– Ринетт, выпей чай, – сказала Дженет. – Он уже остывает.

Я сосредоточенно складывала покрывало.

– Сейчас уже поздно его пить.

– Нет, еще не поздно. Я все сделала, как ты меня учила – собрала все растения: болотную мяту, пижму и руту – и настояла их на медленном огне на свежей дождевой воде столько времени, сколько надобно для того, чтобы трижды от начала до конца прочитать Misererе.

– Я не сомневаюсь, что ты собрала нужные растения и сделала чай правильно, – ответила я, убирая сложенное покрывало в дорожный сундук королевы. – Но пить его уже слишком поздно. Я могу нанести вред себе и… – Я не могла заставить себя произнести слово «ребенку». – В общем, я могу нанести вред.

– Ринетт, чай просто вызовет у тебя месячные. Он не нанесет тебе вреда. Неужто ты хочешь, чтобы внутри тебя росло семя этого дьявола Рэннока Хэмилтона?

– Перестань!

Она замолчала.

Меня трясло. Я закрыла глаза и стала считать вдохи и выдохи, дыша глубоко и ровно. Я не знала, что стану делать, но знала: выпить чай – это не выход.

Я снова открыла глаза.

– О Дженет, – сказала я. Я прошла через всю королевскую опочивальню, подошла к ней и крепко ее обняла. – Прости меня. Я знаю – ты хочешь как лучше. Но я боюсь, что пить чай мне было бы опасно. Я такая худая. Я так исхудала от горячки, которой переболела на Рождество, и с тех пор так и не поправилась. Я не могу поправиться, потому что отчего-то не могу нормально есть. И я не могу достаточно спать – ведь королева спит так мало, и всякий раз просыпаясь посреди ночи, требует, чтобы я ее развлекала.

– Да, Ринетт, это верно, – согласилась Дженет и, словно ребенка, погладила меня по голове, хотя вид у нее при этом остался упрямый.

– Завтра мы должны ехать в Глазго, и мне придется скакать рядом с королевой. Ты же знаешь – от этого питья мне станет очень худо, а если я хоть немного захвораю, меня оставят здесь. Он, – когда мы оставались с Дженет с глазу на глаз, я никогда не называла мужа по имени, – он тогда тоже останется в Эдинбурге, потому что сочтет это удобным случаем, чтобы наверстать упущенное. О Дженет, я просто не вынесу двух месяцев с ним наедине.

– Я тоже, – сказала Дженет и, взяв кружку с чаем, направилась к двери. – Но я поговорю с нашей Лилид, скажу ей – пусть до самого Глазго скачет так, чтобы тебя хорошенько растрясло.

Поутру мы отправились в путешествие, скача на запад вдоль берега залива Ферт-оф-Форт. Был первый день июля, ясный и ослепительно прекрасный. Сзади нас по чистому, без единого облачка, бескрайнему голубому небу поднималось солнце. Над заливом, крича, носились бакланы, моевки и кайры, то паря в небе, то камнем бросаясь вниз, чтобы нырнуть в море за рыбой.

Королева и ее личная свита были одеты так, словно их ждала всего лишь увеселительная прогулка.

На самой королеве была алая бархатная амазонка, сверкающая жемчугом и золотым шитьем, и кокетливая маленькая шапочка, украшенная пером. Никто более не был одет ни в красное, ни в какой-либо другой яркий цвет. Мы, фрейлины, были облачены в амазонки приглушенных серых и голубых тонов, скроенных и сшитых из тонкого фламандского сукна, подаренного нам королевой. Моя амазонка была голубой, как лепестки цветов вероники или как сегодняшнее летнее небо – не очень-то практичный цвет для костюма, предназначенного для верховой езды, но ничего не поделаешь, мы одевались так, как приказывала королева. Мужчины были в светло- и темно-коричневом, а также в темно-зеленом и темно-синем. Тут были и мастер Томас Рэндольф, и французский посол месье де Кастельно. Среди сопровождающих последнего французов я мельком заметила и Блеза Лорентена.

