— Здравствуй, Машенька! — в каморку эксперта протиснулся бывший коллега. — А я попрощаться зашел. Звонил тебе домой — телефон не отвечает.

— Добрый день, Тимофей Иванович! Я теперь дома редко бываю, мне лучше звонить на сотовый.

— Конечно, такой девушке ни к чему дома сидеть, любоваться стенами. Надо к людям, чтобы тобой любовались.

— Каждое утро перед зеркалом умываюсь и не вижу там ничего, чем бы можно было любоваться. Чай будете? У меня плюшки свежие и ваш любимый зефир в шоколаде.

— С удовольствием! А красота твоя, Машенька, как фитиль, — просветил отставной вояка. — Безобидный, пока не запалишь, а огонек поднесешь, рванет так, что небо с овчинку покажется.

— Не собираюсь ни с кем воевать, — успокоила с улыбкой Мария, заваривая чай.

— Ты-то, может, и нет. А вот тебя завоевать охотники найдутся всегда.

— Дорогой Тимофей Иванович, я не крепость, чтобы меня завоевывать.

— Каждая женщина — крепость. Только одну лучше стороной обойти, а за другую и жизнь положить не жалко. Как встретила Новый год?

— Под стук вагонных колес.

— Ездила куда?

— В Санкт-Петербург.

— В Ленинград, значит, — уточнил непримиримый к переменам полковник в отставке. — И как?

— Отлично.

— Понятно. Я тоже хорошо праздник провел. С детьми. Правда, зять сначала немного куксился, жаловался, что плечо ломит, зуб ноет, но после второй рюмки повеселел и про все забыл. Даже внучка, младшенькая, не спала до часу, представляешь? Все норовила деда за нос щипнуть, разбойница! Под конец совсем расшалилась, опрокинула мне на новый костюм вино. Дочь ее нашлепала и отправила в постель. А я потом казнился: вырядился, точно старый петух, из-за моих перьев ребенка наказали. — Тимофей Иванович виновато улыбнулся, как человек, счастье которого так велико, что нелишне оставить чуток для надуманной вины, пустяковой болезни, досадливой мелочи — любого незначительного негатива. Известно ведь: чужая зависть грызет не только себя, но и других. Зачем провоцировать ее аппетит?

— Еще чаю?

— Не откажусь, — он с интересом наблюдал, как льется из фарфорового носика душистая шафранная жидкость. — А мой Генка познакомился с девушкой.

— Надеюсь, она окажется лучше других.

Старший Козел вздохнул:

— Время покажет. Но по себе знаю: человек не должен быть одиноким. Одному плохо. С одним крылом не взлететь, на одной ноге не прошагать. Всевышний не зря создавал каждой твари по паре, двоим — всякое горе легче, любая радость сильней, — он отодвинул чашку. — Спасибо за угощение, Машенька, пойду. Я, собственно, вот что хотел сказать… Хороший ты человек, Мария Николаевна, светлый. Дай Бог тебе тоже счастья.

— Я счастлива, — улыбнулась она. — Огорчает только, что вы меня подсластили. А сладкое, как известно, вредно.

— Поживешь с мое, и тебе захочется чайку не пустого попить, а с сахарком, — серьезно ответил Тимофей Иванович, игнорируя шутку.

Когда бесшумно закрылась дверь, Мария отчетливо поняла, что больше они не увидятся.

Ценный работник «Ясона» бездумно взирала на шоколадные холмики в открытой коробке, а на лицо наплывала блаженная улыбка. Кто бы мог подумать, что можно так вдруг поглупеть? И что послужило причиной? Затянувшееся одиночество? Неожиданная встреча, которая уже не казалась случайной? Ожидание чуда в новогоднюю ночь? Вопросов много, ответ один: она явно тронулась умом. Потому как иначе чем помешательством назвать нынешнее состояние невозможно.

Внезапное решение вернуться в Москву обернулось непредсказуемой встречей. То ли крыло приложил к этому ангел, то ли подсуетился бес, но человек, для которого месяц назад не находилось места ни в мыслях, ни в сердце, неожиданно заполнил собой все вокруг.

Она вспомнила, как разозлилась при виде Вадима в двухместном купе. Потом растерялась, потом смирилась, разумно предположив, что на месте Стернова мог оказаться гораздо худший. Это была последняя мысль, которую спродуцировал разум, затем его продуктивность иссякла.

Вначале все выглядело вполне пристойно и безобидно: сдержанное «здрасьте» без намека на радость, звякающая ложка в стакане с чаем, корректность знакомых, но равнодушных друг другу людей. Когда же случился сбой? Когда столкнулись лбами, наклонившись разом за скатившимся со столика апельсином? Или когда в Бологом подвыпивший Дед Мороз орал, что любит какую-то Галю, и лихо отплясывал на платформе? Они веселились, наблюдая из окна за бравым «дедком» в новогодней ночи, и одно плечо ощущало сквозь ткань тепло другого. Когда он рассказывал о тибетских монахах, о великом спорщике Депардье, о парижанках, о картинах Эль Греко, потрясших его в Кафедральном соборе Толедо, о корриде, о старой, скупой на слова таитянке, чья бабка знала Ван Гога? Или когда он небрежно обронил, что все имена в мире не стоят одного — Мария? А может, все началось еще осенью, с той странной усмешки в прихожей? И оставался только легкий щелчок по скорлупе, за которой пряталась от жизни бестолковая одиночка? Она давно распрощалась с иллюзиями, не доверяла эмоциям и на собственном опыте убедилась, что рациональное надежнее эмпирического. Две тысячи третий оказался бунтарским годом, с первых минут толкнул к мятежу — против себя. Мятежницу такой бунт не пугал — будоражил.

