Ростовские огородники

Овощи – продукт относительно дешевый. Возить их издалека дорого. Проще производить рядом: так было в Париже, Москве, Лондоне.

Петербуржцы не выращивали капусту, лук, репу, морковь, редьку, укроп и петрушку в других губерниях. Все росло в теплицах и на грядках в петербургских пригородах и производилось русскими отхожими мужиками. Единственное исключение – картошка. Немецкий продукт высеивали переселенцы из Пруссии, Баварии, Гессена. Но где? В Ивановском, Стрельне, Средней Рогатке, Веселом Поселке.

Меж тем, Петербург с аппетитом ежедневно поглощал сотни тонн овощей. Местных, не привезенных. Их выращивали на территории города уроженцы Верхней Волги.

Вокруг озера Неро, на берегах которого стоит Ростов Великий, располагается историческая колыбель русского огородничества. Старейшие центры огородничества – расположенные на восточном берегу озера села Сулость, Поречье, Воржа и Угодичи. «По словам местных жителей, они не помнят, чтобы их предки когда-либо занимались иной культурой. Все огородное хозяйство лежит исключительно на женщинах, которые ведут его с помощью наемных рабочих. Тогда как мужчины отправляются в отхожие промыслы, разнося по всей России знакомство с огородным делом. Производятся здесь, главным образом, цикорий и горошек, затем различные душистые, медицинские и кухонные растения, а также огородные – лук и огурцы».

Автор единственной специальной монографии о столичном овощеводстве пишет: «Несомненно: огородничество в Петербург занесено из Ростовского уезда Ярославской губернии. Это представляет собой преемственное дело и наиболее выдающиеся петербургские огородники, вспоминая своих предков, говорят, что прадеды их являлись из Ростовского уезда. Среди тамошних местных фамилий нашел я много тождественных с фамилиями многих петербургских огородников».

По словам автора, сама техника выращивания овощей открытого грунта пришла в столицу из Ростовского уезда и здесь была усовершенствована.

В 1848 г. «Ярославские губернские ведомости» писали о занятиях крестьян Поречья: «Домашнее огородничество, несмотря на высшую степень развития этой промышленности, не составляет главного источника народного богатства …Здешнее народонаселение бывает налицо только зимою, а в летнее время более половины жителей рассеиваются по столичным и губернским городам. Главный предмет их промышленности здесь, как и дома, огородничество, для которого земля многими из промышленников приобретена в неотъемлемую собственность, а другими берется в откуп».

Вотчинные архивы Голицыных (владельцев Сулости) и Орловых (им принадлежало Поречье) свидетельствуют: задолго до отмены крепостного права ростовские крестьяне превратили свои петербургские огороды в товарные, высокорентабельные хозяйства, основанные на земляческой спайке. Они контролировали не только производство свежих овощей в столице, но и их сбыт: «Почти из каждого дома в селениях здешнего уезда, – рассказывал бытописатель Ростова, – одна или две семьи находятся в отсутствии. Отъезжая большей частью в Петербург, некоторые из крестьян идут в приказчики, преимущественно в зеленные и мучные торговцы, другие – на работы в обширные огороды, содержатели которых тоже ростовцы, третьи производят продажу в разноску разных овощей».

Хозяева огородов не разрывали связи с ярославской родиной. Рабочими у них были почти исключительно земляки; пустующие в деревне участки они сдавали односельчанам; организовывали первичную обработку овощей в Ростовском уезде, транспортировку и продажу их в Петербурге.

В 1830 – 50 годах крестьяне Сулости половину всего оброка выплачивали Голицыным прямо в Петербурге. Многие из них имели в столице обширные огородные участки и дома, купленные на имя помещика. Доходы их были таковы, что в результате наводнения 1824 г. только огородам жителей Сулости, причем лишь тем из них, что располагались за Московской заставой, был нанесен ущерб в 25 тыс. руб.

Самыми богатыми и известными из суловцев считались в середине позапрошлого века Андрей Попков (имевший в 1840 г. 15 625 руб. годового дохода), братья Веревкины (2500 руб. дохода в 1857 г.), братья Сакеевы (их годовые расходы на аренду и оплату огородных рабочих достигали 4000 рублей серебром), семья А. Г. и А. А. Грачевых. Из поречан наиболее преуспели братья Хохольковы и Абрам Пыхов.

Оброк, который петербургские огородники-предприниматели платили своим помещикам, хотя и был значительным, но все же не чрезмерным по отношению к их доходам. В 1830 г. Голицыны получали в год от 8 до 74 рублей с души. С 1844 г. оброк «главнейших богатеев» был повышен до 200 рублей. К 1861 г., однако, большинство из них уже выкупилось на волю (за суммы от 4 до 13 тысяч рублей ассигнациями).

В 1850 – 70 годах известнейшим из петербургских огородников-ростовчан был, несомненно, уроженец Сулости Ефим Грачев. Он был знаменит, прежде всего, солеными огурцами (1,5 миллиона огурцов заготавливали его огороды в сезон), шампиньонами, арбузами, дынями, редькой, капустой. На российских и международных сельскохозяйственных выставках он получил общим счетом 62 медали, вывел 4 новых сорта белокочанной капусты, 12 сортов репы, 4 – свеклы, 8 – редьки, 35 – редиса, 25 – кукурузы, 8 – гороха, 3 – лука и более 100 сортов картофеля. Урожаи на огороде Ефима Грачева достигали по некоторым культурам «сам – 44», т. е. получал в сорок четыре раза больше, чем высеивал.

Грачев был кавалером ордена Владимира 4-й степени. «Вестник Императорского общества плодоводства» писал о нем: «Г-н Грачев принадлежит, бесспорно, к искуснейшим огородникам, как это доказывают предметы, доставляемые им на месячные и годовые выставки нашего общества. Огород Грачева занимает значительное пространство и возделан превосходно. Он до того засажен овощами, что на нем нет свободного места: там, где место не занято растениями, вырыта яма для жидкости. На огороде также находятся строения для жилья, ледник, здание для шампиньонов, низкие помещения для выгонки разных овощей и длинные ряды парников. Многочисленные навозные гряды почти все засаживаются у г. Грачева дынями и арбузами, потребляемыми в Петербурге несравненно в большем количестве, чем за границей. Промежутки между парниковыми грядами на огороде г. Грачева наполнены навозной землей и засажены капустой».

