– Это правда?

– Он жив. Если это тот самый Аллан Смит.

– Отправляйся туда!

– Ты с ума сошла? Я не могу просто так поехать в Нью-Йорк. Кто присмотрит за ребятами?

– Возьми их с собой! Езжай сейчас же!

– Дженни, я начинаю думать, что ты совсем тронулась.

– Ты должен поехать. Дорис всю жизнь была одна. Всю свою жизнь. Если не считать тех лет, что она провела, работая на художника-гея. Она всю жизнь любила одного человека. По-настоящему любила. И это был Аллан Смит. Ты понимаешь? Она должна увидеть его, пока не умерла. Отправляйся туда! Возьми с собой ноутбук, чтобы созвониться по Скайпу. И позвони мне, когда будешь там.

– Но мы даже не знаем, тот ли это Аллан Смит. Что, если это совершенно другой человек?

– Сколько ему?

– Родился в тысяча девятьсот девятнадцатом году.

– Вроде все верно.

– Он живет на Лонг-Айленде. Последние двадцать лет вдовец.

– Может быть, это так. Аллан был женат.

– Судя по письму Стэна, он жил во Франции с сорокового по семьдесят шестой. Заведовал одной из фабрик и сколотил состояние на сумках.

– Дорис говорила мне, что он отправился во Францию во время войны.

– Его мама была француженкой, в его паспорте две фамилии: Аллан Лессер Смит.

– Это должен быть он. Собирайся!

– Дженни, ты безумная. Мальчикам нужно ходить в школу, а мне работать.

– К черту школу! – Она едва может себя контролировать. – Какая разница, если они пропустят несколько дней? Это сейчас важнее всего другого. Дорис осталось немного, и ей нужно увидеть его в последний раз перед смертью. Возможно, речь идет о нескольких часах. Сейчас же собирайся! Сделай ради меня. Умоляю!

– Ты клянешься, что вернешься домой, если я это сделаю?

– Да, конечно, я вернусь, как только со всем разберусь.

– Тогда ради тебя, ради тебя… Господи, поверить не могу, что делаю это…

– Заскочи в школу за мальчиками, и садитесь на первый самолет до Нью-Йорка. Если миссис Берг поднимет шумиху, скажи, что болеет близкий родственник. Это весомый аргумент, если я правильно помню.

– Аргумент?

– Да, знаешь, есть правила, которые разрешают детям не ходить в школу. Одни обстоятельства важны, другие нет. Но сейчас забудь об этом, просто поезжай. И не забудь лекарство от астмы для Дэвида.

– И что мне делать, когда я доберусь туда?

– Поговори с ним. Убедись, что это тот Аллан, помнит ли он Дорис. А потом сразу позвони мне.

– Но слушай, что хорошего в том, если она узнает, что он жив? Что был жив все эти годы? Она умрет несчастной. Разве не лучше ей будет думать, что он умер много лет назад?

– Не пытайся меня разубедить. Отправляйся туда сейчас же! Я брошу трубку.

– Ладно, я поеду, хотя все еще не понимаю зачем. Не будь так самонадеянна – вдруг это другой Аллан?

– Да, я знаю. Но я прошу тебя полететь туда сейчас. Поверь мне, это правильное решение. А теперь я кладу трубку. Извини, но мне правда пора.

Она отсоединяется, пока он не ответил, включает беззвучный режим и кидает телефон в сумку. Тайра сидит на полу у лифтов, роется в вещах, которые были сложены в сетке коляски, а теперь раскиданы вокруг нее. Банан, книга, несколько чистых памперсов, какие-то запачканные колготки, рисовые лепешки. Она быстро собирает вещи и, извиняясь, кивает проходящим мимо. Тайра пытается ускользнуть дальше по коридору, но Дженни догоняет ее и берет на руки. Она усаживает хнычущую малышку в коляску и надевает на себя пальто:

– Теперь мы пойдем домой. Домой покушать. Тс…

Но грядущий плач никак не заглушить, Тайра хватает ртом воздух, готовясь разразиться слезами. Но Дженни не реагирует. В ее голове слишком много мыслей. Она быстро толкает коляску и надеется, что Тайре надоест причитать раньше, чем прохожие начнут оборачиваться на них на улице.

