– Смотри, что у меня есть. – Дженни улыбается уставшей Дорис и достает вещи из сумки. – Готова к косметическим процедурам?
Дорис осторожно качает головой.
– Ты с ума сошла, – шепчет она.
– Моя двоюродная бабушка не ляжет в гроб непричесанной, – шутит Дженни, но прикусывает губу, когда замечает панику в глазах Дорис. – Извини, я не хотела… нет… это была глупая шутка. Очень глупая.
– Боже, что у меня на голове?! Я не смотрелась в зеркало с тех пор, как упала.
Дженни смеется, когда понимает, что так напугало Дорис в ее словах.
– Все в порядке… но могло быть и лучше. Сейчас я поколдую.
Она аккуратно причесывает тонкие серебристые пряди волос. Несколько волосинок застревают между красными зубцами расчески.
– Больно?
Дорис качает головой:
– Все хорошо, продолжай.
Дженни осторожно приподнимает голову Дорис, чтобы дотянуться до затылка, и медленно проводит расческой по всей длине волос. Затем накручивает их на бигуди, прядь за прядью. Уходит всего семь штук. Волосы Дорис такие тонкие и редкие, что в некоторых местах проглядывает кожа головы. Она сбрызгивает бигуди маслом и накрывает голову Дорис красно-белым кухонным полотенцем в клетку. В уголке на нем вышита буква А.
– Это еще моей мамы полотенце. Представляешь, какое качество! Я привезла это и кое-что из мебели, когда вернулась из Англии, – объясняет Дорис.
– Из Англии? Когда ты ездила туда?
– Ты прочтешь об этом в моих записях.
Дорис зевает и откидывается на подушку.
– То, что ты пишешь, это невероятно. Я каждый вечер читаю понемногу. Я так многого не знала.
– Я хочу передать тебе свои воспоминания. Чтобы они не исчезли.
– Ты так много помнишь, так много подробностей.
– Надо просто закрыть глаза и перенестись в тот момент. Когда у тебя много свободного времени, понимаешь, что твоя память почти безгранична.
– Интересно, что буду вспоминать я. Моя жизнь не была такой захватывающей, как твоя. Даже близко.
– Она не захватывающая, потому что ты на полпути своей жизни. Ты много не замечаешь сейчас, потому что занята тем, что живешь. Нюансы становятся заметными лишь намного позже. – Дорис вздыхает. – Я так устала, – продолжает она шепотом. – Думаю, мне надо немного отдохнуть.
– Чего-нибудь хочешь?
– Шоколад, немного молочного шоколада.
Дженни роется в сумке с детскими вещами. Вспоминает про шоколадку, которую ела тайком, пока Тайра спала, но находит лишь пустую обертку и несколько крошек. Поворачивается к Дорис, но ее глаза закрыты. Дженни быстро подносит палец к ее рту. И расслабляется, почувствовав слабое теплое дыхание.
– Идем, Тайра, давай пойдем в магазин.
Она выходит в коридор, достает девочку из коляски и разрешает ей походить. Играет с ней, щекочет, заставляя смеяться. Контраст между этой новой жизнью, полной радости познания мира, и доживающей свой век Дорис на больничной кровати весьма разительный. Она поднимает Тайру и качает из стороны в сторону.
– Маленькая ворона священника… – громко поет она, отчего проходящая мимо медсестра улыбается.
Тайра смеется и обхватывает ее шею своими маленькими пухлыми ручками.
– Мамочка! – кричит она и утыкается лицом в ее шею.
Дженни чувствует как Тайра склоняется к ее плечу, отстраняет ребенка, чтобы вытереть сопли.
– Мамочка, мамочка, – начинает кричать малышка, размахивая руками. Словно только что потеряла самое ценное, что у нее было. Она хочет вернуться на свое место, к маминой шее. Где тепло и безопасно.
Дженни быстро прижимает ее к себе, крепко обнимает и гладит по спине.
