1937 год начался для Лаврентия Берии триумфально. В январе в Москве с необыкновенной помпой проходит декада грузинского искусства. Артисты из Грузии дают спектакли в лучших залах столицы. На открытии и закрытии присутствует в полном составе Политбюро ЦК ВКП(б). Участников принимают в Большом Кремлевском дворце. Многие деятели искусств получают ордена. Особое внимание своим землякам уделяет Иосиф Сталин, посетивший большинство представлений и концертов. Центральные газеты посвящают свои передовицы этому празднику: декада демонстрирует мощный подъем Грузинской ССР, достигнутый под руководством верного ученика Иосифа Сталина Лаврентия Берия.

 

1937 год

К этому времени Большой террор уже начался. В августе 1936 года в Москве прошел процесс «Антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра», на котором были осуждены к смертной казни все шестнадцать обвиняемых, среди которых – виднейшие в прошлом партийные лидеры Зиновьев, Каменев, Евдокимов, Смирнов и др.

«Заря Востока» от 14 января 1937 года

В день начала процесса, 19 августа, в газете «Правда» вышла большая статья Лаврентия Берии «Развеять в прах врагов социализма». Публикация наглядно демонстрирует высокий статус Берии. Лаврентий теперь не только в первых рядах сталинского окружения, не только рьяный исполнитель сталинской воли, он – носитель высшего знания. Берия удостаивается права выступать перед всесоюзной аудиторией. Впрочем, мировых проблем и высоких теорий он не касается. Лаврентий, как хозяин всего Закавказья, отчитывается в хорошо знакомой для него чекистской работе. Перечисляет разоблаченных и арестованных врагов, живописует их зверские преступления:

Это они – троцкисты, зиновьевцы – являются организаторами подлых убийств из-за угла отдельных руководителей и стахановцев передовых колхозов в деревне. Это они примешивают в пищу яд в отдельных рабочих столовых, чтобы отравлять лучших стахановцев заводов. Это они формируют шпионские диверсионные группы, чтобы помогать фашистам и империалистам в борьбе с Советской властью. Это они создают террористические группы для подготовки покушений на руководителей партии и правительства.

Политический процесс

«Заря Востока» от 20 августа 1936 года

Хотя злобные враги изобличены, успокаиваться рано. Берия недвусмысленно предупреждает потерявших бдительность коммунистов и предвещает в своей статье новые аресты:

Немало находится еще таких коммунистов, которые бытовые традиционные отношения ставят выше принципиальных партийных отношений.

Какими традициями гостеприимства можно оправдать поведение отдельных партийцев, организовавших в Тбилиси (Тифлисе) специальную торжественную встречу-банкет в гостинице «Ориант» предателю Ломинадзе, антипартийные взгляды и работа которого уже в тот период были хорошо известны отдельным инициаторам встречи.

В партийных организациях нашлись такие руководители, которые своей недостаточной бдительностью создавали возможность для контрреволюционной работы троцкистско-зиновьевской сволочи. Не до конца еще вычищены из партии и прямые пособники классовых врагов.

На первом же московском процессе некоторые обвиняемые дали показания на других, еще остававшихся на свободе, известных партийных функционеров. Генеральный прокурор СССР Андрей Вышинский заявил, что Прокуратура начала расследование в отношении новых лиц, а Л. П. Серебрякова и Г. Я. Сокольникова уже привлекли к уголовной ответственности. Стало понятно, что все только начинается.

Едва отшумела декада грузинского искусства, как стартовал второй большой московский процесс «Параллельного антисоветского троцкистского центра». Судили семнадцать видных партийных деятелей, среди которых, кроме уже упомянутых Г. Я. Сокольникова, Л. П. Серебрякова, Г. Л. Пятаков, К. В. Радек и др. Все семнадцать подсудимых были признаны виновными. К смертной казни приговорили тринадцать человек, в том числе Пятакова и Серебрякова. Радек, Сокольников, Арнольд, Строилов получили от 8 до 10 лет тюремного заключения.

18 февраля 1937 года в Москве покончил жизнь самоубийством Серго Орджоникидзе. О причинах его гибели мы уже писали в прошлой главе. 23 февраля начался февральско-мартовский пленум ЦК ВКП(б), посвященный главным образом усилению борьбы с врагами народа, переходу к массовым репрессиям. Поведение Лаврентия Берии на пленуме говорит о его высоком статусе. Держал он себя порою нагло, прерывал ораторов указующими и язвительными репликами. В его собственном выступлении можно выделить три важные темы. Во-первых, рассказ о том, какими ничтожествами были руководители Закавказья до того, как его возглавил Лаврентий Павлович.

…В руководстве партийными организациями и в воспитании кадров в Закавказье были допущены большие извращения, большие перегибы. Если, например, взять руководство Орахелашвили, который с 1927 по 1929 г. был секретарем Заккрайкома, то Заккрайком тогда плохо руководил партийной работой, плохо занимался выдвижением кадров, усилением связи масс с руководством, что было записано в специальном решении ЦК ВКП(б) в 1929 г. Тов. Орахелашвили сменил Криницкий. Т. Кахиани остался секретарем Грузии, который допустил целую серию перегибов в национальной политике, в особенности в национальной политике города и деревни. Руководство не сумело исправить допущенных им ошибок. Возьмем период 1930 г., когда первым секретарем был Ломинадзе, а первым секретарем Грузии – Гогоберидзе, крайкомом руководили двурушники, они не воспитывали кадры, а развращали их, направляли клеветнические информации ЦК ВКП(б), учили обманывать партию, учили двурушничать…

…Дальше, после снятия Ломинадзе, Заккрайкомом руководил Лаврентий Мамулия. В руководстве Лаврентия Мамулии были также допущены серьезные ошибки, в особенности по крестьянскому вопросу.

…Контрреволюционные и никчемные люди, ничего из себя не представляющие как работники, как партийцы, легко находили доступ к руководству и партийному, и советскому. На Оргбюро ЦК ВКП(б) в 1931 г. при обсуждении положения республик Закавказья т. Сталин говорил, что в Закавказье нет единой воли партийной организации, а есть воля отдельных атаманов.

Понятно, что все упомянутые Берией нерадивые коммунистические лидеры Закавказья будут вскоре уничтожены. Вторая тема доклада – необходимость расправиться с вернувшимися из ссылок «недобитыми» меньшевиками, троцкистами, дашнаками и т. д. А лучше, чтобы они из ссылок вообще не возвращались:

За 1936 г. по Грузии было арестовано 1050 человек троцкистов и зиновьевцев, из которых 83 человека уже осуждены и высланы. Среди арестованных бывших троцкистов, национал-уклонистов, которые побывали в ссылке и потом были возвращены, из этой тысячи возвращено из них около 450. 450 человек являются такими, которые были раньше троцкистами и уклонистами. (Жуков: А тысячи нет?) Из тысячи около 500 человек – это бывшие уклонисты и троцкисты, которые побывали в прошлом в ссылке. (Жуков: А 500 человек?) Я русским языком говорю, а вы лучше меня должны знать русский язык [3] .

В связи с этим я должен затронуть вопрос о возвращающихся из ссылки. В Грузии за последний год вернулось из ссылки бывших членов антисоветских партий – меньшевиков, дашнаков, мусаватистов – около полторы тысячи человек. За исключением отдельных единиц, большинство из возвращающихся остается врагами Советской власти, является лицами, которые организуют контрреволюционную вредительскую, шпионскую, диверсионную работу.

Что с ними делать, это мы знаем, мы знаем, что с ними нужно поступить как с врагами. Но я ставлю этот вопрос в связи с тем, что некоторые политические ссыльные не разоружились. Не надо их возвращать в места их прежнего жительства.

Третья тема доклада Берии – интеллигенция, с которой, как видно, органам придется серьезно поработать:

Товарищи, из политической работы нашей партийной организации я очень коротко хочу остановиться на работе среди интеллигенции, так как этот вопрос для Грузии и, я полагаю, для других национальных республик имеет большое значение. Мы имеем немало фактов, когда двурушнические, предательские троцкисты блокируются с антисоветскими националистическими группами, борющимися против партии и против Советской власти.

Хотя Грузия сама по себе невелика, но актив у нее немаленький, и основная масса старой интеллигенции была заражена ядом национализма, довольно значительная часть интеллигенции была антисоветски настроена с западной ориентировкой, ориентировалась на запад, на так называемую европейскую культуру, минуя Советский Союз. ЦК Грузии в прошлом вел работу с интеллигенцией неправильно, неумело, доверял отдельные участки культурного фронта националистическим, а иногда и враждебным элементам, проводил работу не непосредственно, а связывался с интеллигенцией через них. Благодаря этому зачастую не коммунисты влияли на эту интеллигенцию, а враждебно настроенные слои интеллигенции влияли на коммунистов.

Начало Большого террора в Грузии ознаменовалось арестом Буду Мдивани. В 1931-м, после подачи заявления об отказе от оппозиционных взглядов, он был восстановлен в ВКП(б). К лету 1936 года он занимал пост первого заместителя председателя СНК ССР Грузии. Арест Мдивани в августе 1936 года укладывается в логику «антитроцкистской» операции. К апрелю 1936 года в СССР было арестовано 508 бывших оппозиционеров. В середине июля Зиновьев и Каменев были переведены из политизоляторов в московские следственные тюрьмы. Одновременно полная чистка «троцкистов» происходит и с другими заключенными политизоляторов, троцкистов переводят в Москву и из ссылки. Тех, кто был на свободе, – арестовывают на месте. Грузинские троцкисты были реабилитированы только во времена горбачевской перестройки. Следствию по делу бериевцев эти жертвы террора были не слишком интересны. И поэтому документов о деле Мдивани сохранилось меньше, чем о других операциях эпохи Большого террора.

Задумывался первый грузинский «большой процесс» над старейшими грузинскими коммунистами, находившимися в оппозиции к Сталину в 1920-е годы и фактически отстраненными от власти еще Серго Орджоникидзе. Часть из них (Б. Мдивани, М. Окуджава, Г. Элиава) действительно в прошлом были национал-уклонистами, а затем входили в троцкистскую и «новую» оппозицию. К этой же группе относился и арестованный в Москве Сергей Кавтарадзе. Другая часть – вполне лояльные к Орджоникидзе и Сталину люди, самые видные из которых М. Торошелидзе и Г. Курулов. Их арест и показания давали возможность начать чистку в «группе Орахелашвили», то есть среди друзей Орджоникидзе, но врагов Берии. Их обвинение свяжет с «правыми».

Дело Буду Мдивани

Как сказано в решении яковлевской комиссии ЦК по реабилитации:

Весной 1937 г. в Грузии был «раскрыт» т. н. «троцкистский шпионско-вредительский центр», куда входили, по словам Л. П. Берии, «исключительно национал-уклонисты» – Б. Мдивани, М. Окуджава, С. Кавтарадзе, М. Торошелидзе, С. Чхиладзе, Н. Кикнадзе, Б. Квиркелия, П. Меладзе, П. Агниашвили, К. Модебадзе и др. Кроме того, что они, согласно обвинению, ставили своей целью «свержение советской власти и реставрацию капиталистического строя», активную «вредительскую, диверсионную, шпионскую и террористическую работу», им ставилось в вину то, что они «болтали о якобы „невыносимом“ режиме в коммунистических организациях Закавказья и Грузии, о неуживчивости и необъективном отношении к людям со стороны руководства Заккрайкома партии (в то время возглавлявшегося Л. П. Берией) и ЦК Компартии Грузии, о применении каких-то „чекистских“ методов работы, о том, что положение трудящихся в Грузии, якобы, ухудшается, и Грузия идет к гибели.»

Показания на «грузинских троцкистов» были получены во время следствия при подготовке второго большого московского процесса по делу «Параллельного антисоветского троцкистского центра». Вот что говорил на суде обвиняемый Леонид Серебряков:

В 1934 году в Москву приехал Мдивани и выразил желание встретиться со мной и с Пятаковым. И вот в какой-то рабочий день после службы мы пошли на Тверскую улицу; там против почтамта есть какой-то ресторанчик, где и произошел разговор. Мдивани сообщил, что работа развертывается, что центр намечен, и просил нашей санкции. Мы трех человек знали – Мдивани, Кавтарадзе и Мишу Окуджаву, а двух – Чихладзе и Кикнадзе Нико – мы совершенно не знали – ни я, ни Пятаков. Мдивани дал нам их характеристики как старых троцкистов и очень боевых людей и просил некоторого доверия. Мы не возражали и этим как бы утвердили центр.

Стоял вопрос о террористическом акте против Берии, но мы с Пятаковым не рекомендовали этого делать, мы поставили вопрос так, что террористический акт против Берии может сорвать террористический акт против Сталина. Мы предложили, если есть силы, взяться за подготовку террористического акта против Сталина, не приостанавливая подготовки террористического акта против Берии.

Было дано задание Мдивани поставить вопрос о возможном объединении с дашнаками в Армении, с муссаватистами в Азербайджане и грузинскими меньшевиками в Грузии. Насчет дашнаков и муссаватистов в конце 1935 года Мдивани мне сообщил, что он нащупал только связь, а с меньшевиками он заключил соглашение. Контакт с меньшевиками у него был установлен на той основе, что Грузии предоставляется превалирующее влияние на территории Закавказья.

Из показаний в 1954 году Тамары Наскидашвили, невестки Буду Мдивани, известно, что с августа 1936 года Буду находился под домашним арестом. Выходит, что следствие над бывшим заместителем председателя Совнаркома Грузии началось параллельно с первым большим московским процессом. 16 сентября Бюро ЦК Компартии Грузии во главе с Л. Берией постановило Б. Мдивани и М. Торошелидзе исключить из состава Бюро и снять с занимаемых должностей. Через месяц, 17 октября, Б. Мдивани изменили меру пресечения и этапировали в тюрьму НКВД в Тбилиси. Через десять дней арестовали сына Мдивани Георгия, работавшего заместителем председателя «Ското-импорта» Грузии. Тогда же были арестованы супруга Мдивани, еще трое его сыновей и дочь.

Тамара Наскидашвили объяснила арест своего тестя так:

Находился с Л. П. Берией в резко натянутых отношениях, в последнее время принявших явно враждебную форму взаимоотношений, что выражалось со стороны Мдивани Б. Г. в неоднократных докладах и обращениях на имя Вождя и Серго Орджоникидзе, вскрывающих преступное лицо Л. П. Берии.

Одновременно взяли под стражу и ректора Тбилисского университета Малакия Торошелидзе. Его жена на следствии 1954 года показывала:

9 сентября 1936 года враг народа Берия вызывает его (Торошелидзе) и сообщает, что он попал под подозрение. Ввиду того, что мы всегда замечали с мужем внешнее тщательное скрываемое неприязненное и недоверчивое отношение со стороны Берии, вызванное, как мне тогда же казалось, непосредственным общением и близостью Торошелидзе с Иосифом Виссарионовичем, а также явным признанием со стороны партии за Торошелидзе большего авторитета в теоретических вопросах, чем за самим Берией, я предложила мужу сообщить положение дел в Москву. Муж ответил, что все выяснится, партия его знает и не поверит никакой клевете о нем.

