Девять дней спустя – я знала, что их было именно девять, потому что считала их, один безрадостный день за другим – Рэннок Хэмилтон принес мне придворное платье: корсаж и рукава, нижнюю и верхнюю юбки, все, сшитое из темно-синего бархата с разрезами, отделанными внутри бледно-бирюзовым шелком. Бархат был расшит золотыми нитями, жемчугом и горным хрусталем; к платью прилагался головной убор из такого же синего бархата, с вышивкой из крошечных жемчужин в форме значка – символа Грэнмьюара, и длинное прозрачное покрывало – такое же носила и королева.

Придворный наряд означал, что мне придется возвратиться ко двору.

– Где вы взяли деньги, чтобы все это купить?

– Я не какой-нибудь нищий, – отвечал он. – В Кинмилле у меня есть стальной ящик, полный золота.

«Вероятно, награбленного», – подумала я.

– Когда вы возьмете меня ко двору?

Он посмотрел на меня и ухмыльнулся. Он отлично знал, что для меня это будет мукой, и предвкушал мое унижение.

– Завтра, – ответил он. – И я ожидаю, что ты будешь радостно улыбаться королеве и скажешь ей, что я лучший из мужей.

В маленькую комнату, где королева обычно ужинала, нас проводил граф Роутс.

– Мадам, – торжественно сказал он, – позвольте мне представить вам родича моей жены мастера Рэннока Хэмилтона из Кинмилла и его супругу Марину Лесли, дочь и наследницу Патрика Лесли из Грэнмьюара.

Я посмотрела королеве прямо в глаза. «Я не выкажу страха, и я не выкажу почтения, и я никому не дам увидеть стыд и душевную муку, от которых у меня по всей коже ползали мурашки, пока все в комнате глазели на меня».

Королева улыбнулась.

– Добрый день, мастер Рэннок, – сказала она. – Добрый день, Марианетта.

Рэннок Хэмилтон поклонился. Он побрился и подстриг волосы и купил новую одежду также и для себя. Он еще не успел обносить новое платье, и оно пока не село по фигуре. Двигался он, как дикий зверь: волк или дикий кот – и в каждом его движении сквозила хищная грация, сдержанная сила и вместе с тем – опаска.

– Добрый день, мадам, – сказал он.

Я сделала реверанс, и мои синие бархатные юбки раздулись колоколом. Я не наклонила головы и продолжала неотрывно смотреть в глаза королевы.

– Добрый день, мадам, – промолвила я.

– Как вам супружеская жизнь?

Рэннок Хэмилтон ничего не ответил. Вероятно, ему не приходило на ум ничего, что можно было бы сказать в благовоспитанном обществе. На мгновение стало тихо, потом я вымолвила:

– Все так, как вы и представляли себе, мадам.

Первый шок от унижения прошел. Я его пережила. Мало-помалу я начала поглядывать на остальных придворных, собравшихся в комнате.

Справа и слева от королевы стояли Никола де Клерак и какой-то низкорослый, смуглый, черноволосый человечек – я уже встречала его при дворе, но не могла припомнить его имени. Взгляд Нико был опущен – он смотрел на лютню, которую держал в руках, и сосредоточенно перебирал ее струны. Я не могла взглянуть ему в лицо; вместо этого я смотрела на его гладкие, загорелые руки, руки придворного с аккуратно подстриженными, до блеска отполированными ногтями, уверенно и вместе с тем легко касающиеся струн лютни. Я мысленно возблагодарила Зеленую Даму за то, что он не смотрит на меня. Я бы не вынесла, если бы в эту минуту он поднял взор и посмотрел мне в глаза. Понимал ли он это? Подозреваю, что да.

В удобном резном кресле у огня восседал граф Морэй. В его глаза мне было посмотреть легче, потому что я ненавидела его, а он ненавидел меня. Ненависть придала мне сил.

За спиной королевы стояли Мэри Битон, Мэри Флеминг и Эгнес Кит, графиня Морэй.

Со мной будет все в порядке. Я смогу это вынести. Пока Нико не смотрит на меня, я смогу вынести все.

– Я не желаю присутствовать на суде над графом Хантли, – сказала королева.

По-видимому, она продолжила беседу, прерванную нашим появлением. Рэннок Хэмилтон схватил меня за предплечье, стиснул его так, что всю мою руку пронзила жгучая боль, и оттащил меня в сторону.

– Он умер еще в ноябре прошлого года, – гнула свое королева. – С какой стати его бедное тело должно лежать в гробу на виду у суда? И не уверяйте меня, будто оно не смердит, как бы хорошо ни поработали над ним ваши бальзамировщики.

– Такова шотландская традиция, – ответил граф Морэй. Я вошла в комнату, когда их спор был уже в разгаре, и от меня не укрылось, что терпение графа на исходе. – Пэр королевства, которому грозит лишение гражданских и имущественных прав, должен сам предстать перед теми, кто его обвиняет.

– Предстать? Да он же умер, он мертв! Он не может ни перед кем предстать! Я открою сессию парламента и произнесу прекрасную речь, но на суд я не останусь. Что вы на это скажете, сьёр Нико? А вы, синьор Дави? Как вы считаете – следует ли вынуждать королеву сидеть лицом к лицу с разлагающимся трупом?