В 1896 г. большинство огородов в Санкт-Петербурге по-прежнему арендуется ярославскими крестьянами. «Всего в Петербурге насчитывается 700–800 огородников-хозяев, которые арендуют несколько тысяч десятин земли». По мере роста города, огороды смещались вместе с городской чертой. «Огороды раскинуты, преимущественно, на окраинах столицы. Но с течением времени и окраины начинают населяться, процветать; земли, бывшие под огородами, скупаются спекулянтами, застраиваются, а огороды переносятся подальше от города».

Вплоть до 1910-х годов под огородами была северная часть Петербургской стороны (на месте нынешней площади Льва Толстого еще в начале XX века разводили артишоки), большие участки Васильевского острова и за рекой Фонтанкой.

К 1914 г. в Петербурге насчитывалось 500 огородов средней площадью 8 десятин каждый. 25 % огородов размещалось в Нарвской части, 20 % – в Выборгской, 19 % – за Московской заставой, 10 % – в Старом Петергофе, 5 % – на Охтах, 3 % – на Черной Речке, 1 % – на Василь евском острове. Здесь выращивали огурцы, картофель, капусту, клубнику, спаржу, артишоки.

Торговое огородничество требует тщательной обработки земли и кропотливого ухода. Ростовцы имели преемственную хорошую школу и вскоре практически монополизировали петербургские огороды. В 1853 г. из 5626 огородников Ростовского уезда (всего в губернии их было 6962) 4535 человек (или 80,6 %) уходило в Петербург (из губернии – 5399 человек или 77,5 %). Кроме того, в том же году в столице находилось 184 ярославца-садовника.

В 1859 г. автор официального обзора писал о Петербурге: «Сколько сдается огородов …из показаний крестьян определить с точностью нельзя, но можно с достоверностью положить, что из общего числа огородов огромное большинство снимается ростовскими огородниками из государственных крестьян». Количество ярославцев в столице было трудно определить еще и потому, что те из них, кто преуспел, выписывались в купечество: «… каждый год выписывается в купцы, по крайней мере, от 5 до 10 семей». Городская перепись 1869 г. (она проводилась зимой, когда подавляющее большинство сезонников возвращалось домой в деревню) показывает, что в этот период из 251 хозяина садов и огородов крестьянами-ярославцами было 116 человек (46,2 %), а из 920 рабочих – 1073 (57,4 %).

В 1885 г. по данным известного ростовского краеведа А. А. Титова в Ростовском уезде в огородный отход было вовлечено 9500 человек. В это число входило 450 огородников-хозяев, 1000 садовников – 150 заведующих садами и 850 – огородами.

В 1901 г. из Ярославской губернии в Петербург уходило 2537 огородников (54,6 % всех огородников-отходников). Подавляющее большинство их являлись выходцами из нескольких волостей Ростовского уезда (табл. 5.1).

В огородном отходе участвовало несколько меньше детей и подростков, чем в торговле или трактирном промысле. По данным К. Воробьева, из 4645 ярославских огородников только 227 (4,9 %) не исполнилось еще 16 лет (среди всех отходников доля детей составляла 10,5 %). Преобладали мужчины в возрасте от 18 до 50 лет, доля пожилых огородников превышала среднюю по всем отходникам. Средний стаж в огородном промысле был около 10 лет.

Мальчики и подростки выполняли подсобную работу – гоняли птиц, снимали рамы в парниках, помогали поливать и полоть гряды. На промысел они отправлялись с отцами, родственниками или соседями. По наблюдению И. Шумкова «мальчики и подростки, поступающие к своим односельцам, имеющим огороды и теплицы …впервые часто знакомятся с огородным делом, так как угодичане, поречане, воржцы и другие прирожденные огородники детей своих в это дело редко отдают, предпочитая торговлю». По данным же К. Воробьева, первый опыт огородничества ростовские дети получали еще на родине. С первого же года работы им платили от 30 до 60 рублей за сезон.

Примерно две трети рабочих из года в год работали на одного хозяина, другие меняли нанимателей. Брали огородников и в самом Петербурге, и на ростовской ярмарке. Посредниками в найме служили крупные семенные фирмы. Имея постоянные контакты и в вывозящем семена уезде, и среди петербургских огородников, которым они их сбывали, эти посредники рекомендовали хозяевам рабочих-ростовцев.

Иногда запрос об очередной партии огородников посылали прямо в волостные правления. В запросе указывали условия найма – заработок, жилье, питание. Рабочему полагался задаток (в начале XX века – 5—10 рублей и стоимость железнодорожного билета – 10 рублей). В середине рабочего сезона выдавалась половина заработка «на запашку» – из этих денег огородник высылал домой сумму, потребную для оплаты батраков, обрабатывавших в отсутствие хозяина его надел.

Таблица 5.1. Распределение огородников, находившихся в Петербурге, по волостям Ярославской губернии

1 – процент отходников волости, уходивших в 1901 г. в Петербург;

2 и 4 – оценка числа огородников, уходивших в Петербург в 1896 (2) и 1901 (4) годах;

3 и 5 – процент огородников, уходивших в Петербург, среди всех отходников волости в 1896 (3) и 1901 (5) годах.

Помимо рабочих, среди ярославских крестьян-огородников было немало самостоятельных хозяев (10,3 % среди огородников в сравнении с 4,3 % среди отходников всех профессий – ярославцев).

В среднем в Петербурге огородник проводил около восьми месяцев. Большинство уезжало в столицу в марте, а возвращалось в октябре. Из дома отправлялись за 2–3 дня до Великого Поста, а некоторые около Благовещения (25 марта). Возвращались домой к Покрову (1 октября) или в первых числах ноября.

«Почти все огородники начинают свой промысел с простого чернорабочего, то есть за известную плату копают в огородах грядки, полют и поливают их, окучивают растения, возят навоз, исполняют все прочие чисто земледельческие работы, по указаниям других, более опытных и сведущих огородников. Такой новичок-работник мало-помалу привыкает к делу и через несколько лет, если успеет заслужить доверие хозяина своей опытностью и добросовестностью, делается или садовником или рыночным. Первому поручается в заведование целый огород: он должен знать время посева, способы обработки земли и уход за различными огородными растениями, а последнему доверяет хозяин продажу огородных овощей и зелени на городских рынках…».

