Графство Херфордшир, четвертое августа 1852 годаС глубочайшим почтением,
Уильям Аттикус Сэведж
Досточтимый господин Дзержон!
Я имею смелость обращаться к Вам как к равному, хотя, вероятнее всего, мое имя Вам неизвестно. Однако наши общие интересы побудили меня направить Вам это обращение. Ваш покорный слуга на протяжении длительного времени с неослабевающим интересом следил за Вашей деятельностью, в особенности же мое внимание привлекает Ваша работа, посвященная усовершенствованию пчелиных ульев. Не могу не выразить величайшего восхищения Вашими выдающимися трудами, умозаключениями, к которым Вы пришли, и самим ульем, каковой представлен в Eichstadt Bienenzeitung.
Отчасти руководствуясь принципами, на которые опирались и Вы, Ваш покорный слуга тоже разработал модель улья, и я смею питать надежду, что Вы найдете возможность уделить несколько минут Вашего бесценного времени и доверите мне Ваши соображения о моей работе.
Изобретение Юбера убедило меня в возможности создания улья, из которого несложно будет вынимать пластинки меда, не умертвляя при этом пчел и даже не вызывая их тревоги. Ознакомившись с записями Юбера, я пришел к выводу, что мы в большей степени, чем предполагаем, способны приручить этих загадочных существ. Этот вывод стал решающим в моей дальнейшей работе.
Сначала я сконструировал улей со съемными рамками, открывающийся сбоку. Однако такая модель не позволила мне преодолеть все возникающие препятствия. Как Вы, вероятно, сами отметили, вынуть пластинки из улья такой конструкции — занятие непростое, требующее времени и усилий, и, ко всему прочему, влечет за собой гибель пчел и расплода, что весьма прискорбно. Однако порой — хотя и огорчительно редко — на нас снисходит озарение, преображающая все «эврика». Ко мне оно явилось летним вечером, отыскав меня в лесной чаще, где я предавался созерцанию. В моем представлении улей всегда был домом, с окнами и дверьми, на манер Вашего улья… Но почему бы не посмотреть на него с другой стороны? К чему уподоблять пчел людям, ведь их судьба — стать нашими слугами, служить нам. Подобно Создателю, взглянувшему тем вечером на меня с небес, — а я не сомневаюсь, что сам Господь приложил к этому руку, — подобно Ему должны мы смотреть на пчел. Несомненно, нам следует оставаться над ними. Я решил создать улей, открывающийся сверху, и у меня появилась идея, заставившая написать Вам, — мои съемные рамки, которые я вскоре собираюсь запатентовать. Рамки служат опорой для пластин, так что те не касаются ни стен, ни дна, ни крышки улья. Это приспособление позволит мне вынимать или перемещать пластины так, как мне заблагорассудится, не вырезая их и не нанося вреда пчелам. Благодаря им я смогу переносить пчел в другие ульи и устраню препятствия, прежде мешавшие моим наблюдениям за пчелиной семьей.
Вы, несомненно, зададитесь вопросом, каким образом мы помешаем пчелам прилепить пластины к стенкам улья воском и прополисом или построить соты? Позвольте мне дать ответ и на этот вопрос! Прибегнув к расчетам и длительным экспериментам, я вывел основополагающее правило, которое, друг мой — если Вы любезно позволите так Вас называть, — назвал Правилом Трети. Расстояние между пластинами должно составлять треть дюйма. И на треть дюйма пластины должны отстоять от стенок, дна и крышки. Не больше, но и не меньше.
Меня питают вера и надежда, что в скором времени «Стандартный улей Сэведжа» станет известен во всей Европе и, возможно, даже за пределами нашего континента. В основу моей работы положен принцип простоты и практичности, чтобы улей нашел применение среди как начинающих пчеловодов, так и опытных пасечников, привыкших управлять сотнями ульев. Однако в первую очередь мой улей облегчит работу нам, натуралистам, позволив беспрепятственно наблюдать и делать новые открытия, связанные с этими не просто удивительными, но и полезными существами.
Я уже запросил патент на мое изобретение, но, как Вам, конечно же, известно, рассмотрение подобных заявок нередко затягивается. Я был бы весьма польщен, если бы Вы нашли возможность поделиться со мной своими соображениями относительно моей работы, а также почту за великую честь, если Вы сделаете попытку сконструировать улей, руководствуясь моими принципами.
Во двор въехала первая повозка, и сердце мое подпрыгнуло. Начало. Вот оно. Я облачился в свою самую нарядную одежду и вышел на крыльцо, вымытый и надушенный. Даже праздничную шляпу достал из недр гардероба. Я ждал, и они явились.
