В конце 1907 — начале 1908 г. возникли напряженные отношения между Россией и Турцией. Еще в сентябре, сразу после заключения англо-русского соглашения, министр иностранных дел России А. П. Извольский во время посещения Вены в беседе с А. Эренталем заявил, что в интересах России поддерживать статус-кво на Балканах. Германия и Австро-Венгрия, не возражая против действий России, продолжали развивать экспансию на Ближнем Востоке. Германия вела переговоры с Османской империей о политическом и военном соглашениях и добилась продолжения контракта на строительство Багдадской железной дороги. Австро-Венгрия подписала со Стамбулом секретную военную конвенцию и протокол о концессиях в Салоникском и Косовском вилайетах.

Англия продолжала развивать отношения с Россией. 27–28 мая (ст. ст.) 1908 г. на рейде Ревельского (ныне Таллинского) порта состоялось свидание Эдуарда VII и Николая II. Английский король высказался за дальнейшее укрепление единства между двумя правительствами и выразил удовлетворение развитием событий в России в результате деятельности П. А. Столыпина.

Несмотря на сближение с Англией, Извольский считал, что следует добиваться улучшения отношений и с Австро-Венгрией. Дунайская монархия стремилась установить свой контроль на Балканском полуострове и прочно обосноваться на адриатическом побережье. Для этого ей необходимо было присоединить турецкие провинции Боснию и Герцеговину. Согласно XXV статье Берлинского трактата 1878 г. эти южнославянские земли находились под управлением Австро-Венгрии, но формально оставались в составе Османской империи.

Для осуществления этого замысла министр иностранных дел Австро-Венгрии А. Эренталь проделал обширную подготовительную работу.

В ноябре 1907 г. Извольский во время своего путешествия по Европе встречался с ним и обсуждал вопросы балканской политики. Извольский заявил Эренталю, что было бы желательно заранее выяснить, «возможно ли для России и Австрии продолжать действовать в полном единении и согласии, даже при наступлении таких обстоятельств, которые, помимо воли этих двух держав, нарушили бы статус-кво в пределах турецкой империи». Извольский открыто сказал Эренталю, что Россия ни теперь, ни в будущем не желает никакого территориального приращения ни за счет Турции, ни за счет какой-либо из Балканских стран. Но если бы вопреки этой миролюбивой и консервативной политике на Балканском полуострове произошли существенные перемены, русское правительство по необходимости «должно будет озаботиться обеспечением своего важнейшего интереса, вытекающего из истории и географического положения России. Интерес этот, по моему глубокому убеждению, весь сосредоточен в вопросе о свободном выходе из Черного моря в Средиземное, иначе сказать, в вопросе о турецких проливах. Подобная постановка дела, мне кажется, должна в значительной степени облегчить установление полного согласия между Россией и Австро-Венгрией насчет дальнейшей совместной деятельности в восточном вопросе; ибо разрешение в нашу пользу вопроса о Проливах не нарушило бы никакого австрийского интереса…».

В течение апреля-июня 1908 г. состоялся обмен нотами между русским и австро-венгерским министерствами иностранных дел, в которых была подтверждена поддержка Россией аннексии Австрией Боснии и Герцеговины в обмен на поддержку Австро-Венгрией изменения режима Проливов в интересующем Россию направлении.

Правительство Австро-Венгрии 1 (14) мая 1908 г. направило российскому министру иностранных дел меморандум, в котором Эренталь предлагал по-новому взглянуть на проблему принадлежащих Турции провинций Босния и Герцеговина, 2 (15) июля Извольский отправил памятную записку Эренталю, в которой содержалось предложение договориться в случае решительных перемен на Балканах об аннексии Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины и Новопазарского санджака в обмен на изменение конвенции о Проливах в пользу России. При этом Извольский упомянул, что пересмотр Берлинского трактата возможен только с согласия держав, его подписавших, а для этого нужно было бы провести международную конференцию.

По времени заявление Извольского почти совпало с государственным переворотом в Турции, начавшимся в Салониках, то есть в Македонии. К власти пришло правительство младотурок, которое сделало ставку на Германию. Это усилило обеспокоенность России судьбой Черноморских проливов. Руководители младотурецкой революции собирались провести выборы в Османской империи, включая Боснию и Герцеговину. Это обстоятельство побудило Габсбургскую монархию официально присоединить обе оккупированные ею провинции. Современный историк пишет: «Так Дунайская монархия вызвала второй большой международный кризис XX века, Боснийский кризис 1908–1909 гг. По существу, он явился следствием длительного воздействия Восточного вопроса и событий младотурецкой революции, но только германское вмешательство подняло региональный кризис до мирового уровня».

21 июля (3 августа) 1908 г. в Петербурге состоялось особое совещание с участием руководства МИД, представителей Совета государственной обороны, военного и морского министров, представителей Генеральных штабов морского и сухопутного, министра финансов, а также российских послов в Париже и Константинополе. На совещании обсуждался вопрос об отстаивании интересов России в Турции, однако было признано, что сейчас «мы не готовы на какие-либо самостоятельные выступления, что дело вооруженного завладения Босфором приходится временно отложить и пока заняться разработкой подробного плана действий о мирном занятии Босфора без объявления войны Турции».

Когда речь зашла о возможности проведения операции в Проливах, морской министр сообщил, что послать два броненосца и два крейсера из Балтийского моря в Средиземное для занятия Верхнего Босфора и иных действий можно лишь в будущем.

Совещание высказалось за ускорение соответствующей подготовки. Извольский полагал, что общая политическая конъюнктура выгодна для России, и считал, что Англия, препятствовавшая начинаниям России на Востоке, в тот момент не стала бы выступать против. Сознание собственного бессилия и дружественные отношения с Англией диктовали русским правящим кругам необходимость принять турецкую революцию, примириться с ней и попытаться извлечь из этого возможные выгоды.

Совещание постановило «разработать подробный план действий в мирном занятии Босфора без объявления войны Турции, при условии соблюдения всех мер предосторожности, дабы турки не узнали преждевременно о наших намерениях».

Через три дня начальник Главного управления генерального штаба Ф. Ф. Палицын отправил командующему войсками Одесского военного округа конфиденциальное письмо, в котором говорилось, что «современная политическая обстановка может принудить нас к занятию войсками части территории Турции, на первом плане Верхний Босфор». Эта задача возлагалась на Одесский округ.

Палицын отмечал: «…правда, военно-политическая обстановка, при которой нам придется ныне выполнить экспедицию, будет существенно отличаться от той, которая предусматривалась ранее (имелась в виду перед Русско-японской войной)». Он был уверен, что России не придется ожидать появления и прорыва в Черное море английского флота. «Главнейшею заботой экспедиции, — подытоживал Палицын, — будет захват на обоих берегах Пролива выгодных позиций, господствующих над Константинополем, и удержания их в своих руках для достижения поставленной — по обстоятельствам — политической цели». 29 июля (11 августа) 1908 г. Ф. Ф. Палицын сообщал И. М. Дикову, морскому министру: «Оперативные соображения требуют, чтобы при столкновении с Турцией мы были готовы перебросить одним рейсом один корпус войск, усиленный кавалерийской бригадой и обеспеченный месячным запасом. В круглых числах это составит около 1100 офицерских и классных чинов, 42 000 нижних чинов, 110 000 лошадей, 3000 орудий и повозок с 300 000 пудов груза продовольствия. Куда придется направить десант — к Босфору ли, к другому ли пункту малоазийского побережья — может указать лишь обстановка, при которой придется начать войну». Далее Палицын ссылался на заключение Особого совещания 21 июля (3 августа), что по политическим соображениям правительство не может войти в соглашение с Болгарией о совместных действиях и что политическая обстановка может вынудить занять войсками часть турецкой территории и на первом плане — Верхний Босфор. «При современной политической обстановке задача экспедиции, — сообщал Палицын Дикову, — сводится к захвату на обоих берегах Босфора позиций, господствующих над Константинополем; и к удержанию этих позиций до сосредоточения сил, необходимых для военной задачи, согласно указанной политики. Интересы первого эшелона сухопутных войск требуют, чтобы флот, обеспечив и облегчив высадку, способствовал бы падению босфорских батарей и оказал бы посильную помощь войскам при удержании захваченных позиций».

20 августа (1 сентября) 2008 г. министр иностранных дел Эренталь сообщил российскому послу в Вене В. П. Урусову о готовности приступить к переговорам с Извольским на основе памятной записки российского министра от 19 июня (2 июля), при этом он выразил желание лично встретиться с Извольским. Эренталь не преминул спросить, зондировал ли уже Извольский мнение английского правительства на этот счет. «Получив отрицательный ответ, он согласился в перспективе принять текст, предложенный Извольским. Он ничем не рисковал, будучи уверенным, что англичане не пойдут на уступки в этом вопросе».

Российский министр намеревался использовать сложившуюся ситуацию, чтобы обеспечить России право проводить военные суда через Проливы. Извольский полагал, что если удастся заключить сделку с Австро-Венгрией, то Германия не станет противодействовать реализации его замысла. Франция, как союзник, тоже не должна была бы возражать против Проливов. Великобритания же должна будет выполнить свое обещание, данное при заключении англо-русского соглашения.

6 (19) августа правительство Австро-Венгрии приняло решение об аннексии Боснии и Герцеговины. План аннексии поддерживала австрийская военная партия во главе с эрцгерцогом Францем Фердинандом и начальником Генерального штаба Конрадом фон Гётцендорфом. По договоренности с болгарским князем Фердинандом Кобургским это событие должно было совпасть с объявлением независимости Болгарии. В итоге получалось, что Австро-Венгрия не была единственным государством, нарушающим Берлинский трактат.

Уже 20 августа (2 сентября) Извольский писал из Карлсбада своему помощнику Н. В. Чарыкову: «Итак, мое убеждение, что мы должны предвидеть в более или менее близком будущем, что вопрос о присоединении Боснии и Герцеговины будет действительно поставлен ребром». Извольский находил чрезвычайно важным, что венский кабинет не отказывался включить вопрос о Проливах в обсуждение. Далее Извольский рассуждал следующим образом: «Остается найти такую формулировку, которая действительно обеспечивала нам необходимую компенсацию. Дело в том, что присоединение Боснии и Герцеговины явится материальным фактом; компенсация же, а именно согласие Австро-Венгрии на то или другое разрешение вопроса о Проливах, во всяком случае будет носить характер отвлеченный и секретный». 28 августа Извольскому было ясно, что решение объявить в близком будущем об аннексии уже принято венским кабинетом.

