Замок Крэйгмиллар, в окрестностях Эдинбурга,6 сентября 1563 года
Королева закрыла глаза, вслушиваясь. Мы все слушали, затаив дыхание. Голос Давида Риччо был таким удивительным, таким низким и чудесным, словно это сам сэр Тристан пел своей Изольде:
– Погодите, синьор Дави, – попросила королева. – вы не могли бы аранжировать это в четвертных нотах? – Она пропела первые два такта своим приятным голоском. – «Если б ты была моею…»
– Могу Madonna. – Он уже был с королевой на такой короткой ноге, что перестал именовать ее Sua Maesta. Он взял на своей инкрустированной гитаре несколько нот. – Да, мне так нравится. А что думаете вы, мессер Нико?
– Мне тоже нравится, – сказал Нико. – Возможно, вы могли бы переписать эту композицию также и для тенора.
Мы сидели в маленькой сводчатой комнате, смежной с большим залом в центральной башне замка Крэйгмиллар. Путешествие было окончено. Королева заявила, что никогда больше не поедет в столь длительное путешествие с таким большим количеством остановок.
– Марианетта. – сказала она, – у меня разболелась голова. Дайте мне еще ваших лекарственных трав.
Я подошла и дала ей свежее саше из лекарственных трав и цветов. Вот бы мне такое же, а еще – полежать в какой-нибудь тихой темной комнате. Я чувствовала себя ужасно, а выглядела еще хуже – в зеркале я видела отекшее лицо, поредевшие, утратившие упругость волосы и впавшие, обведенные темными кругами глаза. Казалось, ребенок Рэннока Хэмилтона высасывает из меня все соки, всю жизнь.
– Спойте еще куплет, синьор Дави, – попросила королева. – Марианетта, что за цветы вы положили в это саше? Когда вы их собирали, они с вами говорили?
– Тут есть миррис, мадам, он успокаивает душу, – сказала я. – И щавель, который вы посадили собственными руками – щавель освежает. Немного штокрозы и окопника для облегчения головной боли, и немного алканнии, поскольку она пахнет клубникой и поскольку у ее цветов такой красивый голубой цвет.
– Но они с вами говорили? – капризно спросила королева. – Я имею в виду, эти цветы?
– Нет, мадам.
– Вам надо будет сорвать еще цветов, завтра. Возможно, они скажут мне, кто тот муж, которым меня приманивает королева Англии. – Она прижала саше ко лбу. – Мне казалось, я с ума сойду, слушая загадочные речи мастера Рэндольфа: «муж, которого, я думаю, она вряд ли мне предложит». С какой стати предлагать мне загадки без отгадок?
– Кто-то, кого мы думаем, она нам вряд ли предложит, – повторил граф Морэй, щелкая лесные орехи на столе. – Возможно, у нее на уме даже не англичанин. Хотя я не думаю, что она согласилась бы на ваш брак с доном Карлосом, наследником испанского престола.
Королева рассмеялась. Внезапно на нее опять нашло веселое настроение, и она отложила саше от головной боли в сторону.
– Или с эрцгерцогом австрийским Карлом. Или с моим деверем Карлом IX французским. Ну не странно ли, что у всех у них одно и то же имя – Карлос, Карл, или по-французски Шарль?
Сэр Уильям Мэйтленд взял орех и разгрыз его.
– Однако королева Елизавета ясно выразилась, что она не сможет быть вам подругою, если вы выйдете замуж за наследника какой бы то ни было из двух империй, мадам. Может быть, она имеет в виду герцога Норфолка? А может статься, даже Эррана, который объединил бы обе претензии на шотландский престол: Стюартов и Хэмилтонов? Правда, Эрран безумен, как мартовский заяц, но и дона Карлоса едва ли назовешь…
Он вдруг замолчал, прислушиваясь к гулкому топоту сапог за дверью. Давид Риччо перестал петь. Нико де Клерак перестал царапать ноты на листке бумаги и поднял взгляд. Придворные дамы сгрудились вокруг королевы.
