«Все будет так же, как было прежде».

Она что, сошла с ума? Ничего не было так, как прежде.

Впрочем, кое-что все-таки не изменилось; Дженет и Уот снова были у меня в услужении. В конюшнях Уот взял юного Джилла под свое крыло. Ко мне вернулся мой Сейли, он снова ходил за мною, как хвостик, по коридорам Холируда, постукивая своими маленькими коготками по каменным плитам пола, снова сидел у моих ног, как и прежде радуя всех придворных дам.

По ночам на меня, точно коршун на свою добычу, набрасывался Рэннок Хэмилтон, грубо хватая меня, когда на Холируд опускалась темнота. Он все никак не мог вдоволь натешиться своим господством надо мною и над Зеленой Дамой. Иногда он говорил со мною и насмехался надо мною так, словно я была самой Зеленой Дамой во плоти. Дженет испытывала к нему отвращение и старалась как можно реже попадаться ему на глаза.

Я ужасно тосковала по Майри. Уже приближался конец мая, а в августе ей должно было исполниться два года. Меня не было рядом, когда она сделала свои первые шаги. Свое первое слово – лепешка – она сказала не мне, а тетушке Мар. Моя тетя прислала мне ленту такой же длины, как и ее нынешний рост, и колечко из слоновой кости, изгрызенное ее крохотными зубками – их у нее было уже двенадцать: шесть сверху и шесть снизу, и еще один зубик начал только что прорезываться сзади. Я молилась за нее каждую ночь. У меня на шее все еще висел медальон с рубином, который выпал из эфеса кинжала убийцы, и я не оставила надежды узнать правду, увидеть, как свершится правосудие, и возвратиться домой. Но пока я могла делать только одно – ждать и терпеть.

Нынче мы все собрались вокруг королевы, сидящей под балдахином в большом зале суда в новом здании Ратуши Эдинбурга и председательствующей на церемонии лишения гражданских и имущественных прав, которая должна была быть проведена над мертвым телом графа Хантли. В зале с серьезным и торжественным видом сидели представители всех сословий Парламента, расположенные вверху галереи были забиты горожанами, одетыми в основном в ноское коричневое или серое платье, хотя изредка попадались и такие, кто облачился в яркие праздничные цвета. В передних рядах, ближайших к балдахину, под которым стояло кресло королевы, восседали представители иностранных государей, которым довелось как раз в это время находиться в Эдинбурге. Забальзамированные останки покойного графа лежали в деревянном гробу, накрытом знаменем, на котором были вытканы его герб и гербовые щиты.

– Согласны ли вы, – зычно крикнул герольдмейстер суда, – что государственная измена вышепоименованного графа Хантли отныне объявляется доказанной, что он лишается всех гражданских и имущественных прав и что его герб будет уничтожен и предан забвению?

Лорды Законодательгого комитета, члены Королевского совета и все представители трех сословий, набившиеся в зал суда, дружно закричали «да». Графский титул Хантли прекратил свое существование; знамя стащили с гроба и унесли. Когда те, кто сидел на передних местах рядом с гробом, увидели, что осталось от тела графа, раздался вопль ужаса.

– Я желаю удалиться. – Королева вдруг встала. – Я не могу этого вынести.

– Вы должны это вынести, – сказал граф Морэй. Он велел своим слугам поместить кресло, на котором он должен был восседать, так близко от кресла королевы, что, по крайней мере, его левая рука оказалась под королевским балдахином. – Парламенту предстоит лишить гражданских прав и имущества еще нескольких изменников. Вы должны при этом присутствовать.

– Сделайте перерыв. Я вернусь примерно через час, после того как подкреплюсь и восстановлю силы.

Она торопливо вышла вон из зала, и все дамы в спешке бросились за ней. Я замешкалась, и выход мне перекрыла вмиг собравшаяся у двери толпа. Когда я повернулась в поисках другого выхода, то увидела прямо перед собою невысокого жилистого мужчину с коротко остриженными седыми волосами и очень светлыми, выцветшими почти до белизны глазками.