2–3 (15–16) сентября состоялась встреча Извольского с Эренталем в Бухлау. Российский министр писал своему помощнику, что австро-венгерское правительство окончательно приняло решение об аннексии и рассчитывает на признание его Россией.

В результате сложных переговоров Эренталь согласился, не дожидаясь ликвидации в отдаленном будущем Османской империи, принять российскую формулу касательно Проливов, когда все суда России и других прибрежных государств Черного моря могли входить и выходить через Проливы при сохранении принципа закрытия их для военных судов других наций. Предметы сделки были неравноценны. Аннексия после тридцатилетнего австро-венгерского управления Боснией и Герцеговиной была шагом логически объяснимым, тогда как Россия Проливами не обладала и не могла самостоятельно решить вопрос, урегулированный на международном уровне. Эренталь хотел лишь внести в эту формулу какую-нибудь оговорку, которая лишила бы ее агрессивного по отношению к Турции характера, что Извольскому представлялось вполне возможным. Эренталь выразил готовность поддержать требование России перед Германией.

Босфорский мираж отчетливо возник перед глазами Извольского, который писал Чарыкову, что необходимо доложить обо всем царю и развить перед ним мысль, что протестами против аннексии и угрозами мы ничего не добьемся, а предлагаемый им путь компенсаций и гарантий может оказаться даже выгодным. «При счастливом и искусном ведении дела есть шансы нынче же, то есть не дожидаясь ликвидации Османской империи изменить в нашу пользу постановление о Проливах. Во всяком случае, мы приобретаем формальное согласие на такое изменение со стороны Австрии, а может быть и Германии», — писал Извольский.

Результаты встречи Извольского и Эренталя не были официально зафиксированы, что оставило свободу трактовки шансов «на счастливое и искусное ведение дела». Ни сроки аннексии, ни выдвижение Россией вопроса о пересмотре статуса Проливов, ни процедура оформления изменений в Берлинском трактате не были уточнены. Собеседники потом толковали ее смысл различно: Извольский утверждал, что состоялся форменный сговор: Эренталь получил Боснию и Герцеговину, Извольский — пересмотр вопроса о Дарданеллах на европейской конференции, которую он хотел организовать. Эренталь же говорил, что никакого сговора не было.

8 (20) сентября Чарыков доложил царю о результатах встречи в Бухлау. Николай II был чрезвычайно доволен итогами переговоров. Особенно обрадовала его перспектива, не дожидаясь ликвидации Османской империи, решить вопрос о Проливах, писал Чарыков Извольскому. Царя беспокоило только отношение Германии к задуманному предприятию: «Это было решением векового вопроса, — сказал он Чарыкову и, прощаясь после обеда, добавил: — Я буду помнить 8 сентября 1908 года». Однако Чарыков задает Извольскому вполне конкретный вопрос: «Возможно ли осуществить такое крупное и существенное изменение международного договора семи держав (вопрос о Проливах), так сказать келейным путем, посредством партикулярного соглашения между двумя из них?». Как выяснилось позднее, сделать это оказалось совершенно невозможно.

10 (23) сентября Извольский напомнил Эренталю, что «обусловил свое согласие на аннексию Боснии и Герцеговины признанием общеевропейского характера этого вопроса и необходимости компенсации». 11 сентября российский министр писал своему помощнику, что «необходимо приготовить, а в решительный момент направить нашу печать и общественное мнение, которые весьма легко могут пойти по ложному пути». Извольский считал очень важным установить взаимопонимание с рядом ведущих изданий, не ограничиваясь дружественным «Новым временем», но «заручиться поддержкой А. И. Гучкова („Голос Москвы“), и П. Н. Милюкова („Речь“)». Основная роль в контактах с прессой отводилась А. А. Гирсу, руководившему отделом печати МИДа, и помощнику министра Чарыкову.

Посол в Стамбуле И. А. Зиновьев верно оценивал ситуацию, когда писал, что «настоящее турецкое правительство не особенно расположено к разрешению вопроса о проливах в желательном для России смысле».

Командующий войсками Одесского военного округа отправил 5 (18) октября 1908 г. письмо Палицыну. «Политические события, совершающиеся в последнее время на Балканском полуострове, подтверждают необходимость содержания в постоянной готовности наших вооруженных сил и средств на Черном море и принятию тех или иных вмешательств в судьбы балканских народов». Он делал вывод, что очень важным и «требующим полного и неустанного внимания и забот» представляется вопрос «о готовности перебросить наши вооруженные силы в любой момент на тот или другой пункт турецкого театра, — иными словами, постоянная готовность к предпринятою десантной операции в тех или других размерах и целях».

Вопрос об осуществлении десантной экспедиции разделялся на ряд составных вопросов о готовности Черноморского флота (казенного и частного), войсковых частей и разного рода запасов. «В настоящее время, — сообщал А. В. Каульбарс Палицыну, — вследствие увольнения в запас на всех судах Черноморского флота недостает около 40 % нижних чинов. Ввиду этого, для немедленного выхода боевой эскадры приходится снять со всех военных транспортов и судов резервного флота большую часть имеющихся на них команд и перевести их на суда боевого флота. Для укомплектования же до штатного состава команд военных транспортов и судов резервного флота придется призвать запасных матросов».

Все перечисленные командующим Одесским округом трудности являлись причиной того, что «суда Черноморского флота могли быть готовы к выходу в море лишь на 8-й день по объявлению экспедиции. Кроме того, ощущалась острая нехватка запасов угля: имелось около 20 000 тонн; между тем для целей экспедиции признавался необходимым запас в количестве около 700 000 тонн. В итоге получалось, что при столь неподготовленных средствах не может быть и речи о быстроте и, по возможности, внезапности нашего появления у берегов Босфора».

Обнадеживало то, что в мирное время берега Босфора слабо охранялись. Возможность внезапного захвата берегов Пролива в мирное время также была обусловлена определенными взаимными отношениями европейских держав, или, как это сформулировал командующий: «Так сказать, общей политической обстановкой данной минуты». Командующий войсками Одесского военного округа понимал, что «Босфорская экспедиция, результаты которой, при благоприятном исходе, будут иметь первостепенное государственное значение», может привести к значительным политическим затруднениям. Поэтому он считал, что принятию данного решения должно предшествовать тщательное обсуждение. «Положены будут на весы как ожидаемые от экспедиции результаты, так и вызываемые ею, в виду наличных условий, жертвы и затруднения. Как тем, так и другим сделана будет относительная оценка, какова и будет служить основанием для последующего решения».

«До настоящего времени вопрос об организации управления десантной экспедиции, являющийся вопросом первостепенной важности, далеко не достаточно разработан, — признавал Каульбарс, — а также не решен вопрос о разграничении власти и ответственности военного и морского ведомств при организации десантных операций. Казалось бы, что для правильного употребления всех подготовленных к десантной экспедиции средств, для совершенствования и поддержания их в постоянной готовности, необходимо еще в мирное время предназначить то лицо, которое станет во главе экспедиции». Извольский тем временем продолжал дипломатическое турне по Европе. 12–13 (25–26) сентября в Берхтесгадене он встречался с германским статс-секретарем по иностранным делам В. Шёном, а 16–17 (29–30) сентября в Дезио — с министром иностранных дел Италии Т. Титтони, далее следовали Париж и Лондон. Из разговора с Шёном Извольский вполне уяснил, что Германия не будет возражать против изменений режима Проливов, но потребует для себя компенсацию в этом регионе.

Титтони отнесся в общем благожелательно, но сразу же выдвинул притязания Италии на Триполитанию и Киренаику, против чего российский министр не возражал.

19 сентября (2 октября) проект памятной записки австро-венгерскому правительству, в котором запрашивались компенсации России и Балканским государствам в случае аннексии Боснии и Герцеговины, был одобрен царем. Пункт 2-й памятной записки касался вопроса о Проливах и оговаривал «право для России и для других причерноморских стран проводить их военные суда свободно в обоих направлениях через Проливы, которые связывают Черное и Средиземное моря, поскольку принцип закрытия этих Проливов установлен государствами, не прибрежными к этому морю». В заключение памятной записки российское правительство предложило Вене провести дружественный обмен мнений о будущем Константинополя и прилегающих к нему территорий и установить взаимопонимание между Россией и Дунайской монархией в случае распада Османской империи.

В тот же день Чарыков поставил в известность о результатах российско-австрийских переговоров председателя Совета министров, военного и морского министров и министра финансов, а также исполняющего обязанности начальника Генерального штаба. Столыпин и Коковцов выразили свое возмущение по поводу того, что Совет министров так поздно узнал «о деле столь громадного исторического значения, затрагивающем интересы внутреннего состояния империи». Министры срочно собрались на совещание, на котором Столыпин и Коковцов «при сочувственной поддержке прочих» подвергли действия Извольского резкой критике. Они считали, что, хотя Россия и не может воспрепятствовать аннексии Боснии и Герцеговины, она должна выступить защитницей интересов пострадавших государств, «а отнюдь не пособницей или укрывательницей Австрии». На совещании было решено заявить царю, что правительство отказывается брать на себя ответственность за последствия действий, совершившихся без его ведома.

Докладывая Извольскому о происшедшем, Чарыков просил его вернуться в Петербург. Получив телеграмму, составленную Коковцовым и излагающую мнение Совета министров, Извольский всерьез забеспокоился. Министр через российского посла во Франции А. И. Нелидова объяснил Чарыкову, что он (Извольский) предупредил Австрию о международных последствиях аннексии и предлагал мирный и выгодный исход для России. Он также считал, что его возвращение в Санкт-Петербург, чего желало совещание, могло бы оказаться нежелательным, поскольку предстоящие беседы в Лондоне, Париже и Берлине сулили в сложившейся обстановке многообещающие результаты. Несмотря на несогласие со стороны Совета министров, Николай II разрешил министру иностранных дел продолжить путешествие.

25 сентября (8 октября) состоялась аннексия Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины. Возможно, у австрийского министра мелькнула мысль, что неожиданная аннексия будет способствовать срыву планов Извольского относительно Проливов. За два дня до этого события 23 сентября (6 октября) российский посол в Стамбуле Зиновьев виделся с великим визирем и министром иностранных дел Турции. Из их ответов посол сделал заключение, что они признают необходимым предъявить державам, подписавшим Берлинский трактат, протест против присоединения Боснии и Герцеговины к Австрии, но «понимают при этом невозможность изменить ход событий и относятся хладнокровно к свершившимся фактам».