– Мамочка здесь, мамочка здесь, – шепчет она и целует ее в голову.
Интересно, скучают ли мальчишки по ней так же, как эта кроха?
Они проходят последние несколько метров до киоска с шоколадом, Тайра все еще цепляется за ее шею.
Когда они возвращаются, Дженни ласково гладит Дорис по щеке. Та все еще крепко спит. Тайра ударяет Дорис по руке, и только Дженни собирается предотвратить второй подход, как Дорис распахивает глаза.
– Это ты, Элиза? – шепчет она. Кажется, она не может сфокусировать взгляд.
– Это я, Дженни, не Элиза. Как ты себя чувствуешь? Голова кружится? – Она высматривает медсестру. – Потерпи, я сейчас кого-нибудь позову.
Она усаживает Тайру в коляску и выбегает в коридор. Там никого нет. На посту замечает трех медсестер, пьющих кофе.
Она бежит к ним:
– Что-то не так. Она, кажется, не в порядке.
Она слышит, как плачет Тайра, и бежит впереди медсестер. Вернувшись в палату, видит, что Дорис, превозмогая слабость, пытается успокоить малышку. Она старается петь, но не попадает в ноты, отчего Тайра кричит еще громче.
– Мамочка! – Лицо Тайры стало красным от слез.
Дженни берет девочку на руки.
Дорис шепчет, ее слабый голос полон отчаяния:
– Извини, я пыталась…
Ей хочется обнять их обеих сразу. Дать одной силы и энергию, а другой – стойкость и смелость. Медсестра осматривает Дорис: накачивает тонометр, нацепляет на указательный палец оксиметр, к груди прикладывает стетоскоп.
– Она слаба. Вероятно, просто закружилась голова.
Медсестры забирают свои приборы и выходят из палаты.
Вероятно, просто закружилась голова. Дженни чувствует, как закипает от этих слов.
– Ну что, снимем бигуди? – спрашивает она, показывая на голову Дорис.
Дорис кивает.
– Чтобы ты выглядела невероятно милой.
Дорис слабо улыбается. Дженни никак не может сдержать слезы, они катятся по щекам. Осторожно по очереди снимает бигуди.
– Я слышала, что соленая вода очень полезна для волос, – шепчет дребезжащим голосом Дорис.
Дженни улыбается сквозь слезы:
– Я правда буду по тебе скучать. Люблю тебя невероятно сильно.
– Я тоже тебя люблю, мой самый дорогой ребенок. И тебя. – Она кивает на Тайру, которая успокоилась и теперь выкидывает из коляски на пол различные предметы.
Дженни сажает ее на край кровати, чтобы Дорис смогла с ней поговорить, но Тайра протестует. Она капризно спрыгивает с кровати и падает в надежные мамины руки.
Дорис кивает на коляску:
– Усади малышку, Дженни. Наблюдать, как старушка умирает, невесело.
Оказавшись на полу, Тайра хватает детскую книгу из коляски и начинает швырять ее об кровать так сильно, что отрывается часть обложки. Дженни не ругает ее. Пока девочка занята и не плачет, все хорошо. Она причесывает и сбрызгивает волосы Дорис. Тонкие пряди держат объем и теперь прикрывают голые участки головы. Дженни удовлетворенно оценивает работу, а затем переключается на лицо Дорис. Осторожно припудривает морщинистые щеки, круговыми движениями наносит на кожу розовые румяна, красит губы. Макияж оживляет бледное лицо Дорис. Она делает фотографию на телефон и показывает Дорис, которая радостно кивает.
– Глаза тоже, – шепчет она.
Дженни наклоняется и наносит светлые тени. Веки Дорис тяжелые, нависают над глазами, отчего видно лишь половину зрачка. Пигмент попадает в складки и ложится неровно, но ей все равно.
– Я купила тебе платье. Удобное, если хочешь, можешь в нем спать.