Тогда я решила действовать самостоятельно. Я написала письмо моему другу детства и близкому родственнику Серго Орджоникидзе. Получила следующий ответ: «Не волнуйся насчет Торошелидзе, ибо все это выдуманная брехня. Его дело перенесется в Москву, где партия и правительство во всем разберутся. Что же касается тебя, то это еще посмотрим. Мне кажется, он тебя и пальцем не тронет». Он имел в виду Берию, который на заседании сказал следующее: «А жене тоже мы дадим в зубы». На другой день утром звонит председатель партколлегии и сообщает мужу, что принято постановление отобрать у него партбилет.

Уже на VI пленуме ЦК Компартии Грузии в ноябре 1936 года Берия, ссылаясь на показания арестованного известного коммуниста Семена Чихладзе, в своем выступлении доложил о раскрытии обширной троцкистской организации, руководимой Буду Мдивани, Малакией Торошелидзе и Михаилом Окуджавой.

Малакия Торошелидзе

Михаил Окуджава (слева)

По всей видимости, грузинский процесс должен был пройти параллельно со вторым московским процессом Пятакова – Радека в Москве. Проблема заключалась в том, что подготовка открытого политического процесса над невиновными людьми – весьма тонкое дело. Подсудимые должны предстать перед международной общественностью свежими, бодрыми, непокалеченными, бойко и правильно отвечать на вопросы обвинения. Такого не добиться исключительно пытками. Тут нужны и уговоры, и шантаж судьбой близких, и обличающие показания близких людей, и товарищеские беседы с первыми лицами, включая Сталина, призывы к выполнению долга большевика перед партией. Некоторых подсудимых, которые уже неоднократно каялись в своем прошлом участии в оппозиции, удавалось убедить совершить жертвенный подвиг ради родной коммунистической партии и великой социалистической Родины. В результате, например, Зиновьев, Каменев, Радек перевыполнили план, обвиняя себя и своих товарищей еще ярче и убедительнее, чем сам прокурор.

И все-таки эта задача очень рискованная. Оказавшись один на один с непредвзятыми свидетелями, подсудимый может неожиданно «предать», рассказать правду, отказаться от своих показаний. Даже в Москве было несколько очевидных проколов. По крайней мере троим подсудимым удалось дать понять, что на самом деле происходит. Так смогли сделать Николай Крестинский, Николай Бухарин и Генрих Ягода… Как мы понимаем из сохранившихся документов, которые нам показали в грузинском архиве МВД, шедший на процесс главным обвиняемым Буду Мдивани оказался твердым орешком.

Богдан Кобулов докладывал Сергею Гоглидзе из внутреннего изолятора НКВД Грузии:

Сегодня 19.12.1936 Буду Мдивани, вызванный мною на допрос, со слезами на глазах стал спрашивать меня: «Где моя жена, где мои сыновья, живы ли они?» На мой утвердительный ответ он заявил: «Мне показалось, что по тюрьме пронесли гроб с телом моей жены».

Мдивани злобно заявил мне: «У вас ничего нет на меня конкретного, вы хотите оправдать перед кем следует мой арест и добиваетесь, чтобы вы составили протокол о не совершенных мною преступлениях и я подписал слепо. У вас такие случаи практикуются. Я знаю со слов Сталина, что вы фабрикуете обвинения. Так было сделано в Москве с Пугачевым, который после вмешательства Ворошилова был оправдан. То же будет и со мной. Вы покраснеете за то, что держите меня невиновного в таких условиях. Хотел писать т. Берии, но не знаю, здесь ли он. Препровождаю письмо на имя т. Сталина».

В письме от 17 декабря 1936 года Буду Мдивани признавал, что «невоздержанный язык, вспыльчивость, раздражительность и слабость характера» повредили ему во многом. Он напомнил Сталину об их почти сорокалетнем знакомстве и недавнем высказывании вождя – дружественном и, конечно, лукавом:

Я никогда не забывал высокой оценки, данной в присутствии ответственных товарищей в Москве (на даче) в моей искренности и честности. В этой оценке я черпал много сил и старался изо всех сил оправдывать ее. Чиста моя совесть и теперь. Беспредельна преданность и любовь моя к партии и руководству, которое я хорошо знаю много десятков лет. Мой прежний троцкизм объясняется непониманием и ошибкою. Не враг я партии. Я слишком высоко ценю доверие, которым я пользовался. Могу ли я поменять его на величайшую гнусность троцкистских убийц?!

Конечно, у сотрудников НКВД имелся богатый опыт проведения допросов с пристрастием. Но до первой половины 1937 года массовые жестокие избиения с разрешения начальства еще не практиковались. Возможно, этим можно объяснить многомесячную стойкость, проявленную самым старым из обвиняемых Буду Мдивани. Впрочем, грузинские чекисты придумали весьма изощренные способы добиваться показаний, не оставляя следов на теле заключенных. Одним из их ноу-хау были так называемые горячие и холодные камеры.

Из показаний следователя Константина Савицкого от 18 августа 1953 года:

Холодный карцер в НКВД Грузии был. Арестованного вталкивали в камеру, которая не отапливалась, окна ее были открыты, на пол подсыпался снег, арестованный в камере не мог ни сидеть, ни лежать. Иногда арестованных помещали в камеру в брюках и рубашке, не исключено, что их раздевали догола и нагими вталкивали в камеру. Эта камера была организована приблизительно в марте 1937 г. по личному указанию Берии, который лично инструктировал Кобулова Богдана и Гоглидзе, как ее надо сделать. Берия говорил: «Поменьше церемоньтесь с арестованными, создайте специальный холодный карцер, насыпьте туда снега, откройте форточку, посадите арестованного и пусть проветрится».

Показания Тамары Сергеевны Тестовой, фельдшера больницы НКВД, от 8 июня 1954 года:

Для истязания арестованных, получения от них так называемых «признательных показаний», во внутренней тюрьме были созданы горячая и холодная камеры. Холодная камера находилась на нижнем этаже. Арестованного голого помещали в эту камеру, на пол набрасывали снегу, и он там находился до тех пор, пока не начинал давать признательных показаний. Камера, как мне кажется, функционировала только в зимнее время. Горячая камера представляла герметически закрытую комнату, кругом по стенам проходили трубы с горячим паром. Арестованного в одежде вталкивали в эту камеру и дверь закрывали. Я помню, что ко мне привели для оказания помощи находившегося в этой камере Буду Мдивани. Он был в полуобморочном состоянии, пульс у него был чрезвычайно слабый. Я вынуждена была с целью поддерживания сердечной деятельности сделать Буду Мдивани укол. Он мне не жаловался, ни о чем со мной не говорил.

Бывший надзиратель Ткачев показывал:

В холодной камере несколько суток содержался старик Буду Мдивани.

Евтихий Сурмаев, бывший надзиратель внутренней тюрьмы НКВД, в 1954 году рассказал на следствии:

В шестиметровых камерах держалось по двенадцать-тринадцать человек заключенных, которые не могли там не только лежать, но и сидя размещались с трудом. Если учесть жару, которая бывает в Тбилиси летом, совершенно ясно, что сколько-нибудь длительное пребывание в такой камере превращалось в пытку. Я помню, что в горячей камере несколько дней находился арестованный Байндуров, работавший, кажется, на железнодорожном транспорте. Его через день-два вызывали на допросы, откуда он возвращался избитым и опять помещался в горячую камеру. Надо заметить, что в этой камере Байндуров содержался абсолютно голым. Байндуров не выдержал этих пыток и в горячей камере скончался. Я сам лично видел его труп в горячей камере. Я хорошо помню, что Байндуров еще до смерти, по-видимому, стесняясь наготы, старался прикрывать руками половые органы. В таком положении он и умер… В горячей камере по нескольку дней находились также арестованные Торошелидзе Малакия и Буду Мдивани. Из числа арестованных, содержавшихся в холодной камере, я помню названного выше Торошелидзе, который в тюрьме сидел долго и побывал как в горячей камере, так и в холодной.

Один из сумевших выжить узников Метехской тюрьмы, подпись которого в архиве КГБ Грузии нам, к сожалению, разобрать не удалось, показал на следствии в 1954 году:

В феврале месяце 1937 года в мою камеру завели Михаила Окуджаву, который был в одном нижнем белье и в носках. Вид у Окуджавы был мертвенно бледный, он весь дрожал, была отнята способность устной речи. Окуджава Михаил сказал: «48 часов меня содержали в холодной камере. Когда завели, сразу меня раздели, сняли обувь и в одном нижнем белье и носках оставили. Причем облили цементный пол водой. Все это делается для того, чтобы я дал признания, что я совместно с Буду Мдивани, профессором Элиавой, Малакией Торошелидзе якобы вел подрывную работу, одновременно состоя в контрреволюционном паритетном центре, который ставит целью свержение советской власти в Грузии. Я дал признание, но знаю, они этим не ограничатся, и знаю, они потребуют назвать людей».

При всем старании и изуверстве следователей получить надежные показания подследственных им не удавалось. Оставался риск, что на открытом судебном процессе они начнут рассказывать правду.

Все тот же узник Грузинского НКВД показывал на следствии:

В мае или июне месяце 1937 года в камеру, где находился я, завели Кавтарадзе Сергея. Кавтарадзе сказал мне: «Меня доставили из Москвы. В Москве в присутствии наркома НКВД Ежова состоялась у меня очная ставка с Буду Мдивани, который на очной ставке показал, что в последние годы в Грузии был создан как подпольный КР троцкистский центр, так и паритетный комитет от разных антисоветских партий. Я отверг эти показания Буду Мдивани. И последний после раздумья в присутствии Ежова сказал: „Мои показания на Кавтарадзе ложные и не соответствуют действительности. Я Кавтарадзе оговорил“».

Стало окончательно ясно, что открытый процесс провести не получится. А беречь узников незачем. С подследственными перестали церемониться и перешли к зверским избиениям.

Из показаний узника Метехской тюрьмы:

В мае месяце я вновь встретился с Окуджавой Михаилом. Я его еле-еле узнал. От систематических избиений он был превращен в скелет, на котором была одна натянувшаяся кожа. Он сказал мне: «Молю Бога, чтобы поскорее наступила смерть, чтобы не повторялись вновь эти расправы. Любое требование следователя я выполняю. Я даже до того дошел, что в протоколе допроса оставляю им свободное место с просьбой, коли вспомнят что-либо, сами записали. Глупо поступают те, которые мучают себя из-за этих показаний. Следствие делает свое дело. Этими расправами они всегда получают желаемые признания. В таком случае зачем мучить себя? Глупо».

В случае, если избиения и пытки не помогали, начинали пытать родственников подследственных на их глазах. Именно так удалось добиться признательных показаний Буду Мдивани.

Показывает Евтихий Сурмаев, диспетчер гаража Комитета госбезопасности, в 1936–1941 годах надзиратель внутренней тюрьмы НКВД:

В ряде случаев подследственных на допросах убивали насмерть. Я помню, например, что на допросе был убит арестованный Кикиберия. Я сам относил его труп из кабинета. Убил Кикиберия один из братьев Айвазовых. Жестоким пыткам на допросах подвергались арестованные Мамия Орахелашвили, Шалва Элиава, Карвелишвили и сын Буду Мдивани, юноша 23–24 лет. Особенно запомнился мне случай, когда мы относили в камеру на руках сына Мдивани, который от побоев сам не мог идти. Когда мы его несли, он плакал и говорил, что его мучают зря, что, если арестован его отец, это не значит, что должен быть убит и его сын.

Внучка Буду Мдивани Сьюзи Мдивани рассказала нам в Тбилиси:

Мой дедушка со Сталиным были друзья. Эпизоды такие были, если дед приезжал в Москву и он не останавливался у Сталина, тот очень обижался и говорил ему об этом. Ну как ты посмел не остановиться у меня, а остановиться где-то в другом месте. Они давно были знакомы, с начала вступления в партию, еще до революции. А Берия… Мой дед его не любил. Не знаю, у них общение какое было, но знаю, что он его не любил. Неужели можно было без проверки такого близкого друга, каким был мой дед для Сталина, поверить Берии о том, что он враг народа, что он готовит на Сталина теракт. Все, кто знал, удивлялись, как можно верить словам Берии и не поговорить с самим Буду, не расспросить, в чем дело, почему. Как это можно было? Какие методы были тогда в НКВД? Избивали его, и последний метод был, когда ему не то показали, не то он услышал, как пытали его младшего сына. Вот это была последняя капля, после этого он все подписал. До этого он отказывался от всего, говорил, что все это ложь, что он был верным сыном партии и служил верой и правдой. А вот последняя капля, когда он услышал голос, крик сына своего.

12 июня 1936 года следствие получает признательные показания от Михаила Окуджавы о сотрудничестве с французской разведкой. Замечательно, что следователя эта самая разведка нисколько не интересует, вопросов о возможных выходах на французского резидента в Грузии Окуджаве не задают, попыток затеять тонкую агентурную игру, обнаружить шпионскую сеть не предпринимают. Достаточно покаянных показаний, которые сохранились в архиве Тбилиси и публикуются впервые:

Я решил признаться во всем. В 1935 году я был на квартире у Буду Мдивани. Мы были вдвоем. Буду Мдивани сообщил мне, что он связан с французской разведкой и предложил мне сотрудничать в пользу французской разведки. Я дал ему согласие. Буду Мдивани спросил меня, какую вредительскую работу я осуществляю. Я ответил, что провожу вредительскую работу в пищевом институте путем разработки научных тем в таком направлении, чтобы принести вред консервной промышленности. В частности я ему говорил, что мы проводим анализы плодов таким путем, чтобы непригодные плоды использовались в консервной промышленности с целью снизить качество консервов и вызвать недовольство населения. Буду Мдивани одобрил мою вредительскую работу и поручил о результатах вредительства сообщить ему для передачи французской разведке.

Окуджава также признал, что стремился подорвать обороноспособность страны:

Выработанные консервными заводами по нашим рецептам консервы должны были вызвать отравление красноармейцев.

С мая 1936 года, как показывал М. Окуджава, он с Мдивани не встречался, так как начались аресты троцкистов и он боялся, что за ними следят.

Не выдержав пыток, Окуджава называет и своих «сообщников» по вредительству: Станислава Шумского, руководителя консервного сектора, и Тамару Джанджиэри, заведующую микробиологической лабораторией. К этой же группе подверстали и племянника Серго Орджоникидзе Георгия Глахарию, директора Макеевского завода. Тот якобы сообщал Михаилу Окуджаве, что проводит вредительскую работу на своем заводе.

Фирменным знаком тбилисских чекистов было получение показаний об организации терактов на Сталина и Берию. Поэтому одними признаниями во вредительстве Михаилу Окуджаве обойтись не удалось.

