Могут ли в стране сосуществовать две столицы? Русский опыт показывает – нет. Москва не дает конкурентам развернуться, уничтожая или присваивая местные элиты.

«Вертикаль власти», по мнению большинства серьезных историков, привнесли в русскую жизнь монголы. Александр Невский и его московское потомство верно служили ханам, а за это получали ярлыки на великое княжение (то есть право самим собирать дань). Московские князья служили татарам «паханами». Поставленные «смотрящими» над Русской землей Иван Калита и его брат Юрий навели ханов на главного своего соперника – Тверское княжество и убили ордынскими руками тверских князей Михаила Александровича и его сына Александра.

Дмитрий Донской прекратил платить дань Мамаю, чтобы сменить бывшего сюзерена на Тохтамыша. Не единожды прибегал к татарской помощи Василий Темный, именно благодаря ордынцам он победил Юрия Звенигородского и Дмитрия Шемяку.

Но московско-татарский путь развития Руси не был единственным. Другой тип цивилизации представляли собой «северорусские народоправства» – вечевые Псков, Вятка, Новгород. С XI по XV век Новгород – центр могучей демократической республики, своеобразного моста между Западом и Востоком. Город, не уступающий численностью населения Парижу и Лондону, почти поголовно грамотный. И хотя непокорный Новгород и вынужден был платить дань татарам (ставленником которых был их князь Александр Невский), ордынское влияние здесь было минимально. Член Ганзейского союза Новгород тяготел к Европе.

Орда рухнула, как позже СССР, – бескровно. Вассальные провинции стали независимыми государствами, одним из таких – Великое княжество Московское. Ордынская вертикаль сохранилась с единственным изменением: вместо Сарая – Москва.

Иван III стал новым ханом. Присоединил к Москве Тверь и Ярославль. Под надуманным предлогом в 1471 году он пошел походом на Новгород. С ним вассальные касимовские татары во главе с царевичем Данияром. С их помощью москвичи победили новгородцев на реке Шелони, казнили новгородских посадников и добились от Новгорода сначала вассальной зависимости, а потом, в 1478 году, полностью аннексировали земли республики.

В 1510 году Василий III требует, чтобы «жалобные люди» из Пскова, недовольные московским воеводой, «копились» в Новгороде. И когда все недовольные оказались вначале под присмотром, а потом по темницам, москвичи сняли вечевой колокол с псковской Святой Троицы и присоединили к себе город святого Довмонта.

Понятно, что какие-то воспоминания о независимости в Новгороде, Пскове и Твери оставались. Как сказали бы коммунисты, «родимые пятна прошлого».

Иван Грозный решал проблемы радикально. Поход опричного войска на Новгород состоялся в 1569–1970 годах под личным руководством царя. Нападение русского войска на русский город, не дававший для этого повода, следовало как-то объяснить. Обоснования напоминали обвинительные акты по будущим сталинским «Большим процессам»: соучастие в «заговоре» недавно убитого по приказу Ивана князя Владимира Андреевича Старицкого и намерение передаться польскому королю. Поводом послужил донос, поданный неким бродягой, Петром, за что-то наказанным в Новгороде.

По пути в Новгород осенью 1569 года опричники устроили массовые убийства и грабежи в Твери, Клину, Торжке и других городах. В Тверском Отроче монастыре в декабре 1569 года Малюта Скуратов собственноручно задушил митрополита Филиппа, отказавшегося благословить поход.

С 8 января по 13 февраля 1570 года продолжался геноцид в Новгороде. Иван велел обливать новгородцев зажигательной смесью и затем, обгорелых и еще живых, сбрасывать в Волхов; иных перед утоплением волочили за санями; детей привязывали к матерям и метали их вместе в реку. Священники и монахи после различных издевательств были забиты дубинами и сброшены туда же. Современники сообщали, что Волхов был запружен трупами. Людей забивали до смерти палками, ставили на правёж, чтобы принудить их к отдаче всего своего имущества, жарили в раскаленной муке. В иные дни число убитых достигало полутора тысяч. Были разграблены монастыри, сожжены скирды хлеба, избит скот. Наступил голод, сопровождавшийся людоедством.

Во вскрытой в сентябре 1570 года общей могиле, где погребали всплывших жертв Ивана Грозного, а также умерших от голода и болезней, насчитали 10 000 трупов.

Из Новгорода Грозный отправился к Пскову. Там царь своими руками убил игумена Псково-Печорского монастыря Корнилия, ограбил и казнил нескольких псковичей.

Любопытно, что позже именно героизм псковичей при обороне Пскова от поляков Стефана Батория спас и Россию, и Ивана Грозного от окончательного разгрома в Ливонской войне.

После похода Ивана Грозного никакой город не мог больше бросить вызов Москве. Вертикаль установили всерьез и надолго.

Петр Великий не любил Москву. В 1712 году двор переехал в построенный Петербург. По словам Виссариона Белинского: «Таким образом, Россия явилась вдруг с двумя столицами – старою и новою, Москвою и Петербургом. Исключительность этого обстоятельства не осталась без последствий, более или менее важных. В то время как рос и украшался Петербург, по-своему изменялась и Москва».

Петербургский период русской истории много уступал в жестокости московскому. Да, Москва чувствовала себя слегка обиженной; скорее курортом, чем деловым или интеллектуальным центром. Как писал Николай Гоголь: «В Москву тащится Русь с деньгами в кармане и возвращается налегке; в Петербург едут люди безденежные и разъезжаются во все стороны света с изрядным капиталом».

Однако у Москвы были плюсы, с лихвой возмещавшие потерю столичного статуса. Петербург – город искусственный, на периферии России. Москва – в центре естественной экономической активности, на скрещении речных, а позже и железнодорожных путей. Петербург – город чиновничий, военный, позже – пролетарский. Москва – купеческий и дворянский. Темп жизни в Москве не так интенсивен, зато частных капиталов и мудрых голов в избытке.

Москва – это Петр Чаадаев, Александр Островский, Лев Толстой, Антон Чехов, Андрей Белый, Марина Цветаева, Борис Пастернак. Это Художественный театр, Третьяковская галерея, «Голубая роза» и «Бубновый валет». К 1914 году разрыв между Москвой и Петербургом не очевиден. Страна в 1913-м действительно летит на двух крыльях – петербургском и московском.

Но Петроград искусственнее, неожиданнее. Баланс классовых сил неочевиден. Социальный состав населения способствует бунтам. Именно в столице императорская Россия найдет свой бесславный конец.

Большевиками была установлена новая иерархия: Петроград – четвертый Рим, столица мировой пролетарской революции (а значит, в перспективе – всего земного шара), Москва – главный город Советской России. Глава Петрограда Григорий Зиновьев по совместительству занимал пост Председателя Коммунистического интернационала. Именно он переименовал сразу после смерти вождя Петроград в Ленинград – особую пролетарскую столицу, где свой пантеон (Марсово поле) и свои новомученики (Урицкий и Володарский).

Именно Зиновьев начал беспощадную чистку Петрограда от Петербурга. Город лишился (умерли от голода, убиты, эмигрировали, переехали в Москву) Ильи Репина, Александра Блока, Николая Гумилева, Владимира Маяковского, Сергея Есенина, Дмитрия Мережковского, Зинаиды Гиппиус, Аркадия Аверченко, Осипа Мандельштама, Тамары Карсавиной, Анны Павловой, Федора Шаляпина, Александра Куприна, Ивана Бунина.

Исчезли журналисты, бизнесмены, инженеры и профессора, биржевые деятели, модистки, присяжные поверенные, рестораторы, депутаты думы, офицеры гвардии, дипломаты, чиновники: в новом Петрограде они были решительно никому не нужны. Как писал Николай Тихонов:

Героев Блока сменяли герои Зощенко. Уже в начале 1920-х Москва была культурно и финансово привлекательней, да и либеральней Северной столицы.

Именно в Петрограде в августе-октябре 1918 года чекисты расстреляли 800 «заложников», в огромном большинстве абсолютно аполитичных граждан дворянского и буржуазного происхождения. Казни происходили в самом центре города у стен Петропавловской крепости.

В августе 1921 года ЧК нанесло сокрушительный удар по петроградской интеллигенции – так называемое «Таганцевское дело», по которому расстреляли более 60 человек, в том числе и Николая Гумилева (подробнее – далее, в отдельном очерке).

5 июля 1922 года присудили к расстрелу руководство православной общины: митрополита Вениамина, архимандрита Сергия, профессора юриспруденции Ю. П. Новицкого, адвоката И. М. Ковшарова, епископа Венедикта, протоиреев Н. К. Чукова, Л. К. Богоявленского, М. П. Чельцова, Н. Ф. Огнева и Н. А. Елачича. После ходатайств перед ВЦИК о помиловании, последним шести подсудимым расстрел заменили долгосрочными тюремными сроками.

16 ноября 1922 года из Петрограда в Германию отправился пароход «Пруссия», на котором выслали 17 петроградских интеллектуалов – философов, социологов, юристов, искусствоведов (среди которых две, в будущем, знаменитости Гарварда – социолог Питирим Сорокин и специалист по античности Федор Ростовцев).

Кажется, что проиграли только «бывшие люди». На самом деле еще страшнее оказалась судьба победителей. За что боролись, на то и напоролись. Кадровые рабочие, балтийские матросы вскоре ощутили – их обманули. Для большевиков именно они оказались пушечным мясом. В них больше не нуждались. Встал порт и большинство промышленных предприятий, началась безработица. Меж тем забастовки и свободные профсоюзы запретили. Выборы в Советы стали чистой формальностью, все решала коммунистическая номенклатура.

Рабочую аристократию – тех, кто выходил на улицы в январе 1905-го, феврале, июле и октябре 1917-го, брал Зимний, сражался с Юденичем – большевики преследовали так же свирепо, как аристократию крови.

С конца 1924 года началась борьба за власть между Сталиным и его группировкой и зиновьевцами. Противники Сталина – это ленинградская партийная организация + Надежда Крупская + Лев Каменев + нарком финансов Георгий Сокольников. В первый раз после революции борьба двух столиц стала явной. «Ленинградская правда», «Смена», «Красная газета» и другие печатные органы ленинградской оппозиции обосновывали правоту зиновьевцев избранностью ленинградского пролетариата, тем, что именно он инициировал большевистскую революцию. И, вероятно, несмотря на личную омерзительность Зиновьева, ленинградские партийцы были на стороне Смольного. Речь ведь шла о престиже и положении их родного города.

Разгром «ленинградской оппозиции» стал рубежом для Иосифа Сталина. Отныне город воспринимался вождем как потенциально опасный. Иосиф Виссарионович, как известно, величайшим героем русской истории считал Ивана Грозного. В беседе с Николаем Черкасовым (исполнявшим роль царя в фильме Сергея Эйзенштейна) он называл опричное войско прогрессивным, а своего исторического предшественника корил только за то, что «Ивашка недорубал» своих возможных противников. Зато генсек «рубал» от души. Ленинград срифмовался с Новгородом. Политические дела стали повседневностью.

После изгнания Зиновьева московским наместником, воеводой Ленинграда, назначили верного сталинца Сергея Кирова. И при всем том, что парень он был довольно обаятельный, Москве не перечил и что приказали – исполнял, процессы в Ленинграде продолжались.

1925 год – «Дело Лицеистов». По обвинению в организации встречи выпускников в Лицейский день (19 октября), существовании кассы взаимопомощи и проведении панихиды по погибшим лицеистам арестованы 150 человек, 26 расстреляны.

1928 год – «Семеновское дело». Боевое знамя старейшего гвардейского полка спрятано под алтарем полкового храма. Коллегия ОГПУ приговорила 11 офицеров к расстрелу, четверых – к десятилетнему, а пятерых – к пятилетнему сроку в концлагере.

В феврале 1928 года Д. С. Лихачев и 8 его товарищей были арестованы за принадлежность к студенческой «Космической академии наук».

1929 год – «Академическое дело». Арестованы крупнейшие петербургские историки – Сергей Платонов, Евгений Тарле, Борис Романов. Обвинения – заговор с целью свержения советской власти и восстановление монархического строя путем интервенции и вооруженных выступлений внутри страны – целиком вымышлены ОГПУ.

В 1930-м по «Делу о контрреволюционной группировке в Центральном бюро краеведения» арестованы и осуждены несколько известных специалистов по истории города.

В 1931 году начинается чистка Ленинграда от бывших царских офицеров. 373 из них арестовали. Несколько десятков расстреляли, остальные оказались на Соловках и Беломорканале.

В августе 1931 года 25 человек осуждены по сфабрикованному ОГПУ делу о «контрреволюционной группировке в экскурсионной базе». Продолжились чистки среди интеллигенции. В Академии наук, Центрархиве, издательствах арестовали несколько десятков ученых. В декабре были арестованы, а затем приговорены к ссылке обэриуты Хармс, Введенский, Бахтерев.

7 ноября 1932 года открылось новое здание ОГПУ, знаменитый «Большой дом».

В апреле 1933 года Политбюро приняло решение об организации в дополнение к многочисленным лагерям, колониям и спецпоселкам, так называемых, трудовых поселений, куда, помимо крестьян, обвиненных в саботаже хлебозаготовок, предполагалось направлять «городской элемент, отказавшийся в связи с паспортизацией выезжать из Москвы и Ленинграда», а также «бежавших из деревень кулаков, снимаемых с промышленного производства». В конце 1932 – начале 1933 годов ленинградское руководство, занималось чисткой города от «чуждых элементов» в связи с введением паспортов. 57-летний инженер И. Д. Смирницкий, например, получивший приказ о выселении из Ленинграда, пытался найти правду у городских властей: «…Я сделал попытку добиться толку в райсовете, но там я оказался в очереди свыше шестисот человек и ушел без всяких результатов».

1 декабря 1934 года в Смольном Леонид Николаев застрелил Сергея Кирова. С этого события начинается «Большой террор». В убийстве были обвинены зиновьевцы, то есть фактически все ленинградцы – члены ВКП(б), голосовавшие в 1925 году за «ленинградскую оппозицию».

9 января 1935 года состоялось Особое совещание при НКВД СССР по уголовному делу «ленинградской контрреволюционной зиновьевской группы Сафарова, Залуцкого и других». На этом заседании были осуждены 77 человек.

26 января 1935 года Сталин подписал постановление Политбюро о высылке из Ленинграда на север Сибири и в Якутию 663 бывших сторонников Зиновьева. В 1935 году были арестованы 843 зиновьевца. 325 бывших оппозиционеров были переведены из Ленинграда на партийную работу в другие районы.

Сталин у гроба Кирова – в почетном карауле. 1934 год

Одновременно с этим начинается операция «Бывшие люди». Так как «лишенцы» – «представители бывших эксплуататорских классов» с зиновьевцами не имели ничего общего, понятно, что под шумок решено было нанести удар по Ленинграду в целом.

Сигнал к массовому выселению «бывших» был дан закрытым письмом ЦК от 18 января, в котором утверждалось: «Ленинград является единственным в своем роде городом, где больше всего осталось бывших царских чиновников и их челяди, бывших жандармов и полицейских… Эти господа, расползаясь во все стороны, разлагают и портят наши аппараты».

Спустя два месяца в «Правде» было помещено сообщение о высылке из Ленинграда «за нарушение правил проживания и закона о паспортной системе 1074 граждан из бывшей аристократии, царских сановников, крупных капиталистов и помещиков, жандармов, полицейских и др.». На самом деле в 1935 году из Ленинграда выселили 39 660 человек (два заполненных стадиона «Петровский»); 24 374 человека были приговорены к расстрелу, заключению в лагерь или ссылке.

1937–1938 годы были в Ленинграде особенно жестокими. Как известно, «Большой террор» в его зените включал несколько «операций», планы которых давала Москва. Для Петербурга эти «операции» были особенно значимы потому, что касались важных для города меньшинств. Удар наносился по представителям национальных групп, а значит, многочисленных в Ленинграде поляков, немцев, финнов, эстонцев, латышей и литовцев. В ходе «финской» операции расстреляли 739 человек, немцев было арестовано 2919, расстреляно 2014, поляков было арестовано 2039, расстреляли 1022.

Еще один удар был нанесен по верующим всех конфессий. Из 107 управляющих Санкт-Петербургской епархией репрессировали 82 человека, всего активных православных – 1017, активных католиков репрессировано 365 человек, 80 – обновленцев, 19 – чуриковцев, 28 – старообрядцев, 293 – евангелических христиан, 41 – древно-евангельских христианина, 10 – адвентистов, 109 – иудеев, 17 – мусульман, 27 – буддистов.

Репрессии коснулись 1047 железнодорожников, 170 литераторов, 127 инженеров Особого технического бюро, 71 судостроителя, была разгромлена Пулковская обсерватория, расстреляли и отправили в лагеря 970 геологов.

Всего в Ленинграде в 1937–1938 годах было расстреляно 39 488 человек, в том числе в 1937-м – 18 719, а в 1938-м – 20 769.

Может быть не по масштабам, но по значению сталинский террор в Ленинграде напоминал то, что сделал Иван Грозный с Новгородом. «Ровные полешки лучше горят»: из города постарались убрать всех, кто как-то отличался.

От Леньки Пантелеева и Леонида Николаева до Николая Заболоцкого и Бенедикта Лившица.

 

1912-й: Перелом жизни

Как и почему 100 лет назад благополучная, набирающая силы и ресурсы Россия достигла точки кипения, приведшей к революции с обнищанием и братоубийством?

В 1912 году Россия жила лучше, чем когда-либо раньше. Позади были страшные годы «русской смуты» – 1905–1907: солдатские бунты, погромы имений, перестрелки в центре столиц. «Смута», в конце концов, привела к Конституции, премьер-министру Столыпину и позволила интеллигентам безнаказанно рассуждать в печати о судьбах России. Революция осталась позади и воспринималась, как сегодня «лихие 1990-е».

В 1912-м темпы роста ВВП поражали воображение, зримо росло не только благосостояние городов, но и села. За всю историю нашей страны ее экономика не развивалась так тотально и ошеломительно. Выплавка чугуна в 1910 году составляла 186 млн пудов, а в 1912 году – 256 млн. Добыча каменного угля в 1910 году равнялась 1,522 млн пудов, а в 1913 году – уже 2,214 млн. За три года (1911–1914) со 120 до 220 млрд рублей вырос основной капитал русских машиностроительных заводов. За 12 лет с 1900 года выплавка меди и добыча марганца выросли в пять раз.

«Золотой дождь» пролился буквально на все слои населения. Мужик впервые стал важным покупателем керосиновых ламп, швейных машин, сепараторов, жести, калош, зонтиков, черепаховых гребешков, ситца.

Гулянье в Летнем саду. 1 мая 1911 года

За несколько лет 4 млн крестьян перебрались из Европейской России в Сибирь. Алтай превратился в важнейший зерновой район, там же производили масло на экспорт. За 5 лет количество крестьян – пайщиков кооперативных обществ увеличилось в 12 раз.

Петербургские рабочие выписывали газеты, жили в отдельных квартирах (сдавая жильцам часть комнат внаем), ходили с женами в шляпках в «Народный дом» на Шаляпина. Средний годовой заработок рабочего на электростанции составлял 447 рублей (для сравнения: простой техник получал 1500 рублей в год, а специалист-инженер – 2400), на машиностроительных заводах – 425 (в 1901 году средний рабочий получал в год 201 рубль). Электрик на шахте «Никита Хрущев» имел костюм-тройку, мягкую велюровую шляпу, на работу добирался из собственного домика на велосипеде.

