Договорились о рассрочке. На перроне, у пятого вагона скорого поезда «Москва Тина шепнула в ухо:

— Деньги, конечно, недооценивать нельзя, но не они к нам катят колесо фортуны. Счастьем верховодят небеса. — Потом расплылась в блаженной улыбке и добавила: — А любовью целует Бог!

«Ходячий памятник» дал трещину, гранит оказался глиной, и трезвый прагматик обернулась захмелевшей от чувств идеалисткой.

— Не дергайся, Поволоцкая, будешь выплачивать с прибыли, частями. Когда сможешь, тогда и отдашь, — втолковывал прагматик. — Да хоть никогда! — размечталась идеалистка. — А мне за Алешку никакими деньгами не расплатиться. Вот уж точно: с кем поведешься, от того и наберешься. Получила я от тебя ни много ни мало — судьбу. Приеду на новое место, схожу в церковь, свечку поставлю. Что встретились мы тогда на углу и я переступила твой порог. — Изотова замялась. — Скажи как на духу, Васька: ты не в обиде на меня?

— Мы уже обсуждали это, — напомнила Васса. И улыбнулась: — Я рада, что два хороших человека нашли друг друга.

— Спасибо! — расцвела Тина. — Алеша, спускайся к нам! — махнула рукой. — Прощаться будем, через три минуты поезд тронется.

Озабоченная физиономия в окошке просияла, и капитанская голова скрылась. В ту же минуту со ступенек соскочил высокий загорелый симпатяга. В который раз Василиса удивилась, как до сих пор он умудрился остаться не окольцованным. Видно, точно знал, где и когда найдет свою гавань. Что ж, качество для истинного моряка весьма ценное, помогающее не затеряться в бескрайних житейских просторах и не утонуть в проходных объятиях. Стоя рядом, эти двое отлично смотрелись в паре и томились, как грибы в сметане, ожидая, когда пропарится счастьем их новая жизнь. Полторабатько протянул руку.

— Прощай, Василиса! Спасибо за все. — Его глаза на секунду затуманило что-то странное, забытое, но тут же они прояснились, и безмятежный взгляд остановился на без пяти минут жене. — Приглашай, хозяйка, первую гостью к нам на бархатный сезон.

Довольная «хозяйка» радостно зачастила:

— Приезжай, Поволоцкая! Солнце ты мое, как же я буду по тебе скучать! Будь счастлива, звони, не поминай лихом!

— Граждане отъезжающие, — прервал прощальные излияния суровый южный говорок, — поднимайтесь в вагон! — Немолодая полная женщина в темной юбке и голубой летней рубашке выразительно посмотрела на бестолковую троицу: мало того что две топчутся, никак разойтись не могут, так еще третьего подозвали. А случись что, отвечать проводнику. И чего топтаться? Не помирают — разъезжаются, всего и делов. Главное, чтоб живы-здоровы были, а живой живого всегда дождется.

— Да-да, поднимаемся! — заторопился Алексей и потянул за руку Тину: — Пойдем, милая! Поезд трогается.

— Пока, солнце мое, — скоро расцеловала щеки бывшая наставница, партнер и подруга, — удачи!

— Фамилию менять будешь? — чмокнула многоликую Васса.

— Не-а! — лихо подмигнула Изотова и резво вскочила на подножку, как будто не она совсем недавно лежала под ножом хирурга. — Не всякий гриб в лукошко кладут! — весело прокричала напоследок из-за голубой спины.

Проводница закрыла мощной фигурой смеющееся лицо, подняла ступени, и вагоны побежали с вокзала, спеша друг за другом к райским кущам. А по московскому перрону плелась неприкаянная одиночка. Независимая, независтливая, искренне желавшая отчалившей паре семь футов под килем — неразумная тетеря, не способная сложить из двух букв одно слово, за которым может ждать счастье.

