Мужчина снова сидит рядом, а она упрямо отвернулась к стене, как и прежде.

– Вы не можете здесь остаться. И не можете пойти домой. Вот почему вам надо переехать в интернат. Скажем, на время, если хотите, но при нынешнем положении дел вы сами не справитесь. Медсестра сказала, вы сегодня попытались ходить и у вас не получилось. Как вы сможете жить одна в своей квартире, если так и будет?

Она продолжает молча смотреть на стену. Единственные звуки – едва слышимый писк сигнализации в коридоре и тихие шаги медсестер.

– Будет гораздо лучше, если мы поговорим об этом, Дорис. Если вы попытаетесь понять. Знаю, вы привыкли справляться сами, но ваше тело сдалось. Это сложно, я понимаю.

Она медленно поворачивает голову и прожигает его взглядом:

– Вы понимаете? Что именно вы понимаете? Насколько унизительно лежать здесь, на этой кровати? Как отчаянно хочется домой? Как сильно болит бедро? Или, может, понимаете, чего я хочу или не хочу? Думаю, будет гораздо лучше, если вы уйдете. Просто уходите. Уф! – Она сердито фыркает. Его губы поджаты, она чувствует, как напряжена кожа ее подбородка. Больничное одеяло прикрывает ее наполовину, и она пытается натянуть его на ноги, но боль мешает.

Мужчина поднимается и с мгновение стоит, молча наблюдая за ней. Она чувствует на себе его взгляд и знает, о чем он думает. Что она упрямая старушка, которая больше никогда не сможет справляться сама. Ну, пусть думает, что хочет. Но он не сможет заставить ее что-то сделать, и они оба понимают это. Ей хочется, чтобы он просто ушел, и он, словно прочитав ее мысли, делает два шага назад и разворачивается, чтобы уйти, не говоря ни слова. Она слышит, как рвется бумага. И снова форма из-за явного раздражения оказывается в мусорной корзине. Она улыбается. Как минимум четвертая маленькая победа.

С. Смит, Аллан

Сегодня наш пятый день в Нью-Йорке. Нам нужно было начать думать о будущем, но мы почти не понимали, как выжить в новой стране. Обе страдали от ужасной тоски по дому. Я тосковала по знакомым улицам Парижа, Агнес – по улицам Стокгольма. Мы скучали по всему, что оставили позади. Я написала Йесте. Пожаловалась. Попросила у него помощи, хотя знала, что он никогда не сможет нам помочь.

Я отправилась в Bloomingdale’s и на первый рабочий день на складе. Я была готова к разительному контрасту с моей трудовой карьерой в Париже, понимала, что улыбка мне здесь не поможет. Оставляя Агнес в нашем маленьком номере, я дала ей указания: не выходить из комнаты, не открывать дверь, ни с кем не разговаривать.

Меня окружал шум. И незнакомые слова. Люди кричали, машины гудели. Здесь было больше машин, чем в Париже. Я прошла несколько кварталов до склада, из решеток на улицах валил пар. Я обошла их, не осмеливаясь наступать на них.

Руководитель, который встретил меня, разговаривал быстро. Он тыкал, показывал, кивал, улыбался, снова говорил. И нахмурился, когда наконец осознал, что я ничего не поняла. Его произношение не имело ничего общего с четкой артикуляцией Элейн.

Отсутствие возможности разговаривать помещает тебя на самую нижнюю ступеньку иерархии, и именно на ней я обнаружила себя в свой первый рабочий день. Я извинилась за свое невежество, склонив голову.

После первой смены я была полна сил и надежд, но проходили дни, ноги отяжелели, боль в плечах от постоянного поднимания усилилась. Мне разрешили поработать еще несколько дней, но потом руководитель покачал головой и протянул мне мое жалованье. Слишком много языковых проблем, я не выполняла задания должным образом. Я заспорила, но он лишь покачал головой и указал на дверь. И что теперь нам делать? У нас осталось всего две ночи в отеле. По пути домой я все больше приходила в замешательство, все больше волновалась. Где мы будем жить, как нам удастся войти в колею, жить в этой новой стране?

