был готов. Но то, что увидел, противоречило существенно всему, особенно здравому смыслу.

Бледное лицо товарища, не выражавшее никаких эмоций, замерло, словно недвижная композиция греческого алебастрового богоподобного героя. Волосы и те казались изваянными из тончайшего мрамора, настолько он боялся шелохнуться. На его плече удобно расположилась лапа всем известного бультерьера, а вплотную к голове её победоносная окровавленная морда с интересом и любопытством стреляла глазиками-пуговками на происходящее.

Олег замер. Увиденная картина нервно трясущейся в волнении собаки будто включила в нём ручной тормоз. Он всё понимал, осознавал, но не мог заставить себя двинуться. Но вскоре повторявшиеся тычки привели его в чувства.

Быстро пришедший в себя Олег начал тыкать всеми конечностями и гораздо сильней, чем тыкали его, в того, кто расположился вплотную к нему спереди. На того, впереди сидящего и ничего не подозревающего, посыпались тычки, словно осколки маленького гравия и гальки, и следом по телу пробежала волна. И всё потому, что он оказался между ним и спасительной дверью. Кое-кто, увидев лицо встревоженного Олега, насторожился, ещё не понимая сути сложившихся обстоятельств. Когда же товарищ, которому Олег не давал опомниться и продолжал кулаком поторапливать и прокладывать путь, пришло на ум оглянуться. Тогда он в полном объёме смог осознать причины беспокойства его персоны. Внезапно и одновременно произошло несколько неожиданностей: в воздухе слились крики «Ты чего!» и возглас «Ни фига себе!», резкое открывание двери и ещё много, много мелких движений. Да-да, всё произошло в одно мгновение. В следующий миг в открытую дверь высыпала пассажировая масса.

Удивительно! Всё происходило в гробовой тишине, никто даже случайно не издал ни малейшего звука. Исключение в общем действии составлял только водитель. Он кричал на друзей, чтобы закрыли немедля дверь, что они дураки и ничего не понимают. Почему-то никто не желал ничего объяснять до того, как все всколыхнулись и покинули автомобиль.

Наконец, счастливому водителю удалось закрыть дверь за друзьями. Его довольное лицо сияло от счастья, он вертел указательным пальцем у виска и смеялся над ними. Шутливость и весёлость его выдавали гадкие шуточки. Он не догадывался, какие благородные у него друзья! Они, наоборот, не смеялись, а все с серьёзными трагическими лицами продолжали вглядываться в загадочную глубь автомобиля и ждали. Они стояли с надеждой у дверей, ждали момента, когда их можно будет резко открыть для спасения друга и также резко, даже быстрей, закрыть, не давая врагу выбраться из мышеловки.

Бультерьер встал в стойку на задние лапы и мило поставил передние лапы на спинки передних сидений перед собой.

Всем показалось, что новоиспечённый Рекс присоединился к общему веселью, также улыбался, щерясь своей собачьей радостью.

Друг, сидевший за рулём, чувствовал, что кто-то разделяет с ним его веселье и смех, потом до него медленно начало доходить, что слишком много ребят осталось на воздухе. Почему-то многие из окружавших машину друзей, как и он, крутят пальцами у виска, тыкают на него и с озабоченными глазами показывают в машину, с разницей лишь в том, что не смеются.

Нет, он не верил, хотя вполубок, боковым зрением видел какое-то движение. Кажется, он уже понимал, но гнал прочь просверлившую сознание мысль. Рано или поздно это должно было случиться, и случилось. Он повернул голову, обратив неверящий взгляд назад.

А собака ничего плохого ему не сделала! Со слов хозяина, она оказалась добрейшим и ласковым существом. В этом все убедились, когда она оказалась на поводке. Что на неё нашло по отношению к кошке, осталось загадкой. К удивлению владельца, нормального мужика, это случилось в первый раз. А бежал он за ней из-за боязни, что пёс убежит, такое нередко бывает с собаками. Хозяин бультерьера предлагал каждому погладить безобидное животное, но почему-то никто не выразил особого желания. Конечно, он извинялся.

Жильцы-доброхоты, наблюдавшие из окон всю картину, вынесли ведро и тазик с холодной водой, чтобы помочь привести в чувство горе-водителя, впавшего в великий обморок и не желавшего очень долго из него выходить.

А мы ещё долго вспоминали историю о «доброй» собаке.

 

Конфуз

«Весна. Очаровательная пора!» – рассуждал Тарас Недоедкин, вдыхая благоухания праздника природы. Проклюнулись почки на деревьях, повылазили редкие зелёные проплешины на взбухшей влажной земле, словно пучки волос на голове измученного сифилитика.

– Пачку «Мальборо», – Тарас протянул деньги в окошечко ларька. Миловидная женщина закопошилась в поиске непопулярных сигарет.

Полчаса некуривший Тарас предвкушал удовольствие и рассматривал проходивших мимо девчонок: их оголённые бюстики и белые торчащие коленки. Когда его взгляд натыкался на одну из них, в мыслях включалась минутная пауза. Например, смотрит – наткнулся, бац – пауза. Смотрит – наткнулся, бац – пауза. Так, в сплошных паузах, и проходила каждая его весна.

Стоя перед окошком ларька и закатив глаза, не боясь быть услышанным, он пукнул. Пукнул через мгновенье после того, как в животе что-то булькнуло и провалилось в никуда.

Настроение Тараса резко переменилось. Понятным усилием (знакомая проверка – не осталось ли чего?) натренированной простаты он втянул внезапный жидкий порыв. Сжал свои плотные ягодицы и не разродившейся сигаретами продавщице буркнул:

– Мадам, мне нужно отойти. Срочно. Я вернусь за сигаретами. Позже! Позже!

Слова летели к голубому блюдцу с красной пачкой, в квадратном окошечке. Страусовым широким шагом, с приспущенной попой во время бега Тарас оглядывался по сторонам – не смотрит ли кто. Никто не смотрел.

– Погоди-ты. Чёрт бы меня побрал – нежданчик!

Тарас бежал, делая уверенную отмашку и мысленно разрываясь меж торчащей из окна головой и спасительным зданием перед ним.

Одноэтажное длинное госучреждение приняло его в свою сень. Маленькие кусочки линолеума на полу в разнобой скреплялись добротными железными полосками. Так спасали линолеум от непосед-посетителей, чтобы те в долгом ожидании не задирали его. Тусклые, полумёртвые лампочки освещали блеклые стены разного оттенка. Находчивый маляр смешал когда-то разного цвета краски и добросовестно намазал стены. Из его находчивости вышла польза только одному человеку, который утащил целое ведро брильянтово-зелёной краски себе в сад.

Волнуясь, Тарас бросился к двери туалета. Вывеска «Туалет не работает» не смутила его, он рванул за ручку. Заломило пальцы, дверь не открылась. Предусмотрительный человек вместе с табличкой укрепил пожелания дальновидным поступком от всякого рода засранцев и закрыл дверь на ключ.

Времени не оставалось. Тарас бросился по коридору. Пару лет назад, как он помнил, там находилась дверь, за которой складировали щётки, мётлы, лопаты.

Наконец он встал спиной к знакомой дерматиновой двери. Вокруг, не обращая ни на кого внимания, расхаживали люди, редко выкрикивая: «И куда ты?» – «Спросить!» – «Мы все здесь спросить. Стой вот – жди».

Улучив мгновение, Тарас, словно почёсывая живот, расстегнул ремень, верхнюю пуговицу, затем потихоньку отворотил пояс брюк.

Наконец ему удалось, и он просочился в щель, которая будто мощным насосом засосала его, заставив исчезнуть в темноте. Спешно закрыв за собой дверь, Тарас нащупал ручку, ухватился за неё покрепче, чтобы с обратной стороны никто не смог открыть её, даже случайно перепутав дверь.

Свободной рукой Тарас приспустил штаны и, приседая на корточки, плавно расслаблял внутреннее напряжение. Поначалу всё шло хорошо. Запах распространялся плотный и едкий. Тарас слегка поднатужился. И тут его словно прорвало. Он отчётливо услышал звук сильных брызг, и тут же в нос ударила кисло-острая, пронзительная вонь, по мозгам резануло отрезвляюще, как нашатырём, только обратного действия. Голова закружилась, в теле произошла слабость. Следующий поток, фыркая и урча, громыхнул ещё звонче. В животе отзывалось эхом. Он был как бочка, начинённая забродившими яблоками, а для остроты ещё пучком квашеной капусты, у которых вышел срок, и они дали знать тем, что зашумели, запахли и зацвели в своей беспомощности.

Он ужаснулся: «Сколько ещё высиживать? Пока вставать рано. Побуду немного».

Невыносимо резало глаза. К тому же, когда брызнуло, ему показалось, что лёгкие брюки его окатило ядовитыми каплями. Проверяя догадку, рукой провёл в темноте по штанине. Всё хорошо. Он поводил ещё и успокоился, но ненадолго. Вспомнил об одном факте и расстроился: «Нет бумаги!»

Нечаянно, не зная зачем, понюхал руку, ту, которой водил по штанам. «Ё-моё!». Он отчаянно проклинал себя за бездумность и торопливые действия. «Надо было мне рукой лезть, – обругал он себя, – если мысль закралась, что обрызгался, то не просто так». Он понюхал ещё для полной достоверности, хотел убедиться в правоте, а то, может, показалось, кругом ведь этот запах, могло и показаться. Нет, не показалось – от руки несло живьём.

