Действующие лица
Розмэри
Альдо
NB. Пьеса играется без перерыва около полутора часов
Если режиссер желает сделать антракт, первое действие можно закончить сценой с родителями Альдо (стр. 20), а второе действие начать с этой же сцены.
Небольшая однокомнатная квартира с антресолью. Сбоку входная дверь. Нижняя комната представляет собой гостиную, столовую с встроенную кухоньку. На антресоли – спальня.
В ходе спектакля свет выделяет то или иное место действия, придавая ему то реальность, то ирреальность.
Зритель входит в зал и видит сцену, освещаемую только светом из зала, и рабочих сцены, которые завершают установку декорации пока свет в зале медленно гаснет, то есть должно создаваться впечатление, что это работники, приводящие в порядок квартиру.
Как только освещение зала погаснет, свет вспыхнет на сцене. Это сигнал работникам покинуть сцену. Они неспешно уходят, на ходу оглядываясь и что-то поправляя. Один из них задерживается на мгновение, чтобы поставить последнюю точку, например, разгладить плед на диване.
На сцене никого.
За окном ночь, но начинает светать. Откуда-то, возникает странный звук, напоминающий усиленное микрофоном биение сердца. Звук, тревожный и настойчивый, нарастает, и неожиданно делается тише, когда входная дверь открывается и входит женщина. Она крайне взволнована, тяжело дышит. В руках большая сумка. Женщина прислоняется к двери, сумка падает у нее из рук. К сумке привязана большая старая кукла. Несколько мгновений женщина стоит так с закрытыми глазами, прижимая руку к сердцу и пытаясь отдышаться. Постепенно, следуя затуханию ритма негромкого равномерного таинственного звука, она успокаивается.
Звук умолкает. Женщина проводит рукой по лицу, устало нагибается, чтобы подобрать сумку, и медленно идет по комнате, рассматривая ее, то и дело бросая настороженные взгляды на дверь. Она явно справилась с волнением первых минут, тем не менее, заметно, что она нервничает и чем-то обеспокоена. Ставит сумку на диван, отвязывает куклу и аккуратно устраивает ее угол дивана, потирает руки, чтобы окончательно успокоится.
Неожиданно возникает другой звук, похожий, на вкрадчивое змеиное шипение. Звук нарастает. Женщина вздрагивает и с ужасом смотрит на дверь, затем резко поворачивается к ней спиной и замирает с закрытыми глазами, обхватив себя руками и кусая губы в ожидании.
Шипение, достигнув максимальной громкости, также резко стихает, как только дверь медленно-медленно приоткрывается. В комнату заглядывает мужчина: обводит ее взглядом, но не замечает женщины. Осторожно входит и прикрывает за собой дверь, делает несколько шагов по комнате. В руке у него спортивная сумка, подмышкой стопка книг. Ищет, куда бы положить их. Замечает шкаф, подходит, но не может открыть дверцу, так рука занята сумкой. Стоит некоторое время, переводя взгляд с книг на сумку и обратно.
При появлении мужчины, женщина открывает глаза и с удивлением следит за его движениями, медленно успокаиваясь.
Мужчина замирает, словно почувствовав, что он не один в комнате. Оборачивается и видит женщину.
Как их зовут, мы скоро узнаем. Как позже узнаем и кто они такие.
Первые фразы, которыми они обмениваются, каждый произносит на своем язык: она – на английском, он – на итальянском.
Мужчина (вежливо). … Ми скузи… (Прости…)
Женщина (робко, почти испуганно) …Плиз… (Пожалуйста…)
Мужчина. Ту сей сикура ди довер эссэр куи? (Ты уверена, что должна находиться здесь?)
Женщина. Ай эм шюр, ай эм шюр… (Конечно, конечно).
Мужчина. Бэнэ, бэне! Аллора э тутто апосто… Посьямо скамбьярчи ле креденциали, коме си вуоль дире… (Ладно, хорошо… Тогда мы можем обменяться верительными грамотами, как говорится…)
Показывает взглядом на карман пиджака, из которого торчит конверт, явно предлагая ей взять его.
Она робко подходит. Он подбадривая ее:
Куи, куи… ин таска… Пренди пуре… пренди… Прего… (Там, там… в кармане… Возьми… бери… Прошу…)
Женщина вытаскивает конверт.
Женщина. Ай’л ду ит… Бат ар ю шюр ай кан рид ит? (Да, да сейчас… Ты уверен, что я должна читать его?)
Мужчина. Черто, черто… Ма ла туа? (Разумеется, конечно… А твоё?)
Женщина быстро достает из кармана конверт, похожий на тот, что был у мужчины, и протягивает ему. Но руки его заняты, и он не может взять конверт.
Женщина. Мэй опн ит фор ю? (Открыть его для тебя?)
Мужчина. Грацие. (Спасибо).
Женщина открывает конверт, достает оттуда лист бумаги и подносит его к глазам мужчины. Он читает, с трудом разбирая текст:
Руос… марр… ру…
Женщина (поправляя его). Роз… мэ… ри!
Мужчина. Розз… мэр… ри. (Еще раз, увереннее). Роз… мэри.
Женщина (показывает рукой себе на грудь). Йес, ай эм Розмэри. (Да, я – Розмэри).
Мужчина. Розмэри!
Женщина кивает, и впервые улыбается, пока еще робко, но с явным облегчением. Затем открывает его конверт, достает лист бумаги и читает:
Женщина. Аль… доу…
Мужчина. Альдо!
Женщина. Альдо!
Альдо (улыбаясь). Перфэтто! (Замечательно!)
Оба с улыбкой и любопытством разглядывают друг друга.
Внезапно дверь, скрипя, медленно открывается, а затем с громким стуком захлопывается. Удар послужит своеобразным сигналом к переходу диалога на один, понятный обоим язык.
Некоторое время оба смотрят на захлопнувшуюся дверь: Розмэри с испугом, Альдо с интересом.
Розмэри. Что это было?
Альдо (с изумлением смотрит на нее). Не знаю. Видимо, нам подали какой-то знак.
Теперь уже Розмэри с изумлением смотрит на него.
(Вспомнив, что у него в руках книги и сумка.) Надо бы куда-нибудь поставить книги…
Розмэри (все еще не отводя от него удивленных глаз). Тебе помочь?
Альдо. Буду признателен.
Розмэри подходит к нему, берет у него книги и ставит на полку.
Нет, подожди, не так. Самую большую первой слева… а дальше по размеру…
Розмэри (переставляя книги). Ты мог бы уже опустить сумку на пол.
Альдо. Ах да, конечно. (Ставит сумку на пол. Подходит к книгам, меняя некоторые местами. Отходит с довольным видом). Спасибо за помощь.
Розмэри (после паузы). Ты…
Альдо (поворачиваясь к Розмэри, внимательно глядя на нее). Да. В моем письме все написано… Как и в твоем. Там ведь все написано, правда?
Не отвечая, Розмэри протягивает ему письмо, которое уже показывала раньше.
Нет, спасибо, не сейчас… Немного попозже… когда придем в себя…
(Пауза. Приветливо). Итак… ты Розмэри?
Розмэри. Да. Я Розмэри.
Альдо. А я Альдо.
Розмэри. Я уже поняла.
Альдо. Вот и хорошо, Розмэри. (Берет из ее руки письмо, складывает вместе со своим). Положим их за книги. Запомни куда. (Кладет письма за стоящие на
полке книги). Книг немного, но все интересные. Можешь брать их, если захочешь. Любишь читать?
Розмэри. Не знаю… Я всегда мало читала.
Альдо. А я, наоборот, много. Было время, когда я только и делал, что читал. У меня было много книг… но все это в прошлом. А здесь только самые любимые, правда, сплошь политика и философия…
Розмэри (смущенно). Я про политику… не очень-то…
Альдо. Хотя нет, есть еще антология поэзии двадцатого века…
Розмэри (с той же реакцией). Я и стихи то же…
Альдо. А вот еще книжица детских потешек. (Берет с полки небольшую книжечку и показывает ее Розмэри). Правда, они на русском.
Розмэри. На русском?! (Улыбается).
Альдо. Да, на русском. Чего ты улыбаешься?
Розмэри. Нет, ничего. Но ты ведь не русский?
Альдо. Нет, не русский. Итальянец. А ты… американка, я угадал?
Розмэри. Угадал.
Пауза.
Альдо возвращает книжку на место. С несколько наигранной непринужденностью оглядывает комнату, показывая, что ему здесь нравится.
Альдо. А что, здесь неплохо. Чисто, уютно. Симпатичное помещение… (Смотрит в окно). И день обещает быть отличным… солнце всходит…
Розмэри. А на горизонте тучи…
Альдо. Где?.. Ах, да!.. В общем… а в общем, тут неплохо, правда? Ты давно здесь появилась?
Розмэри. Нет… не знаю… на несколько минут раньше тебя.
Альдо. Долго искала?
Розмэри. Нет-нет, нашла почти сразу.
Альдо. И я тоже, мгновенно. Словно всегда знал, как сюда добраться. (Пауза). Очень приятно познакомиться. (Протягивает ей руку). Альдо.
Розмэри. Я думала, мы уже познакомились.
Альдо. Познакомились! Но не представились. По крайней мере, официально. Я понимаю, что выгляжу педантом…
Розмэри. Нет-нет, что ты!
Альдо. Вообще-то я большая зануда. Это мой недостаток. Я знаю об этом и старяюсь бороться с ним, но, конечно, не всегда получается. А с другой стороны, если бы все время получалось, какой смысл было бы признаваться в том, что ты зануда? Я бы им не был… или, по крайней мере, не показывал бы виду и все. Я не прав?
Розмэри. Наверное, прав.
Альдо. Мне кажется, мы поладим.
Розмэри. Я уверена.
Альдо. Надо будет только найти то, что может нас сблизить… общий модус вивенди.
Розмэри. Для начала я могла бы сварить кофе. Любишь кофе?
Альдо. Прекрасное начало! Спасибо. Люблю. Но только не американо!
Розмэри. А это какой?
Альдо. Вода с запахом кофе в больших таких чашках.
Розмэри (огорченно). Боюсь, я умею варить только такой. А еще точнее, я не уверена, что у меня и этот получится. Я вообще никогда раньше не готовила кофе. Могу попробовать.
Альдо. Ну давай, рискни.
Розмэри подходит к кухоньке, начинает заглядывать в шкафчики в поисках кофе.
Альдо садится на диван и, не сводя с нее глаз, старается вовлечь ее в разговор.
Альдо. А знаешь, я никогда не был в Америке. По правде говоря, я вообще нигде не был. Хотя читал очень много. И об Америке тоже. О ее людях, об устройстве жизни, природе. К тому же, об Америке полно фильмов. О ней постоянно пишут в журналах и газетах. И, в конце концов, создается впечатление, что ты все о ней знаешь. Как будто побывал в ней сам. Я знаю историю Америки лучше… лучше, чем собственную жизнь.
Розмэри. А Европу?
Альдо. А что, Европа… Что она такое, каковы ее точные координаты?.. Этого не смогу сказать даже я. (Видя ее изумление, улыбается и разводит руками). Старый Свет… совсем как Ветхий Завет.
Розмэри. Однако ты знаешь русский.
Альдо. Я был в России. В детстве. А еще я знаю довольно неплохо французский… и немного немецкий…
Розмэри. А я вот нигде не была.
Альдо. Да и я тоже. Если не считать России. (Пауза). Вижу, тебе хочется спросить: уж не коммунист ли я. Угадал?
Розмэри. Ну, в общем… да…
Альдо. С вами, американцами, всегда так: достаточно упомянуть, что ты побывал в России, как вы думаете, что ты коммунист. А уж если назвать Советский Союз!..
Розмэри. Но ведь я тебя об этом не спросила.
Альдо. Не спросила.
Розмэри. Мне кажется, что это не имеет никакого значения.
Альдо. С этим я согласен, никакого. Тем не менее…
Розмэри. Тем не менее… ты коммунист?
Альдо. Я нет. Коммунистами были мои родители. А я… я никогда даже не задумывался, кто я есть. А твои…
Розмэри (сухо обрывает). Я не хочу говорить о своих родителях.
Альдо (с легкой обидой). Ну, прости.
Розмэри (почувствовав неловкость). Это ты меня прости. (Поправляясь). Пока не хочу.
Альдо. Ничего страшного. Нам некуда спешить. (Пауза). Можно задать тебе вопрос: что тебе сказали обо мне?
Розмэри. Ничего особенного… И вряд ли больше того, что рассказали тебе обо мне.
Альдо. Я тебя разочаровал? Скажи правду, когда я вошел… ты ожидала увидеть кого-то другого… Что-нибудь, вроде…
Розмэри. Я ничего не ждала, поверь мне. Было немного любопытно и все.