В самом дальнем углу сада в два ряда выстроились ульи. Да, их теперь было много. Трудился Конолли не разгибаясь. Жужжание тысяч пчел сливалось в гул, такой громкий, что слышно было даже в доме. Пчелы, прирученные мною, мои слуги, повинующиеся взмаху руки, труженики, день за днем усердно наполняющие улей сверкающим золотым медом.
За последние недели я отправил бесконечное множество приглашений, в которых сообщал о своем намерении представить «Стандартный улей Сэведжа». Среди адресатов были местные фермеры и столичные натуралисты. И Рахм. Многие из приглашенных изъявили согласие явиться. Но не он. Однако он должен прийти. Иначе и быть не может.
Даже Эдмунд посерьезнел, очевидно поняв всю важность приближающегося события. Да, вероятнее всего, это Тильда его вразумила. Ведь его еще можно спасти, он молод, а на этом жизненном этапе легко обмануться, угодив в ловушку примитивных удовольствий. Обрести страсть и позволить ей вести себя — этот совет он дал мне сам, и им я руководствовался, теперь же пришел черед Эдмунда отыскать свою достойную уважения страсть. Я питал надежду, что величие науки и природы принесет ему вдохновение, что гордость за меня, гордость за то, что он — часть этой семьи, что он носит наше имя, приведет его на узкую тропинку исследований.
Женщины вынесли в сад стулья и скамьи, расставили напротив ульев. Там во время моей лекции мы планировали рассадить публику. Несколько дней Тильда с девочками не выходили из кухни — резали, жарили, варили и томили. Готовили угощенье. Иначе нельзя было, хотя нам пришлось потратить последние сбережения, даже отложенные на учебу. Какая разница, ведь эти траты временные и вскоре дела пойдут в гору, в чем я ни секунды не сомневался.
Шарлотта ни на шаг не отходила от меня. С того момента, как она отыскала меня в лесу, мы все делали сообща, ее спокойствие передалось и мне, вместе с ее воодушевлением. Этот день по праву принадлежал и ей, но мы, даже не обсуждая, пришли к выводу, что сегодня ее белый костюм пасечника останется в гардеробе. Шарлотта заняла место среди женщин. Она проворно хлопотала на кухне и выносила блюда с закусками, раскрасневшаяся от кухонного жара. Однако время от времени Шарлотта посылала мне радостную улыбку, говорившую о том, что ее снедает то же нетерпение, что и меня.
Первая повозка остановилась возле меня, и я приготовился приветствовать гостей. Но я лишь теперь увидел, кто это. Конолли. Это был всего лишь Конолли.
Я протянул ему руку, но, вместо того чтобы пожать ее, Конолли хлопнул меня по плечу и расплылся в улыбке:
— Я уж всю неделю жду не дождусь, никогда ничего подобного не видал! — Я улыбнулся в ответ, стараясь выглядеть уверенным, не желая сознаваться, что для меня это тоже великий день, но Конолли ткнул меня локтем в бок: — Вы и сами как на иголках, я ж вижу!
Переминаясь с ноги на ногу, мы стояли посреди двора, словно двое мальчуганов в первый школьный день.
Сначала явились местные фермеры. Двое из них уже разводили пчел, а третий только собирался. Поздоровавшись, все трое сразу направились к ульям.
Чуть позже прибыли два незнакомых мне господина. Они прискакали на лошадях, в шляпах и костюмах для верховой езды, запорошенные пылью и явно проделавшие долгий путь. Спешившись, они направились ко мне, и я узнал моих давних университетских приятелей. Шевелюры у обоих поредели, животы надулись, кожа на лицах обрела землистость, обозначились морщины. Как же они постарели, нет, не они, как же все мы постарели.
Они поприветствовали меня, поблагодарили за приглашение, осмотрелись вокруг и одобрительно закивали, заговорив о преимуществах жизни на природе и своем собственном существовании, так не похожем на мое, в городском лесу, где вместо деревьев — кирпичные дома, плодородная почва сгинула под брусчаткой, а над головой лишь бесконечные этажи, крыши и черные трубы.
Гости прибывали. Еще несколько фермеров — некоторые из них, очевидно, пришли из праздного любопытства — и еще трое зоологов из столицы, приехавших утренним дилижансом, что высадил их у поворота.
Рахма не было.
Я прошел в дом и сверился с часами на камине. Ровно в час — вот когда я собирался начать. В час, когда соберутся все приглашенные, я выйду и займу свое место. И Эдмунд, мой первенец, — он тоже увидит, как я стою там, перед ними.
* * *
Часы показывали половину второго. Собравшиеся начали проявлять нетерпение. Некоторые рассеянно вытаскивали из жилетного кармашка часы и быстро поглядывали на них. Гости уже отдали должное угощению и напиткам, которые разносила Тильда с девочками. Было жарко, и некоторые, приподняв шляпу, отирали носовыми платками лбы. Моя собственная шляпа превратилась в черный парник, она давила на голову и мешала думать. Я уже жалел, что выбрал этот наряд. Многие вопросительно смотрели на меня, а затем переводили взгляд на ульи. Терпение, в том числе и мое собственное, иссякло, но я не сводил взгляда с ворот. Рахм так и не почтил меня своим присутствием. Почему же он не пришел?