Натягивание брюк складывалось в целую долгую церемонию. Не загадить бы чистую руку. Он пожалел, что не включил свет. «Сейчас бы кстати пришёлся», – помечтал он и поддал газку. Плотный фонтан откликнулся и выскочил в свободном проявлении наружу. Напряжение спадало. Тарасу стало легко и свободно.

Но от стойкой пелены смердящего воздуха покатилась жгучая слеза, словно плачущая капля сока с подрезанной весенней берёзы.

Чистой рукой он держал ручку двери, а пахнувшую выпятил ладонью от себя, на всякий случай. Он стоически терпел принятое туловищем положение.

Тарас очнулся от оцепенения из-за того, что причинное место жгло. Просто сказано жгло – оно пылало, его разрывало и драло. Уж точно, он засиделся, пора спасать маланью, вспомнил он одно из названий мягкого места. Проделав сокращение опоясывающих мышц, он уверился в пустоте живота.

Тарас наплевательски встал, поднял штаны чистой рукой. «Ладно, сразу домой, сполоснусь». Ему показалось, что запах проник во все уголки и закоулки его тела и одежды. Была не была, он растворил дверь. Он не стал её распахивать, а лишь впустил свет.

Вдруг он услышал шевеление. Чем больше он впускал свет, тем очевидней становился шорох за спиной. Он оглянулся.

На одной ноге, как цапля, стоял молодой человек. Приподнятая нога была не по-детски испачкана делами Тараса. Молодой человек, по всей видимости, в темноте заподозрил то же самое. И решил не гадать, а потрогать и понюхать.

Вместе с тем из его ширинки торчало возбуждённое достоинство. За которое держалась прекрасной рукой дамочка, а кончик удерживала у себя во рту, нервно теребя его языком. В её полусогнутом состоянии просматривалась манящая стройность и аппетитная зрелость оголённых ножек. Приподнятая юбка своими оборочками напоминала модный досель невиданный ремень. Бёдра и ягодички налились от напряжения и были сильно привлекательны. Трусиков на ней не было. Туфли на высоких каблуках свели бы с ума, если бы не такой случай. Но голые лодыжки её также были обрызганы коричневыми капельками, уже с корочкой и слегка подсохшими. За мгновение до этого: она и он, синхронно, не сговариваясь – обнюхивали свои ладошки. Надо было так совпасть, Тарас надумал выйти и вот в этот самый момент – оглянулся, чем так по-чеховски, а может, по-гоголевски сконфузил молодую пару, брезгливо водившую носами перед своими пальцами, вытаращив глаза на проникший свет, словно бы он их застал врасплох.

– Бог мой! Светка! Светка из регистратуры. А я-то клеился к ней! Хороша! Признала ведь. Точно признала. Вон как глазища вылупила.

– Простите, – сказал опешивший Тарас. И как сейчас помнит: «Что, что у них было с лицами!»

 

Пирожки

Солнце Ташкента морило. В зале аэропорта сознание прояснялось: «О, прохлада!». Через двадцать минут облегчение исчезало.

В баре за столиком стоял бывший полковник. Он надменно и одновременно оценивающе оглядывал людей, мраморные полы и стены. Мысли возвращали его назад во времени, отчего полковник бормотал: «Черти. Как есть черти. Я таких..!»

Представил на миг сачок, самый обычный, детский, для ловли бабочек. Вот он накрывает им на поляне что-то разноцветное. «Бабочка, поймал. Даже не одна, несколько. О да, это удача!» Внутри защекотало: «Вашу мать, игроки! Я вас таких видал!».

Перед глазами возникла комната политической и воспитательной работы: карты на столе и в руках офицеров. Со стен назидательно смотрели маршалы и генералиссимусы. На самом видном месте стояло изваяние Ленина. Указательным пальцем вытянутой руки оно указывало неудачнику, оставленному без денег, куда следует держать путь. Обычно это явление возвращало всех к действительности.

Затем появились офицеры из соседней части, желавшие вполне серьёзно его обыграть. Цепочка проигравших росла, но каждый раз являлся новый участник, и ставки повышались. Недоброе поведение заставляло задуматься.

В собственной воинской части друг дружку все знают, оттого проще. С появленцами сложней, с трудом отшучивался – люди незнакомые, игра всё же на деньги. Своих за столом зачастую не было, шутя, почти всех загнал в котомку. Многие проигрывали деньги вперёд. Требовал с них занимать и отдать долг, на что уходило много нервов и силы звания. Наконец срок службы окончен, совпавший с приказом о расформировании воинской части с пределов Германии и выводом её в Россию.

За выслугу лет, награждения и льготы сумма набежала приличная. В уме прикинул: сумма выигранных денег составила раза в три больше, чем начисленная. Одного никогда не мог вообразить, если бы подобное – проигрыш – случился с ним. Всех денег было у него чуть не триста тысяч. Немного дал начальнику финансового отдела, чтоб тот поменял на самые крупные купюры и обязательно в пачках.

Уезжал хитро. Секретно купил два билета с разницей в несколько дней. Первый до одного города – всем показывал, хвастая, что денег повезёт довольно, а сам въедливо всматривался в однополчан. Вторым по ночам тайно любовался: «Ну и что, через Ташкент! Сутки перекантуюсь, зато след простыл. Деньги довезти – вот первейшая задача».

Деньги виделись ему не бумагой, уложенной в пачки и обёрнутые банковской лентой, что тоже ласкает меркантильную душу, а в виде целого парка автомобилей «Волга» или многих-многих квартир кооперативных, трёхкомнатных.

В России Горбачёв мутил перестройку. «Приеду и покажу, как перестраиваться надо. Не век же в форме ходить».

Перелёт на самолёте – будто трамплин в новую жизнь и сладостную мечту. В том же баре за отдалённым столиком стоял мужчина, в пёстрой рубахе навыпуск, в лёгких дымчатого цвета брюках и модных по тому времени бежевых туфлях «Саламандра». В его внешности словно зарождалась неутомимость и свежесть раннего утра. Лишь скучающий взгляд гипнотизировал початую бутылку коньяка. Человек нерешительно мялся.

– Вылета ждёшь? – и указал кивком на стол, – Может, по маленькой? Неприлично одному.

Военный посмотрел, какому счастливчику тот адресовал своё предложение. Разум завистливо заныл: «Позже их к себе позову, я тоже могу так».

Через несколько минут за его столом отстаивалась в точности такая же горделивая бутылка коньяка, народом прозванная «клоповник».

Мысли о «разном» трясли сознание: «Вот уж в России Столичной промочусь. Ох, насквозь промочусь!»

Те двое общались, всё чаще поглядывая на него как бы с полунамёком не стесняться. Он же и не стеснялся. Бывший военнослужащий, привыкший к неожиданным штурмам, взял большую сумку в одну руку, бутылку в другую и демонстративно подошёл.

– Я к вам. Случай представился к гражданскому населению примкнуть, надоело по уставу.

– Конечно. Что нам, жалко? Всегда рады хорошей компании. Она, – показывая на бутылку, – не любит одиночества.

Знакомство с порывистым поднятием стаканчиков укрепляло фундамент дружеской беседы. Военный протянул руку собеседнику, более располагавшему своей дружественностью.

– Геннадий Васильевич. В Германии закончил служить.

– Юра. Инженер из Выксы. Экспериментальную работу здесь налаживаю.

Оба повернулись на третьего попутчика. В благожелательной улыбке Юры вырисовывалась польза принятия коньяка в малых количествах, без потери разума.

Геннадий Васильевич странно посмотрел на повисшую в воздухе руку третьего. «Надо к Юре поближе, а этого чаще на место ставить, только заручусь поддержкой». Тот виделся ему закадычным другом.

– Лёня, – словно чего-то смущаясь. На верхних фалангах татуировка – надпись свидетельствовала о том же. Застывшую над столом руку не торопились пожимать. – Пятно из детства, баловался, на такой улице рос, – он сделал ударение на слове такой. Будто это была другая планета. Глаза посмотрели в никуда, как бы подтверждая, какая же это была улица! Большим казаться хотел.

Показал левую руку, на ней красовался портрет самого известного человека СССР, угадывался очертаниями смутно, но надпись не позволяла ошибаться: «Ленин». Татуировки грубые, без всякого вкуса, вероятно, художник искал на ком испробовать свой талант. И нашёл. Теперь его искусство рассматривали в аэропорту Ташкента.

– Бывает, – как сверху пробасил сквозь зубы Геннадий Васильевич.

На удивление «военного», который всегда был начеку, Лёня оказался человеком разговорчивым, доброжелательным, на чужую заносчивость не обращал внимания. От рубашки в крупную клетку, сандалий и чуть великоватых шаровар веяло простотой.

– Юр, славненько инженерам. Коньячок попивают! – бесцеремонно уколол Геннадий Васильевич.

– Да, ничего. Нам сейчас по экспериментальной программе надбавки полагают.

– Леонид, а ты откуда? Тебя в Ташкент как занесло?

Лёня, который с Лениным, поднял брови и, глядя мягко в глаза, с удивлённым лицом проговорил:

– Юр, мы почти земляки с тобой, я с Горького. Запчасти сюда привожу на «Волгу», «Газ–24», обратно иногда ковры захватываю. Тоже неплохо по заработку. Тропинку друг натоптал, вот мы уж по ней несколько лет и наворачиваем круги. А то здешним помогаем, машину купить у нас, – и кивнул головой взад, будто сзади за кивком распростёрся родной город. – Приезжают же. Друг сейчас в Ташкенте по делам остался. Узбечка русская, страшно красивая.

