– Махнём? Ещё по пятьдесят осталось, – свесив голову, предложил выпить.

Мутные без выражения глаза посмотрели в ответ, раздумывая над словами.

– А с этим что? – и взглядом показал на сейф, потом оглядел натюрморт на столе.

Три пустых бутылки дешёвой водки, консервная банка из-под шпрот, наполненная через край сдавленными промасленными окурками. Тут и там крошки, кусочки и корки засохшего за ночь хлеба, огуречные жопки, продолжавшие ещё служить закуской.

В голове гудел сумбур. В нём проскакивали фрагменты ясного сознания, но их не было сил удержать, как он ни силился. Усилием воли перебирал, как после нескольких рюмок настроение улучшилось, появилась лёгкость и сразу за тем: «Я могу, я всё могу, я тот единственный, смотрите на меня, слушайте». Дышалось легко, в такие моменты он кидал вызов всему обществу: «Смотрите, кто я!»

Сейчас в голове сквозь гул медленно проплывали эти самые крошки, на которых пытался зафиксировать своё внимание, но умственные силы рассеивались, как только пытался остановить взгляд и сосредоточиться, и бред сознания плыл дальше.

– Этот сломался. Что, наливаю?

Вместо слов взмах ладонью: «Делай». Очередная сигарета зачадила в ожидании, когда её сунут в рот вместо закуски.

– До вечера есть время – другим займёмся. Часа четыре поспим, Ваську попросим бутылёк принести. Голова не соображает совсем.

Уже виделось, как освобождённый от пут работы он прилёг, в голове понеслось быстро, стремительно, она закружилась, и он сладко провалился – умиротворённый чувством победы.

Громкий выдох перегара и причмокивания прозвучали в полутёмной комнате как-то сами по себе. Звук потонул в густом и влажном от смрада воздухе.

– Пойду за другим, – самодовольный наглый взор мимолётом пробежал по полу вдоль сейфа.

Дверь захлопнулась.

– Встал что, овца!

За окриком, как по команде, последовал удар, за ним ещё и ещё. В кабинет из коридора влетел парень, падая на пол, спотыкаясь о подставленную кем-то сзади ногу. Следом в дверь влетело несколько человек, они стали охаживать лежачего на полу. Тот, несмотря на наручники, по инерции и непониманию попытался вскочить с намерением защищаться. Злость кулаков и пинающих ног ужесточилась. Обладатели злости, завидовавшие крепости духа, исходящей из поведения и осанки парня, только и помышляли превратить безбоязненного человека в сгорбленное и из-под бровей подглядывающее существо. Страстно выделывая крюки, им льстило превратить героя в труса.

После попытки не сопротивляться, а маломальской демонстрации характера посыпались удары громадных дубинок.

– О-па! Сопротивление. Это уже предел, ну всё. Он развязал нам руки. Сучье отродье! Теперь держись только!

Одна короткая эластичная дубинка часто молотила по голове. Другая большая с усердием методично и поочерёдно тяжёлым тупым шлёпаньем прикладывалась сбоку бедра, по руке чуть ниже плеча и по мягкой части шеи.

Через пять минут, запыхавшись, будаломы смотрели на парня и на эффект от профилактической обработки.

Довольные результатом несколько человек вышли. Один – с отвисшим животом, в коричневом замызганном костюмчике склонился и ехидно мягким голоском заговорил:

– Ты не сердись, медвежатник! На стул пока садись. Общаться будем. С твоего дружка гонор тоже сбивали. Гляди, какой он спокойненький.

Парень оглянулся в сторону. Ему не верилось, что так бывает, особенно с ним, и он решил притвориться и потерпеть, чтобы хорошенько их запомнить.