6 июля 1935 года я приехал в Тбилиси и, связавшись с Буду Мдивани, в его служебном кабинете Заместителя Председателя Грузинского Совнаркома подробно информировал его о проделанной мною в Сухуми контрреволюционной работе. Буду Мдивани предложил мне немедленно вернуться в Сухуми в связи с ожидавшимся приездом туда Сталина и Берии и подготовить совершение теракта против них. При этом Буду Мдивани предупредил меня, что он, когда будет нужно, даст мне специальную директиву о совершении теракта. Кроме того, Буду Мдивани информировал меня о том, что он намеревается отправить в Абхазию вторую тергруппу, и предупредил меня, чтобы не вышло путаницы и разнобоя в деятельности этих двух тергрупп, т. е. моей и той тергруппы, которую он должен был прислать из Тбилиси.

В ответ на прямой вопрос о составе террористической группы Михаил Окуджава называет имена, среди которых рядовые сотрудники института пищевой промышленности: доценты Иосиф Таргамадзе и Леван Леванидзе, а также аспирант Владимир Чкония.

Вот что показал на допросе 1954 года полковник госбезопасности Константин Савицкий:

Берия, как лично, так и через Гоглидзе, Кобулова давал указания допрашивать лиц, арестованных по подозрению в принадлежности к право-троцкистскому и националистическому подполью в направлении организации подготовки против него теракта. Добытые следователями показания о террористической деятельности против Берии всячески поощрялись. Это приводило к тому, что все следователи стремились добиться у арестованных таких показаний. В результате по всем делам, где шла речь о подготовке террористических актов, указывалось и о подготовке теракта лично против Берии.

Гоглидзе свидетельствовал:

Большинство арестованных и осужденных в те годы обвинялись в террористических высказываниях против Берии, и многие из них признавали себя в этом виновными. Помню, что ни по одному делу не было установлено фактов, свидетельствующих о конкретной подготовке совершения террористического акта на Берию, а все ограничивалось общими рассуждениями по этому вопросу.

1 июля 1937 года Генеральный прокурор СССР Андрей Вышинский послал Сталину и Молотову короткую записку:

Товарищ Берия поставил перед Прокуратурой Союза ССР вопрос о передаче дел Мдивани Б., Торошелидзе М., Окуджавы М., Курулова Г., Чехладзе С., Перумова С., Элиавы Г. и Карцевадзе М. на рассмотрение Верховного суда Грузинской ССР с применением закона 1 октября 1934 года, с опубликованием в местной печати о состоявшемся приговоре и приведении его в исполнение.

Документ пустили по кругу, за предложенный Л. Берией алгоритм проголосовали Сталин, Молотов, Микоян, Ворошилов, Каганович, Калинин, Чубарь и Андреев. Документ предрешил закрытый характер процесса, судьбу подсудимых и, наконец, место проведения суда и казни. Видных политических заключенных следовало расстрелять на месте, а не везти на Лубянку.

9 июля 1937 года Специальное судебное присутствие Верховного суда республики в закрытом заседании приговорило Б. Мдивани, Н. Торошелидзе, М. Окуджаву, Г. Курулова, С. Чехладзе, Г. Элиаву и Н. Карцевадзе к расстрелу. 10 июля 1937 года газета «Заря Востока» публикует короткую заметку под заголовком «Негодяи получили по заслугам». Как это часто бывало, процесс являлся, как говорили во времена Французской революции, амальгамой: наряду с теми, кто действительно когда-то входил в оппозицию, перед судом предстали и верные сталинцы, которые слишком много знали о прошлом Лаврентия Берии.

Многие обратили внимание на то, что при всей внешней обличительной шумихе устроить открытый процесс над старыми большевиками Берия так и не рискнул. Комментируя итоги тбилисского процесса, сын Л. Троцкого Л. Седов писал в бюллетене оппозиции:

Старые грузинские революционеры в противоположность многим из своих бывших московских друзей не дали себя сломить. Кроме того, Сталин, вероятно, надеется при помощи закрытых «судов» укрепить подорванную исходом московских процессов инквизиторскую технику добычи признаний. Будущих подсудимых поставят перед альтернативой: тайный суд с непременным расстрелом или ложные признания с надеждой на радековский «шанс».

10 июля 1937 года Лаврентий Берия выступает на активе тбилисской парторганизации, где рассказывает о дальнейшем направлении репрессий. Теперь под ударом – «правые». Прежде всего, люди из окружения Серго Орджоникидзе:

Почти все без исключения, особенно из числа закавказских, которые работали у Серго, оказались, как вы знаете, врагами партии и народа. Им Серго доверял, а они пользовались этим доверием и предавали партию и его самого.

Среди разоблаченных врагов народа были названы наркомзем Грузии Матикашвили, управляющий заготзерном Джавахия, наркомздрав Каминский, бывшие члены ЦК ВКП(б) Назаретян, Павлуновский, Картвелишвили. «Паровозами» должны были идти Орахелашвили и Элиава. Лаврентий Павлович традиционно укорял товарищей в отсутствии бдительности. Приводил пример директора завода Джанашия, который с почтением относился к Орахелашвили:

Всякие поцелуи, объятия, семейные дела, забота о дочери, совместные поездки на охоту. Естественно, Джанашия был завербован в контрреволюционную организацию. Жоржоладзе, начальник политотдела Закавказского ВО, общался с Тухачевским и стал шпионом. Нарком легкой промышленности Георгий Рамишвили устроил на курорт своего дядюшку Исидора Рамишвили, побывавшего в ссылке. Уполномоченный наркомата образования Старк, бывший троцкист, открыто говорил: «Нам не везло здесь с партийным и советским руководством». Кто-нибудь сообщил об этом НКВД?

Впрочем, в этом деле существует одна загадка. Уже неоднократно упомянутый нами «известный уклонист и троцкист» Сергей Кавтарадзе, который вначале рассматривался как потенциальный подсудимый, не был выведен на процесс, а через год вообще выпущен из тюрьмы и восстановлен в партии. Известно, что только что освобожденному из тюрьмы Кавтарадзе неожиданно позвонили в его коммунальную квартиру Сталин с Берией и напросились в гости. Пили, закусывали, пели грузинские песни.

Это не единственный случай. Например, не был посажен в тюрьму Филипп Махарадзе, злобно критиковавшийся Берией за то, что он недостаточно подчеркивал роль Сталина в создании большевистского движения в Закавказье. К тому же Махарадзе наряду с Мдивани и Окуджавой был одним из вожаков грузинских уклонистов.

Пощадил вождь и Миху Цхакая, старейшего грузинского большевика. Не пострадал и отец будущего президента Грузии, знаменитый писатель, бывший активный член партии федералистов Константин Гамсахурдия.

Вероятно, в этом был свой замысел. Сталин, как могущественное божество, мог не только карать, но и миловать. Так должна была думать его паства.

 

Апогей террора

15 мая 1937 года в Тбилиси открылся Х съезд Компартии Грузии. С отчетным докладом ЦК выступил Лаврентий Берия. Большая часть речи посвящена достижениям народного хозяйства республики. Но немало, конечно, говорилось и о врагах народа. Так, Берия рассказал о разоблаченных в Грузии соучастниках подсудимых Пятакова, Серебрякова, Лившица по второму большому московскому процессу, прошедшему в январе 1937 года.

В руководстве Закавказской железной дороги ряд последних лет сидел Розенцвейг, который в свое время, будучи начальником Турксиба, был завербован Лившицем и Серебряковым. Этот негодяй, находясь на посту начальника дороги, проводил вредительскую работу по линии организации крушений, срыва мероприятий по безопасности движения поездов, развала путевого хозяйства, вредительского ремонта паровозов на заводе, развала финансирования хозяйства дороги.

Далее Берия перечислил сообщников Розенцвейга в руководстве дорогой и потребовал «до конца выкорчевать контрреволюционное охвостье Розенцвейга».

О разоблаченном и арестованном в Грузии Розенцвейге еще на февральско-мартовском пленуме 1937 года говорил Лазарь Каганович:

Розенцвейг. Ну, вы знаете его: святоша, деловой работник, старый начальник дорог. Должен вам признаться, что уж по поводу Розенцвейга я никак не ожидал, что он окажется вредителем, но в чем тут ошибка? А вот в чем. Он, оказывается, давнишний приятель Серебрякова, и каждый раз, когда приезжал в Москву, обязательно ходил к Серебрякову. Что отсюда вытекает? А то, что надо устанавливать не слежку, а, так сказать, мы должны знать, кто чей приятель, с кем ты ведешь компанию, чтобы установить, что ты из себя представляешь.

В сущности, в речи Кагановича заключен алгоритм, по которому и раскручивался маховик Большого террора. Сначала брали видных в прошлом оппозиционеров, затем их друзей и приятелей, а после и знакомых их приятелей. Берия действовал по этому же принципу. Он упомянул в докладе уже арестованных Б. Мдивани, М. Торошелидзе, Б. Квирквалию, П. Меладзе, П. Агниашвили, К. Модебадзе и тут же озвучил список новых жертв из грузинского руководства:

Что же касается таких, как Г. Курулов, Т. Жгенти, Ш. Матикашвили, то они не только были в близких дружеских отношениях с отдельными ныне разоблаченными врагами народа, но прямо смыкались с ними и являлись их пособниками… Решением Бюро ЦК КП(б) Грузии Г. Курулов, Т. Жгенти, Ш. Матикашвили сняты с работы и материалы о них переданы в партколлегию.

Вскоре двое из них будут арестованы и расстреляны. А Тенгиз Жгенти этой участи избежит, наложив на себя руки. Мы впервые публикуем письмо Берии Сталину от 25 мая 1937 года:

24 мая около 11 часов утра в своей квартире выстрелом из револьвера в целях самоубийства тяжело ранил себя бывший секретарь ЦИК Грузинской ССР Тенгиз Жгенти. Раненый был доставлен в больницу, где ему была оказана медицинская помощь. Жгенти был известен грузинской парторганизации как человек, разделяющий к-р националистические, шовинистические взгляды.

Он группировал вокруг себя и поддерживал тесные связи с людьми недовольными и обиженными на партию и с националистическими элементами, вроде ныне арестованных В. Джикии, Б. Бибинейшвили, С. Чехладзе и другими. В процессе следствия по делам арестованных членов грузинского к-р троцкистского центра НКВД Грузии получил материалы, изобличающие Жгентию в к-р работе. Арестованный Б. Мдивани 28 марта т/г показал: «Тенгиз Жгенти, встречаясь со мной, подвергал к-р критике политику ВКП(б) в национальном вопросе. Можно прямо сказать, что Тенгиз Жгенти олицетворял собой националистические устремления грузинского шовинизма.»

Арестованная Л. Гасвиани 27 марта 1937 года показала, что Т. Жгентия входил в руководство контрреволюционной организации грузинского национального центра. Она же 9, 10 апреля показала:

Буду Мдивани сообщил мне, что для к-р работы в Красной армии используются националистические элементы, связанные с Тенгизом Жгенти и Петром Огниашвили.

В показаниях арестованного С. Чехладзе от 11 апреля 1937 года говорится: развертывание контрреволюционной деятельности в армии обеспечивается через Тенгиза Жгенти, который как бывший военный работник имеет обширные связи в грузинских национальных частях Красной армии.

Характеризуя Жгенти, С. Чехладзе показал:

Как Т. Жгенти, так и его ближайшая связь Владимир Джикия, были проникнуты непримиримой ненавистью к Сталину и всему руководству партии и мыслили «счастье грузинского народа» лишь в условиях его «освобождения» и «создания независимой Грузии».

15 мая 1937 года Тенгиза Жгенти вызвали на Бюро ЦК и сняли с работы. Его допрашивала партколлегия. Понимая, что судьба его предрешена, Жгенти оставил два предсмертных письма – Берии и близким.

Берии он писал:

Тов. Лаврентий! Почему и как тебя убедили или ты сам поверил в обвинения против меня, исходящие от арестованных. Никто не затруднится это сказать, что не удивительно. Эти семь месяцев меня так утомили, что я больше не могу. Поэтому не удивляйтесь этому событию. Теперь прошу об одном, пусть посмертно меня не ругают. Всего того, что произошло, достаточно. Какое бы значение имело после этого мое существование. Прошу ни в одном случае, если даже будут говорить 100 арестованных, не верить всем этим ложным и никому не нужным обвинениям. Так как всем будет трудно заходить ко мне домой, прошу вас поддержать семью.

Тенгиз Жгенти

Родным и близким он писал:

Моим Шушане, Коки, Кушути и Мадлене. Для вас так было лучше. Не мог я выдержать моего несчастья, столь длительного таскания. Умираю не за свою вину, а за унижения и издевательства. Будьте здоровы.

Тенгиз Жгенти

Самоубийством Жгенти спас себя от многомесячных пыток и расстрела.

Те участники съезда, кого Берия не упомянул, облегченно вздохнули. Из 644 делегатов республиканского партсъезда расстреляли или отправили в лагеря 425 человек. В их числе были 19 из 27 грузинских делегатов знаменитого XVII съезда ВКП(б), так называемого «съезда победителей».

3 июля 1937 года Сталин передает Николаю Ежову, партийным руководителям областей и республик решение Политбюро о начале кампании массовых репрессий. С мест в Москву поступили телеграммы с ориентировочным количеством будущих жертв по двум категориям – расстрел и лагерь. 10 июля Лаврентий Берия получает лимит на расстрел в Грузии 1419 человек, на отправку в лагерь 1562 человек. Позже общий лимит будет расширен до 10 000 и все равно перевыполнен. Всего с лета 1937 до весны 1938 года в республике будет расстреляно 4975 человек, а в лагерь отправлено 6229.

В первых числах июля Лаврентий побывал в Москве, где встречался со Сталиным и Ежовым и, видимо, получил подробные инструкции о проведении массовых репрессий. Вот что показал в 1953 году Сергей Гоглидзе, в 1937-м будучи наркомом внутренних дел Грузии:

…В первой половине 1937 года Берия, возвратившись из Москвы, предложил мне вызвать в ЦК КП Грузии всех начальников районных, областных НКВД и наркомов автономных республик. В своем выступлении Берия указал, что в стране ведется борьба с врагами. Берия тогда указал, что органы НКВД Грузии в этом направлении работают плохо, и потребовал перестройки в работе. Далее Берия заявил, что, если арестованные не дают нужных показаний, их нужно бить. С этого момента в Грузии началось избиение арестованных, стали появляться показания на большие группы лиц. Поскольку Берия дал общую установку на избиение арестованных, естественно, увеличились аресты не только действительных врагов, на которых имелись агентурные материалы в НКВД, но и главным образом лиц, «проходивших» по показаниям арестованных.

Дальнейший террор в Грузии, носивший черты патологического садизма, управлялся непосредственно первым секретарем КП(б) Грузии Лаврентием Берией. Это довольно неординарный случай в истории Большого террора, подобного которому мы не знаем. Как правило, секретари областных, республиканских ЦК передоверяли кровавую грязную работу органам НКВД. Если Сталин считал, что партийный руководитель недостаточно помогает чекистам, на места присылали членов Политбюро или крупных аппаратчиков из Москвы, которые и запускали процесс массовых репрессий. Но Берия не нуждался в указаниях и подсказках. Он не только «чистил» Грузию, но и шефствовал над двумя другими закавказскими республиками – Азербайджаном и Арменией. Расправами в Армении руководил лично. Ретивость Берии можно объяснить несколькими причинами.

