Нелегко заниматься поисками убийцы, если ты фрейлина королевы.

Каждая моя минута была расписана. Королева Мария всячески умасливала королеву английскую Елизавету, осыпая ее письмами и подарками в надежде, что та признает ее наследницей английского престола – впрочем, в глазах католиков она уже и так являлась законной королевой Англии. Мария Стюарт послала Елизавете Тюдор кольцо с бриллиантом в форме сердца, стихи и свой искусно написанный портрет, а еще она сказала нам, что, будь королева Англии мужчиной, она бы немедля вышла за него замуж. Говоря это, она смеялась до упаду. Одновременно она вела тайные переговоры с королем Испании о браке с его несчастным, безумным сыном и заявляла, что ей, по ее мнению, предназначено судьбой стать королевой Испании и, наконец, вырвать Англию из лап протестантки Елизаветы Тюдор при помощи испанского военного флота.

Мы даже запланировали на лето встречу с королевой Англии, которая должна была состояться в Йорке, и по этому случаю нам всем выдали новые платья: мне досталось платье из синей тафты, отделанное серебряным шитьем и мелкими кристаллами горного хрусталя, а также новая бархатная тесьма, чтобы закрыть следы починки на моем зеленом платье. Кто знает, как бы изменились наши судьбы, если бы эта историческая встреча состоялась? Но ей не суждено было осуществиться.

В марте герцог де Гиз, любимый дядя королевы, напал на прихожан гугенотской церкви в городе Васси, что близ Жуанвиля – или, наоборот, стал объектом нападения с их стороны. Об этом ходило столько разноречивых слухов, что правду так никто и не узнал – однако это происшествие сыграло роль искры, поджегшей сухой трут. Во Франции разразилась открытая война между католиками и гугенотами, и королева Англии решила, что ей лучше остаться в Лондоне, чтобы посмотреть, что она может выгадать от этого противостояния. Наша королева, заливаясь слезами, слегла в постель, и двор, только что пребывавший в приятном ожидании, погрузился в черную меланхолию. Я гадала, где в объятой войною Франции находится сейчас Никола де Клерак, и не ввергли ли его в опасность его таинственные семейные обстоятельства.

Я больше не натыкалась ни на какие трупы. На балах я танцевала с придворными и составила список тех из них, кто не носил кинжалов, украшенных гранеными рубинами.

«Он достаточно хорошо знаком с Холирудом, чтобы точно знать, по какому коридору вы пойдете, и он носит отделанный драгоценными камнями кинжал».

Список оказался длинным. Время от времени я осмеливалась спрашивать королеву, как идет королевское расследование убийства Александра, и всякий раз она милостиво – слишком милостиво – уверяла меня, что оно идет своим чередом.

В июле случилось еще одно скандальное происшествие. Молодой красавец сэр Джон Гордон, так весело танцевавший с королевой в феврале, на свадьбе лорда Джеймса, в какой-то уличной драке ранил придворного из личного штата королевы. Королева была в ярости. Думаю, ей был нужен козел отпущения, чтобы выместить на нем свой гнев и разочарование по поводу ее несостоявшейся встречи с королевой Англии, а также страх за своих родственников де Гизов в охваченной междоусобицей Франции. Вызов, брошенный сэром Джоном ее авторитету, стал первой искрой, а лорд Джеймс, ненавидевший могущественного католика графа Хантли и его клан Гордонов, всеми силами подливал масла в огонь.

Посему в начале августа двор и армия отправились на север, чтобы сокрушить графа Хантли раз и навсегда. По пути в Эбердин мы должны были проехать мимо Грэнмьюара, и я решила взять с собою Майри и всех своих домочадцев, чтобы оставить их в замке. Со своими высокими стенами и узкой дорогой по перешейку он был в сто раз безопаснее, чем Холируд, и как бы мое сердце ни болело от разлуки с дочерью и моими близкими, им будет там куда спокойнее, чем в Эдинбурге.

Я неимоверно устала, и меня мучил страх. Француз Блез Лорентен как-то раз попытался проникнуть в мои покои, но получив хорошую взбучку от Уота Кэрни, был вынужден отступить. Граф Роутс часто заговаривал со мною, спрашивая о моем здоровье, словно ожидая, что оно по каким-то причинам ухудшится, и за его спиной всякий раз стоял Рэннок Хэмилтон, точно черный, черноглазый волк. А леди Маргарет Эрскин не упускала случая, чтобы публично осудить цветочную магию и поговорить о том, что муж – кем бы он ни был – может склонить жену к послушанию.

Мы покинули Эдинбург одиннадцатого мая и сначала отправились в Стерлинг.