— Грымза не заваливалась? — в приоткрытую дверь просунулась встрепанная головка Леночки Карасевой. С уходом Тимофея Ивановича молодая сотрудница сделала головокружительную карьеру: скакнула с секретарского стула на место продавца-консультанта. Легкую встрепанность Леночка позволяла себе в последнее время частенько, а точнее, каждый раз, выходя из начальственного кабинета. И чем чаще лохматилась Карасева, тем больше мрачнела Подкрышкина.

— Ты спрашиваешь о Виктории Акакиевне?

— О ком же еще? — девушка по-хозяйски плюхнулась на стул, еще хранивший тепло предыдущего зада. — Кто у нас вечно повсюду шныряет, за всеми следит? Можно и мне чайку?

— Почему пусто в торговом зале? Я, что ли, должна обслуживать покупателей? — заполнил каморку тигриный рык. — Вы, Елена, безответственно относитесь к своим обязанностям, боюсь, нам с Игорем Дмитриевичем придется пересмотреть вашу зарплату.

Леночка любовно осмотрела свои алые ноготки, вздохнула, грациозно соскользнула с потертого дерматина и поплыла на выход с милой улыбкой, мимоходом невозмутимо заметив.

— Боюсь, вам скоро на многое придется смотреть иначе, дорогая Виктория Акакиевна. Я могу чем-то помочь? — раздался в ту же минуту из-за неплотно прикрытой двери ее голосок.

— Можешь, если сдохнешь! Господи, прости меня, грешную, — кандидатка на вылет из семейного гнездышка тяжело опустилась на затертый задами стул.

— Не хотите чаю, Виктория Акакиевна?

— Я бы предпочла что-нибудь покрепче, например водку. И крысиного яду для этой твари, — она кивнула в сторону дверной щели, откуда доносился молодой бойкий голос. — Прыткая, с мозгами далеко бы пошла, а со своей извилиной дальше ширинки моего дурака не прыгнет. Ну да ладно, разберемся, — подкрышкинская половина покопалась в сумке и вытащила темно-синий бархатный футляр. — Маша, у вас ведь ящики закрываются на ключ?

— Конечно.

— Суньте это к себе в стол, — она протянула продолговатую коробочку и неожиданно подмигнула: — Сюрприз для Игоря Дмитриевича. Пусть пока здесь полежит, а завтра я заберу.

— Хорошо.

— И вот что, Машенька, — добавила Виктория Акакиевна, — дайте-ка мне этот ключик. Только не подумайте, Бога ради, что я вам не доверяю! В нашем маленьком коллективе вы, дорогая, единственный приличный человек. Но, как говорится, береженого Бог бережет. В этом футляре — целое состояние. Хотите взглянуть?

— Нет, — Мария закрыла ящик и протянула ключ. Рядом зачирикал сотовый, высветив номер Стернова. Занятой абонент не шелохнулась.

— Кто-то очень желает с вами поговорить, — игриво заметила главный бухгалтер. — Кстати, вы можете быть свободны, дорогая. Мы здесь оплачиваем не пустые человеко-часы, а умение приносить пользу, — и, поднявшись со стула, царственно кивнула, давая понять, что на сегодня свой лимит пока эксперт «Ясона» уже исчерпала.

Когда захлопнулась дверь, хозяйка каморки облегченно вздохнула и потянулась к мобильному телефону.

— Привет! Ты что-то хотел?

— Одну ненормальную трудоголицу. Догадываешься кого?

— Вынуждаешь послать к черту работу?

— Интересно бы посмотреть на того, кто попробует это сделать и останется цел.

— Льстишь или пытаешься уколоть?

— Ни то, ни другое. Просто катастрофически глупею.

— Надеюсь, процесс обратим?

— Дорогая Мария, наша жизнь нашпигована информацией, как шпиком — любительская колбаса. Насладиться такой жизнью сможет тот, кто знает, а не надеется. Надежда только пудрит мозги и расслабляет, это просто сладкий обман. Я сладкое не любил даже в детстве, а вранье в любом виде у меня ассоциируется с тараканом, запеченным в хлебе. Однажды мальчишкой я на спор сожрал такого, потом весь вечер блевал. Но пари выиграл.

— И что получил?

— Офицерский ремень. Мать, когда узнала про этот спор, тем же ремнем и выпорола.

— Твоим ассоциативным мышлением, наверняка, заинтересовался бы Фрейд. А мне, неискушенной в психиатрии, связь между надеждой и тараканом кажется довольно странной.

— Намекаешь, что я сумасшедший?

— Уверена в этом!

— И тебя не испугает ужин с безумцем?

— На меня нагоняет страх завтрак с умником.

— Тогда выходи, мы уже потеряли целых четыре минуты!

