Эбердин, 21 октября 1562 года

– Леди Хантли была подругой моей матушки, – сказала королева. – Она никогда не пожелала мне зла.

– Сестра, – ответил на это лорд Джеймс. – В Инвернессе вы велели повесить одного из ее сыновей, а пять дней назад объявили вне закона ее мужа и другого сына. У нее есть все основания желать вам зла.

Мы путешествовали уже почти два месяца. Из Грэнмьюара мы поехали в Эбердин, затем через несколько дней отправились в Инвернесс. Всю дорогу за нами неотступно скакал сэр Джон Гордон во главе отряда кавалерии; время от времени они показывались и демонстрировали чудеса искусства верховой езды. Королева была убеждена, что сэр Джон хочет ее похитить, и поклялась, что отомстит всем Гордонам за их беззакония, но вместе с тем я ясно видела, как ее глаза горят от возбуждения. Мысленно она сочиняла обо всем этом романтическую conte-de-fée, и ей ужасно нравилось быть героиней этой сказки и предметом страсти дикого горца.

По дороге в Инвернесс мы сделали остановку в замке Дарнауэй, где лорду Джеймсу Стюарту было публично пожаловано большое графство Морэй, пользование доходами от которого издавна было привилегией Гордонов. Это было сделано как для того, чтобы наказать графа Хантли и его клан, так и для того, чтобы возвысить лорда Джеймса. Результат не заставил себя ждать: шериф Инвернесса, еще один сын Хантли, отказался пустить нас в замок. Это, как и вылазки сэра Джона Гордона, вызвало некоторое волнение, но кончилось вполне банально – шериф передумал, открыл ворота и за свою дерзость был вскорости повешен на стене замка.

В Инвернессе мы некоторое время отдыхали; королева охотилась, пировала, закутавшись в пледы, принимала представителей горских кланов. Думаю, она с удовольствием осталась бы здесь навсегда, но примерно через неделю реальный мир, мир долга и политики, заставил ее покинуть сельские радости края горцев, и мы по побережью двинулись обратно в Эбердин. С каждым шагом новоиспеченный граф Морэй все больше и больше раздувался от важности и становился все более фамильярным в своих разговорах с королевой. Вскоре после того, как мы снова водворились в Эбердине, леди Хантли послала к королеве нарочного с просьбой об аудиенции.

– Не я повесила шерифа в Инвернессе, братец, – заметила королева. – И не я лично объявила графа Хантли и сэра Джона Гордона вне закона. Решения, посовещавшись, принимал мой Тайный совет.

– Уверен, что вы правы мадам, насчет леди Хантли, – сказал Никола де Клерак, прежде чем лорд Джеймс успел ответить. – Думаю, она и вправду не желает зла лично вам. Однако в окрестностях Эбердина неспокойно, и для вас опасно было бы сейчас выезжать из города. Возможно, мы сможем убедить леди Хантли встретиться с вами здесь, в городских пределах.

– Нет никакого смысла вообще с ней встречаться, – возразил лорд Джеймс. – Либо она будет просить нас об амнистии бунтовщикам, на что мы не пойдем, либо она задумала заманить вас в западню, чего мы не можем ей позволить.

– Мы, – сказала королева, по-монаршьи говоря о себе во множественном числе, – решим этот вопрос, как посчитаем нужным.

– Есть довод в пользу того, чтобы все-таки встретиться с ней, – вмешался в их спор Никола де Клерак, как всегда пытаясь сгладить назревающий конфликт. – Кто знает, какие сведения можно у нее вызнать относительно местонахождения Хантли и его планов? Я согласен, самой королеве ехать опасно, но вместо нее мог бы поехать я, взяв с собою всего лишь несколько воинов. Возможно, мне удастся как-то прочесть намерения леди Хантли, а это…

– Прочесть ее намерения? – перебила его королева. Она повернулась и посмотрела прямо на меня; в ее золотистых глазах с тяжелыми веками блеснуло вдохновение и вместе с тем коварство. – Ну, конечно же, сьёр Нико, это как раз то, что нужно. Но у вас нет особого дара проникать в намерения других людей – вместо вас должна поехать Марианетта, поехать и взглянуть на цветы, что растут вокруг часовни Пресвятой девы Марии, возле которой меня будет ждать леди Хантли. Она сама выбрала это место, и тамошние цветы скажут нам, что у нее на уме. Разве не об этом вы говорили нам в Грэнмьюаре, Марианетта?