Федор Шаляпин с поклонниками у служебного входа театра Народного дома. Фото Карла Буллы

В стране ежегодно издавался 71 млн книг, выходило 440 ежедневных газет. Модные авторы, не в пример Достоевскому или Чехову, становились миллионерами: не только Горький, Андреев, Куприн, но и Бунин, Мережковский, Арцыбашев считались людьми с достатком. Но это кумиры прошлых поколений.

В марте 1912 года вышла первая книга Анны Ахматовой «Вечер», чуть позже – второй сборник Марины Цветаевой «Волшебный фонарь» и четвертый сборник Николая Гумилева «Чужое небо». Сенсация сезона 1912–1913 годов – футуристы. Они воспринимаются одними как клоуны, другими – как наглые хамы, для которых ничего не свято, эдакие панки 1912 года, и только немногими – как серьезные художники и поэты, которые прославят русское искусство в мире.

Сенсация сезона 1912–1913 годов – футуристы. Владимир Маяковский (второй ряд, в центре) в студии художника Николая Кульбина. 1912 год

Помимо высокого искусства – Московского художественного театра, императорского балета, художников «Мира искусства», «Бубнового валета» и «Голубой розы», – бурно развивалось массовое: детективы с Натом Пинкертоном и Антоном Кречетом, кинематограф, цирк.

В Петербурге, Москве, Ярославской губернии начальное образование фактически стало всеобщим. Всего в России из 14 млн детей школьного возраста училось 8 млн. При тогдашних темпах развития образования к середине 1920-х годов четыре года школы должны были стать обязательными.

Студенты хоть разок да наведывались в Венецию и Рим. Восстанавливались после поражения с Японией армия и флот. «Русские сезоны» Сергея Дягилева завоевывали Европу. Шаляпин исполнял «Боже, Царя храни!» в высочайшем присутствии.

Страной управляло правительство во главе с компетентным и экономным Владимиром Коковцовым. Дума была местом для дискуссий, но голосовала за правительственные законопроекты. Партия власти – октябристы – почти гарантированно обеспечивала правительственным проектам законов квалифицированное большинство голосов.

Крупнейший французский экономист Эдмон Тэри писал: «Если дела европейских наций будут с 1912 по 1950 год идти так же, как они шли с 1900 по 1912 год, Россия в середине текущего века будет господствовать над Европой, как в политическом, так и в экономическом и финансовом отношении».

Революционные партии сникли. Эсеры пребывали в шоке, после того как выяснилось: руководитель их Боевой организации Евно Азеф – агент полиции. Социал-демократы грызлись друг с другом в эмиграции. Учебник по антиправительственным организациям для офицеров жандармского корпуса упоминает Ленина дважды («брат повешенного Александра Ульянова, лидер большевиков совместно с Александром Богдановым»). Интерес к политике в обществе минимальный.

Большинство интеллигенции вняло словам Михаила Гершензона, опубликованным в знаменитом сборнике «Вехи»: «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, – бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной».

Российское государство впервые за полвека обладало мощными союзниками, среди которых Англия и Франция. Армия была полностью восстановлена и перевооружена, на Балтике и Черном море строились линкорные эскадры.

И именно в 1912 году стабильность закончилась. Недовольство возникает не тогда, когда угрожают настоящие голод, смута, война. Наоборот, протест – некий дополнительный бонус. Возникает ощущение, что твой успех упирается в потолок, обстоятельства мешают, надо что-то делать. Сытый человек больше голодного озабочен и планированием жизни, и чувством собственного достоинства.

Казалось бы, в 1912-м покупай сайки от Филиппова, обедай в «Вене», сходи послушай модного поэта Блока. Ан нет, всех интересует Григорий Распутин, непомерные расходы великих князей и казнокрадство. Так и дожили до февраля 1917-го. Власть, чувствуя отсутствие давления снизу, начинает распоясываться, что немедленно вызывает ответное брожение.

Прошедшие осенью 1912-го выборы в IV Думу общественность считала фальсифицированными. Из списков вычеркивали либеральных кандидатов, с тем чтобы их жалобы на нарушение избирательных прав рассматривались уже после выборов. И все равно новая Дума оказалась гораздо более оппозиционной, чем предыдущая. Уже через 3 года, в 1915-м, там образуется антиправительственное большинство – «Прогрессивный блок».

Для левых гораздо важнее выборов стали события в Бодайбо на притоке Лены. Там несколько тысяч рабочих занимались добычей золота. В 20–60-метровые шахты спускались по вертикальным обледенелым лестницам, работали по колено в воде. После смены в сырых робах шли по лютому холоду несколько верст до бараков. За год на каждую тысячу человек приходилось 700 травм.

29 февраля 1912 года началась стачка; к середине марта бастовало 6 тысяч человек. Требования экономические: семейным – отдельная комната; не увольнять зимой; ввести выходные по воскресеньям и в двунадесятые праздники; к рабочим обращаться не на «ты», а на «вы» и т. д. После того, как стачечный комитет был арестован, 3 тысячи человек отправились на прииск Преображенский, чтобы пожаловаться на владельцев и полицию находившемуся там товарищу прокурора. Войска, вызванные хозяевами, расстреляли шествие, результат – 500 убитых и раненых.

Жертвы Ленского расстрела рабочих 17 апреля 1912 года

Дума подала депутатский запрос. Отвечая на него, министр внутренних дел Александр Макаров сообщал: «Когда, потерявши рассудок, под влиянием злостной агитации, толпа набрасывается на войска, тогда войску не остается ничего делать, как стрелять. Так было и так будет впредь…» Как это часто бывает, запомнилась последняя фраза.

В вопросе о виновниках Ленского расстрела неожиданно сошлись правые и левые. Компания, владевшая приисками, принадлежала англичанам, а управлялась евреями: две нации равно враждебные черносотенцам. Поэтому за создание специальной думской комиссии высказался знаменитый «жидоед» депутат Николай Марков 2-й. А возглавил расследование депутат Александр Керенский, добившийся оправдания стачечников и наказания виновников расстрела. Ленские события сделали Керенскому имя.

С 1912 года пресса начинает обсуждать две темы, которые, в конце концов, станут для самодержавия роковыми. 9 марта в Думе выступает харизматик и дуэлянт, лидер октябристов Александр Гучков: «Вы все знаете, какую тяжелую драму переживает Россия. В центре этой драмы – загадочная трагикомическая фигура, точно выходец с того света или пережиток темноты веков. Какими путями этот человек достиг центральной позиции, захватив такое влияние, перед которым склоняются высшие носители государственной и церковной власти». Отныне имя Григория Распутина в центре общественного внимания. В том же году появился сенсационный компрометирующий самиздат – переписка Распутина с государыней и великими княжнами.

Второй персонаж, ставший тяжелой гирей для судьбы самодержавия, – военный министр Владимир Сухомлинов. Все тот же Гучков обвиняет его в покровительстве некоему полковнику Мясоедову – темному дельцу, связанному с Германией. Через 3 года Мясоедова расстреляют за шпионаж, а Сухомлинова посадят в Петропавловскую крепость.

Наконец, 1912 год ознаменован массовыми стачками на столичных заводах. В 1911-м политических стачек в стране правительство насчитало 24, а в 1912-м – уже 1300.

«Так было и так будет впредь»? Нет уж, будет не по-вашему. Главными требованиями забастовщиков стали не повышение зарплат, а вежливое обращение. Бастовали против произвола, тыканья, хамства. «У нас в отделе начальство не стесняется в выражениях, и в обращении с рабочими трехэтажная ругань – постоянное явление. Мастер Арсеньев, как передают, не считает нужным называть рабочих по фамилии или имени, а просто свистит, и, если тот, к кому относился этот свист, не является своевременно, ему пишется штраф. Нечего сказать – вежливое обращение!» – из заметки рабочего Патронного завода.

Слова петиции рабочих Николаю II 9 января 1905 года (события эти, как известно, были спровоцированы произволом мастера патронной мастерской Путиловского завода): «Над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся как к рабам, которые должны терпеть свою участь и молчать», – относятся, несомненно, прежде всего, к мастерам, столкновения которых с рабочими были повседневными.

Большевики не врут: их «Правда», которая начала выходить 5 мая 1912 года, действительно сразу же стала популярна на заводах. Газета напоминала группу в социальной сети – она была заполнена рассказами о грубости конкретных мастеров. Такая «хроника текущих событий» на промышленных предприятиях столицы.

В 1909 году Столыпин говорил: «Дайте государству 20 лет покоя внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней России». В 1929 году начались коллективизация, индустриализация, культурная революция.

1912-й – точка перелома – первый год настоящего кризиса столыпинской благополучной России. Относительный достаток позволил думать не только о куске хлеба и личной безопасности, но и о своей единственной жизни, о возможности самовыражения. Заскорузлый режим не позволял активному меньшинству проявить себя внутри сложившейся системы.

И фельдшеры, рабочие, унтер-офицеры, которые через 10 лет будут командармами, наркомами, красными директорами, становились активными и непримиримыми врагами императорской России.

Вплоть до 1914 года обстановка накалялась, но путь к компромиссу еще был открыт. Однако с началом войны страна вошла в штопор. То, чего боялись в 1912-м и кадеты, и октябристы, и авторы сборника «Вехи», совершилось.

 

Площадь Восстания. Стихия

Как известно, 1917 год принес Петрограду две революции. И Февральская, в отличие от Октябрьской, была зрелищной, романтической и стихийной. Долгое время февральские события были в тени, и уделять им особое внимание в исторической среде считалось моветоном.

Россия, февраль 1917 года. Уже 304 года правит династия Романовых, а Российской империи 196 лет. У страны огромная армия, десятки тысяч дисциплинированных чиновников, флот, жандармы. Одна неделя изменила всё: в это время начали сбивать короны с двуглавых орлов, а еще через несколько месяцев вместо двуглавого орла появился серп и молот. Это была роковая неделя в истории России.

В феврале 1917 года стоял страшный мороз, температура ниже минус 20 градусов. На черном рынке пуд ржаной муки подорожал в пять раз. Газеты писали о составах с хлебом, брошенных в Южной Сибири. С 1 марта должны были ввести систему хлебных карточек. Поэтому люди стремились во что бы то ни стало запастись хлебом до этого момента. Интересно, что продавали только белый. Бунтовали для того, чтобы привезли дешевый черный, который был бы рабочим по средствам. Каждый день у булочных выстраиваются огромные очереди. Первые очереди были на Садовой улице, потом они распространились на Петроградскую сторону, затем – на рабочие кварталы Выборгской стороны, Нарвской заставы. Постепенно настроение в очередях становится все более агрессивным. Февральская революция началась с разгрома булочной на углу Ординарной улицы и Большого проспекта Петроградской стороны. Никто еще не понимал, что такое скромное событие приведет к тому, что в России изменится весь политический строй.

Очередь в булочную. Петроград

Вокруг – голод, холод, война, и с каждым днем на заводах становилось все беспокойнее. Настроение у рабочих было стачечное, вот-вот полыхнет. Забастовки начинались стихийно.

В середине февраля встал весь Ижорский завод: администрация объявила недовольным локаут – увольнение без выходного пособия. Через несколько дней то же самое произошло на Путиловском. Но фактически забастовку, приведшую к Февральской революции, начали не опытные стачечники с металлургических предприятий, а женщины – текстильщицы с Выборгской стороны.

Невская ниточная мануфактура – замок на Выборгской стороне. Тут трудилось около 2000 работниц. Платили им плохо, хлеба не хватало, у многих мужья были на фронте. В день международной солидарности работниц они решили провести стачку. Пришли на завод, потом дружно его покинули, шли по большому Сампсониевскому и, как тогда говорили, «снимали» соседние заводы. Остановился вначале «Лесснер», потом – русский «Рено». Стачка постепенно охватила всю Выборгскую сторону. Действовал принцип катящегося снежного кома.

Утром 23 февраля в городе открыто вспыхнул мятеж. К середине дня забастовку, охватившую Выборгскую сторону, уже было не остановить: только в этой части Петрограда днем 23 февраля бастовали 80 тысяч человек. Остановились десятки фабрик: рабочие митинговали, группами пытались прорваться в центр города, громили булочные. Соединились два потока – бастующие рабочие и люди из очередей.

Государя в городе не было, накануне он уехал в ставку. Но власти имели на случай волнений специальный план. Согласно ему, главная задача – не пустить мятежников на Невский проспект. Сначала на улицах города появились усиленные полицейские наряды, затем – войска регулярной армии. В распоряжении властей города имелся Петроградский гарнизон: это 180 тысяч солдат, 80 тысяч полицейских и еще 5 тысяч городовых, плюс 23 казачьих сотни, то есть примерно 2 полка.

Толпа в день 23 февраля побаивалась встречи с этим свирепым воинством, но все случилось не так, как предполагали. Казаки были внешне дисциплинированные, но выполняли приказы очень формально, без энтузиазма.

С 23 февраля на Литейном мосту, который соединяет промышленную Выборгскую сторону с центром города, стояли заставы – сначала полицейские, а потом и военные. Они должны были предотвратить переход рабочих Выборгской стороны в центр. Но Нева замерзла, и рабочие переходили реку прямо по льду. По ним стреляли, но все это огромное пространство было не перекрыть. Люди в огромном количестве направлялись в сторону Невского проспекта.

В советское время улицы Петербурга переименовывали кое-как. Почему, например, улица Марата? Там Марат никогда не был. Или почему площадь Мужества? Мужество проявляли на разных площадях. Но площадь Восстания названа правильно, потому что реально именно здесь в феврале 1917 года произошло восстание, которое, в конце концов, превратилось в Февральскую революцию. Декорация мало изменилась, только на месте метро стояла Знаменская церковь. С 24 по 26 февраля главные события происходили именно здесь. Четыре стороны – демонстранты, казаки, полицейские и гвардейские полки, находившиеся в сложном взаимодействии, в борьбе, в сотрудничестве, в нейтралитете.

24 февраля. Пятница. Ровно полдень. Трамвайное движение по Лиговскому остановлено. Пути забиты вагонами. Главная точка на площади – массивный постамент памятника Александру III, именно с него выступали ораторы. Здесь флаги и транспаранты, группы конных казаков и немногочисленные полицейские. В арках по Лиговскому, на Гончарной и слева от памятника стояли солдаты запасных рот лейб-гвардии Волынского полка. Волынцев привели помогать полиции и казакам в оцеплении. Среди гвардейцев и фельдфебель Кирпичников. Унтер-офицер с довоенным стажем, бывший железнодорожник, Кирпичников попал в запасную роту после ранения. Среди солдат он был признанный лидер.

Тимофей Иванович Кирпичников служил в так называемой учебной команде. Учебные команды – это не совсем строевые части, они предусматривали ускоренную подготовку рядовых в тылу, во время войны.

Волынский полк – это 6 тысяч человек, 150 винтовок на полторы тысячи новобранцев. Чем воевать?

Гвардейцы были растеряны. Митинг на Знаменской площади (ныне – Восстания) шел весь световой день, и солдаты из оцепления могли переговариваться с рабочими. Унтер Кирпичников их успокаивал. Говорил, что полк в демонстрантов стрелять не будет. Но в полдень 25 февраля ситуация радикально изменилась. Причиной тому стало решение полицейского ротмистра отдавать приказы казачьей сотне через голову есаула. Казаки считали зазорным подчиняться полиции. Жандармский офицер допустил грубейшую ошибку – ударил левофлангового казака. Конечно, тот не мог позволить, чтобы его, казака, кто-то, а тем более полицейский, ударил по лицу. Развернувшись, он на полном скаку рубанул пристава Крылова шашкой.

После убийства полицейского казаки фактически объявили о своем дружеском нейтралитете восставшим.

Митинг на Знаменской площади. 1917 год

Самая широкая часть Невского – то ли проспект, то ли площадь – тянется от Екатерининского канала (ныне – Грибоедова) до Садовой улицы. Начиная с 24 числа, здесь происходил карнавал. Если на Знаменской площади были рабочие, то здесь действовали совершенно разные люди: и дамы, и студенты, и уголовники, и гимназистки. Здесь солдаты впервые почувствовали полную растерянность властей. Казаки вдруг заявили, что они охраняют Гостиный двор, но разгонять никого не собираются. К 25 февраля было уже совершенно непонятно, кто кого разгоняет, кто с кем борется.

Тем временем на Знаменской площади все было по-прежнему. После казачьего бунта командир наряда волынцев штабс-капитан Лашкевич несколько раз отдавал приказ стрелять. Солдатами он недоволен: не проявляли должного рвения. И гвардейцы действительно роптали: на площади стояли с семи утра и до первого часа ночи почти без еды, они чувствовали растерянность и смятение офицеров.

Днем к солдатам подходили юнкера и с одобрением рассказывали о бунте на Екатерининском канале: там солдаты лейб-гвардии Павловского полка отказались стрелять в народ. На Знаменской был и унтер Кирпичников. В эти несколько дней он даже успел отличиться. 26 февраля он задержал на углу Невского неизвестного с бомбой и передал его офицерам полиции. В то же время он постоянно твердил своим солдатам, чтобы они стреляли поверх голов, по стенам, но только не в людей. Он не хотел, чтобы были жертвы.

«Большая Северная гостиница» (ныне – «Октябрьская») – самое большое здание на Знаменской площади. Офицеры, которые в тот день были вместе с ротой на площади, время от времени уходили туда, чтобы «выпить чаю». Кроме того, здесь находилась телефонная станция, с помощью которой они связывались с властями. Солдаты видели, что каждый раз, когда офицеры выходили из гостиницы, они становились все веселее и веселее. Хотя в стране царил сухой закон, достать спиртное было просто. Вместо чая пили ханжу – разбавленную водку. Офицеры-волынцы Лашкевич, Воронцов и Ткачура постепенно становились все более развязными и мерзкими и все больше действовали на нервы своим солдатам. Один из офицеров Волынского полка просто развлекался, стреляя из винтовки по случайным прохожим. Попал в девочку лет 12, пытался убить старуху.

«Завтра снова идем на Знаменскую. Всех поднять ровно в шесть», – сказал штабс-капитан Лашкевич Кирпичникову. Но его приказ исполнен не был. Ночью в казарме унтер Кирпичников собрал солдат. Они провели очень тяжелый день на площади, к ним подходили люди и ругали их, объясняя, что они стреляют по своим. Волынцы постановили: хватит, надоело, на площадь больше не выйдем. Капитана Лашкевича, если тот будет сопротивляться, сговорились убить.

Так начался «бессмысленный и беспощадный» русский бунт.

Солдаты Волынского полка на Литейном проспекте. Февраль 1917 года

Литейная часть, спокойный гвардейский район. Население состоит из офицеров и чиновников. В девять утра 27 февраля из здания казарм в Виленском переулке выплеснулась огромная толпа солдат. Это Волынский полк. Они убили штабс-капитана Лашкевича и полкового командира. Часть солдат в шинелях, часть без, часть с ружьями, часть без ружей. Впереди – унтер Кирпичников. Вышли из казарм и двинулись по Спасской улице (ныне – Рылеева) в сторону Кирочной.