Ив прибыл в Москву три дня назад. Они не виделись — дела обрушились лавиной. Но звонил каждый день. Ни о чем не спрашивал, исправно интересовался ее настроением и с нетерпением ждал встречи. Похоже, эта встреча станет началом. Или концом. Знать бы только, что предпочесть. Ей же, судя по всему, хотелось бы и коз накормить, и сено не трогать. Мадам Васья чувствовала себя сбитым с толку пешеходом, которого путал на перекрестке неисправный светофор. Зеленым — звал вперед разум, красным — удерживало на месте сердце, а желтый просто жульничал, подталкивая то к одному соседу, то к другому. И эта разболтанная разноцветная троица никак не хотела определиться в приоритетах: путала, пытала и не давала ходу. Но не на ту напала. Теряться долго в раздумьях Васса не собиралась, и выбранный цвет, можно сказать, сиял в кармане. Опасный перекресток почти пройден, осталось только сделать последний шаг. И не позднее завтра она шагнет. Потому что встретиться договорились завтра. А послезавтра Василиса должна вылететь в Римини. У русской мадам тоже дела, и они требуют уважительного отношения. Независимо ни от чего ей надо трудиться; как говорят в России: хочешь есть калачи — не сиди на печи.

— О, да-да! — с готовностью согласился Ив, а Ванечка застенчиво спросил: — Может быть, вы будете любить круассаны? Я знаю маленькое уютное кафе на улице Риволи, мы могли бы иногда завтракать там прекрасными круассанами и кофе со сливками. Или мадам Васья предпочитает черный?

«Мадам» предпочитает зеленый чай с жасмином, — хотела ответить упрямая москвичка, — и не на улице Риволи, а в Чертанове». Хотя, если вдуматься, должно быть и в Париже неплохо.

Народу в метро — кот наплакал. Разгар лета, выходной и жара в Москве выгнали жителей из столицы. Васса пристроилась в уголке и принялась мечтать, как проведет сегодняшний вечер, которого пришлось ждать без малого десять лет. Именно столько они не собирались вместе: рыжая Юлька, Лариска и она, старшая, чье слово всегда было заключительным. Они дружат тридцать семь лет, чуть не с пеленок, и дружба эта с годами, может, и теряет внешние атрибуты, но глубже прорастает внутрь. Давно уже очень редко видятся, как правило, среди разобранных чемоданов, подарков, которые требуют немедленного обсуждения и отнимают золотое время. Всегда порознь — не совпадают днями, часто впопыхах — ждут дети, родня, мужья, отдых. Но если спросить каждую: помнят ли друг о друге — удивятся и покрутят мысленно пальцем у виска. Как можно помнить о воздухе, о воде? Без них просто нельзя жить — вот и весь ответ.

— Следующая станция «Проспект мира»! — объявила магнитофонная запись.

Васса поднялась и пристроилась к небольшой кучке, столпившейся у раздвижных дверей вагона. «Надо же, — удивилась она, — а народ не весь разъехался по дачам да Канарам, парятся, бедолаги, в городе». Рядом стоял молодой щупленький парнишка в очках, в джинсах и футболке, с озабоченным видом разглядывая схему метро. «Приезжий, — решила коренная москвичка, — наверное, в институт прибыл поступать». Умненький лобик морщился от напряжения, левая рука бережно прижимала к груди пару толстых книг. А правая осторожно тащила из чужой раскрытой сумки коричневый кожаный кошелек. Но девушке впереди было явно не до событий реальных: она увлеклась вымышленными, не отрываясь от дешевой книжки в затасканной мягкой обложке. Секунда — и собственность книголюбки исчезнет в кармане «абитуриента».

— Ой, — покачнулась стоящая сбоку тетка и с силой вонзила острый каблук в мужскую кроссовку, — извините! — На шустрого малого смотрели ясные, невинные глаза. Тетку качнуло второй раз, и она, нелепо взмахнув руками, навалилась на очкастого хиляка, нечаянно ударив ребром опущенной ладони по зажатому в ловких пальцах кошельку. — Совсем разучились людей возить! — пожаловалась неуклюжая окружению и вдруг, наклонившись, радостно завопила: — Граждане, кошелек валяется! Чей кошелек?

Книжница обернулась, от резкого движения сумка на ее бедре подпрыгнула и задела старушку в кокетливой панамке.

— Девушка, — обиженно заметила та, — поосторожнее! — «Панамка» посмотрела вниз. — Господи, у вас молния на сумочке расстегнута!