Она выуживает из сетки коляски пакет и достает платье. Оно однотонное, темно-розовое, из мягкого трикотажа. Рукава длинные, ворот круглый, а ткань на груди плиссирована.
– Красивый цвет, – шепчет Дорис и щупает пальцами ткань, чтобы оценить качество.
– Да, я вспомнила, что тебе нравился розовый. Ты всегда покупала мне розовые платья. Маме это очень не нравилось.
– Хиппи.
После этого одного слова Дорис заходится кашлем.
– Да. Это правда. Она была настоящей хиппи. И это несколько раз чуть не стоило ей жизни. – Дженни вздыхает. – Хотя, наверное, в конце концов стоило.
– Наркотики сгубили ее, – шепчет Дорис.
Дженни не отвечает. Помогает Дорис не спеша надеть платье.
– Что ты знаешь про моего отца? – спрашивает она.
Дорис смотрит на нее и качает головой.
– Ничего?
– Нет.
– Совсем ничего?
– Мы это уже обсуждали, дорогая моя.
– Мне кажется, ты знаешь больше. Я нашла мамины письма. Они лежали в коробке вместе с фотографиями. Она писала, что ненавидит меня.
Дорис качает головой:
– Нет, дорогая, не думай так. Она не ненавидела. Она была зависима, и эти письма продиктованы ее зависимостью. Я не знаю, зачем их сохранила. Как глупо.
– Ты меня любила – вот что я знаю. Я чувствую это.
– Элиза тоже любила тебя.
– Когда? Пока убивала себя наркотиками? Или когда после валялась без сознания на кухне? А может, когда хотела отдать меня первому встречному?
– Это была не она, а наркотики, – слабо возражает Дорис.
– Она всегда говорила, что бросит.
– Она пыталась. Но не смогла.
– Вот почему ты меня любила? Потому что больше некому было?
Глаза Дорис снова начинают закатываться. Дженни бросается к ней:
– Извини, не стоило заводить этот разговор. Ты была для меня всем.
– Я всегда приезжала, когда была нужна тебе, – шепчет Дорис, и Дженни кивает. Целует ее в лоб. – И я любила тебя, потому что любила.
– Не надо больше разговаривать, Досси, отдохни. Я останусь здесь и буду держать тебя за руку.
– Где Йёста? Он выпил свой кофе?
– Ты запуталась, Дорис. Йёста мертв. Он умер еще до моего рождения. Помнишь это?
Воспоминания догоняют ее, и она кивает:
– Все мертвы.
– Нет, не все мертвы. Ничего подобного.
– Все, кто что-то для меня значил. Все, кроме тебя.
Дженни медленно гладит ее по руке, по темно-розовой ткани нового платья.
– Не бойся, – шепчет она, но не получает ответа.
Дорис снова заснула. При каждом вздохе ее грудь поднимается, из легких вылетает слабый хрип.
Заходит медсестра и поднимает на кровати поручни.
– Думаю, Дорис сейчас лучше поспать. И вам с малышкой тоже, – говорит она и машет Тайре.
Дженни вытирает слезы:
– Я не хочу оставлять Дорис. Можно мне здесь остаться?
Медсестра качает головой:
– Идите. Мы всегда знаем, когда конец близок. Она переживет эту ночь, а если станет хуже, мы позвоним.
– Но пообещайте, что позвоните сразу же при малейшем изменении. Малейшем!
Медсестра терпеливо кивает:
– Обещаю.
Дженни нехотя выходит из отделения и идет к лифтам. Тайра крутится в коляске, ей хочется подняться и походить. От этих долгих часов сидения в палате Дорис у нее портится настроение. Дженни достает ее из коляски и позволяет пойти рядом. Держась пухлой ручкой за коляску, малышка ковыляет вперед. Дженни проверяет телефон. Десять пропущенных, все от Вилли. И короткое сообщение: «Ты не поверишь. Аллан Смит жив».