Садовники, по словам А. Титова, «знают, в какое время какие овощи нужно садить; как, для какого рода из них приготовлять землю, сколько нужно в парник или на гряду класть удобрения, и какой толщины слоем земли покрыть его».

Наиболее квалифицированными и высокооплачиваемыми считались «рыночные» и «передовые» рабочие. Рыночные отвечали за сбыт. Роль рыночного считалась настолько важной, что ее зачастую играл зять или сын хозяина. Из рыночных часто выходили самостоятельные владельцы огородов.

Работа рыночного была по преимуществу ночной. «Главные места сбыта – Никольская площадь, Сенной рынок и овощные, и зеленные лавки. Пока обитатели столицы еще спят, из огородов едут возы с овощами на Никольский рынок. Некоторые торговцы, чтобы занять повыгоднее позицию, приезжают с товаром даже с вечера, часов в 10. Во втором часу ночи на Никольскую площадь приходят зеленщики и мелочники со всего Петербурга».

Сговор 35 крупнейших оптовиков столицы, который происходил в 4–7 утра в трактирах на Сенной площади и Горсткиной улице, фактически определял дневные цены. При этом оптовикам доставалось примерно 10 % прибыли от продажи овощей, 8 % шло зеленщикам и мелким лавочникам, остальное – владельцам огородов. Рыночный в сложившейся ценовой ситуации определял наиболее выгодного покупателя.

Своеобразной биржей по оптовой торговле фруктами и ягодами был расположенный в Щукином дворе трактир «Ягодка»: «…сюда приходят и крупный садовладелец, самолично привезший плоды на продажу в Петербург, и содержатель фруктового магазина, и мелкий разносчик. Усевшись за столик где-нибудь в укромном местечке и потребовав порцию чаю, посетители ведут между собой деловой разговор, нередко шепотом, чтобы не разгласить коммерческую тайну. В особенности большое оживление в этом трактире бывает в ягодную пору, когда торговля имеет спешный характер, а также во время фруктового сезона, когда в столицу приезжают арендаторы и владельцы садов». Известно, что «Ягодка» служила своеобразным центром ростовцев, и в особенности, угличан, проживавших в столице (другим таким центром был Спас на Сенной).

На огород площадью в три десятины полагался огородный мастер (садовник) и пять коренных рабочих, отличавшихся ловкостью, силой и опытностью в работе. Черную работу выполняли по преимуществу «копорки», женщины-работницы из Гдовского уезда Петербургской губернии.

В 1857 г. за семь летних месяцев простой чернорабочий получал в Петербурге 45 рублей, садовники и рыночные – 60. В 1885 г. заработок на хозяйских харчах в год составлял у садовников 200 рублей, у чернорабочих от 90 до 115 рублей. В 1890-е годы коренные получали по 200 рублей, садовник – 300 за семь месяцев работы. По данным К. Воробьева, в 1901 г. средний заработок огородников в зависимости от квалификации и возраста составлял у рыночного рабочего 317 рублей за сезон, у рядового рабочего – 112, у мальчиков – 36 рублей.

Работы на петербургских огородах начинались с февраля. По 25 марта шла «парниковая кампания», парники набивались навозом под рассаду и под самый доходный товар – раннюю зелень. С Егорьева дня (23 апреля) начинали копать гряды и высевать овощи. Посадка овощей продолжалась до июня.

В середине мая поспевала парниковая зелень, начиналась постоянная уборка овощей и отправка их на рынок. На зиму у хозяина огорода площадью в 10 десятин оставалось 3–5 рабочих, которые вывозили навоз и доставляли в лавки заготовленный летом товар. Получали они в среднем по 7 рублей в месяц.

Летом огородники жили в шалашах, прямо на огородах, весной и осенью – в общем помещении от хозяина. Нанимались огородники на хозяйских харчах, включавших завтрак, обед и ужин (каша, мясное блюдо, дважды в день чай).

Приступали к работе на огородах с поливки часа в 4 утра, шабашили в 8 вечера (подготовка овощей к продаже). Таким образом, продолжительность рабочего дня составляла в среднем 16 часов. Дневная работа на огородах подразделялась на три «уповода» – перерывы начинались в 8 утра, в 3 часа дня и продолжались по 2 часа; бывало и по 3 перерыва – по полчаса на чай и завтрак, полтора на обед. До 20 июля работа считалась особенно интенсивной и изнурительной, позже она заканчивалась пораньше (с наступлением темноты), а обеденный перерыв на час увеличивался.

В выходные и праздничные дни работали, но продолжительность рабочего дня была несколько меньше обычного.

В отличие от других отходников (за исключением строителей) огородники должны были проводить в столице весь сельскохозяйственный сезон и потому не участвовали в обработке собственных наделов. В 1901 г. на все работы в деревню возвращалось 2,7 % огородников (при 12,6 % всех ярославских отходников), на часть работ – 8,8 % (9,5 %), только на сенокос – 5,9 % (2,6 %), вообще не возвращалось 83,1 % (75,3 % всех отходников). Только жители Поречья чаще возвращались домой, так как зимой занимались рыболовством на озере Неро.

Отход значительно влиял на семейное положение огородников. Несмотря на то, что их средний возраст был больше, чем у ярославских отходников, процент холостых среди них был выше среднего (в 1901 г. 34,8 % и 31,0 % соответственно). Холостым был каждый четвертый взрослый мужчина-огородник.

Только каждый десятый огородник брал в Петербург семью; 83,4 % жен оставалось в своих селах в одиночестве. Ростовский уезд поэтому являлся подлинной «бабьей стороной». Жены отходников много самостоятельнее обычных деревенских женщин. Как правило, они односельчанки своих мужей-питерщиков. Огородники, женившиеся на петербурженках, приезжали в деревню с женами редко; они перебирались в город насовсем, сдавали деревенские наделы в аренду или вовсе отказывались от надела. Но эта участь выпадала исключительно на долю рыночных и хозяев.

Чаще всего, если муж имел репутацию удачливого добытчика, семья огородника отделялась от родителей. В противном случае молодуха часто не уживалась с мужней родней и возвращалась к своим отцу и матери.