– Сейчас уже глубокая осень, и слишком холодно для цветов. – Я чувствовала себя странно и неловко от того, что королева вдруг выделила меня. В последние два месяца охот, пиров и наделения лорда Джеймса все новыми титулами я старалась держаться как можно более незаметно, и королева едва ли сказала мне десяток фраз. Каждый день я то и дело оглядывалась, гадая, не стоит ли за моей спиною убийца.

– Она хочет увидеть вас, мадам, – она отошлет меня прочь, прежде чем я смогу что-либо прочесть.

– Это совсем не то, что я имел в виду, мадам. – Никола де Клерак был так же удивлен, как и я, и явно обеспокоен. – Это вопрос дипломатического искусства, а не гадания по цветам.

– Согласен, – вмешался в наш разговор граф Морэй. Он не часто соглашался с Никола де Клераком, и, судя по выражению лица, это согласие далось ему с трудом. – Если кому-либо и стоит встречаться с леди Хантли, то это должен быть опытный мужчина, а никак не зеленая девчонка.

После таких слов мне сразу же захотелось немедля побежать в конюшню и тотчас оседлать Лилид.

– Я вам не зеленая девчонка, милорд, – сказала я. – Просто я думаю, что леди Хантли не захочет говорить со мной, поскольку она желает говорить только с королевой.

– Замолчите все. – Королева улыбалась, явно наслаждаясь тем, что стравила нас. – Марианетта наденет один из моих плащей – в такой ливень никто не разберет, кто она такая, покуда она не подъедет к часовне Пресвятой девы. Я пошлю с нею дюжину воинов. Они защитят ее в случае чего и к тому же создадут впечатление, что на встречу с леди Хантли еду сама я.

– Я это категорически запрещаю, – сказал граф Морэй.

– Мадам, прошу вас пересмотреть свое решение, – начал Никола де Клерак. – По крайней мере, позвольте мне…

– Я сделаю это. – Я выступила вперед. Мне надоело держаться в тени, надоело бояться. Поездка по бодрящему осеннему дождю, с секретной миссией, сопряженной с опасностью – это заставляло мою кровь быстрее бежать по жилам впервые с тех пор, как мы покинули Грэнмьюар. – Я прошу только одного – чтобы мне было позволено ехать на моей собственной кобыле и чтобы меня, в дополнение к королевским воинам, сопровождал мой собственный человек, Уот Кэрни.

– Идет, – сказала королева. – Идите и скажите вашему человеку, чтоб он оседлал вашу кобылу. Ливингстон, возьмите один из моих теплых плащей, думаю, лучше всего синий. Вы также поедете на встречу с леди Хантли, чтобы все выглядело, как будто еду я. Милорд Морэй, пожалуйста, соберите дюжину воинов. Нельзя позволить нарочному леди Хантли ехать вперед, не то он предупредит ее, так что смотрите за ним. Сьёр Нико, мы с вами пока послушаем музыку, чтобы скоротать время до ужина.

Она ласково дотронулась до руки Никола де Клерака. У графа Морэя был при этом такой кислый вид, что от его взгляда могло бы свернуться парное молоко, но он не мог не исполнить прямого приказания своей царственной сестры. Я присела в учтивом реверансе и тоже приготовилась выйти.

– Будьте осторожны, мистрис Ринетт, – сказал Никола де Клерак. По его тону никто бы не понял, что он волнуется за меня, ведь этот план предложил он сам, но его предложение было столь неожиданно переиначено. – Ехать будет… скользко… в такой дождь.

И я выехала из Эбердина и направилась на северо-восток, под проливным дождем; моя красавица Лилид вскидывала голову и словно танцевала, точно ласкаемая ветерком белая лилия, в честь которой ее назвали. Синий плащ королевы дарил мне тепло и защиту от дождя и развевался над белоснежным крупом Лилид, будто знамя. Уот Кэрни скакал рядом со мною, ведя за собою на поводу лошадь, на которой сидел нарочный леди Хантли; с другой стороны от меня ехала раскрасневшаяся от волнения Мэри Ливингстон. За нами следовали двенадцать воинов королевы, вооруженных алебардами, с изображениями красного льва Шотландии на мундирах. Если леди Хантли расставила своих шпионов на пути из Эбердина к часовне Пресвятой девы Марии в Стоунвуде, то они наверняка уже донесли ей, что сама королева на белоснежной кобыле едет ей навстречу по берегу реки Дон.

