Тетушка Мар по-прежнему не могла осилить долгую поездку в седле из Эдинбурга в Грэнмьюар, но мы больше не могли медлить. Нико договорился, чтобы мы все из гавани Лита отправились морем в Эбердин, со свинцовым гробом Уота Кэрни в твиндеке и лошадьми: Лилид и Диамантом – в трюме. Сейли остался в женской каюте с тетушкой Мар, Дженет, Юной МакЭлпин, мною и детьми, а Нико и мальчики: Дэйви и Джилл – отправились в путь на палубе, вместе с командой. Когда мы прибудем в Эбердин, оттуда можно будет медленно, часто отдыхая, двинуться в Грэнмьюар, везя тетушку Мар в паланкине. Дженет уже достаточно окрепла, чтобы ехать верхом, если мы будем продвигаться вперед, не спеша.

Мы проехали по скальному перешейку ясным июньским днем; небо было голубым-голубым, яркое солнце отражалось от спокойного моря. Замок Грэнмьюар по-прежнему стоял на своей огромной скале, как стоял уже четыре сотни лет. Над его воротами развевалось сине-золотое знамя Лесли из Грэнмьюара.

Мы дома. Наконец-то дома.

На этот раз мы не торопились в церковь, чтобы немедленно обвенчаться. Отец Гийом не мог поженить нас до получения разрешения от папы, а это может занять несколько месяцев или даже лет. Я не собиралась ждать так долго, и Нико тоже, но сначала надо было позаботиться о других вещах. Я видела, как отец Гийом и Нико о чем-то тихо беседовали по-французски, и мне показалось, что они близки к какой-то договоренности.

Я помогла тетушке Мар устроиться в ее солнечной комнате в юго-восточной башне и внятно втолковала Дженет, что ей ни в коем случае нельзя браться ни за какую тяжелую работу, покуда ее раны полностью не заживут. На следующий день после нашего приезда мы все собрались в церкви Святого Ниниана, и отец Гийом отслужил заупокойную мессу по Уоту Кэрни; Нико, Норман Мор и Робине Лури выкопали ему могилу на крошечном кладбище за церковью. Милый Уот, который был мне почти как брат и который умер, защищая моих маленьких дочерей. Я плакала по нему, пока у меня не осталось больше слез. По крайней мере, здесь, в Грэнмьюаре, где он родился, он будет спать спокойно, убаюканный неумолчным ропотом волн.

На третий день я спросила Нико:

– Что ты сказал отцу Гийому?

Мы были в саду и поверх огораживающей его древней стены смотрели на море. Миновало почти три года с того дня, когда мы стояли здесь в прошлый раз и он рассказал мне о своем детстве в бенедиктинском монастыре и о том, как умерла его мать. Все, что случилось с тех пор – неужели это случилось на самом деле? Неужели мы на самом деле снова здесь, в безопасности, после того как прошли через столько испытаний?

– Я предложил ему засвидетельствовать наше обручение de futuro, то есть мы пообещаем друг другу, что поженимся, как только получим разрешение от папы. В глазах церкви это не сделает нас мужем и женой, так что его совесть останется чиста, однако мы будем считаться обрученными.

Я положила руку на стену, он положил на нее свою ладонь.

– Стало быть, мы обручимся, – сказала я. – Пожалуй, это уже что-то.

Он негромко рассмеялся.

– Это куда больше, чем что-то. Если мы произнесем обеты de futuro перед священником, а затем станем жить вместе как муж и жена, то таким образом мы выразим свое согласие жить в браке и, по сути, поженим себя сами. Хотя это и будет отступлением от некоторых правил, но по каноническому праву такой брак будет совершенно законным и нерасторжимым, разве что ты впоследствии решишь потребовать его аннулирования на том основании, что между нами существует степень родства, при которой нельзя жениться.

– Тебе отлично известно, что я этого не сделаю!

Он снова рассмеялся.

– Когда разрешение папы придет, отец Гийом призовет нас к себе, исповедает нас и сочетает браком уже по всем правилам. Вот после этого, ma mie, ты уже не сможешь от меня отделаться.

