В грязном сарае пахло, как в конюшне. Майри сидела в углу, сжавшись и держа на руках Китти, точно крошечная львица, прижимающая к себе единственного детеныша. Китти свернулась калачиком, крепко зажмурив глазки. Глаза Майри округлились от ужаса и вызова; ее золотые волосы, волосы Александра Гордона, распустились и спутались. Ее верхняя юбка была испачкана кровью.

– Майри! – крикнула я. Я бросилась бежать по утоптанному земляному полу и упала перед ними на колени. – Китти! Девочки, мои родные, вы целы? Майри, ты не ранена? Покажи maman, где.

– Maman. – Она сглотнула. – Они ранили Уота и Дженет. Сейли плакал. А Tante Mar упала.

– О Боже! О нет! Благословенный святой Ниниан, нет! – Я не могла об этом думать, не могла этого вынести. Я стиснула их обеих в объятиях. – Дай посмотреть, моя Майри-роза. Ты точно не ранена?

– Tante Mar упала, – пискнула она опять. Затем бросилась ко мне на грудь и душераздирающе зарыдала.

Я прижала их обеих к сердцу и посмотрела на Блеза Лорентена.

– Подлый ублюдок, – выдавила я сквозь стиснутые зубы. – Сын дьявола. Что ты наделал?!

– Это не он.

Я в ужасе обернулась. Словно демон из самых глубин ада, на меня из дальнего угла глядел, ухмыляясь, Рэннок Хэмилтон.

– Это был я, – сказал он.

Я бы набросилась на него и изодрала его лицо в клочья, но я не могла оставить без защиты моих малышек.

– Я убил их всех, – проговорил он, – а сейчас убью и тебя, жена, а вместе с тобой и это отродье Александра Гордона, а потом, когда я сам получу Грэнмьюар во владение, я и вторую девку сброшу со скалы в море вниз головой. Отойди, француз.

– Ну нет, – сказал Блез Лорентен, выхватывая свой кинжал. – Вы уже сделали свое дело, месье Рэннок, к тому же пока что мистрис Ринетт и ее дети нужны мне живыми.

Мой муж выхватил из ножен свой собственный кинжал. Он все еще ухмылялся. Он спятил – как еще можно было объяснить его поведение?

– Хочешь меня надуть, да? – прохрипел он. – Тогда я и тебя тоже убью.

Они оба взмахнули кинжалами. Я наклонила голову и прижала девочек к груди, чтобы они не смотрели. Пусть они убьют друг друга, молила я святого Ниниана и Зеленую Даму Грэнмьюара, сделайте так, чтобы они убили друг друга. Майри и Китти рыдали, крепко прижавшись ко мне.

Двое мужчин боролись, шумно дыша и ругая друг друга по-французски и по-шотландски. Потом один из них вскрикнул. Я почуяла запах свежей, горячей крови.

– Убейте друг друга! – произнесла я сквозь стиснутые зубы.

Послышался стон боли, омерзительно грязное шотландское ругательство, скрип дверных петель. Звук шагов, сначала медленный, неуверенный, потом быстрее. Дверь с грохотом захлопнулась.

Я подняла голову.

Блез Лорентен стоял спиной к двери, в правом его кулаке был зажат кинжал, по левой руке текла кровь.

– Я найду и убью его потом, – сказала он. – Мертвые вы мне ни к чему.

Он двинулся ко мне. Я бросилась вниз, загораживая своим телом детей. Он схватил меня за волосы сзади, сгреб их вместе с покрывалом и бирюзой моей матери, вырвал их из державших их шпилек и, к моему ужасу и потрясению, начал кромсать их своим кинжалом. Я невольно вскинула руки – какая женщина не вскинет рук, пытаясь защитить свои волосы? – и почувствовала, как лезвие безжалостно режет мои пальцы и ладони. Я изо всех сил старалась перехватить кинжал. Что за беда, если он порежет мои пальцы до костей? Если я сумею выхватить у него клинок, я изрежу его на куски, дюйм за дюймом.