Мы подъехали к часовне после часа неторопливой рыси. Дождь прекратился, и, подъехав, мы увидели нескольких женщин, стоящих у расположенного за церковью кладбища. Я почувствовала траву, желтую и бурую, и среди нее – несколько белых левкоев и, как ни странно, одну или две поздних фиалки, а также мох на стенах – древний, бархатистый и золотисто-зеленый. Над стеною часовни склонилось узловатое сливовое дерево, давно отцветшее и растерявшее большую часть своих плодов. Я вдруг почувствовала волну любви, верности, преданности – но она исходила не от женщин. Эти чувства вообще исходили не от человека – и к ним примешивался страх…

Все женщины повернулись, услышав стук подков. Я узнала графиню Хантли по ее богатым одеждам и светлым, выпуклым глазам. Я видела ее издали на свадьбе лорда Джеймса – то бишь графа Морэя, – но меня ей не представили, так что она наверняка не знает, кто я такая. Рядом с нею стояли три женщины в простых темных платьях, их шеи и лица были обмотаны темными платками, но их распущенные волосы были непокрыты и не защищены от ветра и дождя. Они походили на ведьм из народной сказки. Одна из них держала за шкирку маленького охотничьего щенка.

Вот он – источник страха. Вот он – источник любви и верности. Щенок заскулил – и это словно кинжалом резануло меня по сердцу.

– Мадам! – воскликнула леди Хантли, видя только синий плащ, красных львов и едущую рядом со мною Мэри Ливингстон. Она присела в низком реверансе, что было нелегко на раскисшей от дождя земле кладбища. Этот реверанс явно был сигналом, потому что из часовни тотчас выбежала добрая дюжина воинов, двое из них схватили Лилид под уздцы, а остальные, размахивая кинжалами и дубинками, подступили к воинам королевы. Те нацелили на нападавших свои алебарды.

Лилид вскинула голову. Я почувствовала, как ее мышцы напряглись подо мной, и услышала сердитый свист ее хвоста.

– Подождите! – крикнула я. – Я не королева. Отзовите своих людей.

Все замерли. Я откинула с лица капюшон плаща.

– Матерь Божья, – пробормотала леди Хантли. – Говорила я Хантли, что королева ни за что не попадется в такую простенькую западню. А ты кто такая, девушка? Я тебя уже где-то видела. Донал, Кэлум, а ну отойдите.

– Я Марина Лесли из Грэнмьюара. Королева попросила меня…

– Ага, стало быть, ты та самая Лесли. Та, что была замужем за Глентлити.

– Да.

– Та, что желает обменять серебряный ларец Марии де Гиз на убийцу своего мужа.

– Таковы слухи. – Она могла посчитать, что ради этого серебряного ларца вполне можно было бы взять нескольких пленных, поэтому я пока не стала спешиваться. Я сказала: – Миледи, поклянитесь перед лицом ваших людей и моих, что отпустите нас с миром.

На несколько мгновений она вперила в меня свой взгляд, и я ясно увидела, как она мысленно что-то примеривает и прикидывает. Грозная женщина, Элизабет Кит, графиня Хантли – она напомнила мне еще одну грозную и неприятную особу – леди Маргарет Эрскин. В отличие от леди Маргарет лицо леди Хантли не хранило следов разрушенной временем красоты, но, возможно, это делало ее еще более опасной, ибо ей приходилось выигрывать свои битвы, не пользуясь таким действенным оружием, как красивая внешность. Она смотрела на меня, ожидая, что я пошевелюсь, отведу глаза или еще как-то проявлю свой страх. Но я сидела в своем седле прямо и неподвижно и глядела на нее так же пристально, как и она на меня.

– Хорошо, клянусь, – сказала она наконец. – Слушайте меня все: мистрис Марина Лесли и все приехавшие с ней беспрепятственно отбудут обратно в Эбердин после того, как она здесь немного побудет.

