Я решила начать с графа Роутса. На лестнице в замке Крайтон он во всеуслышание заявил, что не желает, чтобы Грэнмьюар перешел в руки Гордонов; так что у него была вполне веская причина убить моего мужа из клана Гордонов. И он, конечно же, ожидает, что я явлюсь к нему с извинениями за свою дерзость.

Я подождала, пока мы не вернемся в Эдинбург, и послала к нему Уота Кэрни со смиренной просьбой об аудиенции. Я ничуть не удивилась, когда Уот вернулся с ответом, что я могу явиться к графу в Лесли-хаус на Хай-стрит после обеда.

Он ждет от меня самоуничижения – что ж, он его получит. Я понаблюдала за королевой и узнала, как женские слезы порой действуют на слишком возомнивших о себе мужчин. Я ничего не добьюсь, если прямо обвиню Роутса в убийстве Александра и потребую, чтобы он показал мне свой кинжал. Но я без труда смогу заполучить его кинжал в свои руки, если красиво зарыдаю и предложу ему показать, что со мною сделал Рэннок Хэмилтон.

Сказать по чести, мне не нравилось очень многое из того, чему я научилась при дворе.

Я сидела в своей крошечной каморке в Холируде, обедая хлебом и молоком. Королева была занята изучением латинских текстов под руководством мастера Бьюкенена, так что на сегодняшний вечер я была свободна. Пообедав, я, в сопровождении Уота, прошла через дворцовые сады и Эбби-стрэнд и очутилась в Кэнонгейте, на Хай-стрит. Было холодно, и в воздухе висел такой густой туман, что в двух шагах ничего не было видно. По пути в Лесли-хаус я повторяла про себя все, что я знала о Роутсе – он был пятым графом в роду, его звали Эндрю Лесли, он был лет на десять меня старше, и его дед и мой прадед были двоюродными братьями.

Я оставила Уота у дверей, со слугами графа, а сама вошла в дом. Сурового вида экономка взяла у меня мой намокший в сыром тумане плащ и проводила меня в личные покои графа.

– Здравствуйте, милорд, – сказала я, сделав учтивый реверанс. Роутс сидел у окна в изящном резном кресле, освещенный бледным светом зимнего солнца. Других кресел или стульев в комнате не было, так что я осталась стоять. В ответ на мое приветствие он ничего не сказал, только неподвижно сидел и глядел на меня, словно чего-то ожидая. Дай ему то, чего он хочет, каким бы горьким это ни было, сказала себе я. И он станет мягкой глиной в твоих руках.

Я сделала глубокий вдох и сказала:

– Милорд, я хочу поговорить с вами о том, что случилось в Крайтоне.

– Разумеется.

– Я покорнейше прошу вас простить меня за то, как я с вами тогда говорила. – Я изо всех сил старалась подражать чарующему голосу королевы. – Вы – глава моего клана, и я должна оказывать вам всяческое уважение и почтение.

Я увидела, как он на глазах смягчается.

– Я понимаю, что вы все еще горюете по вашему молодому Гордону, – промолвил он. – Но если вы хотите жить при королевском дворе, вам придется придержать ваши чувства и выказывать должное уважение к тем, кто стоит выше вас.

Я изо всех сил прикусила язык. Это послужило сразу двум целям – остановило готовые сорваться с него резкие слова и заставило меня заплакать.

– Да полно вам, полно, не плачьте, – поспешно сказал граф. – Давайте все забудем и начнем все сызнова.

– Он пытался взять меня силой, – выдавила из себя я. Я заперла воспоминания о Рэнноке Хэмилтоне, о его пахнущем перегаром дыхании, грубых руках и навалившемся на меня тяжелом теле, крепко заперла всю эту мерзость в потайной комнате моей души со стенами, такими же гладкими и непроницаемыми, как каменный пузырь под часовней святой Маргариты. Когда я позволила им вырваться наружу, пусть даже чуть-чуть, к горлу у меня подступил ком, а сердце застучало, как бешеное.

– Леди Маргарет ошиблась, милорд, – между мною и Рэнноком Хэмилтоном не было никакой игры. Он хотел сделать мне больно по-настоящему.