– Меня здесь подожгли! – вскричала королева и начала рассказывать нам эту историю снова и снова. Потом посетили Перт и Глэмис. Когда мы выехали из Глэмиса на северо-восток, в сторону Грэнмьюара, я со своим маленьким отрядом поехала вперед. Королева не только разрешила мне отделиться от остальных придворных – длинный караван двигался медленно и догонит нас только через день или два, – но даже милостиво предоставила в мое распоряжение двух королевских воинов, чтобы те охраняли нас. С неохотою она также послала с нами месье Никола де Клерака, появившегося при дворе так же загадочно, как он в свое время исчез. Это явно была идея самого Нико. Возможно, ему было что мне сообщить.

Но я сейчас думала только об одном – как бы побыстрее оказаться дома. Впервые за прошедшие с моего отъезда год с лишком я повернула Лилид в сторону моря. Я чувствовала его запах, его вкус на моих губах, запах и вкус морской соли и острый аромат крошечных живущих и умирающих морских обитателей, и древних скал, и водорослей, и морских птиц. Расстилающиеся вокруг поля были ярко-зелеными, ибо лето в том году выдалось прохладным и дождливым – и везде цвели цветы: белые и лиловые цветки вереска, шиповник, чертополох. Дженет ехала рядом со мною, держа на руках Майри; малышка смеялась от восторга и протягивала свои крохотные ручки, как будто желала поймать цветы из воздуха. Она еще никогда не видела Грэнмьюара. Мое сердце наполнилось радостью, и я подумала, что правильно поступаю, привозя ее в дом ее предков.

Мы достигли скалы, на которой стоит замок, ранним вечером. Я послала одного из воинов королевы вперед, чтобы предупредить о нашем приезде, и когда наши лошади рысью въехали на перешеек, я увидела, как Норман Мор и его маленькие сыновья стоят на крыше над воротами и размахивают сине-золотыми флагами Грэнмьюара, приветствуя нас.

У нас не было с собою флагов, но Лилид не хуже любого штандарта показывала, кто мы такие – белая, как морская пена, с гривою и хвостом, отливающими розовым и золотом в лучах заходящего солнца

– Миледи, миледи! – закричала Бесси Мор, когда мы остановили лошадей на внутреннем дворе замка. – И вы привезли нашу милую крошку! И ты тут, Дженет, моя девочка! Слава Богородице, что вы все дома!

Они все столпились вокруг нас: и Бесси, и Норман, и их сыновья, и старый Робине Лури, даже отец Гийом, совсем слабый и хрупкий, но сияющий неподдельной радостью. Дженет и тетушка Мар и кормилица Эннис Кэрни передавали Майри из рук в руки, и к моему немалому изумлению, она не вырывалась и не плакала, а с радостью обнимала их всех. Воинам королевы хватило ума не мешать нам и заняться лошадьми. Что до Никола де Клерака, я увидела его только мельком: он гладил холку Лилид, и казалось, был бы рад, если бы и ему дали подержать смеющуюся малышку. Это было так не похоже на Нико, что я остановилась и задержала на нем взгляд; но он уже отвернулся, чтобы отвести Лилид в конюшню. В эту минуту Бесси Мор прижала меня к своей необъятной груди, и момент был упущен.

Дома. Мы наконец снова были дома.

Я не могла не думать об Александре, о том, с какими надеждами мы уезжали год назад в Эдинбург, и обо всем том, что случилось потом. Он уже никогда не приедет домой. Его могила в Глентлити, так что я даже не могу положить на нее цветы.

Я заплакала и долго не могла остановиться.

На следующий день, после полудня я наконец наплакалась вволю. Глаза мои опухли, горло болело, нос покраснел, но сейчас я впервые после смерти Александра и рождения Майри чувствовала – не знаю, как это сказать, – как будто меня более не переполняют горе, гнев и жажда мести. Я съела овсяную лепешку, выпила чашку пахты и пошла в сад, мой любимый сад у моря. Здесь цвели анемоны – мои цветы; древние стены защищали их от соленых морских ветров, и они всегда цвели с Благовещения до Михайлова дня, хотя обычно анемоны цветут лишь весною. Ароматы тимьяна и жимолости, и ярко-розовые гвоздики и смолевки вернули меня в детство, когда я жила тут с бабушкой и двоюродной бабушкой Мариной, в те длинные летние дни, когда бабушка Марина сидела со мною здесь, в саду, и рассказывала мне о цветах и о том, как слушать их голоса.

Я прислонилась к стене и стала вдыхать ароматы моря, древних, но живых камней и цветов. Я помолилась за душу моей двоюродной бабушки, которую звали Марина Лесли, как и меня. Прошло еще немного времени, и я поняла, что час настал – сейчас цветы заговорят со мною и скажут, что мне делать.