Воины Хантли закивали. Один или двое из них завели разговоры со своими недавними противниками, воинами королевы. По-видимому, они знали друг друга, и, скорее всего, некоторые даже приходились друг другу родней. Я взглянула на Уота. «Я за ними всеми приглядываю, – было написано на его лице, – ничего не бойся». Я соскользнула с седла на землю и, чувствуя себя в относительной безопасности, смело ступила навстречу леди Хантли.

– Александр Гордон из Глентлити, – сказала я. – Он был кровным родичем графа Хантли.

– Я его знала, – сказала леди Хантли. Я видела, что она держится настороженно; она ожидала, что я сразу же начну пересказывать ей устное послание королевы. – Он действительно был графу сродни.

– Вы знаете, кто его убил?

– Да откуда ж мне это знать?

– Вы были в Эдинбурге, когда королева приехала из Франции. Вы и ваш муж.

Она повернулась и зашагала прочь от меня, к трем женщинам, которые стояли у стены. Я последовала за нею. Подойдя ближе, я разглядела примыкающий к стене колодец. Его верхняя полукруглая часть была вытесана из цельного камня и покрыта полустертыми от времени изображениями лиц – чьих? Святых? Ангелов? Пиктских богинь? Невозможно было определить – они были слишком древними. Колодец был полон до краев, и поверхность воды казалась гладкой, как зеркало, разве что время от времени на ней оставляли отметины редкие капли дождя.

– Знаешь, что это за колодец?

– Колодец? Нет, не знаю. Я знаю, что часовня называется часовней Пресвятой Девы Марии в Стоунвуде.

– Это священный колодец, питаемый водами источника. Он стоит здесь уже много столетий – по крайней мере, со времен пиктов, и уж конечно, намного дольше, чем эта часовня. Старинное предание гласит, что если принести ему жертву, он покажет тебе будущее.

Мне не понравилось слово «жертва».

– Я хочу узнать не о будущем, миледи, – сказала я, – а о той ночи чуть более года назад, когда был злодейски убит Александр Гордон из Глентлити.

– Об этом я мало что могу тебе сказать. Хочешь – спроси слуг в Холируде: они скажут тебе, что мы с Хантли и наш сын сэр Джон прибыли во дворец вместе с королевой и провели там всю ночь. Никто из нас троих не выходил в город.

Она произнесла это с таким снисходительным высокомерием, что я почти уверилась: она говорит правду. Но я все-таки расспрошу слуг королевы, когда мы вернемся в Эдинбург.

– Так что же мне передать королеве? – спросила я. – Что ваш муж и сын перестанут творить беззакония и склонятся перед ее волей?

Она расхохоталась, и ее смех жутким эхом подхватили три ее ведьмы.

– Ну, разумеется, нет, – промолвила она, отсмеявшись. – Послушай меня, мистрис, и повтори мои слова королеве слово в слово. Она всего лишь девчонка и к тому же по всему, кроме разве что рождения, француженка. Она совершенно не понимает Шотландии и позволила своему ублюдку-братцу и его протестантским лордам забрать над собою слишком большую власть. Мы здесь, на севере – настоящие католики и настоящие шотландцы. Ей было бы куда лучше взять в главные советники Хантли, а вне закона объявить Джеймса Стюарта.

– Теперь он граф Морэй.

– Никакой он не граф Морэй. Графство Морэй принадлежит Гордонам уже сотню лет, и мы его не отдадим. Мы будем сражаться и за него, и за то, чтобы Хантли занял свое законное место – место главного советника королевы.

– Сражаться! – выкрикнула одна из ведьм, скрюченное существо с одним-единственным горящим глазом. – Грядет сражение, война и кровь и смерть!

– Кровь и смерть! – повторили остальные.

– Я вижу будущее! – Это сказала ведьма, держащая в руке дрожащего щенка. – Грядет битва, и после нее граф Хантли отдохнет на мягкой постели в сердце Эбердина, и на теле его не будет ни единой раны.

– Принеси жертву, Битхэг, – приказала леди Хантли. – Я хочу, чтобы так оно и произошло наверняка. А мистрис Лесли пускай посмотрит, чтобы потом рассказать королеве.