…За месяц она узнала Москву лучше, чем за всю предыдущую жизнь. Постперестроечная столица еженощно пребывала в загуле, как алкаш — в перманентном запое. Дорогие кафе, рестораны, ночные клубы — все колобродило, накачивалось алкоголем, веселилось в пьяном угаре, плодило крыс с тараканами и откармливало людей, словно свиней на убой. Эта кабацкая пестрота быстро приелась, и воскресными вечерами они иногда чинно выдвигались в театр. Улыбки, очочки, конские хвостики, перманент с сединой, сумочки, джинсы, старомодные рюши на блузках, шарканье ног по паркету, бинокли, запах пыльного бархата, покашливание в тишине, буфетная толчея, программки, восторги — вакцина от заразы за театральным порогом. Однажды она увидела двух старушек, достающих из пакетов сменную обувь, и растрогалась чуть не до слез. Частить в этот доверчивый мир не стоило: организм слабеет от частых прививок. Однажды, гуляя по переулкам, они зашли в какую-то церковь. Случайная прихожанка стояла перед иконами без мыслей, без просьб, без веры в потустороннюю помощь, но уходить отчего-то совсем не спешила.

Ее жизнь превратилась в смену узоров из впечатлений, что казалось забавным и возбуждало. Как возбуждал человек, крутивший перед глазами этот чудесный калейдоскоп. Строить планы, анализировать елисеевское высказывание о белой вороне Марии даже в голову не приходило. Она испытывала удовольствие от близости интересного человека и временами сама себе казалась блаженной, готовой обнять и a priori простить весь мир. Если это состояние — глупость, то такой глупости — аллилуйя.

Озадачивало одно: Стернов избегал людей. Особенно Вадима воротило с души от тех, кого почитали СМИ. При виде смиушных доноров, всех этих ксюш, иришек, вованов, славцов, призывно улыбавшихся или панибратски хлопавших по плечу модного ресторатора, у того дергались желваки и белели скулы.

— А ты, похоже, их на дух не переносишь, — однажды заметила она. — Почему?

— Это плесень.

— Из плесени, между прочим, делают пенициллин, который во время войны многим спас жизни. В частности, моему деду, когда его тяжело ранило в сорок пятом, и бабушка после войны ждала мужа еще целых полгода.

— Яды тоже приносят пользу, все дело в дозировке.

— А можно задать бестактный вопрос?

— Попробуй.

— У тебя есть друзья?

— А у тебя?

— Елисеев. Мы с детства дружим.

— Вот и я с пеленок дружил. Покупал на двоих одно эскимо, давал списывать на уроках, выгораживал, затыкал глотку любому, кто хоть что-нибудь вякнет про друга, убеждал родителей, что он самый лучший на свете. Потащил за собой в институт.

— А потом?

— Потом из белого вышло черное.

— Вы поссорились?

— Мы определились, — тональность ответа не вызывала сомнений, что с вопросами лучше покончить.

За месяц Мария узнала многое. Например, что Вадим Стернов всем прочим деликатесам предпочитал жареную картошку с солеными огурцами, собирал раритеты, умилялся «шедеврами» граффити, путал Акопяна с Петросяном, зачитывал до дыр Гиляровского, зевал при одном упоминании о современной эстраде и считал достойным внимания только джаз тридцатых годов, особенно Бенни Гудмэна. Она узнала, что можно владеть отличными ресторанами и от беспорядочного питания всухомятку заработать гастрит, прикармливать бездомную собаку и гнать в морозную ночь от подъезда бомжа, помнить день рождения своей домработницы и забывать про собственный, никогда не чертыхаться и материться под нос, думая, что никто не слышит.

В этом человеке как будто прятались двое, и один был полярен другому. Так «да» разбивается о «нет», зло тулится к добру, а из ночи рождается день. Что родится из их внезапно вспыхнувшей тяги друг к другу, Мария не знала, но пустота, окружавшая ее последние годы, трансформировалась в бешеный круговорот. Дни бежали за днями, и каждый встречался с радостью, которая, казалось, уже никогда не наступит.

— О чем задумалась?

— О погоде.

— Естественно, о чем еще может думать красивая женщина рядом с мужчиной, который пыжится ее заинтересовать, — усмехнулся он, вкладывая деньги в ресторанный счет. — Была когда-нибудь в казино?

— Естественно, — поддразнила она.

— Выигрывала много?

— Нисколько.

— Ты не похожа на неудачницу.

— А я не играла.

— Почему?

— Скучно.

Рядом со столиком появился официант, подхватил счет и испарился.

— Поехали!

— Куда?

— Попробуем тебя повеселить.

…Вывеска сверкала огнями, вспыхивала и манила, обещая золотые горы каждому, переступившему порог казино. Однажды Мария переступила подобный. Это случилось на отдыхе, в Монте-Карло. Адвокат, просадивший тогда пятьсот франков за двадцать минут, уговаривал рискнуть и свою адвокатшу в надежде, что судьба в один кошелек не нагадит дважды. Она уговорам не поддалась: разбавлять собой кучку застывших безумцев с горящими глазами желания не было никакого. Кроме того, ее воротило от запаха пота, перешибавшего дорогой парфюм. Хотелось на свежий воздух, хотелось видеть рядом с собой сильного, умного, надежного мужчину, а не трясущееся от алчности существо, пытавшееся казаться крезом. Эта финансовая потеря выбила Пьетро из колеи на два дня. А пара ночей помогла молодой супруге понять, что мужская потенция крепнет не от близости любимого тела, а от уверенности мужчины в себе, прямо пропорциональной толщине кошелька.