Я присела на корточки рядом с густо растущими анемонами – у каждого цветка было семь белых лепестков и зеленая бархатистая сердцевина с тычинками, похожими на золотистые шелковые нити. Сами цветы ничем не пахли, но я отчетливо ощущала резкий запах их листьев. Мне не надо было ничего говорить – только слушать.

– Ты не должна оставаться здесь, еще не время, – шепнули мне анемоны.

– Вернись, вернись – при дворе тебя подстерегает опасность, но ты должна противостоять ей там, не то она последует за тобою сюда.

– Я не хочу возвращаться, – прошептала я.

– Ты сама это начала. Ты пожелала мщения.

– Я уже не хочу мщения. Это слишком тяжелая ноша.

– Ты хотела мщения, и мщение придет. Но ты должна заплатить его цену.

– Какую цену?

Цветы не ответили. Я никогда не была до конца уверена, действительно ли я слышу голоса цветов, или же это просто мои собственные мысли, надежды и страхи, поднимающиеся из сердца, когда я прислушивалась, как сейчас. Быть может, я просто спорила сама с собой.

Немного помолчав, я спросила:

– Что же мне делать?

– Вернись ко двору. Будь осторожна. В конце концов ты должна будешь отдать серебряный ларец в руки королевы, чего бы тебе это ни стоило.

– А Майри? Будет ли она здесь в безопасности?

– Пока она здесь, она будет в безопасности, но только если ты вернешься ко двору и уведешь опасность прочь.

У меня мороз пробежал по коже.

– Я уеду, клянусь – ради нее я пошла бы и в ад. Но скажите мне, что это за опасность? Она исходит от человека?

– От двух мужчин и женщины. Берегись, берегись!

– Каких двух мужчин? Какой женщины? Скажите! Помогите мне!

– Ты снова выйдешь замуж, и не единожды, а дважды, и познаешь отчаяние.

Я сидела на корточках, затаив дыхание, прислушиваясь. Я не хотела снова выходить замуж и надеялась, что предсказанные мне замужества произойдут где-то в далеком будущем. Но два? Почему два? И являются ли те двое мужчин, за которых я выйду замуж, теми самыми, которых мне надо опасаться?

Анемоны тихо качались под легким ветерком. Он дул с востока, из-за моря, перелетал через каменную преграду и нежно кружил по обнесенному стенами саду. Время шло, но цветы более не говорили.

– Спасибо вам, – прошептала я. – Я уеду. И буду осторожна.

Я встала. В юго-западном углу сада прежде росли желтые ирисы, цветы Александра, с золотыми лепестками, испещренными красно-коричневыми прожилками. Эти прожилки были того же цвета, что и кровь – как я не замечала этого раньше? Я посадила эти ирисы, когда влюбилась в Александра, будучи своевольной двенадцатилетней девчонкой. Бабушка говорила мне, что я веду себя глупо, что двенадцатилетний ребенок не может ничего знать о любви. Но я знала. Он был для меня как прекрасный молодой бог. Когда бабушка запирала меня в Русалочьей Башне, я выбиралась из окошка на узкий карниз и, используя в качестве точек опоры неровные древние камни, слезала вниз. Какой же я была дурочкой – ведь, спускаясь по стене, я могла свалиться в море, и тогда никто никогда бы не узнал, что со мною сталось.

Прошлою весной, когда мы с Александром были так счастливы вместе, желтые ирисы буйно разрослись. Но осенью их некому было подрезать, а весною некому было выполоть между ними сорняки и срезать отцветшие цветки. Может быть, весною этого года они вообще не цвели? Теперь от них не осталось ничего, кроме засохших, испещренных пятнами листьев.

Я нагнулась к ним и прислушалась.

Ирисы молчали. Единственное, что я слышала, был едва различимый голос самой земли, шепчущий, что они никогда больше не расцветут.

– Да пребудет с тобою Бог, – тихо промолвила я. – И пусть Зеленая Дама Грэнмьюара охраняет твой сон, любовь моя, даже там, где ты ныне покоишься, в далеком Глентлити.

Я разогнулась, чувствуя себя усталой и словно выжатой, как будто я была древней старухой. Придет ли время, когда я снова стану молодой, снова почувствую себя девушкой? Я уже подходила к воротам, когда услыхала шаги на усыпанной гравием дорожке за садовой стеной.

Сейчас я не хотела говорить ни с кем. Я знала, чьи это были шаги, и мне особенно не хотелось говорить с ним.

«От двух мужчин и женщины. Берегись, берегись!»

Был ли Никола де Клерак одним из этих двух мужчин?