— А это не ваш кошелек? — повертела находкой перед девичьим носом настырная тетка.

— Станция «Проспект мира», переход на кольцевую линию! — отчеканил металлический голос.

— Спасибо большое! — Девушка благодарно выхватила потерю, народ повалил в открытые двери.

А иногородний «интеллектуал» вежливо пропустил старушку вперед, затем резко развернулся и с силой двинул надоевшей тетке в челюсть. Неумелый карманник оказался неплохим боксером.

— Сука! — коротко бросил юный щипач и рванул вперед.

Из глаз посыпались искры, из носа хлынула кровь.

— Осторожно, двери закрываются! — пробубнил все тот же механический голос. — Следующая станция «Сухаревская».

— Дерните стоп-кран! — крикнул кто-то из пассажиров. — Здесь девушку избили!

— Не надо, — улыбнулась сквозь слезы «девушка», плюхнулась на прежнее место, задрала голову и принялась на ощупь шарить в сумке чистый платок.

— При носовом кровотечении голову задирать не стоит, — заметил рядом давно забытый голос, а чья-то рука сунула в ладонь вчетверо сложенный ситцевый квадрат, подрубленный по краям. Коричневые клетки готовились залепить нос корявой защитнице чужого добра. — Добрый день, Васса! Хотя в вашей ситуации эти слова могут показаться издевкой.

Волонтер правосудия открыла глаза. Сочувственно улыбаясь, на нее смотрел Борис Андреевич Глебов — непосредственный виновник того, что она до сих пор благополучно встречает каждый новый день. В том числе и сегодняшний, в котором любой стервец может дать в нос порядочному человеку.

— Ждрашьте! — краткое приветствие позволило заметить, что дикция не в порядке. Васса осторожно исследовала языком зубы. Так и есть: нижний боковой — кандидат на вылет. Она застонала от бессильной ярости: только этого не хватало! Плата за победу могла оказаться непомерно высокой и грозила потерей зуба, финансов и времени. Что для активной бизнес-леди и потенциальной невесты абсолютно неприемлемо.

— Плата за победу иногда оказывается слишком велика, — заметил телепат, — особенно если в борьбе с карманником побеждает женщина.

— Шладошть победы штоит любой чены! — объяснила доморощенная Ника. И выплюнула с кровью зуб в коричневые клетки.

Физик с уважением посмотрел на увечную орлицу.

— Преклоняюсь перед вашим бесстрашием. «Бесстрашная» повернула голову и подозрительно уставилась на соседа слева. Но не заметила на его лице ни тени насмешки. А узрела другое: те годы, что они не виделись, пошли ему на пользу. Легкая седина тонировала темные волосы, но короткая стрижка смягчала пепельный оттенок и сужала возрастные границы. Умные глаза за стеклами модных очков смотрели теплее и дружелюбнее, а правильные черты, напротив, стали строже, как будто человеку пришлось хлебнуть разного в этой жизни. Губы растягивала мягкая улыбка, на правой щеке уютно примостилась родинка. Из сухого теоретика физик превратился в живого мужчину — на вид вполне приличного, на первый взгляд довольного жизнью, вызывающего доверие. Васса вспомнила свое первое впечатление десятилетней давности: оно и тогда было неплохим, в принципе ничего не изменилось. Только раньше вокруг нее суетился молодой азартный ученый, которому важнее был результат опыта, чем живой человек, а сейчас рядом сидел сильный мужчина, не захотевший пройти мимо чужого разбитого носа.

— Вам не скоро выходить? — вежливо поинтересовался Глебов.

— Шкоро.

— Позвольте проводить вас? Мне бы хотелось убедиться, что вы доберетесь до цели в целости и сохранности. — И серьезно добавил: — Такое лицо трудно испортить, но если кто-то захочет — сможет.

Почему бы и нет? Сопровождающий ей сейчас совсем не помешает. Трудно поверить, чтобы таксисты выстроились в ряд, наперебой предлагая подвезти хлюпающую разбитым носом, беззубую законницу.

— Ешли ваш не жатруднит, — с достоинством ответила щербатая.