Альдо. А знаешь… я очень застенчивый человек и хорошо знаю за собой этот порок… все-таки не дурак и соображаю, что к чему. И стараюсь преодолеть свою застенчивость. Но порой перегибаю палку в противоположную сторону: становлюсь наглым. Из интроверта превращаюсь в экстраверта… мне об этом сказал врач.
Розмэри. Какой врач?
Альдо. Врач.
Розмэри пристально смотрит на него.
(Нехотя). Психолог. (Поправляется). Психиатр.
Розмэри. Зачем ты уточняешь? Сказал: врач, и мне этого достаточно.
Альдо. Но ты же сама спросила: какой врач?
Розмэри (смущаясь и явно сердясь на себя). Ты мог не отвечать… Мог бы сказать: врач как врач. К чему эти подробности?
Альдо. Не знаю. Мне показалось, так правильнее. Так я даю тебе… ключ к пониманию моего характера. Раз уж нам суждено познакомится поближе, я тем более должен помочь тебе понять меня. То есть, если что-то во мне тебе покажется странным, или ты почувствуешь, что я слишком замкнут, не расположен к общению, или наоборот, чересчур агрессивен, назойлив, тебе уже будет понятно, почему это, из того, что я тебе только что сказал. Если ты будешь знать, что я, на самом деле, робкий человек, это поможет тебе правильно оценивать меня.
Розмэри. Сахар?
Альдо. Нет, спасибо… Так что, если, повторяю, нам предстоит лучше узнать друг друга… ведь это так?.. то понемногу… мы должны рассказать о себе все.
Розмэри. У меня нет желания говорить о…
Альдо. Понял! Моя откровенность напугала тебя тем, что ты посчитала себя обязанной ответить тем же самым. Но тебе…
Розмэри. Как тебе мой кофе?
Альдо. Неплохой, я боялся, что будет хуже… Тебе все равно придется сделать это. Ты же знаешь, мы здесь, чтобы освободиться от груза, который лежит у
нас на душе. Иначе нам никогда не расстаться раз и навсегда с этим миром. (Встает).
Розмэри. Ты куда?
Альдо. Возьму печенье. (Подходит к буфету, открывает его, достает коробку с печеньем).
Розмэри (с подозрением). Откуда ты знаешь, что оно было там?
Альдо. Но это же логично.
Розмэри (с недоверием). А ты, случаем, здесь не был раньше?
Альдо. Нет, клянусь тебе. Как я мог здесь оказаться? У меня просто хорошо развита логика. А знаешь почему? Потому что я чересчур импульсивный. И для того, чтобы обуздать свои импульсы, я заставляю себя – обрати внимание, заставляю, – обращаться к логике. Я это говорю тебе, чтобы…
Розмэри (перебивая). Хочешь молока?
Альдо. Нет, спасибо.
Розмэри. А я бы выпила.
Альдо (смотрит на нее, не понимая. Затем с улыбкой). Ну, конечно, прости. Я невоспитанный болван! (Вскакивает, идет к холодильнику). Холодильник… молоко… (Смеется). Я забыл, что мадам привыкла к тому, чтобы ее обслуживали… Это – не в качестве упрека. Это только, чтобы ты знала, что мне кое-что известно о тебе… кто ты такая, в какой обстановке жила… И не для того, чтобы заставить тебя говорить, Боже сохрани… но если и ты вдруг решишь…
Розмэри. Я тебе уже сказала, что не хочу ничего рассказывать.
Альдо. В таком случае, это буду делать я. Я начну. Хотя мне тоже, знаешь ли, не очень хочется. Я вообще никогда не любил много разговаривать, даже в детстве. Но так, как я не хочу выглядеть в твоих глазах необщительным бирюком, я заставляю себя говорить… Когда я был мальчишкой, мы жили тогда в России, в Москве холодильников еще не существовало… в доме было достаточно холодно, а уж за окном продукты становились твердыми как камень. Поэтому мы редко покупали молоко… Ты меня не спросишь, как я оказался в Москве?
Розмэри отрицательно качает головой.
Хорошо, я тебе сам скажу. Мои родители были политэмигранты. Они сражались в Испании, потом, при фашистах, сидели в тюрьме, потом бежали. Когда я родился, мой отец был еще за решеткой, и я впервые увидел его через четыре месяца. Точнее, он меня увидел, когда мне было четыре месяца. Потом мы уехали в Париж…
Розмэри. В Париж? Правда? Знаешь, я всегда мечтала поехать в Париж…
Альдо. Почему именно в Париж. Расскажи…
Розмэри. Не знаю, почему. Меня в детстве ничего не интересовало, у меня не было никаких желаний, кроме одного… непонятно откуда взявшегося: поехать в Париж. Хотя, может быть, потому, что туда часто ездила моя мать… ездила одна. И ни разу не взяла меня с собой. Как тебе Париж?
Альдо. Никак. Мне тогда было всего год. Что я мог запомнить? Я же сказал, что в сознательном возрасте нигде не был… за исключением России и… дома.
Розмэри. Мама возвращалась из Парижа с чемоданами платьев и драгоценностей. Она так и говорила каждый раз: поеду в Париж одеться. И уезжала… на пару недель, на месяц… Однажды она даже мебель там купила…
Альдо. Вряд ли такое могло произойти у моих родителей.
Розмэри. Когда она возвращалась, она говорила, что она чувствует себя в нашем доме, как в тюрьме. А я была еще маленькая и не понимала, что она этим хочет сказать. Однажды я даже расплакалась…
Альдо. Из Парижа мы перебрались в Москву. Вот ее я помню неплохо.
Розмэри. …Папа взял меня на руки… (Внезапно замолкает, мрачнеет, уходит в себя).
Альдо. А дальше?..
Розмэри молчит.
Ну же! Что дальше?..
Розмэри. Дальше ничего.
Альдо. Неправда! Продолжай!..
Розмэри (с усилием). Он взял меня на руки и сказал: не плачь! Никогда не плачь! Запомни, в нашей семье не плачут!
Альдо. А дальше?
Розмэри (вновь замыкаясь в себе). Все. Я тебе все это уже рассказывала.
Альдо. Когда это?!
Розмэри. В первый же день, как только мы появились здесь. Ты забыл?
Альдо. В первый же день?! Да ты в первый день вообще рта не открыла! Тебе понадобилась целая неделя, чтобы начать рассказывать!.. Итак, твой отец взял тебя на руки и сказал тебе: не плачь! Никогда не плачь! Запомни, в нашей семье не плачут! А дальше?
Розмэри. Это все.
Альдо (сдаваясь). Ну и ладно, всё так всё. (Пауза). Кстати, моя мать мне тоже говорила, чтобы я не плакал. А сама то и дело плакала. Рассказать, почему?
Розмэри. Не надо.
Альдо. Ты до сих пор мне не доверяешь? Или не понимаешь, почему я здесь? Не понимаешь, почему нас поместили вместе?.. В моей стране есть поговорка, которая гласит… Ты знаешь, что такое поговорка? Так вот она гласит: браки совершаются на небесах.
Розмэри. Что это значит?
Альдо. Это значит, что когда ты видишь вместе мужчину и женщину, то порой задаешься вопросом, как так случилось, что они вместе? Настолько невероятным тебе кажется, что могло найтись что-то, что соединило бы их. Взять, например, твоего отца и твою мать…
Розмэри. Я тебе уже сказала, что не хочу ничего ни рассказывать, ни слушать ни о них, ни о себе!
Альдо. Хорошо. Не хочешь, не надо. Просто я стараюсь донести до тебя тот факт, что существуют интересные явления, которые никто не может дать четкого объяснения. Например, некоторым идеям, необычным тем, что кажется, их порождает кто-то извне. И он знает, намного лучше нас, как успешнее реализовать их. Нам словно хотят сказать, что кто-то думает о вас, одни называют это Богом, другие как-то иначе. Это он выбирает вас и соединяет вместе. И нужно полагаться на него. В этом смысл поговорки. Не то, что я верю в Бога. Как говорил один друг моего отца: слава Богу, я атеист! Но если я и ты, или, точнее, ты и я оказались здесь, и нам предназначено быть здесь вдвоем, то мы должны быть до конца откровенными друг с другом… помогать друг другу пережить этот момент, выплеснуть наружу все, что у накопилось в наших душах, облегчить их, и уйти отсюда, навсегда освободившись от того, что составляет сегодня, от воспоминаний, от всего, что связано с нашими отцами… и обрести, наконец, хоть кроху покоя… и засыпать вечером, и спать без кошмаров, без страха от мысли, что завтра проснешься… или еще хуже, – что меня пугает всегда больше всего. – проснешься ночью, не понимая, кто ты, где ты, и почему ты здесь в полном одиночестве, и где все остальные? Или же… когда одно и тоже постоянно происходит со мной днем, в людской толпе… словно у меня вдруг открываются глаза и кружится голова… Но разве мои глаза были до этого закрыты? И тогда что это все означает? И кто все эти люди? Что им надо? И хочется только одного: запереться дома, опустить жалюзи и крикнуть: все, хватит! Я не хочу никого видеть рядом! Не смотрите на меня! Меня не существует! Меня больше нет ни для кого! Хватит, хватит, хватит!..
Альдо трясет от возбуждения.
Розмэри (встревоженная подходит к нему, нежно обнимает его, прижимает его голову к своей груди). Успокойся… успокойся, прошу тебя!.. Пожалуйста! Ты не должен думать о таких вещах… не терзай себя…
Звонит телефон.
Альдо успокаивается, достает из кармана, вытирает глаза, подходит к телефону.
Альдо. Алло!.. Нет… нет, спасибо, мне ничего не нужно… Да, мы уже здесь некоторое время, я помню… Нет, это не легко… В остальном все хорошо, спасибо… Да, конечно.
Протягивает трубку Розмэри. Та подходит, берет трубку.
Альдо роется в своей сумке и достает оттуда ежедневник, отходит, садится и что-то ищет в книжке.
Розмэри (в трубку едва слышно). Да?.. Да, первой прибыла я… Пока трудно, особенно разговаривать… Нет, это я не хочу разговаривать… Все, что угодно, пожалуйста, но изливать душу, нет!.. Да, может быть.
Медленно опускает трубку. Кажется, она вот-вот расплачется.
Альдо с участием смотрит на нее.
Розмэри кладет трубку на телефон и отходит к своей сумке. Достает из нее толстый цветной пластиковый пакет, открывает его, что-то ищет, вынимает стеклянный пузырек. Подходит к мойке, берет стакан, наливает на палец воды, капает из пузырька несколько капель, считая их движением губ.
Альдо (тепло, словно разговаривая с ребенком). Что это?
Розмэри. Мое лекарство…
Альдо. Но, сокровище мое, зачем оно тебе?
Розмэри. Я не могу без него.
Альдо. Здесь?
Розмэри. Ты прав, незачем. Это я… по привычке.
Альдо. Не надо, не пей, оно тебе не поможет. (Подходит и обнимает ее). Я думаю, тебе станет легче, если ты немного поплачешь. Попробуй.
Розмэри. Нет! Я никогда не плачу!
Альдо (с грустной улыбкой качает головой). Достойная ученица своего отца.
Розмэри (будто не слыша его, поднимает стакан с лекарством). Ладно, если оно мне не поможет, значит и не повредит…
Альдо (с улыбкой). И ты тоже права… Прими его.
Розмэри пьет.
Пауза.
Розмэри. Видишь? А ты говорил, не поможет. Мне сразу стало легче.
Альдо. Эффект плацебо.
Розмэри. Эффект чего?
Альдо. Плацебо. Это латынь. Иллюзорный эффект. Тебе дают таблетку мела или капли чистой воды, говоря, что это сильное лекарство. Ты его принимаешь и чувствуешь себя лучше. (Листает ежедневник и читает). Плацебо. Слушай внимательно. «Неактивная фармакологическая субстанция, даваемая пациенту для иллюзорного удовлетворения его ожиданий, при этом эффект достигается использованием в ней названий символических лекарственных компонентов, а также со степенью авторитетности врача, прописывающего это мнимое лекарство». Поняла?
Розмэри. Что это за книга?
Альдо. Это не книга, это мой ежедневник. Я выписывать эти слова, когда стал подозревать, что меня все время пичкают чем-то подобном. А на самом деле я здоров.
Розмэри. Но мое лекарство – настоящее. И мне действительно помогает.
Альдо (серьезно). Розмэри, перестань принимать любые лекарства. Ни одно из них здесь тебе не нужно. Помнишь, что я сказал тебе недавно, перед тем как идти спать? Ты тоже должна облегчить свою душу, бросить все на весы судьбы, должна развязать все узлы… Выговорись!.. Преодолей себя, распрощайся с прошлым. Сделай это, и сама увидишь, насколько легче тебе станет! (С шутливой патетичностью). Ты должна встать с колен, выглянуть в окно и крикнуть: господа, вот она я, я – Розмэри Кен…»
Альдо не успевает произнести ее фамилию целиком, поскольку Розмэри прерывает его.