Бросив кому-то сухое «привет», Стернов подвел Марию к столу, раза в три больше того, от которого они только что отвалили, шепнул «я сейчас» и исчез. В центре стола крутилась рулетка, где по красно-черным нумерованным лункам лихо скакал металлический шарик. За этим «галопом» напряженно следило несколько пар жадных глаз. Наконец шарик стал спотыкаться, закатился, застыл, мужской голос громко объявил «красное, чет» и суетливые руки задвигались по темно-зеленому бархату, хватаясь за пластмассовые кружки.

— Делайте ваши ставки, господа, — невозмутимо предложил крупье — молодой худощавый блондин с голубыми глазами навыкат, похожий на вяленого судака. Руки с фишками снова задвигались, заполняя пестрой пластмассой разноцветные клетки с цифрами. Ротозейка заметила, что фишки предпочитают красное и черное. — Ставки закончены, — пресек суету «судак» и, выждав чуток, запустил колесо рулетки.

— Твою мать! — злобно ругнулась под нос седовласая интеллигентная дама в шелковой белой блузке и вцепилась морщинистыми артритными пальцами в расшитый черным бисером ридикюль. Поднимаясь, она неловко зацепила остроносой туфлей ножку стула.

— Все нормально? — Мария поддержала сзади пошатнувшуюся даму. Та встряхнулась, точно старая ворона из лужи, и рявкнула.

— К черту! Если у вас, детка, на плечах голова, а не болванка для шляпы, не садитесь за этот проклятый стол. Захлебнетесь адреналином и наживете себе геморрой. Это я вам советую, игрок с тридцатилетним стажем, вот так! — вскинула голову и с достоинством засеменила к выходу, осторожно перебирая ногами, обутыми в старомодные туфли на гвоздиках.

— Садись, — легонько подтолкнула к пустому стулу вынырнувшая сбоку рука. — Держу пари, что ты их всех обставишь.

— С ума сошел?! У меня даже нет ни одной фишки, — возмутилась она, уже сидя.

— Есть, — перед носом рулеточной дебютантки возникла горка кругляшек.

— Не смешно!

— Делайте ставки, господа! — выпученные глаза выразительно посмотрели в «господскую» сторону, давая понять, что новенькая своей бестолковой возней мешает серьезным людям.

— Рискни, — нашептывал искуситель. — Это же только игра, кураж. Подсказать, на что ставить?

— Нет! — Она, не раздумывая, припечатала пеструю кучку к пустой клетке и демонстративно вперилась в потолок. «Судак» приказал прекратить возню с фишками, шарик снова поскакал галопом.

— Зеро.

— Молодец, — плечо ощутило ласковое пожатие, — ты сорвала банк! — Народ за столом с завистью уставился на счастливицу. — По-прежнему не хочешь подсказки?

— Нет, — Мария пополнила клетку новыми фишками, из вредности решив ни одной не оставить. Она, конечно, продует, но деньги потеряет тот, кто затеял идиотскую авантюру. Вот тогда можно будет повеселиться.

Крупье крутанул колесо, и опять началась безумная скачка по лункам.

— Зеро! — рыбьи глаза выпучились еще больше.

Вокруг толпились зеваки, за столом возникла напряженная пауза. К «судаку» подплыла другая «рыбина», похожая на леща, и, беззвучно открывая рот, выдала что-то в ухо. «Ого, — весело изумилась Мария, — да их тут целая стая!» Ей вдруг стало весело. Захотелось подергать этих «рыбок» за жабры, поскрести чешую, подразнить, попугать. Впрочем, они и так уже, похоже, тряслись от страха. Нахалка смело предположила, что именно она приложила к «рыбьей» панике руку и возгордилась собой.

— Ставь на красное, — шепнул сзади Вадим, — нечетное.

Она согласно кивнула и с довольной ухмылкой принялась выстраивать пластмассовые столбики на той же клетке.

— Не глупи, — на плечо предупреждающе надавила рука.

«Точно будет синяк, — подумала упрямая бестолочь, — ну и черт с ним!» На нее вдруг напало бесшабашное веселье, когда море — по колено, весь мир — в кармане и можно бросать вызов хоть Богу, хоть его неслуху, сатане. Словом, Мария впала в раж, хотя по внешнему виду догадаться об этом было довольно трудно. Невинная полуулыбка, безмятежный взгляд, спокойные руки — этой выдержке позавидовал бы любой из принцев Монако, которые обретали страсть к азартным играм раньше, чем получали корону. Простолюдинка же куражилась над судьбой, выдавшей нежданный present, не боясь потерять то, что далось без всяких усилий. Шальные деньги могут слегка вскружить голову, но заводить с ними серьезный роман — смешно и глупо.

— Зеро!!! — булькнул «судак», жадно хватая жабрами воздух.