К состоявшейся аннексии в Берлине отнеслись настороженно, хотя продвижение Австро-Венгрии на юго-восток соответствовало интересам центральных держав. Германское правительство, испытывая недовольство самостоятельным шагом Австро-Венгрии, все же безоговорочно поддержало своего союзника. Рейхсканцлер Б. Бюлов убедил кайзера, что «от выступления против Эренталя может выиграть только Англия».

Британия, в свою очередь, стремилась не допустить укрепления позиций Германии ни на Балканах, ни в Марокко. Стройные планы Грея нарушились путаной дипломатической игрой Извольского с Австро-Венгрией.

Британия заняла резко отрицательную позицию в отношении акта аннексии. Английский министр иностранных дел Э. Грей заявил австро-венгерскому правительству, что «нарушение или изменение условий Берлинского трактата без предварительного согласия с другими державами, из которых Турция затронута в данном случае больше всех, никогда не может быть ни одобрено, ни признано правительством его величества».

Между тем именно в силу бухлауской сделки проблема Проливов оказалась самым тесным образом связанной с балканскими делами. В Париже Извольский не получил никаких определенных заверений. Своим невмешательством в Боснийский кризис Франция рассчитывала получить от Германии уступку в марокканском вопросе, который был для нее в то время важнее проблем России и Турции. Идею Извольского о международной конференции и компенсациях в пользу ущемленных аннексией стран не поддержал министр иностранных дел Франции С. Пишон. Французские министры были недовольны не только неудачным моментом и формой, которую выбрал Извольский для решения проблемы Проливов, но и тем обстоятельством, что русский министр вел за их спиной переговоры с Эренталем. 24 сентября (7 октября) российский посол Нелидов телеграфировал из Парижа, что министр иностранных дел Франции С. Пишон просил сообщить России, что, «по мнению лондонского кабинета, пока не будет достигнуто предварительного соглашения касательно программы конференции, желательно не выступать с предложением о ее созыве. В особенности необходимо некоторое время для подготовки общественного мнения по вопросу о Проливах. Желательно также заранее условиться о компенсациях. Вследствие всего этого Грей просил парижский кабинет побудить Россию не спешить с конкретными предложениями о созыве конференции». Пишону также представлялось более желательным сделать в Константинополе и в Софии единовременно заявление в том смысле, что Берлинский трактат не может быть подвергнут никакому изменению или нарушению без согласия подписавших его держав.

В вопросе о Проливах Франция выступила за уважение суверенитета Турции и настоятельно советовала предварительно согласовать вопрос с Британией. Положение еще более обострилось вследствие того, что как раз во время пребывания Извольского в Париже он получил сообщение о том, что в Петербурге восторжествовала точка зрения Столыпина и что царское правительство решило протестовать против аннексии Боснии и Герцеговины. Это связывало руки Извольскому. В этой чрезвычайно сложной и запутанной ситуации, затрагивающей интересы почти всех великих держав, очень многое зависело от позиции Британии.

Российские политические круги немедленно откликнулись на аннексию. «Голос Москвы» считал аннексию Боснии и Герцеговины констатацией окончательной ликвидации Берлинского трактата и поддержал «требования, высказанные в адрес правительства, — не упустить момент и позаботиться об интересах России. Имелся в виду пересмотр режима Проливов Босфор и Дарданеллы».

Пресса также делала выводы касательно неудачных попыток Извольского. «Речь» от 7 октября 1908 г. высмеивала министра, который хотел проводить политику «бескорыстия» в турецком вопросе и мечтал явиться на предполагавшуюся международную конференцию с чистыми руками. «Ни в одной стране, кажется, дипломатия не считает заслугой оказаться особенно бескорыстной. Наоборот, повсюду, само собой разумеется, что все предпринимаемое в международной политике должно предприниматься исключительно в интересах данного государства». В октябре 1908 г. «Новое время» откликнулось на неудачу, постигшую Извольского: «Мы удивляемся, что А. П. Извольскому не пришла в Бухлау простая мысль сделать с Дарданеллами то же самое, что барон Эренталь сделал с Боснией».

Британские газеты посвящали целые полосы своих изданий кризису на Ближнем Востоке. Еще до приезда Извольского в Лондон «The Times» (Таймс) заявила: «Мы сразу можем сказать, что требование новых компенсаций за счет Турции просто недопустимо».

25 сентября (8 октября), за день до приезда Извольского в Лондон, британский посол в Петербурге А. Никольсон уведомил Грея, что Россию можно считать союзником в вопросе поддержки Турции. Правда, Россия не согласилась с повесткой, предложенной Англией конференции, ограничивавшейся вопросами Боснии, Герцеговины и независимости Болгарии. Россия требовала компенсации для себя — выхода в Проливы.

В течение недельного пребывания в британской столице 26 сентября — 3 октября (9–16 октября) Извольский вел напряженные переговоры не только с Э. Греем и его помощником Ч. Гардингом, но и с некоторыми другими британскими министрами. Этим переговорам в Англии придавалось настолько серьезное значение, что они неоднократно обсуждались кабинетом, а их содержание систематически докладывалось Эдуарду VII.

Проект Извольского предусматривал открытие Проливов для военных судов прибрежных государств Черного моря. Основное его предложение заключалось в том, что «принцип закрытия проливов Дарданелл и Босфора остается; исключение делается для военных судов прибрежных государств Черного моря. В то время, когда Порта не находится в состоянии войны, прибрежные державы Черного моря будут иметь право проводить беспрепятственно через проливы, в обоих направлениях, военные суда всяких размеров и наименований». «Однако ни в коем случае перехода от Черного до Эгейского морей не могут совершать зараз более трех военных судов одной и той же прибрежной державы. Оттоманские власти должны быть предупреждены по меньшей мере за 24 часа до прохода каждого военного судна». При этом Извольский заверил Грея, «что абсолютно никаких захватнических планов у России в отношении Константинополя и зоны Проливов нет».

30 сентября (13 октября) 1908 г. предложение Извольского обсуждалось британским кабинетом. Излагая подробно ход переговоров, Грей информировал присутствующих, что, по утверждению российского министра, отрицательное решение вопроса приведет к весьма серьезным последствиям: «Извольский заявил, что настоящий момент является наиболее критическим — он может укрепить и усилить добрые отношения между Англией и Россией или разорвать их совершенно. Его собственное положение поставлено на карту, так как он всецело связан с политикой установления доброго согласия с Англией, которую он защищает против всех противников». После длительного и весьма бурного обсуждения проблемы Проливов кабинет не смог принять единодушного решения. По мнению Грея, независимо от сути русских претензий, для постановки вопроса о Проливах момент в связи с событиями в Турции был крайне неподходящим. В итоге большинством голосов предложение Извольского было отклонено. Авторитет и положение Извольского напрямую зависели от Лондона, поэтому российский министр был предельно настойчив. Ему удалось добиться того, чтобы 12 октября Грей принял его в третий раз. Встреча состоялась в доме Грея, при разговоре присутствовал российский посол в Лондоне А. К. Бенкендорф. Извольский несколько отступил от первоначальной позиции, предложив вариант прохода через Проливы в мирное время военных кораблей всех черноморских государств и обеспечения со стороны Турции в случае войны одинаковых прав в пользовании Проливами всеми державами. Грей, не желая ставить Извольского в безвыходное положение, увидел в этом предложении элемент взаимности и пообещал обсудить его на заседании кабинета министров.

14 октября 1908 г. Грей вручил Извольскому секретный меморандум, в котором излагалось окончательное мнение британского кабинета по этому вопросу. «Английское правительство согласно на открытие Проливов, при условии, что Проливы будут открыты для всех одинаково и без исключения. Русское предложение (открыть их «для России и прибрежных государств») идет вразрез с общественным мнением Англии, которое было бы крайне разочаровано, если бы Россия, протестовавшая против действий Австрии, воспользовалась случаем обеспечить для себя преимущество в ущерб Турции или с нарушением статус-кво к невыгоде других. Чисто одностороннее соглашение, которое дало бы черноморским государствам преимущество в военное время воспользоваться всем Черным морем, как недоступной гаванью, в качестве убежища для своих крейсеров и истребителей при каком-либо преследовании их воюющими, не может быть воспринято общественным мнением Англии… Соглашение должно быть, следовательно, таким, чтобы, давая России и прибрежным государствам во всякое время выход при условии ограничений, указанных господином Извольским, и обеспечивая их от угрозы или утверждения иностранной морской силы в Черном море, а в мирное время оно заключало бы в себе элемент взаимности и в случае войны поставило воюющих бы в одинаковые условия. Кроме того, относительно прохождения Проливов Правительство его Величества позволяет себе заметить, что согласие Турции должно быть необходимым предварительным условием всякого проекта».

Из текста меморандума можно сделать вывод, что Лондон в принципе не возражает против открытия Проливов, но не только для России и прибрежных государств, а на условиях полного равноправия для всех стран без исключения, и что правительство его величества не считает время подходящим для заключения соглашения, которое дало бы России исключительные права. Предложение же российского правительства о предоставлении этого права лишь черноморским государствам могло бы вызвать у англичан подозрение, что русская дипломатия пытается в своих интересах и в ущерб Турции использовать напряженную обстановку, вызванную действиями Австрии.

В меморандуме далее предлагалось разделить проблему изменения режима Проливов на две части — на период мирного времени и на период войны. Британское правительство, не возражая против предоставления черноморским государствам права выхода судов из Проливов в любое время (с ограничениями, о которых говорилось в меморандуме Извольского) и соглашаясь фактически на сохранение принципа закрытия Проливов для военных кораблей нечерноморских государств в мирное время, настаивало на введении принципа взаимности в использовании Проливов военными кораблями всех стран в военное время, в особенности в случае участия в военных действиях Великобритании и России.

При переводе текста английского меморандума, опубликованного в Записке А. И. Нелидова о Проливах, вкралась серьезная ошибка, существенным образом искажавшая его содержание. Слово egress было переведено как преимущество. Между тем оно означало право прохода. Это меняло суть британского меморандума, в котором содержалось согласие английской стороны предоставить черноморским державам право прохода через Проливы в мирное время.

Наиболее существенным изменением в новом меморандуме явилось разделение проблемы на две части: на период мирного и военного времени. Но ведь Извольский и российская сторона, добиваясь предоставления русскому флоту права прохода через Проливы, имели в виду только мирное время.