Розмэри. Замолчи!!.. Молчи!
Альдо (смущенно). Прости… Прости меня. (Берет в руку пузырек с лекарством, читает этикетку). Да, это лекарство настоящее. Но оно, действительно, не поможет. Это иллюзия.
Розмэри молчит.
Я ведь такой же, как и ты… Я достал свой ежедневник. Это мой дневник. Я, как делал до этого каждый день, хотел оставить в нем запись: сегодня, в такой-то день, в такой-то месяц, такого-то года… я появился здесь, с рекомендательным письмом в кармане, и встретил Розмэри… Так я хотел написать, но не смог. Не нашел ни одной свободной страницы. (Открывает ежедневник и показывает ей). То есть, я больше ничего не могу записать в него. Это лишено всякого смысла. Точно также бессмысленно для тебя принимать свои лекарства. Видишь? Ни одной чистой страницы. Здесь точка. Конечная остановка. Наша последняя страница.
Розмэри. А когда ты его купил…
Альдо. Мне его подарили.
Розмэри. Он уже кончался на этой странице?
Альдо. Не знаю. Но страниц было очень много. Я подумал, что их хватит на целую вечность! Разве есть кто-то, кто не думает, что будет жить вечно?
Розмэри (смотрит на ежедневник и указывает пальцем на последнюю страницу). Значит… ЭТО случилось … тогда?
Альдо. Да.
Розмэри. Это и мой день тоже?
Альдо. Не знаю. Может быть. Просто такие дни, вероятно, похожи один на другой.
Розмэри. Ты что-нибудь запомнил?
Альдо. Нет. ЭТО случилось во сне. Помню только то, что было накануне вечером… последнюю мысль… Она была обычной: о, Господи, будем
надеяться, сегодня ночью я не проснусь. (Улыбается). И действительно, я не проснулся.
Долгая пауза.
Розмэри. Приготовить что-нибудь перекусить?
Альдо. Я не голоден… и к тому же, не сказал бы, что твоя стряпня очень соблазнительна.
Розмэри (улыбаясь). Я знаю. В нашем доме все делали повара. Я ничего не умею готовить. Умею только открывать коробки, пакеты и банки.
Альдо. Я это заметил… Столько дней на консервах!
Розмэри. Ну, прости.
Альдо. Не бери в голову, сегодня коробки открываю я. А ты накрываешь на стол. (Принимается за работу).
Розмэри (некоторое время стоит молча, затем после некоторого колебания, тихо) А я… я болела. И все время проводила в постели… с закрытыми глазами. Если меня пересаживали в кресло, я не сопротивлялась, но глаз не открывала. Каждый вечер я слышала, как приходили врач и медсестра-сиделка. Врач всегда начинал с одной и той же фразы…
Альдо (с улыбкой). Ну-с, как мы сегодня себя чувствуем?..
Розмэри. Да. Как мы сегодня себя чувствуем? И сиделка отвечала: она ничего не есть. А он: не ест или не хочет есть? Сиделка в ответ: так продолжается уже несколько дней. Потом врач что-то со мной делал. Я не открывала глаз. Потом он говорил сиделке: вы заставляйте ее есть, только никакого насилия… Никакой… как же он сказал?..
Альдо. Никакой терапевтической жестокости.
Розмэри. Точно. Потом я слышала, как они уходили. И помню его слова: от нее уже стонет вся семья… и я их всех понимаю.
Альдо. Он имел в виду отца, мать и братьев?
Розмэри. Братьев нет… К этому времени они все уже умерли.
Альдо. Значит отца и мать.
Розмэри. Нет, маму тоже нет. Ее тоже уже не было.
Альдо. Тогда отца!
Розмэри. Да, моего отца… Знаешь, а ты сущий дьявол! Я же тебе говорила, что не хочу рассказывать о семье, а ты все-таки вынудил меня… Причем рассказывать тебе, человеку, с которым я никогда прежде не виделась и который ничего не знает ни о нас, ни о нашем мире! Что ты можешь понять? Нет, все, больше я тебе не скажу ни слова! Тебе, нет!
Альдо. Да успокойся ты. Согласен, я мало что знаю о вашем мире. Но я все-таки не последний болван, и могу себе представить, как выглядит ваш мир и какие люди его населяют.
Розмэри. Может быть, но вряд ли твои представление о них, и уж, точно, о моем отце соответствуют действительности. Для этого нужно было его понять.
Я его понимала… Не скажу, что до конца, но все-таки. Он был большой, красивый, сильный. Прямая противоположность мне, особенно по характеру. Он бился как лев, если хотел заполучить что-то. Всегда стремился побеждать. Да-да, он был из тех, кто всегда побеждал. В нашем доме все решал он. Он решил, что мои братья должны стать чемпионами, в спорте, в жизни. И он никогда не сомневался в своей правоте! Никогда не выказывал ни малейшей слабости и сомнения. Мой брат должен был стать героем войны, решил он. И брат стал героем войны!
Альдо. Какой из братьев?
Розмэри. Самый старший. Который погиб в Европе. Он был летчик.
Альдо. «Мой брат был летчик. Он желал покорить множество земель и улетел на войну. И завоевал в Испании, близ Гвадалахары кусок земли длиной два метра, глубиной полтора». Это стихи Брехта.
Розмэри (с горькой усмешкой). Все-то ты знаешь. По всякому поводу у тебя есть, что сказать. Ты бы понравился моему отцу.
Альдо. Надо еще посмотреть, понравился ли бы мне твой отец. Я не уверен.
Розмэри. Если бы ты ему понравился, он бы тебя купил.
Альдо. Что?
Розмэри. Это был один из его способов побеждать. Деньги – сильное оружие, говорил он. И он сделал его для себя с нуля. Когда что-то или кто-то ему нравился, он спрашивал: сколько?
Альдо. Не думаю, чтобы это пришлось бы мне по вкусу. А что касается того, что я все знаю, ты не права. Ничего я не знаю. Хотя прочел гору книг. Особенно ребенком. Тогда только этим я и занимался.
Розмэри. Твоим родителям это нравилось?
Альдо. Разумеется. Они же мне их покупали. Отец всем говорил, что я прочел больше книг, чем он. Это он так шутил. (Пауза). Ну а дальше?
Розмэри. Ты о моем отце?.. Да, мой отец был очень целеустремленный… так он был устроен. А я… я нет. У меня ничего не получалось ни в учебе, ни в спорте. Я всегда была последней…
Альдо. Последней в чем?
Розмэри. Во всем: двигалась хуже всех, соображала хуже всех. А вот мои братья были копия отец: статные, красивые блондины… как киногерои. А я…
Альдо. Ты тоже не страшилка.
Розмэри. Я была никакая. Отец, как мне казалось, меня очень любил… но я… я нутром чувствовала, что смущаю его. Может быть, он стыдился меня. Когда кто-нибудь приходил к нам в дом, он всех нас знакомил с гостями… и когда он представлял им меня, на его лице я прямо-таки читала: как было бы хорошо, чтобы тебя не было. Не знаю, может быть, я сама была в этом виновата… должна была стараться добиваться большего, как мои братья… не так разочаровывать его… Я помню, как однажды, я была совсем маленькой, я помогала няне накрывать на стол… Отец вошел…
* * *
«Отец Розмэри» (строго). Что ты делаешь?
«Розмэри» (испугано). Помогаю няне накрывать на стол.
«Отец Розмэри». Почему такой тон? В чем дело? Ты меня боишься? Меня? Ты не должна никого бояться. Никогда. Ты когда-нибудь видела, чтобы я или твои братья кого-то боялись?
«Розмэри» (чуть слышно). Прости…
«Отец Розмэри». И просить прощения тоже ты никогда не должна. Можно только ради дела… чтобы выиграть время, притупить бдительность конкурента…
«Розмэри». Да, папа.
«Отец Розмэри». Положи вилки и подойди ко мне.
Розмэри кладет вилки на стол и походит к отцу.
(стараясь говорить приветливее и радушнее). Видишь ли, Розмэри… ты не должна помогать няне. В доме ты хозяйка, понимаешь? Ты пока еще маленькая девочка, но должна привыкать к этому уже сейчас. Твое дело приказывать. Мы из тех, кто приказывает. Когда я был маленьким и жил в Ирландии, я насмотрелся на тех, кто приказывает, и на тех, кто им подчиняется. И я приехал сюда, в Америку, чтобы стать тем, кто приказывает. Такими должны быть и вы, мои дети. Мы все одной группы крови!
«Розмэри». Но я…
«Отец Розмэри». «Но я» что? Ты такая же, как все в нашей семье. И должна многому учиться! Тянуться за своими братьями. Ты единственная, кто не умеет ни плавать, ни играть в теннис…
«Розмэри». У меня не получается…
«Отец Розмэри». Никогда не говори так! Если этого не скажешь ты, рожденная приказывать, этого не скажет никто. Посмотри, как поступают все в нашей семье, как ведут себя наши друзья! Если ты будешь вести себя, как сейчас, добьешься того, что будешь все время в тени, тебя перестанут замечать. Ты этого хочешь, да? Хочешь выпасть из нашего круга? Хорошенько подумай над тем, что тебе говорит твой отец. Я и твоя мать, мы тебя очень любим, думаю, нет необходимости, убеждать тебя в этом. Ты наша дочь. Но если ты не будешь такой, как все мы, если не хочешь быть похожей на нас… меня это очень расстроит. Я не могу рисковать из-за тебя всем тем, что я построил в жизни, и тем, что намерен еще построить. Для тебя, для твоих братьев. Твой брат делает первые шаги в политике, его ждет великое будущее, и ничто не должно помешать ему на этом пути. Ясно? Поверь, я поставил на карту всю свою жизнь. И не должно быть ни малейшей тени, ни одного препятствия, которые помешали бы нам добиться высокой цели. Ты меня понимаешь?
«Розмэри». Да, папа…
«Отец Розмэри». Все мы должны быть на высоте положения. Ну, а если ты не хочешь быть такой, как все мы, скажи мне это прямо сейчас.
* * *
Розмэри вновь принимается накрывать на стол.
Розмэри. Как-то раз он сказал мне: если ты не хочешь быть такой, как все мы, скажи мне это прямо сейчас… Я хотела. Я пыталась. Но это давалось мне с огромным трудом. Больше всего я желала бы походить на мою мать, которая вообще ничем не занималась. Все время находилась в тени моего отца, то и дело сбегая в Париж… Она, наверное, была единственным человеком, которой он позволял такое. Однажды я услышала, как он сказал ей: по-моему, наша девочка отстала в развитии.
Альдо. И что ответила мать?
Розмэри. Не помню. Скорее всего, что-то неопределенное.
Альдо. Что-нибудь типа: может быть… или же: ты не прав. Причем одним и тем же тоном.
Розмэри. Я этого не помню.
Долгая пауза.
Альдо. А как с тобой произошло… ЭТО, помнишь?
Розмэри. Да. Это случилось в один из вечеров, после очередного визита врача. Я не спала. Просто лежала с закрытыми глазами, ожидая, что что-то должно случится… И случилось. Сначала послышался один голос, потом к нему добавился другой, затем по облакам принялась скакать зеленая лошадь, и какой-то крестьянин в смешной мятой шляпе-цилиндре разлегся в небе и начал играть на скрипке. Он играл плохо, будто лягушка квакала, но мне нравилось, я даже рассмеялась. Потом появилось много других животных… коза, которая объедала виноградную гроздь, запряженный в груженную сеном телегу бык… Затем на переднем плане оказались жених и невеста… он в черном, она в белом, словно в старом черно-белом фильме. У нее в руках был букетик ландышей, и когда она меня увидела, она мне его бросила, а я его поймала и… все… Голоса звали меня по имени… В какой-то момент я подумала, что это голоса моих братьев, которые ушли раньше меня, но нет, это были не они… И не мама… и конечно же, не отец!.. Но я не знала никого другого, после стольких лет в клинике… Кто это мог быть?.. Тем не менее, я чувствовала, что могу доверится им… больше того, что я уже давно, очень давно их ждала. Голоса были торжественные, звучавшие словно большой орган с серебряными трубами, и они произносили простые слова… «Давай, ну же, чего ты ждешь? Иди к нам? Мы уходим, пойдем с нами! Решайся!»
Альдо. Это все, что ты подумала?
Розмэри. Да. Причем в один миг.
Альдо. А потом?
Розмэри. Хватит, я устала. Не заставляй меня говорить так много.
Альдо. А ты понемногу.
Розмэри. Не настаивай! Тем более, что это всё.
Альдо молча смотрит на нее.
Эй! Конец рассказа.