Разбитый нос по-прежнему кровоточил, и, прикрывая боевую рану, Васса скромно стояла в сторонке, ожидая, пока Глебов поймает такси. Ждать пришлось недолго, и уже через несколько минут она оказалась в машине.

— Шпашибо! — искренне поблагодарила Василиса. — Вы мне помогли второй раж.

— Это не помощь, — улыбнулся Борис, — всего лишь легкая поддержка. — И, поколебавшись, захлопнул дверцу. — Прощайте, будьте осторожны, все зло не искоренить.

— Но надо к этому штремитша, — авторитетно заявила апологет добра. И бодро скомандовала: — Поехали!

А у дома пассажирка очень удивилась, услышав от водителя, что поездка уже оплачена. Независимой Вассе такая услуга показалась медвежьей, и она решила при случае обязательно вернуть деньги. Но в ту же минуту осознала: один на миллион, что такой случай представится.

В квартире первым делом направилась к зеркалу. «Мама дорогая, — ахнула своему отражению, — как же я сегодня покажусь на глаза?!» Из зеркала пялилась бледная, взъерошенная физиономия с фиолетовым баклажаном вместо носа, раздутыми губами и багровым пятном на скуле. Сопливый мерзавец все-таки основательно проехался кулаком по лицу. Потерпевшая скорчила гримасу, пытаясь изобразить улыбку. Растянутые губы выдали на обозрение кровоточащую дырку слева на нижней челюсти. И эта дырка стала самой большой обидой за весь последний год. Обиднее украденных денег, из-за которых пришлось сесть в долговую яму, неприятностей, липнущих как осы к меду, одиночества и ежеминутной, непрекращающейся борьбы за свое скромное место под палящим, равнодушным, холодным солнцем. Она опустилась на стул, уронив руки на колени. Хотела заплакать. И разозлилась. На собственное уныние, на жалость к себе и на вечную привычку совать нос не в свои дела да наводить порядок. Потом хорошенько обмозговала ситуацию, убедилась, что поступила правильно, и ругаться перестала, успокоив себя напоследок, что не одна она такая, у каждого есть свой безумец в рукаве. Повздыхала еще пару минут для порядка и принялась за дело.

Перво-наперво достала из шкафа новый черный итальянский костюм, приобретенный в прошлой поездке, к нему — туфли на высоком каблуке и нитку искусственного жемчуга, не отличимого от натурального. Как могла, привела в порядок лицо: повалялась с ледяным компрессом на носу и скуле да с чайными примочками на глазах. К явному преображению эти действия не привели, но баклажан сменила молодая картофелина-синеглазка, а это уже ближе к реальности — и на том спасибо.

В восемнадцать часов в итальянский ресторан на Кадашевской набережной входила элегантная женщина лет тридцати с хвостиком. Черный, из тяжелого шелка костюм облегал стройную фигуру, загорелую шею обвивала нитка морского жемчуга, гладкая прическа с тугим узлом на затылке открывала красивое строгое лицо в дымчатых очках. Тонкие черты чуть портил великоватый и, пожалуй, слегка перепудренный нос да еще губы — неестественно пухлые, точно их обладательница пожадничала и заказала для себя двойную порцию. Но в целом вошедшая производила весьма сильное впечатление: к такой запросто не подойти и походя не познакомиться. Подскочивший метрдотель выслушал краткий ответ и провел шатенку к столику у окна, где оживленно беседовали рыжеволосая с блондинкой. Оказавшись вместе, они явили собой живописное трио, способное выбить почву из-под чьих угодно ног.

— Васька, — ахнул блондинисто-рыжий дуэт, — кто тебя так изуродовал?!

— Привет! — скупо улыбнулась пухлогубая. — Навожу порядок в стране, не обращайте внимания. — Расцеловалась с обеими, опустилась на стул и радостно объявила: — Наконец-то мы вмеште! — Длительная домашняя тренировка пошла на пользу, но иногда давала сбой, путая свистящие с шипящими.

— А ты почему шепелявишь?

— У стоматолога была, — четко выговаривая каждую букву, пояснила щербатая красавица.

— Боже мой, девочки, — выдохнула Лариса, — вы помните нашу последнюю посиделку? В ЦДРИ, десять лет назад? Это преступно — так долго не собираться!