Очевидно, что никакие трактаты и договоры не могли сохранить силу в военное время, в особенности в том случае, если бы Англия и Россия оказались врагами. Достаточно вспомнить о заявлении Р. Солсбери 1878 г., что английское правительство сохраняет за собой право ввести в случае войны свой флот в Черное море, не считаясь ни с какими трактатами.

Меморандум Грея вводил вместе с тем два новых положения, которые до этого не фигурировали в англо-русских переговорах по поводу Проливов. О первом уже упоминалось: британская сторона настаивала, чтобы изменение режима Проливов не связывалось с международной конференцией, которую Извольский предложил созвать в связи с аннексией Боснии и Герцеговины. Второе положение было гораздо существеннее.

В документе Форин оффис подчеркивалось, что британское правительство считает, что «согласие Турции должно быть необходимой предпосылкой по всякому предложению об изменении режима Проливов». Впервые в ходе дипломатических переговоров по этой проблеме британская сторона не только вспомнила о существовании турецкого правительства, но даже потребовала, чтобы было обеспечено его согласие на любые изменения режима Проливов.

Это условие действительно существенным образом изменило всю ситуацию и делало для российского правительства практически невозможным добиться изменения режима Проливов. В Константинополе вновь окрепли позиции Германии. «Турция была оскорблена пренебрежительным отношением к ней Австрии и Болгарии… — писал Грей. — Мы не можем согласиться добавить к этому еще затруднения путем навязывания Турции стеснительного вопроса о Проливах».

Одновременно с отрицательным ответом Извольскому «британское правительство предупредило Порту об имеющихся будто бы у него сведениях об агрессивных проектах России в отношении Проливов и потребовало на этом основании усиления оборонительных сооружений на Босфоре, а затем, признав принятые Портой меры недостаточными, отправило (невзирая на протесты самой Порты) британскую эскадру в турецкие воды, к Проливам, для подкрепления своих взглядов по данному вопросу».

Грей с самого начала знал, что Россия не согласится на открытие Проливов для военных кораблей всех держав. «Простое открытие Проливов для военных кораблей всех народов, — писал он, — предоставило бы возможность иностранным флотам сосредоточиваться на Черном море в любое время. Это является неблагоприятным для России и естественно будет неприемлемым для нее».

Кроме того, английская дипломатия не была намерена даром менять режим Проливов в пользу России, ибо подобное изменение, по мнению британского правительства, дало бы Петербургу во время войны возможность превратить Черное море в гавань, из которой русские корабли могли бы воспрепятствовать коммуникации в Средиземное море и в которой они могли бы скрываться от преследования противника.

Что же касается высказывания об отклонении русского предложения до благоприятной для России перемены общественного мнения, которое было включено в меморандум английского правительства, то оно было продиктовано лишь тактическими соображениями.

«Осторожным и осмотрительным было поведение английского министра иностранных дел Эдуарда Грея, — писал Б. Бюлов в своих воспоминаниях, — он был исполнен желания не доводить дело до разрыва». Английская дипломатия достигла своей цели — не предоставлять России свободного прохода ее военных судов через Проливы, умело используя то обстоятельство, что Извольский не мог открыто признаваться в своей сделке с Эренталем за счет славянских народов.

В беседе с Греем 1 (14) октября 1908 г. Извольский заявил: «Когда поднимается вопрос о Проливах, Англия постоянно препятствует его решению, и, несмотря на хорошие отношения с Англией, в результате никакого действительного улучшения эти хорошие отношения не повлекли за собой. Это может оказаться губительным для хорошего взаимопонимания с Англией». Грей настаивал, однако, что момент для решения поднятого вопроса неудачен, и обещал в иное, более удобное время использовать влияние Англии в Стамбуле, чтобы обеспечить согласие турецкого правительства. «Извольский добился лишь заверения Грея, — как верно заметил А. Тэйлор, — что он был бы рад совершить чудо: „Я положительно желаю достижения такого соглашения, которое откроет Проливы на условиях, приемлемых для России… и в то же время не поставить в невыгодное положение Турцию или другие державы“».

На деле же, как указывал В. М. Хвостов в «Истории дипломатии», «изменение позиции английского правительства объяснялось тем, что если раньше в Турции преобладало влияние Германии, то теперь младотурецкая революция способствовала усилению влияния Англии. Одно дело было поддерживать претензии России на свободный проход судов ее через Проливы в пику враждебно настроенной Турции, а также стоявшей за ее спиной Германии, и совсем другое поддерживать те же претензии, когда есть шанс самой оказаться хозяйкой Проливов».

В материалах Санкт-Петербургского телеграфного агентства, цитировавшего интервью Извольского агентству Рейтер, утверждалось, что «между Извольским и Грееем достигнуто согласие о конференции по балканским делам, но в ней будет затронут лишь узкий круг вопросов. Не имеется в виду поставить на обсуждение конференции вопрос о Дарданеллах, так как этот вопрос коснется главным образом России и Турции. Россия не желает, чтобы этот вопрос был разрешен в невыгодном для Турции смысле или чтобы он был обращен в вопрос о компенсациях, так как Россия явится на конгресс лишь в качестве незаинтересованной державы».

«The Times» (тайме) также подтверждала бескорыстие России по отношению к Турции, но не вдавалась в подробности переговоров Извольского с Греем, ссылаясь на то, что они происходили за закрытыми дверями. «The Standard» (Стэндарт) ставила в заслугу Великобритании выступление в защиту Порты, вопрос об открытии Проливов был отнесен на счет двух наиболее заинтересованных держав — России и Турции, высказывалась озабоченность по поводу Германии и согласия Австро-Венгрии на компенсации. Вопрос о Проливах был снят с повестки дня. Грей убедил Извольского «продемонстрировать такое выражение доброй воли к Турции, чтобы в момент настоящего кризиса, защищая турецкие интересы, не получить прямые выгоды для самой России — это произведет хорошее впечатление на общественное мнение Англии».

Париж и Лондон показали русской дипломатии, «что дорога к мирному разрешению вопроса о Проливах идет из Петербурга не через Берлин и Вену, а через Лондон и Париж, и показали это в самой решительной форме, не оставлявшей место для каких-либо сомнений и колебаний».

О том, что Грей не собирался помогать Извольскому, свидетельствовало следующее замечание Никольсона: «Его (Извольского. — Авт.) обращение к вопросу о Проливах было так невразумительно с самого начала — сквозь туман неточностей (тайная сделка с Эренталем в Бухлау. — Авт.). К сожалению для него, его первые шаги в этой темноте и по скользкой дорожке столкнули его лицом к лицу с врагом, который представлял свои собственные цели с предельной ясностью».

Насколько незначительной была для английского правительства просьба России, видно из письма Грея Лоутеру: «Со стратегической точки зрения нет никаких преимуществ для захода наших судов в Черное море в военное время. Это уже сложившийся принцип нашей морской стратегии, что ни в коем случае военные корабли не должны входить в Черное море, пока Турция не является нашим союзником. Условия взаимности поэтому не более чем витрина в магазине».

Британия решила отсрочить вопрос о Черноморских проливах на неопределенное время. «Весьма возможно, он никогда не будет поднят, — писал Зиновьев в своем донесении в МИД. — Англия не согласится ни на одно предложение, прежде чем таковое не будет предварительно принято Турцией».

Извольский, зная коварство британской дипломатии, мог предположить такой исход дела. Еще перед отъездом из Парижа в Лондон Извольский, не зная о новых условиях, которые будут там выдвинуты, имел продолжительную беседу с турецким послом во Франции, в ходе которой предложил заключить союзный договор между обеими сторонами, включавший предоставление русским военным кораблям права свободного прохода через Проливы.

Пока Извольский совершал поездку по Европе, Чарыков и Столыпин подготовили свой проект русско-турецкого соглашения, предусматривавший поддержку русским правительством на будущей международной конференции позиции Турции в вопросе об аннексии Боснии и Герцеговины и одновременно согласие Турции на изменение режима Проливов.

23 сентября (6 октября) Чарыков представил на доклад царю проект договора с Турцией, состоявший из четырех пунктов. Он предлагал, чтобы обе державы на грядущей конференции по пересмотру Берлинского трактата выступили совместно в защиту обоюдных интересов. Петербург готов был поддержать целый ряд пожеланий Османской империи, включая отмену капитуляций и остатков причитавшейся России контрибуции. Турецкое правительство со своей стороны должно было взять обязательство: не возражать против превращения Болгарии в независимое королевство; в случае согласия держав не отвергать открытия Проливов для военных судов России и других черноморских стран при соблюдении абсолютной безопасности турецкой территории и сооружений по соседству с Проливами. Николай II одобрил замысел Чарыкова.

26 сентября (9 октября) турецкое правительство решило не выступать против предложения России и просило Петербург добыть поддержку этого соглашения со стороны Англии и Франции на конференции. «Против нашей формулы о проливах Турция не возражает», — докладывал Чарыков Столыпину. На самом деле Порта также не хотела поддерживать русское предложение, особенно в отношении Проливов, поэтому сразу сообщила о нем Англии и Германии, рассчитывая на их содействие. Посол в Стамбуле И. А. Зиновьев верно оценивал ситуацию, когда писал: «Настоящее турецкое правительство не особенно расположено к разрешению вопроса о Проливах в желательном для России смысле».

В Берлине внимательно следили за развитием событий. 19 октября (1 ноября) германский посол в Петербурге А. Пурталес посетил Извольского, и они обсуждали предстоящую конференцию. Посол объяснил Извольскому мотивы германской политики, припомнив Русско-японскую войну, когда Германия, по его словам, одна из всех европейских государств, подвергая себя опасности осложнений с Японией, поддержала Россию.

Вместо благодарности русское правительство примкнуло к двойственному соглашению Франции и Англии, все более явно становясь на сторону группы держав, враждебных Германии. Кульминационным пунктом этой политики явилась Альхесирасская конференция, где Россия открыто высказалась против Германии.

Затем последовало Ревельское свидание российского и британского монархов, которое печать и общественное мнение признали событием первостепенной важности в укреплении дружбы с Англией. Подобная перегруппировка держав вынудила Германию более, чем когда-либо, сблизиться с Австро-Венгрией и принять за основание своей политики полнейшую солидарность во всех вопросах с Габсбургской монархией. Вот почему в настоящем вопросе берлинский кабинет безусловно поддерживает точку зрения Австро-Венгрии и не может принять ничего такого, что было бы истолковано в Вене как давление на австро-венгерскую политику.