– А я и не захочу. Когда эти обеты… de futuro… можно будет произнести?

– Во время вечерни – если ты того желаешь.

Он поднял к губам мою руку и нежно поцеловал костяшки пальцев, потом повернул ее и поцеловал ладонь. Порезы от кинжала Блеза Лорентена зажили, но шрамы от них останутся у меня на всю жизнь. Интересно, что королева Екатерина де Медичи сделала, когда получила кинжал? Скорее всего, пожала плечами, улыбнулась и отдала его обратно главарям Летучего отряда, чтобы его мог использовать другой наемный убийца.

– Уродство, – сказала я, сжимая руки в кулаки.

– Нет, боевые шрамы, знаки доблести.

– Они всегда будут напоминать мне о Лорентене и об Александре.

– Александр – отец Майри. Ты никогда его не забудешь, да и не должна забывать.

Я снова приложила руку к стене сада, к камням Грэнмьюара, нагретым солнцем.

– Какой будет наша жизнь, Нико? Мы будем просто жить здесь и станем сельскими жителями?

– А это именно то, чего ты хочешь?

– Думаю, да. Мне бы хотелось оставаться здесь еще долго-долго. Хотя…

– Хотя что?

– Помнишь, как ты спросил меня, не захочу ли я как-нибудь съездить в монастырь на Монмартре? Не захочу ли вновь увидеть свою мать?

Он устремил взгляд на море, туда, где был юг. В сторону Франции.

– Помню. Тогда ты сказала, что могла бы поехать в Эдинбург, в Жуанвиль, в Клерак – но только не на Монмартр.

– Я передумала.

– Стало быть, ты не хочешь быть женою простого эбердинширского фермера?

Представив себе Никола де Клерака в роли «простого эбердинширского фермера», я невольно улыбнулась.

– Быть может, я захочу жить как Персефона, – сказала я. – Полгода здесь и погода в большом и шумном мире.

– Если не считать того, что если ты будешь Персефоной, то мне придется играть роль Аида, то, по-моему, это отличный план, – ответствовал Нико. Он тоже улыбался. – Мы заживем здесь уединенной сельской жизнью с нашими посевами, овцами и твоими садами и время от времени будем куда-нибудь ездить. Ненадолго.

«Посещать, – когда-то сказала я. – Мои отец и мать жили при дворе и посещали Грэнмьюар по временам. Мне бы хотелось поступать как раз наоборот».

Он запомнил мои слова.

– Нико, – спросила я, – после того, как мы обручимся, ты пойдешь со мною в Русалочью башню?

– Конечно пойду, – отвечал он.

Нико отнес тетушку Мар в церковь Святого Ниниана и усадил ее в кресло, обложив для удобства полудюжиной подушек. Он хотел проделать то же самое с Дженет, но та гордо отказалась, заявив, что с нею «не надо так нянчиться». Рядом с ними на женской половине церкви встали Бесси Мор, Эннис Кэрни, Юна МакЭлпин и Либбет, а на мужской – Норман Мор Робине Лури, Дэйви и Джилл. Джилл держал на руках Сейли.

Мы оставили церковные двери открытыми. Под лучами послеполуденного солнца море блестело, точно полированное золото. Я сказала себе, что не стану думать о том, как венчалась здесь в прошлый раз, и о том, что из этого вышло. Единственное, что осталось неизменным, было ожерелье из бирюзы, когда-то принадлежавшее моей матери, у меня на шее. Если бы ни оно, я выглядела бы как обыкновенная деревенская женщина в полотняном платье и простом кисейном покрывале.

Отец Гийом поцеловал свою епитрахиль и надел ее на шею, затем открыл требник.

– В присутствии этих свидетелей, – возгласил он, – я готов выслушать изъявления вашего намерения пожениться.

Он кивнул Нико.

– Я, Никола де Клерак, – четко и торжественно произнес Нико, – обещаю взять тебя, Марина Лесли, в законные жены, как велит закон Святой Церкви, и хранить тебе верность.

Отец Гийом кивнул мне.

– Я, Марина Лесли, – сказала я, – обещаю взять тебя, Никола де Клерак, в законные мужья, как велит закон Святой Церкви, и хранить тебе верность.