Все трое дружно вздохнули и, расплывшись в блаженных улыбках, уставились друг на друга. Васса подумала, что Юля с Ларисой почти не изменились. Все так же резво скакали ямочки на щеках Рыжика, просто прятались они теперь в морщинках. Батманова малость располнела, видно, рождение сына с дочкой да турецкая кухня сделали свое дело. Лариска сохранила гладкость кожи и стройность, но уголки рта опустились и придавали лицу выражение грустной задумчивости. Впрочем, этот минор всегда был при ней, только с годами ему, видать, надоело сидеть взаперти, и он вырвался наружу. Но заметить такие мелочи мог только близкий человек, чужой по-прежнему разевал бы рот при виде ее подруг. К столу подошел официант и своим появлением напомнил, что здесь больше принято заглядывать в меню, чем таращиться друг на друга.

— Не желаете аперитив?

— Белое «Мартини», — ответила одна.

— Мне, пожалуйста, «Барбареско», — попросила другая.

— «Жигулевское», — выдала третья, — большую кружку!

Лариса закашлялась и, наклонив голову, спешно полезла в сумку, Васса забыла про выбитый зуб. На лице вышколенного официанта не дрогнул ни один мускул.

— Извините, «Жигулевского» нет. Могу предложить «Балтику», свежайшее. — Клиентка красива, явно при бабках, чаевые светят неплохие — чему удивляться? У богатых, как известно, свои причуды.

— Хорошо! — благосклонно согласилась рыжая оригиналка. — Но холодного и обязательно в кружке!

Малый невозмутимо кивнул и стартовал выполнять причуду.

— Рыжик, — ахнула Лариса, — это тебя консул твой приохотил к пиву на аперитив? Да еще кружками!

— Батманова, — развеселилась Васса, — пиво метит в бока и бьет без промаха! А ты свою талию и так скоро будешь днем с фонарем разыскивать. — От восторга Юлькиной отвагой и дикция халтурить перестала.

— Чушь! — фыркнула жена дипломата и экс-киношница. — Юрка здесь ни при чем — это первое. И второе: мою талию муж всегда отыщет, так что тратиться на фонарь без надобности. А Забелин, между прочим, уже давно генконсул, — приосанилась светская дама. — Через месяц мы прощаемся с турками и здороваемся со шведами. Юра получил назначение советником-посланником в Швецию. — Потом потупилась и скромно спросила: — Неужто не могу я накануне великих событий расслабиться в родном краю и отдохнуть от правил этикета?

— Можешь! — великодушно позволили придиры.

— Да хоть самогон на аперитив, — расхрабрилась перелетная птица, — никто мне не указ! De gustibus non disputantur.

За ее спиной неслышно выткался официант, поставил перед оригиналкой кружку золотистого, в белой шапке пива, по бокалу вина — заурядности и молча удалился. С меню приставать не стал, видно, дошло, что торопить нет смысла.

— Если б вы знали, девочки, — блаженно улыбнулась рыжая оригиналка, обхватив ладонями запотевшую кружку, — как часто я мечтала о «Жигулевском» — холодном, пенистом. Не поверите: «Бородинский» во сне вижу, с корочкой тминной, — мурлыкала щурясь, — селедку, посыпанную луком, «Докторскую». Вкус молодости ощутить хочу! Помните наш five o'clock и как мы в баре бутерброды трескали?

— А Василек не ела хлеб, — подхватила Лариса, — только сыр и колбасу. Растолстеть боялась.

— Ага, — хмыкнула потенциальная «булочка», — до сих пор на этом зациклена, брюзга старая! — И пожаловалась: — Младшеньких обижает!

Не вникая в смысл слов, «брюзга» наслаждалась звуками голосов, которых ей так не хватало, любовалась лицами, знакомыми с детства. И кто сказал, что в одну реку нельзя войти дважды? В эту реку она готова входить и в десятый, и в тысячный раз, не выходить вообще — воды будут прежними, такими же теплыми и чистыми.