Я не стану обвинять леди Маргарет – все равно граф Роутс этому не поверит. Я подожду и найду способ по-иному расквитаться с ней за ее вероломство.

– В замке Крайтон вино лилось рекой, и все предавались разгулу, – сказал Роутс. – Вы очень хорошенькая молодая женщина, так что неудивительно, что мастеру Рэнноку, как и любому другому мужчине, захотелось сорвать поцелуй.

– Но поцелуем дело не ограничилось. Посмотрите на это… – Я оттянула вниз ворот корсажа, чтобы показать заживающий порез на моей груди. Увидев, как его глаза потемнели, я поняла, что перетянула его на свою сторону. Я выставила вперед руку, словно пытаясь оттолкнуть воображаемый кинжал.

– Я бы могла показать вам – если бы у меня был в руке кинжал, я бы могла показать вам, что именно он делал.

Не отрывая глаз от моей груди, граф Роутс медленно, словно моряк, зачарованный неодолимой песней сирены, вынул из украшенных вышивкой и позолотой ножен свой кинжал и положил его на стол. Клинок сверкнул на солнце. Так же медленно – ибо я не хотела ни на секунду развеять чары – я протянула руку и взяла его. Его эфес и гарда были украшены узором из пряжек и листьев руты, символов графов Роутсов, вычеканенных на серебряных вставках, окруженных золотом. Чеканный узор был сглажен от долгого употребления – вероятно, это оружие принадлежало еще его отцу, а может быть, и деду. Богато украшенное, что и говорить, но на нем не было гнезда от недостающего рубина – собственно, на нем вообще не было драгоценных камней. Александра убили не этим кинжалом.

Я сделала вид, будто внезапно опомнилась. Взглянув на кинжал, точно не понимая, как он оказался в моей руке, я, шумно втянув в себя воздух, положила его обратно на стол и поправила корсаж.

– О, милорд, простите меня. Просто это было так ужасно – когда мастер Рэннок достал свой кинжал, мне показалось, будто я снова вижу… как моего мужа…

Внезапно я перестала ломать комедию и к своему ужасу и стыду зарыдала по-настоящему.

– Успокойтесь, успокойтесь, – проговорил Роутс. Он тоже опомнился, и я увидела, что от смущения его скулы слегка покраснели. Он встал. – Прошу вас – садитесь. Катриона!

Экономка тотчас просунула голову между дверью и косяком. За ее спиной я увидела веснушчатое лицо Уота Кэрни.

– Да, милорд?

– Принесите еще одно кресло. И вина.

– Что-то случилось? – послышался голос Уота.

– Ничего, просто мистрис Ринетт стало стыдно за свое давешнее неуважение, вот и все. С нею будет все в порядке.

После небольшой суматохи Роутс и я уселись в кресла; между нами, на столе, стоял кувшин вина и два кубка. Уот и экономка графа вышли. Роутс налил мне вина, как будто мы с ним были старые друзья.

– Раз уж мы здесь, – сказал он, – мне бы хотелось с вами кое-что обсудить.

Я глотнула вина и, позволив себе успокоиться, перестала притворяться и снова стала сама собой.

– Обсудить что, милорд?

– А эту историю с серебряным ларцом, принадлежавшим старой королеве-регентше.

Я удивилась, так как ожидала, что он снова заговорит о моем повторном замужестве. Я осторожно спросила:

– И при чем тут этот ларец, милорд?

– Вы играете в опасную игру, пряча его и требуя взамен расследования убийства вашего мужа.

Я ничего не ответила.

– Вам было бы лучше отдать его в надежные руки. Молодого Гордона уже убили из-за него, а в один прекрасный день за него могут перерезать горло и вам.

Я отпила еще один глоток вина, и внезапно перед моим мысленным взором мелькнула страшная картина – мне только что перерезали горло, как Александру, и по моему платью стекает вино, смешанное с кровью.

– Я не… – внезапно мой голос пресекся. Я начала снова: – Я не понимаю, что вы имеете в виду, милорд. Почему вы думаете, будто между ларцом старой королевы и убийством моего мужа есть какая-то связь?

Разумеется, я знала ответ на этот вопрос. Но мне хотелось выяснить, что знает Роутс и откуда он это узнал.