– Мадам, – сказал он. – Можно вас на минутку?

– Месье Лорентен. – Увидев его здесь, я удивилась – ведь, по его собственному признанию, он не состоял в штате французского посольства. – Я должна догнать королеву, месье. Позвольте мне пройти.

– Вы продолжаете следовать за нею, точно комнатная собачка даже после всего того, что она с вами сделала?

Я должна была бы ощутить зловоние переступня, чертовой репы, но не ощутила ничего. Выйдя замуж за Рэннока Хэмилтона, я утратила связь с цветами и способность читать по ним. Возможно, их засосала в себя зияющая в его душе черная пустота.

– Вы оскорбляете меня, месье, – сказала я.

– Я вовсе не хотел оскорбить вас, мадам. Весь двор толкует, что вы не хотели выходить замуж за незаконнорожденного шурина Роутса. И правильно, что не хотели – ведь вы как-никак внучка герцога де Лонгвиля. К вам гораздо лучше отнеслись бы во Франции, где должным образом оценили бы вашу благородную кровь.

Я почувствовала прилив… Что именно я почувствовала? Мне, разумеется, было приятно слышать, что он считает, что я слишком хороша для Рэннока Хэмилтона. И меня порадовало напоминание о том, что мой дед был французским герцогом, настолько знатным, что его сын женился на самой Марии де Гиз. Но к Блезу Лорентену я испытывала только неприязнь и недоверие и осознавала, что он говорит мне все эти приятные вещи лишь для того, чтобы вызвать во мне как раз те чувства, которые я сейчас испытывала.

– Мою благородную кровь, – сказала я – и находящийся в моем распоряжении серебряный ларец Марии де Гиз.

Он подался вперед, и я могла бы поклясться, что его уши слегка шевельнулись и тоже подались в мою сторону, словно уши демона.

– Стало быть, вы признаете, что он у вас.

Мне надо было быть осторожной – ведь я не знала, у кого на самом деле находится сейчас ларец. Как бы то ни было, мне не хотелось быть уличенной в откровенной лжи.

– Может быть, да, – ответила я. – А может быть, и нет. Однако вы так считаете и именно потому и льстите мне.

Вокруг нас толпились люди, оживленно гомоня что-то о лежащем в гробу полусгнившем трупе Хантли и о том, как его одним махом лишили всех титулов и земель. Никто не обращал на нас ни малейшего внимания.

– Я вовсе не льщу вам, – сказал Блез Лорентен. – Разве не правда, что вы – внучка герцога де Лонгвиля? Королева Екатерина прекрасно это знает, осведомлена она также и о том, что ваш брак был заключен по протестантскому обряду и к тому же без вашего согласия. Если бы вы оказались во Франции, под покровительством королевы Екатерины, церковь без каких-либо затруднений аннулировала бы его. Вы могли бы сами выбрать себе мужа из цвета французской аристократии, либо вернуться к вашему статусу вдовы, со своим собственным великолепным поместьем, скажем, в Нормандии, на берегу моря.

– Все это: и аннулирование моего брака, и знатный муж, и великолепное поместье, – промолвила я, – станут реальностью, если я вручу серебряный ларец королеве Екатерине, не так ли?

Он улыбнулся и развел руками.

– Ну, разумеется.

– А если бы я не захотела покинуть Шотландию? – осведомилась я. – Если бы вместо этого я потребовала бы золота? Как вы думаете, какую цену могла бы заплатить мне королева Екатерина за то, что у меня есть?

Он шагнул ближе. Я невольно попятилась.

– Очень высокую цену, – прошептал он. – Но мне придется спросить у нее самой.

– Так спросите.

– Сначала мне хотелось бы удостовериться, что вы говорите правду. Быть может, вы покажете ларец мне? Более всего королева Екатерина желает получить пророчества Нострадамуса.

– Боюсь, что вам придется поверить мне на слово. – Я почувствовала, как мною начинает овладевать паника – он придвигался ко мне все ближе и ближе, заставляя меня отступать к краю толпы. – Месье Лорентен, прошу вас, отойдите, вы мешаете мне выйти из зала, а между тем мне надо спешить к королеве.