Мы пробыли в Глазго три дня. У меня по-прежнему не было месячных, и всякий раз, когда Дженет устремляла на меня вопрошающий взгляд, я отводила глаза. Я находилась рядом с королевой, когда она принимала руководителей протестантской общины Глазго и пожаловала им в дар тринадцать акров земли. На этой церемонии присутствовало также и большинство членов Королевского совета, причем Морэй был важен и полон самодовольства, а Роутс откровенно скучал и зевал, прикрывая рот рукой. Никола де Клерак и Давид Риччо, чужеземные фавориты-католики, тоже держались на виду, хотя протестанты втихомолку ворчали за спиной королевы, что им здесь не место. Я, насколько это было возможно, старалась избегать Нико, а он, похоже, прилагал все силы, чтобы избегать меня. Всякий раз, когда я смотрела на него, меня, словно удар ножа, пронзала боль, и я гадала, испытывает ли и он нечто подобное, глядя на меня.

Из Глазго мы поскакали в Дамбартон, потом переплыли озеро Лох Лонг и, охотясь, проехали по лесам графа Аргайла, ярко-зеленым и испещренным солнечными бликами, среди тысячелетних дубов, буков, рябины и зарослей ивняка и орешника. Для Сейли это был охотничий рай, и я впервые услышала его характерный высокий лай, означающий, что он загнал кролика или белку. Уже в сумерках мы переплыли озеро Лох Файн и высадились в Инверерэе, где граф Аргайл и его своенравная графиня, единокровная сестра королевы Джин Стюарт, встретили нас у ворот замка Инверерэй с ярко пылающими факелами, церемониальными кубками изысканного французского вина и с шестью волынщиками, играющими на больших горских волынках.

– Добро пожаловать в Инверерэй, мадам, – сказал граф Аргайл, когда лошадей увели в конюшни, а волынщики кончили играть. – Я велел приготовить поздний ужин для вас и вашей свиты. Или же вы предпочли бы лечь спать после целого дня в седле?

– Лечь спать? – переспросила королева и сердечно обняла свою сестру – Джин Стюарт, несмотря на все ее своеволие, всегда была ее любимицей. – Не смешите меня, брат. Конечно же, мы съедим ваш ужин, а потом будем танцевать всю ночь – разумеется, если у вас есть оркестр из приличных музыкантов, а не только эти жалкие волынщики.

Все льстиво рассмеялись. Кубки передавали из рук в руки, и каждому досталось немного доброго французского вина. Оно было холодным – интересно, во сколько графу Аргайлу обошлось добыть лед в июле? – и восхитительно, обманчиво сладким. Я отпила еще несколько глотков из кубка, когда его передавали из рук в руки во второй раз, и меня подхватила волна легкомыслия.

– Давайте войдем в замок, – сказала королева. – Брат, сестра, показывайте дорогу. Мне хотелось бы помыться и сменить платье, а потом вы можете подавать свой ужин.

Они стали подниматься по лестнице наверх. Я не могла не пожалеть волынщиков – ведь они так старались – и осталась у ворот, чтобы сказать им, как мне понравилась их игра.

– Я Марина Лесли из Грэнмьюара, что находится на берегу Эберденшира, – сказала я. – Так что я не могу похвастаться, что я жительница Шотландского нагорья. Но большие волынки всегда горячат мою кровь, и, по-моему, вы играли чудесно.

– Спасибо тебе на добром слове, девушка, – сказал старшина волынщиков. – У тебя не только милое лицо, но и доброе сердце. Граф, будучи по рождению Кэмпбеллом, любит пение волынок, но он, ясное дело, не мог сказать этого королеве.

– Как сказала дама, вы играли чудесно, – произнес знакомый голос позади меня.

Никола де Клерак.

Вино пело свою песню, и она доходила до кончиков пальцев на моих руках и ногах, и как бы я ни избегала его во время этого путешествия королевы, я была счастлива, так счастлива снова услышать его голос.

– Благодарствуйте, милорд, – искренне поклонившись, сказал волынщик. – Я не виню королеву, бедная она девочка, за то, что она не понимает зова волынок – ведь не ее вина, что ее воспитали во Франции.

– Это большой пробел в ее музыкальном образовании, – серьезно проговорил Нико. – Мистрис Ринетт, давайте войдем в замок вместе.

Я, разумеется, не могла отказать ему в присутствии волынщиков.

– Конечно, месье де Клерак, – сказала я.

У меня оставалось достаточно здравого смысла, чтобы не взять его под руку, и он тоже не попытался прикоснуться ко мне. Мы взошли по лестнице, достаточно близко друг от друга, чтобы вести беседу, но не более того. На нем был зеленый камзол охотника, такого же цвета, как лес, и светло-коричневые, короткие, до колен штаны и пояс, а в его шляпу была небрежно воткнута бриллиантовая брошь размером с яйцо чайки. Это было сегодня единственное его драгоценное украшение – нынче на нем не было ни серег, ни колец. И никакой краски на лице – он был олицетворением охотника на службе королевы, вплоть до лука и колчана со стрелами за спиной.