Его друг неестественно прислонился к углу металлического монстра-сейфа. Поджатая под себя нога, другая вытянута, руки – словно бы он пытался его приподнять. Приглядевшись, увидел, что руки пристёгнуты наручниками и продеты через короткую ножку огромного сейфа с полтонны весом. Щекой друг прижался к железной стенке, измазанной кровью. Старые чёрные пятна на стенках сейфа, указывали с очевидностью на то, что кровь с него не смывалась годами, из-за чего в кабинете стоял специфический запах.

Посмотрел на лицо друга – таким он не видел его никогда. Верхние и нижние губы опухли и шевелились – но как шевелились! – он улыбался. Улыбка походила на страшный оскал. Радость встречи и страх перед этим ужасом одновременно. Передних зубов не было, лицо опухшее, но без видимых ударов, голова стала большой, под волосами будто резиновый колпак, накачанный жидкостью.

Зная своего друга с детства, несмотря на страх, прочёл у него в глазах: «Бороться. Давай бороться! Ни черта они с нами не сделают… Ну, бывает… А с кем не бывает?»

Немой упрёк и полное непонимание пробежало в мыслях между ними.

«За что же они так? Похоже, с кем-то перепутали. Остынут немного, сейчас дождусь, попробую им объяснить. Так не бывает, не верю, наваждение какое-то. Сознание вывернулось наизнанку. Ладно, объясню, хотя лучше дождаться, пока протрезвеют. Рассвирепели. Зря я, конечно, с ними так себя повёл. Не знал, что будет, помягче надо было, поспокойней. Вскипел же – надо! Теперь получай!» – он каялся, и через покаянные мысли насквозь звучало наперекор: «Я вам устрою, уж я найду, что вам сделать».

– Послушайте, – парень перешёл предусмотрительно на «вы» и, сдерживая фамильярность, процедил: – Когда всё закончится, я около отдела дождусь. Поодиночке всех переколочу. Или сомневаетесь?

Он встал.

– Адвоката мне дайте.

На него смотрели и удивлялись. Поведение допрашиваемого скакало, как ретивый конь. Он делал медленные движения, говорил тише и заикаясь, борясь с волнением. То вдруг замолчит, подумает и снова приобретает резкость и чёткость, зная, чего хочет. А значит, он не сломлен, притворяется. Такого бить и бить, и то мало. И сил-то нет на него, а всё не сдаётся. Промежутки больше делать желательно – он сам себя мыслями запугает.

Опер обратился к сослуживцу:

– Игорь, он правильно говорит. С этими взломщиками лохматых сейфов добром не кончится. Видишь, какой видный? Похоже, спортсмен.

В глубине позавидовал физической слаженности, припоминая, кто из его знакомых мог бы похвастать таким ровным, подвижным и в то же время неброским телосложением.

– На улице вырос, что ли? – в уме оперативника ожили образы прожитых дней: вот такие, они всегда спокойные, неугомонные и дерзкие. Когда они делают выпад, всё заканчивается, не начинаясь. И девчонки к ним липнут.

Перед ним явственно показался образ жены – жирной коровы. «А мне вот такая досталась. Хотя пару лет назад она была ещё ничего, толстовата малость. А сейчас делай вид, что мне такие по вкусу. А такие, как он, выбирают. Теперь за всё поплатишься».

– Послушай, лейтенант, – с недостижимой высоты развязно чвянькнул побитому. – Ты в ГАИ, что ли, набрался дерзости, вскакиваешь. Запомни. Вы там взятки берёте и там вы начальники для этого дерьма, кто на машинах ездит. А мы с такими боремся.

Представил, как тот сдирает с него три шкуры на дороге за непристёгнутый ремень. За что они там ещё докапываются? В голову ничего не лезло, но всё равно он – заклятый враг. «Похоже, когда, может, машину и приобрету, тоже натерплюсь от них».

– Наш отдел образцовый по раскрываемости. С нами по-человечески, и мы по-человечески. Ты мужик нормальный, мы сразу заметили, – на попятную пошёл опер, вспомнив об офицерском достоинстве. – А что поколотили, ты не обессудь.

Он подошёл вплотную.