«Зажарят тебя сегодня, мой милый», — спрогнозировала судаковая гибель и уверенно подгребла к себе фишки. Народ за столом пожирал глазами белобрысую ведьму, откровенно горюя, что не может спалить ее на костре. Стоящий напротив парень подмигнул и неожиданно зааплодировал, на него посмотрели, как на идиота, сбежавшего из желтого дома. Мария улыбнулась безумцу. Ей было весело и легко, она улыбалась бы всем, особенно тем, кто желал ей гореть в огне.

— Пойдем?

— Да.

Через несколько шагов Вадим остановился и попросил фишки.

— Думаешь, кинут? — кивнула она на встревоженных снующих «рыбешек», едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. Трудно удержаться от смеха, когда так таращатся и раздувают жабры.

— Посмотрим. Подожди меня в машине, — Мария не шелохнулась, — пожалуйста. Или боишься, что я смоюсь с твоим выигрышем?

— Ага. А свою машину ты оставишь как компенсацию за моральный ущерб? Я согласна, смывайся.

Он рассмеялся, сунул в руку ключи, заграбастал кругляшки и, не оглядываясь, двинул вперед.

Его не было долго, почти двадцать минут. Мария успела продрогнуть и перебрать множество вариантов, куда выгоднее вложить капитал, заработанный на упрямстве, противоречащем здравому смыслу и капризу, так кстати вдруг выбравшего постоянство. Можно потратить на тряпки (экс-сеньора порядком пообносилась), купить машину (позарез необходима), пополнить свой отощавший банковский счет, припрятать в чулке. Все варианты сходились в одном: за сегодняшнее везение придется платить. Только дураки, лентяи да лохи способны наивно верить, что судьба раскошеливается бескорыстно. Дескать, вот пришел (-шла) какой (-ая) — то паинька, и Фортуна раскрыла свои объятия. Чушь! Чтобы что-нибудь получить, надо здорово набить себе холку, потому как все в этой жизни человек добывает горбом. В Марии словно спорили двое. Один нашептывал: расслабься и насладись удачей, другой утверждал: жди неприятностей.

С водительской стороны распахнулась дверца, на колени пассажирке плюхнулся увесистый сверток (yes!), машина взревела и рванула с места.

— Мы куда-то спешим?

— Домой.

«А к кому?» — хотела спросить новоявленная богатейка, но вовремя прикусила язык. Выдавила одно «а» и заткнулась, вылупившись на водителя, который выглядел так, точно не фишки обменивал в казино на деньги, а сражался со львом в его логовище. Щеку уродовала кровоточащая глубокая царапина, под глазом багровело пятно, болтался надорванный ворот рубашки, в плечевом шве пиджака — прореха.

— Господи, Вадим, что случилось?!

— Боюсь, в этом заведении мы с тобой поп grata. Следующий раз пойдем пытать счастья в другом.

— Следующего раза не будет.

— Сильная женщина! Обычно первый выигрыш, как первая доза: сперва любопытство, потом эйфория. Кажется, что способен подмять под себя весь мир, с Богом и чертом в придачу. Это после уже тебя запросто придавит любая букашка, но остановиться перед таким «после» очень трудно, почти невозможно.

— Подминал?

— Случалось.

— Останавливался?

— Да, — синий «Фольксваген» свернул во двор и застыл у первого подъезда шестиэтажного кирпичного дома. — У меня пустой холодильник, брюхатая кошка и полный бардак в квартире. Домработница пристраивает мужа в клинику для душевнобольных. Оказывается, в подобное место, если там, конечно, прилично все обустроено, попасть непросто. Как ты думаешь, шизофрения излечима? — Он оторвался, наконец, от лобового стекла, с которым откровенничал, уткнулся взглядом в Марию и повторил: — Как думаешь, сумасшествие лечится?

— Наверное, нет.

— Не наверно — наверняка. Особенно если сходят с ума по доброй воле, — его глаза вдруг оказались так близко, что она почти видела в них свое отражение. — Моя ошибка в том, что понял я это слишком поздно.

Последним, о чем успела подумать притихшая пассажирка, была догадка, что психоз заразен…

* * *

На двери «Ясона» висела табличка «close». Эксперт удивленно посмотрела на часы: одиннадцать. Интересно! Опоздала на целый час, а вместо выговора начальства целует замок. Она с досады пихнула ногой привычную дверь, та вдруг послушно открылась.

В торговом зале расхаживали двое в штатском, лениво разглядывая антиквариат. По их хозяйскому поведению, затылкам и дешевым линялым джинсам Мария догадалась, что парочка — из милиции.

— Гражданка, вы не умеете читать? — обернулся один. Другой, не повернув головы, продолжал пялиться на витрину с ювелирными украшениями — гордость Виктории Акакиевны.

— Это наша сотрудница, — хмуро просветил Подкрышкин из-за огромного буфета, водворенного месяц назад в одном из углов и оттяпавшего чуть не добрую треть куцей площади зала. Владелец «Ясона» возлагал на эту «роскошь» большие надежды, но охотников отвалить немыслимую сумму за тронутый червоточиной дуб не находилось. Мария подозревала, что апологет блошинки приволок буфет оттуда, а не купил по случаю у бывшей актрисы, как утверждал. Знакомств в артистическом мире у Игоря Дмитриевича не водилось, все больше как-то среди жуликов да барыг. — Это наш эксперт, Мария Николаевна, — Подкрышкин покинул угол, тут же напомнив ей детство. Вот так же и Маша выходила из угла, где отбывала наказание на коленях: насупленной, встрепанной, с покрасневшими глазами и деревянным голосом. Только девочкин взгляд в отличие от мужского выдавал упрямство, а не просил пожалеть.