Извольский прекрасно знал, что Германия в Боснийском кризисе будет действовать заодно с Австро-Венгрией. Еще в 1907 г., во время свидания российского и германского императоров в Свинемюнде, Извольский беседовал с Бюловом. Министр ознакомил Бюлова с австрийско-российским проектом реформ в Македонии, сказав ему, что «нами и венским кабинетом почти установлен текст проекта судебных реформ в трех вилайетах, который будет в самом непродолжительном времени передан русскими и австрийскими послами в Константинополе представителям других держав». Князь Бюлов пообещал Извольскому, что «сообразно с принятым им общим правилом, раз в этом вопросе мы будем действовать в полном согласии с Австро-Венгрией, он заранее обещает нам энергичное свое содействие в Константинополе».

Германия была заинтересована в том, чтобы отказ пришел в Петербург именно из Лондона, что ослабило бы только что достигнутое Тройственное согласие. «Извольский считал себя очень умным, — писал рейхсканцлер Б. Бюлов. — В боснийском вопросе Извольский делал ошибку за ошибкой. Грубой ошибкой было то, что 15 сентября 1908 г. в Бухлау он не спросил Эренталя прямо и без обиняков, когда и в какой форме он намеревается предпринять аннексию Боснии и Герцеговины. Дальнейшей ошибкой было то, что, когда Эренталь поразил его аннексией, он не вернулся в Петербург, чтобы перед Думой и царем мужественно защищать свою политику. Вместо этого он комичным образом объездил все европейские столицы». В довершение всех бед Извольский был дезавуирован собственным правительством. Положение министра иностранных дел осложнялось разногласиями в правительстве и протестом буржуазно-помещичьих кругов против осуществленной Австро-Венгрией аннексии. «Столыпина не интересовали Проливы, — писал А. Тэйлор, — зато его очень беспокоили настроения славян; он пригрозил отставкой, и Николаю II пришлось сделать вид, будто ему ничего не было известно о планах Извольского».

25 октября (7 ноября) состоялось заседание Совета министров. Столыпин критиковал МИД за то, что в столь важном вопросе внешней политики Извольский действовал за спиной правительства. Участники заседания пришли к тому, чтобы продолжать разговоры о конференции, по возможности избегая ее, или, как предложил государственный контролер П. А. Харитонов, «не соглашаться на аннексию, как этого требует русское общественное мнение. Лучше дело длить и вести взатяжку». Выступление Извольского в Думе признали пока несвоевременным и требующим основательной подготовки. Столыпин также отметил, что к таким выступлениям «надо прибегать, когда они обещают успех внешней политики». В итоге идея конференции без обсуждения проблемы Проливов утратила смысл и для самого Извольского. Дальнейшие международные события, поставившие монархию Габсбургов и Сербию на грань войны, отодвинули на время проблему Проливов.

В самый разгар кризиса российские военные агенты активно работали в Турции. 15 (28) ноября 1908 г. в управление генерал-квартирмейстера Генерального штаба пришел рапорт, что две недели тому назад были произведены стрельбы из дарданелльских укреплений. «15 ноября проводились стрельбы по 14 укреплениям Проливами. Всего было выпущено 276 выстрелов по неподвижным целям, равно как по движущимся на буксире. Ночная стрельба проводилась по неподвижной цели, освещаемой прожекторами, результаты стрельбы были признаны блестящими», — доносил полковник Хольмсиев.

16 (29) ноября 1908 г. Извольский письменно докладывал Николаю И, что германский посол в Петербурге заявил ему, что Россия хочет запугать Германию призраком коалиции России, Франции и Англии и что Извольский толкает Россию на путь «воинственных приключений». Министр имел серьезную беседу с Пурталесом вечером 15 (28) ноября.

Посол выдвинул два тезиса в защиту Германии. «Ввиду совершившейся в Европе новой группировке держав, составивших вокруг Германии как бы кольцо враждебных элементов, Германское правительство должно еще сильнее сомкнуться с Австро-Венгрией, и этим объясняется та безусловная поддержка, которую берлинский кабинет оказывает политике барона Эренталя. Если бы оказалось, что сближение России с Англией превратилось во враждебный Германии союз, это могло бы иметь самые опасные последствия для сохранения мира». Далее Пурталес заявил, что «Германское правительство, конечно, не сомневается в истине наших уверений об отсутствии такого союза, но общественное мнение Германии глубоко обеспокоено газетным и иным шумом, происходящим вокруг Тройственного согласия — „triple entente“; это не может не отразиться на русско-германских отношениях».

Германский посол считал, что главная опасность для сохранения мира происходила не из агрессивных замыслов Австро-Венгрии, в которые он не верил, а исключительно из интриг Англии, которая, по имеющимся в Берлине достоверным сведениям, желает лишь одного — спутать карты, вызвать европейскую войну и воспользоваться, ради собственных целей, ослаблением тех держав, которые будут в этой войне участвовать. Этим он объяснял и деятельность английской дипломатии в Константинополе, Белграде и Цетинье, чтобы раздуть конфликты с Австро-Венгрией.

Тем временем российские правящие круги предпринимали попытки создания союза Балканских государств, чтобы приостановить германо-австрийское проникновение на Ближний Восток. Проявляются контуры нового Балканского союза: в октябре-ноябре российские дипломаты активно добивались его образования. Аннексия Боснии и Герцеговины вызвала взрыв негодования в Сербии, Черногории и Турции. Торговые связи Австро-Венгрии с Ближним Востоком и Балканами были в это время почти полностью прекращены.

Сербия потребовала автономии для Боснии и Герцеговины, а также раздела Новопазарского санджака между Сербией и Черногорией в целях установления между ними общей границы. Одновременно Белград обратился к России, которая поддержала требования Сербии и предложила рассмотреть вопрос об аннексии на конференции держав.

Австро-Венгрия отвергала сербские требования о компенсациях, ссылаясь на то, что под Берлинским трактатом не стояло ее подписи. Вена, поддерживаемая Берлином, заняла непримиримую позицию в отношении Сербии и России. Главная задача России заключалась в том, чтобы не допустить вступления ситуации на Балканах в такую острую фазу, когда военные действия стали бы неизбежными. Извольский придерживался мнения, что, если бы война началась на Балканах, было бы трудно ограничить ее масштабы и Россия была бы в нее вовлечена.

К концу 1908 г. нависла угроза большой европейской войны. Нельзя было предсказать, каким образом решится вопрос о взаимоотношениях между Австро-Венгрией и Турцией и между последней державой и Болгарией. В то время как Сербия и Черногория производили военные приготовления, сношения между Веной и Петербургом носили характер, который делал положение еще более угрожающим. Россия не была готова к вооруженному столкновению и зависела от союзников, которые решили не принимать участия в возможном противостоянии Сербии и Австро-Венгрии.

Эренталь понимал уязвимость российской позиции и продолжал держать Петербург в напряжении. Австрийский министр угрожал Извольскому предать гласности секретные сделки двух правительств. «Ряд событий в продолжение только что кончившегося года, — писал в своем годовом отчете британский посол в Петербурге А. Никольсон, — показал, что Россия, ввиду общих комбинаций, имеющих явно враждебный характер в отношении ее на Ближнем Востоке, поставлена была в необходимость соглашаться с действием центральных держав».

21 декабря 1908 г. (3 января 1909 г.) Извольский предупредил Болгарию, что, если она даст себя втянуть в конфликт с Турцией, вся ответственность за это ляжет на нее и она не может рассчитывать ни на какую поддержку со стороны России. Но если Болгария проявит благоразумие и «выкажет склонность последовать нашему совету (заплатить Турции)», то Россия обещает «приложить все старания, чтобы найти практическое разрешение финансовой стороны вопроса».

Неожиданно быстрое решение в январе спора между Австро-Венгрией и Турцией свидетельствовало о том, что Вена предпочитала заняться вопросом сербским и черногорским. В то же время напряженные отношения между Болгарией и Турцией явились причиной большой тревоги для российского правительства. Престиж России среди Балканских государств был поставлен на карту, а соглашение между Австрией и Турцией считалось в высшей степени нежелательным.

Извольский с опасением следил за настойчивостью, с какой его соперник-граф Эренталь преследовал свою политику. В конце 1908 г. Петербург выпустил циркуляр, в котором говорилось, что «международная конференция должна заняться пересмотром некоторых устарелых постановлений Берлинского трактата и удовлетворением некоторых законных интересов Турции и Балканских государств». Далее в циркуляре отмечалось, что, хотя непосредственное соглашение между Австрией и Портой будет способствовать окончательному решению вопроса, оно тем не менее не предрешит окончательной санкции держав и не предотвратит обсуждение ими этого вопроса. Россия хотела бы на конференции высказать свои взгляды относительно пунктов, имеющих для нее особый интерес.

В своей речи в Думе 25 декабря (7 января) Извольский воспользовался случаем выразить свою горячую симпатию балканским государствам и намерение России употребить все дипломатические средства для защиты их интересов. Извольский надеялся, что, прежде чем Австрия придет к соглашению с Турцией, ему удастся с помощью Франции и Англии склонить Австрию изменить свою позицию в отношении Сербии. Британское правительство также испытывало беспокойство относительно действий, которые Австро-Венгрия замышляла против Сербии, и отмечало опасность, которой эти действия грозили европейскому миру. «Венский кабинет приглашал подробно определить свои претензии, которые он мог предъявить к сербскому правительству, с тем чтобы правительство Его Величества могло сделать, как прежде, представления Белграду по этому поводу».

Австрийский кабинет оставался совершенно безучастным к общественному мнению России и, очевидно, был убежден, что Петербург не осмелится и не будет в состоянии воевать. Германия провозгласила тесную солидарность с Австро-Венгрией и в то же время беспрерывно внушала русскому правительству, что единственный исход из угрожающего ей унижения — это оставить своих западных друзей и через Берлин прийти — пока еще есть время — к соглашению с Веной.

Франция, по мнению Извольского, чрезвычайно заботилась о сохранении мира, желая быть в наилучших отношениях с Австрией, в то время как ее недавнее соглашение с Германией влекло ее, казалось, к орбите центральных держав более сильно, чем это было бы приемлемо для России. У Извольского возникло большое сомнение: будет ли его союзник безусловным приверженцем России, если наступит кризис. Англия, хотя и высказала свою симпатию в отношении России, откровенно заявила, что она будет в состоянии поддержать ее только дипломатически.

Извольский хотел выступить посредником при разрешении австро-сербских разногласий. Англия выразила готовность поддержать русское правительство в его желании, чтобы австро-сербский спор был решен державами, а не непосредственно между Веной и Белградом.