К моему изумлению, в дверях появился Рэннок Хэмилтон, одетый в грубое платье для верховой езды; от него разило перегаром. За ним стояли пятеро или шестеро солдат в запачканных дорожной грязью сапогах, держа руки на эфесах шпаг. Все мужчины в комнате вскочили на ноги. Давид Риччо, очень по-итальянски, взмахнул своей гитарой, словно это было оружие. Никола де Клерак и граф Морэй повели себя более практично – оба они встали между нежданными гостями и королевой.
– Мадам, я несколько раз просил вас об аудиенции, а вы все время мне отказывали, – сказал Рэннок Хэмилтон.
Королева встала; как и все Стюарты, она в критической ситуации повела себя храбро. Разведя в стороны руки, она сделала знак Нико и своему брату посторониться.
– Это наше королевское право – давать аудиенцию или не давать, мастер Рэннок, – надменно произнесла она. – Как вы смеете прерывать нас?
– У меня есть для вас новость, мадам. А еще я желаю забрать назад свою жену.
Все повернулись и воззрились на меня. Я почувствовала, как кровь бросилась мне в лицо, а потом отлила обратно, так что у меня закружилась голова. Сейли прижался к моей юбке, шерсть на его спине, от шеи до хвоста, встала дыбом.
– И почему же для этого вам понадобилось врываться сюда, мастер Рэннок, приведя с собою солдат со шпагами? Неужели вы не могли просто-напросто приказать своей жене явиться туда, куда бы вы пожелали.
Рэннок Хэмилтон перевел взгляд на меня. Глаза его были как куски черного камня, жесткие и лишенные какого бы то ни было выражения.
– Она не слушается меня ни в чем, – сказал он, – если я ее не заставляю. А вы, мадам, поощряете ее в этом ее непослушании.
– Если Марианетта не желает вас слушаться, – сказала королева, – возможно, у нее есть на то веские причины. Как бы то ни было, я не позволю вам увезти ее в ваше поместье, где бы оно там ни находилось, – она останется здесь, покуда серебряный ларец моей матушки не окажется в моих руках.
– Королева права, – заговорил наконец граф Роутс. – Мы договорились, что вы, мастер Рэннок, заставите ее рассказать вам, где она спрятала ларец в обмен на ее руку в браке и ее поместья. Однако вы не выполнили вашу часть сделки.
Рэннок Хэмилтон рассмеялся – и его смех прозвучал издевательски.
– Верно, не выполнил, – сказал он, – и выполнять не собираюсь. Ваши обещания, милорд Роутс, имеют не больше ценности, чем кусок дерьма, и мне надоело быть у вас на побегушках.
Внезапно в маленькой комнате стало очень тихо. Морэй и Роутс переглянулись.
Рэннок Хэмилтон качнулся назад, потом вперед и уставился на королеву, как будто она была подавальщицей в кабаке на Хай-стрит.
– Я отыскал тайник, в котором моя жена прятала ваш ларец, мадам, и все сжег – бумаги этого вашего французского колдуна, книжку заметок вашей матери – все! Теперь вы никогда не узнаете…
– Нет!
Королева и я выкрикнули это одновременно. Она, конечно же, хотела сказать: «Нет, вы не могли это сделать, потому что эти бумаги хочу получить я сама». Я же хотела сказать: «Нет, вы не могли этого сделать, потому что не было никакого тайника и никакого ларца».
Я точно знала, почему он измыслил эту ложь. Если королева уверится, что ларца больше нет, она не станет долее удерживать меня при себе. Рэннок Хэмилтон сможет увезти меня в Кинмилл и там, где я буду всецело в его власти, он наконец заставит меня отдать ему ларец, который, как он думает, находится у меня.
Он поймал меня в сеть, сплетенную из моей собственной лжи.
– Этого не может быть, мастер Хэмилтон, – тихо, но с абсолютной уверенностью в голосе сказал Никола де Клерак.
Мой муж осклабился.
– Я своими глазами видел, как все бумаги сгорели, француз.
– Вы лжете, – в отчаянии вымолвила я. – Мадам, он лжет.
– Вы хоть понимаете, как ценны были эти бумаги, глупец? – вопросил Морэй. – Вы хоть представляете, какую ценность они могли иметь для Шотландии, какое влияние на политику Англии и Франции они могли бы нам дать?
– Они принадлежали моей матушке, – проговорила королева. Голос ее дрожал. – У меня осталось так мало вещей моей матушки.