Мы взяли друг друга за руки.

– Я обручаю вас, – сказал отец Гийом, – и свидетельствую ваш обет взять друг друга в законные супруги в тот день, когда Святая Церковь освободит вас от ограничений, налагаемых имеющимся между вами родством.

Дженет фыркнула. Она считала, что всякие там степени родства и разрешения Святого престола сочетаться браком, невзирая на таковые, есть не что иное, как сущие пустяки.

– Итак, mes enfants, – сказал отец Гийом, тщась соблюсти строгий вид, – вы теперь обручены. Постарайтесь не ложиться как муж с женою, ибо тогда вы будете уже не обручены, а женаты в полном соответствии с законом, нерасторжимо и на всю жизнь.

– Мы постараемся, mon père, – сказал Нико. Он не уточнил, что мы постараемся сделать.

– Очень постараемся, – добавила я.

На этом церемония закончилась. Мы вернулись в большой зал и сели за торжественный ужин в честь нашей помолвки, состоящий из пирогов с миногами, вымоченного в вине и посыпанного перцем хлеба, жаренного на вертеле мяса ягненка и супа из оленины с вином, гвоздикой и шелухой мускатного ореха. Потом мы ели пирожные, которые Бесси Мор испекла из доброй пшеничной муки, коровьего масла, сахара и заварного крема, перемешанного с лепестками фиалок. Весь стол был завален анемонами, цветами шиповника, травяными гвоздиками и венками из лиловых цветов вьюнков паслена сладко-горького.

Мы оставили пирующих и незаметно ускользнули на самый верхний этаж Русалочьей башни.

– Ты уверена? – спросил Нико. Он провел рукою по моему лбу и волосам и наполовину стянул с моей головы покрывало. – Если ты мне сейчас не откажешь, то мы будем уже не обручены, а женаты.

– Я уверена. – Я стянула покрывало совсем и уронила его на пол. – Смотри, мои волосы немного отросли.

Он улыбнулся.

– Да. Знаешь, на что они похожи на ощупь?

– На что?

Он закрыл глаза и снова погладил мои волосы.

– На мех спящего олененка. Шелковистый и послушный, но если погладить его против шерсти, олененок вмиг проснется и убежит.

– Ты никогда не гладил спящего олененка.

Он рассмеялся.

– Верно. Но я могу себе представить, на что это похоже.

Он начал расстегивать свой камзол. Я сняла пояс и развязала шнурок, которым на вороте стягивалось мое платье. Таково было преимущество женских деревенских нарядов – их легко было снимать и надевать без посторонней помощи. Я сняла платье через голову и осталась в нижней сорочке с голыми руками, плечами и большей частью груди. Я закрыла глаза и принялась ждать, вдыхая соленый аромат моря.

Мгновение спустя я почувствовала, как он тыльною стороной пальцев легко-легко проводит по моей щеке, потом он повернул кисть и кончиками пальцев провел от моего уха к подбородку, затем вниз по горлу к ямке между ключицами. Здесь он на миг остановился, потом очень медленно двинулся еще ниже – туда, где начинался свободный круглый ворот моей сорочки. Тут он остановился снова.

– Твоя кожа, – проговорил он, – подобна внутренней стороне морской раковины. Прозрачная, белая и словно бы светящаяся.

– Вы очень галантны сегодня, месье. Вы что же, воображаете, будто вы снова при дворе?

Он легко коснулся губами моего виска возле края глаза. Я чувствовала тепло его дыхания.

– Разве тебе не нравятся комплименты? – спросил он.

– Просто я так давно их не слышала.

– Отныне ты будешь выслушивать по сотне каждый день.

Он обхватил ладонями мое лицо и очень нежно поцеловал меня в губы. Мои руки сами собой поднялись, скользнули по его рукам, плечам и зарылись в волосы на его затылке. Что-то в глубине меня сжалось и распустилось, словно пружина, и с сильным жаром разлилось по всему телу.

– Я тоже люблю тебя, ma mie.

– Теперь тебе уже нет нужды быть со мною таким же осторожным, как в прошлый раз.