Ну что ж, в любом случае пора начинать. Я вынужден начать.
— Приведи детей, — попросил я Тильду.
Она кивнула, тихо позвала девочек и отправила Шарлотту за Эдмундом.
Я медленно двинулся к ульям, это не укрылось от внимания гостей, те умолкли и обратили на меня взгляды.
— Господа, прошу, окажите мне честь, занимайте места. — Я показал на расставленные в саду стулья.
Дважды просить мне не пришлось. Стулья стояли в прохладной тени, и гости уже давно косились в ту сторону.
Когда все расселись, я увидел, что переоценил их количество. Прибыли далеко не все приглашенные, но девочки и Эдмунд уже спешили мне на выручку. Неорганизованно, как умеют только дети, рассыпались они по моей импровизированной аудитории и заполнили самые большие прорехи.
— Итак, похоже, все на местах, — сказал я, хотя мне хотелось закричать об обратном. Здесь не было его, а без него сама идея теряла смысл. Но, встретившись глазами с Эдмундом, я приободрился. Ведь я делаю это ради Эдмунда. — Мне неловко злоупотреблять вашим терпением, но прошу еще минутку — мне нужно облачиться в защитный костюм. — Я улыбнулся: — Ведь я, как ни крути, не Уайлдмен.
Все, даже фермеры, засмеялись, громко и искренне. А я-то думал, что мою шутку способны оценить лишь избранные, что такие шутки отделяют нас от них… Впрочем, какая разница? Главное сейчас — это улей, равных которому они не видели.
Я поспешил в дом, стащил с себя тяжелую шерстяную одежду и облачился в белый костюм. Тонкая ткань приятно холодила тело, и с какой же радостью я сбросил жаркую шляпу и нахлобучил легкую белую панаму с сеткой.
Я выглянул в окно. Гости и домочадцы покорно дожидались моего возвращения. Сейчас. Момент настал. Есть он или нет — уже неважно. Катись ты, Рахм, ко всем чертям, я и без твоего назойливого всезнайства справлюсь!
Я вышел на улицу и зашагал по тропинке к ульям. После того как по ней несколько раз проехалась старая, принадлежащая Конолли тачка, тропинка стала значительно шире, а кое-где появились глубокие выбоины. Обычно в сад я подвозил ульи сам, Конолли не отваживался приближаться к пчелам, и мне приходилось толкать тачку в одиночку.
Увидев меня, все доброжелательно заулыбались, и это прибавило мне уверенности. Я встал перед ними и заговорил. Я наконец-то дождался возможности поделиться моим изобретением с миром, наконец-то я мог рассказать о Стандартном улье Сэведжа.
* * *
После выступления все ринулись ко мне. Один за другим, они по очереди пожимали мне руку. «Поразительно, невероятно, ошеломительно» — похвалы ливнем обрушились на меня, я был не в силах разобрать, кому принадлежит та или иная реплика, все они сливались в единый поток. Но самое важное не ускользнуло от моего внимания: меня слушал Эдмунд. Его взгляд был ясным и трезвым, в кои-то веки мой сын избавился и от вялости, и от присущей ему другой крайности — телесного беспокойства. Его внимание было обращено на меня, все время. Он видел и всех тех, кто подходил ко мне пожать руку. Даже того, кто подошел последним.
Стащив перчатку, я коснулся прохладных пальцев, и по телу моему словно пропустили электрический разряд.
— Поздравляю, Уильям Сэведж.
Он улыбнулся. Его губы сложились не в ухмылку, а в спокойную улыбку, которая, как это ни удивительно, шла ему.
— Рахм.
Он сжал мне руку и кивнул в сторону ульев:
— Вы придумали кое-что новое.
Язык мой словно прилип к небу.
— Но вы… когда же вы пришли?
— Как раз вовремя, чтобы ничего не упустить.
— Я… я вас не видел.
— Зато я вас видел, Уильям. Кроме того… — Он провел рукой по рукаву моего костюма, и я почувствовал, что от волнения по телу у меня побежали мурашки. — Как вам известно, я стараюсь не приближаться к пчелам без надлежащей одежды. По этой причине я стоял вон там, позади.
— Я… я думал, вы не…
— А я пришел.
Он обхватил мою руку своими, и его тепло с током крови разлилось по клеточкам моего тела. А краем глаза я заметил Эдмунда: оставаясь по-прежнему внимательным и участливым, он не сводил с нас взгляда. Нет, не с нас — с меня. Он меня видел.