2 марта 1565 года, Дворец Холируд

– Рэннок Хэмилтон в Эдинбурге.

Щетка, которой тетушка Мар расчесывала мои волосы, замерла. У меня во рту пересохло.

– Где ты это слышала? – спросила я.

Дженет вошла в спальню, на ходу снимая шаль.

– На Хай-стрит, – ответила она. – Об этом толкуют везде и всюду. Этот англичанин Дарнли, итальянец Риччо, француз Лорентен и Рэннок Хэмилтон. Эта четверка каждую ночь бражничает и бесчинствует в городских кабаках и публичных домах.

– Ты уверена, что он здесь, Дженет? – спросила тетушка Мар и отложила щетку. Я знала, о чем она сейчас думает: «Нам не следовало привозить с собой детей».

– Он не должен был приезжать сам, – сказала она вслух. – Чтобы уладить дело с разводом, ему надлежало послать в Эдинбург своего представителя.

– Сама я его не видала, но остановила на улице парочку пригожих парней и спросила, не Рэннока ли Хэмилтона из Кинмилла они видели вместе со всей этой троицей чужеземцев. И они сказали, что видели именно его.

Я повернулась и посмотрела на тетушку Мар.

– Иди к Майри и Китти и посиди с ними. Пусть с вами побудут Уот и Джилл. Я уже почти одета и закончу одеваться сама, а если понадобится, мне поможет Дженет.

Мы прибыли в Эдинбург накануне вечером во время сильной грозы, и Нико сразу же отправился в покои королевы. Я не ожидала увидеть его снова, пока королева не призовет к себе также и меня. Хотя это и огорчило нас до глубины души, мы с ним договорились: пока меня не разведут с Рэнноком Хэмилтоном и пока не будет официально оформлено мое опекунство над Майри и Китти, мы не станем видеться наедине. Наверняка это продлится всего лишь несколько недель. Мы подождем, как бы мы ни тосковали по друг другу, покуда не сможем сочетаться законным браком.

Все мы, остальные, кое-как втиснулись в две комнаты под крышею Холируда, и не успели мы уложить детей под раскаты грома и сверкание молний, как к нам явилась фрейлина, передавшая мне повеление королевы отобедать с нею на следующий день. Нынче утром тетушка Мар тщилась привести меня в подобающий вид, облачив меня в платье из потертого черного бархата с корсажем и рукавами из атласа в черную и белую полоску. Дженет тем временем отправилась на Хай-стрит, чтобы послушать, что народ толкует о лорде Дарнли. Назад она вернулась с такими новостями, которые ни одна из нас не предполагала услышать.

– У тебя вид такой, что краше в гроб кладут, – сказала Дженет, когда тетушка Мар вышла. – И ты тощая, как жердь. Эти черные тряпки тебе не идут – они только делают тебя еще более бледной, так что тебе не худо бы малость нарумяниться.

– Румян у меня нет, – отрезала я. – Так что королеве придется принять меня такой, какая я есть. И если я выгляжу так, что краше в гроб кладут, что ж, ничего не поделаешь – королеве придется принять меня такой, какая я есть.

Дженет заколола мои волосы шпильками и втиснула их в украшенную вышивкой шапочку. К ее верху она прикрепила накрахмаленное покрывало из белого полотняного газа, так что оно ниспадало двумя волнами, образуя вокруг моего лица белый силуэт в форме сердца и окутывало спину и плечи.

– Слава Богу, что хоть воротник у тебя высокий, – сказала она, – и скрывает твои просвечивающие шейные позвонки. О своих малышках не беспокойся – с нами им ничего не грозит. Я провожу тебя до башни королевы – тебе, Ринетт, тоже надо поостеречься.

Мы сошли вниз по лестнице, прошли мимо парадного входа по огромному вестибюлю, затем по коридору, ведущему в северо-восточную башню, где жила королева, и, наконец, снова взобрались вверх по ступеням и оказались перед дверями ее покоев. Когда мы поднялись на верхнюю ступеньку, Дженет сказала:

– Ничего не бойся. Там будет мастер Нико, он не даст тебя в обиду.