Во-первых, карьеризм. Лаврентий понимал, что Грузия находится под пристальным вниманием Сталина. Он должен был учитывать не только прямые указания, но и ловить, предупреждать его скрытые желания. И конечно Берия в этом смысле преуспел. Высшую оценку как чекисту ему даст сам Сталин, назначив в 1938 году наркомом внутренних дел вместо отработавшего свое Николая Ежова.

Во-вторых, по многочисленным свидетельствам его подчиненных, Берия отличался злопамятностью и мстительностью. Недаром он не выполнил план по числу расстрелянных анонимных крестьян, но намного перекрыл плановые цифры по уничтоженным аппаратчикам и деятелям культуры. Как мы уже отмечали выше, наш герой испытывал к интеллигенции почти классовую обиду, которая требовала выхода. Особенно яростно Берия относился к своим бывшим соперникам в борьбе за власть или тем, кто им некогда командовал. Трудно объяснить рационально вендетту, учиненную им клану Орджоникидзе и клану Лакобы. После невероятных мучений были отправлены на тот свет все члены семьи Орахелашвили. Таким же образом погиб Лаврентий Картвелишвили, боровшийся с Берией за пост руководителя Закавказья.

Как и в любом своем деле, Берия считал себя самым компетентным, способным выполнить любую работу лучше подчиненных, потому и в пыточных-расстрельных делах все приходилось держать под личным контролем.

Об этом единодушно рассказывали на следствии 1953 года его бывшие подчиненные чекисты. Из показаний К. Савицкого:

Берия, будучи секретарем ЦК КП(б) Грузии, непосредственно и практически руководил следствием НКВД Грузии. На бланках ЦК КП(б) Грузии Берия писал фамилии лиц, которые должны быть арестованы. Лично сам я видел служебные записки Берии с таким текстом: «Арестовать такого-то и крепко допросить». Слово «крепко» было подчеркнуто. В частности, такую записку я видел у Кобулова в отношении бывшего секретаря комитета комсомола НКВД Грузии Асламазова Михаила. Следствие по его делу вел Ковальчук, который так «крепко» допрашивал Асламазова, что последний, не выдержав избиений, выбросился из окна 5-го этажа и разбился насмерть. Берия неоднократно, я это лично видел и на одном допросе присутствовал сам, приезжал из ЦК и сам допрашивал арестованных. Так им допрашивались бывший секретарь Закавказского крайкома КП(б) Картвелишвили, бывший секретарь КП(б) Грузии Кахиани и др.

С. Гоглидзе на следствии 1954 года показал:

Он все время интересовался делами, и не было дня, чтобы он не поинтересовался ходом следствия. Особенно он проявлял повышенный интерес к делам и показаниям тех лиц, с которыми он работал и близко знал их. Безусловно, на некоторых лиц мы предварительно согласовывали вопрос с Берией и докладывали ему материалы дел в ходе следствия по окончанию следствия. Во всяком случае, Берия был подробно информирован по каждому делу, относящемуся к сколько-нибудь ответственным работникам. Более того, Берия неоднократно участвовал сам в допросах арестованных и давал указания по делам.

Богдан Кобулов:

В ряде случаев, допрашивая арестованных, Берия давал указания избивать их в его присутствии. Так, по указанию Берии, я лично принимал участие в избиении арестованного Матикашвили, бывшего наркомзема Грузии.

Попытка провести большой открытый процесс в Тбилиси, как мы знаем, провалилась. Но были устроены четыре более мелких. Об одном из них в Абхазии мы уже рассказывали.

Такой же провели и в Аджарии. 17 июля 1937 года Берия докладывал Сталину:

В Аджарии раскрыта контрреволюционная организация, связанная с турецкой разведкой и ставившая своей целью присоединение Аджарии к Турции. Организация вербовала себе сторонников и последователей в деревнях Аджарии, увязывая свою работу с эмигрантскими элементами, находящимися в Турции. Показаниями почти всех арестованных председатель ЦИКа Аджарии Лордкипанидзе Зекерий изобличается в том, что он является руководителем этой контрреволюционной организации и связан с турецким консулом в Батуми и турецкой разведкой. Прошу санкционировать его арест. В настоящее время Лордкипанидзе находится под наблюдением для предотвращения возможного бегства за границу. В ближайшие дни представлю кандидатуру аджарца на пост председателя ЦИКа Аджарии.

Известно, что арестованных в Аджарии безжалостно пытали и сумели добиться от них того, что не получилось по процессу Б. Мдивани и других старых коммунистов. Бывшее аджарское руководство судили открыто. Зал Батумского театра заполнили курортники, прибывшие в бархатный сезон, чекисты и ответственные работники. Все подсудимые как один признались в своих неисчислимых преступлениях, в том числе в шпионаже и подготовке покушений на Берию и Сталина. В ходе процесса были получены показания на Михаила Джавахишвили, классика грузинской литературы. Но с ним расправились отдельно.

30 сентября объявили приговор: восемь подсудимых расстреляли, двое получили по десять лет лагерей, один – восемь лет.

Практически во всех районах СССР в 1937–1938 годах происходили процессы над агрономами, зоотехниками и ветеринарами. В сельском хозяйстве хватало проблем, и было очень удобно списать их не на недостатки колхозной системы, а на сознательное вредительство. Как мы писали, в порче консервов был обвинен М. Окуджава и другие сотрудники Института пищевой промышленности. Кроме того, были проведены два громких открытых «сельскохозяйственных» процесса.

23 января 1938 года «Заря Востока» печатает обвинительное заключение по делу о вредительской организации в Грузинском НИИ животноводства в Тбилиси. На скамье подсудимых девять ветеринарных врачей. Следствие выстроило следующую конструкцию. Обвиняемые – ответвление организации «правых», созданной Бухариным, Рыковым, – связаны с наркомземом С. Джугели и его замом В. Гварамией. Директор института Ш. Дадиани вербовал остальных, намекая на покровительство Л. Картвелишвили (бывший председатель СНК Грузии). Подсудимые обвинялись в том, что искажали районирование, метисизацию свиней, племенное дело, подготовку кадров по искусственному осеменению, писали халтурные инструкции. Кроме того, «во вредительских целях Дадиани и Джапаридзе провели изучение лишь мегрельской козы»… 27 января публикуются приговоры. По итогам процесса семь осужденных расстреляны, двое получили по двадцать лет лагерей.

25 августа 1937 года в театре районного центра Сигнахи, в Кахетии, судили 11 участников местной контрреволюционной организации. Среди них оба руководителя района – партийный секретарь и председатель райисполкома. Согласно версии следствия, они создали еще одно ответвление организации «правых» под руководством бывшего председателя совнаркома Германа Мгалоблишвили. Разбирало дело Специальное присутствие Верховного суда Грузии. Непосредственные контакты кахетинские вредители поддерживали с Ш. Элиавой и бывшими руководителями наркомзема Гварихией и Матикашвили. В. Гварихия и дал основные обличающие показания. Согласно им, обвиняемые занимались диверсионно-вредительской деятельностью – готовили покушение на Л. Берию, а кроме того, сознательно нарушали глубину вспашки, портили виноградную лозу, морили свиней голодом, травили овец и вредительски оставляли урожай на полях. В итоге Специальное присутствие Верховного суда Грузии приговорило семерых подсудимых к расстрелу, троих к десяти годам заключения и одного – к восьми.

Лаврентий Берия 27 августа 1937 года отчитывался о результатах процесса в письме Сталину, которое мы публикуем на русском языке впервые:

Районный театр, в котором происходил процесс, был переполнен представителями колхозов, совхозов, МТС и др. организаций Сигнахского района.

Процесс транслировался по радио и телефонной сети во все сельсоветы района. На площади вокруг театра около 6000 съехавшихся со всего района крестьян с огромным вниманием слушали передаваемый по радио ход процесса. Присутствующие на процессе и слушавшие по радио с огромным возмущением реагировали на показания обвиняемых, рассказывающих о том, как они провоцировали крестьян, вели подрывную работу, извращали налоговую политику партии и советской власти, производили диверсионные и вредительские акты в области животноводства.

На митингах колхозников вынесены решения с требованиями расстрела обвиняемых и обещаниями до конца ликвидировать последствия вредительства. Процесс сыграл исключительно большую роль в деле разъяснения массам трудящихся к-р вредительской, диверсионной, подрывной работы врагов народа.

Если исследовать Большой террор в Грузии только по газетам, мы узнаем о пяти официальных процессах – над Б. Мдивани и старыми коммунистами, а также процессы в Абхазии, Аджарии, Сигнахах и о деле животноводов в Тбилиси. Но подводная часть айсберга куда больше, о ней в газетах не писали. Остались только следственные дела части жертв и некоторых их палачей – «бериевцев». Кроме того в последние годы опубликован значительный массив документов, проливающих свет на замыслы и деятельность Лаврентия Берии в 1937–1938 годах. Особенно важна записка Берии Сталину от 20 июля 1937 года, в которой он подробно описывает продолжение будущей чистки в руководстве Грузии. Это программный документ Большого террора в Грузии, который будет не только в точности выполнен, но и перевыполнен. Понятно, что какие-либо доказательства, улики следствию не понадобятся. Вся работа – добиться показаний, подтверждающих бериевский план.

Обращает на себя внимание, как Берия называет в письме Сталина – «Товарищ Коба». Так вождя называли только старые большевики, товарищи по революционной борьбе с царизмом. Кроме того, записка сохранила реакцию Сталина, крайне заинтересованную. Практически каждый абзац содержит подчеркивания и пометки вождя. Из письма становится известно, что к этому времени уже были арестованы бывшие соперники Лаврентия по руководству Закавказья – Г. Мгалоблишвили, Л. Лаврентьев (Картвелишвили), Ш. Элиава, М. Орахелашвили, С. Лукашин.

Исходя из их показаний Берия конструирует якобы существовавшую в Грузии организацию «правых», созданную еще в 1928 году, «с одной стороны, по директиве Рыкова, привезенной из Москвы Г. Куруловым, а с другой стороны – по указанию Бухарина… В организацию тогда вошли бывший пред. ЗакСНК М. Орахелашвили, бывш. пред. СНК Грузии Ш. Элиава, Г. Мгалоблишвили, Г. Курулов, Н. Лакоба, С. Джугели и Т. Жгенти.

В 1930 году в эту организацию вошел Л. Лаврентьев (Картвелишвили), приехавший в Тбилиси с Украины для работы секретарем ЗКК ВКП(б). Лаврентьев фактически возглавил работу правых в Грузии и Закавказье».

С 1934 года Закавказский центр организации находился в Москве. Ему починялись республиканские центры – в Грузии, Армении и Азербайджане. Первым делом организация связалась со всеми противниками советской власти – троцкистами, меньшевиками, дашнаками, мусаватистами. Затем с правительственными кругами капиталистических держав, в частности фашистской Германии, Англии, Франции. А Буду Мдивани через своего человека связал организацию с гестапо и непосредственно с Розенбергом, Герингом и Гессом.

Как писал исполненный праведного гнева Лаврентий:

…Вся эта сволочь представляла из себя чудовищное сплетение шпионов, предателей, вредителей, диверсантов, лиц с самыми разнообразными контрреволюционными взглядами и убеждениями, но объединенных звериной ненавистью к руководству ВКП(б) и гнусным желанием свергнуть Советскую власть.

Не забыл он упомянуть и своего бывшего покровителя Серго Орджоникидзе:

Характерны показания Марии Орахелашвили и Лукашина о том, что Серго Орджоникидзе вольно или невольно оказывал большую моральную и материальную поддержку бывш. грузинским и закавказским работникам, выдворенным из Грузии и Закавказья, и тем самым фактически помогал им в их контрреволюционной работе против партии.

О методах ведения следствия красноречиво говорит одно замечание Лаврентия:

Пока еще молчит этот мерзавец и предатель Орахелашвили Мамия. Боимся крепко брать его в работу, т. к. каждый раз при допросе он падает в обморок и приходится впрыскивать ему камфару. Нет сомнения, что скоро заговорит и он.

Отдельно Берия сообщает о раскрытии контрреволюционных организаций в Абхазии и Аджарии, заканчивая письмо ориентировочным количеством будущих жертв:

Считаю, что придется расстрелять не менее 1000 человек, из числа к.р. правых, троцкистов, шпионов, диверсантов, вредителей и проч. В это число не входят бывшие кулаки и уголовники, вернувшиеся из ссылки и подлежащие расстрелу в административном порядке через тройку, созданную при НКВД Грузии в согласии с решением ЦК ВКП(б).

 

Мамия Орахелашвили

Упомянутый в записке Берии падающий в обморок, но при этом не дающий показаний пятидесятисемилетний Мамия Орахелашвили к концу июля 1937 года являлся самым крупным из арестованных грузинских политических деятелей. С 6 июля 1923 года по 21 мая 1925 года он был заместителем председателя СНК СССР, в 1926–1929 годах Орахелашвили – первый секретарь Закавказского краевого комитета ВКП(б), одновременно ответственный редактор газеты «Заря Востока». С января 1931 года председатель СНК ЗСФСР, затем первый секретарь Заккрайкома ВКП(б).

Как мы помним, на рубеже 1920–1930-х годов Орахелашвили был вначале непосредственным начальником Берии, между ними сложились очень непростые отношения. В конце концов победил Лаврентий, а его недавний шеф отправился в Москву, где занимал малозначительный пост заместителя директора Института Маркса – Энгельса – Ленина при ЦК ВКП(б). Впрочем, он являлся близким другом Серго Орджоникидзе и Авеля Енукидзе и поэтому продолжал оставаться для Берии опасным врагом.

Не любил его и Сталин. В письме Кагановичу 12 августа 1934 года Сталин писал:

«Ученый» Орахелашвили оказался шляпой (который раз!). Где его «ученость»?

После смерти Орджоникидзе, в мае 1937 года, Мамия Орахелашвили был исключен из состава Центральной ревизионной комиссии и из партии. Формальные причины тому изложены в решении Политбюро:

Об Орахелашвили и Элиаве

Утвердить следующее предложение Политбюро ЦК:

На основании имеющихся материалов, в которых член Центральной Ревизионной Комиссии ВКП(б) Орахелашвили и кандидат в члены ЦК ВКП(б) Элиава обвиняются в том, что они знали о контрреволюционной работе грузинского троцкистского центра, но скрыли это от ЦК, исключить Орахелашвили из состава Центральной Ревизионной Комиссии и из партии и исключить Элиаву из кандидатов в члены ЦК ВКП(б) и из партии с высылкой обоих из Москвы.