– Готово, – произнес он. Он отошел на несколько шагов назад, подняв мои каштановые с розовым отливом волосы, словно Персей, держащий в руках голову Горгоны Медузы. И волосы, и покрывало были испачканы кровью – моей собственной – а в локонах и косах блестела зелено-голубая бирюза моей матери. Моя голова вдруг сделалась слишком легкой, и ей стало непривычно холодно.

– Maman, – еще пуще зарыдала Майри, – плохой дядя отрезал твои красивые волосы!

Я сжала кулаки, чтобы унять кровотечение, и еще крепче прижала к груди ее и Китти. Я должна была оставаться спокойной. Если я дам волю своему страху, то напугаю девочек еще больше.

– И что же вы собираетесь делать теперь, месье Лорентен? – спросила я со всем презрением, на какое была способна.

– Дайте мне детский чепчик, – сказал он.

Я подняла с пола чепчик Майри. Поначалу я не хотела пачкать его кровью, но потом решила: кто бы его ни увидит, пусть знает, что это чудовище способно поранить ребенка, лишь бы получить то, что ему нужно. И я медленно сжала чепчик в кулаке, чтобы он пропитался кровью, а затем швырнула его к ногам Блеза Лорентена.

Он мрачно рассмеялся и поднял его.

– Отлично, – сказал он. – Наслаждайтесь временем, которое вам осталось провести с вашими детьми, мадам.

Он вышел. Я услышала скрежет металла – значит, снаружи он закрыл нас на засов и висячий замок. Мы были заперты, но зато и Рэннок Хэмилтон не сможет добраться до нас, если ему придет охота вернуться. Здесь не было окон, а в деревянных стенах не было щелей – как же спастись? В маленькой каморке была кромешная тьма, если не считать тонкого, как лезвие ножа, светлого ободка по бокам и сверху двери.

– Maman, – прошептала Майри. Голос ее дрожал, – Китти боится темноты.

Моя храбрая, храбрая девочка. Она сама до слез боялась темноты, но она никогда в этом не признается.

– Все будет хорошо, моя Майри-роза, – сказала я. – Месье Лорентен скоро за нами вернется. Мы с тобой должны быть храбрыми – ради Китти. Спой мне песенку.

– Песенку про счет?

– Bon. По-английски и по-французски, мое сокровище.

Майри запела по-английски, голосок у нее был тоненький, чистый, и она ни капельки не фальшивила. Спустя мгновение к ней присоединилась Китти, распевая свою младенческую бессмыслицу. Я пела вместе с ними, пытаясь сохранять спокойствие и успокаивать их и все это время отчаянно стараясь придумать какой-нибудь способ спасти их.

Мне помог запах, запах растений и конюшни – лошадей и овса и затхлой соломы. Даже разлагаясь, зерна овса и ячменя и соломинки заговорили со мною.

«Вспомни. Вспомни. Вспомни утро после того дня, когда тебя выдали за него замуж, вспомни прикрытую соломой ямку в земле, и как ты споткнулась и упала».

В сарае действительно был земляной пол. Если я сумею выкопать яму в том месте, куда Лорентен наступит, когда вернется, выкопать яму и прикрыть ее сверху соломой, то он споткнется и упадет. Если это застанет его врасплох, а я буду начеку, у меня появится одно мгновение, когда я смогу напасть на него, выхватить его кинжал и заколоть его.

Одно мгновение. Если я начну колебаться, если не сразу ухвачу рукоять кинжала, если немедля не всажу острие в уязвимое место, у меня ничего не выйдет.

Я должна попытаться. У меня все получится. Мысль о том, как я вонзаю собственный кинжал Лорентена в пульсирующую жилку на его горле, наполнила меня мстительной радостью

Пока мои малышки пели все те песенки, которым научила их тетушка Мар, – «Tante Mar упала; нет, я не стану думать об этом сейчас», – я встала, подошла к двери, прислонилась к ней спиной и сделала шаг в комнату. Надо было правильно рассчитать, где рыть яму – поскольку дверные петли были справа, она должна располагаться немного левее середины двери. Поскольку Лорентен будет стоять снаружи, когда станет отпирать замок и сделает первый шаг внутрь, пожалуй, надо начать копать примерно в двух третях шага, считая от порога. Итак, я выбрала место и начала копать.