– Я пытался выяснить, не подослали ли убийцу из Летучего отряда к шотландскому двору, когда королева вернулась в Эдинбург, – сказал он. – Или, быть может, еще до того, когда ваш Александр рассылал свои письма. Как вы и сами можете себе представить, такие расспросы опасны.

– О да, очень опасны, – согласилась я. – И вы узнали что-то новое?

– Да. В одно и то же время в Шотландии находились трое убийц из Летучего эскадрона, подосланные тремя разными персонами.

– Трое, – повторила я. – Я не знала, что их было так много. И всех их послали, чтобы…

– Чтобы убить Александра Гордона? – мягко продолжил он. – Я пока не уверен. Я даже не знаю наверняка, кто эти трое, хотя и уверен, что бедный месье де Шастеляр был из их числа.

– О Нико, – промолвила я. Я старалась противостоять действию вина, которое тянуло меня обнять его, прильнуть к его груди и плакать, плакать, пока у меня не останется больше слез. Это было трудно, так трудно! В моих ушах звучали слова, которые он произнес в эдинбургской Ратуше: «Я бы и сейчас мог увезти тебя во Францию, вместе с Майри и всеми твоими близкими».

И мой горький ответ: «А как же твой обет?»

Я вымученным тоном произнесла:

– Прошу вас, будьте осторожны.

– Непременно, – ответил он. Я чувствовала – он вспомнил то же самое. – Беги скорее к королеве, ma mie. Она сказала, что хочет сменить платье, и наверняка пожелает, чтобы ты ей помогла.

В тот день вино лилось рекой, и был сервирован роскошный ужин, за которым последовали музыка и танцы. По сравнению с Грэнмьюаром замок Инверерэй был новым – он был построен первым графом Аргайлом, и ему было всего лишь около сотни лет. Его большой зал был воистину огромен, с гигантским камином и сводчатым потолком, украшенным росписью и готическими надписями. Зал по всему периметру освещали сотни свечей, а музыку обеспечивал оркестр, состоящий из скрипок, лютен и виол, и если музыкантам и не хватало виртуозности, то воодушевления у них было в избытке.

Королева облачилась в то, что она называла своим горским нарядом – корсаж, рукава и нижнюю юбку, сшитые из украшенного вышивкой черно-белого шелка с головным убором и подхваченной петлями верхней юбкой из тартана, как горцы называли клетчатую материю. Она резвилась, как дитя, смеясь и напевая во время танца. Я была уверена, что она не знает и знать не хочет, где именно находится в тот или иной момент та или иная из ее фрейлин.

В суете, шуме и дыме от свечей мне было легко отделаться также и от Рэннока Хэмилтона; его куда больше интересовала роль лакея при графе Морэе и графе Роутсе, и, уж конечно, у него не было ни малейшего намерения танцевать. Я обошла вокруг зала и наконец приблизилась к своей цели – английскому агенту мастеру Томасу Рэндольфу. Тот был занят разговором с молодым Джоном Семпиллом из Белтриза, возлюбленным Мэри Ливингстон. Мастер Джон тотчас же воспользовался моим присутствием, чтобы отделаться от собеседника и отправиться на поиски дамы своего сердца. Так что все устроилось как нельзя лучше, и мне удалось завести беседу с представителем английской королевы без малейшего труда.

– Добрый день, сэр, – вежливо сказала я. – Надеюсь, вы находите наше путешествие приятным?

Рэндольф мне не нравился; он был протестантом и в свое время подстрекал лордов Протестантской Конгрегации к мятежу против Марии де Гиз. Волосы у него были темно-русые, глаза – карие, а темные брови так изгибались дугой, что казалось, будто он все время чему-то удивляется. Свою редкую шевелюру он начесывал на лоб, подобно Юлию Цезарю, который, как утверждали современники, делал это, чтобы скрыть намечающуюся лысину.

– О да, я нахожу его весьма приятным, – ответил он с неискренней улыбкой. – Могу задать подобный вопрос и вам, мистрис Ринетт, относительно вашего нового замужества.

Я представила себе, как даю ему хорошую оплеуху, враз растрепывая эту его аккуратную челку, которой он, по-видимому, так гордился. Думая об этом, я улыбнулась, и в эту минуту вид у меня, наверное, был такой же неискренний, как и у него.