– В самом деле? Тогда тебе не будет неприятно, если я сделаю так?

Я вскрикнула – но не от боли или страха, а от чистого пронзительного наслаждения, и в сладостном свете луны сердце мое возликовало.

– О нет, – вымолвила я. – Вовсе нет. И я уверена, что тебе не будет неприятно, если я сделаю вот так.

Он с шумом вдохнул в себя воздух от наслаждения.

– Sainte-grace, ma mie, – задыхаясь, проговорил он. – Неужто эта бесстыжая морская ведьма – та самая Ринетт Лесли, которую я любил все это время?

– Та самая, – отвечала я. – И в то же время другая.

К утру мы более не были обручены. Мы были женаты – в полном соответствии с законом, нерасторжимо и на всю жизнь.

– Maman, – сказала Майри, – а почему у Лилид на лбу рог?

Я засмеялась и крепко ее обняла.

– Это не Лилид, моя Майри-роза, – сказала я. – Хотя я согласна, что месье Нико нарисовал это животное похожим на нее. Это единорог. Можешь произнести это слово? Е-ди-но-рог.

Мы читали сказку из сделанной Нико копии книги сказок моей матери. И Майри, и Китти обожали ее, и Майри уже знала большинство сказок наизусть. Она любила повторять их вслух и делать вид, что читает. У наших ног калачиком свернулся Сейли.

– Е-ди-но-рог, – повторила Майри. – А что он ест?

– Звезды, – отвечала я.

– И пьет вино из дягиля, – подхватил Нико. Он вошел в сад, держа в руке пачку бумаг. – Можно, я ненадолго украду у тебя твою maman, ma belle?

– Я пойду почитаю Китти, – сказала Майри. Она взяла книгу и выбежала из сада. – Китти! Китти! – кричала она. Ее голосок становился все тише по мере того, как она удалялась от сада и подбегала все ближе к главной башне замка. – Tante Mar, где Китти?

Я подняла глаза и улыбнулась Нико. У меня не было и тени дурного предчувствия, пока я не увидела его лицо.

– Ты получил письма? Бесси уже дала гонцу поесть и попить?

– «Да» на первый вопрос и «да» на второй. – Он сел рядом со мною на низкую древнюю стену сада. – Ринетт, она сделала его королем.

– Королева.

– Да. Она издала прокламацию, в которой объявила его королем. Посмотри на это.

Он вложил мне в руку серебряную монету. Я повернула ее, и она заблестела на солнце. Это был райал – монета, равняющаяся примерно тридцати шиллингам, и на ней были отчеканены профили Марии Стюарт и Генри Стюарта, лорда Дарнли – вернее, теперь уже короля Генриха, напротив друг друга, Дарнли слева, Мария справа. Вокруг них была выбита надпись: HENRICUS & MARIA D: GRA R & R SCOTORUM.

– Генрих и Мария, – сказала я. – Король и королева Шотландии. Причем его имя стоит первым. Она сошла с ума.

– Морэй и Роутс объявлены вне закона вместе со всеми их сторонниками. Она отбирает все их имущество.

Я вскочила.

– Но ведь Роутс – глава клана Лесли! – воскликнула я. – Я владею Кинмиллом как его вассал. – Смерть Рэннока Хэмилтона расстроила его план завладеть Грэнмьюаром от имени малютки Китти, и теперь я управляла Кинмиллом как ее мать и опекунша. – О Нико, как мне не хочется, чтобы все это начиналось снова! А я-то надеялась, что мы будем здесь в безопасности.

Он положил пачку писем на стену сада.

– Мы в безопасности, – сказал он. – Я съезжу в Эдинбург и повидаюсь с королевой. С королем и королевой. Она ищет поддержки везде, где только может. Она освободила молодого Джорджа Гордона из Данбара, помиловала его и вернула ему титул и земли графа Хантли. Она вернула свою милость Босуэлу и радушно приняла его при дворе. Она так же радушно примет и меня и с удовольствием выслушает мои уверения в нашей с тобою верности.

– Если ты уедешь, то ты вернешься? Ты уверен, что вернешься?