С. Смит, Аллан

Говорят, что человек никогда не забывает свою первую настоящую любовь. Что она врастает в его память, занимает непреложное место в сердце. Воспоминания об Аллане навсегда остались частью меня. Может, он погиб во Второй мировой или мирно скончался в глубокой старости, но он все еще жив внутри меня. И когда я отправлюсь в могилу, захвачу его с собой, надеясь, что там, в раю, мы снова встретимся. Останься он рядом со мной, я бы следовала за ним по жизни, я в этом уверена.

Он всегда говорил, что у него французское сердце, американское тело и интернациональный разум. Что он скорее француз, чем американец. Хотя он говорил по-французски с типичным американским акцентом. Я смеялась над его произношением, когда он кружил со мной по Парижу. Этот смех до сих пор отдается в моем сердце и стал символом счастья – счастья, которое я никогда больше не испытаю. Он был проницательным и беззаботным. Рассудительным, но при этом беспечным, был неугомонным весельчаком, но серьезным.

Он учился на архитектора, поэтому, находя в журналах проекты новых зданий, я всегда внимательно читала текст, надеясь увидеть его имя. И до сих пор так делаю. Сейчас я могла бы найти его с помощью Интернета, но тогда все было намного сложнее. Возможно, я не так уж сильно старалась. Но я посылала письма, кучу писем до востребования, так как понятия не имела, где он живет и даже в какой части света может находиться. Отправляла их в почтовые отделения Манхэттена, Парижа. Он так и не ответил. Вместо этого стал призраком прошлого, с которым я разговаривала по ночам. Воспоминанием, хранившимся в моем медальоне. Моей единственной настоящей любовью.

Йёста в обмен на две картины купил нам диван. Большой мягкий диван, обшитый темно-фиолетовым вельветом. Мы сидели на нем по вечерам, пили вино и делились своими надеждами и мечтами. А их было довольно много и самых разных. Это заставляло нас смеяться и плакать.

Йёста часто спрашивал меня про мужчин. Он был открытым человеком, легко задавал интимные вопросы. Только он знал про Аллана, но не понимал меня, считая сумасшедшей. Он старался сделать все, чтобы я отказалась от своей безответной любви на расстоянии. Чтобы посмотрела на других. Мужчин или женщин. Для Йёсты разницы не было.

– Важен человек, Дорис, а не его пол. Когда встречаются родственные души, возникает притяжение, и они становятся единым целым. Для любви не имеет значение пол, и людям он тоже не должен быть важен, – обычно говорил он.

Величайшее удовольствие от жизни получаешь тогда, когда можешь свободно выражать свое мнение и получать в ответ любовь, даже если она не соответствует чьим-то ожиданиям и представлениям о норме. Вот почему мне было приятно жить с таким толерантным человеком, как Йёста. Нам было удивительно комфортно вместе. Но мы не были предназначены друг другу для любви. Однажды он даже попытался меня поцеловать. Но мы лишь расхохотались после этого.

– Нет, это было не очень, – смеялся он, высовывая язык.

Больше в наших отношениях не было никаких романтических моментов.

Я прожила свою жизнь не одна. Йёста был моей семьей. И ты, Дженни, ты – моя семья. Моя жизнь была хорошей и приятной, это так. К сожалению, Аллан так и оставался недостижимой мечтой, но у меня была хорошая жизнь.

Я часто думала о нем, когда оставалась одна дома. И чем старше становилась, тем больше думала. Не могла понять, как человек может настолько прочно войти в твою жизнь, как это сделал Аллан. Я бы очень хотела знать, что с ним случилось после нашей последней встречи. Умер ли он на поле боя или прожил долгую жить? Если состарился, как он выглядел? Его волосы стали седыми или он лыс? Он толстый или худой? Построил ли он все те здания, о каких мечтал? Думал ли обо мне? Чувствовал ли со своей женой такую же страсть, какую чувствовал со мной? Любил ли ее так, как любил меня?

Эти вопросы постоянно возникают в моей голове. И так будет до самой моей смерти. Возможно, мы однажды встретимся в раю. Возможно, я наконец смогу расслабиться в его объятиях. Я мечтаю снова увидеть его, хотя бы на небесах, и потому моя вера в Бога того стоит. Если он существует, я бы ему сказала:

«Привет, Бог. Теперь моя очередь. Моя очередь любить и быть любимой».