Взбунтовавшиеся полки шли смешанным строем и вместе с рабочими. Впереди – полковой оркестр саперов, гремит «Марсельеза». Войска рассредоточились. Кто-то пошел к Государственной думе. Другие остались в центре города. Но главный поток во главе с Кирпичниковым рвался к мосту, на Выборгскую. К середине дня эти солдаты постучали в ворота «Крестов». Сначала освободили политических, а потом и уголовников.

Бунт частей гарнизона оказался полной неожиданностью для командующего Петроградским военным округом генерала Хабалова. Он находился почти что в прострации. Наконец, решено сделать ставку на проверенные офицерские кадры. В полицейское управление на Гороховую был вызван полковник Преображенского полка Александр Кутепов. Боевой офицер, герой двух войн, монархист Кутепов должен пойти против бунта во главе сводного отряда карателей. Кутепов в своих воспоминаниях отмечал: Хабалов, когда давал ему полномочия, был настроен весьма решительно, хотя у него тряслась нижняя челюсть. Во всяком случае, дело еще не казалось проигранным.

К середине дня 27 февраля главной стратегической коммуникацией в городе стал Литейный проспект. Свернув с Кирочной, восставшие полки двинулись в сторону Выборгской стороны. Им в след по Пантелеймоновской (ныне – Пестеля) шел отряд Кутепова. Он не догнал восставших, а дошел до нынешнего Дома офицеров, а тогда Дома армии и флота. В этой огромной толпе, ликующей, потому что восстание полка вызвало восторг у населения, отряд Кутепова рассеялся. Полковник Кутепов остался один – последний гвардеец самодержавия, последний его защитник, у которого уже не было войск.

Баррикады на Литейном проспекте. Февраль 1917 года

27 февраля Петроград был почти полностью в руках восставших. Взяты «Кресты». Пылал Окружной суд. Захвачен Главный арсенал и тюрьма Литовского замка, а в здание Государственной Думы – Таврический дворец – уже доставляли первых арестованных царских чиновников.

Руководители гарнизона, руководители округа, военный министр Беляев провели ночь на 28 февраля в Адмиралтействе. Но утром адъютант морского министра сказал им, что восставшие заняли Петропавловскую крепость и могут начать обстреливать Адмиралтейство. От греха подальше в 12 часов дня руководители гарнизона перешли в Главный штаб. Здесь они сидели до трех часов дня, не отдавая никаких приказаний. По улицам гулял революционный народ. Срывали с военных погоны, надевали красные ленточки. В 3 часа дня руководители города, последний оплот монархии, решили тихо разойтись по домам.

27 февраля Кутепову и Кирпичникову встретиться не довелось. После свержения монархии Тимофей Кирпичников стал героем февраля – был произведен в офицеры и получил Георгиевский крест. Кутепов же примкнул к Корнилову и позже стал одним из организаторов Белого движения. В 1918 году Кирпичников перебрался на Дон. Там и произошла встреча. Кутепов узнал человека, за которым он охотился 27 февраля, и приказал его расстрелять.

Тимофей Иванович Кирпичников. Вырезка из петроградской газеты, март 1917 года

Александр Павлович Кутепов

 

Династы в феврале

Февральская революция победила в несколько дней, но вызревала годами и началась еще до февраля. 1916 год – в Российской империи кризис. Народ устал от войны. Общество ропщет и недовольно. Вовсю шумит Дума. Царь раздражен и с каждым днем все больше оказывается в изоляции. При этом проблемы – неудачи на фронте, Распутин, дискредитация высшей власти, министерская чехарда, дороговизна и растущий продовольственный кризис – почти не решаются. Что это – глупость или измена?

Выступление Милюкова 1 ноября в Думе – штурмовой сигнал, своего рода предупреждение власти, попытка еще раз надавить на Николая и его окружение, чтобы добиться немедленных изменений в правительстве. Происходящее в Думе отражало настроение страны, которое становилось все более и более негативным по отношению к власти.

В Совете министров, в министерстве внутренних дел, в МИДе премьеры менялись как перчатки. Один из современников даже назвал Совет министров кувырк-коллегией.

В начале 1917 года в Думе наступило затишье. Она уже не напоминала бурлящий котел 1916-го. Власть надеялась, что это хороший знак.

22 февраля около двух часов дня Николай II покинул свою главную резиденцию в Петербурге – Александровский дворец Царского Села, чтобы отправиться на фронт в Могилев. Он уезжал со спокойной душой. Только что были назначены новые руководители – военный министр Беляев, квалифицированный генерал; премьер-министр Голицын, опытнейший сановник; и, наконец, министр внутренних дел Протопопов, рекомендованный покойным Распутиным. Протопопов вызывал чувство доверия и расположенности и у государя, и у государыни.

Император ехал в Ставку готовить важнейшее дело: русские войска должны были перейти через несколько месяцев в наступление по всему фронту. Прекрасный солнечный день – 22 февраля 1917 года.

Единственный из сохранившихся императорских составов находится в железнодорожном музее в Финляндии, в городе Хювинкяа. Там можно увидеть вагон, похожий на тот, в котором провел вечер 22 февраля и ночь на 23 февраля Николай II. Император ехал в Могилев, в Ставку, был абсолютно спокоен. Он знал, что в Петрограде все тихо. Читал «Записки о Галльской войне» Цезаря и думал о том, как он встретится с главой штаба Алексеевым и как обстоят дела на фронте.

Дума вроде была спокойна, в стране новое правительство, но именно в момент отъезда императора в Ставку, в столице назрел новый кризис. Как уже говорилось выше, Петрограду не хватало дешевого хлеба – началась спекуляция, на морозе стояли очереди, пошли слухи о карточках. Ситуация усугубилась тем, что городские власти считали – никакого хлебного кризиса в городе нет. Есть временные перебои.

Кризис возник по одной главной причине: в городе оказалось большое число неучтенных людей – около полумиллиона. Это были беженцы – люди, которые из прифронтовых губерний переместились вглубь империи. Они считали, что в Петрограде найдут для себя более приемлемые условия, чем в Тамбовской, Тверской губерниях или на Псковщине. Но с каждым днем продовольственный кризис становился все серьезнее.

На протяжении января-февраля власти постоянно докладывали императору о положении дел в столице, о слухах и недовольстве. В январе они даже специально разработали план подавления возможных волнений. Министр внутренних дел Протопопов был уверен, что государь может спокойно работать в Ставке.

Николай сознательно уехал, ему не очень хотелось перегружать себя неприятными государственными делами. Он с удовольствием пребывал в Могилеве, где слушал доклады Алексеева, участвовал в совещаниях. Ему казалось, что в это время гораздо важнее находиться в Ставке, нежели в столице. Николай надеялся, что чиновники, которые составляли его правительственный кабинет, способны предпринять какие-то решительные меры.

Государь Николай II (в центре) и генерал Алексеев (справа) в Ставке

23 февраля, Петроград. К хлебному кризису прибавилась новая напасть – на Выборгской стороне начались стихийные стачки. Почти сразу же они привели к дракам с жандармами и полицией. Но власти – министр внутренних дел Протопопов и городской голова Балк – спокойны. Рабочие бастовали всегда. Кроме того, чиновники не сомневались: все выступления будут оперативно пресечены полицией и военными.

Гороховая улица, дом 2 – место, откуда командовали всей петроградской полицией. Здесь размещались 85 тысяч полицейских, 5 тысяч жандармов. Градоначальником в феврале 1917 года был генерал-майор А. П. Балк. В Петрограде он человек новый, до этого служил в Варшаве. Его однокашник Протопопов стал министром внутренних дел.

Он и пристроил «родного человечка» на эту важную должность градоначальника. Именно Балку 23 февраля 1917 года пришлось вводить в городе особое положение в связи с беспорядками. Именно отсюда, из кабинета на Гороховой, 2, Балк обзванивал приставов и приводил полицейские силы в состояние полной боевой готовности.

Александр Павлович Балк, градоначальник Петрограда с ноября 1916 по февраль 1917 года. Фото Карла Буллы. 1916 год

С каждым часом настроение в градоначальстве становилось все тревожнее. План был, но полиция не справлялась. К концу дня стало ясно, что без поддержки военных частей не обойтись. К вечеру 23 февраля было решено: с завтрашнего утра все функции по пресечению беспорядков переходят к начальнику петроградского военного округа генералу Хабалову.

Сергей Сергеевич Хабалов – отличный военный администратор, но ему не хватало одного – командного опыта. Он никогда не руководил даже полком, а сил в его распоряжении оказалось много – 500 тысяч солдат и офицеров округа, 200 тысяч из них – в столице. В случае особого положения под командование Хабалова поступали и 80 тысяч полицейских. Генерал-лейтенантом, как и многими другими, не сразу был осознан масштаб движения. Он считал, что и полицейскими мерами происходящее будет урегулировано, введено в рамки.

Сергей Сергеевич Хабалов, генерал, начальник петроградского военного округа в феврале 1917 года

24 февраля, полдень. Положение в городе стало еще хуже: бастовали уже 200 тысяч рабочих. С Выборгской стороны они толпами прорывались в центр города. Но власть запаздывала. В момент, когда уже началось восстание, министры были заняты главной проблемой вчерашнего дня – решали вопрос продовольствия.

24 февраля, как всегда по пятницам, в Мариинском дворце состоялось заседание Совета министров, которое на этот раз было расширенным. Присутствовали члены Государственного совета, председатель Государственной думы Родзянко. Председатель Совета министров Голицын приехал в Мариинский дворец в час дня в отличном настроении – на улице он демонстрантов не заметил. Решался вопрос о том, кто будет заниматься продовольствием города. Совет министров решил скинуть это чрезвычайно хлопотное дело на городское самоуправление – на городского голову Лелянова и его заместителя Демкина.

Тем временем мятеж продолжался. С каждым часом становилось все яснее, что главная надежда властей, гарнизон города, совсем ненадежен. Запасные части гвардейских полков действовали вяло.

В середине дня 24 февраля у Хабалова, в здании Главного штаба на Дворцовой, собрались почти все министры. Они были взволнованы беспорядками, происходящими на улицах Петрограда, и дали Хабалову совет: первое – применять оружие и стрелять поверх голов, чтобы не давать людям переходить на другой берег Невы по льду; второе – казаки должны действовать нагайками. Но Хабалов колебался, он не решился применить силу. Солдаты не получили патронов, а казаки – нагаек.

Что значит применить оружие? Это опять 9 января, опять Кровавое воскресенье. В странах Антанты решат, что русский царь устроил в стране резню. Власти очень хотели этого избежать.

25 февраля беспорядки только усилились. Газеты не вышли. На Знаменской площади (ныне – Восстания) был убит пристав. На Невском – стрельба, демонстранты кидали гранаты в полицию. Но генерал Хабалов по-прежнему отказывался применять жесткую силу: у него не было четких указаний от императора. Начальник военного округа пытался действовать угрозами и полицейскими методами. В случае продолжения бунта он угрожал отменить воинские отсрочки и отправить на фронт рабочих с петроградских заводов, а также приказал полиции арестовать более сотни активных социалистов. Именно их пропаганда, считали Хабалов и Балк, – главная причина восстания. В ночь с 25 на 26 февраля в градоначальство, на Гороховую, 2, пришел сам министр внутренних дел Протопопов. Он хотел поздравить Балка и всю петроградскую полицию с хватким, молодецким выполнением специального задания: было арестовано 170 руководителей бунта. Можно считать, что достигнут перелом. На следующий день ясно – волнения пойдут на спад. Но Протопопов боролся не с революцией, а с руководителями революции. Арест рабочей организации, на самом деле, сыграл скорее негативную роль.

Александр Протопопов, министр внутренних дел (20 декабря 1916 – 28 февраля 1917). Фото Карла Буллы. 1916 год

Еще накануне вечером в Главный штаб пришла телеграмма от императора: «Повелеваю завтра же прекратить беспорядки, недопустимые во время войны с Германией». 26 февраля петроградские власти решились применить оружие, солдаты должны были стрелять после троекратного предупреждения. К ночи властям показалось, что бунт идет на убыль. Тем более что вечером была успешно пресечена попытка солдатского мятежа – взят в тиски и загнан в казармы лейб-гвардии Павловский полк, не желавший стрелять по восставшим. Часть зачинщиков арестована. Теперь главный вопрос – что будет в городе завтра.

Сожжение царских эмблем у Аничкова дворца в Петрограде. Февраль 1917 год

Казенная квартира председателя Совета министров Российской империи князя Николая Голицына находилась на Моховой, 34. Сейчас тут Театральная академия. 26 февраля в 12 ночи здесь собрался Совет министров, чтобы принять заранее разработанное и обдуманное решение – распустить Государственную думу. В понедельник 27 февраля Дума должна была быть распущена. Это решение было принято быстро, а потом начали обсуждать, а что делать вообще. Глава военного округа Хабалов явно был растерян. Военный министр Беляев тоже никаких особых советов не давал. Министр внутренних дел Протопопов говорил не по существу. Просидели до четырех утра, ничего не решили и договорились собраться в 8.30.

27 февраля, 8.30 утра – в этот час в городе начался массовый бунт запасных гвардейских частей. Первыми восстали Волынцы. Следом поднялись саперы, кексгольмцы, преображенцы – восстание нарастало как снежный ком.

«Погасить бунт не можем, ситуация в столице критическая», – все последние сутки Ставка императора в Могилеве получала тревожную информацию о событиях в Петрограде. Государю писали и Протопопов, и генерал Хабалов, и премьер-министр Голицын, и глава Думы Родзянко. Но в то, что в столице уже идет революция, царь верить долго отказывался. Ведь Николай получал также письма и из Царского, от Александры Федоровны. Императрица считала, что народный бунт – дело временное и не очень опасное, а корень всех зол – теплая погода и мятежная Дума.

Государыня привыкла, что в семье она старшая и что когда Николай II уезжает в Ставку, именно она является оком государевым в столице. Но в эти дни ее внимание было рассеяно: заболели дети. Сначала Алексей и Ольга, а потом Татьяна слегли с корью. Александра Федоровна как заботливая мать занималась почти исключительно их здоровьем. Тем более что и премьер-министр Голицын, и министр внутренних дел Протопопов сообщали вести не слишком тревожные. Они говорили, что есть беспорядки, но полиция действует, к вечеру будет наведен порядок. Только 26 февраля, вечером, Александра Федоровна поняла: ее обманывают. Ситуация в Петрограде чревата бунтом. Она дала тревожную, даже паническую телеграмму в Могилев.

Днем 27 февраля и властям стало ясно: восстание необратимо. Город стремительно занимали взбунтовавшиеся части. Они уже взяли «Кресты» и разграбили арсенал, убили нескольких офицеров. Попытки послать против них верные части проваливались. Ситуация усугублялась тем, что министры были расколоты – одни требовали отставки Протопопова, другие предлагали начать переговоры с Думой. Верных частей нет, настроение офицеров совсем ненадежное. Впрочем, в столице было несколько десятков военных училищ. Но власти не использовали этот резерв.

Александра Федоровна в своем кабинете, в Царском Селе

Власть оказалась безынициативна, она не сделала ни одного шага, чтобы предотвратить события.

27 февраля в 17 часов в Мариинском дворце снова собрался Совет министров. Позже оказалось, что это было последнее заседание в истории Российской империи. Голицын, Беляев, председатель Думы Родзянко, Протопопов, великий князь Михаил Александрович (брат Николая II) – они хотели принять какие-то решения. Протопопова убеждали уйти в отставку, и он, наконец, согласился, сказав «теперь мне остается только застрелиться». Послали телеграмму в Могилев – предложили создать новое правительство во главе с князем Львовым, а Михаила Александровича назначить регентом. В общем, это предложение о том, чтобы Николай II отрекся от престола. В 8 вечера получили окорачивающую телеграмму от Николая II: «28 февраля буду в Петрограде, никаких решений без меня не принимать».

Но Николай опоздал. 28 февраля восстание победило. Теперь поворот назад был почти невозможен. К полудню мятежники взяли Петропавловку. У Думы Родзянко и Керенский принимали присягу у восставших полков. Полицейские в панике прятались. Власть в свои руки взял думский временный комитет, уже был создан Петроградский Совет. Царские сановники остались одни. В середине дня солдаты арестовали генерала Хабалова; Протопопов, по слухам, скрылся. Последним прибежищем защитников прежней власти стал Главный штаб. Оттуда министры и генералы Российской империи разбрелись кто куда.

Последнюю ошибку царь совершил, выехав в Петроград 28 февраля и изолировав себя от Ставки, где он мог рассчитывать на поддержку.

Судьба России решилась в вагоне императорского поезда. Поздно вечером 28 февраля император выехал из Могилева в Царское село, но путь был закрыт. Революция уже охватила железные дороги, и императору пришлось через станцию Дно свернуть в Псков. Весь день 2 марта был посвящен раздумьям о том, сложить ему свои полномочия или нет. Все командующие фронтами советовали подать в отставку. Только командующий Черноморским флотом адмирал Колчак предпочитал не отвечать вообще. 2 марта в 3 часа дня император сложил свои полномочия. Еще за неделю до этого ничто не предвещало такого исхода.

Вагон-салон поезда, где 2 марта 1917 года Николая II отрекся от престола

 

Виктор Шкловский – террорист и филолог

Я был завучем и методистом по истории в Классической гимназии. Год, по-моему, 1994-й. Пришел в 10-й класс новый учитель, надо его прослушать. Сижу на задней парте, все вижу: дети списывают друг у друга: кто греческий, кто алгебру, кто латынь. Так было, так будет.

Педагог неплохой: внятно так рассказывает про «Великие реформы». Земская, городская, освобождение крестьян, амнистия, смягчение цензуры.

А между тем, учитель переходит к обучению в диалоге, закрепляет пройденный материал: «Скажите ребята, а кто проиграл в результате Великих реформ?» Лес рук (левых, правые продолжают списывать греческий) – крестьяне проиграли, дворяне проиграли, революционеры проиграли и реакционеры тоже проиграли. «Хорошо, ребята, молодцы, а кто выиграл от Великих реформ?» Молчание, никто не знает. Надо выручать класс, и руку поднимает Даня Дугаев, тогда десятиклассник, нынче – заметный московский журналист, главный редактор «Афиши – Мир».

«Кто же выиграл, Данечка?» – «Богема, Борис Григорьевич?» И я, и Борис Григорьевич, и класс обалдели. Под таким ракурсом реформы Александра II никто не рассматривал. И правда, кто выиграл?

А самое интересное – кто выиграл в 1917-м?

13 декабря 1913 года в знаменитом артистическом подвале «Бродячая собака» должен был состояться доклад 20-летнего студента историко-филологического факультета Петербургского университета Виктора Шкловского «Место футуризма в истории языка». Зал заполняли знаменитейшие поэты, балерины, богатые люди. Они привыкли слушать пианиста Артура Лурье, поэта Анну Ахматову, наслаждаться танцами Тамары Карсавиной. Теперь их неожиданно занимал какой-то студент, который пытался опровергнуть существующую филологическую науку. С этого момента имя Шкловского стало известно всякому образованному студенту в России, сегодня оно известно во всем мире.

Чествование Бальмонта в «Бродячей собаке». 8 ноября 1913 года

Наука вне политики. Место ученого – в лаборатории или за письменным столом. Для расшифровки генома или изучения рифмы политика не нужна. Но Марат был доктором медицины, а Бенджамин Франклин – физиком. Русский филолог Виктор Шкловский поставил на дыбы науку о литературе, как Эйнштейн физику. Но Шкловскому было мало науки. Он писал романы, сценарии, играл в кино и, что мало кому известно, был героем войн, революций и эсеровским боевиком.