Крепко поцеловав меня, она стала спускаться обратно. Стоящий у дверей церемониймейстер улыбнулся мне и спросил мое имя. Я колебалась лишь мгновение, потом твердо сказала:

– Марина Лесли из Грэнмьюара.

Он объявил меня.

Я сделала глубокий вдох. Сколько раз королева прогоняла меня с глаз долой, а потом звала обратно? Пора бы уже привыкнуть. Вскинув голову и расправив плечи, я вошла в покои королевы.

– Марианетта! – воскликнула королева, точно мы с нею снова были во Франции, нам снова было по восемь лет и мы были лучшими подругами – как это бывало, пожалуй, где-то раз в четыре дня. – Входите, входите и сядьте рядом со мною. Vite, vite, ma chère! Я хочу познакомить вас с лордом Дарнли.

Я подошла к ней. Она была еще ярче и привлекательнее, чем прежде; на ней было надето платье из серебряной парчи, расшитое жемчугами и бриллиантами, в ее прекрасные золотисто-рыжие волосы по итальянской моде тоже был вплетен жемчуг. В комнате было так много знакомых лиц – Мэри Ливингстон и Мэри Флеминг, граф Морэй и граф Роутс, единокровная сестра королевы графиня Аргайл и моя всегдашняя злобная недоброжелательница леди Маргарет Эрскин, как всегда высматривающая случай приблизить своего сына хоть на шаг к трону. Я не удивилась, увидев здесь представителя английской королевы Томаса Рэндольфа, но была удивлена, обнаружив в свите французского посла месье де Кастельно моего старого знакомца Блеза Лорентена. Возможно, его статус собутыльника лорда Дарнли сделал его своим человеком в ближнем круге королевы.

Мне оставалось только благодарить святого Ниниана, что Рэннок Хэмилтон не удостоился такой чести.

Рядом с королевой на стоящем на возвышении столом, откинувшись на спинку кресла, восседал элегантно одетый длинноногий светловолосый мужчина с лицом греческого полубога, носившем явные следы злоупотребления спиртным. С другой стороны от лорда Дарнли сидел черноволосый, смуглый, похожий лицом на обезьянку пьемонтский музыкант Давид Риччо, а рядом с Риччо – Никола де Клерак.

Нико улыбнулся мне.

На мгновение у меня перехватило дыхание, но я тут же овладела собой. Ни в коем случае нельзя открыто проявлять свою любовь. Королева поглощена своей собственной любовью, и ей бы хотелось, чтобы это была единственная любовь на свете.

Я присела в низком реверансе.

– Добрый день, мадам, – сказала я. – Для меня большое удовольствие видеть вас снова после столь долгого отсутствия.

Я не сказала: «После того как надо мною долго издевался мужчина, за которого вы насильно выдали меня замуж, после того, как меня держали в заточении, чуть не отравили, и после того, как я едва-едва спасла свою жизнь и жизнь своей драгоценной дочери».

– Мы позаботимся о том, чтобы вы более не отсутствовали, – сказала королева так беспечно, как будто меня так долго не было при дворе по моей собственной воле. – Гарри, mon cher, позволь представить тебе Марину Лесли из Грэнмьюара. Я знаю ее с тех пор, как я была маленькой девочкой во Франции, где я всегда звала ее Марианеттой. Марианетта, это Генри Стюарт, лорд Дарнли, сын графа Леннокса. Он мой двоюродный брат, но только наполовину – у нас была одна бабушка, но разные дедушки, так что это очень отдаленное родство.

Она склонила голову набок и искоса взглянула на лорда Дарнли, чувственно улыбаясь. Он подался к ней, глаза его были полузакрыты, губы полуоткрыты.

Хотя он не смотрел на меня, а во все глаза глядел на королеву, я снова присела в реверансе.

– Для меня большая честь познакомиться с вами, милорд, – тихо проговорила я.

А про себя подумала: «И что же мне сказать о тебе королеве, когда я чувствую: как бы красив ты ни был, ты, как и желтый петуший гребень, выпьешь из нее все соки и в конце концов погубишь ее?»