– Да, мы с тобой земляки. За столько вёрст соседа встретить. Двести пятьдесят километров, плюнуть и там.

– Так и деньги имеются, – Геннадий Васильевич своей прямотой выворачивал наизнанку задушевно-коньячные отношения.

– На кабак хватит месяц – другой посидеть. Да ещё останется. Не переживай, Генок! – фамильярно бросил Лёня с Лениным.

– У тебя-то как? А то всё про нас выспрашиваешь.

Побагровевший офицер еле удержал усиленный алкоголем гнев и съязвил, оглядывая собеседника.

– Ты, похоже, и не видел столько. Серьёзно, – и шутливо закончил. – А на рейс когда?

Вместо него ответил Юрка:

– Я пришёл о рейсе узнать, а сегодня нет. Жарко на улице. Думаю выпью, через пару часов солнце остынет, на вокзал поеду узнать о поезде. Если что, утром на Москву улечу. Через Москву лучше летать. Я часто так делаю, – «клетчатый» отошёл и направился к киоску «Союзпечать».

Геннадий Васильевич окрестил его в уме Лениным, потому как обладатель татуировки действительно вжился в образ: невысокий, острая челюсть, какую привыкли видеть на картинках, залысина ленинская. «А что? Похож. И крепко похож!». Подумалось ему о крупнейшем вожде пролетариата.

Ленин купил две пачки сигарет. Когда вернулся, вторая пачка оказалась не сигаретами, а коробкой из-под игральных карт. Он быстро сунул её в портфель.

– А что? Поигрываешь?

В лице «Г. В» и прилегающих к нему сосудах ожил авантюрист. «А что? Я сейчас его проучу. На немножко». В голове зрел план. «Как же усадить его поиграть, да и инженера тоже? Хвастал же. Деньги имеются, работы у них там изобретательные. Может, ещё куш отхвачу». По телу пробежало волнение, игровой шкурочёс, называемый так в среде игроков. Не выдать бы, что играть умею.

«Г. В» схватил сумку, с трудом скрывая желание – лихорадку. «Немыслимо. Вот хорошо время проведу»!

Двое новых знакомых, карты и малость коньяка приоткрыли второе лицо человека. Слепец! Он попал под влияние чего-то странного, необъяснимого.

– Ну так что, инженер, пойдём? Хочешь удачку за хвост словить?

Он не предлагал. Он был уверен, что эти двое, не смогут отказать под чудотворным обаянием его глаз. Маньячным блеском смотрели они, охватывая лучом сразу обоих, всё, что за ними, в них и по сторонам.

– Если только немного, – инженер испуганно перебегал взглядом с одного на другого, ища у них силы и признавая свою слабость в новой версии времяпрепровождения.

– А милиция? Запрещено же! Я слышал.

Ему не дали договорить. «Г. В» переминался холёным жеребцом. Дали бы волю, его нога отстучала бы победный марш фаворита, как на ипподроме «Москва».

– Пойду пару колод прикуплю, игра должна честной быть, – в боязни отказа от затеи он торопился. «Сейчас, лапушки, держитесь! Так, с коньячком в завязке. Они-то пусть хлебнут, им надо!»

В нём во всей красе в одном теле объединились математик, делец и игрок. Расплачиваясь за купленные колоды, непрестанно оглядывался: не ушли ли, не передумали, не сговорились ли, пока он тут. «А что? И такое может быть». Он мерил попутчиков собственной мерой. Их умственные способности слабы, интуиция его не подводила никогда. Сколько он подполковников, майоров и лейтенантов подраздел. И полковники выскакивали, как семечки из своей шелухи. В нём ёрзал чертёнок. Чертёнок бесноватый и беспокойный. Подошёл. Спешно оглядел сотоварищей в недоумении молчавших.

– Что застыли? Пошли в тенёк. Сквер или парк? Я прогуливался немного. Хороший парк – рукой подать, десять минут ходьбы. Могу на такси, за мой счёт, конечно, – в нём извивался кураж.

Шли по аллее, выискивая скрытое от посторонних глаз место.

– Вон скамейка. Присядем?

Инженер заводил головой, думая, что за ними кто-нибудь следит. У него денег было много. По его меркам, конечно. На «Жигули» третьей модели. Немалая сумма. Один в чужом городе. «А они? Они что за люди? Один кичится, выставляется. Не подвох ли? Очень быстро всё, слово сказать не дали». Тревога зрела в Юркином уме: «Маленький тот, совсем непонятный. Впрочем, менее опасный, только спокойный очень».

Единственно, к чему был готов точно, это при малейшем подозрении бежать. Бежать, бежать, что есть мочи, не останавливаясь, иначе распрощается с деньгами.

В мысленном течении Ленина боролось два чувства: «Вот так кадр! Впервые такого вижу. Военный. Кто бы ему поверил. Хотя… активный, энергичный, ничего не скажешь». Отчего ему стало спокойно, очень спокойно.

На скамейке началась игра. Инициативный военный сел напротив Юрки.

– Что? На спичечки?

– Ты бы ящичек поставил, прогуляйся.

«Г. В» говорил и говорил. Ленин шарахнулся от его слов, как от внезапного грома за спиной.

– Нет, нет. Пойдёт и так. Мне что, в шахматы комбинации выдумывать?

– Смотри, как знаешь.

«Г. В» гнал события.

– Спичечка, копеечка. Скучновато время проводим.

Горка спичек нарастала у везучего вояки.

– Ребят, мы куда так улетим? Давай покрупней ставочки делать. От размаха и сердце шире становится, и расчёт легче вести.

Инженер явно занервничал. Через полчаса горка со спичками выросла у инженера. Ему везло, на что он отреагировал:

– Может, на денежку сыграемся? Что спички высчитывать? По гривеннику, по рублику можно.

Раз от разу везло и Ленину.

– У меня деньги есть, можно по рублику. Игра знакомая.

Геннадий Васильевич победоносно соглашался, готовя оппонентам капкан.

– Вы, если что, ставочки увеличивайте, не стесняйтесь. Я-то согласен. Смотрю, как у вас настроение.

Он выжидал. Временами в стороне прохаживался человек. Он исчезал, потом появлялся. Поначалу игроки насторожились и спрятали карты. Когда всё повторилось, возмущение вскипело.

– Ты чего?

– Да, увидел.

Смущённо, не выказывая желания, объяснил:

– Ушёл, чтоб не смущать. За деньгами сходил. Триста рублей взял с собой. Могу присоединиться.

Он выжидал, как примут слова с предложением.

Готовый к выигрышу офицер в отставке смотрел вопросительно. Его жадный ум присвоил триста рублей себе.

– Давай присаживайся. Друзей заодно моих растормошишь, жмутся что-то. Выше сотни не уходили.

Игра пошла интенсивней. Новичок выиграл к своим ещё пятьсот рублей. Через полчаса на кону ставка дошла до десяти тысяч. Через два часа до пятидесяти тысяч. Происходящего вокруг никто не замечал, все погрузились в игру. Напряжение росло.

Резко звучал общий выдох, когда кто-нибудь отходил в кусты или достать из сумки денег. Каждый раз, доставая деньги, обратно никто их не убирал. Количество банкнот нарастало.

На миг Ленин обратил внимание на гору денег, принадлежавших ему. Тридцать тысяч. Выиграв тут же ещё пятнадцать, подумал оценивающе: «Вот бы встать, да с деньгами и смыться. Ну, их к черту, этих игроков. Мне же хватит, ну зачем мне больше». Таких денег у него не было никогда, он не мог о них и мечтать. Сознание подсказывало: здесь три врага. Они на него смотрят. Ему не уйти. А значит, все деньги и те, которые у него были, останутся в игре до последнего, забрать не сможет. Либо выиграет, а скорее проиграет. Маневрируя, подсчитывая барыш, задумал откладывать сумму, с которой пришёл, во время своих походов в кусты. Со временем отложил столько, что денег в заначке стало в два раза больше, чем было. Оглядел окружающих. Видимо, положение с деньгами у всех хорошее, кроме военного. Тот же словно не замечал упущенных партий, каждый раз проигрывая, увеличивал ставку. Ленин понимал: такой исход нежелателен. Уж он точно здесь оказался не для того, чтоб заработанные «кровные» за несколько часов спустить в парке.

– Мужики, а что если разойтись? Надо себя в порядок привести, решить про отъезд. Жара спала, жрать хочется.

На него уставились шесть голодных глаз людей, готовых порвать его за то, что он посмел открыть рот, так сказать, не по своей игре.

Инженер держался лучше всех. Он плыл по течению спокойно, не нервничая. Ставки делал маленькие, азарт и страсть не захлёстывали его. Несколько раз, предчувствуя лучшую карту, все же скидывал в надежде уловить истинность положения, предугадать на каких очках кто и как блефует.

Однажды на скамейке выросла гора из пачек с деньгами, кто-то заметил:

– Мужики, менты приметят, быстро не сможем прибраться.

Юра добродушно заметил незнакомцу:

– Тебя как зовут? Негоже деньги у нас выигрывать полчаса, а имени твоего не знаем.

– Славка я, – все поочерёдно пожимали руку.