— Доброе утро, Игорь Дмитриевич! Что случилось? «Ясон» экспроприируют или к нам заглянул президент, а это его охрана?

Подкрышкин умоляюще сложил руки, казалось, он вот-вот заплачет.

— Здравствуйте, Маша. Боюсь, утро совсем не доброе. Нас ограбили.

— Интересные у вас сотрудники, должен заметить. На работу опаздывают, острят, воруют. Должен сказать, что с таким коллективчиком вы быстренько прогорите, — задумчиво протянул тот, что колдовал над витриной, молодой, симпатичный шатен с приятным голосом и холодными злыми глазами.

— Не успели здесь появиться и уже должны? С таким гипертрофированным чувством долга, наверное, трудно жить, — посочувствовала Мария. — Ведь долг платежом красен, а вам, кажется, нечем платить: вы дважды произнесли «должен» и ни разу не сказали: «отдал». Хотите, чтобы мы расплатились за вас?

— Машенька, — испуганно пискнул Подкрышкин, — товарищи из милиции.

— Ох, извините! А я думала, из министерства культуры.

— У тебя еще будет время подумать, — процедил сквозь зубы «должник», — обещаю.

— Вы бы прикусили язык, Мария Николаевна, да припасли ваши ядовитые шуточки для кого другого, — вмешался второй. — Никуда не выходить. Ждите, вас вызовут, — и безразлично отвернулся, как от раздавленной мухи. Она невольно поежилась от этого безразличия.

Из начальственного кабинета выплыла возмущенная подкрышкинская половина. Ее глаза метали молнии, на щеках горели красные пятна. Главбух кинулась к эксперту и яростно возопила, воздевая к потолку пухлые руки.

— Какой ужас, Маша! Представляете, Карасева оказалась банальной воровкой! Выкрала деньги из сейфа и колье из вашего стола. Боже мой, какую змею мы пригрели на своей груди!

— Прекратить разговоры! — рявкнул от витрины шатен. — И истерику прекратить, — о том, что никому не позволено приклеивать ярлык вора до решения суда, представитель закона даже не заикнулся.

— Какое колье? В моем столе нет никаких украшений.

— Вчера я давала вам на хранение футляр, помните? Ну, темно-синий, бархатный. Вот его она и украла! — возмущенно заявила Виктория Акакиевна, метнув в сторону мужа испепеляющий взгляд. Бедняга скукожился и вжался в буфет, завидуя жучкам, которые там поселились.

— Еще слово, и вы окажетесь рядом со своей Карасевой, — холодно пообещал тот, кто слонялся по залу.

— За что?

— Был бы человек, а статья найдется, — ухмыльнулся он и задумчиво огляделся вокруг: — Интересно, откуда столько старинных вещей? Может, скупаете краденое?

— Да как вы смеете?!

— Вика, умоляю тебя, успокойся, — подал голос усохший от страха супруг.

— А ваш муж — человек разумный, гражданка Подкрышкина. Вы бы прислушивались к его советам.

— Я сама себе советчица, — фыркнула Виктория Акакиевна, но притихла.

В торговом зале показалась бледная, зареванная Леночка в сопровождении немолодого усталого мужчины в сером мешковатом костюме. Стриженные бобриком седые волосы делали его похожим на серьезного ежика. С первого взгляда становилось понятно, что он тут — главный.

— Увести, — коротко бросил «еж».

— Я ничего не брала, клянусь! — всхлипывала Елена.

— Пошли, — подтолкнул ее в спину шатен, — и не реви. Если не виновата, отпустят.

— А вы, наверное, эксперт? — обратился «ежик» к Марии.

— Да.

— Ну что ж, — вздохнул он, — пойдемте, поговорим, — и шагнул к подкрышкинскому кабинету, откуда еще вчера беспечно выпархивала довольная Лена.

Это был не допрос, не выяснение обстоятельств, при которых алмазное колье неизвестно каким Макаром перекочевало из закрытого ящика экспертова стола в сумочку продавца-консультанта. Их разговор скорее смахивал на попытку одного собрать сплетни и явное нежелание другой в этом помочь.

— А давно они женаты?

— Кто?

— Подкрышкины.

— Не знаю.

— Виктория Акакиевна — дама с характером, вам так не кажется? И коня на скаку остановит, и в горящую избу войдет, и любого сотрет в порошок, если станет ей поперек дороги, хи-хи. Вы согласны со мной?

— Я не настолько хорошо ее знаю, чтобы делать подобные выводы.

— А главный бухгалтер обращалась к вам раньше с просьбой?

— Какой?

— Спрятать что-нибудь у вас в кабинете.

— Нет.

— Как вы думаете почему?

— Понятия не имею.

— Я-ясно. А между ними были до этого ссоры?

— Между Подкрышкиными?

— При чем здесь он? У вашего главбуха были раньше претензии к продавцу?

— Откуда мне знать? Я не вникаю в чужие проблемы.

— Я-ясно. Значит, проблемы все-таки были.

— Не ловите меня на слове.