Все домашнее хозяйство в деревне велось женщинами. Большинство хозяек, оставшихся без мужиков, нанимали батраков (из односельчан, но чаще из соседней Владимирской губернии). Процесс замещения отходников наемными рабочими начался еще в середине XIX века: «Все черные и тяжелые работы в … селениях и домах Ростовского уезда исполняются преимущественно владимирцами по найму. Владимирцы ведут весь огородный обиход, начиная с копки гряд до окончания уборки огородных растений. Владимирцы отправляют сенокос. Владимирцы пасут стада. Владимирцы батраки и стряпухи. Владимирцы работают на цикорных, картофельных и других заводах… таким образом, ростовский крестьянин, промышляя на стороне, доставляет хлеб и деньги чужеземцу на своей родине».

Сами ярославки в огородном отходе практически не участвовали. Подсобные работы на петербургских огородах, как указывалось ранее, осуществляли копорки – крестьянки Петербургской и Новгородской губерний. Те огородницы, общим числом 71, которые учтены земской переписью 1901 г. как ушедшие в Петербург, в основном продолжали дело умерших мужей – управляли собственными огородами. Это были чаще всего пожилые крестьянки (66,9 % вдов, 60 % старше 40 лет). Средний стаж их пребывания в столице был 16,5 лет. Никто из них на полевые работы на родину не возвращался.

Еще в 1857 г. автор статьи «Огородники» в «Материалах для статистики России» писал: «Огородный промысел … служит главною причиной той зажиточной жизни и того видимого превосходства, … каким отличается Ростовский уезд пред всеми прочими уездами Ярославской губернии».

Великий ростовский краевед А. Титов с гордостью отзывался о селах родного уезда: «Крестьянские жилища в большинстве случаев изменили свой прежний неуклюжий вид, и относительно фасада представляют во всем, за исключением только одних соломенных крыш, подобие городских построек. Как скоро промышленные предприятия помогут крестьянину выбиться из прежней колеи, сделаться самостоятельным, он первым долгом считает это выказать перед своими односельцами … и потому строит себе в деревне дом по возможности лучший в околотке … керосиновые лампы, обои, обилие икон, часы, стулья, диван, шкафы, комод с чайной посудой, зеркало, портрет государя, самовар, составляет обязательные принадлежности дома отходопромышленника…

Одежда и обувь у большинства крестьян в здешнем уезде совершенно изменилась за последние 20 лет, и как у мужского, так и у женского пола составляют совершенное подобие городской, в особенности одежда праздничная молодцов и девиц и молодых мужчин и женщин… Пиджаки совершенно вытеснили русскую поддевку, праздничный костюм – весь немецкого покроя: шляпа (цилиндр или обыкновенная круглая), дорогая фуражка, шелковая или шерстяная рубашка».

Кроме Ростовского и Гдовского уездов небольшая группа огородников шла в Петербург из Татьянковской волости Старицкого уезда Тверской губернии. Здесь почти во всех деревнях знали толк в разведении и продаже клубники. Клубника – ягода нежная и скоропортящаяся, поэтому ее необходимо реализовать как можно быстрее.

Татьянинцы снимали в окрестностях Петербурга огороды. В отличие от ростовчан, отправлялись на промысел целыми семьями. Только некоторые крупные огородники нанимали на лето работниц (человек до 30). При удаче зажиточные «клубничники» зарабатывали в урожайный сезон до 3 тысяч рублей, средние и мелкие – от 100 до 300.

Часть членов семьи разносили ягоды по дачам и квартирам. Разносчиками становились, как правило, подростки, которые постепенно знакомились с профессией: ценами, искусством торговаться, обрастали клиентурой. Затем часть разносчиков профессионализировалась и занималась уже не только клубникой, но и продажей других ягод и фруктов, закупаемых на Щучьем рынке.

 

Пошехонские портные

Среди уроженцев Ярославской губернии, пользовавшихся в России репутацией щеголеватых ловкачей, пошехонцы устойчиво считались недотепами. Уроженцы этого лесного северо-восточного уезда губернии и примыкавших к нему волостей соседних Рыбинского и Романово-Борисоглебского уездов в отличие от большинства отходников губернии не были активны в торговле или трактирном промысле. Их главным занятием в Петербурге стало портновское ремесло.

В 1901 г. в Петербург отправлялось 5334 из 8879 ярославских портных и 979 из 1339 портних. 5019 из них (79,5 %) приходили в Петербург из тринадцати волостей губернии, в которых петербургские портные составляли более четверти всех отходников (табл. 5.2).

Помимо пошехонцев, много в Петербурге было портных из Псковской, Олонецкой и, особенно, Тверской губернии. Здесь этим промыслом в начале 1880-х годов занималось 3143 человека (1605 – в Калязинском, 455 – в Кашинском, 305 – в Вышневолоцком (особенно из Борзыкинской и Спасской волостей) и в Бараньегорской волости Новоторжского уезда.

В отличие от западноевропейских стран, в начале XX века готовая одежда не пользовалась в России заметным спросом. Первая фабрика конфекциона появилась в России только в 1882 г., а к 1914 г. таких фабрик в стране было всего 20 (из них 6 принадлежало военному ведомству). Между тем, в Германии в том же году было 254 такие фабрики. Таким образом, подавляющее большинство петербуржцев всех состояний шило одежду у столичных портных.

Аристократически-гвардейский Петербург одевался у Ганри, Тедески, Калины, Бризака – в модных ателье Большой Морской и Невского проспекта. И владельцы, и большая часть закройщиков здесь являлись иностранцами. Перед сезоном они совершали поездки в Париж и Вену, где знакомились с последней европейской модой.

Таблица 5.2. Волости Ярославской губернии, где портновский отход в Петербург составлял более четверти всего отхода

1 – количество портных, отправляющихся в Петербург (оценка);

2 – процент портных, отходящих в Петербург среди всех отходников.

Единственным ярославцем, сумевшим войти в этот круг, был один из основателей Ярославского благотворительного общества, видный благотворитель, гласный Думы, коммерции советник П. Н. Фокин, выходец из деревни Александрово Варжской волости Ростовского уезда.

Отец Фокина, как и полагалось деятельному ростовцу, был огородником. Когда мальчику исполнилось два года, отец отправил его в Москву к дяде, хозяину каретной фабрики. В 12 лет (в 1858 г.) Фокин перебрался в Петербург, в мастерскую офицерских вещей Мельникова. В 1870 г. он купил эту мастерскую, а в 1881 г. и дом, в котором она находилась.