Напряжение нарастало, на лицах виделось обратное.

– Славутич, дружище, ты бы за газеткой сгонял. Постелить надо. Время такое, с работы народ пошёл, прохожие на нас заглядывают. Накличут беду, оправдывайся потом.

Славок легко согласился.

– Без меня помногу не ставьте. Я тут мигом до киоска. Да, там пирожки продают. Купить?

– Конечно, удружи. Да больше. С чем будут, все бери.

По возвращении, взяв по пирожку, все оценивающе смотрели на «Г. В», он не ел пирожок, а странно откусывал и проглатывал.

На скамейке расстелили две газеты, на одной лежали пирожки, на другой играли. При необходимости можно было быстро свернуть и сделать невидимым всё, что лежало на них.

Всё чаще проходили люди, чаще приходилось сворачивать кулёк. И тут военного прорвало: «Я вам сейчас устрою, вы у меня смотрите!»

Он зло разглядывал всех, готовый кинуться на любого, стал хватать за руки, в которых были карты, чтобы взглянуть на них. От него летели дерзость и грубость, он в прямую напрашивался на скандал:

– А не хотите возвернуть деньги? Вы ж обманули, у меня половины нет.

Игра пошла в скачущем ритме и бешеном настроении.

Военный делал ставки, не глядя в карты, а смотрел в глаза, на руки. Ему стало везти, в лице появилась усмешка, словно он высокопоставленная особа здесь затем, чтобы обыграть и прогнать их вон.

– Геннадий Васильевич, ты что-то зарываться начал, уважай нас, по крайней мере.

Ставка перевалила за сто тысяч. Карты по совпадению выпали хорошие у каждого.

Славка прошёлся по кону раз, другой. Деньги закончились.

– Я бы прошёлся, денег нет. В подтверждение слов похлопал по карманам и скинул карты рубашкой вниз, чтобы все увидели, какую карту пришлось скинуть.

Лёня взглянул оценивающе. Деньги у него оставались, но карты явно хуже. Измерив шансы, вынужден был скинуть. Проигрывать явно не хотел.

В игре остались инженер и военный. Славка и Ленин напряжённо следили за ними. Ставка за ставкой шла медленно, тяжело. Денег на газете лежало много, практически все перетекли из сумок и карманов в одну общую кучу. Они возвышались и сводили с ума, перестав быть деньгами, а лишь предметом выяснения отношений.

Инженер достал последние купюры и, нервно волнуясь, дрожа всем телом, доложил.

– Последние, мне нечем доставлять.

Обрадованный «Г. В», растягивая слова с причмокиванием и отчётливо выговаривая каждое слово, промуслявил:

– Плохо. Шансы уходят, инженер.

При этом, добив ставку, откуда-то достал ещё немного и подбросил сверху. Юрка понял нечестность ситуации. «Откуда он достал ещё денег?»

Раздался голос «Ленина»:

– Юр, ты покажи карту свою. Если что, я вварюсь к тебе и доставлю за тебя, – он протянул деньги на всеобщее обозрение.

Юрка схватил деньги, пересчитал и положил на кон:

– Добиваю.

Военный уже терял в голове смыслы, но всё было честно, по правилам. Осталось посмотреть карты.

Офицер возликовал, инженер боязливо переживал, Ленин исключительно ждал, привстав с корточек. Любопытное лицо Славки в ожидании иногда оборачивалось по сторонам. Такое у всех было впервые.

– Вскрываем, – слова разрезали напряжённую тишину, как гильотиной.

– Давай. Кто первый?

Военный и инженер. Инженер и военный. Они вперили друг в друга взоры, всматриваясь, что таится в глубине. В миг готовые показать карты, услышали медленный отчётливый голос:

– Менты.

Пауза и снова:

– Кажется, менты. Мужики, валим!

Инженер и военный. Военный и инженер показывали друг другу карты, глядя глаза в глаза. Боковым зрением инженер увидел худшие карты у оппонента и вскинул ладони накрыть деньги, чтобы потянуть в свою сторону. «Г. В.» оценил ситуацию и худшее положение и оказался быстрее. Он обхватил за края газету, и получилось, что гора денег оказалась свернута несколькими слоями бумаги и крепко зажата цепкими сильными руками военного человека, на которых поверх покоились руки инженера, опоздавшего на одно мгновение.

Славки рядом не было. Ленин, глядя на оцепеневших игроков, взял и свернул другую газету и, оглядываясь, пошёл прочь.

Военный и инженер держали кулёк и таращились в недоумении.

– Послушай, я выиграл, отдай! – начал мягко Юрка.

– Нет! Ты меня обманул! Я ничего не знаю. Хочешь, давай делить? Они убежали. Я возвращу свои, ты свои, остальные разделим.

– Подожди. Что делить? Там и его деньги.

– Его?

– Лёньки! Он же вваривался, ему тоже полагается. Ты нечестно себя ведёшь!

– Я не отдам. Что хочешь, делай. Плевал я на вас всех!

Его агрессивное лицо жалило и кусалось.

Патруль милиции проходил мимо. Их не привлекли своим поведением два приличных мужика, между которыми лежал огромный кулёк из газеты. Как только они прошли, руки их снова вскинулись. «Г. В.» опять опередил инженера. Юрка не знал, что предпринять, что сказать. В эти минуты что-то не думалось. Ситуация нелепая, но к чему-то точно обязывающая.

Офицер решительно понял: он сейчас сильней, уверенней и будет так, как он решит и поступит. Скинув руки инженера, который не сопротивлялся, он торжествующе попытался заглянуть внутрь. Он смаковал победу, когда уже не было шансов стать победителем. Посмотрел в разрез газет. Юрка наблюдал. Что же делать? «Г. В.» сжал кромки газет и задумался. Снова приоткрыл и снова закрыл, задумчивость просияла опять. После этого его руки приоткрывали концы газеты медленно-медленно. Юрка попытался его остановить.

– Постой. А как ребята? Мужики-то как? Ты чего делаешь? Ты что, наглец какой?

Слова ринулись на военного, пробуждая в нём совесть. Юрка чётко осознавал, что думает со злостью, с ненавистью одно, а произносит слова совсем другие.

– А где мужики? Куда подевались? Что, они вот так все бросили и исчезли?

– Послушай, так нельзя!

«Г. В.» рычал. Он рычал, как зверь, даже хуже. Странный голос издавал пронзительные гортанные звуки. Они превратились в мычание, хрипение, глаза выпучились и меняли оттенок, то блестели, то становились мутными и тусклыми, довольно страшными. Инженеровы мысли любопытно взирали на готового чокнуться вояку, а глаза выискивали в газете то, из-за чего произошёл сыр-бор. Юрка чувствовал, как в воздухе нарастает недоумение. Воздух сгущался, недоумение обоих вырастало. Ясней дня было очевидно, что доблестный солдат секунду за секундой сходит с ума. Поезд жизни, всех его смыслов сошёл с рельсов. Глупое лицо приобрело тупое, затем идиотское выражение. Мышцы лица свело, превратившись в бледный камень. Произошло превращение приличной наружности в существо «даунито». Глаза бегали, не могли остановиться, губы тряслись в бок, вверх, вниз. Рот издавал булькающие звуки, бубнил и тараторил. Глаза выискивали что-то и не могли остановиться.

Руки отпустили газету и схватили голову, стали её трясти, но яблоки не сыпались. Щёки, губы, рот, как брылы верблюда от тряски, брызгали слюной.

Перемена случилась за считанные секунды. Юрка посмотрел вниз в раскрытую газету. Увидел там гору пирожков. Тех самых: жареных, аппетитных, один лучше другого и которых точно не хотелось в эту минуту. Он не понял, что произошло, ничего не приходило в голову. Он думал о другом: игра, крик-менты. Всё очень быстро. Понял! Кто-то из этих двоих схватил газету с деньгами.

Он встал. Военный сжимал газету, держал, потом открывал и смотрел. Чуда не происходило, ничего не менялось.

Инженер пошёл сам не свой, тяжело, неуверенно, оглядываясь.

«Г. В.» продолжал закрывать и открывать газету и в такт трясти своей башкой.

Когда он скрылся из поля видимости, там, где-то в глубине парка, послышался дикий крик или вой. Долгий-предолгий вой, протяжный, как ночью воют волки, оглушая округу, производя впечатление, пугая всех. Знать уходил, приходя в себя.

Купе поезда Ташкент – Горький. Одно место свободно. На столе несколько бутылок коньяка и хорошая закуска.

– Славок, а ты теперь чего?

– Чего, чего! Теперь завод маленький купить можно, цеховиком стать. Вы-то что?

Юрка мечтательно: «Я долго теперь не сяду играть, а может и вовсе уже не сяду. Разве что без интереса. Картины собирать начну. Сбылось, наконец!»

– А ты, Ленин?

Ленин выпалил, словно ждал вопроса:

– Гульну! Гулять буду, пока деньги не кончатся!

 

Старина Маковский

Занимательные истории учат нас жизни раз и навсегда.

Время социализма – рамки приличия общественного поведения: зарплаты, вкусы и желания не выходят за границы дозволенного, одинаковость как форма классики. Из этой эпохи наш случай.

– Слав! – после долгого рукопожатия, сосредоточенно, привлекая внимание серьёзностью, начал Володя.

Привычная непринуждённость отступила. Славка насторожился, не подавая вида. Предвиденье его не подводило.

