Я не выполнила своего обещания отнести ларец королевы в потайной подвал под часовней Святой Маргариты. Во всяком случае, в ту ночь.

Вместе со мною при дворе жили мои домочадцы: моя тетушка Марго Лури, единоутробная законная сестра моей матери, которую я называла Tante Mar, и моя горничная Дженет Мор, дочь кастеляна Грэнмьюара и моя ровесница. Они были совершенно не похожи. Дженет была высокой, крепкой, веснушчатой и всегда говорила то, что думает; тетя Мар была крошечного роста, хрупкой, ее горячая приверженкость правилам хорошего тона не знала границ, и она всегда, как мне кажется, старалась хоть в чем-то сравняться с моей аристократической матерью, внебрачной дочерью герцога де Лонгвиля. Я никогда не встречалась с Аньес Лури, моей французской бабушкой с материнской стороны, фермерской женой, ненадолго приглянувшейся герцогу, но подозревала, что моя мать была похожа на нее – ослепительно красивая, страстная и посвятившая себя лишь одному существу в целом свете – моему отцу, Патрику Лесли из Грэнмьюара. После его смерти в конце того страшного года в Париже я как будто перестала для нее существовать. Она исчезла в Монмартрском монастыре в Париже, чтобы провести остаток жизни в молитвах за его душу, а я была оставлена на попечение королевы-регентши и тетушки Мар, которая любила меня куда больше, чем моя мать, и ради меня переехала в Грэнмьюар.

Я едва успела войти в свою крохотную комнатку и только начала рассказывать тете Мар и Дженет о смерти королевы, как входная дверь у меня за спиной распахнулась под мощным ударом снаружи и с грохотом ударилась об стену.

Тетушка Мар закричала, Дженет уронила единственную в комнате свечу, и та покатилась по полу, бросая причудливые отблески на лицо человека, стоящего в дверном проеме. Несколько мгновений он походил на демона из ада, но вот свеча погасла, и при свете маленького камина стало видно, что это обыкновенный воин, краснолицый со сплющенным носом, одетый в ливрею графа Роутса.

Тетушка Мар схватилась за свои четки. Дженет уставилась на пришельца, раскрыв рот. Я поставила ларец и скрывающие его цветы на стол. К столу был придвинут высокий трехногий табурет.

– Граф Роутс желает, чтобы леди Марина Лесли была сей же час приведена обратно наверх, – сказал солдат и положил руку на эфес своей шпаги. – Чтобы, значитца, защитить ее. Это вроде как вы, миледи?

Я ухватила табурет за ножку, размахнулась и что есть сил ударила его по голове. Он свалился без чувств.

– Sainte Mere de Dieu, Ринетт! – вскричала тетушка Мар. – Ты что, сошла с ума?

– Вовсе нет, – отвечала я. – Соберите свои вещи, все, что хотите сохранить. И все деньги, которые у нас есть. Мы уезжаем в Грэнмьюар, и у нас мало времени на сборы, потому что граф скоро пошлет сюда еще людей. Где Уот?

Практичная Дженет опустилась на колени около лежащего без сознания воина и принялась связывать его запястья и лодыжки шнурками, которыми завязывались на бедрах его собственные высокие сапоги.

– В конюшнях, – коротко ответила она и, резво вскочив на ноги, начала собирать узлы из своей и моей одежды. – Вы хотите, чтобы я завязала с вашими вещами и этот чудной ларец?

Я отдала его ей – у меня не было времени для потайных крестов и подвалов, и разве Грэнмьюар не такое же надежное место? – и закутала бедную дрожащую от страха тетушку Мар в ее самую теплую накидку. Я взяла узел с ее вещами, потом завернулась в свой плащ.

– Дженет, ты готова?

– Да.

И мы втроем побежали к конюшням. Они располагались за внутренним двором и воротами, и бедная тетя Мар уже наполовину лишилась чувств, когда мы с Дженет подтащили ее к сплетенной из прутьев и обмазанной глиной хижине конюхов и громко постучали в закрытую дверь.

– Уот! – крикнула я. – Уот Кэрни!

Он отворил сразу – он тоже не спал, ожидая, когда Мария де Гиз умрет. Уот, крепкий, с всегда – и летом и зимой – загорелым лицом, вырос вместе со мною и был мне почти как брат.