Получив заверения германского правительства и Генерального штаба, что в случае возникновения войны Берлин придет Вене на помощь, начальник Генерального штаба Австрии Конрад фон Гётцендорф изложил в письме Мольтке от 26 января 1909 г. план оперативных действий: «Сперва Германии мобилизоваться против Франции с тем, чтобы вооруженным путем разрешить борьбу с Россией и Францией, и уже потом решительно выступить против Сербии и Черногории». Но этим планам не суждено было сбыться. Ни Франция, ни Англия, ни Россия, ни даже Германия не собирались в тот момент развязывать войну.

В конце февраля статс-секретарь германского ведомства иностранных дел А. Кидерлен-Вехтер неофициально сообщил требования Австро-Венгрии французскому послу.

13 (26) февраля Париж направил в Петербург меморандум, в котором говорилось о неосуществимости требований Сербии и содержалась просьба к российскому правительству предотвратить войну, так как этот кризис не затрагивает жизненных интересов России. Этот меморандум вызвал негодование у Извольского. «Франция перешла „со всеми пожитками“ на сторону Австрии. Франция желает, — возмущался российский министр, — чтобы Россия присоединилась к этому шагу, который, как известно, Сербия не примет, а также она внушает, что Россия должна унизиться и отдать беззащитную Сербию».

Британия, в свою очередь, сообщила, что она не предпримет никаких шагов в Белграде до тех пор, пока к ней не присоединится Россия. Позиция Британии после посещения Эдуардом VII и Гардингом Берлина также несколько изменилась. Грей направил в Петербург и Белград телеграммы, в которых говорилось, что в интересах мира требования территориальных уступок Сербии не могут получить поддержки. В Лондоне забыли и о европейской конференции. В результате австро-турецкого соглашения 13 (26) февраля 1909 г. Турция за 2,5 млн ф. ст. признала аннексию Боснии и Герцеговины. «С самого начала Боснийского кризиса, — писал Б. Бюлов, — задача Германии состояла: чтобы, с одной стороны, австрийцы не потеряли самообладания, а с другой стороны, не соблазнились на такие поступки, которые могли бы повести к всеобщему кризису».

1 (14) марта Берлин предписал своему послу в Петербурге заявить, что Россия должна признать свершившиеся факты. Иначе, заметил рейхсканцлер, «к нашему сожалению, мы должны были бы отстраниться и предоставить ход событий своему течению».

8 (21) марта германское правительство фактически предъявило России ультиматум, в котором требовала немедленно и однозначно ответить: «Признает ли оно ликвидацию XXV статьи Берлинского трактата вследствие аннексии Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией?». Извольский посчитал заявление Пурталеса настолько важным, что срочно потребовал заседания Совета министров.

Обстоятельства, при которых был сделан вызов, не благоприятствовали России. Было несомненно, что Австро-Венгрия собрала большие силы в Галиции, и ходили слухи, что были сделаны некоторые первоначальные шаги к мобилизации одного или двух германских корпусов на западной границе, в то время как поведение Вены относительно Сербии с каждым днем становилось все более угрожающим. Российское правительство не было застраховано и от непосредственной угрозы русской границе.

Министр финансов был против какого-либо решения, могущего вызвать войну, так как опасался, что это было бы губительно для финансовой устойчивости страны, в то время как военный министр утверждал, что армия реорганизуется и в эту минуту не находится в том положении, в котором она могла бы предпринять серьезную кампанию. Совет министров единодушно решил принять германское предложение, потому что Россия была не готова вступить в войну. «Получив указанный ультиматум, царское правительство растерялось; оно не решилось даже поставить в известность Англию и Францию о характере германского требования».

Извольский уведомил французского и британского послов о том, что произошло, после того как Совет министров уже принял свое решение. Российский министр объяснил свою позицию тем, что ему не надо было удостоверяться в их взглядах, так как он знает, что Великобритания предложила бы только свою дипломатическую поддержку, а Франция еще недавно поддерживала Россию очень сомнительным образом, а «здесь дело явно пахло порохом».

Николай II в письме своей матери с горечью сообщал о поступке Вильгельма II. «Германия дала нам знать, что мы можем помочь делу и предотвратить войну, если мы дадим согласие на знаменитую аннексию и если мы откажемся, то последствия будут серьезными и непредвиденными. Раз вопрос был поставлен ребром — пришлось отклонить самолюбие в сторону и согласиться. Единогласно всеми министрами это было высказано… Из-за слова аннексия наши патриоты были готовы пожертвовать Сербией, так как в случае нападения на нее Австрии мы не могли ей ничем помочь, правда, что форма и прием германского правительства их обращения к нам грубы и мы этого не забудем. Я думал, что этим еще раз хотели отделить нас от Англии и Франции, но опять это не удалось. Такие способы действия приведут скорее к обратным результатам».

«Ряд этих неудач — свидание в Бухлау, аннексия, австрийский и германский ультиматумы и безусловная сдача России, — писал П. Н. Милюков, — произвел огромное и тяжелое впечатление в русском обществе всех направлений». Следовательно, вместо того чтобы поразить российское общество могуществом центральных держав, действия Германии вызвали глубокое чувство вражды к Берлину и Вене и заставили тех, кто до сих пор колебался и сомневался, искать более тесного союза с западными державами и особенно с Англией.

18 (31) марта сербский посол в Вене передал Эренталю специальную ноту, означавшую полное дипломатическое отступление Сербии. Боснийский кризис завершился.

Через месяц после кризиса российский военный агент Ермолов доносил из Лондона, что уступка России по вопросу об аннексии Боснии и Герцеговины произвела здесь довольно тягостное впечатление. «Я должен сказать, двояко тягостное: во-первых, здесь усилилось предположение о нашей слабости в военном отношении. Мне известно, что здесь в военных сферах предполагают, что будто бы наша артиллерия еще не перевооружена после войны новыми орудиями. Во-вторых, здесь усилилось чувство опасения перед Германией». Далее Ермолов сообщал, что при обсуждении военно-морского бюджета на 1909/10 финансовый год в парламенте возникла паника.

Тревога Британии объяснялась тем, что продуктивность и быстрота английского судостроения уменьшалась, а в Германии быстро увеличивалась. Английское общественное мнение, ревниво относившееся к превосходству Великобритании на море, вдруг поняло, что в настоящее время сила государства определяется не количеством судов, а только «дредноутами». В общем, через два или три года Германия может быстро догнать Англию.

Военный агент напомнил, что «уже ко времени Ревельского свидания у англичан было желание идти дальше англо-русского соглашения, заключенного в 1907 г., и, быть может, заключить с нами нечто вроде военно-морской конвенции». Ермолов задавал себе вопрос: «Если бы такая конвенция была заключена, не сильнее ли бы мы оказались перед лицом Босне-Герцеговинского кризиса, поддержанного Германией». Ермолов докладывал, что в Лондоне после уступки России в аннексионистском кризисе в парламенте открыто говорили: «Вот что значит в делах внешней политики не быть достаточно подготовленным в военно-морском отношении: а) подготовкой вооруженных сил; б) активными союзниками». В своем письме Ермолов указывал, что настало время обсудить отношение России и Англии к младотурецкому движению. «Англия нравственно сочувствует младотуркам, Германия наоборот, а мне кажется, что младотурецкое движение не может быть для России выгодно, по двум главным причинам: во-первых, оно уже несомненно приведет и привело к смутам и резне в Анатолии, близ наших кавказских границ, а во-вторых, вероятно навсегда устранит развал „больного человека“ (так Турцию стал называть О. Бисмарк, после поражения ее в Русско-турецкой войне 1876–1878 гг. и установления над ней протектората европейских держав по решению Берлинского конгресса 1878 г. — Авт.) и помешает исполнению того, что я все-таки считал бы одним из наших национальных и вековых стремлений: владение нами Константинополем».

Франция, как и Англия, была удручена бессилием России. «Россия, Франция и Англия должны более, чем когда-либо, сблизиться и одновременно усиленно вооружаться, чтобы убедить противника в способности добиться уважения к себе и своим требованиям. Российский посол в Париже писал, что только таким путем можно восстановить нарушенное в пользу Тройственного союза европейское равновесие, вернуть себе утраченное влияние на Балканах и осуществить историческую миссию (Проливы)».

Характеристика Боснийского кризиса дана в мемуарах Ю. Я. Соловьева, хорошо знакомого с положением дел на Балканах. Он пишет, что в Бухлау Извольского обошли не столько австрийцы, сколько англичане, на которых он при своем самомнении наивно возлагал надежды, что они дадут ему возможность осуществить давно взлелеянный в Петербурге план захвата Проливов. «Известно, как плачевно окончилась сделка Извольского в Бухлау, после которой австрийцы окончательно присоединили Боснию и Герцеговину, а мы остались у разбитого корыта на берегах Босфора». «Пребывая в состоянии военной слабости и не уверенная в поддержке партнеров по Антанте, Россия вынуждена была отступить перед фактическим ультиматумом и со своей стороны принудила Сербию к уступке Австро-Венгрии. Сыграло свою роль и то обстоятельство, что Англия в ноябре 1908 г. не поддержала высказанную Извольским во время визита в Лондон готовность признать аннексию Боснии и Герцеговины в обмен на усиление позиций России в отношении Черноморских проливов. Это укрепило в Берлине надежду, что в случае войны между Германией и Россией Англия сохранит нейтралитет. Публичное унижение побудило Россию ускорять свои вооружения на суше и на море».

Боснийский кризис закончился победой германо-австрийского блока. Он определил расстановку сил на международной арене, приведя к укреплению англо-русских и франко-русских союзных отношений, сплочению Антанты, а также выявил неподготовленность России к войне. Боснийский кризис 1908–1909 гг. явился одним из самых серьезных международных кризисов, предшествовавших Первой мировой войне.

После Боснийского кризиса основная задача России заключалась в том, чтобы избегать по возможности международных осложнений. Обстановка на Балканах, в Турции и Персии оставалась крайне напряженной. Сознание того, что понесенное Россией дипломатическое поражение серьезно ухудшило ее внешнеполитические позиции, и прежде всего на Ближнем Востоке, серьезно беспокоило правящие круги. Сразу после кризиса в петербургских дипломатических сферах распространился слух о предстоящем уходе Извольского. Если в Австро-Венгрии и Германии были довольны таким поворотом дел, то Лондон и Париж, естественно, были встревожены.