В апреле 1937 года Мамия Орахелашвили был выслан в Астрахань. В сталинских традициях ему дали пару месяцев дозреть, помучиться. 26 июня 1937-го Орахелашвили был арестован. Одновременно посадили его жену Марию Платоновну – бывшего народного комиссара просвещения Грузинской ССР.

Свидетель Ароян, бывший фельдшер внутренней тюрьмы НКВД ГССР, рассказала на следствии в 1954-м о том, как пытали Орахелашвили:

Я оказывала медицинскую помощь арестованному Мамии Орахелашвили. У меня сохранилось в памяти, что на спине у Орахелашвили имелись зияющие кровоточащие раны… и я их смазывала йодом. На ногах у Орахелашвили было множество синяков. Орахелашвили тогда жаловался на сильные боли и испытываемые им мучения. Я, как могла, старалась облегчить его страдания. Должна отметить, что вместе с Орахелашвили в камере сидел один арестованный, который или был сумасшедшим, или притворялся сумасшедшим. Он систематически терзал Орахелашвили в камере, царапал его, бил, не давал никакого житья. Орахелашвили подолгу вынужден был скрываться от него под кроватью в камере. Когда я оказывала медицинскую помощь Орахелашвили, он жаловался на издевательства и избиения, которые ему приходится терпеть от сокамерника, высказывал предположение, что такого соседа ему следователь подсадил специально.

На том же следствии 1954 года бывший начальник тюрьмы УГБ НКВД Грузинской ССР Сардион Надарая показал, что «после применения к Орахелашвили избиений и пыток он стал ложно оговаривать значительное число лиц, считая, что таким путем ему удастся затянуть следствие и добиться тщательной проверки правдоподобности своих показаний, во время которой выяснится ложность возведенных против него обвинений. В этот же период Орахелашвили дал показания в отношении С. Орджоникидзе, заявив, что хотя он „очень многим обязан Серго Орджоникидзе“, но „даже чувство благодарности и преданности к нему“ не помешает Орахелашвили „осветить его (Орджоникидзе) действительную роль в событиях, при которых зарождались враждебные ВКП(б) и Советской власти группировки и контрреволюционные организации“.»

На допросе 10 сентября 1937 года Орахелашвили рассказал:

Я хочу дать показания о роли Серго Орджоникидзе в нашей контрреволюционной организации. Прежде всего, будучи очень тесно связан с Серго Орджоникидзе, я был свидетелем его покровительственного и примиренческого отношения к носителям антипартийных и контрреволюционных настроений. Надо со всей откровенностью признать, что Серго Орджоникидзе фактически вдохновлял нашу контрреволюционную борьбу против партийного руководства Грузии и лично Секретаря ЦК КП(б) Грузии – Лаврентия Берии, хотя организационно с нами по контрреволюционной работе связан не был. Он не только поддерживал наши контрреволюционные выпады по адресу Сталина и Секретаря ЦК КП(б) Грузии – Лаврентия Берии, а наоборот, задавал тон этим нашим контрреволюционным разговорам…

Впоследствии мне стало известно, что Серго Орджоникидзе вкупе с Левоном Гогоберидзе, Петре Агниашвили и Нестором Лакобой ведут самую активную борьбу против Секретаря ЦК КП(б) Грузии – Лаврентия Берии, распространяя по его адресу заведомо клеветнические и возмутительные вымыслы.

В связи с 50-летием Серго Орджоникидзе мною была написана и выпущена специальная брошюра его биографии. Все время пока я писал эту биографию, я жил на даче у С. Орджоникидзе, а затем ездил к нему в Кисловодск. Со всей ответственностью должен заявить, что этот документ, составленный мною по непосредственным указаниям С. Орджоникидзе, является сугубо антипартийным. Ибо в нем заведомо сознательно допущены извращения, выражающиеся в том, что слишком раздута роль Орджоникидзе в революционном движении, главным образом за счет роли Ленина и Сталина.

Этот протокол вызвал особый интерес у Лаврентия Берии. Он переслал его Сталину с собственными замечаниями, обращая внимание на пассаж про умаление роли Ленина и Сталина. Берия хорошо понимал истинное отношение Сталина к Орджоникидзе.

Следователем по делу Орахелашвили был даже в те времена выделявшийся жестокостью Никита Кримян. Несмотря на молодость, ему было всего двадцать четыре года, он вел себя как законченный садист.

Свидетель А. Петросян на допросе 21 января 1954 года показал:

…В августе 1938 г. в Тбилиси я был арестован НКВД по обвинению в подготовке теракта против Берии. В период следствия меня систематически избивали Кримян и Савицкий. Кримян и Савицкий избивали меня кулаками, ногами, ременной плетью, заставляли меня танцевать и всячески издевались, постоянно истязали, так что я не менее 30–35 раз терял сознание и избитый, в синяках и кровоподтеках, доставлялся во внутреннюю тюрьму. Лично Кримян во время истязаний выбил мне кулаком четыре зуба, он же заставлял меня лизать кровь на полу.

По сведениям американского историка Роберта Такера, «Орахелашвили в присутствии жены, которую заставили смотреть на это, выдавили глаза и порвали барабанные перепонки».

Садизм Кримяна Берию ничуть не смущал. Даже напротив, столь ретивого следователя Лаврентий Павлович ставил в пример другим. В 1954 году бывший следователь Савицкий показывал:

Мне лично Кобулов говорил, что ты не сумел добиться от Орахелашвили признательных показаний, а Кримян их добился… Берия очень высоко оценивает полученные Кримяном от Орахелашвили показания, чрезвычайно ими интересуется, знакомится с каждым протоколом допроса и сам дает указания по делу…

Впрочем, выдающийся садизм Кримяна не укладывался даже в рамки методов НКВД времен Сталина. В 1951 году он будет снят с должности начальника МГБ по Ульяновской области «за применение незаконных методов следствия».

Выбор Берии следователем по делу Орахелашвили именно Никиты Кримяна, конечно, был сознательный. Во-первых, важно было получить показания на Серго Орджоникидзе и подтверждение заговора, в который была вовлечена вся грузинская политическая элита. Во-вторых, прослеживается и мотив личной мести. Неслучайно судьба всей семьи Орахелашвили сложилась трагически. Столь же изощренным пыткам подвергалась жена Мамии Орахелашвили Мария. Как мы помним, в начале 1930-х у нее был серьезный конфликт с Берией, дошедший до ЦК и Сталина, в связи с тем, что она не скрывала неприязнь к подчиненному своего мужа и публично ругала Лаврентия. Берия этого не забыл.

Сокамерница Марии Орахелашвили Васина показала на следствии 1954 года:

Я очнулась, придя в сознание в камере, и увидела Марию Орахелашвили, не похожую на прежнюю Марию. Она была изуродована до неузнаваемости. Однажды, в середине декабря 1937 года, Марию Орахелашвили вызвали на допрос, а через некоторое время ее принесли в камеру на носилках. Она была в таком состоянии, что притронуться к ее телу было нельзя. Она была вся избита, руки у нее были вывернуты, ребра переломаны, и она даже не могла оправиться и нуждалась в нашей помощи, она кричала от боли на всю камеру. Мария мне сказала: «Ты еще молода, крепись и ничего не подписывай, а я все подписала, но прошу, если увидишь дочь мою Кетусю, то передай ей, что я ни в чем не виновата перед партией и Сталиным».

Дочь Марии Кетеван Микеладзе-Орахелашвили была также арестована и получила пятнадцать лет лагерей. А ее муж Евгений Микеладзе – зять Орахелашвили – главный дирижер Тбилисского оперного театра, в начале 1937 года успешно выступивший на декаде грузинского искусства в Москве, создатель государственного симфонического оркестра Грузии, ныне носящего его имя, был расстрелян как враг народа в том же 1937 году.

Нина Джибути, внучка Папулии Орджоникидзе, рассказала нам в Тбилиси:

Очень близкий друг Серго Орджоникидзе был Мамия Орахелашвили, а его жена была комиссар народного просвещения, очень красивая женщина Мария Орахелашвили-Микеладзе. А их зять Евгений Микеладзе был в нашем оперном театре – очень молодой, красивый, талантливый дирижер. И однажды опера шла Захарии Палиашвили «Даиси», дирижировал Евгений Микеладзе. Начало спектакля, тихо в театре. Вошел Берия в ложи со своими подручниками и охраной, и стало шумно в театре – а в это время музыка уже играла. И дирижер, Евгений Микеладзе, постучал своей палочкой, чтоб тихо было. Призвал народ к тишине. И на другой день его вызвали в НКВД – как он мог осмелиться, чтобы постучать своей палочкой. И арестовали его.

Тогда же, в декабре 1937-го, расстреляли и Мамию Орахелашвили. Как показал свидетель Саркисов, бывший шофер внутренней тюрьмы НКВД, вывозивший Орахелашвили вместе с другими арестованными к месту расстрела, Мамия перед казнью крикнул: «Да здравствует советская власть!».

 

Берия – Сталину. 1937

Мы уже приводили изданные в Тбилиси на грузинском языке письма Берии Сталину за 1937 год. В третьей главе мы опубликовали отрывки из писем, посвященных хозяйственным вопросам. Но Иосифу Виссарионовичу было не менее интересно, чем занимается грузинский НКВД. И Берия лично писал вождю о животрепещущих вопросах борьбы с недобитыми врагами.

4 февраля 1937 года Берия сообщает о судьбе 445 человек, вернувшихся из лагерей и ссылки и проживающих со своими семьями в пограничных с Турцией районах. Берия пишет:

Большая часть вернувшихся прекратила свою к-р антисоветскую работу и приступила к трудовой жизни. Другая часть в количестве 198 человек продолжает оставаться антисоветски-настроенными и является базой для проявления закордонного и внутреннего бандитизма, объектом вербовки иностранной разведки и ведет антисоветскую подрывную работу…

Бюро ЦК Грузии просит выслать указанные 198 человек за пределы Закавказья вместе с их семьями.

1 октября 1937 года Берия докладывает о самоубийстве бывшего заместителя председателя Совнаркома Грузии и начальника «Колхидстроя» А. Геуркова. С 1932 по 1937 год он возглавлял партийную организацию Аджарии. Так как почти все аджарское руководство было арестовано и осуждено на открытом процессе в Батуми, Бюро ЦК Грузии обсудило вопрос о Геуркове.

Сомнения в политической честности Геуркова возникли у нас, во-первых, потому, что ни один из арестованных контрреволюционеров в Аджарии в своих подробных и развернутых признаниях не дал показаний о том, что Геурков, будучи секретарем обкома, мешал их контрреволюционной работе. Что Геуркова следует тем или иным способом убрать из Аджарии. Если бы Геурков твердо и крепко проводил в Аджарии линию партии, не потворствовал к-р элементам, то безусловно к-р организации в той или иной форме ставили бы у себя вопрос о необходимости или организовать против Геуркова теракт, или скомпрометировать в целях снятия его с работы в Аджарии.

Таким образом, в лучшем случае Геурков «прошляпил» к-р организации в Аджарии и налицо его провал как политического руководителя. С другой стороны, в прошлом он находился в числе кадров Б. Ломинадзе, был связан с участниками группы Ломинадзе и особенно близок был с ныне арестованным врагом народа бывшим наркомлегпрома ГрузССР Тарахвелидзе.

В результате Геуркова решили снять с работы и передать его дело в партколлегию. Геурков хорошо знал, что это первый шаг к неминуемому аресту, пыткам и казни, а потому застрелился, оставив посмертные покаянные письма. Одно руководству Грузии, другое лично Берии.

Геурков признал правильность решений ЦК, писал, что по вине врагов народа вырос в «гнилой и вредной вражеской обстановке» и поэтому не отличался «большой партийной выдержкой и стойкостью».

Письмо Лаврентию Берии он закончил такими словами:

Твое доверие я не оправдал, меня это сильно угнетает. Врагам я дал возможность в нашей цветущей стране творить гнусные дела. Я должен быть наказан. Я это делаю сам, может быть, перебарщиваю.

6 ноября 1937 года Берия сообщает Сталину о раскрытии вредительской организации в Черноморском пароходстве и Потийском порту. Директор пароходства, начальник порта, его заместитель и парторг арестованы. Партийный комитет распущен. Берия предлагает Сталину кандидатуры на освободившиеся должности.

30 октября 1937 года Берия отправляет секретное письмо Сталину. Он сообщает:

За последний год органами НКВД Грузии арестованы свыше 12 тысяч человек. Из общего числа арестованных осуждено 7374 человека. В итоге в тюрьмах НКВД Грузинской ССР в данное время содержится свыше 5 тыс. подследственных, из числа которых в Тбилиси содержится более 2 тыс. заключенных. Создается ряд ненормальностей в условиях содержания. Перегрузка тюремных помещений НКВД ГрузССР объясняется главным образом затяжкой в рассмотрении подготовленных для судебного разбирательства следственных дел.

Берия предлагает передать на рассмотрение специальной «тройки» дел по троцкистам и шпионам. Если же такое решение принято быть не может, он просит разрешить создать специальную коллегию Верховного суда Грузии, чтобы не дожидаться каждый раз выездной коллегии Верховного суда СССР.

Надо сказать, просьба Берии была выполнена и Грузия единственной из союзных республик получила собственную специальную коллегию при Верховном суде Грузии.

 

Бериевцы за работой

Материалы следствия по делам бериевцев 1953–1954 годов дают нам редкую возможность узнать все подробности методов расправы над заключенными от непосредственных свидетелей и участников происходившего в застенках НКВД Грузии. Жертвы репрессий могут что-то преувеличить, сочинить, выдать слухи за правду. Бывшие сотрудники НКВД на следствии склонны были скорее преуменьшить масштабы садизма и беззакония, так как сами боялись оказаться среди обвиняемых. Тем ценнее их показания. Мы можем не сомневаться, что все было именно так или еще хуже.

Бывший начальник внутренней тюрьмы С. Н. Надарая рассказывал в 1954 году:

Работая начальником внутренней тюрьмы на протяжении почти трех лет, я сам был свидетелем избиений арестованных, содержавшихся в тюрьме. Мне известно, что арестованных избивали систематически очень жестоко… избивали ремнями, веревками, палками. При избиениях над арестованными издевались. Во время следствия Мамулию (секретарь ЦК Грузии) жестоко избивали. Я помню, что в течение 7–8 дней его заставляли стоять с привязанным столом с грузом. Когда он падал, его поднимали и снова заставляли стоять. Когда Мамулия с привязанным столом стоял несколько суток в кабинете следователя, почти ежедневно к нему заходили Кобулов и Гоглидзе.

Бывший надзиратель внутренней тюрьмы свидетель С. Г. Ковшов показал:

Особой жестокостью отличались следователи: Хазан, Кримян, Савицкий и Парамонов. От них выводили арестованных сильно избитыми. В кабинете стояли стоны арестованных и ругань следователей. Следователь предлагал мне постоять за дверью, и в это время слышишь, как следователь, сильно матерно ругаясь, называл по-всякому арестованного, кричал: «Подпиши», а арестованный говорил следователю: «Зачем подписывать? Я не виноват», но подписывал, и мы его уводили. Что за документы подписывал арестованный, я не знаю.