– Как королева? – спросил он.

– Умерла. Requescat in pace. – Я перекрестилась, Дженет и Уот сделали то же самое. Бедная тетушка Мар только втянула ртом воздух, засопела и еще крепче стиснула в руке свои четки. – Роутс хочет сейчас же забрать меня с собою. Нам надо бежать в Грэнмьюар.

– Она уже треснула по башке одного из солдат графа, – сообщила Дженет – То ли еще будет.

– Я сейчас оседлаю лошадей. – Слава Богу, Уот был так же практичен, как и Дженет. Их семьи служили роду Лесли из Грэнмьюара многие поколения, и их обоих трудно было удивить.

– Дженет, возьми Лилид, – велела я. Лилид, названная так в честь благоуханных лилий, что росли в окрестностях Грэнмьюара, была моей собственной кобылой, наполовину андалузской породы, и самой быстрой лошадью в графстве Эбердин. – Скачи в Глентлити, расскажи все Александру – и попроси его как можно быстрее приехать в Грэнмьюар.

– Хорошо.

– Уот, посади Tante Mar у себя за спиной на седельную подушку – одна она не доедет, да и кроме Лилид у нас есть еще только две лошади. Довольно и того, что граф Роутс снарядит за нами погоню, так что нам ни к чему, чтобы еще и эдинбургский шериф начал преследовать нас за конокрадство.

Дженет была уже в седле. Лилид вскинула голову и тихо заржала.

– Мы не сможем защитить Грэнмьюар от людей графа, – сказала моя камеристка. – У молодого мастера Александра нету солдат, а у вас есть только Уот, мастер Норман и Робине со своими мальчиками.

– Мне не нужны солдаты, – возразила я, садясь верхом, по-мужски, на туповатого гнедого коня и подтыкая под ноги свои юбки. Слава Богу, серый камлот был достаточно толст и прочен. – Довольно будет и отца Гийома.

– Этого старого священника? Вы, что же, думаете, будто его молитвы отгонят от нас войско графа?

Уот тоже уже сел на своего мерина; тетушка Мар сидела у него за спиной и крепко держала его за талию. Он повернул мерина, и наши лошади, звонко стуча подковами по булыжной мостовой, поскакали к воротам Фугз. Дорога, ведущая к подножию утеса, на котором стоял Эдинбургский замок, была крута и опасна, и мы ехали молча, чтобы не отвлекать лошадей.

– Мне нет нужды отгонять их с помощью молитв, – сказала я, когда мы съехали вниз. Я ударила гнедого каблуками, пустив его в легкий галоп, и при свете луны мы все трое в ряд проскакали по Вест-Боу потом через находящуюся в низине рыночную площадь. У западных ворот дорогу нам преградил стражник; я бросила ему монетку, и он отворил ворота. – Мне достаточно обвенчаться с Александром. Тогда ни Роутс, ни Хантли уже никогда не будут иметь власти ни надо мною, ни над Грэнмьюаром.

Мы добрались до Грэнмьюара через три дня. Дженет и Александр прибыли днем позже; солнце уже садилось за лес, когда они, наконец, выехали из-под сени деревьев и стрелой промчались по дороге, идущей по гребню скалы, которая соединяет Грэнмьюар с основной частью острова. Я узнала его сразу – Александра, моего Александра – по тому, как в лучах солнца его волосы отливали червонным золотом, золотом желтого ириса, от которого брали свое начало геральдические лилии, цветка государей, красоты и света. Он скакал, слившись в одно целое со своим длинноногим испанским жеребцом. Никто не умел так ездить верхом, как Александр Гордон.

Других всадников не было. Никакой погони. Во всяком случае, пока.

Я со всех ног побежала к сторожке у ворот. Пока всадники с грохотом въезжали в них, юный Дэйви Мор размахивал сине-золотым знаменем Лесли из Грэнмьюара и громко выкрикивал приветствие по-гэльски. Перед моими глазами мелькнул забрызганный грязью белый лошадиный бок – это Лилид скакала иноходью вслед за жеребцом Александра в то время, как Дженет Мор изо всех сил натягивала поводья, чтобы остановить ее. Несколько мгновений вокруг меня повсюду цокали подковы, высекая искры из каменных плит двора, взмыленные лошади вскидывали головы, разбрызгивая клочья пены. Александр скинул с ног стремена и одним ловким движением, точно акробат, соскочил с седла. Я бросилась в его объятия.