Альдо (после паузы). Рассказ можно начать и с конца. (Другим тоном). Давай что-нибудь съедим.
Розмэри. А что у нас есть?
Альдо. У нас есть все. Мясные консервы, спагетти в пачке, горошек в жестянке, фруктовый салат…
Розмэри. …в стеклянной банке.
Альдо. Смотри, как много всего я выставил на стол. Кстати, я привык есть, глядя телевизор.
Розмэри (с недоумением оглядывая комнату). А где он?
Альдо. Его нет. Это я смотрел когда-то. И знал, что здесь его не будет. Так даже лучше. Так мы можем поговорить.
Розмэри. Ну, говори. Мне больше нечего рассказывать.
Альдо. Скажи мне только одну вещь. Тебе стало всё ясно, когда… когда ты внимала этим голосам?
Розмэри. Да.
Альдо. Потому что до этого… все было запутано?
Розмэри. Да.
Альдо. Ясно все-все? Как если бы пелена спала с глаз?
Розмэри. Да. Как когда ветер разгоняет туман.
Альдо. Или когда открываешь окно?.
Розмэри. Нет, скорее, как когда открываешь глаза.
Альдо. Глаза мозга.
Розмэри (смеется). Да, ты хорошо сказал: глаза мозга.
Альдо. Видишь, как мы хорошо понимаем друг друга? А ты боялась…
Розмэри. Я не боялась.
Альдо. Скажем так… опасалась.
Розмэри. Немного… я же тебя не знала.
Альдо. Тебе не нужно оправдываться. (Пауза) Ты довольна?
Розмэри. Да.
Альдо. Ты не голодна?
Розмэри. Нет.
Альдо. Я бы что-нибудь съел. Скорее, по привычке. Я всегда, когда ел, смотрел телевизор. Так я мог ни с кем не разговаривать. Пансион, в котором я жил…
Розмэри. Что за пансион?
Альдо. Видишь, тебе тоже нравится задавать вопросы! Окей, не совсем пансион… больница. Клиника. Наверное, как твоя. Хотя твоя была для богатых… Ох, прости меня, это не в укор тебе… Меня поместили туда, когда умер мой отец. Нет, когда мой отец ушел… бросил мою мать и ушел к другой. Я не знал, как мне быть: ехать с ним – он жил в Риме, или остаться с мамой. Я был уже взрослый, мог жить своим умом, но… было много всего, чего я не знал. Сказать вернее: я был неприспособлен к жизни. Знаешь, я так и сказал это врачу. Отец привез меня в Москву показать своему другу, психологу, который
провел десять лет в сталинской тюрьме. Тот осмотрел меня, то есть… мы поговорили. Потом вошел отец, и они мне сказали, чтобы я подождал в прихожей. Я слышал все, о чем они говорили: у меня был исключительный слух, но я никому не рассказывал об этом. Они разговаривали по-русски, а я понимал русский. Они наговорили много всякого о моем детстве, о моих отношениях с мамой, с папой, все правильно, но ничего конкретного. Ты понимаешь, что я хочу сказать? В какой-то момент, когда они говорили о том, что я мог бы делать в будущем, я вошел и сказал врачу: доктор, знаете, в чем моя главная проблема? Я неприспособлен к жизни. Так и сказал: я неприспособлен к жизни.
Розмэри. А он?
Альдо. Кто? Доктор?
Розмэри. И доктор тоже.
Альдо. У доктора челюсть отвалилась. Видимо, в одной это фразе я выразил все, что он думал. Для меня все обстояло именно так. Для него, очевидно, также.
Розмэри. А твой отец? Он что?
Альдо. Он не произнес ни слова. Но… как это сказать… казался обескураженным. А я подумал: так тебе и надо! Это послужит тебе уроком! Знаешь, я порой становлюсь немного агрессивным. Но только чтобы скрыть свою робость. Я лучше всего себя чувствовал, когда сидел один, закрывшись в своей комнате, с телевизором на столе… А когда я был вынужден общаться с кем-то, я как будто послал вперед кого-то другого. Может быть, я также поступаю и с тобой тоже. Я посылаю разговаривать от своего имени другого… общительного, уверенного в себе, а сам прячусь за ним. Я играю роль и сам же наблюдаю за тем, как я ее играю. А самого меня… как бы ни существует.
Розмэри. Как это звучит по-русски?
Альдо. Я неприспособлен к жизни… Так что, меня отвезли обратно в Италию. Хотя я мог отправиться, куда бы захотел, найди я сил решиться на это. В Риме мой отец стал большим человеком, важной политической фигурой. Его звали Пальмиро… А фамилия, которая так громко звучала в мире, тебе вряд ли что-то скажет. Но ею даже назван город в России… город Тольятти. Вряд ли ты когда-нибудь слышала о таком… Отцу я только мешал. Что же до моей матери, она посвятила мне всю жизнь. В какой-то момент мне показалось, что она сделала для меня достаточно и уехал. Вот почему я уехал с отцом. Но потом я вернулся к ней. В один прекрасный день моя мать умерла… и я оказался в клинике. Для меня это было равносильно исчезновению. Но надо признать, я был счастлив, да-да, очень счастлив…
Розмэри. Я тоже чувствовала себя счастливой в клинике. У меня было все. Мне не хватало только моей семьи. Но я понимала, что я для нее обуза. Потом убили моего брата, за ним и второго. Потом умер отец. И не стало никакого смысла…
Альдо (перебивает). Нет, подожди! Надо вернуться немного назад… В нашу комнату в военной Москве. Чем была Москва во время войны, я понял позже.
Когда наступил мир, дали свет, и стало возможно есть все, что хотелось. А самым удивительным было… пространство… место… Его хватало для всего. В Москве мы жили в гостиничном номере с двумя кроватями для родителей. Днем их ставили одна на другую и придвигали к стене. На диване спал я. Стол был очень похож на этот. В соседних номерах жили такие же семьи, как наша, политэмигранты со всего света. Ребята были моими друзьями, мы прекрасно понимали друг друга, хотя все разговаривали на разных языках, русский только начинали учить. Моим лучшим другом был польский мальчик мой однолеток, но однажды Сталин расстрелял его отца и он исчез неизвестно куда. С другими я общался меньше, предпочитал сидеть дома, играя с паровозиком, который склеил из спичечных коробков отец, когда ему выпало провести со мной целый день. Один единственный день. Света всегда было мало, а дни короткие и никогда не кончались… И еще, я все время мерз…
* * *
«Мать Альдо». Если тебе холодно, надень гольфы.
«Альдо». Я и так уже в них, мама.
«Мать Альдо». Тогда набрось пальто.
«Альдо». А где папа?
«Мать Альдо». Ты же знаешь, он на работе.
«Альдо» стоит на коленях спиной к зрителю, и рассеяно играет с паровозиком.
«Альдо». Вчера я прочитал в книге про одну семью, которая всё время проводит вместе… Нет, не всё, но много времени. Почему у нас не так?
«Мать Альдо». Потому что идет война, сынок.
«Альдо». А когда она закончится?
«Мать Альдо». А когда она закончится, мы вернемся в Италию, и у папы появится больше времени быть с нами, играть с тобой. В книге, которую ты прочел, та семья жила в мирное время. К сожалению, порой случается и другое.
«Альдо». Почему? Объясни…
«Мать Альдо». Что тут объяснять. И потом … ты еще слишком маленький. Вырастешь, сам все поймешь.
«Альдо». Ну, мама…
«Мать Альдо». Хорошо, постараюсь объяснить. Бывают моменты, когда… по многим причинам к власти приходят плохие люди, и начинают командовать другими. И тогда, хорошие, желающие всем добра, вынуждены скрываться, бороться против плохих, страдать и даже приносить страдания тем, кого любят…
«Альдо». Мой папа такой?
«Мать Альдо». Да. И если он не будет так много работать, не будет тратить столько сил и времени, тот день, когда наступит мир и справедливость будет все дальше и дальше, а может и вообще не прийти никогда. Вот почему с
нами все так и происходит, понимаешь? Но папа очень любит тебя. И однажды мы попросим его пропустить работу, хотя бы на день, и провести этот день с нами… или пойти погулять с тобой.
«Альдо». А когда будет это однажды?
«Мать Альдо». Вот этого я не знаю.
«Альдо». Завтра?
«Мать Альдо». Может быть, завтра. Но точно, не знаю, я же тебе сказала. Нужно послушать, что скажет папа.
«Альдо». Но завтра у него опять может оказаться много работы.
«Мать Альдо». Не исключено. А сейчас, будет лучше, если ты пойдешь спать. Уже поздно.
«Альдо». А может у него завтра быть меньше работы?.. Не так, как в прошлый раз?
«Мать Альдо». В прошлый раз, это когда?
«Альдо». Когда он уезжал во Францию и Испанию, и его не было два года. И ты тоже уезжала с ним. А я оставался один.
«Мать Альдо». Но мы же вернулись, Альдо. Тогда было тяжелое время. Мы должны были поехать туда… Иди ко мне.
«Альдо», приближается к матери, она притягивает его голову к себе.
Не думай больше об этом. (Целует его). Иди спать.
«Альдо». Спокойной ночи.
«Альдо» откладывает паровозик в сторону, встает с колен и поднимается по лестнице, ведущей на антресоли.
«Мать Альдо» стоит неподвижно, глядя в никуда отсутствующим взором.
* * *
Мгновение спустя после ухода «Альдо», по лестнице тихо спускается «Отец Альдо».
«Отец Альдо». Спит.
«Мать Альдо». Он ждал тебя весь день.
«Отец Альдо». Мне очень жаль. Я не мог прийти раньше.
«Мать Альдо». Ты голоден?.. Есть немного хлеба и молока… порошкового.
«Отец Альдо». Дай то, что есть.
«Мать Альдо» (ставя на стол еду). Знаешь, о чем я иногда мечтаю? Что было бы здорово заснуть и проснуться лет через сто.
«Отец Альдо» (с улыбкой). Я тоже не возражал бы. Проснуться лет так через сто и обнаружить, что не только война закончилась, а фашизм сдох и похоронен, но и что в мире наступила справедливость: согласие, закон, свобода, равенство, все проблемы решены, все отрегулировано. Было бы неплохо! Но я бы чувствовал себя дезертиром! Если все мы заснем на сто лет, кто останется здесь работать, бороться за то, чтобы это свершилось? Наше время есть данность, любовь моя, и в нем мы должны жить.
«Мать Альдо». Лишь бы за это не пришлось платить нашему бедному мальчику!
«Отец Альдо». Я постараюсь быть ему поближе.
«Мать Альдо» (качает головой, с печальной улыбкой). Ты все время говоришь так. Сегодня перед сном он опять вспомнил о Франции и Испании. Сказал, что мы на целых два года оставили его одного и он уже думал, что мы никогда не вернемся…
«Отец Альдо». Но мы же вернулись.
«Мать Альдо». Да, но он считал, что мы его бросили…
«Отец Альдо». Да, лучись так, его жизнь сложилась бы иначе. Хуже или лучше, не известно… Знаешь, я даже не хочу думать, какой бы она стала, «если бы». И без того довольно трудно растить его в таком мире, как этот, не будучи обязанным думать, каким он стал, если бы его не было!
Он постарался придать этой фразе комизма, чтобы снять напряжение, но «Мать Альдо» лишь чуть заметно улыбнулась, то ли по привычке, то ли из вежливости.
«Мать Альдо». Твой обычные профессорские остроты, какими ты пользуешься, когда ты не желаешь о чем-то говорить. (После долгой паузы, с неожиданной силой и болью). Скажи мне только одно… если, конечно, можешь… как долго еще мы должны жить так?
«Отец Альдо». Может быть, всю жизнь.
«Мать Альдо» (вздыхает). В таком случае, нам остается только мужаться и продолжать жить.
Пауза.
* * *
Розмэри. Больше ничего не съешь?
Альдо. Нет, спасибо.
Розмэри. А знаешь, я в детстве тоже притворялась спящей и слушала то, о чем говорили мои родители…
Альдо. Что-то мне не верится, что в вашем доме все спали в одной комнате.
Розмэри. Нет, конечно, но иногда они забывали, что я лежу в их спальне. Или разговаривали, не замечая моего присутствия. Или думали, что я их не
понимаю… Я это тебе рассказываю, потому что мне нравится вспоминать это. Только, когда я захочу, я остановлюсь, ладно?
Альдо. Ладно.
Розмэри. И ты не будешь настаивать на том, чтобы я продолжала.
Альдо. Не буду.