Синьор Дави? Ну конечно, Давид Риччо. Как-то раз я слышала, как Рэннок Хэмилтон поносил его – еще один чужеземец, еще один католик, который будет поощрять королеву в ее еретических верованиях и обрядах – иные шушукались, что он ни много ни мало агент папы. Еще один чужеземец. Возможно, еще один наемный убийца из Летучего отряда, подосланный к шотландскому двору либо французами, либо англичанами, – а может быть, даже самим папой?

Он был низкоросл, черняв, с обезьяньим личиком и походил на маленькую грустную мартышку рядом со светлокожим, изящным и высоким Нико. Я удивилась, увидав, что он с королевой на короткой ноге, правда, говорили, что он очаровательный собеседник и к тому же певец, обладающий самым красивым басом, который только можно себе представить. Возможно, королеве нравился контраст между этими двумя мужчинами: Нико и Дави, как она их называла. Они были словно полночь и полдень, Вулкан и Гелиос.

– Вас ни к чему нельзя принуждать, Sua Maesta, – сказал Давид Риччо. – Вы слишком прекрасны и утонченны, чтобы подвергаться столь неприятному испытанию.

– Однако с другой стороны, – промолвил Никола де Клерак, по-прежнему избегая смотреть мне в глаза, – поскольку вы – королева Шотландии, долг велит вам соблюдать традиции вашего народа. Помните, за тем, как вы правите Шотландией, наблюдает весь мир и примечает, как вы исполняете свои королевские обязанности.

– Сьёр Нико, как это у вас получается – говорить мне то, чего я не желаю слышать, и в то же время подбирать такие слова, которые услаждают мой слух? – Королева легко и игриво стукнула его по руке эмалевым футляром, в котором она держала ножницы для вышивания. – За мною наблюдает весь мир! О, какой же вы все-таки прожженный дипломат! Хорошо, в следующем месяце я буду председательствовать на суде над графом Хантли. Ливингстон, поручаю вам обеспечить меня достаточным количеством коробочек с ароматическими шариками, чтобы хватило на весь процесс.

Дамы дружно захихикали.

Королева сделала еще один стежок на своем вышивании. Присмотревшись, я разглядела, что она вышивает французскую анаграмму своего имени. МARIE STUARTE. TU TE MARIERAS – Мария Стюарт. Ты выйдешь замуж. Вот в чем дело – поэтому-то за ней и наблюдает весь мир. Все гадают – за кого же она выйдет замуж? И кто те quatre maris, о которых написал в своих пророчествах Нострадамус? Кто это – четверо мужчин, за которых она должна выйти замуж, или четверо тех, кого ей следует избегать?

Узнаем ли мы это когда-нибудь: она и я?

– Ну что ж, так тому и быть, – весело сказала королева и снова повернулась ко мне. – Марианетта, по-моему, у вас был достаточно долгий lune de miel. Я желаю, чтобы вы вернулись ко мне на службу – и даже хорошо, что вы теперь замужем. Я сама скоро выйду замуж, и думаю, было бы неплохо, если бы при моей особе было больше замужних дам.

Я не знала, хочу ли я вновь занять место фрейлины. Видеть Нико каждый день? Хватит ли у меня на это сил? С другой стороны, если я займу место при дворе, мне больше не придется терпеть общество Рэннока Хэмилтона, что было бы прекрасно. Но самое главное было в другом – мне надо было остаться при дворе, если я хотела узнать, кто же все-таки взял ларец.

Если Рэнноку Хэмилтону покажется, что я хочу занять место при дворе, он почти наверняка запретит мне снова стать фрейлиной.

Со всей возможной кротостью я промолвила:

– Это должен решить мой муж, мадам.

– Конечно же он не станет мне перечить. – Королева обратила взор на Рэннока Хэмилтона и улыбнулась. – Вы будете очень заняты делами графа Роутса, не так ли, мастер Рэннок? Насколько мне известно, он поселил вас и вашу жену в отдельных покоях здесь, в Холируде, чтобы вы были всегда у него под рукой.

Рэннок Хэмилтон опять ничего не ответил. Вид у него был такой, словно он хотел сказать: «Со своей женой я буду делать то, что хочу, да и с вами, мадам, сделал бы то же самое, если б имел такую возможность».

– Я хотел, – торопливо проговорил Роутс, – чтобы мистрис Ринетт пошла на службу к моей жене.

– Наверняка графиня сможет взять себе на службу кого-нибудь еще, – промолвила королева своим самым сладким голосом. – Ну что ж, значит, этот вопрос улажен. Марианетта, вы с мужем переедете обратно в те покои, которые вы занимали до замужества, так мне будет удобнее. У вас, кажется, была служанка? Где она?

– Она здесь, мадам. И мой конюх тоже.

– А ваш малыш Сейли?

– Он в конюшне, мадам, вместе с моим конюхом и моей кобылой Лилид.

– Приведите его обратно во дворец, чтобы я тоже могла насладиться его обществом. Я всегда находила его совершенно очаровательным. – Королева улыбнулась. – Voilà. Все будет так же, как было прежде.

В это мгновение Нико повернул голову и впервые посмотрел на меня. Я знала, что в конце концов ему придется взглянуть на меня, но мне от этого было не легче. Встретившись с ним взглядом, я почувствовала себя так, словно он меня ударил. Всю меня, с головы до кончиков пальцев ног обожгли стыд, гнев и мука.

Стыд, гнев и мука – и безнадежная, безнадежная любовь.

Королеве я ответила только одно:

– Все уже никогда не будет так, как было прежде.