Я издалека узнала лохматые каштановые волосы. Остановилась и смотрела, позволяя людям проходить мимо меня. Он тоже замер, несмотря на то что заметил меня. Связь между нами была настолько сильной, что нас словно магнитом притягивало друг к другу.

Когда он поднялся со ступенек отеля, я побежала. Бросилась в его руки и заплакала, как брошенный ребенок. Он ответил на мои объятия и сцеловывал мои слезы. Но это сильное чувство радости быстро сменилось злостью, и я начала колотить кулаками по его груди:

– Где ты был?! Почему бросил меня?! Почему ушел?!

Он схватил меня за запястья:

– Успокойся. – Его французский был музыкой для моих ушей. – Успокойся, ma chérie. Моя мама болела, как я и писал, – прошептал он мне в волосы. – Я должен был быть с ней. Я написал тебе письмо в ту минуту, как вернулся. Почему тебя не было так долго?

Он крепко меня обнял.

– Мне так жаль. Ох, мне так жаль, Аллан… Дорогой… Я только недавно получила твое письмо. И сразу приехала.

Он гладил меня по голове, чтобы успокоить. Я уткнулась лицом в его пиджак и вдохнула его запах. Он был совершенно таким, каким я его помнила. Так много воспоминаний. Так много комфорта.

Он был одет не так, как одевался обычно. Его костюм в тонкую полоску был двубортным и сидел на нем идеально. Не как в Париже. Я провела рукой по пиджаку.

– Отведи меня в твой номер, – прошептал он.

– Не могу, со мной моя сестра. Она приехала ко мне в Париж после твоего отъезда и теперь здесь со мной.

– Мы возьмем другой номер. Идем!

Он взял меня за руку и потянул внутрь. Администратор узнал нас и кивнул, затем внимательно выслушал Аллана. Дал ему ключ, и мы ввалились в лифт. Когда двери закрылись, он обхватил мою голову своими теплыми руками, и наши губы встретились. Этот поцелуй был похож на те, во время которых время замирает. Хотя в этом вопросе я неопытна. Когда мы дошли до номера, он понес меня на кровать, медленно опустился сверху и прижался ко мне. Расстегнул мою блузку и ласково погладил мою обнаженную кожу, поцеловал меня. Мы занимались любовью и в этот момент будто стали единым целым.

После этого мы молча лежали и синхронно дышали. Мы были так близко. Даже сейчас, когда я вспоминаю этот момент и свои чувства, мое сердце бьется быстрее.

Я была так счастлива, когда заснула в его руках.

Когда я наконец проснулась, была ночь. Он лежал рядом и не спал, сложив руки под головой. Я придвинулась к нему и положила голову на его грудь.

– Завтра утром я уезжаю в Европу, – прошептал он, медленно гладя меня по спине и нежно целуя в лоб.

Я включила настольную лампу и посмотрела ему в глаза:

– Извини, что ты сказал? Европа? Но ты не можешь – там война. Ты не знал?

– Именно из-за войны я и возвращаюсь. Я гражданин Франции, и моя обязанность быть там. Моя мама была француженкой, я там родился, и там мои корни. Я не могу предать свою семью, свою кровь. Они рассчитывают на меня.

Он мрачно смотрел на стену. Пристальный взгляд, к которому я привыкла, потускнел, и теперь я видела лишь печаль. Следующие слова я прошептала:

– Но я люблю тебя.

Он глубоко вздохнул и, присев на край кровати, поставил локти на колени и уткнулся лбом в руки. Я подползла к нему сзади и поцеловала его в шею. Обхватила его ногами.

– Тебе придется справляться без меня, Дорис. Когда я вернусь, я все еще буду женат.

Я прижалась головой к его спине. Поцеловала его теплую кожу:

– Но я люблю тебя, ты меня слышал? Я приехала сюда ради тебя. Я приехала бы раньше, но твое письмо пришло слишком поздно. Я думала, ты написал из-за войны. Мы с Агнес приехали, как только смогли.

Он отстранился от меня, поднялся и начал застегивать рубашку. Я потянулась к нему и попросила вернуться. Он наклонился и поцеловал меня, и я увидела, что его глаза полны слез. Затем он отпустил меня и надел остальную одежду.