Ведьма, державшая щенка, снова подняла его за шкирку. Он жалобно заскулил от боли и страха. Этот звук потряс меня до глубины души и подстегнул к действию. Этот несчастный щенок – кожа да кости, большие темные глаза, четыре беспомощно дергающиеся белые лапки, покрытые рыжими крапинками, похожими на веснушки, – вот кого должны были принести в жертву. Я кинулась вперед и подхватила его на руки, когда ведьма швырнула его в колодец.

От испуга он укусил меня.

Я вскрикнула, скорее от удивления, чем от боли.

Ведьма обрушилась на меня с руганью на гэльском и протянула ко мне руки, чтобы забрать щенка. Ногти у нее были длинные и острые, как у дикого зверя, желтые и омерзительно грязные. Я попыталась удержать щенка в своих руках, но он вертелся, извивался и визжал – «если судить по визгу, наверняка породистый» – мелькнула у меня совершенно неуместная мысль – и в конце концов вывернулся из моих объятий, соскочил на раскисшую от дождя землю и бросился бежать.

На меня вдруг накатила волна острой грусти, такая сильная, что у меня закружилась голова. Мне захотелось побежать вслед за бедным маленьким созданием, накормить его, искупать, вытереть мягким полотенцем, согреть, надеть на него ошейник из тонкой кожи с серебряной вставкой, на которой будет выгравирована морская волна – герб Грэнмьюара. Мне хотелось, чтобы этот щенок стал моим. Но он уже исчез.

Что ж, по крайней мере, теперь он свободен.

– Я не желаю смотреть, как вы тут занимаетесь черной магией, – вымолвила я. Я задыхалась, мой большой палец дергало там, где в него впились зубы несчастного песика, и я была так зла, что едва могла связно говорить. – Да как вы посмели… как вы посмели!

– Ты такая же ведьма, как они, – спокойно сказала леди Хантли. – Хватит, Битхэг, ты уже увидела то, что увидела. Хантли заберет Эбердин у королевы, если потребуется, отвоюет его силой. За ним идет тысяча горцев, и мы снова сделаем Шотландию католической. Иди и передай это королеве, Марина Лесли.

– Не может быть, что вы и в самом деле намеревались атаковать Эбердин, даже если у вас тысяча воинов.

– Воины королевы покинут ее. Битхэг видела это. Джанет и Одноглазая Мэгги видели то же самое. И не думай, что тебя саму нельзя будет принести в жертву священному колодцу.

На мгновение все звуки смолкли. Замерли даже лошади и птицы, щебетавшие на окружающих нас деревьях.

– Только попробуйте! – Это был Уот Кэрни. Он протиснул своего кряжистого гнедого коня между мною и леди Хантли, так что та была вынуждена попятиться. – Сперва я изрублю в капусту вас, миледи, и ваших колдуний, а воины королевы мне подсобят. Садись в седло, Ринетт, и поехали отсюда.

Воины королевы вновь подняли свои алебарды, а люди леди Хантли отступили, защищая свою собственную госпожу. Я причмокнула губами, подзывая Лилид, и она тут же подошла и ткнулась носом мне в ладонь. Я повернулась, чтобы сесть в седло, и тут в низком кустарнике мелькнуло бело-рыжее пятно.

– Стоять, Лилид, – приказала я и снова начала причмокивать. Грязный, худющий охотничий щенок с крапчатыми белыми лапками и рыжими ушами выполз из-под кустов и пополз по траве, почти прижавшись к ней брюшком. Я присела на корточки и протянула к нему руки.

– Иди сюда, малыш.

Он понюхал мои пальцы, поднял голову и посмотрел на меня своими влажными темными глазами. Я завернула его вместе с налипшей на него грязью в синий плащ королевы, и он прижался ко мне, все еще дрожа; его сердечко билось часто-часто. Один из воинов королевы подставил мне сплетенные руки, я ступила на них и, схватив поводья Лилид одной рукой, вскочила в седло.

– Он предназначен для жертвоприношения! – высоким, пронзительным голосом завопила ведьма по имени Битхэг. – Он принесет тебе несчастье! Оставь его тут, не то пожалеешь.

– Никакого несчастья он мне не принесет, – возразила я. – Я вижу здесь сливовое дерево, а оно предвещает преданность, и левкои, означающие ревностное служение, и синюю фиалку, что расцвела позже положенного ей срока – она говорит о верности, не знающей границ. Вот что принесет мне этот пес.