– Вам всего-то надо было дать мне аудиенцию, когда я о ней просил, – сказал Рэннок Хэмилтон. Теперь в его голосе несколько поубавилось самоуверенности и наглости. – Вините в случившемся себя, а не меня, мадам.
– Стало быть, в минуту пьяной злобы, – сказал Роутс, – вы уничтожили все бумаги? Вы уверены, что все?
– Все до единой. И Рэннок Хэмилтон больше не будет послушным орудием в ваших руках. – Он подошел и грубо схватил меня за руку. – Пошли, жена. Кончились твои денечки при королевском дворе.
Есть такое растение – недотрога; оно цветет с начала лета до первых заморозков. У него красивые белые или розовые цветы, на вид вполне безобидные, но оно не зря получило свое название – когда его семена созревают, его семенные коробочки взрываются от малейшего прикосновения.
Так взорвалась и я.
Размахнувшись, я изо всей силы ударила своего мужа. Сейли зарычал и оскалил зубы. Я успела отклониться, и кулак Рэннока Хэмилтона просвистел в полудюйме от моего лица. Дамы завизжали. Никола де Клерак сделал шаг вперед и одним ловким движением так пнул Рэннока Хэмилтона в пах, что тот согнулся в три погибели и свалился на пол.
– Если ты ударишь ее, – проговорил он голосом, не похожим на его обычный голос, – я тебя убью!
«Je t’aime, ma mie…»
– Сьёр Нико, – закричала королева, – перестаньте!
Рэннок Хэмилтон с трудом поднялся на ноги и схватился было за рукоять кинжала, но Нико выхватил свой клинок первым, и тот сверкнул в свете пламени, горящего в камине. Остальные находившиеся в комнате мужчины тотчас кинулись к нему, ибо обнажать оружие в присутствии королевы было тягчайшим преступлением.
– Вы, оба, сейчас же прекратите! – сказала королева. – Брат, прошу вас, посадите сьёра Нико под замок. Мастер Хэмилтон, вы можете удалиться. Заберите с собой свою жену и больше не показывайтесь нам на глаза.
Рэннок Хэмилтон сделал непристойный жест. Нико бросился к нему, все еще держа в руке кинжал; от его взгляда мне стало страшно. Морэй и Роутс схватили его за руки и оттащили прочь.
«Je t’aime, ma mie…»
– Нико, – вымолвила я, – перестань. Теперь уже слишком поздно.
Он попытался было вырваться из рук Морэя и Роутса. Королева поглядела на него в ошеломлении. Мой муж вновь схватил меня за руку, и на этот раз я не стала сопротивляться.
– Сейли, – позвала я, – пойдем.
Сейли послушно пошел за мною, поджав хвост с белым кончиком. Сзади донесся сдавленный голос королевы:
– Позовите стражу, брат. Я желаю, чтобы сьёра Нико сию же минуту посадили под арест. Синьор Дави, допойте песню. Пойте! Пойте все!
Итальянец взял аккорд на своей гитаре и снова запел. Его голос звучал жалко.
– Я больна, – пожаловалась королева. – О, я так больна! Бумаги моей матушки, пророчества месье де Нострадама – все пропало! У меня так болит голова, и такое колотье в боку!
Она заплакала. Больше я ее не слышала – мы отошли слишком далеко.
– Избавься от этой чертовой псины! – рявкнул Рэннок Хэмилтон. – Если эта тварь укусит меня, я ее утоплю.
На одно ужасающее мгновение я увидела Сейли, тогда еще маленького щенка, которого одна из ведьм леди Хантли держит над священным колодцем у часовни Пресвятой Девы Марии в Стоунвуде.
– Иди, Сейли, – сказала я. – Иди к Дженет. Скорее, скорее!
Он поднял мордочку и посмотрел на меня. В его умных влажных глазах отразились понимание и страх. Он вдруг заскулил и положил одну крапчатую лапку на подол моей юбки.
Рэннок Хэмилтон попытался пнуть его, и он проворно отскочил в сторону. Он взглянул на меня в последний раз, потом потрусил прочь по коридору и скрылся за углом.
Мой Сейли, мой счастливый талисман, покинул меня.