Розмэри. Мы жили в огромном доме на берегу моря… у нас всегда были огромные дома. Даже, когда меня отправили в клинику, у меня был отдельный от других дом, двухэтажный, посреди парка, и в нем никого, кроме меня. Не считая обслуги: сиделки, гардеробщицы, повара, хотя я в них совсем не нуждалась. Но так уж был устроен мой отец: он не потерпел бы, чтобы его дети – даже такой ребенок, как я… вычеркнутая им из его жизни – были, как все остальные. Я не должна была покидала этот дом. Я имела в своем распоряжении все, чего бы я не захотела, даже если я ничего не хотела и ни в чем не нуждалась. Если мне чего и не хватало в первое время, так это моих братьев и их друзей… их игр, их шуток и забав в бассейне, на теннисном корте, за обеденным столом, на прогулках. Но и их у меня пропало желание видеть, как только мне сделали операцию…
Альдо. Операцию?
Розмэри. Я сказала: операцию?
Альдо. Так мне послышалось…
Розмэри. Неправда! Это ты сказал: операция. Ты специально это сделал!
Альдо. Извини.
Розмэри. Мне у меня пропало желание, что-нибудь еще тебе рассказывать… О чем я говорила?
Альдо. О доме, в котором прошло твое детство.
Розмэри. Да. Там, где он располагался, всегда было солнечно. Я не помню, чтобы мне когда-нибудь было холодно, чтобы меня запирали в комнате. Мой отец всегда был дома, ему не надо было ходить на работу: мы были очень богаты. Как-то раз отец сказал, что когда он был молодым, он поставил перед собой задачу: оставить своим детям по миллиону долларов каждому. У него было девять детей.
Альдо. И что, у него получилось?
Розмэри. Более чем. Но ему и этого было мало. Он захотел, чтобы его дети стали первыми во всем, не только в учебе или спорте. Первыми в жизни. Я сам не стал, говорил он, но если у меня не получилось, получится у моего сына.
Альдо. Он имел в виду Джо?
Розмэри. Да, его так назвали в честь отца. Джо. Джо-юниор.
Альдо. Джо-юниор… звучит, словно его продолжение. Это тот, что погиб на войне?
Розмэри. Он. Когда пришло извести о его гибели, мой отец не произнес ни слова. Не знаю, был ли он этим потрясен, даже если внутри он и заливался слезами. Не могу сказать, потому что он молчал. Молчал долго, затем сказал: теперь дело за тобой, Джон. Это был его второй сын. Джон станет президентом Соединенных Штатов, сказал отец.
Альдо. И его тоже убили.
Розмэри (вспыхнув). Я тебе этого не говорила!
Альдо. Дорогая, об этом сказала история. Тебе не было нужды говорить мне это. К тому же, ты мне намекнула на это, недавно. Забыла, как потом расплакалась…
Розмэри. Прекрати!.. Да, Джона тоже убили. Я так гордилась им. Он был немного моложе меня… высокий, красивый, сильный, как мой отец, как все в семье… исключая меня.
Альдо. Я помню тот момент, когда услышал о его смерти. Думаю, радио и телестанции во всем мире прервали передачи и показали, как все произошло… машина медленно едет по улице, его голова, отброшенная ударом назад, жена обнимает его, и ускоряющая ход машина. Потом госпиталь, она в платье, забрызганном кровью… И ты не поверишь, но первое, о чем я подумал: ты смотри, совсем, как с моим отцом! Моего отца ведь тоже пытались застрелить. Это случилось вскоре после того, как мы вернулись в Италию. Война, наконец, закончилась, кончился московский холод и страхи и однажды в него стреляли. Он не умер, его спасли. Но когда я услышал по телевизору, что убили президента Соединенных Штатов, я подумал: как же так, почему его решили убить? Одно дело – мой отец, нищий, боролся за переустройство мира, за идеалы справедливости и просидел полжизни в тюрьме за эти идеалы. А этого-то за что? Он был богат, имел все, что можно себе позволить, и ничего не собирался менять в том мироустройстве, в каком он жил. Почему же его убили? А может это мир сошел с ума? Этот вопрос долго не давал мне покоя.
Розмэри. Тебе удалось найти ответ?
Альдо. Нет. Ответа я так и не нашел его. Я думал… думал о них вместе, о твоем брате, о моем отце… и об этом мире… и вдруг мне пришло в голову: стоп! А может быть, мир на самом деле нормален, а ненормален в нем – я?
Розмэри. Ты его осуждаешь? Я имею в виду моего отца.
Альдо. Я не осуждаю никого.
Розмэри. Как же никого? А своего отца – разве нет?
Альдо. Прекрати. Вопрос не в этом.
Розмэри. Ты сказал, у твоего отца были идеалы.
Альдо. Да, так.
Розмэри. Но и у моего отца тоже были идеалы. Он тоже был нищий. Когда он приплыл в Америку из Ирландии, у него не было даже пары носков на смену. Он тоже боролся и победил! И хотел, чтобы его дети достигли еще большего, чем он!
Альдо (агрессивно). Как ты? Или твои братья?
Розмэри (так же) А что я и мои братья?
Альдо. Он убил своих детей!
Розмэри. А что сделал с тобой твой отец?
Альдо (тихо). Может быть я просто, оказался недостойным его… Духу не хватило.
Розмэри. Ты не поверишь, но папа меня очень любил. По крайней мере, как частичку семьи. Несмотря на то, что я его постоянно разочаровывала. Но это не моя вина: я такой родилась, это было очевидно. Если хочешь стать победителем в этой жизни, учил он меня, ни в коем случае никому не демонстрируй своих слабостей. Однажды случилось так, что я пришла в комнату моей матери, которая только что вернулась из Парижа. Она сидела за столиком, заваленном модными журналами. И я сказала ей: мама, я глупая. Я знаю это, я это вижу, когда общаюсь с моими братьями и одноклассниками, я с трудом их понимаю, во всем отстаю от них. Я боюсь что-нибудь делать, потому что всегда все делаю хуже других…
Альдо. А она?
Розмэри. Тссс, сказал она, папа может услышать. Никогда при нем не говори так. Мы с тобой обсудим это позже. А сейчас помолчи!
* * *
«Отец Розмэри». Джон выдвинет свою кандидатуру на выборах губернатора штата. Это необходимый этап, потом он станет сенатором, а там и выше. Роберт будет помогать ему. Он должен будет идти след в след за Джоном, как тот идет путем Джо-юниора. Мы должны быть готовыми к тяжелой борьбе.
«Мать Розмэри». Ты уверен, что у Джона получится?
«Отец Розмэри». Что?
«Мать Розмэри». Я спросила, уверен ли ты, что это получится?
«Отец Розмэри» (пораженный). Что я слышу?!.. Впервые за нашу совместную жизнь ты ставишь под сомнение, получится ли у меня то, что я собираюсь сделать!
«Мать Розмэри». Я говорю не о тебе, а о Джоне.
«Отец Розмэри». Джон – мой сын! Но, как бы то ни было, за ним стою я. И я прекрасно знаю, как делаются такие дела. Ты лучше подумай, как тебе делать свои… Тебе надо будет чаще показываться среди негров, евреев и, черт знает, кого еще. И больше трать… на благотворительность, на различные компании и фонды. Не жалей денег, будь больше на виду и постоянно таскай за собой фотографов и журналистов! Об остальном позабочусь я. (Смеется). Представил себе физиономию нынешнего губернатора, этой дряхлой мумии… Я отыскал одного типа с тем же именем и фамилией. Полного его тезку. У него маленькая аптечка в городе. Я убедил его тоже выдвинуть свою кандидатуру. Пообещал оплатить его избирательную компанию, плакаты, телевидение и все такое. Ну и дать еще немного денег для расширения дела. И когда придет момент голосовать, я уверен, что какая-то часть людей запутается, и проголосует за него вместо этого старого пердуна… Что ты на это скажешь?
Мать Розмэри». Поступай, как считаешь нужным.
«Отец Розмэри». Только имей в виду, ни слова Джону. Он ничего не должен знать о моих делах. Его руки должны оставаться чистыми. Я буду считаться официальным спонсором его компании. Я лишен возможности делать политическую карьеру, потому что сколотил капитал на торговле спиртным, контрабанде и подпольных казино? Ладно, господа моралисты в белых перчатках, политическую карьеру сделает мой сын… на папины деньги.
«Мать Розмэри». Говори тише. Розмэри в соседней комнате. Она может услышать.
«Отец Розмэри». Ну и пусть. Что она может понять? (Заглядывает в соседнюю комнату). Ее там нет, уже ушла. (Вздыхает, качает головой). Нам надо что-то решать с этой девочкой. Позавчера на ужине при гостях… ты ее видела? Ни с кем не хотела разговаривать, сидела, забившись в угол, а потом вдруг принялась хохотать…
«Мать Розмэри». Она боится…
«Отец Розмэри». Боится?! Что значит, она боится? Знаешь, если бы ты однажды сказала мне: о’кей, признаюсь, это не твоя дочь, клянусь, я… я вздохнул бы с облегчением! Слава Богу, у нас добропорядочная семья, такие вещи даже в голову прийти не могут, но все-таки, должна же быть какая-то причина, какое-то объяснение ее непохожести на всех нас…
«Мать Розмэри». Нам надо набраться терпения.
«Отец Розмэри». Не подумай, что я тебя в чем-то обвиняю. Ты подарила мне девятерых детей. Восемь из них выше всяких похвал. С ней нам просто не повезло. И пока мы строим политическую карьеру Джона, надо сделать так, чтобы в нашем доме ее видели как можно меньше. Среди твоих католических монастырей нет хотя бы одного, куда бы мы могли ее на время поместить?
«Мать Розмэри». Мы уже посылали ее на два года в колледж. Как ты хотел.
«Отец Розмэри». Значит, можно попробовать вариант с монастырем. Может быть, ей там будет лучше, чем дома.
«Мать Розмэри». Не может же она провести всю жизнь в монастыре.
«Отец Розмэри». А почему бы и нет?
«Мать Розмэри». И ты считаешь правильным, что у Джона…
«Отец Розмэри». Да, ты права. Спрятанная в монастыре сестра! Это может бросить тень на его карьеру! Нет уж, Боже упаси! Действительно, не стоит перегибать палку.
«Мать Розмэри». Ну, тогда я не знаю, как нам поступить.
«Отец Розмэри». Выход есть.
«Мать Розмэри». И какой же?
«Отец Розмэри». Скажу тебе позже. Сначала я должен переговорить с одним врачом, меня с ним недавно познакомили… Своего рода лечение… операция по корректировке ее умственных способностей… В результате, может быть, ей будет легче жить, она будет себя лучше чувствовать… Что ты на это скажешь?
«Мать Розмэри». Я не понимаю, о чем идет речь. Ты можешь говорить яснее?
«Отец Розмэри». Послушай, мне пора идти, полно дел, а ты требуешь подробностей. Короче, речь идет о… лоботомии.
«Мать Розмэри». А что это такое?
«Отец Розмэри». Я же тебе сказал: не время для вопросов! Ты должна только ответить: да или нет!
«Мать Розмэри». И тебе, действительно, так важно, что я отвечу?
«Отец Розмэри». Нет. Ты права. Я сам займусь этим.
* * *
Звонит телефон. Альдо подходит, снимает трубку.
Альдо. Алло!.. Да, спасибо… Нет, не думаю… Нет, мы ни в чем не нуждаемся, спасибо… Немного поздно, я знаю… Да-да, конечно, я знаю, что нет никакой спешки… Спасибо. (Кладет трубку). Скоро ночь… Предрождественская ночь… Когда мы пришли сюда была осень, помнишь?… А нам еще так много нужно сказать друг другу…
Розмэри. Нет, не так уж и много.
Альдо. Иди ко мне.
Розмэри подходит.
Можно обнять тебя?
Розмэри. Мне кажется, я делаю тебе больно тем, что рассказываю.
Альдо. Не больнее, чем боль, которую я сам себе причиняю. (Обнимает ее, она замирает). Скажи мне…
Розмэри. Лучше ты расскажи мне еще что-нибудь.
Альдо (ищет тему). Ты когда-нибудь занималась любовью с мужчиной?
Розмэри. Нет, конечно!
Альдо. Почему, конечно?
Розмэри. Потому что я никогда не была замужем!
Альдо. Но это совсем не обязательно, чтобы…
Розмэри. Ты что! В моем доме были… как это точнее сказать… очень строгие нравы. Католическая семья, к тому же, слишком ирландская. У меня даже игрушки были соответствующие. Когда я была ребенком, а мой отец – послом в Лондоне, он привез мне из Ирландии куклу, одетую монахиней.
Альдо. А твой отец и братья…
Розмэри. А что, отец и братья?
Альдо. Судя по твоим рассказам, они не слишком-то придерживались «строгих нравов».
Розмэри. Так они же мужчины! Это совсем другое дело. Мой отец был писаным красавцем. И мои братья тоже. У них было очень много женщин, среди них известные кинодивы…
Альдо. К тому же, у них было много денег и свободного времени. Я уверен, что мой отец ни разу не изменил моей матери. У него не было ни одного, ни другого. И он, кажется, не был католиком.