– Мы как раз вовсю готовимся к свадьбе, – сказала королева. – Нет, не к моей собственной, во всяком случае, пока, – и она снова бросила томный взгляд на Дарнли. – И не вашей, Марианетта, хотя сьёр Нико и намекнул мне, что как только вы получите развод, вы быстро станете еще одной моей кузиной. Она перевела взгляд на Нико, потом опять взглянула на меня, и ее глаза блеснули. Так стоило ли мне пытаться скрывать свою любовь? Было ясно, как день, что раз она сама сейчас влюблена, ей было бы приятно, чтобы все вокруг нее тоже были влюблены…

Все присутствующие воззрились на меня. Леди Маргарет Эрскин шепнула что-то Морэю. При этом оба они смотрели на Нико. Было очевидно, что весть о том, что он приходится королеве двоюродным братом по линии Гизов, порадовала далеко не всех. И весть о том, что он собирается жениться на мне, тоже.

– И чья же это свадьба, мадам? – как ни в чем не бывало спросила я.

– Мэри Ливингстон выходит замуж за Джона Семпилла из Белтриза в последний день масленицы, то есть через четыре дня, и, по-моему, они еще слишком долго мешкали.

Все фрейлины разразились восклицаниями притворного протеста, причем Мэри Ливингстон негодовала громче всех. Молодой мастер Семпилл, который так забавно танцевал в роли Тепрсихоры в маскарадном представлении об Аполлоне и музах столько времени назад – неужели с тех пор прошло уже почти три года? – взял свою возлюбленную за руки и прижал их к сердцу.

– Я не смог бы мешкать долее, – с чувством произнес он, – потому что люблю ее так сильно.

Дамы зааплодировали ему. Мэри Ливингстон вознаградила его поцелуем в губы. Трое или четверо наиболее дерзких джентльменов расценили этот поцелуй как знак того, что и им можно поцеловать ближайшую к ним даму, желает она того или нет. Послышался звонкий смех и одна не менее звонкая пощечина.

Они были, как дети, играющие во взрослую жизнь, словно это было всего лишь маскарадное представление. Хоть один из них когда-нибудь страдал, или голодал, или горько плакал, или выдержал десятидневную поездку верхом по декабрьскому морозу? Неужели и я когда-то была частью их беззаботного мирка? Да, была, но это было как будто в другой жизни. Но я все же подошла к Мэри Ливингстон и обняла ее. Она была моей первой подругой при дворе, и я от всей души желала ей счастья.

– Я так рада, что королева пригласила меня обратно ко двору как раз перед твоей свадьбой, – сказала я. – Но даже если бы она не сказала мне, что ты выходишь замуж, я бы все равно догадалась – ты буквально светишься от счастья.

Она тоже обняла меня и поцеловала в обе щеки.

– Я действительно очень счастлива – спасибо тебе на добром слове, душечка. Ты приехала как раз вовремя, чтобы поспеть на свадьбу. Королева подарила мене на свадьбу видимо-невидимо локтей розового атласа и несколько сотен жемчужин и еще много серебряного шитья для головных уборов. Я скажу своим швеям, чтобы послали тебе материи и жемчуга на новое платье.

– Спасибо тебе, – я наклонилась к ней и шепотом попросила: – Расскажи мне про лорда Дарнли.

Она округлила глаза.

– Королева от него без ума. Если не считать сьёра Нико, он единственный мужчина, достаточно высокий и достаточно сильный, чтобы как следует поднять и крутануть ее в танце.

– Он и впрямь высокий.

Мэри обернулась через плечо, чтобы увериться, что нас более никто не слышит.

– По-моему, сьёру Нико он не нравится. Но скажи мне, это правда? Правда, что вы со сьёром Нико поженитесь, как только тебя разведут с Рэнноком Хэмилтоном?

Я заколебалась. Мне все еще было странно – ведь меня воспитали католичкой – как это – я разведусь, да потом еще сразу же выйду замуж за другого. Но мой брак с Рэнноком Хэмилтоном был заключен по протестантскому обряду в соответствии с гражданским правом, и по гражданскому праву мог быть расторгнут. Я жила в новом мире, и мне не оставалось ничего другого, как подчиняться его законам.

– Я бы предпочла поговорить о твоей свадьбе, – честно сказала я. – Или о свадьбе королевы. Не могу поверить, что она и в самом деле вознамерилась выйти за лорда Дарнли. Что скажут о таком браке Морэй и Мэйтленд? И как отреагирует королева Англии – ведь Дарнли – английский подданный, не так ли?

