Ли суетился возле ульев, пытаясь исправить положение. На нем был комбинезон, шляпа и накидка, я видел, что он сам не свой от тревоги. Четыре улья валялись на земле, а над ними во влажном после дождя воздухе висело черное облако сердитых пчел, внезапно лишившихся крова.

— Ай! — Ли вдруг схватился за шею.

— Не оставляй зазоров. — Я подоткнул его накидку. Жало потом вытащит, ничего с ним не станется.

Он выругался, на глазах у него даже слезы выступили. Может, из-за боли, а может, он разревелся еще до того, как его укусила пчела.

— Я думал, что через забор он не полезет… — тихо проговорил он.

— Нет, если уж учуял мед, то его уже не остановишь. Тут я заметил, что Том не сводит с меня глаз.

— Ты же сказал, что медведи здесь перевелись?

Посмотреть на него я не отважился, а на вопрос решил не отвечать. Вместо этого поднял улей. Осмотрел его. Вроде целый.

— Подай-ка мне вон ту. — Я показал на валявшуюся чуть поодаль рамку.

Не сводя с меня взгляда, Том поднял рамку и протянул мне. Я увидел, что руки у него дрожат. И наконец посмотрел ему в лицо. Глаза у него были огромные, совсем как в тот раз. От профессора и следа не осталось — теперь передо мной стоял маленький мальчик.

— Он близко? — тихо спросил Том.

Я взял у него рамку и заглянул сыну в глаза:

— Нет. Медведь как улей сломает, так сразу же убегает.

Он молча глядел на меня. Сомневался.

Я приобнял его, хотя сам от себя подобного не ожидал.

— Том. Так, как тогда, больше не будет. Теперь все по-другому. Такое бывает каждый год, но самого медведя я ни единого раза не видел. Пчелам — да, им здорово достается. Но хуже всего Ли, ведь платить-то ему.

Том кивнул и руку мою не сбросил.

— Мы же именно поэтому живем в мотеле, понимаешь? А не в палатке, — добавил я.

Он опять кивнул.

Я сжал его плечо. Мне ужасно захотелось прижать его к себе, я был нужен ему. Я по-прежнему был ему нужен. Но тут к нам подошел Ли.

— Три улья, — сообщил он. — Это будет… двести сорок долларов?

Я отстранился от Тома и кивнул, но, увидев, как физиономию Ли перекосило отчаянием, сказал:

— Двести сорок? Нет. Пусть будет двести.

— Но, Джордж, ты же…

— И говорить не о чем. Считай, что это я тебе одолжил.

Ли отвернулся и сглотнул. Том все еще смотрел на меня. Он молчал, но глаза говорили за него. И они ничего не забывали.

Это случилось, когда я впервые приехал к Ли. Я тогда вообще в первый раз вывез пчел с пасеки. Мы взяли с собой всего несколько ульев — сколько поместилось в пикапе. Я считал всю эту затею экспериментом и думал, что если все пройдет удачно, то можно потихоньку заняться опылением. Но в основном я относился к этой поездке как к отпуску. Потому и взял с собой Тома, которому тогда было всего пять лет. Лишь мы с ним вдвоем, а вокруг — бескрайний лес. И ни души. Будем ловить рыбу, пить воду из ручья, жечь костры. Мы беспрерывно болтали с ним, планируя, чем займемся.

Поставив ульи, мы отыскали неподалеку холмик, всем неплохой: от ветра защищен, земля ровная и без кочек, еще и вид оттуда открывался отличный. С палаткой возился несколько часов, каждый колышек вбил как следует, проверил, чтобы стенки нигде не провисали. В этой палатке нам предстояло прожить три недели, поэтому я постарался.

Тома я попросил разложить спальные мешки. Он тоже подошел к заданию со всей ответственностью — дома он не раз видел, как Эмма застилает постели. От работы Том не отлынивал и без умолку болтал — похоже, по маме еще не скучал. «Ничего, — думал я, — мы и вдвоем с ним прекрасно справимся. Три недели пролетят — и глазом моргнуть не успеешь, а поездку эту он на всю жизнь запомнит».

Мы разожгли костер, прижались друг к дружке и жарили маршмеллоу. Том немного дрожал, и я обнял его за худенькие плечи. Мы разглядывали небо, я показывал ему знакомые созвездия. Сперва я нашел только Большой ковш и Орион, но, присмотревшись, отыскал еще парочку.

— Смотри, вон там — Змея.

— Где?

— А вон!

Он посмотрел туда, куда указывал мой палец, а я ткнул пальцем еще в несколько звезд.

— А почему оно называется Змея?

— Оно не просто так называется, оно и есть змея. И я рассказал ему про змею. Вообще сказочник из меня хуже некуда, но на этот раз я придумал такую сказку, что закачаешься. Может, потому что под боком у меня сидел Том, может, отсутствие телевизора и других развлечений разбудило во мне какие-то древние навыки, а может, меня подстегнула радость от того, что мы с сыном проведем целых три недели вдвоем.