Мои изрезанные руки невыносимо болели, ногти ломались и рвались. Мне еле-еле удалось вырыть в утоптанной земле ямку глубиной в дюйм.

Я, задыхаясь, села на землю. Прядь неровно отрезанных волос упала мне на щеку и прилипла к лицу, мокрому от пота и слез. Мои дети перестали петь и заснули, измученные страхом и потрясением. Футляр для ароматического шарика, принадлежавший моей матери, тихо звякнув, соскользнул с моей талии на землю.

Футляр для ароматических трав моей матери.

«Матушка, – подумала я, – ты бросила меня ради монахинь в монастыре на Монмартре, и я так и не простила тебя за все те годы, что я росла. Помоги мне сейчас. Я прощаю тебя – только помоги мне».

Трясущимися руками я раскрыла футляр и начала копать его острыми зубчатыми створками. Ароматы лаванды и тимьяна успокаивали меня, а створки футляра легко вгрызались в землю. У меня ушло совсем немного времени, чтобы выкопать овальное углубление размером с мужскую ступню и глубиною в добрый фут. Если он, ничего не подозревая, провалится в эту яму, то наверняка потеряет равновесие и упадет.

Я сделала яму еще глубже и прокопала ее так, что ее край был скошен в сторону двери, чтобы нога вошедшего точно в нее скользнула. Затем я небрежно накидала сверху соломинок, так, чтобы это не выглядело кучей соломы, а всего лишь ровной поверхностью, которая не привлечет внимания человека, входящего в темную комнату, ни о чем не подозревая.

Теперь мне оставалось одно – ждать. Я должна была бодрствовать и быть начеку, готовая к прыжку. Сколько времени прошло? Было чуть меньше полудня, когда Блез Лорентен заговорил со мною около входа в королевскую часовню, и тогда как раз начиналась свадебная месса в честь новобрачных: Мэри Ливингстон и Джона Семпилла. Сколько часов миновало с тех пор – два, три, пять? Я была голодна, мне хотелось пить, все тело ныло. Руки болели, точно их жгло огнем. Я осторожно несколько раз сжала и разжала кулаки – нельзя было допустить, чтобы мои пальцы задеревенели, не то я не смогу выхватить из ножен кинжал Лорентена, даже если у меня будет такая возможность.

«Tante Mar упала. Тут вы совершенно правы. Они все мертвы».

Я помолилась святому Ниниану, чтобы все это было неправдой, но в глубине души я понимала – так оно и есть. Они наверняка все сражались за Майри и Китти до последнего – и Уот, и Дженет, и Джилл, хрупкая тетушка Мар и мой милый храбрый Сейли с его крапчатыми лапами. Я заплакала, сдерживая рыдания, чтобы не разбудить детей, и помолилась за их души. Потом я начала молиться добрым богиням полей и урожая, благодаря их за овес, солому, за их запахи, которые заговорили со мной. Я молилась за спасение жизней моих дочерей.

Я вознесла молитву Зеленой Даме Грэнмьюара, прося ее дать мне силу убить Блеза Лорентена его собственным кинжалом и омыть руки его кровью.

Светлый ободок по краям и сверху двери погас, стало быть, наступил вечер. Это хорошо. Значит, когда дверь наконец откроется, поток света не ослепит меня. Я продолжала сгибать и разгибать пальцы и ходить взад и вперед по сараю. Воздух был тяжелым и спертым.

Сначала до меня донеслись голоса – издалека. Затем шум приближающихся сапог, потом скрежет и лязг отпираемого замка, поднимаемого засова.

Дети все еще спали. Я притаилась рядом с ними, как будто просидела там весь день. В последний раз я согнула и разогнула пальцы. Кровь на порезах уже засохла, и я почувствовала, как ее корка трескается.

Дверь заскрипела и отворилась, сметя в сторону всю мою тщательно уложенную солому. Это не входило в мои планы. Но я все равно напрягла ноги и оперлась кончиками пальцев о землю, готовая к прыжку.