Мэри Ливингстон насмешливо рассмеялась.

– Он не по душе никому из нас, кроме разве что Риччо, который ему друг-приятель. Но королева не желает слышать о нем ни одного дурного слова. Постарайся сказать ей, что он самый лучший и самый красивый мужчина из всех, которых тебе доводилось видеть. И…

– Марианетта, – сказала королева. Когда она того желала, ее нежный голос мог быть резким и властным. – Хватит вам шептаться с Ливингстон. Подите сюда и предскажите мне будущее по цветам.

Я еще раз обняла Мэри Ливингстон и покорно подошла к столу королевы.

– Я вся в вашем распоряжении, мадам, – сказала я. – Но сейчас еще слишком рано. Возможно, через несколько недель, когда распустятся первые цветы, я смогу…

– Мы не хотим ждать до весны, – промолвила королева, сдвинув свои тонкие брови. – Наверняка какие-то травы и сейчас растут в огородах, защищенных от морозов. Во Франции у нас были оранжереи, где даже в самое холодное время года было полно роз и лилий.

– Возможно, это знак, ниспосланный свыше, любовь моя, – Дарнли повернул голову и лениво посмотрел на меня. Он был одет очень богато, но на его камзоле виднелось пятно от вина, а кружева на одной из манжет были порваны. – Мистрис Марианетта может демонстрировать свое искусство, только когда есть цветы, а сейчас их нет. Ergo, как сказал бы Аристотель, тебе не суждено заглянуть в будущее через ее чтение по цветам.

– В данном случае, mon cher, Аристотель был бы неправ. Талант Марианетты не имеет себе равных – она предсказала, чем закончится мятеж графа Хантли всего лишь по нескольким листьям и цветам. Есть один цветок…

Она замолчала и со значением посмотрела на меня.

Я ясно, как будто это случилось только вчера, увидела ее в обнесенном стеною саду в Грэнмьюаре.

Она повернулась ко мне и вытянула руку с цветком. У него был длинный, покрытый черно-фиолетовыми крапинками стебель, продолговатые листья с глубокими зазубринами и на конце – кисть желтых цветков.

– …один цветок, – продолжила она, – на который Марианетта непременно должна взглянуть еще раз – я этого требую – дабы проверить, правильно ли она прочла его значение.

– Ну, если это касается брака, – с бесцеремонной грубостью сказал Дарнли, – то я не поверил бы ни единому ее слову. Как-никак, мистрис Марианетта интересуется не заключением браков, а, напротив, их расторжением.

Когда-то, в далеком прошлом я бы ответила ударом на удар: «Быть может, милорд, по поводу заключения браков и их нюансов мне лучше обратиться к содержателям кабаков на Хай-стрит?» – но я хорошо усвоила уроки жизни при дворе и проглотила свой язвительный вопрос. Вместо этого я спокойно сказала:

– Брак, заключаемый королевой, выше и важнее брака, заключаемого подданным, настолько выше и важнее, что к нему следует отнестись совершенно иначе, не правда ли, милорд?

Королеве, это, разумеется, понравилось. Дарнли посмотрел на нее, потом на меня, потом опять на нее, и уголки его изогнутых, как у херувима, губ капризно опустились.

– Вся эта возня с цветами – не что иное, как колдовство, – брюзгливо сказал он. – Подозреваю, что ваша драгоценная Марианетта знает много больше, чем она вам сказала.

Королева засмеялась и погладила его по щеке, словно раскапризничавшегося ребенка.

– Я с нетерпением жду момента, когда она расскажет все, что знает, mon cher, и вы должны тоже сгорать от нетерпения.

Королева позволила мне удалиться лишь через несколько часов после ужина. Когда я вернулась в наши покои под южной частью крыши дворца, и Майри, и Китти спали, а Дженет и тетушка Мар колдовали над рулоном розового атласа, коробкой жемчуга и головным убором из серебряной парчи, которые явно были посланы мне швеями Мэри Ливингстон. Я чувствовала себя усталой и одинокой, и мне совершенно не хотелось стоять как столб перед камином и ждать, пока Дженет и тетя Мар станут обертывать меня эти розовым атласом и выбирать фасон будущего наряда.