– Александр! – закричала я. – Александр, Александр, любимый…

Он запечатал мне рот поцелуем, потом целовал еще и еще – крепко и жарко. От него исходил запах пота, и мужского естества, и радостного возбуждения. Ослепленная, я обвила его руками и прильнула к его груди.

– Они уже близко, – сказал он. – Воины Роутса. Священник готов?

– Он уже в церкви. Бежим скорее!

Держась за руки, как дети, мы побежали к церкви, за нами припустилась Дженет Мор, крича конюхам, чтобы позаботились о лошадях. Тетушка Мар и Уот Кэрни ожидали нас у входа в храм, чтобы быть свидетелями наших брачных обетов. Оставшийся у ворот Дэйви Мор крикнул нам вслед:

– Едут всадники под знаменем графа Роутса! Все десять, а то и двенадцать! Приближаются очень быстро!

Мы все четверо протиснулись в церковь. Уот Кэрни затворил двери – доски, из которых они были сколочены, были достаточно толстыми, однако ветхими, и сквозь щели между ними внутрь просачивался свет. Выдержат ли они? Уот придвинул к дверям тяжелую скамью. Отец Гийом зажег на алтаре две свечи и выложил свою епитрахиль и требник. Аромат пчелиного воска и древней намоленности внутри маленького каменного храма был много сильнее, чем любой фимиам. Моя веселость сменилась благоговейной серьезностью.

– Не такой свадьбы хотела я для тебя, ma douce, – вздохнула тетушка Мар. В ее глазах стояли слезы. – У тебя нет ни подобающего платья, ни фаты, ни торжественной свадебной процессии, ни подружек невесты, которые бы тебе помогали. Но гляди – я принесла тебе немного кружева – оно принадлежало твоей матушке. И еще ее украшения из бирюзы. Бирюза охранит тебя от зла, а в новолуние…

– Мне не нужно ничего, что принадлежало ей, – перебила я тетушку Мар. – Как ей была не нужна я. – Чтобы немного смягчить эту жестокую правду, я крепко обняла тетю за плечи. Косточки у нее были тоненькими и выпирали, как у птицы.

– Подойдите ближе, mes enfants.

Отец Гийом был крошечный, хрупкий человечек; его сутана и стихарь были сотканы из некрашеной шерсти овец Грэнмьюара. Те немногие волосы, что окружали его тонзуру, были того же цвета, вьющиеся и жидкие.

– Я готов. Месье Александр, у вас есть кольцо?

– Есть вот такое. – Александр снял с указательного пальца массивное золотое кольцо со своей печаткой, на которой были выгравированы три головы вепрей – герб Гордонов и ствол дерева, разрубленный на пять частей, олицетворяющий его поместье Глентлити. – Оно будет немного велико моей жене, но придется…

В дверь неистово замолотили кулаками и ногами. Снаружи донесся топот тяжелых сапог, потом грубый крик:

– Эй, там! Отворите!

Уот Кэрни взгромоздил на первую скамью еще и вторую.

– Я буду держать дверь, сколько смогу, Ринетт, – сказал он. – Венчайтесь, и лучше бы побыстрее.

– О Александр! – я сжала его руки и со всей страстью поцеловала кольцо. – Любимый мой, мне все равно, что оно велико; мне не надо другого. Спасибо. Я люблю тебя.

– Потом я велю сделать для тебя настоящее обручальное кольцо, с сапфирами и жемчугами, олицетворяющими реку Тэй, что протекает под Глентлити.

В дверь церкви теперь колотили дубинкам и рукоятками шпаг. Кто-то крикнул:

– Они ее забаррикадировали! Тащите сюда таран!

Отец Гийом поцеловал епитрахиль, повесил ее себе на шею и взял с алтаря требник. Его руки дрожали.

– Александр Гордон и Марина Лесли, – начал он громко, стараясь перекричать доносящийся из-за двери шум. – Явились ли вы сюда по доброй воле и с чистой душою, дабы соединиться узами брака? Каждому из вас надлежит ответить отдельно.