— А вы не злитесь, зачем портить себе нервы по пустякам? Я ведь вас ни в чем не обвиняю, только спрашиваю. А вы не хотите помочь следствию, скрытничаете. Вот, например, ваш водитель, — «еж» нацепил очки и уткнулся носом в бумаги, — Петр Сорокин, утверждает, что у Карасевой с начальником был роман, об этом все знали. Это так?

— Послушайте, — разозлилась она, — я не собираюсь копаться в чужом белье ни с вами, ни с кем-то другим. И не прислушиваюсь к сплетням, поэтому мне нечего вам сказать. Я — эксперт, а не горшок для сплетен.

— Я-ясно. А это правда, что вы жили в Италии?

— Правда.

— А почему вернулись? Ностальгия замучила или что-то личное?

В сумке зазвонил сотовый. Она вытащила телефон, положила рядом и демонстративно нажала на красную кнопку.

— Это имеет отношение к пропаже колье?

— Почему «к пропаже»? Колье нашлось в сумочке Карасевой, как и деньги из сейфа. Ваша главбух и нашла. А мы только фиксируем факт похищения.

— В таком случае, может быть, вы меня отпустите?

— А вам безразлично, что станет с вашей молодой коллегой? Совсем же девчонка, вся жизнь впереди. А за решеткой, знаете ли, несладко.

— Я не верю, что Елена — воровка.

— Почему?

— Она ищет стабильности, а не риска. К тому же, Карасева — трусиха.

— А воруют, значит, по-вашему только смелые?

— Вопрос не ко мне, я психологию преступлений не изучала.

— Я-ясно. Ну что ж, сейчас мы все дружными рядами выдвинемся в отделение и снимем пальчики. А потом, Мария Николаевна, вы можете быть свободны.

— Думаете, мы воровали друг у друга, выстроившись линейкой? Или, может, в затылок?

— Ой, ну вы, как кипяток, честное слово! Положено так, понимаете? Я что, должен делиться с вами процедурой ведения дела?

— Не милиция, а долговая яма, — буркнула Мария, — каждый рвется в должники.

«Ежик» вздохнул и указал рукой на дверь:

— Подождите там.

«Дружные ряды» составили трое: главный бухгалтер, эксперт и продавец-консультант, карьере последней, похоже, грозил крах. Дружными они являлись только по определению, по факту же в их рядах царили торжествующая злость, непонимание и страх. После унизительной процедуры с двумя распрощались, третьей пришлось остаться. Осторожно скользя к машине по обледенелой дорожке, Виктория Акакиевна позволила себе великодушный жест.

— Езжайте домой, Машенька. Сегодня все равно не до работы, а завтра приходите как обычно. Надеюсь, этот кошмар скоро закончится. Господи, какое счастье, что я догадалась проверить сумку этой мерзавки! А то уплыли бы и денежки, и колье. Ну ничего, пусть посидит, подумает, как воровать у тех, из чьей руки кормится.

— Она же совсем молодая, — не выдержала Мария.

— А я — старая?! — зимний солнечный день беспощадно высветил пористую дряблую кожу под слоем косметики, двойной подбородок, морщины. — Я больше двадцати лет с мужем прожила. Была ему нянькой, мамкой, другом, даже любовницей, хотя этот рохля и любить-то как следует не умеет. А теперь все это отдать какой-то соплячке? Молодость, что я на него угрохала, годы, достаток, который, наконец, появился, мужика, вот этими руками вылепленного, — все отдать? Во, — она смачно скрутила кукиш, — на хер нищих, Бог подаст! Вы, дорогая, еще слишком мало живете на свете, чтобы оценивать, кто молод, кто нет. Молодость от количества лет не зависит. Она в сердце, в мозгах и еще в том месте, откуда ноги растут. Вот доживете до моих лет, тогда мы эту тему обсудим. А сейчас, извините, о молодости говорить мне с вами неинтересно. В вас недоразвит вкус к жизни, но это вина не ваша, а вашего возраста, — главбух остановилась в двух шагах от машины, откровенно давая понять, что дальше эксперту придется шагать пешком. — Не берите себе в голову, дорогая, сегодняшний день. До завтра.

Мария молча кивнула и направилась в противоположную сторону. Через пару минут ее осенила идея позвонить Вадиму и порадовать, что свободна. Она сняла перчатку, порылась в сумке: телефона не было. Расстегнула полностью молнию, заглянула внутрь — косметичка, ключи, кошелек, расческа, мобильного нет. Раззява застыла посреди тротуара, пытаясь понять, куда девался сотовый. Украсть не могли: Вадим подвез ее на работу, а там залезли в другую сумку, и вся карусель крутилась вокруг того, что в ней обнаружили. Никому не звонила, не говорила… И вдруг Мария вспомнила, как во время «задушевной» беседы с «ежом» к ней кто-то пытался пробиться. Разговор не состоялся, она отключила мобильник, но в руки-то брала, а значит, запросто могла оставить на столе в кабинете Подкрышкина. Когда так морочат голову, не то что телефон, себя легко забыть. Вольноотпущенная решительно забросила на плечо сумку и снова потопала на работу в надежде застать там барина.

«Close» по-прежнему маскировало незапертую дверь. Из начальственного кабинета доносились возбужденные голоса — женщины и мужчины. В мужском без труда угадывался владелец «Ясона», в женском клокотала ярость его жены.

