Она находит жестяные коробки с фотографиями у задней стенки шкафа. Одна обмотана толстым слоем скотча, другая без него. Она срезает скотч кухонным ножом, затем открывает обе коробки и раскладывает фотографии дугой на кухонном столе. Смешивает воспоминания из Парижа с воспоминаниями из Нью-Йорка.
В одной из кучек она замечает свое фото. Маленькая кудрявая девочка в пышной юбке кружится в танце. Она улыбается и откладывает фотографию в сторону – покажет позже Вилли. Одну из немногих фотографий из ее детства. Другие снимки были сделаны гораздо раньше. На одном из них Дорис прислонилась к стене и придерживает рукой шляпку. Ее голова повернута в профиль, и она смотрит прямо на Эйфелеву башню. На ней темная плиссированная юбка и вроде как подходящая блузка с белым воротником и тканевыми пуговицами. Лицо обрамляют мягкие локоны. Другое фото – крупным планом. Брови Дорис тонкие и четко прорисованы карандашом. Кожа густо припудрена, а губы блестят от помады. Задумчивый взгляд из-под длинных накрашенных ресниц, словно она мечтает о какой-то другой жизни. Дженни поднимает к глазам черно-белую фотографию и внимательно рассматривает. Кожа Дорис очень гладкая, без единого следа морщин или пигментных пятен. Нос изящный и прямой, глаза большие, а щеки нежные, как у подростка. Она молода и невероятно красива.
Дженни изучает снимки и как будто окунается в разные моменты жизни Дорис. Ее записи, адресованные Дорис, теперь обретают реальные очертания. На одном из фото Дорис позирует, слегка отставив руку в сторону. Она на высоких каблуках и в платье с юбкой-колоколом и широким отворотом на груди.
Ее подбородок гордо поднят, на лице отражается решимость, а взгляд направлен не в камеру. Еще на ней круглая шляпка, плотно сидящая по голове. Это совсем не похоже на восьмидесятые, когда Дженни сама позировала на камеру. Тогда надо было дуть губы и пикантно приоткрывать рот. Взгляд в камеру должен был быть полным желания и страсти. Грудь всегда подчеркивалась глубоким декольте и блестящим маслом. С помощью огромных вентиляторов ассистенты фотографов заставляли волосы модели развеваться, как будто на ветру, но это не всегда выходило красиво: пряди попадали на лицо и в глаза, смешно взлетали над головой. Если что в восьмидесятых и раздражало, так это вентиляторы. Она улыбается, вспомнив об этом. Однажды она покажет детям фотографии, сложенные в папках-портфолио на чердаке. Когда-то она повсюду носила их с собой, показывая фотографам и рекламным агентствам, чтобы найти работу. Вилли видел эти фотографии, но не дети, они ничего не знают об ее модельном прошлом. Лучше они сама расскажет им. Чтобы это не было для них неожиданностью, как признания Дорис для нее самой.
Звонит телефон, и она бросается к нему, чтобы не разбудить Тайру:
– Привет, милый!
– Знаешь, что я хочу сказать? Приезжай. Домой!
Дженни сбита с толку такой внезапной вспышкой ярости. Идет на кухню, оставив приоткрытой дверь комнаты, чтобы в случае чего услышать Тайру.
– Что происходит?
– Тебя здесь нет – вот что происходит. Приезжай домой.
– Нет. Мы это уже обсуждали. Я останусь здесь, пока она жива! – шипит она в трубку.
– Ты понимаешь, через что я прохожу? Если так пойдет дальше, я потеряю работу.
– Что происходит?
– Кошмар!
– Мальчики ссорятся?
– Они постоянно дерутся. Я не могу работать, заботиться о них и присматривать за домом одновременно. Это невозможно. Я не знаю, как тебе это вообще удавалось!
– Пожалуйста, успокойся, ничего страшного. Тебе просто нужна помощь.
– Сколько ей осталось?
Дженни чувствует, как внутри что-то оборвалось от этих слов:
– Сколько осталось? Подожди, дай спрошу у смерти, она как раз стоит здесь, чувствую, как дышит в спину. Как я, черт побери, могу это знать? Но спасибо, что наконец поинтересовался, как у нее дела. Не очень – вот ответ. Ей осталось немного. И я тут тоже не веселюсь, на случай, если тебе интересно. Я люблю ее. Она моя единственная бабушка. Нет, даже больше, она мне как мама! Она спасла мою жизнь, и я не позволю ей умереть в одиночестве. Как ты вообще можешь задавать такие вопросы?..