Розмэри. Тем не менее, он…
Альдо. Что он?
Розмэри Он никогда не изменял твоей матери, однако…
Альдо. Они никогда не расставались! Даже когда их преследовали, или во время войны. Их объединяли одни идеи, одни идеалы… Твои родители были старомодной парой… католики, ирландцы, ханжи. Она дома рожает детей, он крутится рядом в роли самца… Я знаю такой тип семьи! Построенной на традициях, домострое и буржуазных ценностях. А у моих был истинный союз, понимаешь?..
Розмэри. Да, однако, твой отец…
Альдо. Что ты заладила: твой отец, твой отец?
Розмэри. А то, что он не изменял, не изменял твоей матери, а потом…
Альдо. А, вот к чему ты ведешь!.. Да, он ушел к другой женщине!
Розмэри. Он не просто ушел, он бросил вас одних в Москве. Мой отец никогда бы так не поступил.
Альдо. Да, в том, что ты говоришь, есть часть правды. Хотя фраза: уехал и бросил вас там, не совсем точна по сути. Это было очень выстраданное решение.
Розмэри. Выстраданное кем?
Альдо. Всеми. Даже его партией.
Розмэри смеется.
Что тут смешного?
Розмэри. Не знаю, просто представила себе, как страдает партия.
Альдо. Не вижу в этом ничего смешного: в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Это ни как у вас, когда каждый может делать, все что хочет, только б не было скандала. Повторяю, для моего отца это был очень трудный шаг. С другой стороны, я его понимаю: война закончилась, позади период подполья, опасностей, фальшивых имен и документов… Он – политическая фигура первого плана. Его жизнь кардинально изменилась… И следовательно… Моя мать хотела для него, как бы это точнее выразиться … менее активной жизни. Думаю, она бы себе неуютно чувствовала в новых жизненных обстоятельствах. Новая женщина моего отца, я знал ее, была совсем иной… светская, элегантная, ее культура формировалась не только на политических тезисах… Она была… как сказать?.. более правильная, более адекватная отцу в этих обстоятельствах. Несмотря на то что случилось, моя мать прожила прекрасную жизнь… до самой смерти. Со мной, в другом городе. У вас развод означал бы конец политической карьеры! Или даже один единственный, но ставший всем известный уик-энд с любовницей.
Розмэри. Дело совсем не в том, как это представляешь себе ты. Дело в честности. Потому что тот, кто врет своей жене, завтра сможет солгать всей нации.
Альдо Посмотрите на нее! И после этого ты говоришь о себе, что ты глупая и плохо соображаешь!
Розмэри. Я просто процитировала слова моего отца. Он никогда не врал маме. Впрочем, то, что у него было полно женщин, знали все. Он был обаятельный неотразимый мужчиной: красивый, сильный…
Альдо. … с толстым бумажником и с кучей свободного времени. Ты это уже говорила… Повторю и я: и мой отец тоже никогда не врал моей матери. А когда пришел час… он пошел дальше своей дорогой. Открыто, без уверток…
Розмэри. И что лучше? Время от времени наставлять рога своей жене, или одним прекрасным днем бросить ее. С ребенком…
Альдо (сухо). К чему этот вопрос? Какой смысл определять, что лучше, а что хуже? Мой отец ушел из семьи. И точка. Такое бывает даже в, казалось бы, самых крепких семьях. За исключением твоей, согласен! И перестань переводить стрелки на моего отца, когда тебе нужно рассказать о себе! (Смягчает тон, подходит к ней, обнимает). Прости, не сдержался. Я не хотел обидеть тебя.
Розмэри. Я не обиделась.
Альдо. Я сегодня почему-то нервничаю больше обычного… Прости.
Розмэри. Я тебя прощаю, дорогой. Успокойся.
Альдо. Я могу… я могу поцеловать тебя?
Розмэри (с удивлением). Поцеловать?!
Альдо. Да. Поцеловать. Один поцелуй. (Целует ее в губы. Поцелуй без страсти, но исполненный нежности)
Розмэри. За… зачем ты это сделал?
Альдо. Не знаю. Вдруг захотелось… Вспомнил, как ты мне рассказала… что… ты никогда не была с мужчиной…
Розмэри. Я еще же тебе сказала, что никогда не была замужем.
Альдо. Это значит, ты… девственница.
Розмэри. Да… Я так думаю.
Альдо. Как это понять, я так думаю?
Розмэри (делая усилие). Думаю, потому что я… Это я тоже должна тебе рассказывать?
Альдо. Если тебе это поможет… Но если не хочешь…
Розмэри (решившись). Ладно… Только, прошу, не думай обо мне плохо.
Альдо. Я и не думаю плохо о тебе.
Розмэри. Как-то вечером в нашем доме отец устроил прием с кучей очень важных людей. Я сидела в углу. И на меня, как обычно, никто не обращал внимания. Кроме официантов, которые то и дело приставали ко мне с вопросом: не желаю ли я чего-нибудь?.. Потом я увидела знаменитую актрису, о которой все знали, что она спит с моим отцом. Здесь же крутились любовницы моих братьев. И я подумала: ну их всех к черту! Уеду! Возьму машину, поеду по ночным улицам и отдамся первому попавшемуся мужчине… Вернее, не первому, а случайному, но молодому, сильному, красивому… более красивому, чем мой отец и мои братья… и еще он должен быть обязательно умный, образованный, чтобы я могла с ним поговорить… А богатый он или бедный меня не интересовало… Ты не должен плохо думать обо мне.
Альдо. Я и не собираюсь.
Розмэри. Я так и сделала. Я вышла так, чтобы никто не заметил, да пусть даже и заметили, взяла машину и поехала по городу. Была ночь, на улицах никого. Я каталась час или два, не знаю точно. Потом я увидела одного типа, велела ему сесть в машину… к этому времени так устала, что потеряла всякий интерес… Я даже не посмотрела, молод ли он, красив ли… Он оказался, действительно, первый попавшийся. Я сказала ему: я хочу, чтобы ты переспал со мной… И он… я так толком и не поняла, что произошло дальше… Он начал больно лапать меня… Нет, я не хочу чтобы ты думал обо мне плохо!
Альдо. О, Господи, да не думаю я плохо!
Розмэри. И в эту минуту внезапно подъехала машина, в ней был наш садовник и один из телохранителей моего отца. Меня долго не было и их послали искать меня. И они нашли. Я ждала, что отец устроит мне жуткую сцену, но он, казалось, решил не реагировать на мою выходку. Однако неделю спустя он отвез меня в клинику! Думаю, это стало последней каплей… По правде говоря, я его понимаю! Ты не должен плохо думать о моих родителях…
Альдо. Ты мне уже это много раз говорила, но…
Розмэри. Прежде всего, мы были «единая семья»… Когда меня той ночью привезли домой, один из моих братьев сказал мне: ты о нас всех подумала? А что если из-за твоих выходок нашу семью начнут поливать грязью все газеты? Нашу семью, ты понял? Потому что мы с детства привыкли считать себя единым целым. Это то, о чем всегда говорил мой отец: поскольку мы у всех на виду, говорил он, наш девиз: один за всех и все за одного!
Альдо. В твоем случае, я бы не сказал, что…
Розмэри. Да, но только потому, что я… как бы это точнее сказать?.. Я нарушила основные принципы нашей семьи… не вписалась в нее, потому что, так же, как ты своему врачу, я могла бы сказать своему…
Альдо. Я не приспособлена к жизни.
Розмэри. Да. Именно так!
Долгая пауза.
Альдо. А у меня, в отличие от тебя… было много женщин… Тебя не будет шокировать, если я признаюсь, что я ходил к проституткам? Хотя, не думаю, что это сильно отличается от того, что делали мужчины твоего дома. Разница лишь в том, что мои женщины не были ни голливудскими дивами, ни даже звездами итальянского кино!.. Я тоже выбирался из дома поздно вечером и уходил с первой же… или второй, какую встречал на улицах…
Розмэри. Зачем ты это делал?
Альдо. А зачем это делают все мужчины? Я был молод, гормоны играли… а что проститутки, так лишь потому, что это не требовало от меня никаких обязательств. Не приведи Господь было влюбиться в кого-то!
Розмэри. Почему?
Альдо. Потому что, это уже была бы совсем другая история. Человек влюбляется, женится, производит на свет детей. Упаси Бог! Нет, нет и нет!.. Плодить детей в этом мире, которого не понимаешь и не знаешь даже, сможешь ли их вырастить. К тому же, ребенок может появиться на свет, скажем так, по ошибке. Как я! Нет, нет и еще раз нет! Это был ужас, который преследовал меня. Как только я чувствовал, как у меня возникает даже самое легкое чувство симпатии, желания касаться, смотреть в глаза, ласкать волосы… прочь, прочь, изыди сатана! Для чего тогда история, если она ничему не учит?… Красивая шлюха, ясная договоренность… и разбежались. Я знал тарифы всех проституток нашего города.
Пауза.
Розмэри. Как ты думаешь, женщина имеет право вести себя подобным образом?
Альдо. Не примеряй это на себя. Здесь вообще не играет никакой роли, мужчина ты или женщина. Я не хотел детей… я боялся искренних чувств, чтобы после ненароком ни попрать, ни растоптать их, не терзаться всю жизнь угрызениями совести из-за того, что отношения не сложились, и я ничего не смог с этим сделать. Мне хватало того, что я был вынужден расплачиваться за грехи моего отца по отношению ко мне. А уж отвечать за собственные грехи по отношению к собственному ребенку – нет уж, увольте! Дети – дело приматов или тех, кто не понимает своей ответственности перед детьми. А я понимал…
Розмэри. Не заводись. Успокойся. Все в прошлом…
Альдо. Ты права, извини. Я наговорил гадостей, я знаю. Иногда меня заносит, и я становлюсь циничным. А знаешь почему? Потому что в душе я ранимый и сентиментальный, и стараюсь не показывать этого. А потому порой впадаю в крайности. (Успокаивается, утирает пот со лба, улыбается С неожиданной искренностью). Вообще-то, я, наверное, люблю детей. Думаю, мне понравилось бы иметь сына…
Розмэри. Сына… В тот вечер…
Альдо. В какой.
Розмэри. Когда я сбежала из дома на машине…
Альдо (шутливо). Когда ты решила поиграть в блудницу?
Розмэри (с улыбкой). Прекрати.
Альдо. Прекращаю. Так что в тот вечер?..
Розмэри. Сына! Я хотела имеет сына! Не секса, не мужских ласк… Ничего из того, что делали отец, мать, братья. Сына! Господи, как я хотела, чтобы у меня был сын! Красивый, рослый, сильный, умный… как мои братья! И даже лучше: еще красивее, еще умнее. Я бы носила его, потом родила, он рос бы, как растут большие дубы в нашем парке… А однажды, я пришла бы к моему отцу и сказала: вот он! Это мой сын! Я его вырастила! Я! Потому что я не хочу отрываться от нашей семьи! Он будет достоин ее, вот увидишь! Он будет таким же, как Джо, как Джон, как Роберт! Ты не должен держать его вдали от всех, не должен стыдиться и прятать его! Полюби его, папа… и прости меня!.. (Тихо заплакала).
Альдо (едва сдерживается, чтобы не заплакать тоже). А после… когда я оказался в клинике, ситуация, как говорится, радикальным образом изменилась. Там не в кого было влюбляться, а интерес к шлюхам быстро сошел на нет.
Розмэри (приходя в себя). Чего бы я только не отдала, ради того, чтобы подойти к отцу и сказать: это мой сын… красивый, сильный, как твои сыновья… он даже лучше, чем они…
Альдо. Вот этого я бы на твоем месте не делал!
Розмэри. Ты не можешь меня понять!
Альдо. А ты сама понимаешь, какую судьбу ты уготовила бы своему сыну, а? Он будет таким, как Джо, как Джон, как Роберт! Твои слова? Ну и где они все? Где все твои братья?
Розмэри. А где ты?
Альдо. Причем тут я? Я не красавец, не силач, я никакой! И потом, я ничья-то жертва! В конце концов, я прожил прекрасную жизнь… спокойную, вне всяческих безумий, замкнувшись в себе, как в аквариуме… Различие между нашими отцами в том, что мой отец рисковал собой, своей жизнью ради других. Когда в него стреляли, мы с матерью примчались в Рим. Он был на краю смерти… в этом состоянии ему был не до меня… он думал о партии, о людях, о будущем, и подбадривал своих товарищей: спокойнее, не теряйте головы! Он сказал то же самое и мне, даже, по-моему, не узнав меня: сохраняй спокойствие, сказал он мне, не теряй головы. А я … у меня была такая голова, которую и потерять не жалко…
Розмэри (с легким вызовом). Ну, а мой отец?