– Что, Вован? – тихим голосом подтвердил своё внимание.

– Сосед не раз говорил, бабулька картину продать хочет. Если верить, то Маковский. Клянётся и божится.

Из сказанного чётко врезалось в ум слово «Маковский». Вмиг засвербело: можно заработать денег. Где найти бабулю, как на неё выйти?

С живостью знающего человека, умеющего распутывать узлы жизненных ситуаций, Славка пожелал овладеть ими в очередной раз.

– Что за сосед, какая бабуля? – он решил брать за рога высказанные обстоятельства. Славкины меркантильные мысли потирали друг о друга ладони.

– Бабулька чуть ли не ровесница этому Маковскому, начало своё берёт с его времён, – пытаясь настроить на нужный лад друга и вспоминая, что говорил ему сосед, уважающий его как человека о-го-го серьёзного, состоявший в дружбе с серьёзными, по всей видимости, с достатком, и, скорее всего, уважаемых в городе. Бесспорно, оно так и было.

– Сосед мой встречается с женщиной. Та общается с бабулькой. Я им настрого порекомендовал: «Никуда не соваться. Обманут! Нынче народ ушлый». Пообещал, что мои друзья никого не обидят, всем будет хорошо.

Славка слушал и согласно кивал, глазами, бровями, мимикой лица и едва уловимыми звуками подтверждая, что каждому достанется по участию и заслугам. В созревшем плане привычно затрепетала мыслишка: дать нужно всем участникам немного больше, чем ожидают. Порядочность в его характере старалась занимать главенствующее место.

– Слав, я почти всё устроил. В воскресенье нас ждут. Бабушка картину вынести не даст для показа специалисту. Да и специалисты самые махровые, которых можно найти. Думаю, к этому дню надо подготовиться, и как только посмотрим и убедимся, что Маковский, дадим денег и заберём. Промедления нельзя допустить. Старуха готова любому отдать, кто даст ей сто рублей. Знакомая еле удерживает её, говорит: «Давайте, думайте! Быстрее». Иначе снесёт в ломбард, а там таким вещам цену знают, больше дадут, но не хочет в жадные, скупые руки передавать, а вот людям порядочным и понимающим искусство – это другое дело.

Славка сходил с ума, он преображался в ценителя искусства, благородного, умеющего правильно доносить до народа произведение выдающегося художника.

– Да! Бабульки, если интеллигенция, они такие. Не ради денег затевают, а всё о культуре думают, о том, как в массы её донести. Надо бабушке помочь. Само провиденье нам в руки бабушку эту посылает.

Последовала небольшая пауза. Взбудораженный ум и тело просили движений. Подвернувшееся дельце заводило, разогревая застоявшуюся энергию.

– Вован, есть у меня художник, классно пишет картины, причём специализируется на Маковском, это я точно знаю, пишет, не отличишь, он его чувствует, читает внутренним слухом, бесподобный ценитель его. Знающие люди так и говорят – второй Маковский. Рисовать нечего больше, все сюжеты уже нарисованы, потому не у дел остался. Талантище! Попивает, но ничего, он нам оценит не хуже эксперта, даже лучше, – говорил с верой, никакого сомнения не допуская в сказанных только что словах.

– Мне надо с Юрком встретиться, он знает, где тот художник живёт, никуда не деться, их обоих тоже надо взять с собой. Юрка непростой – со связями, лучше кого-либо другого нужен.

Воскресенье. Утро. К подъезду подъезжает такси, из него выходят трое. Двоих мы уже знаем – это Славок и Вовка. А третий – необходимый и нужный всем Юрка. Весь их вид не очень вписывался в общую картину соцреализма.

Одеты со вкусом: джинсы с кроссовками, рубашки-батники, что по тем временам выделяло людей из толпы, делая их на ступень выше, важней и состоятельней. Денег стоило немалых. В народе шёпотом делились, глазея при встрече: «Не на зарплату живут, знать, блатные».

Да! Подобное присутствовало в те годы. Такими считали тех, кто не как все, то есть просто выделялся чем-то лучшим, невиданным досель. Наличие автомобиля делало человека для окружающих идолом, небожителем, недосягаемым, сверхъестественным.

Трое рослых, видных мужчин с характерным чувством хозяев жизни, подошли к ожидающим. Сосед, уже помянутый ранее, и его спутница, что вхожа к той самой бабушке, которая в этот день стала центром внимания всех заинтересованных лиц. Среди них не было только художника.

Нетерпеливо переговариваясь, через неопределённое время Юрка предположил:

– Я ему говорил, он обещал ко времени придти. Делать нечего, поехали к нему. Все не поедем.

Взглянув на Славку и ткнув на поджидавшее такси, произнёс:

– Поехали вдвоём, так быстрее, здесь недалеко.

На громкий звонок дверь открывали долго, слышалось шараханье, шорканье, бренчание двигающегося стула. Казалось, что дверь вот-вот откроется, но.… Нет.

Через некоторое время все повторилось и замерло на том же месте. В какой-то момент на двери что-то щёлкнуло, но так быстро, что через мгновение в голове товарищей зашевелилась мысль, а было ли это. Наконец дверь всё-таки открылась.

Художник, назовём его так, взъерошенный, с лицом, ещё имеющим форму подушки с помятыми краями, словно лишённой пуха, из которого смотрели два глаза, но каждый сам по себе.

Всё вместе это пыталось думать, понимать, определяя причину появления чего-то знакомого, но ещё неподвластного уму, в который не один день заливали изрядное количество водки, разбавляя пивом, дабы не выкидывать деньги на ветер.

Понимая, что перед ним люди уважаемые, не терпящие словоблудия, а разум исчерпал возможность распознавать, он пропустил их в квартиру, в надежде, что само собой всё образумится и встанет на свои места, а он тем временем догадается о причине их появления.

Тридцать минут для художника действительно ничто, он не мог вникнуть в суть происходящего. С трудом, ненавязчиво, с изумляющей любезностью алкоголика, придавая значение жестам и словам, из глубины души давая понять, как необходимы ему всего-то несколько капель!

Найдя нити соприкосновения одурённым, охмелённым разумом, убедился: будет всё тип-топ, только надо поехать. Он забыл о встрече и обо всём, о чём просили и договаривались несколько дней назад, а значит, этого не было, потому приходилось начинать всё сначала.

Тяжело наблюдать пробуждение богемного человека. С непонимающим видом он продолжал совать руку в карман, предположив: «Ну не могли же они зашить рукав ради шутки».

Деловито и сосредоточенно рассматривая его, сдерживая лёгкую злость, относясь с пониманием к талантливому человеку, товарищи думали об одном и том же: «Да. Не от мира сего!»

Заверили обещанием, что опохмелят. Со слов художника выходило, что это необходимо, как вода в пустыне, ведь трубы горят, а главное – в колею сегодняшнего дня встать надо.

По дороге остановились у магазина, купили бутылку водки и небольшими дозами давали опохмелиться. Лицо художника приобретало здравость, но, наблюдая за ним около часа, друзья подметили, что специалист по Маковскому переживает трудные минуты и в себя ещё не пришёл.

Вот так в жизни всегда: как манна небесная удача свалилась, а тут задрипанный умник, хотя внешне и ничего, а не даёт взять в руки то, что само просится.

Пока ехали, художник осознал причину своего перемещения и придал своей персоне важность, мнению неоспоримость, а словам глубокомыслие. Таким способом входил в образ. При этом он очень часто вздыхал, не контролируя себя, чем явно выдавал зависимость от следующей порции в надежде разжалобить неподатливых комбинаторов.

К бабушке идти решили все вместе, оставив таксиста одного. Поднимаясь по лестнице, искусствовед упросил плеснуть ему всё-таки ещё живительной влаги. Ему налили половину того количества, на которое он рассчитывал.

Бабушка их ждала. Пригласила зайти, но гости по скромности решили дальше прихожей не заходить, чтобы не смущать старую женщину. Контроль над ситуацией Слава взял на себя. С искренним уважением к женщине старше его в несколько раз, негромко проговорил:

– Мать, ты на наш счёт не беспокойся, мы здесь постоим. А наш специалист глянет. Он один зайдёт, посмотрит.

Бабушка угодливо засуетилась, выискивая глазами специалиста. Ей показали на него.

– Да вы проходите в комнату, сейчас вынесу, у меня в спальне она.

В комнате и прихожей аккуратно и чисто, без изысков, без явной нищеты, следы богатого наследства в глаза не бросались, только несколько старых фотографий.

Художник прошёл в комнату. Четыре стены замкнутого пространства в незнакомом помещении вывели его из строя. Он обрёл походку «слегка подшофе». Дойдя до первого стула, с удовольствием на него присел.

Выжидательно расположившаяся меж гостями в прихожей и чудаковатым знатоком, гостеприимная женщина заговорила. Славок, стоявший к ней ближе всех и догадавшийся, что она обращается к нему, замахал руками перед собой, показывая указательным пальцем по направлению в комнату, отрывочно выговаривая:

– Мать. Всё. Понял. Ему говори. Ему. Он главный.

Старая женщина точно не отжила свой век, находилась в полном здравии и рассудке, а именно этот факт не позволял её, пусть и кроткому уму, считать этого специалиста за главного. Ну не хотела: и выглядел он не очень убедительно, и поведение шельмоватое, и вообще строил из себя больше, чем был на самом деле. Умудрённая житейским опытом старушка нутром чувствовала это.