– Да, – сказала я. Я чувствовала, что любовь переполняет меня всю, до самой макушки, и сияет, как солнце, на моем лице. Я еще крепче стиснула руки Александра.

– Да, – сказал он.

– Будете ли вы любить и почитать друг друга до самой смерти?

– Да, – одновременно сказали мы.

Раздался оглушительный удар и треск ломаемого дерева. Тетушка Мар закричала и отбежала в стене. Я вздрогнула. Александр выронил кольцо; я лишь в последний момент успела подхватить его.

– Соедините правые руки, – сказал отец Гийом, – и объявите о вашем согласии перед лицом Бога и Его Церкви. Скорее, mes enfants!

– Я беру тебя в мужья, – проговорила я, крепко сжимая кольцо в левой руке. Были еще слова, которые надлежало сказать – «в радости и в горе, во здравии и в болезни, на ложе и за столом» – но для них времени уже не было. К тому же зачем они? Все это содержалось в слове муж.

Александр тяжело дышал.

– Я беру тебя… – начал было он.

Снова оглушительный треск дерева – и двери церкви разлетелись в щепки. В Уота Кэрни попал обломок доски и он свалился без чувств. Мы с Александром одновременно обернулись – наполовину обвенчанные (о, святой Ниниан, защити нас; дай нам еще всего лишь несколько секунд!), – чтобы твердо встретить солдат.

– Это дом Божий, – промолвил еле слышным голосом отец Гийом. – Выйдите вон сей же час, не то я отлучу вас от церкви.

– Мне плевать на эту папистскую дребедень. – Один из воинов вошел в церковь, топча сапогами остатки дверей; он был смугл, черноволос, грубо скроен, со зверским лицом – и к тому же грязен и небрит. Так же грязен и небрит, как и Александр, – подумала я, – но Александр все равно похож на ангела. Между бровей предводителя солдат залегла глубокая складка, как будто он все время хмурился.

– Мы явились сюда от имени и по поручению графа Роутса, главы клана Лесли, чтобы взять под нашу защиту его вассала, леди Марину Лесли. Не мешайте нам выполнять приказ, и никто не пострадает.

– Защиту?! – воскликнул Александр, выхватывая кинжал с обсыпанной драгоценными камнями филигранной рукоятью. Он был так высок и изящен, и золотоволос рядом с коренастым, чересчур мускулистым, неуклюжим солдатом, что от его красоты у меня защемило сердце. – Здесь больше подошло бы другое слово – «похищение»! Я – Александр Гордон из Глентлити, близкий родич графа Хантли, и эта леди обручена со мной. Только посмейте тронуть ее!

Несколько мгновений чернявый солдат смотрел на Александра. В маленькой церкви царила мертвая тишина. Потом чернявый звенящим, хорошо заученным, привычным движением выхватил из ножен шпагу, простой, прочно выкованный стальной клинок без драгоценных камней на эфесе, никак не украшенный, и направил его острие прямо в сердце Александра. Тусклый свет заката, льющийся сквозь разломанную дверь, окрасил сверкающий клинок кроваво-красным.

– Я Рэннок Хэмилтон из Кинмилла, и хотя я и прихожусь родней жене графа Роутса, я бы не назвал это родство близким, – сказал чернявый. В его голосе звучала издевка. – Я посмею. И десять человек, что стоят за мной, тоже очень даже посмеют. Брось свой кинжал, парень.

Я почувствовала, как рука Александра задрожала. Одиннадцать человек, подумала я. Одиннадцать воинов со шпагами против Александра, вооруженного одним лишь кинжалом. Уот лежит в беспамятстве. Тетя Мар и отец Гийом перепуганы и слабы. Александр, любовь моя, не сдавайся, не сдавайся! Я сжала в кулаке его кольцо, словно этим могла придать ему силы и мужества.

Кинжал со звоном упал на пол. Один рубин-кабошон отлетел от рукояти и заскользил по истертым камням, точно сверкающая божья коровка.

– Хорошо. – Чернявый вложил свою шпагу в ножны так же привычно и небрежно, как прежде достал ее из них. – А теперь, миледи, мы попросим вас предоставить нам еду, эль и место для ночлега, а завтра утром вы поедете с нами обратно в Эдинбург.

– Нет, не поеду.