– Ты всегда будешь в моем сердце, моя дорогая Дорис. Жаль, я не написал еще раз, когда не получил от тебя ответ, но я думал, ты забыла про меня.

Я поднялась с кровати, попыталась удержать его. Я была совершенно голая и помню, что он поцеловал меня сначала в одну грудь, потом во вторую и резко отвернулся. Затем достал из кошелька пачку купюр.

Я шокированно затрясла головой:

– Ты с ума сошел? Мне не нужны твои деньги. Я хочу тебя!

– Возьми деньги, они тебе понадобятся. – Он говорил твердым голосом, но я слышала, как он боролся со слезами.

– Когда ты должен уехать?

– Сейчас. Мне пора уходить. Береги себя, дорогая. Моя самая красивая роза. Никогда не позволяй жизни или обстоятельствам сломить тебя. Ты сильная. Будь храброй и гордой.

– Мы же еще увидимся? Пожалуйста, обещай, что я тебя еще увижу.

Он не ответил на мой вопрос, и я всегда, все эти прожитые годы, гадала, о чем он думал. Как мог быть таким холодным. Как мог уйти. Как смог закрыть дверь.

Меня бросили. Я сидела на незаправленной кровати, от которой пахло потом и любовью.

Д. Дженнинг, Элейн

Все испытывают трудности в жизни. Они нас меняют. Иногда мы замечаем их, иногда все происходит без нашего ведома. Но боль, она все время на месте, накапливается в наших сердцах, словно сжатые кулаки, готовые освободиться. В виде слез и злости. Или, в худших случаях, в виде равнодушия и сосредоточенности на самом себе.

Даже сейчас, когда смотрю по телевизору передачу или слышу чей-то разговор про Вторую мировую войну, я представляю себе, как он умер. Я видела, как его изрешетили пули, как его кровь брызгала в разные стороны, а лицо кричало в отчаянии и ужасе. Видела, как он бежал по полям, спасался от танка, который в итоге застрелил его и оставил лежать искалеченным, лицом в грязь. Я видела, как его скинули за борт и он утонул. Видела, как он замерз до смерти, одинокий и испуганный, на дне траншеи. Видела, как его зарезали в темном переулке эсэсовцы. Понимаю, это довольно необычная привычка, но картинки продолжают всплывать в моей голове. Ничего не могу с этим поделать. Его тень следовала за мной всю жизнь.

Та ночь навсегда запечатлелась в моей памяти.

Моя любовь… Мы были предназначены друг другу и все же не были. Эта мысль до сих пор сбивает меня с толку.

После ухода Аллана я долго сидела на полу, прижавшись спиной к краю кровати и с разбросанными вокруг меня потрепанными долларами. Я не могла подняться. Не могла плакать. И не могла заставить себя поверить, что он в последний раз держал меня в своих руках. В итоге солнце пробралось сквозь занавески и вырвало меня из моих мыслей. Я оставила запах Аллана, наш запах за дверью с золотыми цифрами: 225. Пока он на корабле направлялся на войну, я отчаянно пыталась похоронить воспоминание о нем в этом номере отеля.

Когда я пришла, Агнес на меня накричала. Она была бледной и уставшей, измученной после неспокойной бессонной ночи в чужой стране.

– Где ты была? Отвечай мне! Что случилось?

Я не могла найти слов для ответа, и она продолжила кричать.

Я не могла объяснить то, что сама считала сложным для понимания. Вместо этого я рылась в нашем багаже в поисках клочка бумаги, где написала фамилию той женщины с корабля – Элейн.

Я разбросала вещи по полу и кровати, но, несмотря на то что вывернула каждый карман и вытряхнула все, что у меня имелось, найти его не удалось.

– Что ты ищешь? Отвечай мне! – Голос Агнес стал громче, словно мое чувство паники переместилось и на нее. Наконец она схватила меня за руку и затащила на кровать. – Что случилось? Где ты была? – спокойно спросила она.

Я покачала головой, глаза наполнились слезами. Она села и нежно меня обняла:

– Расскажи мне, пожалуйста, расскажи, что случилось. Ты вынуждаешь меня беспокоиться.