– Потому что он пытался продать его. Я точно знаю, что здесь, в Шотландии, он предлагал его лорду Джеймсу как вождю партии протестантов, и графу Хантли, как предводителю католиков. Еще он предлагал его Елизавете Тюдор в Англии, а также предводительнице французской католической партии Екатерине де Медичи и главе французских гугенотов адмиралу де Колиньи.

Он говорил об этом сухо, словно все это ничуть его не удивляло. Мы с Нико де Клераком догадались, что Александр предлагал ларец лорду Джеймсу, королеве Елизавете и королеве Екатерине, но не додумались, что он предложил продать его также и графу Хантли, или французским гугенотам. Сглотнув подступивший к горлу ком, я спросила:

– Откуда вам все это известно?

– Он сообщил об этом в своем письме лорду Джеймсу, а лорд Джеймс рассказал мне. Чтобы поднять цену, молодой Гордон каждому своему адресату написал об остальных, и любой из них, как я полагаю, был готов убить его, чтобы не дать ему продать ларец кому-либо из прочих.

Так вот оно что. Это уже не толки, не догадки, а самая настоящая правда.

Когда я доставала ларец из моего детского тайника за камнем в Русалочьей башни в Грэнмьюаре, мне и в голову не приходило, что Александр может разгласить мой секрет. Ведь он был моей плотью, моим сердцем. Но он предал меня и был за это убит.

– И какая же из заинтересованных партий, – спросила я как можно более ровным голосом, – действительно совершила убийство? Лорд Джеймс, или граф Хантли, или англичане, или французы?

– Не знаю. Никто не знает. И к тому же в этом деле замешана еще одна партия.

Мы посмотрели друг на друга. Интересно, почему он мне все это говорит? Может быть, он думает, что я сейчас разрыдаюсь и отдам ларец ему, лишь бы спасти свою жизнь? Наверное, так оно и есть – ведь когда я ломала всю эту комедию, чтобы подержать в руках его кинжал, я, несомненно, представила себя в его глазах полной дурой.

– Еще одна партия? И кто же это?

– Ларец принадлежал Марии де Гиз. Так что сильнее всего его хотят заполучить сами Гизы. Нет, не герцог де Гиз и не кардинал, а старая герцогиня Антуанетта, что сейчас живет в Жуанвиле. Она приходится нашей королеве бабкой.

– Я знаю, о ком вы говорите. Собственно говоря, я с нею встречалась.

Я действительно с нею встречалась в том похожем на сон году, когда Мария де Гиз приехала во Францию в гости к дочери, взяв с собою весь свой двор. В том году, когда мне исполнилось восемь. В том году, который разделил мою жизнь на «до» и «после» и все в ней изменил.

Разумеется, тогда Антуанетта де Гиз была уже старухой. Ее муж умер, и титул герцога де Гиза перешел к ее сыну. У него уже была жена, дочь герцога Феррары, так что старую герцогиню называли «вдовствующей». Мария де Гиз была ее старшим ребенком, первым из двенадцати. Двенадцать детей! Я всегда была единственным ребенком, мои отец с матерью, родня и домочадцы безраздельно принадлежали мне одной, и я не могла себе представить, как можно было бы разделить их с одиннадцатью братьями и сестрами. Герцогиня Антуанетта одевалась как монашка, и толковали, что она держит гроб, в котором ее похоронят, в своей опочивальне, в Жуанвиле, прислонив его к стене.

В детстве я испытывала перед нею благоговейный трепет и из-за ее двенадцати детей, и из-за истории про гроб в ее опочивальне, но она всегда была ко мне добра. Да, она наверняка хочет заполучить серебряный ларец своей дочери, хотя бы для того, чтобы тот не достался Екатерине де Медичи. Гизы и вдовствующая королева всегда были заклятыми врагами.

– Ну, если вы ее знаете, – продолжал между тем граф Роутс, – то знаете и то, что при французском дворе у нее везде есть свои шпионы. Так что она вполне могла узнать о предложениях, посланных королеве Екатерине де Медичи и адмиралу де Колиньи, и принять меры, чтобы ларец не попал ни в чьи руки, кроме рук ее внучки. Кстати, у нее, знаете ли, есть агент и здесь, в Шотландии, при нашем дворе.