В ушах у меня стучала кровь, руки заледенели. В левом кулаке я все еще сжимала кольцо, но золото тоже вдруг сделалось холодным. Александр не виноват, думала я. Он один против них всех. Я люблю его. Он не виноват.

Я вскинула голову и выступила вперед. Я хотела улыбнуться, но вместо улыбки мои губы раздвинулись в оскале, как у дикого зверя. Я устремила немигающий взгляд прямо в глаза Рэннока Хэмилтона из Кинмилла – и увидела в них одну только черноту. В его взгляде мерцала жестокость, похотливость и животное себялюбие.

Когда я, наконец, заговорила, то не узнала свой собственный голос.

– Я – хозяйка Грэнмьюара по праву рождения, и к тому же получила его в ленное владение от королевы. Так что граф Роутс не имеет здесь никакой власти.

– Королева умерла, – сказал Рэннок Хэмилтон. – Теперь ваше дарованное ею ленное право ничего не значит.

Я знала, что он скажет, и заранее приготовила ответ.

– Тогда я прошу убежища в этом святом месте во имя Бога и Господа нашего Иисуса Христа и святого Ниниана, который построил этот храм своими собственными благословенными руками.

Стоящие перед выломанными дверями солдаты глухо зароптали и начали смущенно переминаться с ноги на ногу. Сколько бы лорды Конгрегации ни убеждали себя, что поставили старую веру вне закона, сердца и души людей не могли так скоро измениться. Эти солдаты никогда не нарушат неприкосновенность убежища в Божьем храме. Опасность представлял только их командир.

– Святой Ниниан для меня никто, – бросил Рэннок Хэмилтон. Голос его звучал жестко. – У меня есть приказ. Вы поедете в Эдинбург, миледи, хотите вы того или нет.

Он сделал шаг вперед, нарочно отшвырнув носком сапога валяющийся на полу кинжал Александра. Александр и отец Гийом попятились. Тем временем тетушка Мар отошла от стены, приблизилась к тому месту, где лежал Уот Кэрни, и попыталась привести его в чувство. Он зашевелился и приподнял голову – слава Богу, он не погиб. Меж тем я продолжала стоять на своем, и от усилия, которого мне это стоило, у меня кружилась голова.

– Так вы что же, свалите меня с ног? Свяжете меня и заткнете мне рот, точно преступнице? Потому что вам придется все это проделать, Рэннок Хэмилтон из Кинмилла! По доброй воле я никогда не выйду из этой церкви. Я потребовала убежища перед Божьим алтарем – и я его получу.

– Мне плевать на вашего папистского Бога. Мне уже случалось связывать женщин и затыкать им рты, и я с удовольствием сделаю это опять.

Он сделал еще один шаг вперед. Я не сдвинулась с места.

– Вы не боитесь Бога? Тогда бойтесь древних богов, которым пикты поклонялись на этом самом месте до прихода христиан. Среди них есть бог моря, который вас утопит, если вы дотронетесь до меня, и чудища с острыми зубами и когтями, которые пожрут ваши глаза. Есть и бог этой скалы, который велит своим утесам содрать мясо с ваших костей.

– Ma fille, ma fille! – Стоящий за моей спиной отец Гийом дергал меня за рукав. В его голосе звучали слезы. – Не говорите такие ужасные вещи!

– Мне плевать на всех богов, – сказал Рэннок Хэмилтон, уже не столь уверенно, как прежде. Солдаты, стоявшие за его спиной, один за другим ускользали прочь.

– Тогда бойтесь богинь. – Я была так же напугана, как и остальные, но я бы скорее умерла, чем позволила этому мужлану увидеть мой страх. Единственными известными мне богинями были добрые духи цветов, но даже добрые духи становятся опасными, когда им угрожают. – Вам доставляет удовольствие связывать женщин? Ну, так Зеленая Дама Грэнмьюара придет к вам, когда вы будете спать, и вьющейся жимолостью обовьет ваш член и яйца и будет затягивать вокруг них петлю все туже и туже, покуда они не почернеют и не отвалятся.

Рэннок Хэмилтон невольно перекрестился.

– Ага! – Я чуть не завопила от ликования. – Вы смеете осенять себя крестным знамением, словно вы все еще католик, и в то же время отказываете мне в праве на убежище в этом храме?