– Я тоже нахожу свое замужество весьма приятным, – ответствовала я. – Однако, как вы наверняка и сами знаете, всегда есть секреты, которые жена не раскрывает своему мужу.

Его взгляд оживился, он посмотрел, не стоит ли кто-нибудь за моей спиной, потом повернул голову налево, затем направо и наконец заговорил снова, понизив голос.

– А также, если я правильно понимаю, и своей королеве.

– Вы правильно понимаете.

На мгновение он качнулся на каблуках. Я почти могла разглядеть, как в его голове зреют интриги и заговоры.

– Полагаю, – начал он, – что женщина, выданная замуж без ее согласия, могла бы найти убежище от своего нежеланного мужа в другой стране. В стране, где ее оградят от ее мужа и где не будет действовать закон, на который он будет ссылаться.

– Возможно. Но еще более вероятно, что она захочет остаться в своих собственных землях, здесь, в Шотландии, если у нее будет достаточно доброго звонкого золота, дабы купить себе развод и защиту от врагов.

Врагов вроде тебя и Блеза Лорентена, подумала я, однако думая это, я старалась придать своему лицу вид искренний и чистосердечный.

– Тем лучше. Моя королева особенно заинтересована в зашифрованных записях покойной королевы-регентши, хотя ей также хотелось бы получить пророчества Нострадамуса, чтобы их мог изучить ее собственный астролог. А также, чтобы они не попали в руки… другой дамы, ну, вы меня понимаете.

– Понимаю.

Он потер руки.

– Отлично. Давайте будем откровенны. Как вы думаете, сколько…

– Пытаешься купить благосклонность моей жены, англичанин?

Мы оба: и Томас Рэндольф, и я вздрогнули от неожиданности. Обычно, когда люди пугаются, они говорят, что у них сердце уходит в пятки, но в моем случае было задействовано не сердце, а желудок. Внезапно меня так затошнило, что еще немного – и я опозорилась бы прямо в большом зале замка Инверерэй, на виду у всех гостей.

– Вовсе нет, мастер Хэмилтон. – Я только что думала, какая же я обманщица, но тут мастер Томас Рэндольф посрамил мои скромные таланты своим непревзойденным искусством хладнокровно лгать.

– Я всего лишь спросил вашу жену, во сколько графу Аргайлу обошлось приобретение льда в июле, чтобы охладить вино, которое нам подали нынче.

– Я никогда прежде не пила летом такого холодного как лед вина, – чуть слышно проговорила я.

Рэннок Хэмилтон посмотрел на меня, потом на Томаса Рэндольфа, потом опять на меня.

– Тебя требует к себе королева, жена, – сказал он. – Пойдем.

Он сдернул меня с места и потащил за собой, даже не попрощавшись с Томасом Рэндольфом и не сказав ему ни единого вежливого слова. Глаза англичанина на мгновение встретились с моими, однако он тоже ничего не сказал. Я знала – он вскоре найдет способ поговорить со мною. Трудности лишь повысят в его глазах цену ларца.

– Держись от него подальше, – понизив голос, пробормотал Рэннок Хэмилтон, таща меня за собою через зал. – Ты принадлежишь мне, и я не хочу, чтобы на тебя пялились другие мужчины.

– Я не предмет мебели, чтобы принадлежать вам или кому-нибудь еще. И я не могу запретить другим мужчинам смотреть на меня. Вы делаете мне больно, мастер Хэмилтон. Перестаньте, ведь на нас смотрят.

– Пусть смотрят, Зеленая Дама. Они увидят, что муж – хозяин своей жены, только и всего.

Я снова ощутила то же мерзкое сосущее чувство в желудке. «Когда-нибудь я освобожусь от тебя, – подумала я. – Тогда я наконец смою с кожи и волос все следы твоих прикосновений. Я сожгу всю свою одежду, до которой ты дотрагивался. Из всего, что может напомнить мне о тебе, я возьму только Джилла. Я буду свободна от тебя во всем, во всем, и я никогда, никогда…»

Мои мысли прервал истошный вопль, полный ужаса. Я повернулась туда, откуда он донесся; все находящиеся в большом зале замка повернулись в ту сторону. Кричала Мэри Ситон – Мэри Ситон?! Кроткая, набожная Мэри Ситон, которая никогда, ни при каких обстоятельствах не повышала голоса? Она, спотыкаясь, кинулась к королеве. Перед ее ярко-розового платья намок и потемнел – она что, опрокинула на себя воду? Но с какой стати так кричать из-за пролитой воды?