По словам биографа петербургских гласных, Фокин «уже тридцать лет снабжает русское воинство от поручика до генерал-лейтенанта включительно офицерскими вещами и аксессуарами». Его мастерская по изготовлению «офицерских вещей», с 1880-х годов располагавшаяся в собственном доме напротив цирка Чинизелли, считалась лучшей в городе. «Всего замечательнее были знаменитые фокинские фуражки, которые делались только на заказ и которые признавались в гвардейской кавалерии квинтэссенцией хорошего тона».

В Петербурге П. А. Фокин не забывал свою родину – Ярославщину. В 1881 г. на его средства в Александрино было открыто земское училище, а в 1888 – курсы садоводства и плодоводства с интернатом.

Портные аристократических ателье составляли замкнутую касту и держались вместе. Их клубом был трактир «Зеленки» (Гороховая, 26/40 – нынешняя «Висла»), где обсуждались в основном профессиональные вопросы.

Петербуржцы среднего достатка шили платье у «квартирников» – портных, не имевших специальных ателье. По подсчету С. И. Груздева, квартирников в Петербурге в 1900 г. было 11 236; на них работало примерно 23 тысячи подмастерьев. Самими дешевыми из квартирников были «рыночники», мастерские которых располагались вдоль Садовой улицы. Здесь в основном и работали пошехонцы. Бывший агент фирмы «Зингер», производившей швейные машинки, даже утверждал, что эта компания «в Америке себе небоскреб выстроила на ярославско-пошехонские деньги».

Большинство портных начинали свою карьеру в Петербурге в детстве. Процент «мальчиков» в этом ремесленном цеху выше, чем в какой-либо другой профессионально-отходнической группе – 13,3 %. Подростков в обучение отдавали сами родители через родственников и односельчан-портных. Существовали и профессиональные «извозчики», получавшие по 10 рублей за каждого нового ученика с работодателя. За устройство посредникам полагалось угощение: «владелец дамской мастерской Ильин при поездках в деревню поил водкой крестьян и набирал мальчиков в ученье». Положение детей в портновском промысле считалось более тяжелым, чем в любом другом. Рабочий день в зависимости от времени года продолжался здесь от 10 до 15–17 часов.

Корреспондент профсоюзного органа писал об учениках: «Они валяются вместе с нами на верстаках, на грязных матрасах, а у других хозяев и на голых досках; посылают их в трактир утюги греть, в одной рубашке и в опорках зимой… Редкий мальчик, отживши 5 лет, не побывает по несколько раз в больнице».

Один из хозяев, по словам того же журнала, «на пищу для шести мальчиков выдавал только 48 копеек в день. Они ходили в живопырню (в плохую столовую – Л. Л.), а затем стали покупать хлеб и масло и кушать дома. Узнав об этом, хозяин избил их. Спали ученики где попало: ни подстилки, ни одеял не было, покрывались нешитой материей».

Мальчики часто втягивались в пьянство и карточную игру, их били хозяева и подмастерья. «Учение» продолжалось 4–5 лет, после чего подмастерья получали от мастера одежду, часы и 20–50 рублей, и впервые с начала ученичества отправлялись на побывку на родину.

Жизнь портного проходила в помещении мастерской, на портновском верстаке: сидя на нем по-турецки, он проводил свой рабочий день (15–16 часов, с тремя перерывами на чай и обед), на нем же и спал. Один из хозяев описывал типичную мастерскую так: «В длинной, гробообразной, нудно-тоскливой комнате нет мебели. На стенах сшитые и недошитые людские платья и около незатейливой, простой вешалки 2–3 обдерганных манекена… Спят на верстаках ученики, спят подмастерья». Единственной формой досуга работников было пьянство: «Хозяева привыкли видеть в нем просто неизбежное зло, с которым привыкли мириться, не считая его даже препятствием для поступления в мастерскую».

В портновской работе было два особенно оживленных периода – зимний сезон, приходившийся на конец осени, когда шили платье на зиму и перед Пасхой (к весне и лету). Поэтому подавляющее большинство портных жило в городе с конца августа по июнь. Детние месяцы считались тихим временем, когда хозяева охотно давали отпуск или даже совсем распускали рабочих. Впрочем, многие пошехонцы предпочитали не тратиться на дорогу и перебивались этот глухой сезон в городе.

Заработок подмастерья на хозяйских харчах и жилье в хозяйской мастерской в среднем составлял 16 рублей в месяц, у мастера (закройщика) при тех же условиях – 24 рубля. Сезонность работы делала заработок крайне неравномерным. В страдную пору портной расплачивался с долгами, посылал деньги домой. В это время рабочие руки ценились на вес золота, и между хозяевами шла борьба за мастеров и подмастерьев. Хозяева устраивали «засидки» – угощение работников за счет мастерской перед началом сезона. Принявший участие в засидках как бы давал моральное обязательство остаться работать в мастерской.

Характерным примером пошехонца-портного был известный большевик И. А. Войнов, убитый во время подавления июльского мятежа 1917 г. Даже будучи нелегалом, он продавал нитки по мелочным лавкам Петербурга.

В отличие от сел, где преобладающим был торговый отход, портновские селения не отличались красотой и богатством: «Селения портных крайне непривлекательны. Редко увидишь избы, крытые тесом: преимущественно они покрываются соломой. Невзрачные на вид дома наводят тоску… можно встретить и курную черную избу».

В то же время по праздникам портные любили приодеться по-городскому. Парни носили «коротенькие сюртуки, пальто, белые манишки на ситцевых рубахах». Зимой были популярны шубы на разных мехах – от овчинного до лисьего и енотового. Молодые девушки щеголяли шляпками.

 

Костромичи и ярославцы – строители

Среди крестьян – петербургских строителей, как показала первая городская перепись, существовала географическая специализация. Костромичи первенствовали среди каменщиков, плотников, столяров, маляров и водопроводчиков, петербуржцы преобладали между обойщиками и полотерами, архангелогородцы – среди кровельщиков. За ярославцами оставались печные (59,3 % всех артельщиков, 47,2 % рабочих по найму, 43,8 % одиночек) и штукатурные работы (соответственно 59,3 %, 52 %, 42,2 %).

По сведениям Статистической экспедиции, в 1853 г. в Петербург отправилось 5753 строителя из Ярославской губернии (больше чем представителей любой другой профессиональной группы). По данным Петербургской торговой депутации, в 1866 г. ярославцам принадлежало 15 из 21 имевшейся в столице печной артели (13 из них – уроженцам одного Даниловского уезда).