Он занимался совершенно противоположными вещами – не просто разными, а, казалось бы, совершенно несовместимыми. Шкловский служил в чине унтер-офицера, имел дело с броневиками, с авиацией и в то же время издавал сборники по поэтическому языку, которые впоследствии легли в основу филологических теорий 1920-х годов.

Виктор Шкловский

Это новое научное направление развивал человек, который очень плохо учился в гимназии, с трудом ее окончил. Он так и не завершил обучения в университете, проучившись в нем один или полтора курса от силы. Шкловский не знал иностранных языков, с трудами зарубежных ученых, с которыми он полемизировал и на которых ссылался, был знаком только по переводам.

Наука изучает природу вещей. Чтобы построить электромотор, надо понять природу электротока, а чтобы узнать, что такое стихи, необходимо выяснить, из чего они состоят.

Когда этот простой вопрос поставил в предреволюционном Петрограде Виктор Шкловский, а за ним – Юрий Тынянов и Борис Эйхенбаум, тоже совсем молодые филологи, разразился скандал. Это было, как пощечина общественному вкусу, как поэзия друзей Шкловского – футуристов Владимира Маяковского и Велимира Хлебникова. Шкловский не походил на филолога, они – на поэтов. Какая-то шпана, люди улицы. Даже не удивляет, что филолог-Шкловский в 1917 году на броневике мчался арестовывать царское правительство.

Виктор Шкловский, его сверстники и товарищи, разночинцы с Васильевского острова и Петроградской стороны, выбрали революцию сознательно. И потому что действительно верили: политическая свобода способна творить чудеса, – и из своих узкоклассовых интересов. А главное – в науке при устоявшемся режиме (все равно каком) социальные лифты движутся со скрипом, медленно. Кафедрами начинают заведовать, когда лучшие книги уже написаны. Революция заставила большую часть русской профессуры эмигрировать, но она же расчистила путь для молодых и тщеславных. То же произошло в искусстве и литературе. 1920-е годы – время великой прозы, поэзии, живописи. Это великая эпоха и в истории русской филологии.

Возглавив одно из отделений своего огневого дивизиона, Шкловский принял непосредственное участие в вооруженном восстании 1917 года. По некоторым сведениям, один из защитников царского режима генерал Хабалов послал в критической ситуации телеграмму в Ставку о том, что он окружен боевиками Шкловского и делать ему больше уже нечего.

Человек с талантами Шкловского в это смутное время мог бы сделать карьеру публичного политика. Он депутат Петроградского совета. Но Шкловский не демагог, а боец. Из Петрограда он отправился комиссаром Временного правительства на Юго-Западный фронт, где агитировал за наступление на австрийцев. Убеждать он умел, и вот лидер формалистов – в бою впереди пехотной цепи.

Шкловский обладал биологической храбростью. 3 июля 1917 года, раненный австрийской пулей в живот навылет, Шкловский сумел подняться и отдал приказ продолжать наступление, в то время как позорное бегство казалось неизбежным. Из рук Лавра Корнилова Шкловский получил Георгиевский крест.

Жизнь Шкловского – приключенческий роман. Из Персии он выводил совершенно разложившиеся части русской армии. Попал в Кавказский круговорот, где все воевали со всеми. Пытался защищать беззащитных и в страну возвратился только вместе со своими солдатами.

В начале 1918 года Виктор Шкловский вновь оказался в Петрограде. Он сразу попал на Манежную площадь. Здесь, в нынешнем Зимнем стадионе, а тогда Михайловском манеже, располагалась его родная часть – запасной бронедивизион. Шкловский – эсер, участник антибольшевистской организации. Он хотел использовать силу бронедивизиона, чтобы свергнуть диктатуру Ленина и Троцкого.

Шкловский вступил в боевую группу, возглавляемую Григорием Семеновым; она готовила террористические акты против большевистских вождей. День – в казарме или в динамитной лаборатории, вечер посвящен науке. Вместе с Тыняновым и Эйхенбаумом пытался понять, как сделана литература, из чего состоит ее механизм. Тынянов анализировал Пушкина. Эйхенбаум писал «Как сделана “Шинель” Гоголя», а Шкловский штудировал английского классика XVIII века Лоренса Стерна. Все это называлось «Общество по изучению поэтического языка» – ОПОЯЗ. Террор отдельно, филология отдельно.

Коллеги по филологии относились к политической деятельности Шкловского с некоторым недоумением и осуждением. Политических единомышленников среди членов ОПОЯЗа у Шкловского не было. Он предлагал захват тюрьмы, куда после арестов 1918 года попали участники военной организации эсеров, в том числе и брат Шкловского Николай, в феврале – комендант Петроградского района.

Операция не удалась. Шкловский стал профессиональным подпольщиком. Из Петрограда его перебросили в Саратов. Там не было ОПОЯЗа, и не с кем было поговорить о теории прозы, но для эсеровского боевика работы хватало.

20 июня 1918 года нарком пропаганды Моисей Володарский, человек, который закрывал оппозиционные большевикам газеты, на своем автомобиле «Бенц» ехал на Обуховский завод. Его автомобиль заглох. Володарский вышел из машины, начал искать телефон, чтобы позвонить и сообщить, что ему необходим бензин. Пока он бегал в поисках телефона, к нему подошел некий господин и разрядил в него обойму браунинга. Володарский был смертельно ранен. Убили его боевики Семенова. Это событие сыграло роковую роль в жизни участника семеновской организации Виктора Шкловского.

Памятник на месте убийства В. Володарского на Фарфоровом заводе

Именно убийство Володарского открыло новую страницу в отношениях правых эсеров и большевиков. Похороны наркома на Марсовом поле превратились в мощный митинг, ставший идеологической прелюдией к началу Красного террора. Уже после убийства главы Петроградской ЧК Урицкого большевики ответили сотнями казней. Расстрелян был и родной брат Шкловского, Николай. Сам Виктор Борисович в это время постоянно перемещался по стране и уходил от ареста. В ноябре 1918 года политический пейзаж в стране резко изменился. Эсеры прекратили террор, и Шкловский решил выйти из игры.

Митинг на месте похорон В. Володарского на площади Жертв Революции

Виктор Борисович пришел к симпатизировавшему ему Максиму Горькому, рассказал свою историю. Говорил, что не собирается больше заниматься политикой и просит помочь. Горький басил: «Ничего, мы сейчас это поправим. Я сейчас позвоню Якову, и Яков тебя простит». Горький позвонил Якову Михайловичу Свердлову и сказал: «Яков, сейчас к тебе придет Шкловский, так ты его прости. Он больше не будет».

Свердлов амнистировал Шкловского. Тот отправился в Петроград и решил покончить с политикой. Петроград 1918 года – Афины военного коммунизма. Шкловский продолжал реформировать филологию и пытался создать новую литературу. Молодые Зощенко и Каверин смотрели на него как на гуру. Студенты-филологи ходили по пятам и внимали каждому слову. Это был счастливейший период в жизни Шкловского.

Шкловскому не было тридцати, но никто не сомневался, что он гений. Проиграв как политик, он выиграл как ученый. Кажется, такое положение его вполне устраивало. Но длилось оно недолго. Политика вновь вмешалась в его жизнь. Все коренным образом изменилось весной 1922 года.

Он пришел к себе домой в Петрограде и со двора увидел, что в его комнате горит свет. Шкловский сообразил: никакому приятелю с дамой он ключей не давал, и, будучи человеком опытным, развернулся и ушел. Потом он узнал, что приходили из ЧК. Тогда, даже не заходя домой, собрав вещи и деньги у знакомых, Шкловский по тонкому льду залива ушел в Финляндию.

В 1922 году в стране готовился первый громкий открытый политический процесс, направленный против правых эсеров. Несмотря на большевистскую амнистию 1919 года, повсеместно шли аресты. Шкловский понимал, ему несдобровать, и из Финляндии перебрался в Германию. Из заполненного эмигрантами Берлина он следил за судом над эсерами. На скамье подсудимых были его недавние братья по оружию.

Шкловский проходил по трем важным эпизодам, которые фигурировали на процессе. Во-первых, подготовка к вооруженному восстанию весной 1918 года в Петрограде. Во-вторых, руководство броневым дивизионом и участие, вольное или невольное, в слиянии эсеровской военной организации и военной организации белогвардейского «Союза Возрождения». В-третьих, руководство подрывной группой, разработка планов диверсионной деятельности на железной дороге.

Окажись Шкловский на скамье подсудимых, его бы ждал лагерь и, в конце концов, расстрел. Но Шкловский был в Берлине. Это столица русской эмиграции, здесь выходили русскоязычные книги и газеты, где работали знакомые литераторы. Тем не менее, Шкловский чувствовал себя неуютно. Он так и не выучил немецкий, а здешние русские в его глазах по всем статьям уступали тем, что остались на Родине. Наконец, он пережил личную трагедию – несчастливую любовь к Эльзе Триоле, сестре Лили Брик, впоследствии известной писательнице и жене Луи Арагона. Он писал книгу о своей несчастной любви и закончил ее письмом во ВЦИК с просьбой разрешить вернуться домой. Такой любовной прозы русская литература еще не знала. Удивительно, но Шкловскому – боевику, участнику подготовки убийства Володарского – разрешили вернуться.

Он вернулся с покаянием и был с благодарностью принят. Это не тот случай, когда слово дал, слово взял. Люди, которые писали подобные письма, выступали с подобными прошениями, вернуться в лагерь политической оппозиции уже не могли. Товарищеская среда их не принимала. Это всегда был билет в одну сторону.

Возвращаясь из Берлина, он надеялся, что ему удастся заниматься чистым искусством, а советская власть не будет его трогать. Как мог, он пытался балансировать на этом лезвии бритвы в течение многих лет.

Вернувшись в Россию в 1925 году, Шкловский постоянно жил в Москве – это было одно из непременных условий власти. Здесь не было ОПОЯЗа, но был ЛЕФ, близкая по духу группа литераторов, возглавляемая бывшим опоязовцем Осипом Бриком и старым другом Шкловского Владимиром Маяковским. Он старался остаться прежним – Шкловским-формалистом, Шкловским-теоретиком литературы. Но это не кормило. Зарабатывать приходилось в кино – писал сценарии, работал на Третьей кинофабрике. Мечтал о возрождении ОПОЯЗа – тщетно. Дни русского формализма были сочтены. Дни Шкловского-формалиста – тоже.

Молодой Вениамин Каверин назвал свой роман о Викторе Шкловском «Скандалист, или вечера на Васильевском острове». Не просто ученый, а скандалист, человек, способный перетащить на свою сторону любую аудиторию. В последний раз Шкловский доказал это 6 марта 1927 года, на Моховой улице, на нынешней учебной сцене Театральной академии. Состоялся диспут, который назывался «Марксизм и формальный метод». С одной стороны – Шкловский, Тынянов и Эйхенбаум, а с другой – подготовленные марксисты. Шкловский говорил: «Нас три человека, а на вашей стороне армия и флот». Блестящими аргументами он разбил своих противников. Зал рукоплескал. Через 2 года наступил знаменитый 1929-й, год великого перелома. Через 3 года покончил с собой Маяковский. Диспутов больше не было. Искусство Шкловского, искусство публичного ученого, потеряло всякий смысл.

После диспута Тынянов с Эйхенбаумом были уволены из Ленинградского университета, вскоре прикрыли формалистскую вольницу и в Институте истории искусств. ОПОЯЗ стал историей. А жить надо было продолжать. Труднее всего пришлось Шкловскому – за ним было слишком много грехов. Он максимально ограничивал себя. Оставил науку. Теперь он был только киносценарист и советский писатель. Однажды даже снялся в кино. Играл Петрашевского в фильме «Мертвый дом». В августе 1933 года Шкловский участвовал в поездке писателей на Беломорканал – пропагандистской акции, должной прославить передовую стройку, где в чудовищных условиях работали и умирали тысячи заключенных. Затем Шкловский принял участие в составлении и издании печально известной книги о посещении писателями ударной стройки. Его участие в этой поездке можно интерпретировать как плату за возможность повидаться со старшим братом Владимиром, который был в это время в лагере на Беломорканале.

Шкловский пытался вжиться в новую действительность, не выпасть из времени и сохранить человеческое достоинство, помочь брату, друзьям. Его дом в Москве – чуть ли не единственный, где находил прибежище ждавший ареста Мандельштам.

При этом он безжалостно клеймил собственное формалистское прошлое, вместе с Горьким с трибуны Первого съезда Союза писателей осуждал за несоответствие времени давно умершего Достоевского – покойнику-то что. Человек-парадокс, он вписался в страшное время сталинского террора и остался цел. Он сам писал о себе, что может вноситься в любую обувь и приспособиться к любым условиям. Условия, которые представляла советская действительность, были довольно жесткими, Шкловский вынужден был к ним приспособиться. Он адаптировался.

Виктор Шкловский

Виктор Шкловский ушел из жизни в самом конце 1984 года, не дожив несколько месяцев до начала Перестройки и несколько лет до времени, когда вновь мог бы вспомнить о своей бурной молодости, о которой молчал на протяжении почти всей жизни. Его уход был уходом патриарха: официально признанный классик советской литературы и крупный деятель кино, лауреат Госпремии, автор многих десятков книг и при этом один из отцов современной науки о литературе, определивший все развитие гуманитарных наук в ХХ веке. С середины 1950-х его жизнь была исключительно благополучна, а прошлое – в тени.

Однажды, будучи уже пожилым человеком, он вызвал такси. Спустился, попросил его отвезти туда-то и туда-то. Таксист не скоро оторвался от своей книги. Виктор Борисович спросил: «Что вы читаете?» Тот ответил: «Вы не поймете – это ранний Шкловский».

Шкловский принадлежал к поколению Владимира Маяковского, поколению, которое появилось на свет в 1890-е годы, поколению, которое очень многое обещало и сделало, но жизнь которого перерезал 1929 год – сталинская революция. Кто-то выбрал эмиграцию, кто-то – внутреннюю эмиграцию, как Пастернак и Ахматова, кто-то погиб, как Мандельштам и Гумилев, кто-то покончил с собой, как Маяковский, но большинство, как Виктор Борисович, выбрало жизнь. Как говорил Шкловский, время всегда право. Лучше быть красным, чем мертвым.

 

Николай Гумилев против большевиков

В ночь на 25 августа 1921 года по приговору петроградской ЧК был расстрелян русский поэт Николай Степанович Гумилев.

Почти через 70 лет, в мае 1992 года, Н. С. Гумилев, как и все репрессированные по делу Петроградской боевой организации, был реабилитирован решением генпрокуратуры Российской Федерации «за отсутствием состава преступления». Но прокуроры ошиблись – Николай Степанович Гумилев невинно пострадавшим не был.

31 мая 1921 года в Тверской губернии, в своем бывшем имении, по доносу был задержан профессор петербургского университета географ Владимир Николаевич Таганцев 1889 года рождения, сын выдающегося юриста Николая Степановича Таганцева – одного из авторов уголовного кодекса России. К этому времени жену младшего Таганцева Надежду задержали в Петрограде. К концу лета по так называемому «Делу Таганцева» арестовали более 300 человек. Среди них – и поэта Николая Гумилева.

Николай Степанович Гумилев родился 3 апреля 1886 года в Кронштадте в семье судового врача. Едва выучившись читать, он уже сочинял стихи. Первый поэтический сборник Гумилева вышел в 1905 году и назывался «Путь конквистадора». Темой его стихов всегда были экзотические страны, опасные приключения и бесстрашные мужчины, преодолевающие все препятствия.

Гумилев далеко не сразу стал большим поэтом. И на литературном поприще, и в личной жизни у него часто случались неудачи, даже провалы. Сестра его друга Андрея, Анна Горенко пять лет отвечала категорическим отказом на его настойчивые предложения руки и сердца. Первые два затеянные им литературных журнала не протянули дольше трех номеров. От неудач Гумилев спасался путешествиями в Африку.

Из письма Гумилева Михаилу Кузьмину: «Вчера сделал двенадцать часов (70 километров) на муле, сегодня предстоит ехать еще 8 часов, чтобы найти леопардов … ночью предстоит спать на воздухе, если вообще придется спать, потому что леопарды показываются обыкновенно ночью».

К 1914 году Гумилев становится признанным в столице поэтическим мэтром. Неприступная возлюбленная Анна Горенко, будущая Ахматова, наконец стала его женой. У них родился сын – Лев Гумилев. Николай Степанович – путешественник близкий к академическим кругам и русской внешней разведке, влиятельный литератор, лидер нового поэтического направления – акмеизма, к которому принадлежат будущие общепризнанные гении поэзии: Осип Мандельштам и Анна Ахматова.

Николай Гумилев

Николай Гумилев во время поездки по Африке, 1913 год

Но когда 1 августа 1914 года начинается война, освобожденный от воинской повинности по астигматизму, Гумилев идет на фронт добровольцем. Большинство молодых поэтов войну проигнорировало: Маяковский, Есенин, Мандельштам отсиживались в тылу. На войну пошли только Блок и Гумилев. И когда провожали на фронт больного и немолодого Александра Блока, Гумилев сказал: «Это все равно, что жарить соловьев». Но он сам пошел добровольцем, не офицером – солдатом. Видимо, это тот соловей, который считал для себя принципиальным быть зажаренным.

Гумилев служил в полковой разведке, ходил за линию фронта добывать вражеских языков. За 15 месяцев службы Гумилев из рядового стал офицером и получил два Георгиевских креста – высшие солдатские награды России.

На фронте он продолжал писать и печататься. В 1916 году вышел сборник «Костер»; в петроградских газетах публиковались его военные репортажи – «Заметки кавалериста».

Из «Костра»:

Из «Записок кавалериста»: «Во мне лишь одна мысль живая и могучая, как страсть, как бешенство, как экстаз: я его или он меня! Он нерешительно поднимает винтовку, я знаю, что мне стрелять нельзя, врагов много поблизости, и бросаюсь вперед с опущенным штыком».

С юности Гумилева считали некрасивым и инфантильным: косой, череп, словно вытянутый щипцами. Нелепый подросток, так и не ставший мужчиной. Но военная форма и военная жизнь преобразили Николая Степановича. Он из поэта окончательно превратился в жизнетворца.

В мае 1917 года, по заданию Временного правительства, Гумилева командировали в Экспедиционный корпус российской армии в Париже, где в военном представительстве он выполнял сложные военно-дипломатические задания. Гумилев предлагал союзникам набрать экспедиционный корпус из воинственных и свободолюбивых абиссинцев. Там, в Абиссинии (нынешней Эфиопии), у него остались влиятельные знакомые, в частности рас Тафари – победитель итальянцев, будущий пророк новой религии – растафарианства.

Осенью 1917 года Временное правительство пало. Большевистская Россия фактически разорвала союзнические отношения с Францией и с Англией, вышла из войны. И Гумилев оказался не у дел.