– Нет, – сказала я, – я этого не знала.

– Это месье де Клерак.

Первой моей реакцией было полнейшее безразличие. «Ну да, конечно, кто же еще?» Затем легкий трепет отрицания. «Нет, он не шпион. Я не хочу, чтобы он был шпионом». Затем все остальные чувства были вытеснены гневом и разочарованием. Я подумала: стало быть, вот почему он вызвался мне помочь! Вот он, тот скрытый мотив, который – я это всегда знала – должен был стоять за его предложением дознаться до правды.

И более того – в ту ночь, когда убили Александра, он был там, как раз рядом! Мне навсегда запомнились блики света факела на гарде и эфесе его меча; позолота, фигурная ковка, инкрустация серебром. Рука в черной кожаной перчатке. Волосы как огонь…

– Он был в придворном штате королевы-регентши. – Голос Роутса рывком вернул меня к действительности – в комнату в Лесли-хаусе, залитую холодным светом зимнего солнца. – Когда она умерла, он сопровождал гроб с ее телом обратно во Францию. И вдруг он, словно по волшебству, появляется в свите новой королевы.

– Возможно, она просто хотела, чтобы он был рядом из-за того, что он знал ее мать.

– А может быть, он шпион, подосланный ее бабушкой.

Я не хотела этому верить. Я чувствовала легкую слабость и дурноту и в то же время раздражение – нет, не раздражение, а ярость – на себя саму, из-за того, что мне не все равно. Что мне до Никола де Клерака или ему до меня, с какой стати я мучаюсь вопросом: является ли он шпионом Гизов или нет? Он случайно оказался рядом, когда убили моего мужа, и в тот страшный час спас меня от топчущей меня толпы.

Или же он сам убил моего мужа кинжалом с усыпанными драгоценными камнями гардой и эфесом, а потом выхватил меч, чтобы защитить меня. После смерти Александра я была нужна ему живая, потому что теперь только я могла привести его к ларцу, который он так желал заполучить.

– Я ненавижу двор! – вскричала я. – Здесь никому нельзя доверять, никому!

– Вы можете доверять мне, – сказал Роутс. – Я глава вашего клана. Отдайте мне ларец, мистрис Ринетт, а я отдам его лорду Джеймсу. Он использует содержащиеся в нем секретные сведения так, как должно, гораздо лучше, чем их могла бы использовать сама королева.

«Интересно, что с этого будешь иметь ты? – подумала я. – Как тебя отблагодарит лорд Джеймс?»

– Тогда вы будете в безопасности, – продолжал он. – Вы вместе со своим ребенком и домочадцами сможете вернуться к себе домой, в Грэнмьюар. Хантли и Гордоны вообще сейчас в опале, так что граф ничего не сможет вам сделать. Сам я не стану заставлять вас снова выйти замуж, это я вам обещаю.

– Хорошее обещание, милорд граф, – сказала я, прилагая все силы, чтобы мой голос не дрожал. – А как насчет наказания убийцы Александра Гордона?

– Со дня его смерти прошло уже пять месяцев, мистрис Ринетт, и теперь уже никто никогда не узнает правду. Не тревожьте его память, пусть молодой Гордон покоится с миром. Оставьте свои розыски, отдайте мне ларец и скиньте, наконец, это бремя со своих плеч.

Стыдно ли признаться, что на какую-то секунду я заколебалась? Я так сильно скучала по Грэнмьюару, моему дому, моему саду у моря! Я скучала по Майри – мне было тошно оттого, что пришлось отдать ее кормилице и что теперь она знает тетушку Мар и Дженет лучше, чем меня. Мне было тошно оттого, что я вижу при дворе, и оттого, как это влияет на меня. Но я твердо знала: довериться сейчас Роутсу было бы так же глупо, как довериться лорду Джеймсу, Никола де Клераку или самой королеве.

Я встала с кресла. Колени мои дрожали. Я сделала глубокий вдох и заставила себя успокоиться.

– Я благодарна вам за ваше предложение, милорд граф, – сказала я, – но пока убийцу Александра Гордона не найдут, не предадут суду и не повесят на площади перед городской тюрьмой, я не отдам серебряный ларец никому.