И тут я заметила, что руки у нее измазаны красным и блестят, и поняла, что мокрое, темное пятно на ее платье – это кровь.

– Мадам, мадам! – вскричала она, бросаясь к ногам королевы. Та отшатнулась – она явно была ошеломлена и не знала, что делать. Стоящий рядом с нею граф Аргайл положил руку на эфес своего кинжала.

– Сьёр Нико, – всхлипывая, проговорила Мэри Ситон. – Я нашла его. О, Матерь Божья, сколько же там было крови!

Мое сердце остановилось.

– Крови? – переспросила королева. – Но я всего лишь послала его за сборником нот. Это не мог быть сьёр Нико – вы ошиблись.

– Клянусь, это был он, мадам. Я нашла его в коридоре. Он был…

– Он в полном порядке.

Все головы повернулись, как по команде. Никола де Клерак стоял у самого входа в зал, прижимая одну руку к горлу. Он пошатывался, но все-таки стоял на своих ногах. На его белой рубашке и элегантном темно-зеленом камзоле расплывалось огромное кровавое пятно. На камзоле оно казалось черным, на рубашке было ярко-красным. В другой руке он держал сборник нот в лиловом сафьяновом переплете с вытесненной на нем монограммой королевы.

– Я надеялся, – промолвил он, – что сумею избежать излишнего внимания. Я принес ваши ноты, мадам.

Он сделал шаг вперед и ничком рухнул на каменные плиты пола.

В ту ночь за ним ухаживала сама королева. Я была вне себя от ужаса, что он умрет, как умер Ричард Уэдерел, как умер Александр, но мне никто ничего не говорил. У меня не было никакой возможности переговорить с Нико с глазу на глаз, и, разумеется, я никак не могла обнаружить своих чувств при Рэнноке Хэмилтоне. Врач королевы и хирург графа Аргайла совещались весь следующий день; королева все время оставалась рядом с Нико, так что нам, остальным, было совершенно нечего делать. На третий день королева призвала меня к себе. Когда я вошла в специально отведенную комнату на самом верхнем этаже, они все сидели так, словно не произошло ничего особенного. Королева и Дадвид Риччо играли дуэтом на лютнях.

– Я всего лишь легко задет. – Нико бросил на меня короткий взгляд и тут же отвел глаза. – Я в порядке, не бойся, – со стороны казалось, что он обращается к королеве. – Я не так глуп, чтобы одному ходить по темным коридорам и не беречься. Этот наемный убийца явно не ожидал, что я буду начеку.

Он сделал чуть заметное ударение на слове наемный. Давал ли он этим мне понять, что на него напал агент из Летучего отряда и что он видел кинжал с рукоятью в виде головы сокола?

Как вы и сами можете себе представить, такие расспросы опасны.

– Аргайл вне себя от ярости, – сказала королева и взяла на лютне трудный аккорд. – Такой афронт его гостеприимству – какой-то негодяй прямо здесь, в его собственном замке перерезал горло его гостю – ну, не совсем перерезал, а только немножко порезал.

И она улыбнулась Нико. Это явно была plaisanterie, шутка, которую они повторяли снова и снова.

– Только немножко порезал, – повторил он. – И я поправлюсь. В отличие от бедного мастера Ричарда Уэдерела…

Королева склонила голову набок и слегка нахмурилась. И я вновь ясно почувствовала, что глядя на нее и обращаясь к ней, Нико на самом деле говорит со мною – единственным доступным ему способом.

– Вы думаете, тут есть связь? – Она явно в этом сомневалась. – Но ведь то нападение произошло в Холируде и к тому же много месяцев назад.

– И все же между этими двумя нападениями слишком много сходства. Я шел по темному коридору, и меня атаковали сзади и приперли к стене. Если бы я не был начеку – потому что ожидал чего-то подобного, – меня убили бы точно так же, как мастера Уэдерела, перерезав мне горло.

– Grâce à Dieu, вы смогли отбить его нападение. Кто бы он ни был, мне жаль, что вы не сумели его убить. Или разглядеть его лицо, чтобы его можно было бы арестовать. Неприятно думать, что с нашим кортежем путешествует наемный убийца.

– Думаю, ваша жизнь вне опасности, мадам, к тому же, как бы то ни было, вас охраняют день и ночь, – сказал Нико. – Однако, мне кажется, что нам, остальным, следовало бы…

Он вдруг замолчал и на какую-то долю секунды устремил взгляд прямо на меня, после чего вновь перевел глаза на королеву.