– Нет, – проговорил он, – вам ни к чему спешить к королеве. Думаю, вы будете намного более склонны показать мне ларец, если мы окажемся наедине – вы и я, n’est-ce pas? Давайте выйдем вместе вот по этому коридору. Снаружи меня ждут лошади…

Я запрокинула голову назад и истошно завопила.

Выражение его лица можно было бы назвать смешным, если бы на нем не был написан столь неподдельный испуг. Возможно, во Франции благородные дамы были слишком рафинированны или слишком благовоспитанны, чтобы вопить, как крестьянки, когда мужчины угрожали им на каком-нибудь людном сборище.

– Этот малый докучает вам, мистрис? – Это сказал дюжий горожанин, раза в два крупнее и раза в два моложе, чем Блез Лорентен. Еще двое или трое горожан повернули головы в нашу сторону и решительно двинулись к нам.

– Сегодня ваша взяла, мадам, – процедил француз. – Но королева Екатерина получит этот ларец, так или иначе.

Он бросил на горожан короткий презрительный взгляд и удалился по коридору в одиночестве.

– Спасибо вам, сэр, – сказала я горожанину. – Я потеряла в толпе своего мужа. Думаю, он…

– Он здесь.

Но то не был Рэннок Хэмилтон. То был Никола де Клерак, одетый богато и вместе с тем строго в черное, шитое серебром платье. Глаза его были обведены сурьмой, в ушах переливались жемчужины и бриллианты, а пальцы были унизаны сверкающими кольцами.

– Присматривайте получше за своей женой, милорд, – сказал горожанин. – У того малого на уме было что-то недоброе, это я вам точно говорю.

Я увидела, как из руки Нико в ладонь горожанина перекочевало несколько золотых монет. Они вместе по-мужски посмеялись над глупостью женщин, потом горожанин ушел восвояси.

– Я бы и сама отлично справилась, – сказала я.

– Не сомневаюсь. Но мне все равно жаль, что я не смог достаточно быстро протолкаться сквозь толпу, чтобы всадить кинжал между ребер месье Лорентена.

– После чего мой настоящий муж не преминул бы всадить кинжал между ваших ребер за вашу дерзость.

Все это время я избегала его. Это было нелегко – королева то и дело призывала его к себе: за советом, ради беседы, ради его приятного общества, и в то же время постоянно держала при себе меня – так близко, что я чувствовала: еще немного – и я задохнусь. Может быть, она жалела о том, что со мною сделала, и хотела как-то загладить свою вину? Но какова бы ни была причина внезапного возвращения ее милости, мне вовсе не хотелось беседовать с Никола де Клераком. Мне было гадко и невыносимо стыдно при одной мысли о том, что он будет смотреть в мое лицо, в мои глаза и при этом представлять меня в постели с Рэнноком Хэмилтоном.

– Ваш муж вышел из здания вместе с графом Роутсом, – сказал он. Его голос звучал мягко и непринужденно, как будто он понимал, о чем я сейчас думаю. Что ж, вероятно, он действительно понимал. – Так что в настоящее время мне ничего не угрожает. Чего хотел от вас Лорентен?

– Ничего. Я должна найти королеву и остальных фрейлин. Скоро она меня хватится.

– Если бы вы были ей нужны, она бы уже вас хватилась. Лучше останьтесь здесь и подождите, пока она вернется для продолжения судебных заседаний. Она так раздосадована и расстроена всей этой возней с лишением всех прав состояния, что она и думать забудет обо всем остальном.

Разумеется, он был прав. Но я ничего не ответила.

– Давайте поднимемся на галерею, – продолжал он. – Мне бы хотелось минутку с вами поговорить.

– Нет.

– Прошу вас. Это не то, о чем вы думаете.

Мне хотелось ударить его. Мне хотелось хорошенько встряхнуть его. Нетвердым голосом я вымолвила:

– Вы не знаете, о чем я думаю.