Я скучала по Нико. Я невероятно по нему тосковала.

В дверь кто-то осторожно поскребся. Я вздрогнула. Тетушка Мар как раз закалывала складку, и булавка глубоко вонзилась в мое плечо.

Но это был не Нико, а Джилл.

– У меня есть послание для вас, хозяйка, – сказал он. – От хозяина.

На одно ужасное мгновение я подумала, что он имеет в виду Рэннока Хэмилтона. Должно быть, он увидел, как вся кровь отхлынула от моего лица, потому что он быстро сделал шаг вперед, встал передо мною на одно колено и сказал:

– От мастера Нико, а не от того, прежнего.

– Спасибо святому Ниниану, – крестясь, сказала тетушка Мар. – Ринетт, вытяни руку, у тебя идет кровь – так можно испачкать этот прекрасный атлас.

Я вытянула руку.

– Где послание? – спросила я. – Где ты его видел, Джилл? И почему он не пришел сам?

– Я его видел в конюшне, хозяйка, я туда ходил, чтобы, значит, удостовериться, что Лилид и Диаманта хорошо кормят. Он сказал что-то вроде того, что ему не вынести, коли он разок свидится с вами и тут же вас покинет, так что лучше не видаться вовсе. Только он это сказал как-то по-другому – вроде как стихами.

Я невольно улыбнулась, представив себе, как Нико цитирует поэзию ничего не понимающему Джиллу.

– А где его послание? – спросила я.

– Он наказал мне запомнить его и все время повторять, пока не будет отлетать от зубов. И, значит, сказал, что не осмеливается его записать, потому что боится, как бы его у меня не отняли.

Я испугалась. Что в послании от Нико могло быть опасного?

Тетушка Мар стащила с меня заколотый рукав. На голой коже руки я ощутила жар, исходящий от камина, и холод, царящий в остальной части комнаты.

– Говори, – велела я.

Джилл глубоко вдохнул и заученно оттарабанил, как будто это было одно предложение:

– Ходят слухи, что Рэннок Хэмилтон и француз Лорентен строят против тебя какие-то козни, береги детей, никуда не ходи одна, жо тэм ма ми.

Он так смешно произнес французские слова «Je t’aime, ma mie», что от смеха я согнулась в три погибели. Смех, страх и снова смех. Думаю, в моем смехе было что-то от истерики. Я смеялась, смеялась, пока в конце концов из глаз у меня не потекли слезы.

– Полно, не плачь, – сказала Дженет, вытирая платком кровь с моего плеча. – Мы с Уотом присмотрим и за тобою, и за детьми. Ты только скажи королеве то, что она хочет услышать про этот страховидный желтоволосый цветок, который ей так полюбился, и она освободит тебя от этого дьявола Хэмилтона, и мы все уедем домой, и как раз поспеем в Грэнмьюар к Троице.

– Я думала, что увижу его хоть ненадолго. – Я проглотила ком в горле и постаралась перевести дух. – Не представляю, как я смогу не встречаться с ним наедине еще столько недель!

– Время пролетит быстро, ma douce, вот увидишь, – промолвила тетушка Мар, складывая атлас. – Это правильно, что ты не будешь встречаться с ним наедине, пока… пока ты вновь не станешь незамужней.

Бедная тетушка Мар. Она не смогла даже произнести слово «развод».

– А теперь тебе надо постараться поспать, – сказала она. – Джилл, иди в другую комнату, где спят дети, и помоги Уоту и Дэйви присматривать за ними в течение ночи. А мы с Дженет останемся здесь с твоей хозяйкой.

– Я никогда не доверяла этому французу Лорентену, – заметила Дженет. – Он и этот поэт, Шастеляр, по-моему, они тоже что-то такое замышляли. Пусть только попробует меня провести!

– У нас тут есть две крепкие, тяжелые табуретки, – подыграла я ей. – Мы сможем огреть его с обеих сторон.

Мы обе хохотали, покуда у нас не заболели животы. Потом мы приготовили себе возле камина горячий напиток из вина, яиц и сахара и долго говорили о том, как мы возвратимся домой, в Грэнмьюар.

Той ночью я спала крепко.