Альдо. Твой отец… Твой отец посылал рисковать жизнью своих сыновей.
Розмэри. Ты говоришь о вещах, о которых понятия не имеешь.
Альдо. Твой отец напоминает мне Мамашу Кураж.
Розмэри. Кого?
Альдо. Мамашу Кураж. Есть такая пьеса… или точнее, героиня одной пьесы, которую я читал однажды. Бертольда Брехта. У Мамаши Кураж была повозка с товарами. С ней она передвигалась вместе с каким-то войском во время то ли тридцатилетней, то ли столетней войны, не важно. Продавала, покупала. Для нее война означала работу и заработок. На этом она вырастила трех детей: двух парней и одну девушку. Парни «красивые и сильные», а дочь глухонемая и слабоумная. Мамаша была уверена, что всем обязана войне. И боялась даже подумать, что однажды может наступить мир… А потом случилось так, что погиб сначала один, затем второй сын, и наконец, глухонемая дочь. Война забрала всех ее детей.
Розмэри. Какое отношение это имеет к моему отцу!
Альдо. Я полагаю, он тоже не задумывался, чем все может кончится… он был убежден в том, что все в его кармане: богатство, успех, власть… А тем временем его сыновья… один за другим… как у Мамаши Кураж…
Розмэри. За исключением слабоумной дочери…
Альдо. … и без смягчающих вину обстоятельств, как у Мамаши Кураж.
Розмэри. Тебе не дано понять, какие амбиции может иметь отец по отношению к собственным сыновьям!
Альдо. Боже, спаси и сохрани нас от подобных амбиций, если они приносят такие результаты! Хорошо, что у моего их не было.
Розмэри. Зато имена моих братьев вошли в историю! Я горжусь ими! А вот твое…
Альдо. Да, моего имени нет ни в какой истории, и нет никого на свете, кто гордился бы мной. Это справедливо! Как и то, что это я, на самом деле, горжусь своим отцом! Но видишь ли? Если бы не было твоего отца… с его амбициями и с его деньгами… твой брат никогда не стал бы президентом Соединенных Штатов. Им бы обязательно стал кто-то другой. У страны доложен быть президент, так записано в Конституции. Но если бы мой отец не делал того, что делал: сражался, сидел по тюрьмам, страдал за свои идеалы… то дело, которому он себя посвятил: свобода, братство, равенство, не победило бы…
Розмари. А оно разве победило?
Альдо. Пока нет. Но оно победит. Непременно. Улавливаешь разницу?
Розмэри. Нет.
Альдо. Разница в том, что если мой отец жертвовал собой, то твой, в результате, пожертвовал тремя детьми… четырьмя, если считать тебя…
Розмэри. Меня не трогай, пожалуйста.
Альдо (продолжая). …и все ради того, чтобы сделать то, что в любом случае могли сделать другие. Чистая математика! А моего отца, если и можно упрекнуть в том, что он немного запустил своего сына, то исключительно ради дела, которое вместо него не смог бы сделать никто.
Розмэри. И у него получилось?
Альдо. Получилось что?
Розмэри. Построить тот мир, о котором ты говоришь? С господством свободы, равенства, братства…
Альдо. Нет, но он заставил человечество сделать шаг вперед. Небольшой, согласен. Даже очень маленький. Но это лучше, чем никакой. Здесь-то и зарыта собака: если бы идеи моего отца, скажем так, победили… реально… раз и навсегда победили во всем мире, твои братья были бы живы! Твой отец, даже побеждая, просто бы сбросил карты со стола! Победа здесь и сейчас, а не там и неизвестно когда…
Розмэри. У меня голова разболелась от всего, что ты тут наговорил.
Альдо. Прости! Со мной порой такое случается, говорю и говорю. Хотя болтливость совсем не в моем характере. По сути своей я человек необщительный… скорее, молчун. Я знаю это за собой, знаю, что нехорошо быть таким, и стараюсь походить на нормальных людей… но иногда, как видишь, перебираю.
Розмэри. У нас есть что-нибудь от головной боли?
Альдо. Сейчас посмотрю. (Идет к шкафчику, открывает, перебирает лекарства, находит нужное, наливает в стакан воду, бросает в него таблетку, затем протягивает стакан ей). И чтобы закончить тему, скажу: на самом деле, я никогда не чувствовал себя жертвой. Мысль об этом ни разу не посещала меня. Я прожил безмятежную жизнь. Сначала рядом с моей матерью
до самой ее смерти… потом в клинике… в пансионе, ни разу не покидая его и никогда не работая, потому что я ничего не умею делать. А после, когда умер и мой отец, я подумал: вот, теперь я в полном порядке, теперь мне вообще больше не о чем думать. Я полностью свободен!
Розмэри. У тебя не было других родственников?
Альдо. Нет.
Розмэри. А твоя сестра?
Альдо. Какая сестра?
Розмэри. Та, которая иногда приходила навещать тебя?
Альдо пристально смотрит на нее.
Альдо. Ах, вот ты о ком! Я должен был ждать этого! Коварные вы все-таки существа, женщины! Сидите в уголке кроткие, мирные, словно луна в нежной ночи… Но едва разговор вам не нравится, у вас сразу же начинает болеть голова, а если, что не так, сразу неожиданно: плюм! будто серной кислотой в физиономию!
Розмэри пытается возразить, но это не останавливает Альдо.
Как только я заговорил о твоем отце и его актрисах, ты сразу, раз, и перевела стрелки на развод моих родителей, что вообще не имело отношения к теме разговора. И теперь задаешь глупый вопрос, только для того, чтобы смутить меня… Нет у меня сестер и никогда не было!
Розмэри молчит.
Поняла? Я сказал тебе, что у меня нет никакой сестры!
Розмэри молчит.
А та, что несколько раз приходила меня навестить, не была ни дочерью моего отца, ни дочерью моей матери. Тогда, скажи мне, с какой стати она должна считаться моей сестрой!
Розмэри молчит. Альдо фыркает, нервно, вытирает пот со лба. Он не знает, как вести себя дальше.
Я… я иду спать. Спокойной ночи.
Розмэри. Спокойной ночи.
Альдо уходит по лестнице на антресоль.
Розмэри проводив его взглядом, встает, идет к кукле, берет ее на руки, садится в кресло и начинает причесывать куклу, поправлять ей платье, словно это ребенок, которого нужно уложить в кроватку.
Альдо вновь спускается по лестнице, смиренный, словно ощущает вину за что-то. Останавливается за спиной Розмэри.
Розмэри. Извини меня.
Альдо. Тебе не за что извиняться. Ты права. Я… прицепился к словам и истолковал их так, как было удобно мне. Такое часто случается во время споров… особенно, когда споришь с самим собой. Моя сестра… та, что иногда навещала меня… она, на самом деле, мне не сестра… Хотя, в какой-то степени, ее можно называть родственницей. Признаюсь, мне было даже приятно, когда она приходила… я был совсем один на этом свете… несчастный горемыка, одинокое человеческое существо… Зато когда она приходила, я мог переложить вину за все это на нее. «Если я такой, какой есть, это потому что ты такая! Ты в этом виновата! Понимаешь, ты! И зачем ты приходишь ко мне? Сиди у себя дома! Мне ничего не надо! Единственное, что мне хочется, чтобы тебя вообще не было!» Но все это ерунда: никакой ее вины в том, что случилось со мной, не было. Я это я знаю наверняка. Знаешь, кто она была? Дочь рабочего, коммуниста, погибшего во время демонстрации. Он вышел на площадь со своими товарищами. Для этого у них было тысячи причин. Их решимость наводила страх на тех, у кого нечистая совесть. И они отдали полиции приказ стрелять. Погибло одиннадцать человек, и среди них отец этой женщины, которая тогда была еще девчонкой. Вероятно, и у других погибших остались дети, но речь не о них, а о ней. Все потому, что моему отцу, секретарю компартии и его новой жене, она тоже занимала высокий пост в партии, пришла в голову мысль сделать красивый жест. Они взяли эту девочку, которую преждже ни разу не видели, и удочерили! Здорово, правда? Твой отец мог бы поступить так? Коммунист он или не коммунист, во внимание не берем. А мой смог! Он подумал: у них с этой женщиной уже не тот возраст, чтобы заводить своих детей, а ребенка в доме иметь хочется, сделаю-ка я символический жест, все попадет в газеты, и, глядишь, моя репутацию в глазах партии поправится! Она серьезно пошатнулась после этой историей, когда он бросил в Москве жену с полоумным сыном. И не просто жену – боевую подругу по многим баталиям. Пришлось оправдываться перед партией. А партия оправдание принять приняла, но не простила! А тут мой отец, лидер партии удочеряет ребенка скромного рабочего, павшего от пули церберов плутократическо-фашистской власти. Должен ведь он иметь полноценную семью! И вот однажды я беру в руки газету… я это хорошо помню, потому что это была последняя газета в жизни, которую я брал в руки… и вижу фото счастливой семейки! Мой отец, его новая жена и девочка. Примерно такого же возраста, как я тогда в Москве. Кстати, моих фотографий с отцом и матерью у меня нет и никогда не было. Мы не снимались вместе ни в Москве, ни в каком другом месте. Я помню, что тогда пролил кофе, так меня трясло. Это был единственный раз в моей жизни, когда я назвал своего отца засранцем. Я смотрел на его сияющую физиономию на газетной фотографии, на его новую жену с ребенком на руках и кричал: «Нет, черт тебя подери! Я молча переносил твои постоянные длительные отлучки и короткие наезды! Я прощал тебе и страх за твою жизнь в Испании и в сталинской России, и необходимость все время скрываться, и фальшивые фамилии, и даже то, что ты бросил мою мать, а вместе с ней меня! Но сейчас, когда у тебя есть все то, что ты хотел, ты дома, в Риме, твое имя на слуху, тебя знают в лицо, миллионы людей смотрят на тебя, как на бога, ты лучший в том и лучший в этом, и твои противники до дрожи боятся тебя, а когда они пытаются уничтожить тебя, а ты не умираешь, ты становишься еще страшнее для них, настолько, что они от страха дерьмом исходят… но если тебе и этого мало, и ты привел в дом сироту, то ли, чтобы компенсировать потерю сына, то ли, чтоб, и правда, заиметь полноценную семью, и ты сделал это, то ты засранец, вот ты кто, и твой красивый гребаный жест – полное дерьмо!»
Розмэри безучастно смотрит прямо перед собой.
Альдо достает из кармана пузырек, высыпает из него несколько таблеток в ладонь, берет стакан воды, стоящий на столике перед Розмэри, некоторое время смотрит на таблетки, затем решительно бросает их в мусорную корзину, за ними пузырек. Успокаивается, пьет воду. Другим тоном:
Обычно я не употребляю непристойных выражений. Мне трудно произносить их. Тем не менее, они существуют, и выполняют определенную функцию. Разумеется, ими не стоит злоупотреблять, но не из-за внешней благопристойности, а потому, что тех, кто через каждые два слова говорит: твою мать! и тех, кто постоянно вставляет выражения типа: ведь правда? или: ты меня понимаешь? роднит убогость языка, отсутствие фантазии в подборе слов и просто не умение выразить свои мысли. Как бы то ни было, бывают ситуации, когда непристойность выражает именно то, что ты хотел сказать, и в этом случае не может быть заменено любым другим словосочетанием, будь оно даже трижды…
Звонит телефон.
Это должно быть тебя. Я закончил.
Розмэри встает, подходит к телефону, медленно поднимает трубку, слушает, молча кивая, кладет рубку. Возвращается на диван, берет куклу, прижимает ее к груди.
Пауза.
Альдо ждет.
Альдо. Твоя очередь говорить.
Розмэри (морщится, словно от боли). Не сейчас, прошу тебя… Давай завтра…
Альдо. Я же сказал, что я закончил! Дело за тобой! Или я должен оставаться здесь вечно, ожидая, когда мисс соблаговолит…
Розмэри. Прошу тебя, потерпи… Тебе тоже было трудно говорить, разве нет? Ты даже пытался уйти, поднимался к себе наверх… Вспомни, как ты вел себя вчера… а когда вернулся, я была вынуждена попросить у тебя прощения… Иначе ты никогда не закончил бы…
Альдо (берет ее за руку). Не надо заговаривать мне зубы!.. Я тебе рассказал все, что должен был? Рассказал! Теперь твоя очередь. Так что, говори!.. Я что, должен клещами вырывать слова из твоего рта?.. (Яростно трясет ее, она вырывается, и плачет. Он нежно обнимает ее, ожидая, когда она успокоится, теперь ласково). Ну же, Розмэри, давай… сделай это… сделай это ради себя… Начни, а дальше все пойдет, как по маслу, вот увидишь… (Подсказывая ей). «Меня никто ни о чем не просил…»
Розмэри (делая над собой усилие). Меня никто ни о чем не просил. Только объяснили, что я должна подписать одну бумагу… я была уже совершеннолетняя, и мое мнение значило столько же, сколько и мнение других членов семьи… речь шла о моем согласии на операцию. Причем говорилось об операции по стерилизации, а вовсе не об операции на мозге! Я не знаю, как они это сделали. Видимо, как обычно, это сделали деньги моего отца. Ради семьи он не сдерживал себя в расходах! А он, как сказал мой брат, как огня боялся, что мы могли оказаться в лапах журналистов. Я его понимаю. Хотя я уверена, что если бы была необходимость, ради меня мой отец пожертвовал бы даже моими братьями. Но такой необходимости не было. Все было абсолютно наоборот. Согласно семейному девизу: один за всех, все за одного. Так что, несколько дней спустя после той злополучной ночи, меня отвезли в клинику. Вспоминая позже свой отъезд из дома, я поняла, почему братья, мама и даже слуги как-то странно прощались со мной… вроде бы, как обычно, но будто сдерживаясь, чтобы не расплакаться…
Пауза.