— Я сказала: раздену до нитки! И никакой суд тебе не поможет, все по закону, дорогой бизнесмен.

— Как ты могла, Вика, как ты могла?!

— А ты как мог? Променять меня на драную подстилку?! Думаешь, эта девка стелется под тебя, потому что любит? Ха, не смеши! Ей нужен не ты, плевать она на тебя хотела, нужны твои деньги, придурок, точнее, наши. Или забыл, что я вбухала в этот гребаный магазин все свои сбережения, все, что осталось после продажи маминой квартиры?

— Это у тебя память короткая. Из твоей тупой башки все вылетело, абсолютно все, сволочь ты неблагодарная! Ну-ка вспомни, кто из нас вкалывал, кто бегал по помойкам, пил с бомжами, вынюхивал у старух, где что плохо лежит, мотался по свалкам, заискивал перед всякой швалью?! А ты в это время жрала шоколад, валялась на диване, задрав ноги, изображала больную. Даже картошку мужику не могла пожарить!

— Скотина! Это я-то изображала?! Да мне после аппендицита больше трех килограмм нельзя было носить, а я для тебя таскала сумками жратву с рынка, тварь! — послышался звук пощечины, потом грохот упавшего стула, шум, возня, загремел свалившийся со стола телефон-факс. Мария подумала, что сейчас эта парочка сгоряча раздавит и ее сотовый. Затем раздались рыдания. — Дурак старый! Посмотри на себя, кому ты, кроме меня, идиотки, нужен? Постыдился бы, сатир хренов, она тебе в дочки годится!

— Да не было у меня с ней ничего, Вика, клянусь!

— Врешь!

— Ты мне всю жизнь не веришь.

— Потому что всю жизнь у тебя не член в штанах, а тыловая шашка: не знаешь, где и когда рванет.

— Дуреха, — хихикнул довольный Подкрышкин, — тыловая крыса бывает, а шашка — толовая.

— Один хрен, — всхлипнула его половина. — Скажи, Игорь, у тебя правда ничего с ней не было?

— Кыся моя, да разве ж я променяю такие формы на кости? — за неплотно прикрытой дверью завозились, захихикали, из кабинета донеслись сочные чмоки. Мария вздохнула, поняв, что с мечтой вернуть телефон на сегодня придется расстаться. Войти — невозможно, стоять и слушать эту галиматью — противно. Она развернулась, шагнула назад. И остановилась: воркотня принимала интересный оттенок.

— Дурочка ты моя наивная, ведь это же все белыми нитками шито. Думаешь, менты — дураки?

— Дадим кому надо на лапу, не то что дураками, глухими слепцами прикинутся. Помнишь Ваську? Того, кто мне с квартирой помогал?

— Ну.

— Так вот, у него в этом отделении приятель. Через него и сунем деньжат, если надо. Этот седой хмырь только изображает из себя комиссара Мегрэ, а у самого уши так и просятся под лапшу.

— Кысенька, я все понимаю. Можно сделать вид, что ключи перепутала, можно в сумку чего надо подкинуть. Но Ленка ж не открывала футляр, как на колье-то отпечатки ее пальцев оказались?

— Ты же умный, вот и догадайся. А я, дура, пока помолчу, — снова раздался чмок.

— Викусь, может, все-таки пожалеешь девку? Ведь ребенок совсем, ты ж ее губишь! А для ментов что-нибудь придумай, ты же у меня умница.

— Ха, ребенок! Этот ребенок в ширинку к тебе пытался залезть.

— Опять? Мы же договорились.

— Пусть посидит с месячишко, подумает. Может, поймет, что на каждый хер найдется своя жопа с винтом:

— Тебя не красит вульгарность, кыся.

— Зато тебя возбуждает, — чмок-чмок.

— Послушай, а если Машка вдруг догадается? Настучит?

— О чем?

— Да о том же самом! Она девка умная, два и два всегда сложит.

— Кто, эта белобрысая шлюшка? Не смеши меня, Игорек! У нее на уме только одно: с кем бы трахнуться. Сначала папаше строила глазки, помнишь? Потом на его сынка-депутата перекинулась. А когда и он ее на хер послал, нашла себе третьего. Видел, на какой иномарке хмырь за ней приезжает? Мы бы, кстати, тоже могли не хуже купить, если б ты, дорогой, не был таким жлобом.

— Если бы ты, кысуня, не была помешана на своих бриллиантах.

Мария толкнула ногой приоткрытую дверь, молча взяла со стола свой мобильный, чудом уцелевший в этой помойной яме, и вышла.

* * *

— Привет труженикам антикварного фронта!

— Уже не труженикам, привет.

— Укокошила старичков и захватила «Ясон»?

— Уволилась.

— Отлично!

— Шутишь?

— Никогда не говорил так серьезно. Мань, у меня к тебе солидное деловое предложение. Надо встретиться, обсудить.

— Какое?

— Не по телефону.

— Ладно, когда?

— Сегодня, в восемь. Устроит?

— Да.

— Я знаю одно уютное место, где отличная кухня и можно спокойно поговорить. Поужинаем?

— Хорошо. Согласна.

— Тогда до встречи, пока!