– Простите меня. Конечно же не знаю. Но послушайте, эта история с Лорентеном беспокоит меня, и вы сами знаете, почему. Я хочу знать, что он вам сказал. Если хотите, просветите меня. Вокруг полно галантных горожан, которые вступятся за вас, если я стану вам слишком докучать.

– Не говорите глупостей, – сказала я. – Хорошо, пойдем на галерею.

Мы поднялись по лестнице. Он приложил немало усилий, чтобы даже ненароком не коснуться меня. Даже украшенная разрезами и вышивкой материя его коротких, до колен штанов ни разу не соприкоснулась с моей юбкой. Он был прав – галереи были почти пусты. На них осталось как раз достаточно зевак, чтобы всякому, кто бросит взгляд вверх, было видно, что мы там не одни.

Мы мгновение постояли молча, потом он наклонился и положил руки на деревянное ограждение. Не глядя на меня, он очень тихо произнес:

– Ринетт.

Как одно лишь это слово могло вместить в себя столько горя, столько боли, такой неистовый накал чувств? Оно поразило меня в самое сердце. На миг мне стало дурно, закружилась голова, я почувствовала жар, потом холод. Я чувствовала… такую острую горечь утраты… утраты. Словно я сейчас умру здесь, на галерее Ратуши от разверзшейся в моей душе пустоты и безысходного горя.

Я не смогла бы вымолвить ни слова, даже если бы сумела придумать, что сказать.

Мгновение спустя он выпрямился. Черты его лица обострились, и оно ничего более не выражало. Я подумала: именно так он будет выглядеть, если его когда-нибудь смертельно ранят.

– Ответьте мне, что вам сказал Лорентен. – Он говорил тихо и церемонно. – Скажите мне, что именно он намерен делать?

– Это вас не касается.

– Он считает, что серебряный ларец все еще у вас, не так ли?

– Да, считает.

Хотя это и не было ложью – Лорентен и впрямь считал, что ларец у меня, – говоря это, я не могла смотреть Нико де Клераку в глаза.

Мгновение помолчав, он сказал:

– Но ведь его у вас нет, верно?

Я опустила взгляд на свои руки. Мое обручальное кольцо показалось мне тяжелым, точно кандалы, хотя оно и было сделано из полированного золота.

– Он у меня, – сказала я. – Морэй был прав – я надеялась, что если я покажу им пустую нишу в потайном подвале, они поверят, что кто-то его украл, и отпустят меня домой.

Он посмотрел мне в лицо. Взгляд его глаз, золотисто-карих, так похожих на глаза королевы, что если бы я смотрела только на них, мне могло бы показаться, будто я гляжу в глаза Марии Стюарт, был ясен и прям.

– Итак, – сказал он. – Вы говорите, что он у вас. Вы предложили Лорентену купить его у вас?

Я почувствовала, что краснею.

– Нет, – вымолвила я. Мне было тяжело ему лгать – мне было больно говорить неправду и страшно оттого, что я знала: он видит меня насквозь.

– Лорентен – человек опасный. Он почти наверняка принадлежит к Летучему отряду. Если вы каким-либо образом попытаетесь оставить его в дураках, вы можете очень дорого за это поплатиться.

– Вы не обязаны беспокоиться о моей безопасности.

Его руки еще крепче стиснули деревянные перила. Он отвел от меня взгляд, потом сказал:

– И все равно я беспокоюсь.

Я не могла этого вынести. Я должна была как-то положить этому конец, прежде чем в моей груди разорвется сердце.

– Оставь меня в покое, Нико. – Я изо всех сил старалась говорить тихо и твердо. – Ты мне уже ничем не можешь помочь. Я должна справиться сама.

Я почувствовала, как он передернулся, потом, немного погодя, сказал:

– Стало быть, тебе нужна свобода и твое поместье. – Его голос зазвучал по-другому, жестче. – А как насчет наказания убийцы Александра Гордона – ты отказываешься от поисков, несмотря на всю ту любовь, которую ты, по твоим уверениям, к нему питала?

– Я любила его. А он меня предал.

Он снова замолчал. Почему, почему он не может просто уйти и оставить меня наедине с моей болью?