Отношения Российской империи с Германией не без труда нормализовались после Боснийского кризиса. В Берлине были озабочены антигерманской газетной кампанией в России и добивались ее прекращения. Бюлов через Пурталеса предложил опубликовать ряд документов о переговорах двух держав в связи с улаживанием австро-сербского конфликта. Докладывая об этом царю, исполнявший должность управляющего МИДа Н. В. Чарыков отметил, что Германия стремится выяснить, «как Россия к ней относится и намерена относиться в будущем, в особенности в случае вооруженного столкновения между Германией и Англией».

4–5 (17–18) июня 1909 г. произошла встреча русского императора с германским в финских шхерах. Обоих монархов сопровождали их министры иностранных дел. Между бароном фон Шёном и Извольским состоялось несколько бесед, посвященных главным образом обзору политических событий последних месяцев. С германской стороны последовало объяснение, что политика Германии была направлена на поддержание мира и улаживание спорных вопросов и недоразумений, которые возникли между Австро-Венгрией и Россией.

Извольскому было заявлено, что для интересов России было бы полезнее действовать вместе с двумя центральными державами, чем примыкать к Франции и Англии; кроме того, прозвучали обычные жалобы на враждебный тон русской печати в отношении Германии. Извольский на это возразил, что совместные действия России с Францией и Англией являлись необходимыми из-за политики Австро-Венгрии, но что это никоим образом не было направлено против Германии, с которой Россия желала находиться в наилучших отношениях.

Германия, несмотря на ее враждебное поведение во время Боснийского кризиса, все еще надеялась возродить «Союз трех императоров». Российские политики заняли сдержанную позицию, прекрасно понимая, что ни Германия, ни Австро-Венгрия не станут союзниками России на Балканах. В прощальной беседе с Шёном Николай II сообщил о своих предстоящих визитах к французскому президенту и английскому королю. Царь по собственному почину дал слово, что, «с какими бы требованиями во время этих визитов он ни столкнулся, он ни на что не пойдет, что было бы направлено против Германии или исходило бы из направленного против Германии плана».

Свидание в шхерах, как считает отечественный историк А. В. Игнатьев, свидетельствовало о стремлении России вернуться к политике балансирования между Англией и Германией. Берлин в силу сложившегося международного положения не мог проводить активную политику по сближению с Петербургом.

Во второй половине июля — начале августа 1909 г. состоялись свидания царя с союзниками по Антанте. В Шербуре Николай II встретился с французским президентом К. Фальером, а в Коузе — с английским королем.

Во время пребывания Николая II в Шербуре 18–19 июля (31 июля — 1 августа) 1909 г. состоялись беседы Извольского с французским министром иностранных дел С. Пишоном. Они были посвящены главным образом минувшему кризису и мерам, которыми можно было бы воспрепятствовать возникновению на Балканах новой конфликтной ситуации. Извольский настаивал на необходимости для России и Франции совместно с Англией найти средства «сохранить интересы балканских народов и предотвратить внезапное открытие восточного вопроса».

Длительное обсуждение оказалось, однако, малорезультативным. Французская сторона не пошла дальше декларирования своего стремления сохранить целостность Османской империи и статус-кво на Балканах. По поводу этого свидания бельгийский поверенный в делах в Париже писал, что «прекрасные дни франко-русского союза миновали… ничего не осталось от былого воодушевления. Об этом союзе говорят как о чем-то приятном, на что вряд ли можно, в случае надобности, рассчитывать».

Визит Николая II в Коэс, по словам Никольсона, имел всеобщий успех. Присутствие внушительного британского флота, прекрасная погода и регата в Коэсе сделали посещение приятным. Извольский, сопровождавший Николая II, имел длительный разговор с премьер-министром и Э. Греем. Российского министра сильно беспокоило соглашение между Австро-Венгрией и Болгарией и то, что Австрия замышляет дальнейшее продвижение на Балканах к югу. Извольский в Коэсе прямо спросил Грея: благосклонно ли отнесется Великобритания к занятию Австрией Салоник. Ему заявили, что такое нарушение статус-кво на юго-востоке Европы, естественно, явится серьезной заботой для Великобритании. Руководители внешней политики двух стран договорились поддерживать существующий режим в Турции, а также статус-кво острова Крит.

Между тем Россия стремилась занять влиятельное положение в Константинополе, чтобы не позволить Германии вновь приобрести исключительное влияние на Блистательную Порту. Весной 1909 г. министр иностранных дел Турции Рифат-паша посетил Санкт-Петербург, а позднее состоялось свидание министров иностранных дел в Ливадии, которое все же не сблизило существенно обе державы.

В июле 1909 г. в Константинополь прибыл новый российский посол. Им стал бывший помощник Извольского Н. В. Чарыков, который начал энергично проводить в жизнь курс на сближение с Турцией. Он пошел навстречу турецкому правительству в разрешении международных вопросов: реорганизации жандармерии и международной финансовой комиссии, а также в критском и македонском вопросах. Главные же усилия посла, согласно его собственному письму товарищу министра иностранных дел, родственнику и протеже Столыпина С. Д. Сазонову, сосредоточились на достижении основной цели России: сохранить Турцию от распада в невыгодное для Петербурга время.

Россия придерживалась мнения, что сильная Турция является главным положительным фактором в ее балканской политике и что необходимо поддерживать статус-кво в Османской империи. Посол стремился подготовить почву к предстоящему соглашению с Турцией, которое планировалось на конец июля во время посещения султаном Николая II в Ливадии. Этот замысел, однако, не осуществился вследствие усиления германского влияния в Стамбуле. Султан в Крым не поехал. Правда, у царя побывала турецкая правительственная делегация, но дело ограничилось обсуждением вопроса о турецком железнодорожном строительстве в Малой Азии, причем русские дипломаты пообещали смягчить свою ранее сугубо негативную позицию. Проблем общего соглашения и связанного с ним статуса Проливов стороны не касались.

* * *

Немного оправившись от поражения в Боснийском кризисе и неудачной попытки открыть Черноморские проливы осенью 1908 г., Россия вновь предприняла шаги к изменению режима Проливов. Проект соглашения с Италией по этому вопросу был намечен еще осенью 1908 г., во время свидания Извольского и Т. Титтони в Дезио.

10 (23) июля 1909 г. помощник министра иностранных дел А. А. Нератов писал российскому послу в Риме князю Долгорукому по поводу его проекта русско-итальянского соглашения по балканским делам. Необходимо отметить, что Италия имела свои интересы на Балканском полуострове и во время Боснийского кризиса временами действовала заодно с Россией. Общей целью двух стран на Балканах было не допустить дальнейшего расширения там Австро-Венгрии. России было важно обезопасить Проливы, а Италия преследовала свои экспансионистские цели на адриатическом побережье. «Если развитие национальных единиц на Балканах не противоречит видам Италии, то в такой же ли степени это начало соответствует целям России?» — спрашивал Нератов Долгорукого.

В итоге на Балканском полуострове по предложению итальянского правительства должны были образоваться национальные единицы: греческая, албанская, сербская и болгарская. При этом о судьбе прилегающих к Проливам земель конкретно ничего не говорилось ввиду смешанного в них населения. А. А. Нератов отмечал: «Во всяком случае, земли эти не могут, по точному смыслу итальянского проекта соглашения, попасть в руки народа, не принадлежащего к туземной национальности. Первенствующее положение в Проливах является вековой целью политики на Балканах; с ними связаны разнообразные потребности нашей политики и государственной жизни, и отказаться от достижения этого положения мы не можем».

Итальянский проект, правда, затруднял захват Проливов любой державой (в том числе и Россией), и такое положение еще не давало Петербургу полной уверенности в обеспечении своих интересов. К тому же, если бы Италия получила первенствующее положение в Албании в экономическом отношении, это обеспечило бы ей там и политическое влияние.

Россия на такое положение на Босфоре рассчитывать не могла, потому что ее преобладание в Проливах зависело от условий военно-политического характера. Нератов делал вывод ввиду всего изложенного, что «принцип развития национальностей балканских может быть для нас приемлемым только при обеспечении наших прав как великой державы». «Итальянское правительство может не сознавать, что наша роль на Балканском полуострове далеко не завершена, и несомненно пойдет навстречу нам». В России считали, что соглашение с Римом приблизило бы Италию к ней и тем самым ослабило ее связи с Германией и Австро-Венгрией. Особенно важным представлялось включить в него Балканский вопрос. Согласование политики двух стран могло затруднить дальнейшую для Австро-Венгрии возможность придерживаться на Балканах политики экспансии. Помощник министра пришел к заключению, что соглашение с Италией желательно. Включение в него вопроса о Проливах было вполне естественным, ввиду возбуждаемого самой Италией вопроса о будущей судьбе турецких провинций. Помощник министра предложил два варианта рассмотрения вопроса о Проливах. Отрицательный, то есть отказ Италии от оппозиции российской политике в отношении Проливов, или же положительный — признание за Россией сферы влияния на прилегающих к Проливам землям. «Первая из этих двух формул представляется более предпочтительной, так как не затрагивает никаких суверенных прав, она имеет не угрожающий характер, а вместе с тем дает нам свободу действий, поскольку эта свобода действий будет касаться Италии», — рассуждал Нератов.

16 (29) сентября 1909 г. Извольский направил из Ливадии князю Долгорукому доверительное письмо. В нем он преднамеренно несколько смягчил отношение России к австро-венгерскому кабинету, «дабы окончательно не оттолкнуть от соглашения с нами г-на Титтони, который хотя и стремился сблизиться с Россией, но все-таки в довольно значительной степени связан союзными отношениями с Австро-Венгрией и на которого я опасался воздействовать без надлежащей постепенности и осторожности».

Через пять дней князь Долгорукий телеграфировал из Рима: «По отношению Проливов Титтони ручается, что симпатии Италии будут на стороне России, если бы к разрешению этого вопроса приступили державы, но не может не запросивши Совета министров письменно в сем обязаться, пока не последует на то предварительное согласие Турции и в особенности Англии». Князь считал особенно благоприятным то обстоятельство, что свидание Извольского с Титтони состоится прежде приезда туда германского канцлера. Оно несомненно внушит Титтони больше твердости в возможных переговорах его с Бетман-Гольвегом.

В октябре 1909 г. Николай II совершил наконец давно откладывавшийся визит к королю Италии. Маршрут Николая II был проложен так, чтобы избежать проезда по австрийской территории. Извольский утверждал в конфиденциальном разговоре с британским послом, что император был сильно оскорблен действиями Австро-Венгрии в начале года и что он не желал проезжать через территорию этой страны.