– Ты извини нас, мы не хотели, – изо рта пахнуло гиеной.

В ту же секунду лоб притворившегося мента врезался в нос стоявшего перед ним парня. Одновременно с хрустом коленка ударила в пах. Мент обрадовался, как ловко он усыпил бдительность этого чумошника.

Несмотря на такой натиск, парень, пересиливая боль, в бешенстве схватил за горло нападавшего. Он понимал: если сможет удавить его – резонанс будет. Он хотел и желал только этого и давил, давил пальцами на горло, мечтая о счастье – удавить его. В какое-то мгновение всё бы решилось, наручники не мешали ему. Из сдавленного горла шли звуки лопавшихся пузырей и хрипы. Испуганный внезапностью и решимостью опер ослабел и превратился в кишмиш, успев подумать: «Надо сильней бить, а я-то его жалеючи, а он вон как! А эти тоже хороши, давайте быстрей! Не видят, что сил у меня нет». И поплыл.

Парень сник раньше. В его глаза давили чьи-то пальцы, он чувствовал жёсткие и грязные ногти, во рту чужие пальцы залазили внутрь и раздирали щёки надвое. Чей-то согнутый локоть на шее сцепился замком, шея захрустела, голова выползала с треском, словно намыленная.

Очнулся от ударов и боли во всех суставах. Все пальцы на руках и ногах ныли – они были сломаны.

Когда тащили в камеру-бокс с наглухо закрытой дверью, дежурный отдела из-за пульта ошарашенный спросил:

– Что вы с ним, хуже чем с террористом? Не дело так расправляться с человеком, – сам при этом оглядел плюгавых сослуживцев: ни лица, ни рожи.

Ему показалось, что после этого окажись кто-нибудь из них с ним в спортзале во вторник или пятницу на футболе, так он так бы припечатал к стене или двинул локтём, что до самой пенсии, выслуги своей запомнили. Он бы такую преступность им показал. Обиженных каких-то набрали. В ответ услышал:

– Не террорист, хуже. Главное, что сознался.

В победоносном голосе слышались оправдательные нотки.

«Сознался, сознался. По морде бы тебе двинуть». На подсознательном уровне у дежурного имелась неприязнь к работе дознавателей и к ним самим.

Капитан обдумывал о времени своего дежурства. Видимо, сегодня ЧП. «Парни-то, вроде, гаишники, не бывшие. Зверски, конечно, с ними. На вид нормальные. Один просил потихоньку позвонить домой или на работу. Десять тысяч обещал, потом и двадцать, вполне серьёзно».

Капитан глянул на решетчатую дверь пустующей камеры слева перед дежуркой. «А может, надо было позвонить, не за деньги, а так. Всё по-другому бы закрутилось. Что если папа у кого-нибудь из них начальник в Управлении? Они ведь по династии от отца к сыну на службу идут».

«Лоботрясы эти догадались хоть поинтересоваться?» – тянул логическую цепочку дежурный. «А завтра явится полковник с генералом выяснять? Может, мне на всякий случай позвонить? Выговаривать будет пахан, что не позвонил?»

Задумался и стал набирать на мобильнике непосредственного начальника.

– Барышня, проходите.

В кабинет вошла размалёванная девка. Проницательный следователь немного помечтал о дамочке, мимо которой проходил в коридоре.

«Строптивая, но ненадолго, своя в доску. Такую в баньку позвать, да по очереди в любви ей признаваться» – он мечтательно перебирал прошедшие пикники. Мысленно улыбнулся.

Каждый раз находилась такая, которая верила и кому-нибудь вешалась на шею. Они все вместе, скрывая смех, подыгрывали ей, издеваясь над идиотским положением товарища.

В таких делах надо меньше любезничать. А о погонях и перестрелках меньше врать. Ладно, что это я в романтику ударился?

Принимая серьёзный вид, отодвинул предметы на столе, освобождая место для психологических манёвров.