Она принялась рассказывать легенду приобретения и происхождения картины, в мельчайших подробностях, с громкими именами невпопад, для пущей важности, часто обращая свои глаза на прихожую, где расположились трое предприимчивых людей.

Молодая же женщина не знала, куда себя деть. Считала долгом что-нибудь привставить из раннего, слышанного, якобы поправляя бабушку, явно подзабывшую эти детали.

Нервничая, Слава процедил тихо:

– Мать, ты принеси. Мы взглянем, человек посмотрит, не переживай.

Художник, поймавший ситуацию за убегающий хвост, оценил обстановку молниеносно:

– Разберёмся, не волнуйтесь. Давайте взглянем.

Глаза его приобрели приторное, задумчивое отрешение ото всех. Прозвучали слова его за несколько слов до окончания бабушкиной легенды, когда она перечисляла известные фамилии, в чьих мнениях, нельзя сомневаться. Севшая на конька рассказчика, слегка расстроенная, что ей не дали договорить, она пошла в спальню, словно в никуда, бросив фразу:

– Ребят! За сто рублей готова отдать. Мне сто рублей и хватит.

Надо ввести читателя в курс дела: сто рублей по тем временам – месячная зарплата, потому эквивалент придумывать вам самим. У кого зарплата нынче десять тысяч рублей, а у кого и сто тысяч. Но, в общем, хорошие деньги.

Славка имел фамилию Рублёв, между друзьями привычно звался «Рублём», и ему действительно шло, как для автомобиля колёса или для печки дрова. Услышав о деньгах, в его уме потирающие друг о друга ладони нагревались, деньги в кармане жгли ногу и просились наружу, а взял он их с избытком, ненароком, на всякий случай.

И вот бабушка выносит картину, скорее не выносит, а выплывает и небрежно так показывает. Художник деловито встал.

– Аккуратней, аккуратней! К вещам надо бережней относиться, особенно к таким.

Он взглянул на прихожую, ловя на себе благодарный взгляд друзей за свою предусмотрительность.

Подошёл к ней, взял осторожно картину, играя на публику. Именно осторожно, снова ловя благодарные взгляды понимания. Поставил на стул в центре комнаты. Постояв, подумал, придвинул к окну, ближе к свету. Сам себе одобрительно что-то пробубнил и отошёл поодаль. Поставил стул для себя, сел на него. Через минуту переставил, найдя какое-то несоответствие в расположении. После чего уселся так, как люди усаживаются в кресло, то есть центр тяжести, сместив на спинку, а выпрямленные ноги, вытянул перед собой, после чего одну закинул на другую. Одну руку засунул под мышку, другой подпёр подбородок и в такой позе мудреца застыл.

О чём он думал, что переживал, каково было течение его мыслей и куда оно его вело, никому не известно.

Все, кто видел художника в этот час, не сомневались в его талантах, знаниях и высокой чувствительности пера. Он смотрел перед собой, но взгляд устремился в глубину, только ему одному ведомую и, кажется, уходил ещё дальше, превращая обычное рассматривание в некую загадку, необычность, таинство.

Наконец он проснулся, глаза его загорелись, делая попытку взглянуть на друзей, одновременно с тем не мог отвести от картины взгляд. Губы шевелились, словно пересохли от напряжения, пытаясь найти в уголках и трещинках что-то напоминающее воду, язык ходил ходуном, пальцы дрожали. Напряжение, испытываемое художником, передалось и заворожило тех, кто глядел больше на него, чем на картину.

Он сидел на стуле, вроде неподвижно, но его явно лихорадило, уже отчётливо было слышно сквозь частое цыканье:

– Старина. Стаа-ри-наа Ма-а-кковский! – художник повернул лицо к остальным, – Ма-ко-о-вский.

И снова всматривался в картину, будто не веря, продолжая, как в последний раз, любоваться ей. Он словно радовался встрече старых друзей на Эльбе, открытию нового вида животных или нового материка. В нём родился Галилей, а может, новый Колумб.

– Да! Да! Сомнений быть не может – Маковский. Старина Маковский, – счастливо улыбаясь, подытоживал художник.

Вдруг лёгкая дрожь, обуявшая тело, перешла в более крупную. И, наконец, так начала трясти его и лихорадить! Вырастало другое зрелище: трясучка, озноб. Словом, отвратительное зрелище. Он вскочил со стула и, подбежав, шёпотом заговорчески выдавил из себя:

– Надо обмыть это дело. Вы сколько хотите дать этой бабуле?

Он втиснулся в прихожую и там, жалобно поворачиваясь то к одному, то к другому лицом, твёрдо, голосом, не терпящим возражения, убеждал:

– Дайте пятьсот. Это же Маковский! Нельзя так обманывать. Не берите грех на душу, Бога побойтесь!

Все трое, не понимающие в чём дело, выпятили на него глаза.

– Дайте бабушке заслуженно, она ни при чём. Пятьсот рублей, и оставьте её с миром.

Для всех поведение художника стало полной неожиданностью. Они были шокированы и задеты до крайности бесцеремонной выходкой возбуждённого человека.

– Мать, принеси рюмку и хлеба кусок.

– Остынь! Ты чего? – Славка положил ему руку на плечо и надавил, – Угомонись ты! Разошёлся. Никто не собирается её обманывать.

Передавая бабушке деньги, очень настойчиво и долго уговаривали взять пятьсот рублей, на которые она не соглашалась:

– Милые, да вы что? Не надо. Мне сто рублей, и на том спасибо. Я вам за них благодарна до гроба.

Славка «Рубль» оказался настойчивее и убедительней, он навязал ей деньги под одобрительные возгласы и кивание художника. На улице счастливый художник продолжил:

– Старуха вам во как благодарна! И вы теперь хороших денег срубите. Поехали за коньяком! Бутылкой не отделаетесь.

Художник буянил и куражился за чужой счёт.

Аккуратно положив картину на заднее сиденье такси, дав по десятке соседу с его подругой, товарищи направились с художником к ближайшему магазину, чтобы купить ему две бутылки коньяка.

Прощаясь с ними, специалист захватил недопитую бутылку водки.

Через несколько часов у себя дома Славка продолжал выкладывать дальнейшие действия своего плана. За два дня обещал найти концы в Москве к знающим людям, на чей счёт не сомневался, что они-то возьмут картину обязательно. Ценность картины обеспечена тем, что она честно приобретённая, бояться нечего. Потому и цена будет существенная.

Расходы на дорогу взял на себя Славка.

Несколько дней превратились в сплошную поэзию. Все его друзья знали о выгодном приобретении, как он случайно стал обладателем раритета. Многие желали посодействовать в реализации, не безвозмездно, конечно, хотя по дружбе и можно, зная характер «Рубля».

Сам Славка вырос в собственных глазах, что придавало ему важности. Внутренний голос нашёптывал ему, какой он хороший психолог, тонкий подход имеет к людям, какой предприимчивый и порядочный. Обтяпал благополучно, довольны оказались все и уж точно никого не обидел, а даже наделил.

Да, бесспорно! Он успешный человек, но все равно корил себя слегка, где-то в глубине сердца, за растраченные деньги, сверх того, что оговаривалось сперва. Но, судя по поговорке известной, что «в этой жизни возвращается все сторицей», нетерпеливо подгонял эту самую «сторицу», которая должна была окупить всё с лихвой.

Жить надо красиво, с деньгами расставаться легко. Если денег нет сегодня, они будут завтра. Если завтра их нет, значит, они были вчера.

На такси в Москву ехали весело, разговоры коснулись всего, несколько сот километров делали слаще момент предвкушения: оно было длительным, затяжным, вполне насыщало все чувства. Впереди, в завтрашнем дне, рисовалась красочная картина и не только на ближайшее будущее!

«Ох, это начало чего-то хорошего!» Доехав до Москвы, Славка точно знал, что где-то проходит выставка. Так сказать, барахолка. На ней обязательно присутствуют художники, а с ними и перекупщики. Его цель – через них выйти на потенциального покупателя.

За час до полудня, добравшись до выставки, Славка, держа в руке сокровище, решил осмотреться проницательным взглядом и уж затем подойти к кому-нибудь, внушающему доверие.

Все трое ходили медленно, кидая взоры на картины, незначительно, с оттенком лёгкого пренебрежения, показывая видом: «Ну да, хорошо, но не шедевр». Или: «Ну, уж эта и вовсе не пойми чего». Безусловно, обладая шедевром, такое право они имели.

Оно зародилось и взросло вместе с приобретением, это факт, психология, и никуда от этого не деться.

Продавцы, а порою и сами художники, привыкшие к подобному отношению, не показывали вида, человек действительно мог оказаться специалистом – знатоком, ну и, конечно, самодовольным слепцом с претензией на вкус. За свою практику нагляделись, потому вступать в диалог, а тем более обращать внимание, портя нервы, никто не хотел.

После хождения Славка предложил друзьям:

– Надо обёрточную бумагу снять. Походить в открытую. Думаю, эти спецы сразу обратят внимание, сначала глазами постреляют, но всё равно кто-то поинтересуется. Разговор завяжется, тут уж мы и сработаем.

Друзья, в ту пору не понимающие в большом искусстве ничего, согласно подтвердили:

– Слав, ты начал – ты и продолжай. Мы для подстраховки, потому как не сильны по теме художников.