Вилли некоторое время молчит, пораженный ее внезапной тирадой.
– Извини, родная. Извини. Я не то имел в виду. Но я тут совсем отчаялся. Я серьезно – как ты справляешься в течение дня? Это ужасно.
– Я справляюсь, потому что люблю вас. Мне не проще и не сложнее.
Она слышит, как он улыбается. Ждет, когда он что-нибудь скажет.
– Как звали ту девушку, которая недавно помогала нам?
– Та, что живет на Паркуэй-драйв? Софи.
– Как думаешь, она сможет приготовить ребятам обед и посидеть с ними после школы?
– Возможно. Позвони ей и спроси. Я могу отправить тебе ее номер.
– Спасибо. Я говорил, что поражен тем, как тебе это все удается?
– Нет. Вообще-то ты впервые это сказал.
– Извини. Я эгоист.
– Невероятно.
– Но я же все равно тебе нравлюсь?
Она задумывается на секунду, придерживая ответ:
– Да. Иногда. В тебе есть хорошие стороны.
– Я скучаю по тебе.
– А я по тебе не скучаю. По такому тебе. Ты должен понять, как мне важно находиться здесь. И что это непросто.
– Извини. Мне стыдно.
– Хорошо.
– Извини, извини, извини.
– Я подумаю об этом. Как там дела с Алланом?
– Что? С кем?
– С Алланом Смитом. Ты собирался связаться со Стэном. Не говори мне, что забыл! Мы должны его найти!
– Черт! Проклятие! Я так закрутился, милая, что совсем забыл.
– Как ты мог забыть? Это же так важно для меня и Дорис.
– Прости! Я ужасный человек. Позвоню ему прямо сейчас. Прямо сейчас! Люблю тебя, до связи!
А. Андерссон, Элиза
Маленькое красное платье с пышной юбкой. Светлые локоны, завивающиеся на висках. Поднятые в воздух руки. Ты всегда танцевала, Дженни. Кружилась вокруг моих ног. Я попыталась тебя поймать, а ты засмеялась. Затем я схватила тебя за руку, притянула к себе, и мы вместе засмеялись. Я прижимала к себе тебя, маленькую и теплую. Ты хватала меня за уши, крутила мочки между указательным и большим пальцами. Мне было больно, но я не просила тебя остановиться. Боялась оттолкнуть, когда ты так приблизилась ко мне.
Эти моменты были самыми лучшими в моей жизни. Я так и не испытала радости материнства. Возможно, это и к лучшему. Но у меня была ты. Я смогла стать частью твоей жизни. И подарить тебе бескорыстную любовь. Я была рядом, когда твоя мама не могла быть с тобой. И я так рада этому. Что смогла тебе помочь. Для меня это было подарком, и даже сейчас мне очень стыдно, что я с облегчением вздыхала, когда она исчезала. Когда я упаковывала твой обед, отводила тебя в школу, целовала на прощание. Когда помогала тебе с домашним заданием. Когда водила тебя в зоопарк, пела про всех животных и покупала тебе мороженое.
После зоопарка ты отказывалась от мяса. Просто сидела на стуле и сжимала губы, когда я пыталась дать тебе ветчину или цыпленка.
– Цыпленок живет и радуется, – решительно говорила ты. – Я хочу, чтобы он жил дальше. Животных нельзя убивать, чтобы есть!
Поэтому мы несколько недель питались рисом и картошкой, пока ты, как и все дети, не забывала о страданиях животных и не начинала снова их есть. У тебя всегда было доброе сердце, дорогая Дженни. Ты со всеми дружила. Даже со своей мамой, которая снова и снова тебя подводила. Ее так часто не было. Элиза никогда не понимала, как нужна тебе.
Ее жизнь не была простой, как и жизнь всякого, кто оказывался рядом с ней. Как и твоя.
Она отправляла тебе из лечебницы подарки. Шикарные игрушки, которые нам приходилось забирать на почте. Детская палатка, кукольный дом, огромные плюшевые мишки с тебя ростом. Помнишь? Ты с нетерпением ждала подарков. Больше, чем встречи с ней. Мы часами играли в эти игрушки. Тогда были только ты и я. Ты, я и наши игры. И нам было хорошо.