– Присесть можно? – влекомая гражданским долгом, не забывала строить мимику, желая понравиться доброжелательному следователю. Готовая многословность раскрывала в ней интерес к мужчине.

«В мужья бы такого», – осенило её в первую минуту. Надо больше говорить, чтоб умной показаться, время потянуть, может, телефончик спросит.

– Очная ставка. Сейчас подозреваемого приведут, – он хотел расположить её. – Мы к вам за помощью обращаемся, – слегка замедлив, оценивающе прикинул. «Нарядилась, прихорашивалась специально по этому случаю. О, сучка, впихнуть бы в неё, да пнуть под зад», – сказал и подумал в одно время следователь.

– В показаниях путался на допросе, – передал ей суть следователь. Её внимательность внушала доверие. – Ты с ним не теряйся, дави на него.

Услышав такие слова, она приняла их за добрый знак и расположение. Обычно все говорят на «вы», и на том взаимоотношения заканчиваются, не перейдя на «ты» и ни на что больше.

– Подтверждаешь данные ранее показания? – проницательные глаза твёрдо впились в неё.

– Конечно, – она закивала. – Один из них посоветовал номер машины запомнить. Похоже, отвлечь хотел. Я же не дура. Сразу догадалась. И запомнила. Они смотрели на меня подозрительно, я поняла: что-то не так. Моя подруга с женихом поругалась, если интересно. Вспомнила тут. Они и воспользовались, что она выпила стакан водки. А пива совсем чуть-чуть, и её развезло. Три дня звоню ей, а телефон выключен. И мать не знает, где она. Хоть они и не общаются, всё равно переживает же. Они же не спросили у нее, сколько ей лет, а ей только двадцать недавно стукнуло.

Трое милиционеров привели парня, который первым оказался на допросе и потому первым на очной ставке.

Все четверо понятых сели друг за другом: два сержанта в форме и оперативник. Перед оперативником посадили обвиняемого парня.

– Начнём.

Следователь не торопил события. Он разглядывал изодранного и грязного парня, не понимая, почему от него сдвинулись по сторонам. Они что, не понимают, у него право на непредвзятость, на обстоятельное рассмотрение и ведение дела.

– Вы поближе к нему, – он искренне попросил пододвинуться.

«Во всём нужно соблюдать закон. Хотя это уже формальность. Дело раскрыто. Признание получим – заставим, всё как на духу выпалят. Наперегонки писать и рассказывать начнут, когда поймут, что их ждёт. С прокуратурой уже договорились, как сознаются, сразу телевидение и репортаж.

Маньяков поймали, один эпизод доказан, ведётся дальнейшее следствие. А нам пять тысяч из кассы на сауну. Ох, гульнём!».

Попытался проникнуть в мысли подозреваемого. Да какой он подозреваемый! Несмотря на побитый вид, по нему не скажешь, что маньяк. Умеют же прикидываться своими. Открытая у них наружность, подкупает, точно подкупает и злится на нас откровенно. Ему есть на что злиться. Всё, дружочек, прекратили вы свою деятельность. Мы выясним, кто у вас заводила. Нашли же они себя.

Распаковав знания человеческих натур, следователь забылся. Ему нравилось угадывать в людях будущих преступников. Малейшее незначащее слово могло повлечь за собой груду доказательств, лишь благодаря таланту и интуиции старшего пока лейтенанта, незаслуженно обиженного, раз старший лейтенант.

– Опознаёте? – после вопроса девка раздумывала, как быстро ей требовалась отвечать. Если долго думать, значит, сомнения есть, не узнает, не припоминает.

– Да – он. Я его из тысячи узнаю, – она назвала фамилию, имя, отчество сидевшего перед ней парня.

Её перебили:

– Это необязательно, ведь вы не могли этого знать.

Она вспомнила, тогда, ей казалось, смазливого и шутившего с ней пассажира из той «десятки». Белые и чистые ровные зубы впечатляли, она тогда перестала широко открывать свой рот при разговоре, стесняясь своих неровностей.