Блез Лорентен шагнул в комнату. Он был абсолютно уверен в себе и, глядя на меня, улыбался. Его левая нога резко провалилась в выкопанную мною яму, лодыжка громко хрустнула, и все тело завалилось вбок.

Я прыгнула на него с леденящим душу криком. Он стоял, опершись на правое колено, его левая нога была сломана, он почти потерял равновесие, и был застигнут врасплох, и я набросилась на него, как дикая кошка, кусаясь и царапаясь. Он что-то выкрикнул и потянулся за кинжалом. Я глубоко вонзила зубы в плоть над его локтем, и он, вопя, ударил меня второй рукой. Его кулак ударился о мою скулу, голова моя дернулась, но я только крепче стиснула зубы. В тот же самый миг мои пальцы сжались вокруг эфеса его кинжала.

…и я почувствовала, что сжимаю металлическую голову сокола…

Я не стала заносить руку для удара – он бы перехватил мое запястье, а его сила была куда больше моей. Вместо этого, едва выхватив кинжал из ножен на его боку, я вспорола им уязвимую складку между его животом и бедром, затем, держась за эфес обеими руками, дернула клинок вбок и вверх. Если бы в моих силах было кастрировать его одним ударом, я бы сделала это с радостью, но металлические концы шнуровки его коротких, до колен штанов, и гульфик защитили его мужское достоинство. Однако его кровь тугой струей брызнула вверх, горячая, красная, и он отпустил меня и, словно мокрица, свернулся в клубок, стараясь защитить свою мягкую плоть.

– Майри! – крикнула я, – Майри-роза, хватай Китти и беги, беги, беги!

Майри уже проснулась – мой первый крик разбудил их обеих. Она схватила Китти за талию и потащила ее к двери. Китти ревела как резаная, но Майри продолжала молча и решительно тащить ее к выходу. Я встала на колени рядом с Блезом Лорентеном и попыталась вонзить кинжал ему в горло. Но клинок только скользнул по его ключице, оставив длинный, неглубокий порез на его плече. На его рубашке расплылось еще одно кровавое пятно. Он крякнул и слабо махнул рукой.

«Tante Mar упала».

– Это ты упадешь! – завопила я и снова ударила его кинжалом. Он больше не издал ни звука.

– Проклятый трус! Ты больше не встанешь, и пусть твоя черная душа вечно горит в аду!

– Maman! – крикнула Майри. Ее тонкий голосок звучал тихо и жалобно. – Maman, выходи скорее!

Я, шатаясь, поднялась на ноги, все еще крепко сжимая в правой руке окровавленный кинжал, и выбежала наружу. Было прохладно и пасмурно, и я ощущала запах навоза, прелой соломы, нечистот и слабо доносящийся откуда-то издалека запах моря в заливе Ферт-оф-Форт. О, Зеленая Дама, святой Ниниан, о море, море, море, все отмывающее дочиста! Я подхватила ревущую Китти левой рукой и зажала ее под мышкой.

– Держись за мою юбку, Майри-роза, – бросила я. – А теперь бежим!

Мы побежали по переулку. Куда мы бежали? Я этого не знала, и мне было все равно. Я должна была убежать подальше от того сарая, я и мои малышки. Думаю, я добежала бы до Куинзферри, если бы в конце переулка путь мне не преградил мужчина в черном плаще, держащий в руке обнаженную шпагу, тускло поблескивающую в свете огней, что освещали ближайшую улицу.

Я поставила Китти на ноги и спрятала обеих девочек за моими юбками.

– У меня есть кинжал, – проговорила я, тяжело дыша от ужаса и муки. – Я только что убила человека и вас тоже убью, если вы…

И тут я поняла, кто это.

– Нико, – прошептала я.

Его лицо было бело, как кость, отполированная морем.

– Ринетт, – проговорил он. – Sainte-grâce, ты не ранена?

– Нет. Разве что немножко. Мои руки. Это не моя кровь, а его.

– И ты его убила? Ты уверена? Где ты взяла кинжал?

– Да, я уверена. Это его собственный кинжал. Я устроила ему ловушку. Нико, что ты здесь делаешь?

