Было уже два часа пополуночи, когда отзвонили последние звоны на колокольне монастыря Сан — Марко и окончилась рождественская ранняя месса.

В тесной келье приора по случаю великого праздника три большие серебряные лампады горели перед трагическим распятием, работы школы Донателло

И на обычно мрачном лице приора сегодня что-то светилось. Его толстые губы сложились в полуулыбку, в глазах вместо обычного лихорадочного и какого-то зловещего пламени можно было уловить выражение насмешливой ласки.

Приор, войдя в келью, широко и картинно перекрестился перед Христом и обернулся к двери.

В дверях остановился, как бы в нерешительности, мирянин, одетый в благопристойный черный костюм из тонкого Флорентийского сукна, в руках он держал черную шляпу. Глаза его были опущены и совсем скрыты длинными ресницами, лицо, красивое, хотя немолодое, было бледно и как бы смертельно утомлено.

Приор с минуту смотрел на мирянина не-то с насмешкой, не-то с презрительной жалостью.

Наконец, он заговорил, с явно притворным негодованием, — он был в праздничном настроении, сердиться серьезно ему и не хотелось, и казалось неуместным.

— Так ты не можешь радоваться, многогрешная мазилка.

Мирянин беспомощно и покорно развел руками, не поднимая глаз.

— Твое сердце не прыгает под удары рождественских колоколов? Для тебя не горит в небесах вифлеемская звезда? Ты не устремляешься всем помышлением к новорожденному свету?

— Преподобный отец, Спаситель родился полторы тысячи лет тому назад, но где спасение? Я вижу вокруг потоп греха, мерзости и муки, смерти и вражды. Преподобный отец, все, что рождается, осуждено на страдание, низости, борьбу и умирание. Ваши колокола не заглушают скорбного стона, которым полны мои уши. Простите, если я смею так говорить…

— Разве не говорил ты мне этого уже десятки раз, негодный пачкун?

— Свидетельство, что вы не разу не ответили мне, преподобный отец, — с живостью возразил мирянин.

— Я не ответил ему? Я не ответил ему? Да неужели ты думаешь, злосчастный Сандро, что твои вопросы новы и могут смутить христианскую мудрость? Неужели ты думаешь, что мне недостаточно было бы взять в монастырской библиотеке любой фолиант с творениями любого отца церкви, чтобы засыпать тебя золотыми

[страницы 57-61 пропущены]

изостлавшуюся у их ног и еще полную огней, похожую на потухающий костер. Темной громадой высилась Санта Мария дель Фиорэ, купол Брунелески исполинской круглой тенью рисовался на жарком фоне мигающих огней, на стройной кампанеле Джотто горели в честь Родившегося большие огни и такие же пламенели на башне Синьории.

— Вот что выстроили люди! — торжественно сказал старик. — Но это еще ничто в сравнении с тем, что они построят. Истинно говорю тебе, даже Немврод не смел мечтать о том, что шутя построят его дальние потомки. И, может быть, случайно рожденный человек, раздувший случайную искру мысли и жизни, продиктует стихиям свою светлую, разумную волю, Может быть, он победит тьму и страдания, и наступит мир в человеках, и в великий порядок небес внесется победоносный смысл.

Старик поднял руку к светилам, и продолжал:

— И там, и там, во многих и многих мирах, вероятно, идет святая борьба, и всюду страдают и трудятся.

— Но ведь это ужасно!

— Быть может, победят!

— Но кто оплатит страдания?

— А кому ты станешь жаловаться? И на кого? Случаю на случай? Впрочем, природа, хотя и бессмысленна, но не только богата, а и не так уж несправедлива, и если ты не хочешь принять ее случайный дар, — умри, она не вынуждает тебя жить!

[страница 63 пропущена]

когда из широко раскрытой двери пахнуло холодом, он поднял голову и сердито крикнул:

— Затворите же дверь, вы мне простудите его!

Сандро быстро затворил двери.

— Что вам нужно, мессере? — спросила женщина, повернув к нему голову, но не разгибая спины.

Сандро беспомощно оглянулся на спутника. Его не было.

— Я пришел… — забормотал художник, — я пришел… поклониться новорожденному.

И, подойдя к колыбели, он, нагнулся, и, разглядев крепкий кулачок, торчавший из-под тряпья, бережно и благоговейно поцеловал его.