«Такие на меня даже не смотрят – я не в их вкусе. И тачка у них спортивная, что ли». В отместку ему, в эту минуту, она припомнила значительное событие в жизни, когда знакомые подбросили её до маршрутки на собственном «Ланцере».

А он прыткий, похоже, сопротивлялся. И смотрит зло. С ним чего-то не так. Мразь.

– Куда Наташку дели? – спросила она истерично. – Куда девали мою подругу? За дело вам!

– Сука ты. Думай, что говоришь!

После этих слов оперативник со следователем накинулись избивать податливое тело. На полу стянули с него штаны и на глазах у остолбеневшей свидетельницы кичливо оправили свою нужду.

Один взял швабру и затолкал кончик между мягких ягодиц, которые даже не напряглись.

С пола послышались слова:

– Тварь, они посадят меня, – помолчав, добавил, – или убьют.

Услышав, свидетельница резко крикнула:

– Козлятина ты, так тебе и надо!

Она посмотрела на следователя, в надежде получить от него одобрение, и увидела поддержку.

Этой фразой она парировала его шутку. В тот злополучный день, когда пьяная подруга садилась к ним в машину, её тогда сразу стошнило на сиденье в машине этих парней. Прогнав её, он в открытое стекло сказал напоследок:

– Мужчину надо выбирать по себе. Так мы поехали, а ты выбирай.

– Ты пиши, пиши, – следователя лихорадило от явного тупоумия дрожащего писца. – Не знаешь, что писать?

Ага, прикидываться начал, как все, почувствовал, что и до него добрались, знаем, раскусили, как дело было.

– Я тебе скажу: «Я засунул член спереди, мой друг такой-то засунул сзади. Распилить хотели её», – от собственной догадки лицо следователя зардело, – стой, это не пиши!

– Что! И всё? Нет, не всё. Пиши: «Поменялись». О чём переговаривались между собой? Подкалывали друг друга? Да? Так скажи – это не пиши. Знаю я таких и что с девками вытворяете. Напиши: «Засунул и туда, а потом смеялись и в рот». Пиши, быстрее пиши, я тебе скажу, что писать. А то я вас не знаю!

Работа следователя кипела, он вошёл в раж от удовольствия, как гладко всё шло.

– Пиши: «Прижгли окурками. Слушали повизгивания и злились на неё». Написал? Чего, чего! Не курите? Я тебе дам, не курите! – и со всего размаха ткнул ладонью в лоб.

– Пиши: «Заталкивали бутылку из-под водки пустую, которую заблаговременно выпили».

Дело распутывалось, из одного следовало другое.

– После армии пять лет не пьёшь? Я тебе, мразота, покажу – не пью, – и кулаки застучали без разбора.

Скрипнула дверь. Кто-то в кабинете властно приказал:

– Ладно, заканчивай.

– Слышал? – подобострастно продолжил мысль исполнительный следователь, – пиши. «Ещё живую завернули в покрывало и связали. Сунули в багажник и повезли к мосту без боязни, потому что являлись работниками ГИБДД. Заметая следы преступления, скинули с моста в реку». Какая река? «Ока. Не забыв привязать гирю, оказавшуюся под рукой».

Следователь посмотрел в угол кабинета, где покоилась гиря, а не больно давно с ней выстаивала соседка. Что-то припоминая, быстро продолжил:

– «Написано собственноручно и мной прочитано». Распишись. Вот хорошо. Животное, дай отстегну тебя от стула.

Отстёгнутый парень взглянул вокруг, на оперативников, успокоенных и обрадованных показаниям, записанных им.

На полу лежал его друг. Он рассматривал его лицо, синее-синее, принимавшее чёрно-фиолетовый оттенок. Открытые глаза закатились вверх под глазницы, рот неестественно широко открыт. Похоже, закоченел. Сколько же времени прошло? А со мной? Со мной что будет?