Он засмеялся.

– Конечно уверен, – сказал он. – Персефона.

Я невольно улыбнулась

– Аид, – промолвила я. – От кого пришли письма? И кто послал нарочного?

Он мгновение помолчал, обняв меня и положив подбородок мне на макушку.

– Новый французский посол месье де Крок, – ответил он наконец.

– С чего бы это ему отправлять тебе послания, Нико? О нет, не говори мне, что ты получил письмо еще и от герцогини Антуанетты.

– Я не стану тебе лгать.

Я отвернулась от него и начала смотреть на море, вдыхая морской воздух и ароматы сада. И запах Нико – от него как всегда пахло померанцем и миррисом. Я закрыла глаза и помолилась Богу, святому Ниниану и Зеленой даме Грэнмьюара.

– Чего она хочет?

– Она боится за молодую королеву, и это неудивительно.

Я ничего на это не сказала. Что я могла сказать?

– Помнишь, что я сказал тебе в замке Инверерэй? Что, по слухам, в Шотландии тогда находились трое убийц из Летучего отряда?

Как я ненавидела эти два слова – Летучий отряд!

– До герцогини Антуанетты дошла молва, что третий убийца и впрямь существует, и что он – или она – сейчас в Эдинбурге. Его – или ее – целью может быть сама королева Мария или ее муж, которого она провозгласила новым королем.

– Ты думаешь, это правда?

Не успела я произнести эти слова, как ветер с моря вдруг подхватил письма, и закружил их в воздухе. Они запорхали, словно кайры, белея на солнце, и слетев со скалы, унеслись в серо-зеленое море.

– Правда это или нет, она хочет, чтобы я отправился в Эдинбург и приглядел за королевой, – сказал Нико. – Но ее письмо улетело, ma mie, и я не смогу написать ей ответ.

Я вновь повернулась к нему, и мы посмотрели друг на друга. Мы могли бы столько всего друг другу сказать, но нам были не нужны слова.

Наконец я вытянула руку с лежащим на ней райалом.

– Я не хочу, чтобы он был здесь, в Грэнмьюаре, – сказала я. – Пион и желтый петуший гребень не уживутся. Они погубят друг друга.

– Меж тем как анемоны и паслен сладко-горький, – заметил Нико, – прекрасно растут вместе и благоденствуют.

И, правда, в саду Грэнмьюара над морем они росли и цвели рядом: белые и розовые анемоны с золотистыми нитями в сердцевинках буйно цвели, взбираясь по каменной стене; и, точно обнимая их, здесь же вились плети паслена сладко-горького с лилово- золотыми цветами. Все цвело в саду Грэнмьюара. Дикие розы и травяные гвоздики тоже здравствовали, как и неизвестно откуда появившаяся с тех пор, как мы приехали домой, поросль лазоревых цветов бурачника, предвещающая, что скоро здесь появится еще один ребенок – мальчик.

«Я не знаю, смогу ли почувствовать к тебе все то, чего ты от меня хочешь. – Слова, которые я произнесла в Русалочьей башне, когда мы с Нико сошлись в первый раз. – То, что я чувствовала, когда была молода».

Но сейчас я это чувствовала, и эти чувства переполняли меня, они вовсю цвели, как и мой сад.

– Я люблю тебя, Нико, – промолвила я. Я говорила эти слова и раньше, но сейчас все было по-другому. Это звучало просто, но, Боже мой, было так непросто! – Я думала, что никогда не смогу полюбить тебя всем сердцем после… после всего, что произошло. Но смогла. И все-таки люблю.

Он не улыбнулся, а только так же просто, как и я, сказал:

– И я люблю тебя, ma mie.

– Иди в дом и приготовься к отъезду. Помни, что все наши визиты в Эдинбург или куда бы то ни было должны быть краткими. Чем скорее ты уедешь, тем раньше вернешься. Возьми Лилид – она самая быстрая из наших лошадей.

Он поцеловал меня и вышел вон из сада. Мы с Сейли задержались среди цветов лишь затем, чтобы кинуть монету вслед за письмами. Она описала в воздухе сверкающую дугу и камнем упала в море.