От этих слов друг воспрял ещё больше, словно они утвердили его во мнении, в котором он сомневался. Хотя, впрочем, в этот миг он думал, что они правы, и он действительно чутьём внутренним понимает всю эту прекрасную и не очень живопись.

Сняв бумагу, двигались тише, медленней около каждого, как казалось, с умным лицом. Приостанавливались, подставляя, будто невзначай, изображение картины. Переглядываясь с друзьями редкий раз, заметили точно, что никому нет дела, ну поглядывают, быстро так, но вот чтоб заворожило чей-то взгляд, никто из них не подметил, точно. Нет ни любопытства, ни интереса, ни малейшего намёка на вопрос.

Походив около часа, с высоты птичьего полёта, друг, показывая картину, заметил:

– Они ни хрена не понимают, эти художники! Мы не сюда пришли. Они тупые, как бараны, раз не могут отличить хорошего художника от плохого!

– Вован, ты бы заговорил с кем-то, а мы поодаль встанем, посмотрим, какое впечатление произведёт, когда ты им скажешь.

Недолго думая, Вовка подошёл, выбрав на своё усмотрение одного из продавцов, давно обратившего на себя внимание тем, что к нему часто подходили, что-то показывали, спрашивали. Он собирал вокруг себя по несколько человек, слушающих его, а также зевак, которым всегда все интересно, если собралось больше трёх. Юрке история начинала поднадоедать скучностью и непониманием дальнейших действий. Но сейчас дело сдвигалось с мёртвой точки. Вовка уже разговаривал. Славка встал непринуждённо, но так, чтобы тем хорошо было видно, что у него в руках.

Разговор шёл. Славка спрашивал Юрку, почему так долго:

– Может, не видит, поближе подойти.

Он крутился и так, и эдак, но не подавал вида, что делает это специально; а то поставит, освободив полотно, чтоб профессионал пуще разглядел работу мастера.

Друг позвал Славку, который поспешил на зов, съедаемый нетерпением. Деловито и со вниманием, с уверенным выражением лица Славка выжидательно включился в разговор:

– Вам бы в институт Грабаря, а так бесполезно, никто не возьмёт. Думаю, что никому не надо.

В его голосе не было надежды, а было больше пренебрежения, желания отвязаться скорее от парней, мешавших ему работать. Увидев, что они собрались втроём, к ним тут же подходил народ из тех, кто здесь работал, шарахался, вынюхивал. Но только лишь узнавали, о чём речь, и, бросив взгляд на картину и на троих, отступали, и без выражения какого-либо интереса уходили, согласные с тем, с кем они начали разговор. Если брошенное слово «Маковский» притягивало, то непонятно, что с такой же силой заставляло отойти?

Разыскивая на такси чёртов институт, Славка комментировал «на манер» специалиста:

– Хорошая картина, видишь, как отскакивали, понимают, что не под силу им купить наше полотно.

Воодушевлённые друзья собирались с духом перед входом в здание.

– Здесь. Надо серьёзно.

В умах забрезжило: «Тут нет места разгильдяйству». Приосанились, подтянулись, на лицах нарисовалось нечитаемое выражение, без мимики, эмоций, ни одна морщинка не вздрагивала. Всё свидетельствовало об уме и серьёзности.

Перед дверью с надписью «профессор такой-то» приостановились.

– Вы заходите вдвоём, а то втроём завалимся, неправильно поймёт. Юрка словно благословлял друзей на решение трудной задачи. В нескольких словах энергичный Славка объяснил ход действия:

– Вован, ты заводишь разговор, я встану невзначай рисунком к нему, долго не заговаривайся, дай ему больше говорить.

Всё шло как по маслу. Профессор, несмотря на высокое положение, оказался вежливым, в меру понятливым. Суть разговора уловил с лёта, вопросы убывали сами собой, а новые не возникали.

– Маковский. О, да, интересно!

Проницательный друг повернулся рисунком к профессору, помыслив при этом, как удачно он это проделал.

Седеющий муж Советского государства, сидя за столом, всё-таки снизошёл, настроился со всем вниманием на прибывших людей. Уловив тему разговора, придавая ему серьёзность намерения, выслушивал, оглядывая затвердевшие лица. Неожиданно его взгляд упал на некое движение. Именно Славкино проявление понятливости заметил учёный. Тут же обратив взор к Вовану, его слова звучали с другой интонацией, что сразу отметили друзья.

Шкура у Славки заходила, нутро ахнуло, почуяло и уловило произошедшую перемену. Руки в ладонях зардели и взмокли, стало невыносимо жарко. Еле сдерживаясь от нетерпения заговорить с ним, думал об одном:

– Вова, спроси, что и как делать?

Друг, словно прочитал витавшие в воздухе яркие мысли.

– А что, посоветуйте?

Глазами и головой профессор кивнув на картину.

– Она?

Не выдержав напряжения, Славка вслух поддакнул в тон товарищу.

Просвещённый муж изменился в лице, стараясь не выдавать своего чувства, сдержанно продолжил:

– Таким вещам здесь не место.

Тон прямо указывал на окончание разговора.

– А куда обратиться? Подскажите!

Лицо профессора приобрело задумчивость, странность и замысловатость, друзья заметили, что рассудительность ему давалась с трудом. Выказывая её, приходилось заставлять себя.

– На Арбат езжайте. В комиссионку. Знаете куда?

– Таксиста взяли хорошего. Москву знает как свои пять пальцев, – блеснул напоследок Вовка.

Друзья, довольные успешным зачином, благодарили. В пылу азарта и успеха Славка оценил вполне умного человека, умело наставляющего на путь истинный, чей совет-рекомендация, так тонко кинутая им, всё-таки замечена и одобрена. В другом месте, в другое время Славка отблагодарил бы его по-свойски и не бутылкой коньяка.

В очередной раз друзья пересказывали Юрке весь разговор. Каждому слову, в каждый следующий пересказ придавалось большее значение, во всём виделось межстрочье, двунамёки, недоговорённость. Потому значимость и вес сказанного только усиливался.

– Эх! И грамотный мужик! Интересно говорил. Приятно поговорить с таким. С полуслова всё понимает. Он, может, посоветовал туда идти, что его там, на Арбате в комиссионке знают, скажем, что от него, там сразу догадаются, в чём дело.

– Да уж! Если везёт, то везёт всегда и во всём, – подразумевая, что таксист слышит их беседу, Славок не скупился на обороты речи, высокопарность суждений, придавая смысл всему, о чём говорил, не забывая расточать комплименты в свой адрес.

Первый же прохожий указал им комиссионку на Арбате.

– Ух ты! О ней все знают, дело будет.

Зайти решили втроём. Уже предполагая, что на предстоящих переговорах каждое слово и мнение может оказаться полезным.

Бравада и напыщенность во всём виде и облике служила прекрасным козырем, аргументом и самозащитой.

Магазин был обставлен старинными вещами и картинами, которые создавали атмосферу неторопливости, умеренности и дорогого шика. Посреди зала перед деревянным, узорчатым, ручной работы столом, на стуле, как на троне, восседала женщина лет семидесяти пяти.

Худая, с чётким ясным лицом, она то ли дремала, то ли думала, что называется, «ушла в себя». Ноги, вытянутые по столу, одеты в белые брюки клёш, на ней – белая рубашка с пышным воротником жабо. Вид ошеломил друзей. В руке у неё красовался изысканный эбонитовый чёрный мундштук, длиною тридцать сантиметров, который она плавно, едва уловимым движением подносила ко рту, затягивалась и пускала дым.

Картина «Курящая мадам» источала гипнотическое действие и силу, завораживая своей необычностью. Расположившись вполубок к ним, не поворачиваясь, а лишь глазами стрельнув, продолжала в надменной и отрешённой позе курить и думать.

– Здравствуйте! – назвать её бабулькой, язык не повернётся.

Это нечто произвело впечатление гораздо сильней, чем всё остальное. Самым выдающимся в этой лавке древностей, конечно же, была ее хозяйка.

– Что вам? – не глядя в их сторону, спросило существо, явно выражаясь так, без сомнения и надежды на долгое обсуждение.

– Да вот хотели показать, – после небольшой паузы, – и предложить.

Пренебрежение и только – вот, что видели друзья.

– Поговорить бы!

– О чём? – она выдавливала слова, словно её жизнь закончится после определённых, сказанных слов в каком-то только ей известном количестве, и не желая тратить их попусту.

Славкина уверенность таяла на глазах, не зная почему, он не знал, что сказать этой надменной старухе, не понимал, что делать, как спасти ситуацию. Ситуация спасла себя сама.

– Давайте пятьдесят рублей. Там видите свободное место? Вешайте. За семьдесят буду предлагать.

В недоумении от услышанного, товарищи даже не сообразили, что им снова сказало существо.

– О чём вы? – любезно взял на себя инициативу друг с картиной, чаще всех молчавший.

– Вашу накатку вешайте, но сначала пятьдесят рублей. Хорошее место занимать будет.

Выпятив всё своё самолюбие, Славка зло уставился на неё, придумывая слова для ответа. «Непонятно что-то». В голове переворачивалось сознание.

Друзья почему-то смекнули быстрее. Кто-то шептал:

– Пойдём, может, отсюда. Я, кажется, понял, в чём дело.

Отойдя от непонятливых друзей, Славка, шагнул ближе к старухе, создавая видимость «Я не с ними. Я с тобой», но не придвигаясь совсем близко, ведь не она готовилась платить, он как бы принуждал её дать денег.