Он решил вернуться в Советскую Россию через Лондон и Мурманск. В Лондоне познакомился со знаменитым английским писателем Гилбертом Честертоном. Встреча эта произвела на англичанина сильнейшее впечатление, и он оставил о ней воспоминания. Гумилев утверждал: война показала, что доверять политикам нельзя. Государствами в XX веке должны руководить мыслители и поэты. Поэт должен каким-то образом свою жизнь и творчество переносить в политику. Политика делается в России, именно там и должен находиться русский поэт. В период политических потрясений поэт должен находиться на родине и духовно окормлять свою паству.

Весной 1918 года из Петрограда вместе с первыми беженцами стали поступать вести о диктатуре большевиков. Но Гумилева не пугали эти известия. В противоход набирающему силу потоку эмиграции Гумилев добрался до Петрограда.

В 1918 году большевикам еще было не до литераторов. Они занимались установлением своей власти повсеместно – национализацией фабрик и заводов, закрытием оппозиционных газет, уничтожением политических противников.

Но первыми в бой с тиранией вступили именно поэты. В 1918 году в здании Главного штаба находился Наркомат внутренних дел Петрокоммуны. Наркомом внутренних дел был Моисей Урицкий. 30 августа в Петрокоммуну на велосипеде приехал молодой человек и спросил, когда будет принимать нарком. Нарком задерживался, молодой человек подождал его, а когда Моисей Урицкий вошел в здание, молодой человек выхватил револьвер и выстрелом с шести шагов уложил Урицкого на землю. Убийцей наркома оказался 22-летний поэт Леонид Каннегисер. Николай Гумилев Каннегисера хорошо знал и поступком его был глубоко впечатлен.

На убийство Урицкого большевики ответили лозунгом: «Они убивают личности, мы уничтожим классы».

В сентябре 1918 года большевики издали указ «О красном терроре». Отныне все буржуазно-помещичьи элементы страны объявлялись заложниками. За смерть любого красного начальника или комиссара расстреливали десятки людей, виноватых только в том, что их родители были помещиками или капиталистами. В Петрограде расстрелы шли у стены Петропавловской крепости на глазах горожан. По официальному указу нового руководства Петроградской ЧК во главе с Глебом Иванович Бокием, в ответ на убийство Урицкого расстреляли 513 человек.

В условиях Красного террора, ввиду всеобщего одичания, перед Гумилевым встал выбор – уйти на Дон или в Финляндию, сражаться с красными с оружием в руках. Но он – поэт и для него важнее было остаться в Петрограде просвещать, не давать умереть от голода, безнадежности и тоски. И, находясь над схваткой, надеяться на провидение. Он излагал своим друзьям некий договор, который существует якобы между ним и большевиками: они не мешают друг другу, ведут себя как взаимоуважающие враги.

Как поэт он видел свою задачу в проведении культурной работы в стране, где этим уже никто не занимался. Он выступал с лекциями перед студентами, начинающими поэтами, рабочими, военморами Кронштадта. При этом Николай Гумилев открыто демонстрировал свои антибольшевистские настроения. Известно, что после злодейской казни императорской семьи он читал в Кронштадте:

Петроград 1917–1921-х годов – это вымирающий мегаполис. Что-то вроде Ленинграда во время блокады. Военный коммунизм. На мостовой лежат трупы лошадей, их некому убирать. Представьте себе, в 1917-м здесь жило 2,5 миллиона человек, а к 1921-му осталось 500 тысяч. Остальные умерли или разъехались. И больше всего смерть косила литераторов. Потому что закрылись издательства, газеты, журналы, и писатели не получили даже пайка, до тех пор пока не был открыт Дом литераторов. Здесь давали воблу, пшено, жидкий суп. Можно было согреться в вымерзающем городе. Здесь писатели выбирали себе правление, это по существу первый союз писателей, еще никак не связанный с властью. Выбирали тех, кому доверяли, кого уважали. Среди членов правления – Николай Гумилев.

Жизнь была суровой, скудной, но именно в это время люди из самых разных уголков России сообщали об открытии клубов, о создании самодеятельных театров.

Максим Горький основал «Всемирную литературу», издательство с колоссальным планом – перевести на русский язык все важнейшие произведения мировой литературы. Главная цель – дать работу и паек умирающим от голода и тоски интеллигентам.

Гумилев – второй после Горького человек в издательстве. Он отвечал за переводы всех западных книг. Результат: 80 профессиональных литераторов спасены от голодной смерти; начался подъем знаменитой русской переводческой школы, которую Николай Гумилев, в сущности, и создал в голодном Петрограде.

Гумилев мечтал еще до революции учить поэзии, готовить поэтов или как минимум – хороших читателей. Поэтому он вновь начал работать как педагог, как просветитель.

В известном каждому просвещенному петербуржцу доме Мурузи, выстроенном в мавританском стиле, на углу Литейного проспекта и Пантелеймоновской улицы (ныне – Пестеля), была создана одна из лучших в истории России литературных студий. Пустующую квартиру князя Мурузи захватили в 1919 году петроградские литераторы и основали «Звучащую раковину», которой руководил Николай Гумилев. Николай Степанович утверждал, что при помощи разработанного им научного метода он может научить каждого разумного молодого человека писать стихи. И к нему повалила талантливая молодежь. Самое удивительное то, что они, действительно, становились поэтами, иногда большими, и относились к своему учителю как к магу, волшебнику и вождю.

В Петрограде было множество людей, сочувствовавших белым. В 1919 году готовилось антибольшевистское восстание. Оно должно было поддержать наступающие на Петроград войска генерала Юденича. Организация подпольщиков называлась «Национальный центр» и была связана и с белыми, и с разведками стран Антанты. Наступление Юденича захлебнулось, восстание не вспыхнуло, «Национальный центр» был разгромлен. Многие в России надеялись – спастись от большевиков помогут бывшие союзники по Антанте – Англия и Франция. Но вмешиваться в гражданскую войну серьезно эти державы не спешили. Петроград был предоставлен сам себе.

Осенью 1920 года исход Гражданской войны, казалось, очевиден. В ноябре был взят Перекоп, остатки врангелевской армии бежали в Турцию, война окончена, красные победили. Никакой надежды на помощь извне у оставшихся в России не было. И чтобы вырваться из рабства, нужно «бунтовать Россию изнутри». Прежде Россия, как показала Гражданская война, выбирая из «красных» и «белых», скорее была готова принять Троцкого, а не Врангеля.

К концу 1920-го ситуация поменялась. Миллионы людей, кто прежде сочувствовал большевикам – матросы, крестьяне, рабочие – восстали. Победа над помещиками и капиталистами одержана, но не было ни хлеба, ни работы на заводах, ни политических прав. Впервые появилась возможность бороться не против большевиков и народа, а вместе с народом против большевиков.

Этот выбор сделал и Николай Степанович Гумилев. Первые политические мотивы в его стихах появились как раз в 1919–1920 годах:

Еще осенью 1920 года Гумилев попросил своего ученика, поэта Георгия Иванова познакомить его с «дельным человеком». Им был однокашник Иванова – Юрий Герман. Юрий Павлович Герман, 1896 года рождения, окончил (как и Иванов) Второй кадетский корпус, а потом – Михайловское артиллерийское училище. Первую мировую провел на Северном фронте (там же воевал с немцами Николай Гумилев), несколько раз был ранен, контужен. Член Петербургской боевой организации, где направлял работу военного отдела, в который входили подполковники Георгий Лебедев и Евгений Шведов. В Белом движении с 1918 года, совершил 54 перехода через линию фронта. Подпольная кличка – «Голубь».

Петербургскую боевую организацию создал профессор Петроградского университета, географ Владимир Таганцев, участник разгромленного большевиками «Тактического центра». Еще осенью 1919 года через Юрия Германа, курьера Юденича, ходившего из Финляндии в Петроград, он установил связь с другой белогвардейской организацией – «Национальный центр».

Владимир Николаевич Таганцев

Встретились два боевых офицера, два георгиевских кавалера. Гумилев поверил Герману, Герман – Гумилеву. В антибольшевистском заговоре поэту отводилась существенная роль. Николай Гумилев – объединяющая фигура, человек, которого многие знали, ему доверяли. Он давно чувствовал фальшь и официальной, и «белой» риторики («И как пчелы в улье опустелом дурно пахнут мертвые слова»). Поэт Гумилев должен был найти «живые» слова, которые объединят нацию: белых и красных, помещиков и крестьян, солдат и офицеров, капиталистов и рабочих.

Юрию Герману Гумилев сказал сразу: «В моем распоряжении есть группа интеллигентов, которая в случае выступления согласна выйти на улицу».

Таганцевская организация к концу 1920 года сумела объединить против большевиков силы, еще недавно находившиеся в смертельной вражде: «белых», «зеленых», «красных».

Анна Ахматова много позже напишет:

Вероятно, и для Николая Гумилева важно было, что за Таганцевым не только монархисты, но и люди разных убеждений и классовой принадлежности. Народ, к несчастью оказавшийся в большевистской России. Он присоединился к организации без выявленной политической программы: эдакий «Народный фронт – 1920».

С 1918-го по 1921-й Николай Степанович Гумилев жил на углу Преображенской улицы (ныне – Радищева) и Солдатского переулка. На втором этаже. Входили к нему посетители через подворотню, потому что в те времена парадные двери забивали. Таким образом в 1921 году, где-то в феврале, к нему явился подполковник Евгений Шведов, гость из Финляндии, посланник белого подполья. С этого момента Николай Степанович реально участвовал в антисоветском заговоре.

От Шведова Гумилев получил деньги – 200 000 и ленту для печатной машинки. Обещал написать листовки.

В это же время, зимой 1921 года, Гумилев произвел свой небольшой переворот в российской поэзии. Сразу по истечении полномочий председателя Петроградского союза поэтов – Александра Блока на этот пост избрали Гумилева. Союз поэтов – самая авторитетная легальная организация русских писателей. Теперь участник антибольшевистского подполья – официальный вождь петроградской интеллектуальной элиты.

К маю лед на Финском заливе растает, Кронштадт с его кораблями и фортами станет неприступен; к острову Котлин подойдут находившиеся недалеко от Риги и Ревеля иностранные корабли – английские, французские. Освобождение России начнется из прежней столицы. Антибольшевистское восстание должно было произойти одновременно в Петрограде и в Кронштадте поздней весной 1921 года, после начала навигации, когда штурм островной крепости Кронштадт был бы весьма затруднен.

В начале 1921-го у таганцевской организации были все шансы возглавить восстание и выиграть его. Россия бунтовала – крестьянские восстания в Сибири и в Тамбовской губернии. Конница Махно совершала беспрепятственные рейды от Донбасса до Бессарабии. В Белоруссии город за городом занимали отряды Бориса Савинкова. Компартия была расколота дискуссиями. В Кронштадте на линкоре «Петропавловск» действовал антибольшевистский подпольный комитет во главе с матросом Петриченко. Комитет готовил восстание на Балтийском флоте.

Кронштадт, родной город Гумилева, должен стать непотопляемым линкором новой революции. В кубриках впервые сошлись матросы, которые три года тому назад проламывали головы «контре», и офицеры, которые чудом избежали этой участи. Здесь возник лозунг – «Вся власть советам, а не партиям». О том, что восстание должно произойти в мае, в Кронштадте знали немногие.

Волнения, однако, начинались гораздо раньше срока, на который рассчитывали заговорщики. Уже в двадцатых числах февраля 1921 года в Петрограде, особенно на Васильевском острове, бастовали почти все. Требования политические: отмена однопартийной системы, роспуск ЧК, свободные выборы в Советы, разрешение свободной торговли. Чекисты стреляли по рабочим. В толпе митингующих на линиях Васильевского видели странного, нелепо одетого человека в поношенном пальто и рабочей кепке. Он, среди других ораторов, призывал к свержению советской власти. Это – Николай Гумилев.

Если бы Кронштадт восстал на несколько месяцев позже, летом, взять его было бы невозможно. Линкоры. Остров. Вокруг вода. Но все случилось уже 1 марта 1921 года. В этот день 15 000 кронштадцев, возмущенных событиями в Петрограде, собрались на Якорной площади. Они согнали с трибуны «всесоюзного старосту», коммуниста Калинина, и провозгласили свои лозунги: «Советы без большевиков. Власть – флоту». Все началось не так, как планировали заговорщики.

Большевистское руководство со всей ясностью понимало, восстание в Кронштадте – новая война, но уже не с белыми офицерами, а с многомиллионным народом.

В Петроград перебросили лучшие части Красной армии. Командующим назначили Михаила Тухачевского. Политически подавление восстания обеспечивал прибывший из Москвы Лев Троцкий. Когда два полка 27-й дивизии красных отказались идти на лед, 60 красноармейцев расстреляли перед строем. Остальным было предложено искупить вину кровью. После тяжелых боев, утром 18-го марта, Кронштадт был взят.

Кронштадцы хорошо понимали логику большевиков. Им было ясно: тех, кто сдастся – расстреляют. 3000 краснофлотцев стали смертниками – их оставили прикрывать отход. А 8000 жителей города и моряков по льду ушли в Финляндию. Действительно, те, кто попал в плен, были почти поголовно уничтожены. А вот многие из тех, кто ушел в Финляндию, хотели мстить красным, сражаться с ними и продолжать восстание, но уже как-то по-другому.

После Кронштадта большевики изменили экономический курс и ввели свободную торговлю. Была объявлена новая экономическая политика (НЭП). Крестьяне начали везти продукты в город, открылись рынки, частные лавки, кафе, рестораны.

В политической жизни, однако, закручивание гаек продолжалось. По городу ехали грузовики, набитые матросами, из них доносились крики: «Спасите, братцы, расстреливать везут!»

У подполья не было выбора: надо готовить новое восстание. Герман и Шведов набрали в Финляндии из ушедших туда кронштадцев будущих боевиков.

13 апреля 1921 года на Финском заливе сошел лед. Из Териок, на финском побережье, в Петроград на катере были отправлены бывшие участники Кронштадтского восстания. Ими командовал боцман с линкора «Петропавловск» Паськов и член кронштадтского ревкома Комаров. Они составили ядро группы, которое немедленно приступило к организации террористических актов.

В мае 1921-го, во время празднования Дня Красного флота, в центре города раздался взрыв. Колонна демонстрантов проходила мимо Медного всадника, Манежа, далее – по бульвару Профсоюзов (Конногвардейскому). В самом начале бульвара стоял гипсовый памятник Володарскому. Боевики положили букет сирени к ногам Володарского. И когда колонна уже отошла, этот букет сирени взорвался.

Одновременно была подожжена трибуна на площади Урицкого (Дворцовой).

Поджог трибун и взрыв памятника – только своеобразное заявление о намерениях. Подполье готовило серьезные теракты – в гостиницу «Астория», где жил диктатор Петрограда Григорий Зиновьев, внедрился таганцевский боевик. Планировалось нападение на поезд наркома Льва Красина. Заговорщики приобрели типографию и динамит. Установили постоянные связи с полковником Эльвенгреном, руководителем финских антибольшевистских добровольцев, и главой Русского политического комитета в Варшаве Борисом Савинковым.

К 28 августа террористы – савинковцы готовили покушение на Ленина и Троцкого. Это должно было стать сигналом к всеобщему восстанию в Петрограде.

Но боцман Паськов был схвачен чекистами и согласился с ними сотрудничать. Он сыграл роль провокатора. Согласие сотрудничать с ВЧК дал и другой кронштадтец – Комаров.

Владимира Таганцева арестовали 31 мая 1921 года. В этот же день организация потеряла своего боевого командира – Юрия Германа. Он и офицер Евгений Болотов были убиты на российско-финской границе, в районе реки Сестры. Они были курьерами, которые ходили из Петрограда в Гельсингфорс (Хельсинки) по заданию Петроградской боевой организации. После убийства Германа чекисты заявили, что именно у Юрия Павловича нашли документы, изобличающие Таганцева. Хотя, на самом деле, это было не так: об организации знали от кронштадцев – агентов ВЧК. А такое заявление сделали, чтобы их не раскрывать. Начались массовые аресты.

Вслед за Таганцевым арестовали еще 180 человек, Гумилева среди них не было. За день до убийства Германа и ареста Таганцева он уехал в Крым.

Уже 5 июня петроградские чекисты рапортовали: никакого заговора нет, все арестованные – брюзжащая интеллигенция, знакомые Таганцева. Его, как не первый раз замеченного, расстрелять, остальных отпустить. Но у иностранного отдела ЧК в Москве была секретная, не вызывающая сомнений информация – в Париже, Берлине, Гельсингфорсе эмиграция в августе ждала восстания в Петрограде.

Самым талантливым из своих следователей Феликс Дзержинский считал Якова Агранова. Ему было всего 28 лет. Он считался «специалистом по интеллигенции». Агранов прибыл в Петроград, изучил протоколы допросов, донесения попавших в сети ЧК бывших кронштадтских бунтовщиков, сообщения заграничных резидентов, материалы обысков. Ему стало очевидно, что перед ним не просто группа террористов, а люди из законспирированной тайной антисоветской организации. В их числе и председатель петроградского Союза поэтов Николай Гумилев.

Яков Агранов

Дзержинский писал начальнику Секретного отдела ВЧК Самсонову: «За делом Таганцева надо наблюдать. Имеет огромное значение. Можно разгромить все очаги правых белогвардейцев. Не стоит ли важнейших перевести в Москву в нашу одиночку? Это дело может нам раскрыть пружины Кронштадтского восстания».

6 июля 1921 года Гумилев возвратился из Крыма с напечатанной новой книгой «Шатер» и узнал, что Таганцева взяли, Герман убит. По городу ползли слухи о повальных арестах, но в поведении Николая Гумилева ничего не изменилось. Более того, он не прекратил подпольную деятельность.

Есть воспоминания литератора Сильверсвана, которому Гумилев в июле 1921 года рассказывал, что существует большая разветвленная подпольная организация, разделенная на пятерки: одну из пятерок возглавляет он, Гумилев; у них есть связи и в Красной армии, и среди советских чиновников; арестована только небольшая часть участников этой организации, Таганцев, конечно, никого не выдаст, он человек надежный.

Агранов во что бы то ни стало должен был заставить арестованных говорить. Ведь все, чем пока располагало следствие, – агентурные сведения. Агранов начал практиковать ночные допросы, подсаживал в камеры провокаторов, сообщал арестованным, что Петроград на военном положении, поэтому их расстреляют без суда. Он работал неформально, что называется, с огоньком.

Во время допросов, которые Агранов любил проводить в реквизированных барских квартирах, неожиданно доставал из-под стола банку с заспиртованной человеческой головой и спрашивал: «Вам этот человек знаком?» Голова была Юрия Германа. Действовало безошибочно: слабонервные подследственные немедленно начинали давать показания.

И вот в течение месяца он сумел сломить Таганцева, не прибегая к пыткам. Чекист внушил бедному географу: партия хочет прекратить Гражданскую войну, договориться с бывшими политическими противниками, но для этого Таганцев должен рассказать всю правду об организации. Тот дрогнул, потом одумался.

В ночь с 21 на 22 июля в камере № 87 на Гороховой, 2, Владимир Таганцев попытался покончить жизнь самоубийством – повеситься на скрученном полотенце. Он знал, что в тюрьме его жена, у престарелых родителей ютятся его маленькие дети двух и пяти лет – он не мог противостоять психологическому давлению Агранова. Вынутый из петли, он подписал договор со следователем. Яков Агранов от имени ВЧК гарантировал Таганцеву открытый процесс и то, что ни он, ни арестованные по его делу не будут расстреляны. Таганцев дал откровенные показания.