В 1901 г. в Петербург из Ярославской губернии отправилось 11 776 строительных рабочих (63,8 % всех строителей-отходников губернии). В столице работали одновременно 3362 ярославских печника, 3621 штукатур, 110 плотников, 1722 каменщика, 960 маляров, 1029 обойщиков, 420 кровельщиков, 552 рабочих прочих строительных специальностей. Ни одна другая профессиональная группа ярославских отходников не была так локализована, как строители.

Область строительного отхода охватывала несколько волостей востока Романово-Борисоглебского уезда, северо-востока Ярославского и юга Даниловского уездов. Из 9 волостей в Петербург направлялось 85,8 % всех ярославских печников. Из 5 волостей с наиболее развитым штукатурным отходом – 75,4 % штукатуров, из одной – Диево-Городищенской волости Ярославского уезда – 65,1 % всех маляров.

Компактное пятно строительного отхода на востоке Ярославской губернии граничит с востока с Буйским, Солигаличским, Галичским, Чухломским и Кологривским уездами Костромской губернии, поставлявшими в Петербург большинство плотников, столяров и маляров. Строительный отход, занимавший в Ярославской губернии важное, хотя и не преобладающее положение, был главным занятием петербургских костромичей.

Статистические источники по отходникам-костромичам более скудные, чем по ярославцам. Земские переписи здесь не дают поволостной разбивки отходников по профессиям и направлению отхода. Тем не менее, труды местных и петербургских статистиков и краеведов и отчеты Костромского благотворительного общества в Петербурге позволяют воссоздать структуру этой мощной профессионально-земляческой группы, образующей единое целое со строителями из соседних уездов Ярославской губернии.

Еще в конце XVIII века в Солигаличском уезде 20 % крестьян были на посторонних заработках, в Кологриве и Галиче – 10 %. Плотницкий и малярный отход в Петербург оставался основным источником дохода местных крестьян и в середине XIX века. 36,8 % содержателей всех плотницких артелей столицы были костромскими крестьянами. Костромские крестьяне первенствовали среди маляров (57,5 % подрядчиков), столяров (21 % хозяев мастерских, 19,7 % рабочих), бочаров (76,2 % хозяев мастерских), гробовщиков (70,4 % всех хозяев), торговцев шапками и фуражками (44 % хозяев, 32,6 % приказчиков, 59,9 % одиночек).

В августе 1901 г. статс-секретарь А. Н. Куломзин, пожизненный член Костромского благотворительного общества, осуществил перепись костромских крестьян, пребывавших в Петербурге. К организации переписи была привлечена столичная полиция. Куломзина интересовали, прежде всего, жилищные условия костромских строителей-отходников.

В Петербурге летом 1901 г. находилось 1618 костромских чернорабочих, 1393 штукатура, 829 разнорабочих, 619 печников, 286 бондарей, 284 слесаря, 259 кузнецов, 215 кровельщиков, 191 водопроводчик.

В начале XX века костромичи продолжали сохранять ведущее положение в строительном деле столицы: среди костромичей, упомянутых во «Всем Петербурге» за 1908 г., хозяев заведений малярного промысла – 25,7 %, плотницкого – 18,9 %, паркетного – 46,9 %; 21,6 % всех подрядчиков строительных работ.

Отход в Петербург из Костромской губернии сосредоточивался в компактном регионе на северо-западе губернии. И почти все отходники здесь были строительными рабочими.

Район малярного промысла занимал полосу, протянувшуюся с севера Кинешемского уезда до южной границы Вологодской губернии. В Солигаличском уезде маляры преобладали в Великовской, Гнездиловской, Корцовской, Нероновской волостях, в Чухломском – в Боровской, Бушновской, Судайской, Муравошской, Мирохановской, Идской волостях, в Галичском – в 18 из 23 волостей, в Кинешемском – в Клеванцевской, в Буйском – в Ильинской волости.

Плотники преобладали в Великовской, Вершковской, Зашугомской и Нольско-Березовской волостях Солигаличского уезда; Бушновской, Введенской, Вохтомской, Каликинской, Проселковской волостях Чухломского уезда; Ватамоновской, Вознесенской, Котельнической, Курловской, Ногатинской волостях Галичского уезда; Вожеровской, Ефремовской, Матвеевской, Никитинской, Николо-Паломской, Николо-Ширской, Савинской и Успено-Нейской волостях Кологривского уезда. Этот район вытянут с востока на запад вдоль границы Вологодской и Костромской губерний.

В Георгиевской и Тормановской волостях Солигаличского уезда, Коровской и Введенской Чухломского уезда среди отходников больше всего было столяров. Эти волости образуют два небольших компактных региона в верховьях реки Костромы.

Наконец, на границе с Ярославским и Даниловским уездами Ярославской губернии был распространен отход в каменщики (Левашовская и Чернозаводская волости Костромского уезда, Никольская волость Нерехтского уезда) и штукатуры (Шишкинская и Климовская волости Костромского уезда; Ковалевская, Никольская, Блазновская волости Нерехтского уезда).

Подрядчики-костромичи, как и ярославцы, предпочитали брать на работу земляков. Так, «подрядчик-галичанин всегда старался организовать свою рабочую артель из своих однодеревенцев, знакомых и, в крайнем случае, из галичан. К рабочим малярам из других губерний и даже уездов он относился пренебрежительно, называя их не малярами, а «маларями». «Чухломские отходники работали главным образом у своих подрядчиков чухломичей». Наконец, исследователь Солигаличского уезда пишет: «В одной деревне все маляры, в другой – бондари, есть целые волости, высылающие на сторону одних плотников. Если в деревне живет какой-либо крупный хозяин-промышленник, то вся деревня старается слать ему своих детей на обучение».

Помимо пограничных уездов Костромской и Ярославской губерний существовал еще один район строительного отхода, который охватывал юго-запад Тверской губернии. Из губернии отходило 1386 печников, больше всего из Ивановской волости Бежецкого уезда (206 челвоек), Гнездовской (305) и Татьянковской (124) волостей Старицкого уезда.