Я повернулась к ней, но смогла произнести лишь одно единственное слово. Его имя.

– А… Аллан… Аллан.

– Дорис, тебе нужно его отпустить…

– Я была с ним. Все ночь, здесь, в отеле. Прости меня, я не думала… Я забыла… Но он пришел ко мне.

Агнес обняла меня еще крепче. Я опустила голову на ее плечо, такую тяжелую от слез.

– Где он сейчас?

Ее свитер промок от моих слез.

– Он ушел… Снова меня бросил. Он отправляется в Европу. На войну.

Я бесконтрольно рыдала. Агнес крепко обнимала меня, и какое-то время мы с ней молчали. Наконец я подняла голову и посмотрела ей в глаза. Они меня успокоили, и мне удалось снова заговорить.

– Это наша последняя ночь в отеле, – тихо сказала я. – У нас достаточно денег на еще несколько ночей, но это все. Нам нужно где-то жить. У меня был клочок бумаги с фамилией Элейн и ее адресом, но я не могу его найти.

– Я помню ее. Ее фамилия Дженнинг.

Я сидела молча, пытаясь что-то приказать своим крутящимся в голове мыслям.

– Она говорила, где живет?

– Нет. Но ее сын был рыбаком и жил где-то на берегу. Думаю, на полуострове. Она сказала, он жил прямо на краю, с видом на море.

– Господи, это может быть где угодно. Америка – большая страна, здесь, наверное, сотни полуостровов! Где этот клочок?!

Агнес смотрела на меня, широко раскрыв глаза. Мы не разговаривали. Рылись в сумках и карманах.

Вдруг моя сестра воскликнула:

– Подожди! Когда мы с ней прощались, она сказала, что с нетерпением ждет, когда окажется дома, что ей ехать всего пару часов… Это должно означать, что она живет недалеко от Нью-Йорка.

Я молчала, в голове появилось полно тревожных мыслей. Но Агнес не сдавалась.

Она спросила меня, как на английском слово «рыба».

Я вспомнила, как Элейн называла на корабле все типы продуктов.

– Fish.

Агнес выбежала из номера. А через несколько минут вернулась с картой. Она нетерпеливо протянула ее мне. Кто-то обвел три участка у моря.

– Смотри, она может быть здесь! Администратор обвел несколько мест, но только этот на полуострове. Прямо на краю, сказала она! А значит, это здесь, в Монтоке.

В тот момент у меня не оставалось выбора, кроме как послушаться свою младшую сестру и позволить ее энтузиазму заглушить мою тревогу. Мы собрали вещи, составили чемоданы у двери и провели последнюю ночь в отеле. Я все еще помню трещины на потолке, как я прослеживала их глазами, выискивала новые маршруты на коричневато-сером небе, под которым лежала.

Позже Агнес призналась мне, что тоже не спала. Мы смеялись, что не заговорили друг с другом, что обе пытались лежать как можно спокойнее, чтобы не разбудить друг друга. Возможно, разговор сделал бы наши тревоги и одиночество куда менее ощутимыми.

Юбка, которую я надела на следующее утро, свободно сидела на моей талии. Помню, как дважды загнула блузку, чтобы не позволить ей сползать, но не помогло. Она все время съезжала на бедра. Жизнь в Америке сказалась на мне не самым лучшим образом.

Мы вместе несли наши вещи. Каждая сжимала ручку очень тяжелого чемодана. Мы по очереди менялись друг с другом: сначала я, потом она. Наши руки и плечи болели, но какой у нас оставался выбор? Нам как-то удалось добраться до Центрального вокзала, огромного вокзала Нью-Йорка, построенного из пожелтевшего белого камня. С помощью карты и языка жестов Агнес купили билеты до Монтока. Мы понятия не имели, что делать, если Элейн там не окажется, даже не осмеливались думать об этом. Когда автобус выехал с вокзала, мы сидели на разных сиденьях и смотрели в окна. Восхищались высокими зданиями, верхушки которых почти не видели, уличными фонарями и линиями электропередач, натянутыми вдоль дорог, суетой людей и машин.