Целый день Агранов с Таганцевым ездили по Петрограду и Таганцев показывал квартиры, называл фамилии. В результате было арестовано около 300 человек.

Ленин был необычайно доволен работой чекистов. Он считал, что раскрытие петроградской боевой организации – прекрасный повод для того, чтобы показать всем: экономические уступки абсолютно не означают уступок политических. В то же время, когда решалась судьба Гумилева, в секретной записке членам Политбюро Ленин писал: «Чем большее число представителей реакционной буржуазии, реакционного духовенства удастся по этому поводу расстрелять, тем лучше».

24 июля 1921 года газета «Известия» (официальный орган ВЦИК) опубликовала большой материал, доклад ВЧК о раскрытии опасных заговоров в разных районах страны – Поволжье, Сибири и Петрограде. Была разоблачена организация, включавшая боевой комитет, захвачены склады динамита, конспиративные квартиры, оружие, арестованы сотни людей. Естественно, эту статью тут же перепечатала «Петроградская правда», по городу шли слухи о массовых арестах.

Теплой ночью 2 августа Гумилев возвращался с Литейного проспекта в Дом искусств. Его сопровождала стайка учеников, и он читал им только что написанное стихотворение, и там были такие строчки: «После стольких лет я пришел назад, но изгнанник я, и за мной следят». На углу Невского и Мойки стояла большая машина, в ней – четверо. Еще никто не понимал, что это – чекисты. Машин в городе было относительно много, начался НЭП.

В эту ночь в Петрограде арестовали сотни человек. В квартирах ждали засады, в одну из них попал последний из оставшихся руководителей организации – подполковник Евгений Шведов. При аресте Шведов застрелил двух чекистов и сам погиб в перестрелке.

Поздно вечером 2 августа 1921 года в комнату Гумилева в Доме искусств зашел московский поэт Владислав Ходасевич. Гумилев был настроен шутливо, доброжелательно и сказал Ходасевичу: «Смотрите, мы сверстники: мне 35 и вам 35, а я выгляжу вас гораздо моложе, потому что я все время окружен молодежью, и сегодня вечером, например, я играл со своими учениками – молодыми поэтами в жмурки, и доживу я до девяноста лет». Веселым, молодым и запомнил Ходасевич Гумилева. Он был последним, кто видел Николая Степановича на свободе.

Обыск в комнате Гумилева, в общежитии Дома искусств: ничего не нашли, даже деньги он успел перед арестом раздать знакомым. Его отправили сначала на Гороховую, 2, в главное здание ВЧК. Потом – на Шпалерную, в камеру № 77, где он провел свои последние дни.

Николай Гумилев после ареста

Из тюрьмы Гумилев отправил в Дом литераторов открытку с известием об аресте. Затем еще одну – жене с просьбой передать шерстяные носки и оригинал Платона и с уверениями, что беспокоиться за него не стоит: «Я играю в шахматы много и немного пишу для себя и тебя».

Гумилев не знал, какие улики против него есть. Никто из членов его пятерки не был арестован, Герман убит. В течение трех дней его не допрашивали.

10 августа 1921 года на Смоленском православном кладбище хоронили Александра Блока. В этот же день был храмовый праздник кладбищенской церкви и иконы Смоленской божьей матери, и Анна Андреевна Ахматова написала: «А Смоленская нынче именинница». Она присутствовала на похоронах Блока, и вот в этой толпе провожавших поэта впервые узнали: арестован Николай Гумилев, он содержится в тюрьме на Шпалерной улице, и надо хлопотать о его освобождении.

6 августа Таганцеву впервые задали прямой вопрос о Гумилеве. Тот дал показания, что Николай Степанович был в резерве организации. Таганцев говорил: связь с Гумилевым поддерживали Шведов и Герман. 8 августа Гумилева вызвали на допрос.

Про убийство Германа Гумилев знал из советских газет, поэтому спокойно назвал эту фамилию, и говорил, что не уверен, был ли это именно Герман. Шведова Гумилев упорно не хотел называть по фамилии. Хотя Таганцев подтвердил, что именно Шведова он посылал к Гумилеву.

Для большинства Гумилев – знаменитый поэт. Агранову важнее другое – офицер, военный разведчик, георгиевский кавалер. Имеет связи в правительственных кругах Англии и Франции. Возглавлял пятерку. Брал деньги от Шведова. Встречался с Германом и Таганцевым.

За арестованных по таганцевскому делу, и прежде всего за Гумилева, многие просили. Просило помиловать его издательство «Всемирная литература». Просил Союз поэтов, председателем которого он был. Дважды в Кремль к Ленину приезжал А. М. Горький, пытался выторговать жизнь Гумилева. Но Ленин был непримирим. Контрреволюционеры должны быть расстреляны. Поэты для советской России ценности не представляют.

К середине августа подследственные по таганцевскому делу еще не знали, что многих из них ждет смертная казнь. Таганцев верил, что чекисты будут соблюдать заключенный с ним договор, а Гумилев видел, что кроме показаний Таганцева следствие ничем против него не располагает. Единственная улика – найденные при обыске на Преображенской деньги, переданные Гумилеву полковником Шведовым.

Агранову решать, по какой статье пойдет его подопечный: либо по прикосновенности к боевой организации – два года условно, либо по соучастию – расстрел. Фактом, который перевел дело Гумилева из прикосновения в соучастие, стали взятые у Шведова деньги.

24 августа коллегия ПетргубЧК приняла решение о расстреле первой группы соучастников по таганцевскому делу. Это 61 человек. Среди них – 16 женщин. На расстрел везли людей разной степени вовлеченности: среди них и кронштадтские боевики, и случайные знакомые Таганцева.

В ночь с 24 на 25 августа 1921 года по лесной дороге четыре грузовика привезли приговоренных на Ржевский пороховой полигон. Их завели в здание порохового погреба и раздели до белья. А потом по 15 человек начали выводить в лес на казнь. В их числе был и поэт Николай Степанович Гумилев.

Яков Агранов выполнил поручение Ленина и Дзержинского – раскрыл тайную организацию, стоявшую за кронштадтским мятежом, готовившую антибольшевистское восстание. С показательной жестокостью он настоял на массовой экзекуции.

Из дневника Таганцева: «Узнал о гибели Володи и Нади (старшего сына и невестки. – Л. Л.). Да будет им светлая память. Пусть будут прокляты их мучители и их потомки».

По легенде, в которую хочется верить, перед казнью, когда жертв уже выстраивали вокруг рва, чекист закричал:

«Поэт Гумилев, выйти из строя!» Николай Степанович вышел, а потом показал на людей, которые за ним стояли: «А они?» Агранов закричал: «Не валяйте дурака!» Николай Степанович докурил папиросу и снова встал в строй: «Здесь нет поэта Гумилева, здесь есть офицер Гумилев».

Где находится его могила, мы не знаем. Достоверно известно только, что в лесу была вырыта яма, в которой закопали трупы всех расстрелянных, в том числе и Николая Гумилева.

Судьба поэта – произведение, которое он заранее строит. И конец своей жизни Гумилев предвидел:

Яков Агранов вернулся в Москву и стал главным специалистом ЧК по работе с интеллигенцией. Он вел следствие по делу об убийстве Кирова. По его указке были высланы и расстреляны сотни видных деятелей искусства и науки. Его расстреляли в 1938 году. И не реабилитировали.

 

Ленька Пантелеев – сыщиков гроза

В 1922 году Петроград еще не оправился от последствий революции, Гражданской войны, разрухи и голода 1919-го. Город часто погружался в полную темноту – не хватало электроэнергии, и для освещения квартир ток давали только на несколько часов. Из экономии, трамваи ходили медленно, но самое неприятное – была введена плата за проезд. За годы военного коммунизма горожане привыкли, что транспорт бесплатный, а магазинов нет вовсе. И казалось – навсегда.

Английский фантаст Герберт Уэллс, посетивший Петроград в эпоху военного коммунизма, был потрясен: «Прогуливаться по улицам при закрытых магазинах кажется совершенно нелепым занятием. Здесь никто больше не “прогуливается”».

Для Петрограда годы Гражданской войны были почти такими же страшными, как для Ленинграда – годы Блокады. Население бывшей императорской столицы уменьшилось в пять раз. Чудовищный голод, холод, разруха.

В середине 1922 года город чудесным образом начинает выздоравливать: НЭП, частная торговля, омары в витринах бывшего Елисеевского магазина, модницы в ресторане «Крыша» Европейской гостиницы, нарядная толпа на Невском. И резкий взлет преступности. Шумели банды Ваньки Чугуна, Ваньки Белки, Васи Котика. Лиговка покрыта воровскими малинами. Весной 1922 года в Петрограде ежемесячно совершалось от 40 до 50 вооруженных налетов.

В эпоху НЭПа на главной улице города было множество магазинов, возле которых часто образовывались очереди

Газета «Известия» писала в 1922-м: «Магазины… блестят, сверкают, манят к своим витринам и в свои гостеприимные двери толпы гуляющих… Все это для всех видов нэпманов и взяточников». Прилавки ломились от забытых горожанами продуктов: окорока, рябчики, торты, вина. Но для простой семьи купить торт было почти то же самое, что сейчас приобрести автомобиль. Обычное меню рядовых граждан составляли каша на воде и картошка, у людей побогаче на столе бывала селедка и пироги с луком. А в витринах гастрономических магазинов – изобилие и великолепие, недоступное 97 процентам населения Петрограда.

За что боролись?

И в наше, не самое бедное время, мало кто любит скоробогачей. А тогда, в 1920-е годы, какое могло быть отношение к нэпманам у питерского рабочего, вернувшегося с фронта, где он боролся с мировой буржуазией, или у чекиста, недавно ставившего «контру» к стенке? За что боролись, товарищи? За что кровь проливали? Вот таким фронтовиком и чекистом был Леонид Пантелкин, известный нам как Ленька Пантелеев.

Леонид Пантелкин родился в 1902 году в Тихвине, в семье рабочего. Окончил начальную школу и профессиональные курсы, где получил престижную специальность печатника-наборщика. Хорошо читал и писал, слыл грамотеем. В 1919 году Пантелкин, не достигший призывного возраста, вступил добровольцем в Красную армию и отправился на Нарвский фронт. Участвовал в боях с армией Юденича, попал в плен, откуда бежал и снова воевал за красных. Затем часть, в которой служил Пантелкин, передали в подчинение ВЧК и перебросили на Псковщину для борьбы с бандитизмом в приграничной полосе.

Летом 1921 года Леонид Пантелкин был принят на должность следователя в Военно-контрольную часть дорожно-транспортной ЧК Северо-Западных железных дорог. Но уже в октябре он был понижен в должности, а в январе 1922-го уволен из рядов ВЧК. Официальная формулировка – по сокращению штатов.

Долгое время советская литература по понятным причинам умалчивала о том, что бандит Ленька Пантелеев был когда-то чекистом. Но до сих пор тайной остается причина его увольнения из органов. По первой, политической, версии, Пантелеев был левым радикалом и выступал против новой экономической политики. По уголовной версии, чекист был нечист на руку и даже заподозрен в участии в бандитском налете, арестован, но выпущен за отсутствием доказательств. На самом деле, обе версии не противоречат друг другу. После работы в ЧК Пантелеев точно так же продолжал бороться с НЭПом и нэпманами.

Резкий взлет преступности в Петрограде начала 1920-х произошел во многом за счет бывшего революционного пролетариата, считавшего, что большевики обманули рабочих. Для таких в ГПУ и милиции был введен специальный термин – «политбандит».

В начале 1920-х годов Советская власть еще пыталась применять к уголовникам классовый подход и те нередко могли рассчитывать на снисхождение. Некоторые теоретики марксизма заявляли, что если кража идет на пользу трудящимся, то не является преступлением. А для уставшего от нищеты обывателя политбандиты представлялись новыми Робин Гудами, которые отбирают у богатых и отдают бедным.

Почти в каждом районе был свой защитник бедных из уголовников. В Коломне ходили легенды о бандите Моте Беспалом, который грабил только буржуев, а бедным оставлял подарки с записками: «Где Бог не может, там Мотя поможет». На Васильевском острове рассказывали о графе Панельном, который не позволял воровать у пролетариев. Благородный аристократ обитал где-то на пустыре со своей невестой, редкой красавицей, звали которую Нюся Гопница. Блатная романтика и жаргон стали популярны не только среди уголовников, но и простых обывателей.

Такие романтические баллады печатались, издавались и продавались в книжных магазинах Петрограда в 1920-е.

Милиция сбилась с ног, количество облав и арестов за год увеличивалось втрое. Но результаты все равно были плачевны. Если в 1920 году в городе было зарегистрировано 16 тысяч правонарушений, то в 1922-м – уже 26 тысяч.

В эпоху НЭПа появился новый вид преступников – налетчики. И самым знаменитым среди них стал Ленька Пантелеев.

Елизавета Полонская написала поэму «В петле» – Пантелеев там центральный персонаж:

Эти строки стали популярной в Петрограде песней. Часто первые строки пелись не так, как в тексте Полонской: «Ленька Пантелеев – нэпманов гроза». В глазах многих петроградцев, особенно молодежи, налетчики и бандиты были окружены романтическим, революционным ореолом. Потому и Пантелеев – видно, что матрос.

Благородный разбойник

Свой первый налет банда Леньки Пантелеева совершила 4 марта 1922 года на Казанской улице, где проживал богатый меховщик Богачев. Около 16.00 в квартиру Богачева на третьем этаже кто-то постучал. К двери подошла прислуга и спросила: «Кто там»? В ответ она услышала вежливый мужской голос: «Дома ли мадам с Симой и где Эмилия»? Прислуга сказала, что хозяйки дома нет, а Эмилия лежит больна. И, проявляя присущее женщинам любопытство, поинтересовалась: «А не Ваня-ли это?» Голос из-за двери также очень вежливо сказал: «Да, мадам!» И прислуга открыла дверь.

Ленька Пантелеев

В квартиру вошли два хорошо одетых молодых человека и наставили на дам револьверы. Женщин связали и заперли в одной из комнат. После этого бандиты обшарили квартиру, забирая все: от бриллиантов до пустяков, вроде столового серебра и платьев. Затем они спокойно покинули ограбленную квартиру через парадный вход. Через три часа вернулся из конторы всеми уважаемый меховщик Богачев, а еще через полчаса он был увезен каретой скорой помощи в больницу с диагнозом – сердечная жаба.

Обычно после второго-третьего налета банды ликвидировались уголовным розыском. Но в лице Пантелеева милиция встретила серьезного соперника.

Свой второй налет Ленька Пантелеев совершил всего через 12 дней после первого – на квартиру доктора Грилихеса на Васильевском острове. Схема – та же. В квартиру позвонили, прислуге сказали, что доктору принесли важное письмо. Дверь открылась, прислуга связана, квартира обчищена.

Но Пантелеев не стал бы Пантелеевым, если бы не проявлял в своих приемах разнообразия. В следующий раз, на квартиру доктора Левина налетчики явились в матросской форме, под видом пациентов.

А к ювелиру Аникиеву бандиты нагрянули, представившись сотрудниками ГПУ. Предъявили ордер на обыск, составили протокол на изъятые деньги и драгоценности, копию оставили ювелиру и спокойно удалились. Когда хозяин квартиры пришел в себя, то обнаружил, что копия ордера на обыск составлена за подписью Алексея Тимофеева, а на протоколе об изъятии «вещдоков» тот же человек подписался уже как «Николай Тимофеев». Полночи ювелир Аникиев провел без сна, а рано утром отправился в ГПУ, где выяснил, что его банально ограбили.

Вскоре ограбили владелицу трактира Ишес, обошлось без жертв.

Пантелеев жадиной не был. Добычу продавал, выручку прокучивал вмиг и охотно раздавал деньги и вещи всем кому ни попадя. Типичный благородный разбойник. Большой благотворительностью там не пахло, но выручить из беды бедного студента или голодающую девицу с Лиговского вполне мог. В результате Ленька пользовался немалым успехом среди горничных, домработниц, которые охотно рассказывали о том, где хранятся сокровища их хозяев.

Среди жителей Петрограда ходили легенды о знаменитых налетчиках – Соньке Золотой Ручке, Пан-Валете, Ваньке Советском, Сашке Седом, но Ленька Пантелеев стяжал неувядаемую славу самого фартового. Будто заговоренный, бандит обходил стороной засады и скрывался от облав. От его имени на улицах появлялись надписи: «До 10 часов – шуба ваша, после 10 часов – наша. Ленька Пантелеев».

Но однажды удача изменила Пантелееву: в трамвае 9-го маршрута, следовавшего по Загородному проспекту, сотрудник Дорожной ВЧК Иван Васильев обратил внимание на человека, похожего по описаниям на знаменитого бандита.

Ленька Пантелеев, обладавший звериным чутьем, тут же заметил, что один из пассажиров слишком пристально разглядывает его, и на ходу спрыгнул с подножки трамвая. Чекист бросился за ним с криком: «Держи его, держи!» Пантелеев юркнул в проходной двор Госбанка, узкий, существующий и сейчас безымянный переулок между Загородным и Фонтанкой.

Первая кровь

Когда Пантелеев выбежал на набережную, наперерез ему бросился начальник охраны Госбанка Борис Чмутов. Пантелеев выстрелил дважды, Чмутов упал замертво. Ленька, пробежав еще немного вдоль Фонтанки, свернул в проходные дворы и скрылся. Это было первое убийство, совершенное Пантелеевым. Кровь, пролитая на Фонтанке, словно развязала ему руки. После убийства милиционера рассчитывать на снисхождение уже не приходилось, и Ленька все чаще стал применять оружие, занявшись банальными уличными грабежами.

25 августа 1922 года Пантелеев и его ближайший помощник Гавриков, вооруженные револьверами, остановили пролетку и до нитки обобрали троих нэпманов.

1 сентября у клуба «Сплендид-Палас» на Караванной Пантелеев и Гавриков совершили налет на супружескую чету Николаевых. После приказа отдать деньги и драгоценности Николаев полез в карман пальто. Пантелееву показалось, что он сейчас достанет оружие. И муж и жена Николаевы были убиты.

4 сентября 1922 года – роковой день в жизни Леньки Пантелеева, хотя начинался он совершенно обычно. Утром на углу Большой Морской и Почтамтского переулка Пантелеев вместе с Гавриковым ограбили артельщика Манулевича.

В этот день с утра шел дождь, у Леньки промокли ноги, сапоги были никудышные. Около семи вечера он вместе с Гавриковым зашел в магазин «Кожтреста» на углу Невского и Большой Конюшенной (там, где сейчас «Военная книга»). Когда Ленька мерил башмаки, в магазин вошел квартальный милиционер, а за ним – помощник начальника 3-го отделения милиции Бардзай; именно он приказал Пантелееву предъявить документы. Тут же началась перестрелка, Бардзай был смертельно ранен, бандитов удалось задержать. Пантелеева скрутили только после того, как оглушили, поэтому на единственной сохранившейся фотографии он с перебинтованной головой.

Под усиленной охраной Пантелеева и Гаврикова доставили в 3-й Исправдом, более известный как следственный изолятор «Кресты». Через пару дней в облавах, устроенных милицией и ГПУ, были задержаны сообщники Пантелеева, среди которых известный в городе Мишка Корявый (Михаил Лисенков) и Сашка Пан (Александр Рейнтоп).