Посещение Италии длилось два дня, в которые Извольский и Титтони обсудили важные вопросы, и главное — положение на Балканах. Извольский заявил Титтони о своем недоверии к Вене и высказал опасение, что она, освободившись от внутренних раздоров, может проявить стремление двинуться дальше к югу. Он объяснил, что Россия проявила стремление сохранить территориальный статус-кво на Балканском полуострове, а также привести различные Балканские государства к взаимному соглашению. Титтони согласился на содействие Италии поддержанию территориального статус-кво. Извольский считал, что уверения, которые он получил от Титтони, стоили длинного путешествия по железной дороге до Раккониджи. Российский министр также намекнул на желание России отнестись благожелательно к поддержанию нового режима в Турции, но в ответ Титтони грубо ответил, что новый режим «ужасен» и немногим лучше старого.

Соглашение в Раккониджи содержало несколько пунктов. В пунктах с первого по третий говорилось о взаимном стремлении к сохранению статус-кво на Балканах и к обеспечению независимого существования малых стран региона. «В случае каких-либо изменений на полуострове стороны обязались настаивать на применении принципа национальности путем развития Балканских государств и исключения какого-либо иностранного господства. Предусматривалось совместное дипломатическое противодействие всяким акциям, противоположным этим целям». Согласно четвертому пункту, стороны обязались также не заключать новых соглашений по делам европейского Востока без привлечения к этому друг друга. Россию и Италию объединяло отрицательное отношение к австро-германской экспансии на Балканах. Российская дипломатия делала упор на защиту прав малых стран этого региона.

Следующий важный аспект соглашения касался Турции. Титтони обещал Извольскому благожелательное отношение своего правительства к русским интересам в вопросе о Проливах в обмен на аналогичное обязательство по отношению к итальянским интересам в Триполи и Киренаике. «Италии, игравшей на противоречиях ее союзников и Антанты, легче было реализовать свою часть договоренности, нежели России решить сложнейший международный вопрос о Босфоре и Дарданеллах».

Российская дипломатия стремилась использовать любую возможность, которая хотя бы в малой степени сулила желательные перемены в статусе Проливов. Осенью 1909 г. она считала Италию своим партнером по балканским и турецким делам. Однако решить проблему Проливов при поддержке Италии оказалось не так-то просто. Из Рима 29 сентября (12 октября) Долгорукий телеграфировал Извольскому: «Более сложным кажется вопрос о Проливах. За короткое время моего пребывания в Риме я не мог не заметить значения, которое здесь придают мнению Англии в делах Балканского полуострова. Не раз мне случалось слышать в течение переговоров, что если последует согласие Англии, то успех известного дела можно считать обеспеченным. И ныне вновь пришлось убедиться, что ключ к Проливам находится все-таки в руках сент-джеймского кабинета. Если нам удастся заручиться его согласием, то нам не следует опасаться какого-либо противодействия со стороны Италии, не добившись же согласия Англии, мы в лучшем случае получим от г. Титтони лишь составленную в общих выражениях формулу, которая положительной опоры не может дать». Соглашение в Раккониджи имело достаточно очевидный, хотя и почти не выделенный в самом документе блоковый аспект. Русско-итальянское сближение, дополняя франко-итальянское, отдаляло Рим от Тройственного союза и приближало его к Антанте.

Это было тогда же отмечено русской печатью и положительно оценено западными державами. 12 (25 октября) газета «Речь» поместила на своих страницах ни к чему не обязывающую заметку: «В состоявшихся между министрами Извольским и Титтони собеседованиях, естественно, были затронуты все текущие политические вопросы и в особенности вопросы, связанные с Балканами. При этом было установлено, что в этой области Россия и Италия преследуют одинаковую цель, а именно упрочнение существующих политических статус-кво в Турции и независимое нормальное мирное развитие прочих Балканских государств. Сближение между Россией и Италией не может никого озабочивать и, несомненно, будет приветствуемо всеми державами, как серьезный фактор сохранения мира».

«The Times» (Таймс) сообщала, что визит в Италию русского императора является событием гораздо большего политического значения, чем обычный обмен любезностями между коронованными особами. Англия приветствует это новое доказательство упрочнения европейского мира.

«Daily News» (Дейли Ньюс) считала, что либералы, радикалы и республиканцы в Италии работают теперь в целях разрушения Тройственного союза и их совместные усилия должны быть направлены на сближение с Тройственным соглашением, то есть с Россией, Францией и Англией.

* * *

В декабре 1909 — марте 1910 г. новый российский посол в Константинополе Н. В. Чарыков вел активную переписку с министром иностранных дел А. П. Извольским. Посол выдвигал идею русско-германского соглашения, по которому Германия обязывалась не противодействовать созданию всебалканской конфедерации в обмен на гарантию, что это изменение в расстановке сил на Балканах не затронет никаких германских интересов. Чарыков мотивировал возможные совместные действия с Германией тем, что «Германии так же важно, как и нам, мирное поддержание и экономическое процветание Турции». Чарыков считал, что если Германия согласится, то дело выиграно. «Ибо тогда, опираясь на Германию, можно добиться такого положения, при котором не Россия принимает австро-венгерскую программу, а Австро-Венгрии приходится принимать русскую программу». Но из этого замысла ничего не вышло.

Помимо возможных соглашений с великими державами Россия предприняла попытки объединить Балканские государства. По замыслу Извольского малые Балканские государства должны были объединиться с Турцией в союз. Эта программа нашла широкую поддержку российской общественности и деловых кругов, начинавших проявлять больший интерес к рынкам европейского Востока. Извольский стремился содействовать процессу создания такого регионального союза. Он рассчитывал при этом на поддержку Франции и Англии. Стремясь, как и Россия, создать преграду экспансии германизма, они в то же время не хотели способствовать усилению влияния царского правительства на полуострове.

19 ноября (2 декабря) Извольский обратился к российским послам при западноевропейских державах и представителям в балканских странах с циркулярной депешей. В ней он выдвигал идею антиавстрийской конфедерации на полуострове при поддержке России и сочувствии Франции и Англии. Министр считал, что «в случае осуществления этого плана натиску германизма на Турцию были бы противопоставлены три преграды: 1) сами Балканские государства; 2) соглашение России с Италией; 3) деятельность Франции и Англии».

В начале 1910 г. Россию посетил король Болгарии Фердинанд. Россия советовала ему заключить болгаро-сербское и болгаро-турецкое соглашения. Но Болгария была согласна на союз с Сербией, Черногорией и Грецией, с Турцией же собиралась устанавливать только дружественные отношения, так как претендовала в перспективе на Македонию и Адрианополь.

Весной того же года в Петербург приезжал сербский король Петр, желавший заручиться поддержкой России в борьбе с болгарскими притязаниями на Македонию. Турцию насторожили эти визиты монархов в Петербург. Министр иностранных дел Турции Хильми-паша, обеспокоенный слухами о положительном отношении России к притязаниям Балканских стран на Македонию, срочно прибыл в российскую столицу. Однако этот визит был безрезультатным.

* * *

Осенью 1910 г. руководство внешней политикой России взял на себя новый министр. Им стал родственник Столыпина С. Д. Сазонов, а Извольскому пришлось уехать послом в Париж. Сазонов, следуя пожеланиям премьеров Столыпина, а затем Коковцова, собирался проводить осторожную, взвешенную политику. «Если Англия и Франция, а также антантофильские круги в России надеялись, что Сазонов не сойдет с дружественных позиций в отношении западных держав, то германофилы рассчитывали на его „нейтралистские“ взгляды и улучшение при нем отношений с Германией».

В конце октября 1910 г. Сазонов, проезжая через Берлин, беседовал с канцлером Т. Бетман-Гольвегом и статс-секретарем ведомства иностранных дел А. Кидерлен-Вехтером. Германские политики уверяли, что не желают вмешиваться в доверительные отношения России с Францией и Англией, но хотят укрепить русско-германскую дружбу.

Свидание императоров двух стран состоялось в Потсдаме 22–23 октября (4–5 ноября) 1910 г. В переговорах приняли участие также Сазонов, Бетман-Гольвег и Кидерлен-Вехтер. Монархи в своих беседах касались политических дел лишь в самых общих чертах. Переговоры Сазонова с представителями германского правительства носили более конкретный характер. Они затрагивали, в частности, вопросы железнодорожного строительства в Северной Персии и возможности проведения туда соединительных линий от Багдадской железной дороги.

Встреча в Потсдаме не устранила напряженности в отношениях между Россией и Германией и подтвердила наличие существенных противоречий между ними на Ближнем и Среднем Востоке. Официальная оценка встречи обеими сторонами была все же благоприятной. Правящие круги как России, так и Германии считали, что выработали необходимый задел для дальнейших переговоров в соответствии со своими задачами.

Петербург проявлял склонность к урегулированию локальных ближне- и средневосточных вопросов. Ему импонировало германское обещание сдерживать австрийскую экспансию на Балканах, но платить за него сменой блоковой ориентации он не хотел. В Берлине же стремились прежде всего расшатать и подорвать Тройственное согласие. Поэтому германская дипломатия настойчиво домогалась письменного документа, который фиксировал бы обязательство России не поддерживать Англию в обмен на аналогичное обещание Германии в отношении политики Вены на Балканах. Но Сазонов всеми способами уклонялся от письменного соглашения. Стало ясно, что правительство России не пойдет на сделку, подрывающую Тройственное согласие.

Англия и Франция отнеслись к русско-германским контактам настороженно. В Лондоне тревожились как за блоковые интересы, так и за позиции в Персии. Разъяснения Сазонова и Бенкендорфа внесли некоторое успокоение. 4 (17) января 1911 г. лондонская «Таймс» (Таймс) писала, что три державы Антанты в основном и главном согласовали свою политику и, если возникнет необходимость, будут и впредь координировать свои действия.

6 (19) августа 1911 г. было подписано соглашение между Россией и Германией по персидским делам (Потсдамское соглашение). По нему Россия признавала важное значение Багдадской железной дороги для международной торговли и обязалась «не принимать мер, чтобы воспрепятствовать постройке ее или помешать участию иностранных капиталов в этом предприятии» при условии, что они не повлекут за собой денежных жертв для России.

«Потсдамское соглашение было ловушкой для Англии, — писал Шустер, — Багдадской железной дорогой Германия хотела окружить Персидский залив».