– Нам, остальным, следовало бы, – повторил он, – внимательно вглядываться в глубину темных коридоров, прежде чем в них войти.

Спустя несколько дней он уже совсем оправился, от всего случившегося у него осталась только повязка под левым ухом; дабы скрыть ее, он носил элегантные высокие воротники. Сама я отнюдь не отличалась элегантностью. Меня все чаще тошнило, и моя голубая амазонка стала мне тесна в груди. Мы продолжили наше путешествие, двигаясь на юг, по берегу озера Лох Файн, переплыли залив Ферт-оф-Клайд, высадились в Эре, затем проехали через Гэллоуэйский лес, опять повернув на восток.

Мы приплыли на остров Святой Марии в дельте реки Ди поздней ночью в середине августа. Здесь мы остановились в небольшом монастыре, который был секуляризирован и управлялся протестантским комендантом, который всегда был готов к приезду королевы. На этот раз королева сразу отправилась в свою опочивальню. Я, как обычно, спала с нею в одной комнате. Наутро, к тому времени, когда она оделась, позавтракала и наконец отпустила меня, у меня кружилась голова от дурноты, и я едва успела найти ночной горшок в углу, как рухнула на колени, и меня вывернуло наизнанку.

– Через два или три месяца у тебя, жена, вырастет большое брюхо.

Он ходил за мною по пятам, куда бы я ни пошла. Этим своим преследованием он сведет меня с ума! Вместе с горьким вкусом желчи я ощутила на языке соленый привкус слез.

– Нет, – сказала я.

– Да, – самодовольно сказал Рэннок Хэмилтон. – Это мое семя растет внутри тебя, растягивая тебя вширь и заставляя тебя блевать каждое утро. Как ты думаешь, что на это скажет твоя Зеленая Дама?

– Она еще может изгнать его, – сказала я сквозь зубы. – Зеленая Дама умеет делать такие вещи.

– Если бы ты хотела избавиться от моего семени, ты бы уже это сделала.

Я отвернулась от него. Часть моих волос распустилась и закрыла мою щеку. По крайней мере, они скрыли от него мои слезы.

– Отдай мне серебряный ларец старой королевы. – сказал он. – Отдай его не Роутсу, не Морэю, а мне. Я поговорю с королевой без посредников, и вот увидишь, еще до того, как наш с нею разговор будет закончен, я стану герцогом Кинмиллом. Кто знает, может, королева даже воспылает ко мне страстью. Я видел, как она на меня смотрит, и слышал, что ей по вкусу чуток грубости, когда она кувыркается с мужчиной в постели.

– Вы сумасшедший, – прошептала я.

– Думай, что хочешь. – Он засмеялся. – Отдай мне ларец, и я разведусь с тобой и отпущу тебя домой в Грэнмьюар.

– Я вам не верю.

– А на что ты мне сдалась? Я уже получил от тебя все, чего хотел. Ты только посмотри на себя – стоишь тут на коленях и блюешь, и волосы у тебя висят, как у какой-нибудь судомойки. Интересно, что бы этот твой золотоволосый мальчишка с ангельским личиком сказал, если бы мог видеть тебя сейчас?

– Оставьте меня в покое, – вымолвила я голосом, дрожащим от ярости и невыносимой муки. – Я никогда не отдам вам ларец, потому что не хочу доставлять вам такого удовольствия.

«Я никогда не отдам вам ларец, – подумала я, – потому что у меня его нет».

– Отдашь, – сказал он. Он отвел назад ногу, обутую в сапог и, прежде чем я сообразила, что он собирается делать, он что есть сил пнул меня сапогом в ребра чуть ниже подмышки. От неожиданности и боли я невольно вскрикнула, затем закусила губы, чтобы не издать более ни звука. Непроизвольно мое тело сжалось в комок, чтобы защитить живот.

– Не отдам, – проговорила я сквозь стиснутые зубы.

– Я давал тебе много возможностей, чтобы стать мне настоящей женой, – злобно сказал он. – Я старался быть с тобою нежным, но все без толку. С меня хватит. Если ты не отдашь ларец мне, я сделаю так, чтобы ты не смогла отдать его никому.

Он ушел.

Я стояла на коленях, не двигаясь, пока его шаги не затихли.

Я ненавидела его, ненавидела, ненавидела! Мне хотелось схватить нож и вырезать его семя из своего чрева и умереть здесь, на острове Святой Марии, умереть счастливой и свободной.