— Змея жила в расщелине скалы, рядом с небольшой деревушкой, — начал я, — и была эта змея самая злая в мире и жутко голодная. Что бы ни попалось на ее пути — она все пожирала. Сперва она сожрала лес, потом — урожай на полях, а следом добралась и до огородов. Фрукты, овощи, ягоды — ничем не брезговала и становилась все толще и толще. Когда она съела все кусты, выкопала каждую картофелину, даже самую крошечную, и в окрестностях не осталось ни травинки, змея принялась за людей. На завтрак она лопала детей, а на обед — стареньких бабушек. И все росла и росла, а в конце концов стала такая огромная и толстая, что обернулась вокруг деревни кольцом. Лежала и заглатывала местных жителей, одного за другим. Люди сидели по домам, прятались в шкафах, под кроватью и в погребе. Но змея и туда умудрялась добраться, она заползала в каждый угол и съедала бедняг, так что никому не было от нее спасения.

Я почувствовал, что Том дрожит, и понял, что не только холод этому виной. Я крепче обнял его, а он сильнее прижался ко мне.

— Как избавиться от змеи, никто не знал. Люди были перед ней бессильны. Вот и смерть пришла, думали они, скоро нас съедят. И все старались спрятаться получше. Все, кроме одного мальчика.

— Какого мальчика? — спросил Том, тихо и с неподдельным интересом.

— Это был… о-о нет, это был довольно необычный мальчик.

— Почему?

— Этот мальчик был пчеловодом.

— Понятно, — быстро проговорил Том, как будто боялся, что скажи он еще хоть слово — и я перестану рассказывать.

— У него был большой и красивый улей, и пчелы там жили — мечта, а не пчелы: никогда не болели, работали много и жалили редко. Матке уже исполнилось три года, а яиц она отложила великое множество. И вот пошел этот мальчик к своему улью, открыл его и шепотом попросил пчел помочь ему. — Я театрально умолк. Окончание сказки я уже придумал и был ужасно доволен собой.

Том ждал, но я не торопился. Он буравил меня круглыми от нетерпения глазами, однако мне хотелось немножко помариновать его.

В конце концов он не выдержал:

— А дальше что было?

Я медленно заговорил:

— Пчелы выслушали и задумались, а змей уже шипел совсем рядом, подбираясь к мальчику. — Том глядел на меня, открыв рот. — И как раз в ту секунду, когда змей уже разинул пасть и собирался проглотить мальчика, на помощь подоспели пчелы! Огромный их рой набросился на змею, они жалили и жалили, в голову, в шею, в хвост, в глаза, все туловище искусали, змея не выдержала и уползла прочь.

Том сидел у меня под боком, сжавшись и не смея дышать.

— И все спаслись? — тихо, почти неслышно спросил он, явно боясь услышать ответ.

Я еще немного помолчал, а потом ответил:

— Ну да.

Том радостно выдохнул.

— Но пчелам этого показалось мало, — сказал я.

— Мало? — Том даже хихикнул.

— Они гнали змею все дальше и дальше.

— Совсем далеко, да?

— Ага, дальше и не придумаешь.

Том наконец расслабился. Его тело напоминало мягкий теплый комочек.

— Они прогнали ее на небо, — сказал я, — там она и живет. По сей день.

Том кивнул, задев головой мой локоть.

— Вон он, — добавил я, — а вон там — ульи.

— Где?

— А во-он там. Вон — один, второй и третий. — Я нарисовал пальцем в воздухе три квадрата.

— А пчелы где?

— Пчелы? — Я задумался, а потом на ум мне пришел ответ, от которого я сам себе показался гением: — Все остальные звезды на небе — это и есть те пчелы.

«Целых три недели вместе, — думал я, — какое же счастье!»

Вскоре мы легли спать, и Том заснул почти сразу, а я лежал и прислушивался к его дыханию. Нос у него был слегка заложен, и оттого Том посапывал. Он завозился в спальном мешке, укладываясь поудобнее. А вскоре заснул и я.

А потом пришел медведь. Нас разбудил стук — это упал на землю висевший над костром котел. И звездных пчел заслонил черный силуэт. Под его лапами затрещали кусты, так близко, что слышно было, как шерсть цепляется за ветки. Я обнял Тома, но теперь толку от меня было мало. Широко распахнув глаза, Том не мигая вглядывался в темноту.

Медведь хозяйничал возле палатки, а мы слушали. Вот он разорвал пакет с маршмеллоу. Разломал поленницу, которую я так старательно укладывал. И застучал лапой по переносному холодильнику.

А потом все стихло.