Славка остался один среди них, со своим непониманием, никто не разделял его мнения о шедевре. Ничего не видя, не слыша, у него сносило башню. Реальность от него отступила. Взяв себя в руки, собрав в кулак всё мужество и силу духа, он показал друзьям на старуху:

– Сейчас переговорю и догоню вас, – сказал он, как бы предопределяя их уход и желание правды, но… подробной.

Разглагольствовать с ним мадам не стала, но, будучи женщиной интеллигентной по своей сути, поделилась с ним, указав на полную его необразованность, а также рассказав о типографском способе изготовления картин.

Сердце, наполненное оптимизмом, и энергичный ум обрели новое состояние, странное и непонятное.

Он подошел к поджидавшим друзьям, сочувственно разделявшим поступок обезумевшего на миг товарища:

– Славок! Что делать-то? Домой?

– Вован, возьми картину, а то чувство такое, что все смотрят на меня и думают, какой я дурак, что с ней таскаюсь.

Без лишних домыслов, не придавая значения предмету, Вовка взял.

– Что, домой её повезём?

Славка побледнел, он не знал, что делать с ней дальше.

– А модница взять по дешёвке не хочет? Хоть за десятку! – Юрка реально оценил происходящее.

Поникшее и удручённое лицо Славки искривилось:

– Нет, не хочет; ни за двадцать, ни за десять. Да и жалко мне, столько трудов вложил, ну и денег, конечно.

Дорога домой казалась длинной.

– Друг, а знаешь, что думаю, – беседа шла, легче переносилась усталость, а мрачные мысли в молчании начинали преследовать обманутое сознание.

– На выставке на той! Все понимали, о чём речь. Подходят трое огромных парней, навязчиво предлагают купить фанерку, объясняя, что именно это и есть тот самый Маковский.

– Ну да, испугались.

– А были бы понастойчивей, возможно, и продали. Недорого, но продали бы. У нас лица небритые, глаза голодные, да, если жрать хочется, злые на весь мир. Художник тот перекрестился, когда ушли от него. И спровадил нас туда, в институт Грабаря. Верно, сильно посмеялись над собой, как мы их напугали, а они ловко отправили нас к ещё более маститым, известным людям. Так запросто.

– А профессор, вот чудак! Не сказал, а подыграл им.

– Но когда про Маковского заговорили, серьёзно нас принял. А когда увидел, подумал, смеются над ним, что ли. Но не развенчал наши мечты. А как он произнёс: «Таким вещам здесь не место»!

– Надо так впороться! Старина Маковский! Старина Маковский! – и Славка заснул с мыслью «А как всё начиналось!»

 

Ты чё! Простата

Перед входом в клинику «Всё для планирования семьи» остановился тёмно-синий сто сороковой «Мерседес». Значок «LONG» подчёркивал статус – «первый среди равных» между немецких собратьев.

Из машины вышел светловолосый типаж гренадёрского сложения и окликнул друга:

– Генок. Ты чего расселся? Идём.

Гена, откинувшись на сиденье, блаженно вслушивался в музыку. Не открывая глаз, брякнул:

– Не-е. В машине посижу. Покайфую. Иди один.

Друг неодобрительно ойкнул, но зная, чем разжечь интерес, наставленчески прогундел:

– Идём. Девок настоящих посмотришь. Клиника частная. Врачихи и медсёстры – все как на подбор. Познакомиться с нормальным человеком не хочешь, что ли?

Гена приоткрыл глаза, поводил ими задумчиво и оптимистично поспешил за другом.

В дверях их ждал известный профессор. Измерив их вид подумал: «кремлёвские омоновцы, только в штатском». Но упреждённый об одном бесплатном посетителе вежливо спросил:

– Михаил, так вы вдвоём? – и показал на Гену.

Не глядя на профессора, Миша даванул:

– Там видно будет.

Гиревидные плечи Гены под мягкой кожаной курткой, заросшие густые чёрные волосы, спадавшие на них, делали его похожим на Джо Дассена.

В коридоре Миша негромко и нагло сказал другу:

– Клиника лучшая в Москве. За всё уплачено сверху.

На правах старшего зашёл в кабинет уролога, с которым разговаривал профессор, лукаво кидая взгляд на дверь и вошедшего. Увидев, сразу замолчал и удалился.

Врач показал на каталку с высокими никелированными ручками для лежачих больных и предложил лечь на неё.

Миша залез и, еле удерживая равновесие и стоя на коленях в рост, спросил:

– Зачем?

Врач, вознамерившись блюсти всё по Гипократовской чести, продолжал:

– Теперь снимайте брюки и нижнее бельё. Вставайте на четвереньки.

Говоря, врач отошёл в угол кабинета. Надел перчатки и поправил привычным движением каждый палец.

Слушаясь указаний, Михаил по инерции готовился, но, вдруг увидев указательный палец врача, приготовленный, чтобы залезть ему в одно межбулочное место, резко спрыгнул с кушетки. Не будучи зафиксированной, она откатилась.

– Ты чё, прохвост! Ты чё надумал?!

Врач всё понял. Испуганно отбежал и начал перебирать книги на столе. Отыскав нужную, извиняющимся тоном начал убеждать:

– Вы не верите. Вот книга. Для точного анализа надо помассировать простату.

На что услышал более убедительное возражение:

– Слышь, простата. Мне точность не нужна. Мазок вот возьми. Хватит тебе поизучать. Потом расскажешь.

После взятого анализа догадливый Миша предложил врачу:

– Там в коридоре второй. Если есть тяга помассировать, я крикну.

С надменным лицом Гена сидел на диване напротив двери. Майка вздымалась на нём, как на римском легионере. Накачанные длинные ноги в джинсах и замшевых модных туфлях, как речные пороги, перегораживали проход. Дверь открылась. Вышел Миша и самодовольно доложил приятелю:

– Чё развалился? Иди. Халява.

Гена только и понял: можно провести бесплатный анализ. Машинально встал и скрылся за дверью в кабинет.

Через несколько минут дверь начала приотворяться. В щели показались нос и любопытные глаза Миши. Постреливая глазками, он наблюдал за картиной и вслушивался в скрип ходуном ходившей под тяжестью Гены кушетки.

Гена на четвереньках, почему-то с обнажённым торсом крепко ухватился за ручки. Весь бугристый, вылитый из мышечной массы, словно из пластилина, покачивался в такт указательного пальца врача. В унисон звуку «уу-ии, уу-ии» двигались вращающиеся колёса кушетки и свисающая чёлка парня. На его мраморном лбу светилась чудовищная испарина. По-собачьи грустные глаза говорили о том, что он потерял самое дорогое на свете. Во всё плечо растеклась крупная отчётливая татуировка: парящий с неба на парашюте череп в берете и многозначительная надпись: «ВДВ».

Сдерживаемый другом натиск врача, растерянное лицо, неживые мутные глаза и мученическая обстановка расшевелили щель в двери, и оттуда послышался напев:

После чего дверь плавно закрылась.

Перед сидевшими клиентами, ожидавшими свою очередь, в открытой двери встал какой-то маленький сжавшийся человек, в два раза меньше того, прежнего, заходившего вне очереди. Отсутствующий вид, вытянутые руки искали косяк, чтобы удержаться в равновесии. Перед тем, как вступить в коридор, он замер и повернулся в полубок, чтобы не застрять. Тут же послышался победоносный возглас друга Миши:

– Слышь, десантура. Штаны надень – развесил. Народ пугаешь.

В машине ехали тихо. Отрешённое состояние Гены требовало молчания. Через какое-то время он решился выдвинуть обвинение другу:

– Какого хера ты меня туда привёл? – во фразе прозвучала вселенская злость с намерением выставить своего друга Мишу во всей мерзости и гадости.

На что тот спокойно, не глядя на него, схладнокровничал:

– А что! Тебя, такого здоровяка, силком, что ли, затащили и усаживали? – сказанное уверенно и рассудительно подействовало, как холодная вода с похмелья.

В бурном море эмоций слов не было. Гене в голову хлынул гневный жар. Из ноздрей пошёл пар, он засопел.

Миша сочувствующе и успокаивающе, наконец, поддержал друга, переходя на доверительный тон:

– Я знаю, чего ты хочешь сказать.

Тот молчал, не желая повернуться к товарищу. Миша ещё раз сделал шаг на попятную:

– Да ладно тебе! Из-за ерунды дружбу терять!

После этих слов Гена успокоился, повернулся на миг и снова уставился смотреть перед собой, о чём-то размышляя.

– Я знаю, о чём ты хочешь попросить, – выкручивая руль на повороте говорил Миша, – и о чём сказать! Но имей ввиду, прощения я просить не буду, нет!

Через минуту Гена по-дружески, но с оттенком натянутости спросил:

– И что я хочу тебе сказать или попросить, – с преданным выражением вглядываясь в глаза друга и наивно полагая, что ему сейчас откроют Америку или старик Хоттабыч вернёт всё назад.

Серьёзное лицо Миши повернулось, застыло. Медленно, медленно, с одной ноты на другую, широкая улыбка, как пошлый блюз с вульгарным исполнителем сквозь саксофон, дунула:

– Чтоб я никому не рассказывал!

Услышав, Гена резко схватился за ручку автомобильной двери и крикнул в бешенстве:

– Останови машину! Сволочь!