Следствие вел опытный чекист Сергей Кондратьев. В 1926 году он опубликовал в журнале «На посту» свои воспоминания о беседах с Ленькой Пантелеевым.

Ленька охотно отвечал на все вопросы. Рассказал: налеты его банда совершала с помощью наводчиков. А кто лучший наводчик? Конечно же, женщина. «Каждая наводчица – моя сожительница. Это выгодно, потому что с нею не нужно делиться. Она никогда не выдаст. В благодарность за удачное дело подаришь ей какой-нибудь пустячок – колечко, меховое пальто, шаль, и она тебе по гроб предана».

Сергей Кондратьев. Сыщик Петроградского УГРО

Допросы Леньки Пантелеева проводились в здании управления ГПУ. На последнем допросе Пантелеев, уже уходя в камеру, сказал следователю: «Ну, бывайте, дорогой товарищ! Больше не увидимся. Скоро покину я ваш исправдом, убегу, вот!»

Суд

Следствие продолжалось всего 3 недели, и 10 ноября 1922 года в зале Петроградского трибунала начался суд над бандой Леньки Пантелеева. В зале самая разношерстная публика – от мелкого воришки до богатого владельца магазина – с любопытством рассматривала тех, кто так долго и так много заставлял о себе говорить. Несмотря на все его преступления, Пантелеев произвел, по словам журнала «Суд идет», весьма «благоприятное впечатление». В прошлом наборщик Пантелеев до своих бандитских выступлений «ни в чем дурном замечен не был, вел честный образ жизни, и нельзя было бы сказать, что в 18-летнем юноше заложены такие “возможности”». Подсудимые выглядели уверенно, посмеивались. Пантелеев вызывал сочувствие зала: зрители шептались – Ленька наверняка убежит. Не может фартовый сдаться так просто.

Пантелеев ничего не отрицал, но и ничего не прибавлял к тому, что было добыто предварительным следствием. Он лишь не признавал умысла в убийстве начальника охраны Государственного банка, говоря, убил де его совершенно случайно. Пантелеев и его спутник Гавриков признали себя виновными по всем вменяемым эпизодам, подчеркнув, что с их стороны «не было вооруженного сопротивления при аресте» (что было неправдой).

Пантелеев жаловался, что ему не везло: в одном случае потратил много трудов, а взял всего ничего; при налете на квартиру доктора Левина была взята крупная сумма, но испортил дело наводчик, племянник доктора – Раев, надувший его и забравший себе большую часть награбленного. Вообще, по рассказам Пантелеева, «деятельность» бандита – удовольствие дорогое: всюду приходится «смазывать», за дешевку продавать маклакам ценности, содержать несколько квартир. «Неприятностей» не оберешься…

Цепь кандалов, которая была на время допроса обвиняемых снята, перед окончанием судебного заседания была вновь скреплена; Гаврикова с Пантелеевым снова приковали друг к другу. Заседание Трибунала было закрыто. Оставались прения сторон, последние слова, приговор.

Конвой удвоен. Револьверы наизготове, шашки наголо. И за этой непроницаемой стеной сверкающих «кольтов» и обнаженных шашек Пантелеев, а за ним и вся его свита, были выведены из здания Трибунала. Пантелеев и Гавриков в 12 часов ночи были приняты начальником Исправдома и районным надзирателем и размещены по камерам, которые закрывались на ключ. Пантелеев был заключен в камере ¹ 196, Гавриков – в камере ¹ 185, обе в четвертой галерее.

Бежать из «Крестов» немыслимо. Но ночь с 10 на 11 ноября 1922 года стала памятной для тюрьмы, так как тогда свершилось то, о чем будут десятилетия рассказывать друг другу заключенные.

Утром, когда заседание Трибунала вновь открыли, зал замер: председатель огласил телефонограмму начальника Исправдома о бегстве Пантелеева и Гаврикова.

Еще никто не знал, как это произошло, но все себе представляли, «что это было какое-то головокружительное» бегство, что и бежал Пантелеев по-пантелеевски».

Трибунал продолжал заседания.

Все были уверены, что Пантелееву далеко не уйти, что его сегодня же поймают. В Петрограде знали: о бегстве сообщено всюду, охраняются вокзалы, агенты Уголовного розыска брошены на поиски.

Оставшиеся на скамье подсудимых обвиняемые старались использовать бегство главаря. Каждый хотел взвалить все на Пантелеева и приписывал ему невероятное влияние, при помощи которого он из них, «честных и порядочных людей», сделал бандитов.

Так бандит Бартуш, скромно потупив глаза, говорил о своем вчерашнем главаре, как о гнусной личности, которая его не то силой, не то нравственным воздействием заставила принять участие в «деле». Он утверждал, что Пантелеев угрожал ему револьвером, и ссылался при этом на участницу шайки Друговейко.

Простачком рисовал себя бандит Варшулевич. Он де жил в одной комнате с Ленькой, но ничего не знал о его деятельности. Да, он продавал меха, взятые при налете у Богачевых, но откуда он мог знать, где их взял на самом деле Пантелеев, и почему ему было не верить Пантелееву, что меха его собственные?!

Наводчицы Франченко и Михайлова совершенно отрицали свою вину, говорили, что показания на следствии они давали под угрозой револьвера ограбленного бандой Пантелеева доктора Грилихеса, который якобы присутствовал при их допросе.

Допрашивался наркоторговец с угла Пушкинской и Проспекта 25-го Октября (ныне – Невского) известный кокаинист Вольман. Пантелееву нужны патроны – Вольман их достает. Нужен револьвер – опять Вольман. Пантелеев и Вольман связаны старой дружбой, знакомством по тюрьме, когда еще Пантелеев сидел по подозрению в налете, а Вольман – по подозрению в спекуляции. И уже тогда Вольман знал, что собой представляет Пантелеев.

Пантелеева нет, и Вольман, отрекаясь от своих показаний на следствии, валит все на то, что говорил он раньше не искренне, а из боязни мести со стороны Пантелеева.

К расстрелу Трибуналом был приговорен только изобличенный убийца Акчурин. Вольман и скупщик краденых мехов Кузнецов приговорены к 6 годам лишения свободы.

Как они бежали

Побег Пантелеева и его подручников из 3-го Исправдома был тщательно разработан, но удался лишь благодаря случайному стечению обстоятельств и не с первой попытки.

Согласно выработанному плану, надзиратель 4-й галереи Иван Кондратьев должен был «заговорить» другого надзирателя; в это время бандит Рейнтоп (он же Сашка Пан) открыть камеры Пантелеева и Лисенкова по прозвищу Мишка Корявый. За содействие побегу Кондратьеву пообещали 20 миллиардов рублей (деньги большие, но не сверхъестественные – вспомним инфляцию начала 1920-х).

7 ноября около 4 часов ночи в камеру Лисенкова вошел Рейнтоп, забрал одеяло и простыни и унес к себе в камеру. Там одеяло было разорвано на длинные полосы и связано. Веревки нужны были для того, чтобы связать надзирателя Васильева, также их планировалось использовать в качестве лестницы. К этому времени надзиратель Кондратьев должен был спуститься вниз, якобы для проверки главного поста, и тут его для видимости тоже должны были связать. Условным знаком для Кондратьева должно было стать выключение в тюрьме света.

Следственный изолятор в Петербурге, в народе – «Кресты»

В этот день, однако, бежать не удалось: надзиратель Васильев, хотя и вошел в камеру налить себе чаю, но пошел пить его в дежурную, и связать его не вышло.

В день суда, 10 ноября, вернувшийся из Трибунала Ленька Пантелеев, проходя по галерее, бросил убийце и грабителю Иванову-Раковскому: «Мне – левак (расстрел. – Л. Л.), надо бежать».

По камерам бандитов разместил надзиратель Кондратьев. Пантелеев содержался в камере № 196, Лисенков в соседней – № 195, Рейнтоп – поблизости, в камере ¹ 191, и еще немного дальше Гавриков – в камере № 185.

Некоторое время в Исправдоме царила тишина. Весь следственный изолятор освещался всего одной висячей 500-свечевой электрической лампой, и вдруг эта лампа погасла. Тюрьма погрузилась во мрак. Еще мгновение, и свет снова загорелся. Где-то хлопнула дверь. Затем снова погас свет. Снова зажегся, и так несколько раз.

Свет гас, конечно, неслучайно. Чья-то таинственная рука дотронулась до штепселя, находившегося у выхода из 4-й галереи, почти совсем рядом с тем столиком, где должен был нести дежурство постовой надзиратель Васильев.

Должен был, но именно в это время по странному стечению обстоятельств Васильева на посту не было. Он «ушел греться в дежурную комнату».

В 3 часа 20 минут в Исправдоме тревога: нет электричества. Кондратьев бросается в камеру заключенного Немтина, исполнявшего обязанности монтера Исправдома. Немтин не отзывается. В Исправдоме все еще темно. Вдруг со второй галереи крик: «Вон там какая-то тень!» Это кричит задремавшая было надзирательница 2-й галереи Романова. Кондратьев бросается по направлению к тени. Возвращается обратно. Свет уже горит. В тот же момент обнаруживается побег заключенных.

Наутро в Исправдоме все на ногах. Прокурор и старший следователь осматривают место побега. Устанавливается: камеры, в которых содержались бежавшие, открыты без повреждения замков. Открыта дверь в комнату свиданий. Открыты двери камеры, выходящей на пост и сообщающейся с комнатой свиданий. В коридоре, прилегающем к комнате свиданий, оторвана доска, закрывавшая окошко, ведущее в коридор при кухне. Висячий замок на кухонной двери сбит. Кухонное окно, ведущее во двор, открыто.

В комнате свиданий обнаружен кусок железной трубы. Такой же кусок нашли у лестницы на второй галерее.

Спустившись по винтовой лестнице с 4-й галереи на 1-ю, беглецы прошли к выходу на главный пост и через камеру, ведущую в комнату свиданий, прошли в коридор. Здесь они оторвали доску, прикрывавшую окошечко, которое вело в коридор кухни. Затем проникли на кухню, через окно спрыгнули во двор, через забор вышли на улицу и скрылись.

Гавриков, впоследствии, когда он был пойман, рассказывал, что около четырех часов ночи его разбудил Пан, сказав: «Выходи». Надзиратели во всех галереях крепко спали. Пан погасил свет в Исправдоме, и они стали спускаться по винтовой лестнице. К ним присоединился Пантелеев. Они спустились в комнату свиданий, Пантелеев стал ломать окно, выходившее на кухню.

Когда все трое уже находились на кухне, они услышали какие-то шаги – это оказался Михаил Лисенков, запоздавший почему-то. Выйдя во двор, беглецы увидели: в пекарне Исправдома идет работа. Их, однако, никто не заметил. Перепрыгнув на улицу, бандиты пожали друг другу руки. По словам надзирателя Васильева, он знал, что в 4-й галерее сидят особо тяжкие преступники и «лишь» на 20 минут вышел погреться, а в это время и совершился побег.

В ночь побега, 11 ноября, погода стояла холодная. Улицы, даже центральные – безлюдны. Лишь изредка вдоль домов и заборов мелькали тени прохожих.

«Выходи, свободно!» – обернувшись назад, во двор Исправдома, сказал Ленька Пантелеев и мягко спрыгнул в снежный сугроб. Вслед за ним один за другим на снег спрыгнули Лисенков (Мишка Корявый), Рейнтоп (Сашка Пан) и Гавриков.

Озираясь по сторонам, четверо несколько мгновений постояли у забора. Затем две тени отделились и, быстро перебегая с одной стороны на другую, направились к Литейному мосту, а оттуда по набережной Невы к площади Жертв Революции (Марсову полю). Это были Лисенков и Рейнтоп, через пару минут в другую сторону отправились Пантелеев с Гавриковым.

Пантелеев снова в городе

Гавриков и Пантелеев засели в развалинах трехэтажного дома и в жестокую стужу пробыли там больше суток. Выждав, когда все стихло, они отправились ночевать к друзьям, радостно встретившим главаря. Места ночевки все время меняли, крутились преимущественно в районе Пряжки. Там у Леньки Пантелеева были «свои» квартиры.

Ночевали и в воинских кассах вокзала Октябрьской дороги. Когда же приходил контроль для проверки документов, бандиты уходили, а после возвращались туда же.

Пантелеев знал, что агенты стерегут его на каждом шагу и что в случае поимки пощады не будет. В городе бандиты предполагали прожить месяц-полтора, а потом уехать в провинцию.

Первой заботой беглецов стала одежда и оружие. На Обуховской толкучке (там, где сейчас автобусный вокзал) они купили четыре револьвера – Ленька взял себе два браунинга, а Гавриков – маузер и наган. Реализовав бриллиант в два карата, припрятанный с налета на доктора Левина, бандиты оделись: купили сапоги, шинели, кожаные куртки и неизменные «буденовки».

Добыв себе «липы» (фальшивые документы), друзья отправились на заработки: занялись раздеванием запоздалых прохожих.

Они облюбовали широкое Марсово поле и ежевечерне залегали на откосе идущей вдоль него Лебяжьей канавки. Не страшила их маячившая где-то вдали одинокая фигура милиционера, совершавшего обход своего района. Наметив жертву, Гавриков и Пантелеев выскакивали из-за откоса, наставляли револьверы и без малейшего сопротивления донага раздевали прохожего. Ходила легенда, что «Ленька пролетариев не раздевает». Это – чистейшая ложь. Жертвами Пантелеева были все – без различия класса, пола и возраста. Лишь бы у них было хоть какое-нибудь «барахло». Не успевал ограбленный прийти в себя, а грабителей уже и след простыл. Кто был посмелее, тот поднимал крик, а потрусливее покорно шагал по направлению к ближайшему огню. Тем временем наступал черед новой жертвы, которую постигала та же участь.

Совершив несколько таких грабежей, обычно 3–4 за ночь, Пантелеев и Гавриков отправлялись в ближайшую «хазу», куда немедленно вызывали маклака, за бесценок покупавшего награбленное.

Уголовный розыск, узнав, что на Марсовом поле «пошаливают», установил там усиленное наблюдение. Пантелеев поспешил «сняться с якоря». Деятельность бандитов перекинулась в район Сергиевской (ныне – Чайковского) и Кирочной улиц, где в то время было мало милиции.

Был у бандитов сообщник, которому они обязаны были своей свободой, – надзиратель Кондратьев. Бандиты собирались сдержать слово и встретиться с ним, как условлено было еще при побеге, «через три дня», а в случае невозможности, «в среду на каждой неделе». Место встречи – Обводный канал, под Американскими мостами.

Пантелеев не знал еще тогда об аресте Кондратьева. И вся шайка отправилась к назначенному времени на Обводный канал. Уголовным розыском туда же был доставлен надзиратель, находившийся под охраной полдюжины переодетых агентов. Осторожный Пантелеев заметил, что кто-то следит за Кондратьевым, и немедленно скрылся.

Этюд в багровых тонах

Пантелеев с Рейнтопом и Лисенковым наметил для «совместной работы» несколько квартир, которые ему указали его осведомители.

Ими было совершено зверское убийство и налет на Екатерининском канале (ныне – Грибоедова). Пробравшись в квартиру архитектора профессора Романченко, бандиты убили его и тяжело ранили жену. Была также убита бросившаяся на грабителей собака. Разгромив квартиру, бандиты скрылись с добычей. Уголовному розыску удалось установить, что квартиру «дал» проживавший в том же доме соучастник Пантелеева, но следов самих преступников сразу не удалось обнаружить.

Через два дня разгромлена еще квартира, а за ней – третья. Были мобилизованы лучшие опера уголовного розыска и влиты в ударную группу ГПУ. Изучены норы и места, где бывал Пантелеев. Но у него было столько убежищ, что сразу окружить его и ликвидировать вместе с шайкой, не удалось.

Пантелеев знал о том, что за ним зорко следят, и стал еще более осторожен. Он понимал: кольцо сужается, и метался с одной квартиры на другую, не оставаясь нигде дольше одной ночи. Спал с револьвером в руках. Видел в каждом постороннем агента уголовного розыска.

Однажды, когда он проходил по Столярному переулку, ему показалось: за ним идет агент. Пантелеев обернулся: увидев смотревшего на него матроса, мгновенно двумя выстрелами уложил его на месте. В другой раз он ранил агента Уголовного розыска, не имевшего никакого отношения к поискам шайки. Стрелял Пантелеев метко.

Как рассказывал на одном из последних допросов Гавриков, он с Пантелеевым специально ходил на острова, на Стрелку, пристреливать свои револьверы. Гавриков не расставался с Пантелеевым: вместе готовились, вместе убивали и грабили. Но закончить свою деятельность вместе с Пантелеевым ему не удалось.

Арест Гаврикова

Ресторан «Донон» располагался на Мойке, у Певческого моста, в стороне от Проспекта 25-го Октября (Невского), как раз напротив Уголовного розыска (тот находился в здании Главного штаба). Но это не смущало Пантелеева. Посетители «Донона» были богатой добычей.

У «Донона» были запрещенные к продаже вино и водка. Седовласый швейцар «довоенной крепости» особым звонком давал знать о приближении милиции – вино исчезало со столиков, и лишь пьяные лица посетителей напоминали об исчезнувших таинственно бутылках с зельем.

Когда полупьяные Пантелеев и Гавриков ввалились в переднюю «Донона», швейцар сразу же почувствовал неладное. Он дал звонок в зал, мгновенно все засуетились, и были приняты меры предосторожности.

В переднюю выбежал дежурный метрдотель, специальностью которого было улаживание недоразумений. Увидев, однако, не милиционеров, а пьяных, он сам позвонил в милицию, откуда немедленно прибыл наряд.

Когда Пантелеев обернулся, он увидал входивших в длинный двор «Донона» милиционеров. Сразу отрезвев, схватил Гаврикова за рукав и кинулся с ним во двор. Там они спрятались. Но их разыскали между дровами и задержали. Никому и в голову не могло прийти, что это Пантелеев и Гавриков, те самые, которых искали по всему городу. Это и спасло Пантелеева. Когда его под конвоем вели через подворотню, он ударом кулака хватил стоявшего у железной калитки ворот милиционера, ногой ударил в живот дворника и, отстреливаясь, выбежал на набережную Мойки.

Пантелеев был ранен в левую руку. Он побежал по направлению к Марсову полю, к Инженерному замку, побежал по улице Пестеля, перелез через забор и спрятался в колоннах Пантелеймоновской церкви. К этому времени Гавриков был уже опознан.

О происшествии было сообщено в Угрозыск, и буквально через несколько секунд (шутка сказать: Пантелеев!) прибыли на место агенты с собакой-ищейкой. По кровавому следу собака довела до Марсова поля. Дальше след терялся. Наугад агенты и милиция пошли по Пантелеймоновской, мимо церкви, и… не заметили лежавшего там за забором Пантелеева.

Гавриков уже тем временем был допрошен, дал подробные показания – и в целом ряде вчера еще безопасных квартир сидели засады.

Соучастник всех налетов Пантелеева, Гавриков, предстал перед судом Трибунала 31 декабря 1922 года. Он спокойно выслушал приговор трибунала: к расстрелу. На скамье подсудимых он был не один. С ним было еще трое: наводчица на квартиру Богачева – Лидия Луде, пойманная незадолго до суда, и участники ограбления артельщика пожарного телеграфа Абдульменов и Зайцева.