Мы еще долго так сидели. Шелохнуться боялись. Я погладил Тома по голове, надеясь, что он повернется и посмотрит на меня, но он смотрел перед собой, в пустоту. Как же мне его успокоить? И что теперь скажет Эмма? Я не знал и поэтому молчал, лишь крепче прижимая Тома к себе. Однако тело его было как взведенная пружина.

В конце концов я набрался храбрости и выглянул наружу. Похозяйничал медведь на славу, маршмеллоу съел все до одной, но самого его видно не было. У меня будто гора с плеч свалилась.

Я заглянул в палатку:

— Все хорошо, он ушел.

Но Том не ответил. Он по-прежнему сидел, сжав губы и уставившись перед собой. Я поднял его и отнес в машину, а на следующий день отправил на автобусе домой. Что еще мне оставалось? Мы договорились, что Эмма встретит его на вокзале. Том без малейших колебаний согласился в одиночку проделать такой длинный путь. Прежде он ни за что бы на это не решился.

Когда я рассказал Эмме о случившемся, голос ее в телефонной трубке зазвучал сухо и неласково. Я знал, что она думает, пусть даже она и ограничивалась «да» и «нет». Надо было заранее проверить — вот что она думала. Надо было местных расспросить. Надо было поинтересоваться, нет ли в округе медведей. От смерти вас отделял тоненький брезент — повезло тебе, дураку, не по заслугам.

Автобус тронулся с места, а я смотрел на белевшее в окне личико Тома. В его глазах, огромных и испуганных, читалось облегчение.

Больше он никогда не ездил со мной в Мэн.

До этого раза — никогда.

* * *

Когда мы сели в машину, погода еще не испортилась. Ли уехал раньше — сказал, что хочет написать жалобу на производителей электрических изгородей.

По дороге в мотель Том ни слова не проронил. Может, ждал, когда медведь выскочит на дорогу, кинется на нашу машину, расколошматит капот, выбьет стекла и вытащит нас, как мышей из норы.

В мотеле он бросился собирать вещи — сгреб со стола фломастеры, запихнул в сумку книгу с Биг-Беном на обложке. Я стоял посреди комнаты и наблюдал за ним.

— Ты куда торопишься-то?

— Хочу заранее собраться, — пробормотал он, даже не оглянувшись на меня.

На меня он посмотрел, только когда застегнул молнию на сумке. К тому времени я сидел на кровати и делал вид, будто читаю газету.

Том стоял возле сумки, явно не зная, куда девать руки. Он было засунул их в карманы, но потом опять вытащил. Глаза у него как-то странно блестели.

— Ты чего? — не выдержал я.

Он не ответил, но, похоже, какая-то мысль никак не давала ему покоя.

— Ну как хочешь, дело твое. — Я уткнулся в газету и слегка нахмурился, будто зачитался чем-то особенно увлекательным.

— Зачем ты это все делаешь? — выпалил вдруг он.

Я оторвался от газеты:

— В смысле? Ты о чем это?

— Зачем ты их таскаешь по всей стране?

— Чего-о?..

— Я про пчел. — Он вздохнул. — Сегодня ты потерял три улья. Три пчелиных роя лишились дома. — Его голос окреп, глаза широко раскрылись, и он обхватил себя руками, словно пытаясь удержаться за самого себя. — Они же полжизни трясутся в грузовиках. Ты вообще задумывался, каково им это?

Совсем малец, а трагедию развел как взрослый. Мне стало смешно. И я засмеялся. Губы скривились в усмешке, а из горла вырвался хриплый смех, получившийся, однако, каким-то неестественным.

— Ты что, не любишь чернику? — спросил я.

Том оторопел:

— Чернику?

Я смотрел на него, снисходительно улыбаясь, — пытался спрятаться за этой улыбкой.

— Если бы не пчелы, то черники в Мэне было бы намного меньше.

Он сглотнул.

— Папа, я знаю. Но сама система — почему ты поддерживаешь ее? Сельское хозяйство… каким оно стало…

Я сложил газету и, стараясь не сильно размахивать руками, бросил ее на стол. Спокойно — главное, говорить спокойно и не сорваться.

— Если бы сын Гарета задал этот вопрос своему папаше, я бы понял. Но я — не Гарет. И я веду дела не так, как он.

— По-моему, ты на него равняешься, разве нет?

— Я равняюсь на Гарета?

— Ты же говорил, что хочешь больше ульев.

Он не спрашивал, а утверждал. И вроде как не обвинял, хотя если это не обвинение, то что?

Я опять рассмеялся. Получилось невесело.

— Ну да, конечно. Еще я вступил в гольф-клуб. И заказал кучу табличек с моим именем.

— В смысле?

— Ничего, забудь.

Он глубоко, полной грудью вдохнул и посмотрел в окно. Дождя по-прежнему не было.

— Пойду все-таки погуляю, — сказал он куда-то в сторону.

И ушел.

Все мои великие планы просто открыли обшарпанную дверь и ушли прочь. Бросили меня.