Каменщиков-тверичей в дальнем отходе было 3552. Из них 2460 (69,3 %) отходило из замкнутого региона на стыке Новоторжского и Старицкого уездов: из Дарской волости Старицкого уезда – 674, из Страшневской – 258, из Мошковской волости – 702, из Сукроминской – 573, из Прямухинской – 253. В Сукроминской волости только из Загорья отходило 69 каменщиков, из Анфимово – 62. Уходили тверские каменщики по преимуществу в Петербург (из Сукроминской волости в Петербург отходило 93,0 % всех отходников, из Мошковской – 74,6 %). Из Тверской губернии в дальний отход направлялись также 870 маляров и 1324 штукатура.

«Будучи пришельцем в городе, рабочий-строитель держался за своего хозяина, у которого зачастую он бывал в долгу из сезона в сезон. Задолжать хозяину было не трудно, так как расплата часто велась авансами нерегулярно: а попав в петлю к подрядчику, поневоле приходилось идти к нему и на следующий сезон. Многие подрядчики ездили зимой в деревню и там нанимали рабочих на лето, закабаляя их заранее выданными задатками…».

В строительном деле, требовавшем значительной физической силы, труд детей и подростков был употребляем меньше, чем, скажем, в торговле, трактирном или портняжном промысле. У ярославских отходников, например, дети до 16 лет составляли 6,5 % всех печников и 3,9 % штукатуров, в то время как среди всех ярославских питерщиков их доля составляла 10,5 %. Исключением среди строителей являлись только обойщики (18 %).

Строительный отход начинался в 14–17 лет. На три года ученик, которого в строительном деле называли первогодком, отдавался в распоряжение мастера или подрядчика. Поначалу он использовался на самых тяжелых, грязных, не требовавших специальной квалификации работах: на хозяйской кухне, при уборке мусора, сборе и чистке рабочего инструмента, на посылках в москательную лавку (торгующую красками, клеем и пр. – Ред.). Денег не полагалось, работа шла за харчи и угол.

Ученики проходили своеобразный обряд инициации: подмастерья посылали их ради смеха в мелочную лавку купить на 3 копейки «потасовки» или «совкового масла». Практиковалась и такая «шутка»: «мастер или подмастерье подносил к физиономии ученика кисть, жирно омоченную клейстером, и говорил: "А ну-ка плюнь на кисть и смотри, как она закипит". Ученик плевал и получал удар в физиономию грязной тряпкой при торжествующем хохоте своего учителя: "Смотри, закипело, ха-ха-ха! Иди, умывайся". Такие "шутки" проделывались добродушно, для развлечения, и на них ученик не имел права обижаться».

Через три года ученичества ученик получал от хозяина приличный костюм, пальто, шапку, сапоги с галошами, две пары белья и 30 рублей денег, и настоящим питерщиком возвращался на побывку в деревню, поражая земляков франтоватым видом, подарками матери и сестрам и мятными пряниками соседским детям.

Особенность строительного отхода в том, что в отличие от представителей большинства других профессий (за исключением огородников) строители ежегодно по окончании рабочего сезона возвращались в деревню. На зиму в столице, как правило, оставались лишь те, кто пропивал заработанные деньги и кому незачем и не на что было возвращаться домой или, наоборот, высококвалифицированные работники (прежде всего обойщики и штукатуры), работавшие на отделке внутренних помещений.

Подавляющее большинство строителей отправлялось на промысел в конце зимы и весной. В деревне оставались «только болезненные и глуповатые мальчики, которые по родительским соображениям не годятся для столичной жизни, не ужившиеся в Питере, старики, старосты, недоимщики, высланные по этапу, ослабшие люди (любящие выпить, погулять): "куда уж мне идти, я здесь за эти годы совсем обрусел и порядки-то питерские забыл"».

Раньше всех в Петербург отправлялись плотники (они могли работать и на снегу). В дальний путь все деревенские мужики следовали вместе. Солигаличане сплавлялись на больших лодках (белянах) по реке Костроме до Волги, потом на пароходе до Рыбинска, а оттуда на поезде до Петербурга. Галичане ехали на промысел на тройках «со звоном бубенцов, с чиканьем и песнями» через Дюбим на железнодорожную станцию Пречистая.

Возвращались из Петербурга в октябре-ноябре. Прибытие питерщиков – важнейшее событие в деревенской жизни: «они сразу же задавали тон и резко выделялись из серой деревенской толпы. На питерщиков и остающихся дома "домолегов" деревня имела свой собственный предвзятый взгляд. Она усматривала в каждом из домолегов грубость и неповоротливость, в то время как питерщики у нее считались «фартовыми».

В Петербурге зимой задерживались подрядчики и загулявшие строители, пропившие заработок. «Если с маляром случался загул осенью, когда кончались работы, то загулявшему приходилось туго… горемыкам приходилось зимовать в Питере и кое-как пробиваться случайным заработком, ютиться в холодных углах… Некоторые отправлялись домой пешком (от Питера до Галича 637 верст), но, увы, большинство таких путешественников по дороге попадали "на блок", то есть на этап… Пересыльные пункты трактовых дорог между Питером и Галичем немало пропустили через свои мрачные недра вместе с ворами и бродягами и злосчастных галичских мастеров». В Солигалич «по липовой линии» (в лаптях по этапу – Л. Л.) в 1884 г. из Петербурга вернулось 84 строителя.

Еще один район строительного отхода в Петербург – север Тверской губернии. Отсюда шли в столицу каменщики и каменотесы, работавшие на изготовлении могильных памятников, обтеске колонн и гранитных плит. Из Тверской губернии отходило 1489 каменотесов: 870 из Новоторжского уезда, 331 – из Тверского, 120 из Старицкого, 102 – из Зубцовского уезда.

В Новоторжском уезде каменотесы отходили из трех северных волостей: Поведской (609), Пречистокамской (114), Никольской (120). Особенно развит этот вид отхода в деревнях Заход (42 человека), Подсосенка (42), Яконово (65), Заполье (41) Поведской волости. В Никольской волости каменотесами были бывшие крепостные знаменитого петербургского архитектора Н. А. Львова из Челядина (19 человек), Вишени (34), Сосенки (18). Надо отметить, что вышеперечисленные волости большинство отходников направляли именно в Петербург: Поведская – 85,8 %, Пречистокамская – 71,4 %, Никольская – 68,2 %.

Отход начинался в мае; возвращались каменотесы в город на Казанскую (22 октября). Каменотес должен был иметь свой инструмент – три «кирги» (по рублю каждая), наугольники (15 копеек), правилки (5 копеек), гвозди.