Свидетель Гульст:

Савицким, Кримяном, Хазаном в НКВД ГССР широко применялось избиение арестованных резиновыми палками, веревками, применялись карандаши для выкручивания пальцев рук, навешивание на арестованных, стоявших в положении «смирно», различных тяжестей: чемоданов с грузом, столов, стульев и др. предметов. Наряду с этим практиковались допросы «конвейером», в результате которых арестованные не имели отдыха и сна, методы психического воздействия. Вновь арестованных помещали «для наглядного показа» к лицам, уже подвергнутым «обработке». Видя избитых, слушая их рассказы о пытках, отдельные арестованные при вызове к следователю предпочитали сразу же давать «признательные» показания.

Свидетель И. И. Маргиев, работавший надзирателем во внутренней тюрьме:

Хазан начинал бить арестованных сразу, как только заводили их к нему в кабинет. Избиение начиналось с ударов кулаком в область головы еще при надзирателе, а затем продолжалось в течение всего допроса, причем Хазан бил туго скрученным жгутом из веревки, намоченным в воде, резиновыми плетками и пр. Если другие следователи как-то скрывали, что они бьют арестованных, Хазан, наоборот, делал это никого не стесняясь… С допроса из кабинета Хазана неоднократно приходилось двум надзирателям выносить окровавленных людей, потерявших сознание, которым затем врач тюрьмы оказывал помощь… У меня сложилось впечатление, что он избивал каждого, кто попадал к нему на допрос… Были случаи, когда арестованные после допросов не могли стоять на ногах, так как у них были разбиты в результате избиений ступни ног и представляли из себя кровавую корку, покрывавшую всю ступню. Ноги были опухшие, на теле имелись множественные кровоточащие царапины и кровоподтеки.

Бывший министр госбезопасности Грузии Рухадзе вспоминал:

Бил Хазан по пяткам специальным металлическим никелированным прутом с продолговатым резиновым наконечником.

Свидетель Р. С. Осипова рассказала о том, как следователи Хазан и Кримян пытали ее и ее мужа:

Хазан достал чистый лист бумаги и, не поднимая головы, сказал: «Расскажите о контрреволюционной работе мужа и вашей?» Я от неожиданности и изумления ему ничего не ответила. Тогда он обратился ко мне с вопросом: «Вы что, не слышите?» и стукнул кулаком по столу. Я ответила, что не понимаю вопроса, и переспросила Хазана, не шутит ли он. Хазан сказал: «Какие здесь шутки». Сидевший рядом со мной на диване Кримян кулаком ударил меня по лицу. От удара у меня закружилась голова и потемнело в глазах. Я услышала в это время, как Хазан приказал: «Отправить ее вниз…»

Ночью меня вызвали на допрос. Вахтер провел меня куда-то наверх. Мы долго поднимались и шли по коридору, а потом меня ввели в большой кабинет. Когда я вошла, то ко мне спиной стояло несколько сотрудников. Они расступились, и я увидела Осипова. Он полулежал и имел страшный вид. Лицо у него было все окровавленное, в кровоподтеках, волосы обильно пропитались кровью и стояли дыбом. Одна нога была у него голая, и она совершенно потеряла форму, была страшно опухшей и невероятно большой. Она была вся залита йодом и лежала на галоше.

Осипов имел вид полуживого человека, невероятно слабым голосом, еле-еле пошевелив руками и с огромным усилием слегка повернув ко мне голову, которая на чем-то лежала, он каким-то неестественным голосом спросил меня: «Где ребенок?» Я ответила: «Не знаю». После этого он мне сказал: «Я ни в чем не виноват, что происходит, не понимаю».

От ужаса я оцепенела и впала в полуобморочное состояние…

На другой день меня привели ночью на допрос к Кримяну. Последний потребовал от меня признания в контрреволюционной шпионской работе. Не добившись от меня признания, Кримян из чемодана, стоявшего у стены за столом, достал несколько хлыстов, смочил их концы водой, а затем спросил: «Вы подумали?» Я молчала, тогда он подошел ко мне и начал меня избивать.

От избиений я падала со стула, на котором сидела, но он и лежачую продолжал меня бить…

После первого допроса, который кончился через несколько часов, с помощью вахтера я с трудом дошла до камеры. Все мое тело было в рубцах… Допросы Кримян производил в течение месяца.

Бывший начальник тбилисской тюрьмы В. Н. Окрошидзе рассказал о том, как убили командующего 63-й Грузинской горно-стрелковой дивизией Ф. Буачидзе:

В 1937 г., летом, я не помню точно месяца, ко мне прибыл из внутренней тюрьмы бывш[ий] командир дивизии Буачидзе. Он был избит до полумертвого состояния. На ногах он, конечно, не мог стоять. Он не мог говорить, а только стонал…

Я помню, что все тело Буачидзе было покрыто сплошными синяками и кровоподтеками. Он не мог мочиться естественным способом, т. к. у него был поврежден мочевой пузырь, и моча выходила через живот, образуя влажность вокруг низа живота… По существу, Буачидзе был уже в предсмертной агонии. Надо сказать, что Буачидзе был крепкого телосложения, здоровым и поэтому особенно бросалось в глаза его состояние. На следующий день после доставки Буачидзе в тюрьму он скончался.

Смерть на следствии не была редкостью, арестованных забивали насмерть сплошь и рядом. Бывший следователь Александр Хазан (его побаивались даже коллеги-чекисты) рассказывал:

Я лично Арутюнова не избивал, а вызвал для этого двух дюжих вахтеров комендатуры… От Арутюнова добивались признания фактов контрреволюционной деятельности Киладзе. Не отрицаю, что Арутюнов скончался от полученных повреждений при избиении его вахтерами.

Константин Савицкий свидетельствовал:

Во второй половине 1937 г. в НКВД ГССР был доставлен из Москвы зам. постоянного представителя Армянской или Грузинской Республики Вермишев… Арест Вермишева еще не был оформлен в соответствии с законом, как Кримян вызвал его на допрос. Добиваясь признательных показаний от Вермишева, Кримян так его избил, что на следующий день в камере он умер.

Выяснилось также в 1954 году, что следователи Хазан, Кримян, Савицкий и Парамонов занимались мародерством, расхищали ценности, изъятые у арестованных. Например, свидетель Давлианидзе показывал:

Когда я в 1937 г. был назначен заместителем нач[альника] СПО НКВД Грузии, то обратил внимание, что два кабинета в СПО были превращены по указанию Кобулова Б. 3. в камеры хранения ценных вещей, изъятых у арестованных при обысках, как то: золото и серебро… охотничьи ружья, отрезы материи, меха, фотоаппараты и проч. Ценности и вещи присваивались Кобуловым, Хазаном, Савицким, Кримяном и Гарибовым.

Несчастных людей избивали даже перед расстрелом. Бывший следователь Константин Савицкий на допросе от 13 августа 1953 года называет заказчиком этого зверства самого Лаврентия Берию:

Должен отметить, что к тем арестованным, которые давали признательные показания, меры физического воздействия в процессе следствия не применялись. Но при приведении приговоров в исполнение их обязательно избивали по указанию Берии, который говорил: «Прежде чем вести их на тот свет, набейте им морду».

Ему вторит сам тогдашний глава НКВД Грузии Гоглидзе:

Берия неоднократно давал указания мне, Кобулову и моим заместителям, в присутствии других начальников отдела, бить арестованных перед расстрелом. Такие указания затем передавались группе, приводившей в исполнение приговоры и решения тройки НКВД Грузии, и те арестованных били.

Большинство приговоренных к смертной казни погибли неподалеку от Тбилиси, на дороге, ведущей в Кахетию. И хотя их казни были окружены тайной, сохранилось множество свидетельств о зловещем обычае предсмертного глумления над узниками.

Показания Тамары Сергеевны Тестовой, фельдшера больницы НКВД, от 8 июня 1954 года:

Расстрелы производились, как правило, ночью. Место расстрела освещалось фарами автомобилей. На расстрелы выводилось большое количество людей, иногда по три или четыре сотни. Вместе с нами очень часто выезжали и следователи Савицкий, Кримян, Хазан, Парамонов. По слухам я знала, что они выезжали для избиения осужденных перед расстрелом…

Свидетель Глонти на вопрос – известны ли ему случаи, когда осужденных к расстрелу перед приведением смертной казни в исполнение избивали, показал:

Да, таких случаев было много. В этих избиениях принимали участие Кримян, Савицкий, Парамонов, А. Кобулов, Лазарев и др. Я вспоминаю, что однажды Кримян, Савицкий, Гамсахурдия начали избивать осужденного Дзидзигури на глазах других осужденных сразу же, как только все они были размещены в грузовой автомашине, чтобы следовать к месту расстрела. Я лично видел, как Кримян, Савицкий и Гамсахурдия беспощадно били Дзидзигури рукоятками и убили его еще до расстрела. Помню также, что Кримян, Арушанов и еще кто-то так избили во время следования к месту расстрела осужденного Слободу Константина, что превратили его лицо в сплошную кровавую маску…

Страшно были избиты во время следования к месту расстрела и бывшие сотрудники органов госбезопасности Морковин и Максименко. Били их Савицкий и Кримян. Во время избиений Морковина Савицкий и Кримян обвиняли его в том, что он не присваивал им очередные специальные звания, и издевательски спрашивали его: «Ну как, теперь ты присвоишь нам звания?»

…Жуткие сцены разыгрывались и непосредственно на месте расстрела. Кримян, Хазан, Савицкий, Парамонов, Амаяк Кобулов… как цепные псы набрасывались на совершенно беспомощных, связанных веревками людей и нещадно избивали их рукоятками пистолетов.

Иногда при таких сценах присутствовал Кобулов Б., который наблюдал все эти дикие картины. У меня отчетливо сохранилось в памяти, что перед расстрелом многие осужденные кричали, что они ни в чем не виноваты, проклинали Берию, Кобулова и Гоглидзе, называли их кровопийцами.

Свидетель М. Г. Гомелаури, работавшая машинисткой тюрьмы № 1 г. Тбилиси, показала об обвиняемом по процессу бериевцев Парамонове следующее:

…Обычно в тюрьму приезжал Парамонов вместе с другими следователями. Все они были, как правило, пьяные и перед выводкой арестованных приступали к избиениям.

Я помню, что Парамоновым был избит бывший сотрудник Зеленцов, который в прошлом когда-то являлся начальником Парамонова. Перед вывозом Зеленцова на расстрел Парамонов вызвал его и во дворе тюрьмы (место у нас называлось хозяйственным двором) приступил к избиению Зеленцова. Я слышала удары, стоны и крики Зеленцова. Зеленцов умер во дворе тюрьмы.

Трудно представить себе, зачем Лаврентию Берии нужны были такие фантасмагоричные, босховские сцены. Понятно, что он относился к людям как к скоту, сам на расстрелы не ездил, да и странно было бы представить первого секретаря ЦК КП(б) республики вблизи расстрельной ямы. Но зачем такая совершенно излишняя, ничего формально не дающая жестокость к приговоренным? Возможно, так проявлялась страстная мстительность Берии. Таким образом он передавал последний личный «привет» своим обидчикам. А может, понимая в душе, что осужденные ни в чем не виноваты, Лаврентий не хотел даже представить себе их казнь актом высокого мученичества. Последние минуты жизни несчастных должны были быть втоптаны в кровь и грязь. С расплющенным лицом и выбитыми зубами мало кто способен кричать перед расстрелом «Да здравствует партия и товарищ Сталин!» Жалкие, униженные жертвы не трогали совесть. Мусор, а не люди.

Впрочем, скорее всего, для прагматика Берии это был своеобразный тимбилдинг – следователи на глазах друг у друга и расстрельной команды совершали очевидные даже по тогдашним законам преступления. В результате их связывала круговая порука. Выражаясь фигурально, каждый мог посадить каждого.

Когда Лаврентий Берия через год начнет чистить НКВД от «ежовцев», он подобный «афункциональный» садизм будет ставить им в вину. Так, например, широко известно дело вологодских чекистов, рубивших своим жертвам головы топором. Палачи не только были расстреляны, уроки этого дела широко обсуждались в чекистской среде и должны были послужить предостережением против излишних зверских паталогий.

Заметим, однако, что своих следователей Берия не сдал. Почти все они пошли на повышение, многие уехали за своим шефом в Москву. К 1939 году Амаяк Кобулов стал заместителем наркома внутренних дел Украины, его брат Богдан – начальником следственной части НКВД СССР. А Константин Савицкий – заместителем Богдана Кобулова в НКВД СССР. Никита Кримян – заместителем начальника Управления НКВД по Львовской области. Николай Рухадзе – ответственным секретарем партколлегии при ЦК КП(б) Грузии.

Единственное исключение – следователь Александр Хазан, который в феврале 1938 года был арестован, но, конечно, не за излишнюю жестокость. Причины ареста объяснил на следствии в 1954 году его начальник Гоглидзе:

В 1937 г. по предложению Кобулова у Хазана были сосредоточены все материалы на сотрудников НКВД Грузии, проходивших по показаниям арестованных. Через несколько месяцев после этого решения стало известно, что Хазан специально собирал провокационным путем материалы на сотрудников НКВД и со многими из них сводит личные счеты, терроризирует аппарат угрозами и запугиванием.

Впрочем, за интриги против своих же товарищей чекистов Хазана не посадили, а лишь убрали с оперативной работы. После чего этот упырь и пыточных дел мастер устроился в межрайонную тбилисскую школу НКВД преподавателем дисциплины «следственное дело». Уже в 1942 году Богдан Кобулов взял его на руководящую работу в центральном аппарате НКВД СССР. В 1948 году вышел в печать труд Александра Хазана под названием «О моральном облике советского человека».

 

Смерть поэтов

С начала ХХ века, еще до революции, в Грузии, прежде всего в Тифлисе, образуется богемная среда, состоящая из художников, поэтов, прозаиков, музыкантов, артистов и режиссеров. Все это – крупные имена, известные далеко за пределами Грузии: художники Ладо Гудиашвили и Нико Пиросмани, театральные режиссеры Константин Марджанишвили и Александр Ахметели, поэты братья Галактион и Тициан Табидзе, Паоло Яшвили, прозаики Михаил Джавахишвили и Константин Гамсахурдия. Тбилиси город маленький, все всех знают. Частые дружеские застолья, духаны Головинского бульвара, театральные спектакли и концерты постоянно сводили этот круг вместе.

Подавляющее большинство грузинской культурной элиты встретило независимость своей страны восторженно. В местной традиции – представление о величии Грузии, идущее от Ильи Чавчавадзе и Важи Пшавелы. В отличие от России, где большевистскую революцию так или иначе приняли Валерий Брюсов, Александр Блок, Сергей Есенин, Владимир Маяковский, Борис Пастернак, грузинская интеллигенция к большевикам отнеслась отрицательно. Местная богема предпочитала ориентироваться не на Россию, а на Западную Европу. Создание Грузинской ССР рассматривалось ими как оккупация. Например, известно резкое открытое письмо, написанное в 1922 году Владимиру Ленину Константином Гамсахурдией.