– Ты дура, Марина Лесли, – сказала Элизабет Кит, графиня Хантли. – Мягкосердечная дура. Забирай своего щенка и увидишь, что принесет с собою завтра.

– Конечно заберу, – ответила я. Лилид не нужны были поводья, я могла управлять ею с помощью одних колен. – Я передам королеве ваши слова. И не верьте тому, что ваши ведьмы наговорили вам про завтрашний день.

Щенок оказался мальчиком. Когда его отмыли, он оказался бело-рыжим, с длинными шелковистыми золотисто-рыжими ушами, черным пятнышком на спинке и крапчатыми лапками, так тронувшими мое сердце. Хотя и тощий от голода, он казался достаточно здоровым и, по-видимому, был породистым охотничьим псом. Чтобы другие знали, что у него есть хозяин, я повязала ему на шею голубую ленту до той поры, когда ему изготовят настоящий кожаный ошейник. Уот Кэрни, который, при всем своем немалом росте и грубой наружности, становился ласковым, как какая-нибудь добросердечная старушка, когда речь шла о животных, назвал его Сейли, сказав, что на диалекте его бабушки, уроженки графства Файфшир, это означает «счастливый», а также имеет дополнительные значения: «невинный» и «благословенный» – идеальное имя для невинного создания, спасенного от утопления в священном колодце. Щенка можно было назвать счастливым сразу в двух смыслах: во-первых, ему повезло, что мы с Уотом появились как раз вовремя, чтобы не дать его утопить, а во-вторых, несмотря на угрозы ведьмы, я чувствовала, что он принесет мне удачу.

Я оставила Сейли в конюшне на попечение Уота; он был чистый, сухой, до отвала наевшийся мяса и хлеба, и крепко спал на толстом, теплом одеяле. Потом я привела в порядок себя, стараясь, насколько это было возможно, придать себе опрятный вид – Дженет помогала мне и бранила за безрассудство, – и отправилась к королеве.

Мэри Ливингстон вернулась раньше меня и все еще рассказывала историю про ведьм леди Хантли, священный колодец и про то, как я спасла Сейли. Дамы слушали, затаив дыхание. После того как я сделала королеве реверанс, она немедля велела мне подойти ближе и еще раз рассказать всю историю с самого начала.

– Сестра, думаю, будет лучше, – сказал граф Морэй, сидящий в резном кресле на другом краю комнаты, – если мистрис Ринетт точно перескажет нам то, что леди Хантли говорила о битвах и армиях и о том, что наши воины якобы перейдут на сторону противника.

– Хорошо, – отозвалась королева. – Битон, принесите, пожалуйста, еще вина. Мы оставим разговоры о ведьмах и щенках и серьезно поговорим о войне.

– Ничто из того, что я слышала, не подкреплено фактами, мадам, – сказала я. – Леди Хантли явно очень доверяет повинующимся ей ведьмам, и ее слова о том, что граф Хантли выиграет битву за Эбердин и что королевские войска перейдут на его сторону, основаны только на их видениях.

– Марианетта, а что сказали цветы?

– Там было давно отцветшее сливовое дерево и синяя фиалка, расцветшая много позже положенного ей срока…

Я замолчала. Все виденные мною цветы относились к Сейли. Я не могла вспомнить ни единого цветка, ни единого листка, ни единого стебелька или травинки, которые могли бы сказать мне, сбудутся ли слова леди Хантли и ее ведьм или нет.

А может быть, цветы просто смеялись надо мной, и у их послания был двойной смысл?

– И что это значит? – не унималась королева.

– Сливовое дерево означает преданность, – сказала я. – А синяя фиалка – верность. Думаю, ваши войска останутся верны вам, мадам. Что касается остального – предсказания о том, что граф Хантли отдохнет завтра в Эбердине, – то тут я ничего не могу вам сказать.

– Это предсказание можно истолковать по-разному. – Это сказал Никола де Клерак, только что вошедший с лютней в руке в комнату, где королева вкушала свой ужин. – А что до преданности и верности… – Он посмотрел на меня, и я ясно увидела, что он боялся за меня и сейчас чувствует облегчение от того, что мне более не грозит опасность.

– Что до преданности и верности, – повторил он, – то это превосходные качества, в ком бы ты их ни нашел.