— У меня замечательная жизнь, — продолжала Юля, — муж — каких поискать, дети прекрасные, достаток. Даже страшно иногда делается: так все хорошо. Но, девочки, — она не сводила с подруг блестящих глаз, — как я тоскую по Москве! Там — потрясающая природа, три моря, жара — как раз по мне, кухня — пальчики оближешь. — Она помолчала, наблюдая за оседавшей пивной пеной. — А душа в Москву рвется. Черт его знает — почему. И климат мерзкий, и жизнь пакостная, и экология ни к черту, а тянет — и все тут! Вчера мимо телецентра проезжала — дышать не могла, будто кол березовый в грудь вогнали.

— Добрый вечер! — К столику подкатился забавный субъект. Маленький, чернявенький, смешливый, востроглазый. — Для меня большая честь принимать таких красивых синьор! — В мягком обволакивающем голосе Васса. уловила итальянский акцент. Брюнетик шаркнул ножкой и с восторгом доложился: — Марчелло Балли, владелец и шеф-повар.

— Замечательно, — одобрила радостный порыв огненная синьора, — тогда поделитесь, чем порадуете голодных гостей? — И благосклонно похвалила хозяйские старания: — А у вас здесь очень мило!

— Грациа, синьора! — потек патокой итальянец; в другой ситуации, наедине, он сумел бы раскрыть синеглазой русской все прелести итальянской кухни. Потом затараторил, окунувшись в знакомую стихию.

Остановились на кальмарах гриль со спаржей и помидорами конфит. Расшаркавшись, гостеприимный хозяин покатился дальше, а официант почеркал ручкой блокнот и потрусил выполнять заказ обласканных клиенток.

— Господи, как хорошо, что мы опять вместе! — Зеленые русалочьи глаза нежили серые и синие — напоминали, признавались, спрашивали. — Хочется просто смотреть на вас и молчать.

— Зачем молчать? — деловито возразила Батманова-Забелина, вытащила из сумочки фотографии и разложила веером на столе. — Можете восхищаться вслух. — И принялась тыкать наманикюренным ноготком в яркие снимки. — Это Васька, ему уже девять. Свободно шпарит по-английски и по-турецки, сейчас немецкий осиливает. Но с боем, немцев не любит. Откуда такая антипатия к арийцам — не знаю, но подозреваю, что во всем виноват хозяин магазинчика, куда я постоянно заглядываю. Питер все время щипал маленького Ваську за щеки — выражал восторг. — С фотографии улыбался худенький, белобрысый мальчуган, черноглазый, в темном костюмчике, белой рубашке и при бабочке — будущая звезда российской дипломатии. — Водолазом мечтает стать, — вздохнула счастливая мама, — или летчиком, на худой конец. Пока точно не определился.

— Хороший мальчик! — одобрила тезку Василиса. — Настоящий мужчина должен стремиться ввысь и не бояться спуска.

— А это — наша Катюшка! — В объектив строго смотрела рыжая девчушка, синеглазая, серьезная, с разнаряженной Барби в пухленьких ручках. — Следующей весной будем отмечать пятилетний юбилей. Юра над дочкой трясется и уже сейчас ревнует к будущему зятю. Смешно, правда?

Смешно, что молодость прошла! Что собрались они за десять лет впервые. Что у самой младшей — двое детей и морщинки. А старшая разменяла пятый десяток, но все так же тычется носом в стены и не знает, к какой прислониться. Не для поддержки — чтоб спину не холодило. А откуда дует и почему — даже думать не хочется. И все же, это — счастье! И годы, и седые волоски, что надоело дергать, и дружба, которую не разорвать, и краткие встречи, и длинные разлуки. Они многое пережили вместе, потом долго жили врозь. Но пока нога топает, душа на месте и тело в вертикали, отделить их друг от друга не в силах ни время, ни расстояние.

На стол опустилась бутылка вина.

— Прошу принять комплимент от ресторана. Синьор Марчелло посылает вам «Пино Гриджио» и просит передать, что счастлив будет видеть вас снова. — Официант открыл бутылку, разлил по бокалам вино и удалился. Так же быстро и бесшумно, как возник, одаренные и рта раскрыть не успели.

— Это Рыжик итальянца на лопатки положила, — улыбнулась Лариса.