Грузинские интеллектуалы в 1920–1930-е годы относились к советской власти примерно так же, как деятели культуры Польши и Венгрии в соцлагере в послевоенное время. Необходимо было придерживаться определенных правил, о чем-то умалчивать, но прямое участие в строительстве «социалистической культуры» рассматривали как дурной тон.

Между тем грузинская культура приобрела то значение, которое она до сих пор сохраняет в немалой степени благодаря русской культуре. В годы Гражданской войны в Грузии нашли пристанище те, кому было не по пути ни с белыми, ни с красными, и эти края произвели на них чарующее впечатление. Здесь жили Сергей Городецкий, Юрий Деген, Николай Агнивцев, существовало множество русских литературных групп, выходили стихотворные сборники и альманахи.

Впрочем, Осип Мандельштам (первым переведший Важу Пшавелу на русский язык) к грузинской богеме относился не без иронии: «Сейчас в Грузии стоном стоит клич: „Прочь от Востока – на Запад! Мы не азиаты – мы европейцы, парижане!“ Как велика наивность грузинской художественной интеллигенции!.. Воспитанные на раболепном преклонении перед французским модернизмом, к тому же воспринятым из вторых рук через русские переводы, они ублажают себя и своих читателей дешевой риторической настойкой на бодлэрианстве, дерзаниях Артура Рэмбо и упрощенном демонизме. Мимо них прошло все огромное цветение русской поэзии за последнее двадцатилетие. Для нас они Пенза или Тамбов… Литературная жизнь необыкновенно шумна и криклива, множество диспутов, ссор, банкетов, расколов. Не покроет всю эту суету сует львиный рык художника: „Вы не Запад и не Восток, не Париж и не Багдад; глубокой воронкой врезалось в историческую землю ваше искусство, ваша художественная традиция. Вино старится – в этом его будущее, культура бродит – в этом ее молодость. Берегите же свое искусство – зарытый в землю узкий глиняный кувшин!“»

По мере того как Советский Союз все более закрывался от Запада, поездки в Грузию, как во времена Пушкина, Грибоедова, Лермонтова, воспринимались будто заграничные путешествия. Важно и то, что в это время крепнет идея межнациональной советской литературы. Все выдающиеся произведения народов СССР должны быть переведены на языки других народов, стать всесоюзно известными. Теперь между грузинскими поэтами и их русскими коллегами устанавливаются не только дружеские, но и деловые контакты. Поэтов «Голубых рогов», например, переводят Борис Пастернак, Николай Заболоцкий и Николай Тихонов.

Нина Асатиани, внучка поэта Тициана Табидзе, рассказала нам в Тбилиси:

Паоло Яшвили, самый близкий друг Тициана Табидзе, был в Москве. Там он познакомился с поэтом Борисом Пастернаком. И когда он приехал в Тбилиси, рассказывал, что это необыкновенный человек, рассказывал в лицах, как они встречались, очень интересные истории, и сказал, что обязательно Пастернак приедет в Грузию. В тридцать первом году Пастернак правда приехал в Грузию. Нина, супруга Тициана, и Тициан поспешили домой к Паоло, где должен был быть Пастернак. Когда они туда шли, все время нервничали и думали: неужели он правда такой, как его описывал Паоло. Когда они зашли, увидели Пастернака – это было, ну, что-то необыкновенное, и чувство необыкновенное, вот они посмотрели друг на друга и поняли, что это будет дружба на всю жизнь. И так оно и было. Тициан и Пастернак подружились. Пастернаку показали всю Грузию, возили его, он был в Кобулетах, был в Кодори, полюбил Грузию. Нина, супруга Тициана, помогала ему делать подстрочники для переводов.

Не забудем, что и сам Сталин начинал как грузинский поэт. Его стихотворение было опубликовано Ильей Чавчавадзе в хрестоматии грузинской поэзии. Поэтому у него был личный интерес к тому, что происходит в литературе Грузии. Советские издательства это понимали: грузин переводили и издавали охотнее, чем представителей других республик.

Большой террор и писатели СССР – отдельный сюжет. Все же, по сравнению с другими группами населения, Сталин старался репрессировать деятелей культуры очень выборочно. Как правило, тех из них, кто был связан с оппозицией или приближался к крупным политикам на опасно близкое расстояние. Единственным исключением являлся Осип Мандельштам, которого, по мнению многих исследователей, приговорило к пяти годам лагеря (как говорили тогда – детский срок) местное Калининское областное управление НКВД как социально опасного элемента.

Только когда Берия стал главой НКВД, погибли самые яркие из репрессированных деятелей культуры: Исаак Бабель – постоянный посетитель «салона» Николая Ежова, Всеволод Мейерхольд, чьи контакты с Троцким были широко известны, Михаил Кольцов – крупный номенклатурный работник, редактор «Огонька». Можно назвать сотни имен репрессированных писателей, но статистически художники слова пострадали куда меньше, чем партийные работники, дипломаты, директора крупных заводов и предприятий, чекисты и красные командиры.

В Грузии дело обстояло несколько по-другому. Вполне возможно, что это связано с личностью Лаврентия Берии. Он, как известно, художественной литературой интересовался мало. По словам его ближайшего помощника Всеволода Меркулова, в жизни не прочитал ни одной книги. С другой стороны, ему было известно, что грузинская художественная элита его на дух не переносит. Прошлое коммунистическое руководство Грузии представляли люди с высшим образованием, интеллигенты, с которыми творческим работникам можно было общаться. Между тем, всем было известно об интересе к литературе Сталина, о его дружбе с Горьким, встречах с Шолоховым и Фадеевым, телефонных разговорах с Булгаковым и Пастернаком. Но попытки Берии, подобно Сталину, сблизиться с местной культурной элитой ни к чему не приводили.

Нина Асатиани, внучка поэта Тициана Табидзе, рассказала нам в Тбилиси:

Я думаю, Берия очень плохо себя чувствовал, потому что интеллигенция его не принимала. Он хотел, чтоб все думали, что он такая необыкновенная личность, чтоб все его принимали в семье, но никто не хотел с ним общаться, насколько я знаю. Они не считали его за интересную личность. Насколько я помню, даже в семье Джавахишвили не хотели его принимать. Берия очень любил роман Михаила Джавахишвили «Арсен из Марабды», и его супруга говорила с супругой Джавахишвили, хотела, чтобы его пригласили на обед, а они его никак не приглашали. Не хотели с ним общаться, ни во что его не ставили. Он считал себя изгоем, наверное, в этой среде.

В январе 1937 года поэт Тициан Табидзе принимал участие в декаде грузинского искусства, выступал в Москве и Ленинграде. Один из переводчиков его стихов, Бенедикт Лившиц, позже показал на допросе в Большом доме:

В 1937 году у меня дома собрались Тихонов, Табидзе, Стенич, Юркун, Л. Эренбург и я. За столом заговорили об арестах, о высылках из Ленинграда, Тициан Табидзе сообщил об аресте Петра Агниашвили, зам. пред. ЦИК Грузии, близко связанного с Табидзе. Далее разговор перешел к аресту Мандельштама, которого Табидзе также хорошо знал. Тихонов сообщил, что Мандельштам скоро должен вернуться из ссылки, так как заканчивается срок, на который он осужден.

Заметим, что четверо из собравшихся за столом в доме Лившица вскоре сгинут в застенках НКВД: сам хозяин, Валентин Стенич, Юрий Юркун и Тициан Табидзе.

Тучи над грузинскими писателями сгустились в мае 1937 года. На уже упомянутом нами X съезде КП(б) Грузии 15 мая 1937 года Лаврентий Берия в своем отчетном докладе специально остановился на положении дел в писательской организации:

В группу «Голубые роги» входили: П. Яшвили, Т. Табидзе, B. Гаприндашвили, Н. Мицишвили, Г. Леонидзе и другие. Эта группа организовалась еще в 1916 году. Название «Голубые роги» в переносном смысле должно было означать творческое опьянение, но в жизненном быту этот девиз нередко осуществлялся в пьяных кутежах. (Смех в зале.)…К. Гамсахурдия, мировоззрение которого определялось воинствующим национализмом с ясно выраженной фашистской окраской, в последнем своем произведении «Похищение луны» попытался отойти от этих своих старых идейных позиций и дать большое художественное полотно о нашей социалистической действительности. Но это ему удалось пока что очень слабо.

Если К. Гамсахурдия хочет стать советским писателем, он должен освободиться от своих буржуазно-дворянских националистических идей и настроений, ближе стать к нашей социалистической действительности и свои крупные творческие возможности поставить на службу грузинскому трудовому народу.

В группу «Арифиони» входили писатели М. Джавахишвили, Ш. Дадиани, О. Шаншиашвили, Л. Киачели, Г. Кикодзе, И. Мосашвили и другие. Она возникла в 1928 году. «Арифи» по определению одного из участников группы – Г. Кикодзе – это сотрапезник, а арифиони – союз подвыпивших людей. (Смех в зале.)

Есть в среде грузинских писателей и работников искусства отдельные лица, которым следует пересмотреть свои связи с врагами грузинского народа… Например, Павле Яшвили, которому уже за 40 лет, пора взяться за ум.

Серьезно подумать над своим поведением не мешало бы также Гамсахурдии, Джавахишвили, Мицишвили, Шеварднадзе и еще кое-кому.

…Перечисленные мною писатели должны знать, что от их дальнейшего поведения, от того, как быстро они перестроятся и осудят свои прошлые дела и связи, зависит отношение к ним нашей партии и советской власти.

В последних словах Берии – прямая угроза и указание к действию: необходимо, как тогда говорили, полностью разоружиться перед партией. А эта процедура включала в себя не только признание собственных ошибок и публичное покаяние, но и перечисление тех врагов, которые дурно влияли на творчество.

В ответ на выступление Берии состоялось собрание писателей Грузии под девизом «До конца вскрыть подрывную работу врагов народа в литературе». Основной докладчик, А. С. Татаришвили, щедро сыпал обвинениями. Бывший руководитель писательской организации Малакия Торошелидзе оказался двурушником и заклятым врагом. Троцкистскими наймитами – Вардин, Нароушвили, Феодосишвили. «Последышами троцкизма» – Б. Бибинейшвили, Р. Каладзе, С. Талаквадзе. Обвинялись и классики литературы – К. Гамсахурдия и М. Джавахишвили. После начались покаяния. В заблуждениях, ошибках и творческих срывах признались Гамсахурдия, Яшвили, Табидзе.

Осенью 1936 года НКВД Грузии арестовал Владимира Джикию, известного коммуниста, управляющего треста «Грузгидроэнергострой» и начальника строительства ХрамГЭС. Видимо, под пытками Джикия признался, что в своей контрреволюционной деятельности был связан с поэтом Паоло Яшвили. Яшвили вызвали в НКВД и провели очную ставку. Хотя Паоло все отрицал, ему стало ясно, что арест неминуем. А вид прошедшего следственные кабинеты Владимира Джикии говорил о тех ужасах, которые ему предстоит пережить перед смертью. Кроме того, он боялся, что под пытками назовет имена ни в чем неповинных друзей.

23 апреля 1937 года Савицкий и Кримян с участием Богдана Кобулова получили от Буду Мдивани показания о вредительстве, которым якобы занимался поэт Яшвили, «воспевая и популяризируя проблему орошения Самгорской степи».

В Тбилиси жена внука поэта Тициана Табидзе Манана Андриадзе поведала нам рассказ своей свекрови Ниты Табидзе, которая была сверстницей и подругой дочери поэта Паоло Яшвили:

Пришли к Паоло Яшвили двое писателей и заставили рассказать какую-то деталь из жизни человека, сотрудника. И Паоло в действительности хотел рассказать, только так, чтоб это не навредило тому человеку. Но все обернулось плохо. Это было для Паоло очень тяжело, и он сам пришел к тому, что все равно его не оставят в покое, что все равно придет время, когда тридцать седьмой год коснется его лично и ему придется еще более тяжелые минуты пережить в своей жизни – и он решил покончить жизнь самоубийством. Он не мог больше сопротивляться, бороться.

21 июля 1937 года Паоло Яшвили взял ружье в местном отделении Союза охотников и отнес его в особняк писателей, на улицу Мачабели. Написал несколько писем – жене, старшему брату Михаилу, дочери, Лаврентию Берии – и отнес на почту. На другой день, 22 июля, он отправился в Дом писателей. Яшвили присутствовал там на заседании, потом поднялся на второй этаж, где накануне припрятал ружье, и выстрелил в себя. Свое решение он объяснил в предсмертной записке:

Мне не стоит больше жить, так как мое имя оскорблено врагами грузинского народа. Об одном прошу Сталина – будьте уверены, ухожу с этого света и уношу с собой безграничную ненависть к людям, которые пытались погубить Грузию и зверски вредили ее счастливому процветанию. Прошу Сталина помочь моей семье: дать возможность моей 13-летней дочери закончить образование и стать полезным человеком для общества.

Вскоре стали приходить письма Яшвили. Своей дочери он писал:

Если бы я не поступил так, ты была бы более несчастна. Причина моей смерти та, что люди, которые являются настоящими врагами народа, хотели запятнать мое имя…

Гиви Андриадзе, внук поэта Тициана Табидзе, рассказал нам в Тбилиси:

Мама мне говорила, звонит Паоло Яшвили – это ближайший друг Тициана – моей матери – Ните и говорит, что, если меня не станет, я тебя очень прошу, не оставляй мою дочь Медею одну. Такой разговор был. Мама этому очень удивилась, но оказалось, что в Доме Союза писателей Паоло Яшвили выстрелил в себя из охотничьего ружья и так он закончил свою жизнь. Это было для всех очень неожиданно.

Следующим настала очередь Тициана Табидзе. От него требовали оговорить и заклеймить Яшвили как матерого врага народа, ускользнувшего от неминуемого наказания путем самоубийства. Посмертное поношение в те годы было нередким. Возможно, это был для Тициана последний шанс остаться в живых. Но он им не воспользовался.

Гиви Андриадзе продолжил:

Лаврентий Павлович вызывает Тициана Табидзе к себе и говорит, что Паоло Яшвили нет в живых и вы должны сказать, что Паоло был шпионом Америки. Ну а Тициан был настолько близок к Паоло, что он от этого отказался и он сказал, что такого я не могу себе позволить, и вышел из его кабинета. После этого опять мама вспоминает, что дедушка Тициан был в очень плохом настроении, он особенно со своими близкими не встречался, потому что он боялся, что за ним следят, и он не хотел навредить своим друзьям. Как мама вспоминает, это был октябрь, Тициан, его супруга Нина Макашвили и Нита – все были дома, и вдруг они слышат шаги по лестнице. Звонок в дверь, и открывает Нита. Заходят люди, которые, кстати, были очень вежливы, и они сказали, что вы должны с нами пойти, Тициан. Его забрали с собой. Вот так ушел дедушка в тридцать седьмом году с этой квартиры, где он жил.