Кажется, у нее больше нет сил продолжать.
Альдо (раздражаясь, но сдерживая себя). «В клинике меня передали врачам…»
Розмэри. В клинике меня передали врачам. (Протягивает куклу Альдо). А день или два спустя, я тогда не знала, с какой целью, приехал профессор, то ли из Австралии, то ли из Южной Африки. Очень вежливый, воспитанный. Он принялся задавать мне вопросы… это были, скорее, не вопросы, а легкая беседа. Он интересовался мной, моей жизнью, моими мыслями. Потом просмотрел бумаги, которые подготовили для него врачи клиники. В какой-то момент появился мой отец. Мне сделали укол. Это просто успокаивающее, сказал мне профессор, я делаю его даже детям. Мой отец был бледен и его рука, которой он гладил меня, слегка дрожала… до меня это дошло позже, когда я вспоминала об этом… или нет, может быть, это дошло до меня только сейчас. Все было предопределено, как всегда, когда отец принимал решение, особенно если это касалось блага семьи. Потом он отвел профессора в сторону, видимо, думал, что под действием успокоительного я уже не в состоянии соображать… и сказал ему: я очень прошу вас, профессор, только аккуратнее, ни больше, чем необходимо…
Розмэри. Не беспокойтесь, мы хорошо умеем делать нашу работу, и я прекрасно понимаю, в чем проблема, ответил профессор. И они вскрыли мне голову, словно перед ними была кукла. (Объектом «операции» станет кукла, которую Розмэри держит крепко-крепко) … Чем-то похожим на карандаш профессор прикасался к моему мозгу то там, то здесь, и спрашивал, чувствую ли я что-нибудь и если да, то, что я чувствую. Потом я услышала, как он сказал…
«Профессор». Скальпель… Мисс, вы знаете молитву Отче наш?
«Кукла». Да.
«Профессор». Прочтите ее.
«Кукла». Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; Да приидет Царствие Твое; да будет…
«Профессор». Достаточно, спасибо.
Розмэри. И вдруг я почувствовала, как совсем не больно… то ли что-то вонзили мне в мозг, то ли отрезали от него кусочек…
«Профессор» (будто подсказывая). Отче наш…
«Кукла». Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; Да…
«Профессор». Хватит, спасибо.
Розмэри (берет руку куклы). Медсестра меня держала за руку, а профессор резал и резал… и его голос становился все глуше, мне было все труднее понимать, что он говорит…
«Профессор» (опять подсказывает). Отче наш…
На этот раз кукла не отвечает.
Мисс!.. Отче наш… Попробуйте прочитать Отче наш…
«Кукла». Отче наш, сущий на небесах… да будет благословенно лоно твое… а когда ты вернешься из Парижа… приходи посмотреть на моего сына… передай привет Джону… и да будет воля твоя… сейчас и в час нашего последнего ужина… Кто это поджег простыню?..
«Профессор». Спасибо, достаточно. (Показывает ей руку). Что это?
«Кукла». Это бабочка.
«Профессор» покатывает ей три пальца.
«Профессор». Сколько их?
«Кукла» (смеясь слегка развязно). Они все мертвые… ты что, не видишь, придурок?
«Профессор». Достаточно. (Другим тоном). Все в порядке. Закрывайте и сшивайте. Интубацию и морфин.
Долгая пауза. Розмэри прижимает куклу к груди. Пауза длится столько, сколько нужно, чтобы персонажи пришли в себя после этой сцены.
Альдо выглядывает в окно.
Альдо. Какой красивый закат. Облака бегут… Скоро ветер прогонит их совсем и ночь будет ясной. (Подходит к Розмэри). Устала?
Розмэри. Да.
Альдо. Но, признайся, тебе стало легче.
Розмэри. Да… намного.
Альдо. И ты чувствуешь себя свободной. Как в тот день.
Розмэри. Да, как тогда.
Альдо. Это значит, что скоро мы можем уходить. Откроем окно? (Распахивает окно). Слушай… Слышишь, как приближается весна. Еще немного и луга покроются цветами… А потом придет лето…
Розмэри. Я хотела сказать… мне было хорошо с тобой.
Альдо. А мне с тобой.
Розмэри. А что будет дальше?
Альдо. Ничего. А что бы ты хотела? (Садится на диван). Иди ко мне.
Розмэри становится на колени на диван рядом с Альдо, потом кладет голову на его колени.
Дальше станет темно… и мы заснем… наконец-то, без страха.
Розмэри. А потом?
Альдо. А потом… можно мы будем рассказывать друг другу разные истории.
Розмэри. А можешь рассказать мне какую-нибудь прямо сейчас.
Альдо (размышляя). Какую-нибудь… какую-нибудь… сейчас подумаю… Вот эту. (На два голоса). Ты и я проснемся завтра утром и скажем друг другу: Привет, дорогой!.. Привет, дорогая! Ты хорошо спала?.. Я сейчас приготовлю тебе кофе!.. Не успеешь, я уже убегаю, у меня встреча в девять утра… Оденься потеплее, сегодня холодно… А ты не забудь о детях… Я приеду на вокзал в шесть и заберу их… А вечером я отвезу тебя куда-нибудь побезумствовать!
Розмэри смеется.
Или же мы спрячемся в шкаф, на несколько веков или несколько тысячелетий… и в один прекрасный день, неожиданно, «возродимся»… Я может быть буду спортсменом, чемпионом, с кучей денег…
Розмэри. О нет, только никаких денег!
Альдо. Да-да, не возражай. С деньгами лучше. А ты будешь бедной… серой мышкой, секретаршей в жалкой фирмёшке, но я влюблюсь в тебя, и мы поженимся.
Розмэри. А помнишь, в тот день, когда мы появились здесь, ты сказал мне поговорку твоей страны?.. Браки совершаются…
Альдо. … на небесах.
Розмэри. К нам это тоже может иметь отношение?
Альдо. Наверное.
Розмэри. А если так, то почему Бог не мог поженить нас немного раньше?
Альдо. Ну… существуют пределы и его всемогуществу. Он и так сделал почти невозможное. Ты не считаешь, что мы были очень-очень далеки друг от друга? Найти и свести нас – это, действительно, гигантский труд… даже для Бога. Теперь мы вместе, и нужно уметь довольствоваться этим.
Розмэри. Мы с тобой никогда не занимались любовью.
Альдо. Я помню. Очевидно, в этом не было необходимости.
Розмэри. Будь мы герои фильма, это бы случилось.
Альдо. Когда станем ими, так и сделаем.
Розмэри. Хочется спать.
Альдо. Поспи.
Розмэри. Послушай, а ты не мог бы спеть мне колыбельную?
Альдо. Колыбельную?!
Розмэри. Ну да, мне было бы приятно.
Альдо. Как те, что тебе пела твоя мать?
Розмэри. Няня, если быть точной.
Альдо. Но я… я не знаю ни одной колыбельной! У меня не было нянек!.. Хотя подожди… да-да, однажды… я плохо помню… мне это рассказали, когда я уже вырос. Я был совсем маленький и не хотел засыпать, и тогда мой отец взял меня на руки и – так мне рассказывали – и попробовал спеть что-нибудь, чтобы я заснул. Но и он тоже не знал ни одной колыбельной. И тогда он спел… на ритм колыбельной… это семь восьмых, если тебе интересно… он, бедняга, спел мне ту песню, которую знал… Он спел мне Интернационал…
Розмэри. Интернационал? А что это за песня?
Альдо. Уж точно не колыбельная. Слова и всё совсем другое. Это главный революционный гимн. Не думаю, что он звучал когда-нибудь в твоем доме…
Розмэри. Ты мне ее споешь?
Альдо. Интернационал?!
Розмэри. Колыбельную…
Альдо. Если только без слов, ладно?
Розмэри. Давай только мелодию. Так: «ммммм».
Альдо. Хорошо. Попробую. На семь восьмых.
Розмэри поудобнее устраивается в его объятьях.
Альдо, медленно баюкая Розмэри, запел Интернационал на семь восьмых, превратив его в колыбельную. Поет сначала с закрытым ртом. Потом добавляет слова типа: нинана-нанана, нинана….
Розмэри засыпает.
Пение продолжается еще некоторое время, понемногу затихая, пока Альдо не засыпает сам.
Мелодию подхватывает скрипка. Сначала робко и едва слышно, затем все громче и увереннее, пока свет не погаснет.
Конец
Постскриптум
Театральная работа в принципе не нуждается ни в каких-либо пояснениях и какой-либо дополнительной информации.
Когда вы смотрите «Ромео и Джульетту», вам вовсе не обязательно знать что-то об Италии XV века: есть две враждующих семьи, и два юных существа, которые любят друг друга, несмотря на ненависть, разделяющих их семьи. Вот и все. И этой драматической ситуации достаточно. Если вы, к тому же еще и знаток этого периода итальянской истории, это пойдет вам только на пользу, но не является обязательным и необходимым условием для понимания происходящего в пьесе и на сцене.
Сказанное относится и к пьесе «Во имя Отца». Здесь тоже два человека, Альдо и Розмэри, встречаются в своего рода «прихожей вечности, чистилище». Очевидно, что они завершили свой земной путь, и для того, чтобы достичь Вечного Покоя, который обещают человеку все религии, они должны «очиститься, освободиться» от груза прожитых лет, рассказывая друг другу собственные истории. Словно исповедуясь перед священником или психоаналитиком.
Первое, что отмечает зритель, что оба героя принадлежат к противоположным полюсам социальной лестницы. Она – дочь могущественного человека, столпа мира силы и денег, он – сын нищего революционера, который борется с этим миром, и долгое время вынужден жить политэмигрантом. Упрощая, можно сказать: она «капиталистка», он «коммунист». То есть, еще более разделенные между собой, чем Джульетта и Ромео.
Второе, что начинает понимать зритель: есть нечто объединяющее героев пьесы – оба они являются жертвами амбиций своих родителей. Несмотря на абсолютную противоположность идеалов и целей отцов, оба героя оказываются принесенными в жертву на алтарь этих идеалов, оба самым жестоким образом испытали на себе последствия отцовского фанатизма. И в этом, на мой взгляд, главный мессидж пьесы и спектакля.
И тот очевидный факт, что в жизни оба героя диаметрально далеки друг от друга, лишь усугубляет тяжесть цены, которую дети должны платить за амбиции своих отцов – благородные или пошлые, идеальные или приземленные, божественные или дьявольские.
Рассказанная со сцены история завершается «счастливым концом», как в «розовых» голливудских фильмах. Альдо и Розмэри находят много общего в своей судьбе, обнаруживают, что созданы друг для друга.
Все это мне кажется достаточно очевидным и не нуждающемся в пояснениях.
Мне могут заметить, что история Розмэри – это рассказ о семье Кеннеди и ее драматической и трагической судьбе, и было бы неплохо дать каким-то образом побольше дополнительной информации, с ней связанной. Может быть. Но, на мой взгляд, уже те факты, которые упоминает Розмэри, настолько повсеместно известны, что зрителю не требуются других сведений, для понимания о ком и о чем идет речь. Что касается Альдо, здесь другое дело:
Альдо – персона реально существовавшая. Он сын лидера Итальянской компартии прошлого века, Пальмиро Тольятти, эмигрировавшего в Советский Союз во время господства в Италии фашистов. Тольятти являлся одним из главных действующих лиц итальянской и европейской жизни 50-х годов.
Все факты, которые приводятся в пьесе, абсолютно к месту. И не имеет никакого значения, правдива ли рассказанная история, как в случае с Альдо, или выдумана, в случае с Розмэри. Этот нюанс, повторяю, зритель может спокойно игнорировать, поскольку он не добавляет драматичности истории рассказанной в пьесе и на сцене.