Аптекарь отсыплет яду, не потребовав даже рецепт. Бессмертие не долговечнее писка последней моды. Не увидеть картины мира, как невозможно увидеть цель сквозь оптику винтовки снайпера при промозгло-туманной погоде. Не соприкоснутся две улицы, не образовав между собой угла. Ощущение от прожитого, как от гвоздя, проникающего в тело. Обострены все чувства, и, как может душу убить игла, индифферентность времени может не отыскать своего предела. Проникая в предметов суть, вновь разматываешь клубок выцветших веревок истории, хотя не силен в вязании. Мысли, собравшись в кучу, являются точно в срок, как поезда на станцию приходят четко по расписанию. Разлагающиеся слов останки уже начинают гнить, кто-то зеркальность истины черной краской замазал. Что надеешься видеть, потерявши из виду нить, через разбитый эпохи бинокль глазом? Всевышний художник не торопится сделать лишний мазок на полотне истории, где каждый в комочек сжался… Так ворона, предчувствуя участь выронить сыра кусок, не выпускает его из клюва, не оставляя лисе ни малейших шансов.

Площадь пустеет, как после спектакля театр. Звездный свет затерялся бесследно в тумане города. Коробки квартирных комнат цепко держат в своих когтях тех, кому лишь иногда во снах маячат знакомые морды. Понедельник похож на пятницу — с ума сошел календарь. День в ожидании того, что не потрогать руками, бессмысленно умолкает. На улицах едкий январь, но снег отыскать возможно лишь в холодильной камере. Наружу пытается выползти накопившееся внутри. Не наказать бессилие — как дитя не поставить в угол. Когда-то влюбившись в куклу в одной из стеклянных витрин, невольно делаешь вывод, что ты сам этот мир придумал. И, видимо, нет резона стремиться в последний прорваться ряд, чтоб в суматохе выскочить раньше всех с черного входа… Как очков запотевшие стекла не пропускают наружу взгляд, так и тебя не пропустят в рай без свидетельства, выданного Богом.

Словно в аду — зубовный скрежет, плач. Проем окна больничных коек между. Над умирающим склонившая врач: «Ну что вы? — утешает. — Есть надежда». Надежда разве что одна из ста. Вчера больной сюда доставлен утром. На койках есть свободные места. Вчера их не было, и значит, кто-то умер. И чувство, будто здесь и ты умрешь… Да, всех нас с этим делом торопили! Не зарекайся, что не попадешь в палату интенсивной терапии. Должно быть, каждый в чем-то виноват, за что теперь ценой такою платит. Когда любой тебе родней, чем брат, грядущий день число уменьшит братьев.

Ты в этом доме чувствуешь усталость, взгляд принимает все за миражи, и, кажется, пылинки не осталось от человека, что здесь прежде жил. Но стены помнят голоса манеры, а половицы — твердость каблука. Век начертал историю надменно на пожелтевшем небе потолка. Дом раскрывать тебе объятья медлит. Характер твой читая по лицу, зеркальная поскрипывает мебель, не доверяя новому жильцу.

Название времени года помнит разве что календарь. Мысли, сцепившись с памятью, держат сильней капкана. Жизнь разлетелась открытками с надписью «Saint Valentine». Медленно движется миг. Не создавая страстей накала, скучный вечер, едва пришедший, тотчас уходит прочь, чтобы дать волю сумеркам, или попросту отсутствию света. И хотя фонари на улицах насквозь пронзают ночь, их синеватый свет никому не напомнит лета.

Сулили: удачлив буду. Удача моя, где же ты? Идут по планете люди, одетые в черные одежды. Мне в этих стенах неловко, махнуть бы подальше птицей. Опять с бельевой веревки на север тряпье стремится. Под утро звонок разбудит, с утра тосковать причина: идут по планете люди, движутся очень чинно. И пусть о потоках крови безумный предтеча бредит. Ничто их не остановит, никто их не обезвредит. Их план остальным неведом, их выманить — нет надежды. Все тверже идут по следу граждане в черных одеждах. В сказках кричат: «По коням!», полцарства сулят в награду… Кого-то опять хоронят. Процессия в черном рядом.

Ну о чем говорить в этих Богом забытых местах, где мотив площадей городских заползает иглою под кожу? На каком языке шелестит в переулках листва, что рябит под подошвами чуть запоздалых прохожих? Вновь фальшива мелодия осени, всюду — простор. Про борьбу с непогодой никто не писал мемуаров. С цепким взглядом волчицы зеленым моргнул светофор, осветив на мгновенье истерзанный лик тротуара. Ну о чем говорить, если жизни даны нам взаймы, если мы — только сказочный миф, а сюжет — многогранен? Может, время на месте стоит, просто медленно движемся мы, забывая про липкую грязь привокзальных окраин? Истребив тишину, водосточная воет труба. Я любил свет ночных фонарей, проникавший в жилища сквозь оконные стекла. Тебя не любил никогда. Потому говори хоть о чем — все покажется лишним.