Поэт Паоло Яшвили

Поэт Тициан Табидзе

Пытал Тициана Табидзе известный нам своим садизмом следователь Никита Кримян. Но и ему пришлось провозиться с поэтом целых два месяца, пока был составлен первый протокол допроса.

Как показал на следствии 1954 года свидетель Арзанов:

У Кримяна был арестованный поэт Тициан Табидзе, которого Кримян жестоко избивал, требуя признаться, что он был в шпионской и какой-то еще вражеской организации. Тициан Табидзе категорически отказывался, но все же Кримян сломил его сопротивление, и Табидзе потом целую неделю писал «собственноручные показания».

Истерзанный пытками Табидзе «согласился» со своей принадлежностью к «организации», однако новых имен следствию он не дал. За единственным исключением. Табидзе назвал своим сообщником национального героя Грузии Георгия Саакадзе. Но невежество Кримяна было таково, что он внес это известное всем грузинам имя в протокол. Вероятно, как и многие подследственные, Табидзе надеялся, что такой анекдотичный ляп следователя спасет его на суде. Но участь Табидзе решала «тройка», протоколов допроса она не читала, и 16 декабря 1937 года поэт был расстрелян.

Как мы помним, Лаврентий Берия безрезультатно добивался приглашения в гости от классика грузинской прозы Михаила Джавахишвили. Тогда Лаврентий затаил обиду. Теперь пришло время расплаты. Тем более, вел писатель себя вызывающе. Когда Паоло Яшвили застрелился в здании Союза писателей, на сессии Союза была принята резолюция, осуждающая поступок поэта как антисоветскую провокацию. Джавахишвили не только не поддержал резолюцию, но сказал несколько слов об особом мужестве погибшего поэта. Четыре дня спустя, 26 июля, президиум Союза принял резолюцию об исключении его из Союза писателей. 14 августа 1937 года Джавахишвили был арестован. «Работал» с ним все тот же печально известный следователь Кримян.

Свидетель Хемчумов в 1954 году показывал:

У меня в памяти осталось два случая, когда Кримян до полусмерти избил двоих арестованных, один из которых был писатель Джавахишвили, а фамилию другого не помню. Этот второй на следующий день после избиения Кримяном умер. Избивал его Кримян каким-то крученым жгутом у себя в кабинете…

По некоторым источникам, Берия лично принимал участие в пыточных допросах Михаила Джавахишвили. Писателя расстреляли 30 сентября 1937 года.

В январе 1938 года в Тбилиси состоялся Руставелевский пленум правления Союза советских писателей. Первым делом писатели поздравили Лаврентия Берию с 750-летием Шота Руставели. В выступлении секретаря Союза, поэта Алексея Суркова, подводились итоги «творческой» работы НКВД с грузинскими поэтами:

В последние десятилетия декаденты, пресловутые «Голубые роги» всеми силами старались искривить рост грузинской поэзии. Прикрывая свою шакалью сущность вымученными стихами, эти люди делали все, что делают заурядные шулера и предатели.

Писатель Михаил Джавахишвили

Такой же, как у писателей, разгром произошел и в знаменитом тбилисском Театре Руставели. Арестовали его создателя и главного режиссера Александра Ахметели, всю его семью и нескольких актеров театра. Дело Театра Руставели основано было на показаниях двух артистов – Харавы и Васадзе, которые нарушали дисциплину, пьянствовали во время гастролей и которых Ахметели хотел уволить. Протоколы их допросов нам показали в архиве грузинского МВД. Артисты сообщили, что главный режиссер – грузинский националист и «протаскивает» на сцену явно контрреволюционные пьесы, «использует сцену театра как трибуну проповедования идеи независимой Грузии». Контрреволюционная организация театра, в которую входят режиссер и семеро молодых актеров, связана с националистически настроенными писателями: Михаилом Джавахишвили, Тицианом Табидзе, Паоло Яшвили, Константином Гамсахурдией и Шалвой Дадиани. Надо полагать, эти показания сыграли свою роль в судьбе перечисленных поэтов и писателей.

Харава, в частности, показал на допросе:

В наших постоянных беседах восхваляется Гитлер и другие вожди фашистской Германии. Ахметели провокационно утверждает, что якобы разницы между советской и фашистской системой нет, что фашизм неизбежно должен победить. При этом он в недопустимо похабной и нецензурной форме клевещет на руководителей партии и правительства.

Васадзе рассказывал, мол, Ахметели говорил о том, что «ему нужен актер, который в любую минуту мог бы с оружием в руках выступить против большевиков».

Все перечисленные в показаниях Харавы и Васадзе работники театра были арестованы и расстреляны. Сами доносчики стали со временем народными артистами СССР, любимцами Сталина. С ними мы еще встретимся на страницах этой книги.

Грузинская творческая интеллигенция всегда помнила и помнит трагедию 1937 года. Неслучайно перестройка по-настоящему началась с фильма Тенгиза Абуладзе «Покаяние», где прообразом главного отрицательного героя послужил Лаврентий Берия.

Гиви Андриадзе, внук поэта Тициана Табидзе, рассказал нам:

Очень многих жен писателей они арестовали, ссылали – кого в Сибирь, кого в разные места, а вот бабушка спаслась, почему – мы не знаем. Это была интеллигенция, которая встречалась с русскими писателями, которая дружила с Борисом Пастернаком, с Сергеем Есениным, с Маяковским – они все время приходили в эту квартиру и они сидели вот за этим круглым столом, проводили время. Как видно, Лаврентий Павлович не хотел, чтобы в городе были бы вот такие умные люди, интеллигентные, знающие – он их всех уничтожал. Так же, как Михаила Джавахишвили, Сандро Ахметели, Евгения Микеладзе, Тициана Табидзе – это очень большой список.

Грузинские писатели с Борисом Пастернаком

Знаете, бабушке все время говорили, что, вот, мы видели Тициана в Сибири – как будто его переселили туда, и она до последнего все время ждала его, она писала даже письма: Лаврентий Павлович, помогите, спасите, моего супруга возвратите мне. Но потом, как нам сообщили, оказывается, по дороге в Рустави – там такое местечко есть, куда брали этих людей и расстреливали.

Все время существовал этот страх, человек ждал, когда за ним зайдут и убьют. Я знаю, что, если Берии понравилась бы какая-то женщина, он уничтожал супруга и с этой женщиной начинал жить. Такое мне рассказывали.

Я не думаю, чтоб кто-то Берию особенно ценил бы или любил бы, потому что он, кроме плохого, ничего не сделал. У меня такое впечатление. Потому что строил и строил – это жизнь шла, но так, как людей расстреливали и вот так убивали, и неизвестно где хоронили – это же что-то страшное. Здорового человека, Тициану было сорок два года, он был в расцвете сил, писал стихи – и так покончили с ним.

Манана Андриадзе, супруга внука поэта Тициана Табидзе:

Это трагедия не только семьи Табидзе, это трагедия всей Грузии, и трудно найти семью, интеллигентную семью Грузии, которая бы не пережила это на собственном примере. Та потеря, которую понесла семья Тициана Табидзе, – это действительно огромная потеря для Грузии была, потому что это была личность, которая украшала общество, это был человек, который создал те отношения, о которых мы сейчас вспоминаем с сожалением и восторгом. Ту дружбу, которая действительно существовала между нами, между Россией и Грузией. Со всеми гостями, которые приезжали сюда и которых Тициан Табидзе знакомил с грузинской литературой, грузинской поэзией, культурой. Вместе с Тицианом пострадали очень многие люди, которые ничего общего не имели с поэзией. Коснулась эта трагедия и семей просто интеллигентных, которые учились за границей, например. И это была их вина. Которые общались с какими-то выдающимися людьми – это тоже была их вина.

Я помню все то, что мне рассказывала моя свекровь Нита Табидзе, и она это вспоминала всегда без злобы. Это было очень интересно, потому что это был человек не озлобленный от того, что у нее в тринадцать лет увели отца Тициана Табидзе, ни за что ни про что расстреляли. Она об этом вспоминала всегда, знаете, с такой ясной грустью, можно сказать. Потому что для нее отец всегда оставался живым в ее сердце, и она гордилась им.

И я помню те слова, которые Нита очень часто повторяла, как отец с ней прощался. Нита первой услышала звонок ночью в тридцать седьмом году, она вышла, открыла дверь, зашли незнакомые люди, они все поставили вверх дном и забрали отца. И когда отец уходил – он молча уходил, он ни с кем не прощался, ничего не говорил. И вот в дверях буквально он обернулся, посмотрел на Ниту и сказал: я ухожу, и знай одно – тебе никогда не придется краснеть за своего отца, ты будешь смело смотреть людям в глаза. И она действительно это пронесла через всю свою жизнь, потому что если Тициан был гордостью грузинской литературы, то Нита была необыкновенным человеком – она украшала всю нашу жизнь в Тбилиси. Она была человек, который мог создать замечательную атмосферу для других людей. Очень добрая, отзывчивая, она очень бережно, очень трепетно пронесла через всю жизнь все взаимоотношения, которые были у голуборожцев, в том числе у Тициана Табидзе, у Паоло Яшвили, и она старалась все это донести до нас, до следующего поколения.

А у меня пример такой: расстреляли родителей моего отца – дедушку и бабушку – и до самого того времени, когда доступ был закрыт к тем документам, папа был уверен, что его мама скончалась в ссылке от болезни. И вот почти в шестьдесят лет он узнал, что мать его была расстреляна здесь. Так что мы этого не знали, все были уверены, что этих людей действительно увозили в ссылку.

Нина Асатиани, внучка поэта Тициана Табидзе, рассказала нам в Тбилиси в квартире, где жил поэт:

Эти часы остановились как раз в три часа ночи, в час, когда забрали Тициана Табидзе. После этого они так и остановлены на этом времени, на три часа ночи. В тридцать седьмом году, когда Тициана не стало, Пастернак из Москвы прислал телеграмму: «Тициана нету – у меня вырезали сердце. Я бы не жил, но теперь у меня две семьи – моя и Ваша. Я должен жить». Вы представляете, что значило в то время прислать такую телеграмму! Тут боялись даже заходить в дом врага народа, в то время это было просто очень страшно. Пастернак не побоялся этого и через всю страну из Москвы прислал такую телеграмму. После этого он все время, каждую неделю присылал письма, и Нина рассказывала, что его письма, его почерк был похож… как будто ласточки прилетали – вот такой у него был почерк.

В сорок пятом году был юбилей Бараташвили [4] . Нина Макашвили помогала Пастернаку, делала подстрочники, пересылала, и вот он приехал на этот юбилей. Когда его встретили, он сказал: я не пойду никуда, если вы меня не поведете в семью Тициана. Он пришел, а Нина была в то время в очень плохом настроении, она лежала, плакала и вдруг услышала родной такой голос: Нина, Нина, я приехал! Она выглянула в окно и видит, что Пастернак стоит такой счастливый: я приехал к тебе! И он поднялся и сказал Нине, что не пойдет ни в коем случае на юбилей Бараташвили, если она не пойдет вместе с ним. В то время, вы представляете, это был первый ее выход в Союз писателей. Тогда Тициан не был еще реабилитирован, и она не могла выходить в общество. Он повел ее в зал, посадил. Потом, когда уже со сцены читал переводы, он обращался к ней и спрашивал: Нина, какое стихотворение ты хочешь, чтобы я прочитал? И как бы это была первая реабилитация Тициана. После этого он очень часто приезжал, и Нина со своей дочкой проводила зиму у них в Переделкино. Это была какая-то необыкновенная дружба. Он говорил, что письмо Тициана Пастернак все время брал с собой во все поездки и клал под подушку, чтобы ему снились прекрасные сны. Он все время об этом говорил.

Когда Борису Пастернаку присудили Нобелевскую премию и в Москве началась эта кампания против него, Нина, конечно, поехала к нему, и она была вместе с ним в Переделкино в то очень страшное время. И Нина все время говорила: это не я не испугалась, это он не пугался никогда и был около меня все сложные годы, какие я провела в Грузии.

В пятьдесят девятом году он приехал в Грузию, когда ему сказали, что он должен уехать из страны. Тут с ним уже гуляли друзья Нины – и Медея Джапаридзе, и Резо Табукашвили, знаменитые наши. Медея была необыкновенная актриса, и Резо Табукашвилии, ее супруг, писатель и режиссер, они гуляли вместе и вот однажды рассказывают такую историю, что они были в Светицховели во Мцхетах и там остановился автобус – какая-то экскурсия была – и молодой человек, увидев Пастернака, прибежал к нему и сказал: неужели это вы, Пастернак?! И он сказал: это совсем не я. Настолько он был напуган в то время. И когда он ходил по улицам, он все время оборачивался и смотрел, кто идет сзади него, и останавливался и пускал вперед этого человека.

И еще интересная тоже такая деталь. Когда он в последний раз уезжал из Тбилиси, его провожали, Пастернак поднялся в поезд и посмотрел оттуда и сказал: Ниночка, поищи меня у себя дома, я там остался – вот это были его последние слова, сказанные в Грузии. Потом уже, когда ему было очень плохо, Нина поехала к нему в Переделкино и на ее руках он скончался, на ее и Зинаиды Николаевны. И потом все время семья Пастернака помогала нашей семье. Когда они получали какие-то деньги за Нобелевскую премию, они присылали нам эти деньги, даже в самое ужасное время для нас. Они все время были около нас.

Инга Джибути, внучка Папулии Орджоникидзе, рассказала нам:

Сталин, говорят, любил очень наших певцов. Когда в 37 году была декада в Москве, Сталин, у него ложа своя была, он присутствовал на всех этих грузинских спектаклях. И очень интересно, что тогда был в нашем театре имени Руставели Сандро Ахметели, знаменитый режиссер на весь мир. И его тоже арестовали, потому что он ненавидел Берию и он назвал его подонком. Он сказал, ты что вмешиваешься в мои дела, что ты понимаешь в театре? Берия пришел, начал там командовать, а Сандро Ахметели был, знаете, таким открытым, очень талантливый человек, и его тоже расстреляли. И несколько артистов из его труппы.

Все Берию очень боялись и не хотели ему попасть на глаза. До того пока он не поедет на работу, ставни обычно были закрыты, как только он садился в машину и уезжал на работу, тогда соседи начинали открывать ставни и смотреть на улицу. А напротив нашего дома жила очень знаменитая семья инженера Владимира Джикии, у которого была очень красивая жена. И Берии захотелось иметь такую любовницу. Арестовал этого Владимира Джикию и расстрелял, а потом подлез к этой женщине. Ее в итоге выселили отсюда, она была в ссылке, и когда она вернулась – она уже была хоть красивая, но уже разбитая.

Да, что-то Берия строил, что-то он делал, но если ты уничтожаешь людей, для кого ты строишь? Если всю знать, элиту Грузии уничтожишь, что же остается, и для кого ты это делаешь? Это никогда никому нельзя прощать. Столько крови.