– Вы меня не будете бить? – вкрадчиво и тихо горловым голосом промямлил на всё согласный парень.

– Что, гнида, обосрался? Как и твой друг, подельник. Он-то в последний раз.

Парень сделал последнюю попытку:

– Мужики, поверьте. Мы действительно от гостиницы до площади Пролетарской её подвезли. И она ушла. Пьяная. По телефону с кем-то говорила, – говоря это, весь сжался, превращаясь в жалкого, безобидного, словно маленького ребёнка. – Честное слово. Поверьте!

Лица тотчас побагровели от злости. Кто-то спешил сделать выпад на осмелившегося снова говорить не то, что нужно.

В этот момент, когда звучали слова, молниеносное движение большой тенью прошлось по стулу, далее по столу и, не останавливаясь ни на миг, метнулось к окну. Произошло как в замедленной съёмке, если смотреть на это со стороны. По времени так стремительно, что никто не успел понять, что произошло. То ли стул швырнули в окно, то ли… Никто не хотел верить.

Разбивающееся стекло, хлопок и удар тела о землю и посыпавшиеся осколки не сразу вернули к действительности. Сомневающиеся умы застыли.

Около двери стоявший подполковник, заскочивший проведать, «как идёт трудное дело», оторопел и первым пришёл в себя:

– Менты! Менты, вы попали, – и поспешил обратно в свой кабинет, жалея об опрометчивом шаге: угораздило же зайти, именно в этот момент.

В квартире тут и там нагромождались, как на свалке, вещи одна на другую. Не такие вещи, когда одним отдают предпочтение перед другими, а когда они похожи, как близнецы, с разницей – эта грязная, а от этой пахнет – и таких комбинаций набирались сотни.

На тумбочке покоились предметные залежи: всё под рукой и на глазах. Зазвонил телефон, рука потянулась к нему, задевая и опрокидывая бутылку с трёхдневным тёплым пивом. Дребезжащая и противная мелодия действовала на нервы.

– Да, Чучь! Приветик! В парке вчера, да. Опять в нашей рыгаловке. Голова трещит с их водки. Они её из ацетона гонят, что ли. А ты чё звонишь? Приходя в себя, зашлёпала в туалет, держа под ухом телефон.

– Говори. Говори.

Из трубки послышались объяснения Чучи.

– Мне повестка из милиции приходила, в двадцать четвёртый кабинет вызывали. Просили, чтобы и ты пришла, как моя подруга. Дала показания, ну помнишь, я рассказывала тебе.

В ответ Чуче послышались звуки, она услышала в них недовольство подруги, словами подтвердившую её подозрения:

– Меня зачем, за что вызывают? Пусть тоже повестку шлют. И то я ещё подумаю, идти мне или нет.

Подруга в ответ продолжала слабые уговоры.

– Тебе надо сходить и рассказать, что я из-за тебя написала заявление, – Чуча злилась, в бешенстве кривила лицо, но сдерживалась, чтобы подруга согласилась с доводами. – Помнишь, рассказывала тебе?

Та не припоминая о чём речь, не хотела заставлять себя и вспоминать о незначительном факте, который никак не касался её.

– Подожди, как не помнишь? Ты уехала на машине в тот день. Не звонила несколько дней, домой тоже не пришла. Я пошла в милицию, написала заявление, чтобы тебя искали, номер машины той дала. Для тебя же старалась, – заверяла подруга, – я же не знала где ты, а вдруг тебя изнасиловали и убили.

Подруга усмехнулась:

– Я тебя просила? На хрен мне нужна твоя история. Ты написала заявление. А позвонить кому-нибудь знакомым ты не могла, спросить. Мне зачем всё это?

– Послушай, у них там такое закрутилось, ты помоги мне, как подруге. Или я не подруга?

– Я тех не помню, гаишников, как ты говоришь. До милиции тоже дела нет. До чего дошло, знать не хочу. Козлы они все, – и раздражённо выключила телефон.