Гавриков покаялся. В прошении о помиловании он признавал, что за преступления, им совершенные, «не должно быть преград для наказания», но он «молод, мало жил и не богат жизненным опытом», и был «в руках Леньки Пантелеева». Просьба о помиловании была оставлена без последствий, Гавриков – расстрелян.

Охота на Пантелеева

Гавриков в Трибунале был не совсем откровенен. Более разговорчивым он был на тех многочисленных допросах у следователя Сергея Кондратьева. Показания расстрелянного Гаврикова дали Уголовному розыску много данных.

Осторожный Пантелеев это чувствовал. Он решил отправиться в одну из отдаленных квартир на Пряжке. По проспекту Володарского (ныне – Литейному) вышел на пустынный Проспект 25-го Октября (Невский), где уже к тому времени ходили дозоры, искавшие Пантелеева.

Не доходя Садовой, Пантелеев едва-едва не попался. Увидев приближавшийся дозор, он присел на каменную тумбу напротив ворот и, подняв высокий воротник своего тулупа, притворился спящим ночным дворником.

– Не видал ли такого-то? – спросил один из дозорных и сказал Пантелееву его же приметы.

– Не, не знаю, я всего три дня, как из деревни приехамши.

Дозор прошел.

Чувствуя, что терять уже нечего, Пантелеев стал теперь выходить на «работу» не только ночью, но и днем. Последний месяц на свободе стал кровавым – вместе с Мишкой Корявым и Сашкой Паном Пантелеев совершил 8 убийств, 20 уличных грабежей и 15 вооруженных налетов.

В числе этих убийств были бессмысленные, ничего не давшие Пантелееву. Такой жертвой стал возвращавшийся на извозчике вечером с бала с девицей некий Иванов. На Боровой улице извозчик был остановлен грозным окриком. На него наставили два дула револьверов. Лошадь испугалась и понесла. Пантелеев (он был на этот раз один) выстрелил вдогонку и нанес смертельную рану Иванову.

В конце декабря 1922 года была создана специальная оперативная группа ГПУ и милиции для ликвидации банды Пантелеева – это санкционировал сам Григорий Зиновьев. Группа получила устный приказ: ввиду опасности банды Пантелеева живыми налетчиков можно не брать, огонь открывать без предупреждения. Уголовный розыск и ударная группа ГПУ, выделившие на дело Пантелеева лучших работников, каждый день выхватывали у Пантелеева по «хазе».

Агенты в течение последних двух недель буквально не слезали с автомобилей. В начале февраля 1923 года была получена информация, что Пантелеев предполагает покинуть город, перейти границу в районе Пскова, пробраться в Эстонию. Было организовано свыше 20 засад, перекрыты все вокзалы.

И несмотря на то что у Леньки было много убежищ, с каждым днем ему приходилось быть осторожнее и, идя на ночевку, узнавать, цела ли «хаза», не ждет ли его там засада. Теперь ему было уже не до налетов и грабежей. Он видел, как одну за другой ликвидировал Угрозыск бандитские шайки. Он знал, что его ждет расстрел, что развязка близка.

Однажды, рискнув проверить одну из «хаз», он отправился к своему приятелю маклаку на улицу 3-го Июля (Садовую) близ Сенного рынка. Поднявшись на 6-й этаж, позвонил. Дверь отперли. Навстречу ему протянулось дуло револьвера. Пантелеев не растерялся. Секунда – и переднюю заволокло пороховым дымом. Со всех сторон стреляли. Когда дым рассеялся, Пантелеева уже не было. Он исчез, но ненадолго. Он уже был в тисках. Метнулся в другую «хазу» – тоже засада. В третью – и там.

Лишь к вечеру ему удалось найти приют. Но и здесь он пробыл недолго – всего два часа: и об этом пристанище Пантелеева стало известно Угрозыску. Так прошло еще несколько дней. За день до поимки Пантелееву еще раз, но уже последний, удалось убежать.

В этот же день едва не попался Мишка Корявый, так же как и Пантелеев, метавшийся по городу. Дело происходило в Столярном переулке. Сидевшие уже три дня в засаде в одной из «хаз» агенты услышали звонок. Это мог быть только Пантелеев или кто-то из его друзей. Дверь отворили и предложили неизвестному, тень которого неясно вырисовывалась в темноте, войти.

Но тот не входил. Он всматривался внутрь комнат, стараясь разгадать, друзья там или враги. Вдруг он решительно повернулся и, крадучись, скрылся в темноте. Затем бросился бежать. Агент выстрелил. Осечка! Неизвестный повернулся и выстрелил. Мимо!

Лицо его на мгновенье попало в полосу света. Это был Мишка Корявый. Он спрятался за кучу снега; выход со двора был отрезан. Между агентом и Корявым завязалась перестрелка. Оба были хорошими стрелками, но Корявый находился в тени, а агент освещен слабо мерцавшим керосиновым фонарем. Пули ложились в нескольких вершках от агента. Восемь выстрелов из кольта агента и двенадцать из маузера Корявого не причинили ни первому, ни второму никакого вреда.

Когда у обоих обоймы опустели, наступила тишина. Воспользовавшись тем, что агент стал перезаряжать револьвер, Корявый выскочил на улицу и кинулся бежать. Выбежавшие во двор и на улицу агенты скоро потеряли Корявого.

В это время весело, посвистывая, с гитарой в одной руке и корзиной с закусками в другой Пантелеев, а за ним Лисенков вошли в квартиру на Можайской улице. Пантелеев был уверен в том, что квартира свободна, и не смотрел по сторонам. Вдруг раздался выстрел агента, сразивший Пантелеева. За первым раздался второй, и Пантелеев был мертв.

Лисенков, раненный в шею, даже не пытался сопротивляться. Он тут же сдался. Весть о случившемся на Можайской улице мгновенно облетела весь город.

Чекист Иван Бусько, застреливший Леньку Пантелеева

Из «Красной газеты» от 14 февраля 1923 года: «В ночь с 12-го на 13-е февраля 23-го года Пантелеев был обнаружен в притоне на Можайской, 38. В перестрелке был убит. У него было два револьвера – маузер и наган. Мишка Корявый был ранен и схвачен. Хозяйка притона гражданка Егорова и сожительница Мишки Корявого гр. Мацкевич – арестованы. У Пантелеева было много денег и золотых украшений с бриллиантами. В эту же ночь была облава с собаками-ищейками в других притонах. На Международном (ныне – Московском – Л. Л.) пр., 47, кв. 2, был задержан с оружием главный помощник Пантелеева Александр Рейнтоп по кличке Сашка-Пан. Схвачены и другие участники шайки Пантелеева: Пантелкина Анна (сестра), Кузнецова А., Ефимова В., Богданова М., Ефимова М., Осипова А. Шурин Пантелеева гражданин Климаков и его жена были схвачены в облаве в Столярном пер., 18, кв. 18, в ночь с 10 на 11 февраля. Ударной группе удалось захватить и других членов шайки: Косагонова, Жучкова, Федотова, Савичева, Савишникова, Иванова (он же Федька Портной) и сестер Пантелеева Клавдию и Веру, которые обвиняются в участиях в налетах. В эту же ночь была облава по 10-й роте, д. 1, кв. 1 – задержаны Лежов Иван и его жена Любовь, Лежов был извозчиком членов шайки и помогал в налетах».

6 марта «Красная газета» опубликовала постановление Петроградского губернского отдела ГПК республики о расстреле 17 бандитов из шайки Пантелеева.

Пантелеев после смерти

Дело Пантелеева было кончено, но некоторое время среди обывателей ходили слухи, что он жив, что он на свободе и еще себя покажет.

Дошло даже до того, что два налетчика, ворвавшиеся в одну из квартир на улице 3-го Июля (Садовая), назвались Пантелеевым и Лисенковым и этим повергли в неописуемый ужас обитателей квартиры.

Запуганные одним именем Пантелеева петроградцы не верили в смерть бандита, и власти выставили труп Леньки в морге Обуховской больницы на всеобщее обозрение. Лицо покойника загримировали, закапали в глаза глицерин, чуть подкрасили, получался как бы живой Ленька Пантелеев только с несколько странным взглядом.

Этого показалось недостаточно. От трупа отсекли голову и установили в магазине на Невском проспекте. И лишь когда большинство горожан всерьез поверили, что ужасавшему Петроград бандиту пришел конец, голову Пантелеева поместили в закрытые фонды музея криминалистики, где она и находилась до конца 1970-х годов. Потом голова исчезла и считалась утерянной, а вновь нашлась на кафедре криминалистики юрфака СПбГУ.

Леонид Пантелеев – из класса победителей. Именно такие как он, молодые петроградские рабочие, должны были бы стать хозяевами жизни. Но как раз эти люди практически исчезли к концу 1930-х. Погибли в Гражданскую, стали уголовниками, как Ленька, убили Кирова, как его тезка Леонид Николаев, стали чекистами, как Николай Ежов, расстреливали себе подобных, и, в конце концов, сами встали к стенке.

 

Чубаровцы

Четыре года НЭПа чудесным образом преобразили Петроград-Ленинград. Витрины магазинов искушали своим изобилием. Прохожих манили яркие вывески ресторанов и кафе. Работали фабрики и заводы. В городе вышел на линию первый троллейбус. Население быстро увеличивалось и к 1926 году достигло почти двух миллионов человек.

Удалось добиться резкого снижения количества тяжких преступлений, в том числе случаев бандитизма. Больше всего досаждало ленинградцам в это время хулиганье. Особенно в районе Лиговского проспекта.

Лиговка начала XX века – место малоприятное. От Невского до Обводного по западной стороне – Ямская слобода. Извозчики и 13 тысяч лошадей. Запах стоит соответствующий. С другой стороны – пути Николаевской железной дороги. Там ключники, грузчики – все народ пришлый и опасный. Около Обводного канала 12 ночлежных домов. Каждое третье преступление в городе в начале XX века совершалось на Лиговке.

Особую славу проспект приобрел с начала 1920-х годов и сохранял его до конца 1930-х. Рабочая окраина, близость вокзалов, район, где власти допускали существование последних ночлежных домов в социалистическом Ленинграде. Именно там они были ликвидированы в 1935 году.

Николаевский вокзал (ныне – Московский). Начало XX века

Время от времени милиция совместно с войсками ОГПУ совершает облавы, но это не приносит видимого результата. Питерские хулиганы терроризируют горожан: «бузят», «озорничают», устраивают побоища «стенка на стенку», куражатся почти безнаказанно, потому что в большинстве имеют пролетарское происхождение.

Завод Сан-Галли на Лиговском проспекте существовал с 1874 года. Выпускал водопроводные трубы и арматуру. Франц Карлович Сан-Галли – швейцарец, который разбогател на том, что изобрел батареи парового отопления. Большинство пролетариев Лиговки работали на этом заводе, а до революции здесь же трудились их отцы и деды. И все знали друг друга с детства. После революции завод был национализирован и переименован в «Кооператор». Но ничего не изменилось.

Ребята с «Кооператора» – по-прежнему хозяева Лиговки, очень опасная шпана: и воровали, и грабили, и убивали, и насиловали – все, что угодно. Бороться с ними было тяжело, за ними стояли родные кварталы.

У властей вплоть до середины 1920-х годов до серьезной борьбы с хулиганами руки не доходили. В уголовном кодексе 1922 года сохранился принцип, согласно которому осуждение социально близких советской власти людей было более мягким. Коммунисты длительное время полагали, что социальной опасности от хулиганства нет – «озорное и бесцельное времяпрепровождение». Сначала это преступление наказывалось административно, потом – сроком лишения свободы до двух лет.

Главный корпус завода Сан-Галли

На углу Лиговки и Кузнечного переулка находилось кафе «Тенео» – популярнейшее место, особенно после того, как в 1925 году там стали открыто торговать водкой.

22 августа 1926 года в «Тенео» сидели три хорошо известных Лиговке хулигана – Кочергин, Михайлов, Осипов. Всем около 23 лет, все трое служили в Красной армии и теперь выпивали, отмечая демобилизацию товарища.

Где-то к 21.30 они свое выпили и вышли на закатный Лиговский проспект, понимая, что надо закончить вечер каким-нибудь приключением, и отправились к саду Сан-Галли.

Известно, что многие людские беды происходят от пьянства. После отмены сухого закона в 1923 году, а в 1925-м и легализации водки, получившей в народе название «рыковка», волна пьянства захлестнула Ленинград. Сотни тысяч литров «рыковки» делали свое черное дело. В 1926–1927 годах годовое потребление спиртных напитков на душу населения в Ленинграде составило 59 литров. Каждое второе преступление в городе совершалось лицами в нетрезвом состоянии.

10 вечера, уже темно, около входа в сад Сан-Галли стоят три пьяных хулигана. И вот на свое горе им попадается Любовь Белякова, девушка, приехавшая из провинции и мечтающая поступить на курсы медсестер. Они хватают эту девушку и тащат ее в сад Сан-Галли. Ограда сада была заделана досками и с улицы он не просматривался. И в центре города начинается групповое изнасилование.

Весь этот ужас продолжался несколько часов, что характерно – в саду было полно народа. Здесь выпивали, сидели парочки. Несчастная кричала, звала на помощь, никто не откликался. К трем часам ночи в изнасиловании приняли участие 22 человека и только после этого несчастную отпустили. Приставили к горлу нож и сказали, что если пикнет, то зарежут.

Измученная, истерзанная Любовь Белякова вышла на Лиговский проспект. Недалеко от своего дома, она встретила участкового милиционера и рассказала ему о том, что произошло.

Как только информация дошла до в 7-го отделения милиции на Гончарной улице, по тревоге были подняты все территориальные отделения, прилегающие к району Лиговки – 7-е, 5-е, 11-е, и началась облава на проспекте и в прилегающих переулках.

В течение двух дней были задержаны все, принимавшие участие в зверском изнасиловании. Началось следствие. Было допрошено свыше полусотни свидетелей. В это время в Москве Вторая сессия ВЦИК принимает новый уголовный кодекс РСФСР – самый жестокий за всю историю советского законодательства. В кодексе 46 расстрельных статей. Так 176-я статья о хулиганстве была дополнена третьей частью, предполагающей высшую меру социальной защиты – расстрел.

Уголовное дело банды Чубаровцев

Следствие выяснило, что 18 из 26 привлеченных по делу проживали в Чубаровом переулке (ныне – Транспортный). Они составляли костяк чубаровской банды. В переулке не существовало советской власти, была власть шпаны. Отцы, деды, внуки, сыновья были заодно. Те, кто жил на Чубаровом переулке, входили в банду хорошо спаянную, все знали друг друга с детства.

С февраля 1926 года первым секретарем ленинградского губкома ВКП(б) был Сергей Миронович Киров – крупный политический деятель. И когда он узнал о страшном инциденте на Лиговке, понял – его можно использовать с выгодой для партийной организации и вождя. Восемь лет до Сергея Мироновича Ленинград возглавлял Зиновьев, политический враг Кирова и Сталина. И можно обвинить Зиновьева в том, что именно благодаря ему в среду рабочего класса проникли антисоциальные настроения.

Хулиганство – социальный бич, с ним надо бороться; дело в саду Сан-Галли позволяет начать и политически подкрепить кампанию против хулиганства. Сотрудники милиции с привлечением воинских частей очищали дом за домом, день за днем Лиговский проспект от уголовных элементов. Уже в сентябре 1926 года было заведено 3700 дел против хулиганов.

Заигрывать с рабочим классом партия более не намерена. Хулиганство подрывает основы порядка. Молодой рабочий должен быть комсомольцем и проявлять себя на производстве, а не на улице.

16 декабря 1926 года в самом большом зале Губсуда, вмещавшем свыше 400 человек, начались заседания по делу чубаровцев. К началу процесса общественное настроение в городе, да и в стране, было накалено до предела. Ежедневно ленинградские газеты публиковали гневные письма горожан с требованием «каленым железом истребить хулиганов». Работники правоохранительных органов, представители прокуратуры и суда Ленинграда на страницах газет давали оценки совершенного деяния.

Дело Чубаровцев – пожалуй, самый шумный уголовный процесс в истории Ленинграда. 12 дней по 11 часов заседал суд. Вначале 26 обвиняемых признавались подсудными по статье «нарушение половой неприкосновенности», но по ходу суда произошел сенсационный поворот – дело переквалифицировали в преступление против порядка управления – политический бандитизм. А согласно Уголовному кодексу РСФСР бандитизм считался одним из наиболее тяжких преступлений и входил в число государственных правонарушений.

Все 26 подсудимых были признаны виновными. Семь обвиняемых расстреляны, четверо отправились на 10 лет в Соловки.

Судебный процесс над чубаровцами. Вырезка из газеты 1927 года

Конечно, чубаровцы заслуживали наказания, но квалифицировать их действия как сознательный бандитизм было чрезмерным. Политической подоплеки в их деяниях не было. Власти Ленинграда, окрыленные поддержкой Москвы, где дело чубаровцев рассматривалось на заседании Политбюро ЦК ВКП(б), принялись активно искоренять хулиганство.

Дело было знаковым для своего времени, оно прогремело на всю страну, потому что ему специально был придан со стороны органов власти значительный пропагандистский эффект. Этот процесс заканчивал предыдущую эпоху – «лихие» 1920-е.

Хулиганство стало рассматриваться как проявление антигосударственных действий. Новое руководство города продемонстрировало свою жестокость, готовность бороться с преступностью. Вся сталинская эпоха – это непрерывная череда подобного рода кампаний.

ОГПУ – по существу, советская политическая полиция – на рубеже 1926–1927 годов много занималось чубаровским делом. Процесс вызвал необычайно резкую реакцию со стороны рабочих Лиговки. Поступали письма с угрозами судьям. Когда объявили приговор, в знак протеста подожгли завод «Кооператор». В 1927 году была раскрыта целая организация на Лиговке – «Союз красных хулиганов».

Народ и власть оказались на разных полюсах. Власти рассчитывали, применяя очень жесткие репрессии, решить раз и навсегда проблему обеспечения общественного порядка. А горожане прекрасно понимали, что эти операции, проводимые правоохранительными органами, в сущности, никак не решили эту проблему. В руководстве страны все сильнее были видны тенденции к возврату к методам эпохи военного коммунизма – наведению порядка самыми жесткими методами.

Кампания 1926–1927 годов против Чубаровщины действительно привела к временному снижению уровня хулиганства. Но вскоре наступил 1929-й – коллективизация, индустриализация, массовое бегство молодежи из деревни и новый взлет уличного насилия.

Еще в 1960-х годах около «Сан-Галли» стояли ребята в кепках и спрашивали: «Чубаровец или нет?»

Рядом с Чубаровым переулком (ныне – Транспортным) – станция Московская товарная, известная тем, что именно сюда автозаки доставляют заключенных, где их перегружают в вагонзаки. И эти вагонзаки идут в северные зоны. Сюда в 1927 году доставили чубаровцев, отсюда высылали хулиганов в 1930-е, в 1940-е, в 1990-е, и отсюда их будут отправлять в XXI веке. Потому что хулиганство – это такая же часть городской цивилизации, как библиотека, университет. Хулиганство всегда в городе, оно таится в темных подворотнях, в неосвещенных улицах и время от времени проявляет себя такими страшными эксцессами, каким была чубаровщина.