– Я пришел за тобою и детьми. – К его лицу прилило немного краски, и его губы скривились в горькой – почему горькой? – усмешке. – Но я вижу, что ты спаслась без посторонней помощи. Ринетт, нам надо скорее уходить. Нельзя, чтоб нас видели здесь в таком виде.

– Мне все равно! Пусть меня все видят! Он убил их всех: и тетушку Мар, и Дженет, и Уота, и Джилла, и Сейли. Я привезла их сюда из Грэнмьюара, потому что не могла больше жить с ними в разлуке, и Рэннок Хэмилтон их всех убил. Они вместе это замыслили: Рэннок Хэмилтон и Блез Лорентен.

Когда Китти услышала, как плачу я, она снова заплакала тоже. Майри молча смотрела на меня округлившимися глазами. Жаль, что я не могу взять свои слова обратно. Все ли она поняла?

Раздался звук металла, скребущего по металлу – Нико вложил свою шпагу в ножны.

– Он сам тебе это сказал? Он мог солгать?

Я проглотила подступивший к горлу ком. Мне не приходило в голову сомневаться в его словах. Я с трудом вымолвила:

– Да, он сказал мне сам. Но они никогда не отдали бы ему Майри и Китти просто так.

Нико сбросил с себя свой черный плащ и завернул в него меня, скрыв кровь на моем платье и мои откромсанные волосы. На нем был простой, ничем не украшенный темный камзол, шерстяные бриджи и сапоги для верховой езды. Через плечо у него была перекинута пара седельных сумок, так что он явно был готов к поспешному бегству. Он накрыл плащом также Майри и Китти. Рыдания Китти тотчас же прекратились. Майри же схватилась за мою ногу так крепко, что, казалось, никогда ее не отпустит.

– Я последнее время живу у сэра Уильяма Мэйтленда, из Летингтона, на Хай-стрит, – сказал Нико. – Похоже, мы: сэр Уильям и я – питаем к Дарнли куда большую неприязнь, чем друг к другу. Я отведу туда тебя и девочек – там вы будете в безопасности – а сам отправлюсь в Холируд.

– Нет, – возразила я. – Я пойду с тобой.

– Ринетт, ты же не можешь взять туда с собою детей. Неужели ты хочешь, чтобы они увидели, что натворил твой безумный муж?

– Наверняка в доме Мэйтленда найдутся люди, которые смогут за ними недолго присмотреть. А я пойду с тобою, Нико.

– Давай сначала дойдем до дома сэра Уильяма, Ринетт, а там посмотрим. И брось этот кинжал, ma mie. Ты храбрая, ты сумела спастись сама и защитить своих дочерей, и кинжал тебе больше не нужен. Оставь его здесь, в тупике; будет лучше, если тебя никто с ним не увидит – ведь его могут опознать, как кинжал, принадлежавший Блезу Лорентену.

Я посмотрела на свою правую руку и почувствовала… изумление, искреннее изумление и головокружение от боли – оттого, что я сжимала в кулаке кинжал так крепко, что костяшки моих пальцев побелели. И клинок, и моя рука, и запястье были покрыты кровью. В этом кинжале было что-то такое, что я узнала, но я не могла сразу сказать, что – в голове моей все так перепуталось…

– Я не могу разжать пальцы, – сказала я.

Майри захныкала.

– Просто глубоко вдохни, – сказал Нико, – и представь себе, что ты их разжала. Мне очень жаль, ma mie, что тебе пришлось совершить такую ужасную вещь. И я всем сердцем сожалею, что Майри и Китти пришлось это увидеть.

– Лучше бы им этого не видеть, но я ничуть не сожалею, что убила его.

Я медленно разжала пальцы. Это было больно, я чувствовала, как на руке вновь открываются порезы. Наконец кинжал упал на камни, которыми был замощен тупик.

Голова сокола подмигнула мне своим единственным рубиновым глазом в свете фонарей с ближайшей улицы.

Кинжал, который я отобрала у Блеза Лорентена, кинжал, которым я резала и колола его снова и снова в неистовой ярости и жажде мести, был тем самым кинжалом, которым был убит Александр Гордон.