— Nomina sunt odiosa — не будем называть имен, девочки, — заскромничала невольная чаровница, поднимая презентованный бокал. — Давайте выпьем за нас! За нашу дружбу и нашу память! — Синие глаза вперились в серые. — Я никогда не забуду ту ночь в твоем доме, Васечка. Спасибо тебе за все!

— Спасибо за Стаську, Василек, — эхом откликнулась Лариса.

Васса решила, что не выпитое вино ударило им в голову и эти двое взяли не тот тон — смешной и наивный, от которого щиплет в бедном избитом носу.

Рассчитались с официантом, когда зал почти опустел.

Ни одна уважающая себя дама не наденет второй вечер подряд один и тот же костюм. Василиса в дамы не стремилась, а потому со спокойной душой опять облачилась в черный итальянский шелк. Вещь — к лицу, капризничать не пристало, а энергетика вчерашней встречи, даст Бог, поможет и сегодняшней.

Ив ждал ее у входа. Стройный, седеющий, авантажный господин с уверенными манерами и беспокойным взглядом, в котором прочитывалось смятение. В этот раз их окружали белые тона, изысканность и шик. На небольшой эстраде в углу негромко музицировал пианист. Под потолком сияла хрустальная люстра, на столах белоснежились накрахмаленные скатерти, делегируя в интерьер стройные матовые вазончики с позолотой и одинокой розой в чистой воде. Эта манерная томность развеселила чуждый элемент и напомнила о дамских романах, заломленных в признании руках, камелиях, шелковых подвязках и прочей мутотени, вызывающей вместо благоговения ухмылку. А подсуетившаяся мыслишка просветила, что поддельный жемчуг и здешний декор вполне соответствуют друг другу, а потому есть надежда, что приглашенная окажется в своей тарелке.

— Мадам Васья летит в Римини?

— Да.

— Когда?

— Завтра.

Подплывший официант прервал содержательную беседу, почтительно принял заказ и отчалил, стараясь держать высоко свою подневольную голову. Вассе показалось, что местная обслуга претендует на эксклюзив.

— Мадам Васью кто-то обидел? — прервал аналитический процесс Ив.

— Почему вы так решили?

Де Гордэ молча указал на свою скулу.

— Ах, это, — беспечно улыбнулась неумелая гримерша, — не стоит беспокоиться! Вчера упала со стула, немножко ушиблась.

Француз вздохнул, но ничего не сказал, хотя по глазам видно, что не верит ни единому слову. Пожалуй, к прочим его достоинствам стоит приплюсовать и деликатность. Через пару часов копилка добродетелей пополнилась и терпением. Ив никак не пытал ее о решении, которое должно быть сегодня озвучено. Они мило болтали о разных пустяках: о погоде в Москве и Париже, о Лувре и Эрмитаже, об устрицах и шашлыке, о вилле на Золотом Берегу, где полным ходом идет ремонт, о Жаке, с которым так и не удалось увидеться.

— Mon Dieu! — вздыхал докладчик. — Успешный бизнес — гарант одиночества. Даже на сына время нет.

— Времени, — улыбнулась Васса. Эта редакторская правка, похоже, претендовала на традицию.

После кофе Ив отхлебнул из пузатого бокала коньяк, помолчал, задумчиво исследуя густой янтарный напиток, потом поднял погрустневшие глаза и сказал:

— Кажется, я услышу сегодня «нет».

На Вассу смотрел немолодой грустный человек, уставший от одиночества, от раздвоенности, которой наградили его русско-галльские предки, от чужих переполненных гостиниц и гулкой пустоты собственной виллы, от мадам, льнущих к состоянию и титулу интересного вдовца. И от упрямства русской женщины, до которой так и не смог достучаться. Эти мысли прочитывались на его лице легко, точно эфирные сценарии, расписанные в свое время лихой сценаристкой. Она бы не прочь написать еще один — с ролями для двоих. Но жизнь распорядилась иначе. Василиса открыла рот для ответа и — увидела мужчину с женщиной, шедших прямо на нее. Высоких, стройных, красивых, с крутыми ценниками на безмятежных лбах. Они были эффектной парой — Борис Глебов и его жена: не пойми кто, незнамо с кем и каким ветром сюда занесенные.