Он покраснел. Как и большинство остальных сторонников лордов протестантской Конгрегации, он был рожден и воспитан как католик, и его протестантизм оставался тонким налетом на инстинктивном следовании обычаям старой веры. Он обернулся, чтобы посмотреть, заметили ли солдаты его запретный жест, и обнаружил, что все они убрались прочь. По доносящимся издалека звукам: стуку подков и звяканью удил – было ясно, что они уже скачут по скальному перешейку, подальше от церквей и богов и своевольных женщин, смеющих требовать убежища от своего собственного имени.

– Что ж, пользуйтесь своим правом убежища пока, – выдавил из себя он. В его темных глазах горели угрожающие огоньки, а складка между бровей сделалась такой глубокой, точно ее прорезали ножом. – Но знайте – мы еще не сказали своего последнего слова. В конце концов граф Роутс завладеет вашим проклятым, торчащим из моря утесом, миледи, и когда вас поведут на костер за ваши еретические речи, я буду стоять в толпе и с наслаждением провожу вас в ад.

Он повернулся и вышел из церкви. Я слышала, как он подзывает своего коня. И тут меня разом оставили и весь мой гнев, и все силы. Я повернулась и кинулась в объятия Александра.

– Давай закончим венчание! – Я заплакала. – Заверши все сейчас, любовь моя, и больше не покидай меня никогда-никогда!

Он обнял меня, но я почувствовала, что он словно бы отдалился. Я подняла на него взгляд; лицо его было белее полотна. Стоящий за ним отец Гийом согнулся в три погибели и задыхался, как будто кто-то сильно ударил его в грудь.

– Прости меня, – проговорил Александр. – Я должен был… должен был… – Похоже, он не знал, что должен был сделать.

– Нет! О нет, нет, Александр, любимый! У него было десять солдат. Они бы убили тебя. Только я могла поговорить с ними и перехитрить их – потому что я женщина. Им нужна была я – и они не осмелились поднять на меня руку.

Его бледное лицо немного порозовело.

– Ты женщина, – медленно вымолвил он. – Конечно, они не посмели тебя тронуть. Я обнажил против них свой клинок. Я не виноват, что у меня был только кинжал, а у него – шпага и десять воинов.

Я вдруг осознала, что все еще сжимаю в кулаке кольцо Александра. Я взяла его за руку и вложила кольцо обратно в его ладонь.

– Возьми его, – сказала я. – Отец Гийом?

– Ma fille, – дрожащим голосом промолвил старый священник, – солдаты уехали. Нам больше незачем торопиться. Сначала я хочу выслушать твою исповедь и наложить на тебя епитимью – ибо ты совершила смертный грех, когда наговорила тому человеку такие страшные вещи.

– Но этим я спасла нас! – Я была удивлена и обижена, ведь мне хотелось только одного – стать женою Александра, сейчас и навсегда. – Я же спасла нас всех!

– И все равно, ты не можешь венчаться, покуда не исполнишь епитимью.

– Он прав, Ринетт. – Александр вновь стал самим собой – высоким, прекрасным и исполненным горделивой уверенности в своих силах. – Любовь моя, исповедайся и исполни епитимью, и мы все это забудем. Поверь мне, ты не сможешь стать хорошей супругой, пока… пока в голове у тебя есть такие мысли.

Я в изумлении уставилась на них, на мгновение потеряв дар речи. Разве они могли быть неправы – старый святой отец, который крестил меня и совершил надо мною обряд конфирмации, и прекрасный юноша, которого я всем сердцем любила? Что они сделают, что обо мне подумают, если я откажусь?

– Я согласна, – сказала я, – потому что единственное, чего я хочу в этой жизни, единственное, чего желаю с тех пор, как мне исполнилось двенадцать лет, – это стать твоей женой.

Александр поцеловал меня в лоб и снова надел кольцо себе на палец.

– Тогда мы обвенчаемся завтра, – сказал он. – Отец Гийом?

– Да, завтра. Пойдем, дочь моя.

Я набожно сложила руки и, приняв смиренный вид, последовала за священником. Я люблю тебя Александр, думала я. Ради тебя я сделаю все, что угодно. Но все равно – именно я спасла всех нас!