– Я продолжу поиски убийцы, – проговорил он наконец. – Ринетт, прости меня. Я не смог помочь тебе спастись от этого брака, но кое-что я все-таки могу для тебя сделать – я найду того, кто убил твоего Александра.

Я ничего ему не ответила. Я не знала, что сказать.

– Члены Парламента и остальные начинают возвращаться в зал. Тебе лучше спуститься, чтобы королева и твой муж тебя не хватились.

Я сошла вниз на одну ступеньку, потом на другую. Не оборачиваясь, чтобы снова посмотреть на него, я сказала:

– Нико, я знаю, что ты ничего не мог сделать, чтобы спасти меня от этого брака, раз уж королева твердо решила, что он должен состояться…

– Я бы отдал жизнь, – сказал он, – если бы мог ему помешать.

– Я знаю.

– Я бы и сейчас мог увезти тебя во Францию вместе с Майри и всеми твоими близкими. Я бы…

– Перестань.

Он замолчал.

Я почувствовала полынную горечь и во рту, и в сердце. Когда я снова смогла заговорить, я сказала:

– Ты говоришь, что готов увезти нас, Нико? А как же твой обет?

Он не ответил. Ему нечего было на это сказать.

– Прощайте, месье де Клерак.

– Храни тебя Бог, ma mie.

Я незаметно затесалась в свиту королевы, когда мы со всех сторон были окружены народом, и сделала это как раз вовремя. Рэннок Хэмилтон протолкался сквозь толпу горожан с противоположной стороны зала и схватил меня за руку. Я поморщилась, и он ослабил хватку.

– Я не видел тебя возле здания Ратуши.

– Я вас тоже не видела.

– Королева и Мэри Флеминг внезапно начали кричать друг на друга, как резаные, ни с того ни с сего. Клянусь этой твоей Зеленой Дамой, что они едва не подрались. Королева прогнала эту девицу Флеминг с глаз долой, всю в слезах.

– Я не знаю, что послужило причиной их ссоры, – совершенно правдиво отвечала я.

– Я тоже. Но ты пока что держись от королевы подальше – она собирается подыскать себе какую-нибудь другую даму, чтобы та спала с нею в одной спальне, и я не желаю, чтобы это была ты.

– Это было бы ужасно.

Он крепко встряхнул меня, чтобы я не вздумала ослушаться его приказа, затем отпустил и вновь направился к группе мужчин, стоявших вокруг графа Роутса. Я же немедля подошла к королеве так близко, как только было возможно. Она все еще была рассержена, ее гладкие щеки заливала краска, янтарные глаза гневно блестели, и она громко ругала несчастную леди Рирес за то, что балдахин над ее креслом будто бы покривился. Все остальные дамы старались держаться от нее на почтительном расстоянии, опасаясь новых вспышек королевского раздражения.

– Мадам, – нежно проворковала я, – возможно, я смогу помочь леди Рирес поправить балдахин.

– Давно пора, чтобы хоть кто-нибудь предложил свою помощь, – ворчливо сказала королева и совершенно не по-королевски с размаху плюхнулась в кресло. – Марианетта, когда закончите с балдахином, принесите мне попить чего-нибудь холодного.

– Конечно, мадам.

На протяжении всей второй половины дня, пока старшего сына графа Хантли и других лордов, принимавших участие в восстании, лишали гражданских прав и имущества и приговаривали к смерти – хорошо, что пощадили хотя бы молодого Джорджа Гордона, которого выслали в Данбар, где он будет находиться в заточении, – я изо всех сил старалась быть очаровательной и стать для королевы незаменимой. К тому времени, когда мы наконец покинули здание Ратуши, я была назначена спать с королевой в одной опочивальне. Она посмеялась при мысли о Рэнноке Хэмилтоне, недовольном и рассерженном, спящем в одиночестве, без жены.

Я не смеялась, так как понимала, что в конечном итоге мне придется за это расплатиться. Но я улыбнулась – по крайней мере, у меня будет несколько ночей блаженной свободы.