— Васья, — деликатно напомнил о себе Ив, — вы согласны? — А Ванечка вздохнул и тихо признался: — Я очень льюблю тебья. Давай не гаснуть вместе?

И она связала две буквы в один узел, от всей души надеясь, что он окажется крепким.

— Да.

Через десять дней они улетели в Париж.

Апрель, 2003 год

«Помоги, Господи! Пошли Андрею Санычу здоровья и сил! Укрепи, дай добежать до финиша! Ты же мудрый, все понимаешь, все видишь, все знаешь. Не для себя ведь стараемся — для людей. Не прошу ни денег больших, ни славы, ни наград — не ставь только палки в колеса, Господи! Отведи беды и напасти, дай дело довести до ума. Не мешай, а лучше помоги нам, Господи!» С последней просьбой прихожанка явно переборщила. Не людское это дело — указывать Всевышнему, как поступать. Вставляя свечку в подсвечник, Ангелина, конечно, поняла, что сморозила глупость. Но, поразмыслив, решила: большого греха здесь нет. Потому как молилась искренне, горячо, от души. А что коряво и неуклюже, так на то она и человек, чтобы ошибаться. К тому же Бог — отец наш, значит, может простить свое неразумное чадо.

А все дело в том, что на пике монтажа Вересов свалился. Подвело сердце, которое давно требовало более бережного отношения. Но до врачебного кабинета далеко и недосуг, а съемочная площадка под боком и всякий час. Кто помчится в дальнее за «может быть», когда ближнее требует «быть»? И Вересов оттягивал нудный визит, надеясь, что пронесет. Надежда не оправдалась. Средь бела дня в монтажной появились люди в белых халатах, подхватили беспечного гения под рученьки, уложили на носилки и покатили с безвольной добычей в больницу. Слава богу, в хорошую, а не в районную. И вот уже неделю полотняный трон — без своего царя. Работа, конечно, на месте не стоит, народ крутится. Но тысяча мышей, как известно, не заменят слона.

Она бросила сумку на сиденье машины, вставила ключ зажигания. Рядом заиграла знакомая мелодия.

— Алло!

— Привет, это я! — Мобильный ожег ладонь. — Встречаемся, как договорились?

— Да.

— Хорошо, через час — в холле. — Деловое «фа» понизилось до окаянного «ре». — Я постоянно думаю о тебе и все время тебя хочу.

— Встретимся в шесть, Олег. — И нажала на «NO».

Вересов выглядел неплохо. Он очень обрадовался их приходу. На вопрос о самочувствии ответил «нормально» и доложил, что больше трех дней здесь не выдержит.

— Василь Макарыч, царство ему небесное, бегал из больницы, — он, — как был: в пижаме, в тапочках. Не выпустят через три дня — убегу и я, ей-Богу! — Потом строго посмотрел на Олега, будто это он привязал пленника к больничной койке, и приказал: — Докладывай! Как монтаж?

На доклад ушел час. Наблюдая за Вересовым, Ангелина поняла, что бодрость показная. Андрей Саныч, конечно, хорохорится, но еще слаб и до выписки не так близко, как хотелось бы. Она выразительно уставилась на Олега, намекая, что пора и честь знать. Но тот увлекся и намеков не замечал. Зато их заметил Вересов.

— Лина, не делай страшных глаз, я сам сейчас уйду. — Он поднялся из уютного кожного кресла, ухмыльнулся. — Пойду, брошу кости на пружины! — Посерьезнел и твердо заявил: — Прорвемся, ребятки! Мы закончим наш фильм и сдадим его в срок. Для меня — дело чести рассказать об этих людях. Чтобы заткнуть пасть всем, кто кликушествует, что нет сейчас героя, что балом правит бакс, а задница поменялась с головой местами. Брехня! И мы докажем это!

У машины Олег обнял Лину за плечи и шепнул в ухо:

— Ты меня не пригласишь на чай? С жасмином?

— Нет, — мягко отвела она жаркую руку, — как-нибудь в другой раз.

А подъезжая к дому, подумала, что это тот, другой, упрямо сбивает Олега с толку.