Ни в одной из отходнических групп земляческие отношения не были такими тесными, как в строительстве. Вся деревня держалась одной строительной специальности, и все выходившие из нее отходники работали у своих земляков-подрядчиков. «Коллективной пролетарской спаянности среди большинства питерщиков не наблюдалось. Психологию их можно назвать узкоместнической; если у них и была товарищеская спаянность в городе, то разве между земляками одной деревни или нескольких соседних деревень. Все эти земляки, знакомые, сваты и браты объединялись вокруг своего хозяина и тянули свою трудовую лямку… чуждались незнакомых пришельцев, всяких новых веяний, а в особенности забастовок, и этим они добровольно усиливали хозяйскую кабалу».

Рядовой рабочий получал в среднем 177 (печники), 190 (штукатуры), 195 (каменщики) рублей за строительный сезон продолжительностью семь месяцев. Маляры зарабатывали от 1,5 до 2 рублей в день (70-150 в сезон), столяры от 1,2 до 2 рублей (50-140 в сезон), паркетчик – 1 рубль 60 копеек, плотники от 10 до 30 рублей в месяц на хозяйском содержании, водопроводчики – 250 рублей в сезон, бочары – 100–200.

Тверские каменщики работали артелью в 20–40 человек (деревней). Во главе артели стоял выборный – он и еще 3–4 человека вели хозяйство артели и заключали сделки. Заработок за сезон – 120–130 рублей. По деревенским масштабам – неплохой заработок, так что каменщики жили и одевались лучше, чем плотники, пильщики и другие отходники из тех же волостей.

В Петербурге каменотесы или составляли артель, или нанимались к подрядчикам. Один из членов артели избирался ее членами старшим или артельщиком. Он вел все переговоры и расчеты с подрядчиком. Артель работала, как правило, сдельно. При изготовлении каменных лестниц, например, плата была пропорциональна числу ступеней, их высоте и требуемой чистоте отделки. Обработка сажени плиты для фундамента стоила от 70 (пудожская плита) до 80 (гранит) копеек. За квадратный аршин панели брали 7 копеек.

Жили и столовались каменотесы на артельной квартире за 9 рублей в месяц, чай пили все вместе в трактире. Осенью распределяли заработанное. В 1887 г. артельщик получал за сезон 170 рублей, лучшие рабочие («первой руки») – по 135, средние – по 110, худшие – по 95. У подрядчиков каменотесы за сезон получали от 70 до 120 рублей в зависимости от квалификации (на хозяйских харчах и квартире).

Артели выполняли часто целый комплекс работ. Маляры, например, расписывали по трафарету стены и потолки, карнизы, полы, двери, клеили обои (ремонт средней трехкомнатной квартиры стоил 20–25 рублей). Они же вставляли стекла в рамы (двойная рама – 15–30 копеек), писали вывески, окрашивали крыши.

Жили строители на артельной квартире по несколько человек. Артельная квартира – обычно полуподвальная комната, снимавшаяся за счет хозяина поблизости от места стройки или в самом недостроенном доме. Условия жизни строителей – притча во языцех во всех отчетах петербургских санитарных врачей: «Комната 6 на 5 аршин (4,5 на 3,5 метра – Л. Л.); нары сплошь вверху и внизу, и в грязи на них спали десятки человек»; «смрад, вонь от развешенной мокрой одежды, грязь и масса насекомых… Спят на нарах; тут же готовится пища». Уже упомянутое исследование А. Куломзина (он лично осмотрел 36 квартир – 65 комнат костромских отходников в Рождественской части) показало: в среднем на одного костромича приходилось 7,4 м3 жилого пространства (гигиеническая норма городской управы – 20 м3, в ночлежках Берлина – 18 м3, согласно нормам английского закона о бедных – 13,5 м3).

Всего в 65 осмотренных Куломзиным комнатах помещалось 380 человек. В одной квартире из трех комнат жила артель плотников, состоявшая из 16 взрослых и 6 детей, в другой, из четырех комнат, – 23 каменщика, в третьей – 21 каменщик помещался в двух небольших комнатах и т. д. На двух человек полагались одни нары. Спали и на кухнях. Треть квартир находилась в подвальных помещениях, большинство комнат были сырыми. В артели штукатуров на Глазовой улице 60 человек жили в нескольких комнатах с нарами, на которых не было ничего, кроме мешков с вещами, служивших подушками.

Готовила пищу специально нанятая артельная кухарка. На питание в день уходило в среднем 25–30 копеек на человека. Рабочий день строителя продолжался в среднем 14 часов: с 6 утра до 8 вечера с перерывами на завтрак (состоявший из одного хлеба), обед (двухчасовой перерыв с 12 до 14); в 17 часов – чай.

Костромские строители жили по преимуществу в районах новостроек; так, в конце XIX века особенно много их было на Песках. Дюбимым местом отдыха костромских строителей был трактир «Солигалич» на углу Дегтярной и 4-й Рождественской.

Наиболее квалифицированные подмастерья выбивались в мастера. Мастер осуществлял лучшую, чистую, требовавшую особой квалификации работу. У маляров, например, это была «разделка дверей под разные дерева, раскрышка потолков соответствующими тонами, писанье углов, розеток, тяга филенок; они работали во дворцах, в музеях, в театрах, нередко являлись незаменимыми помощниками художников и живописцев».

Грамотные, непьющие, исполнительные рабочие, часто родственники хозяина назначались десятниками. Они распределяли строителей по работам, выдавали материал, руководили работой на площадке. «У крупного подрядчика десятники распоряжались сотнями рабочих, сами почти не брались за кисть, а лишь надсматривали за работами или сидели в трактирах в компаниях управляющих и старших дворников ремонтируемых зданий». Десятники, приобретая знакомства среди потенциальных заказчиков, правдами и неправдами сколачивали первоначальный капитал и становились подрядчиками.

До такой высоты в строительном деле добирались немногие: хозяева составляли 0,6 % ярославских каменщиков, 4,7 % печников, 2,9 % штукатуров. Жили подрядчики в Петербурге постоянно, но связи с родиной не прерывали. Подрядчики, как правило, выписывали рабочих из своей деревни или волости.

Строительная артель, состоявшая из односельчан, не расстававшаяся ни на работе, ни в течение короткого отдыха, подчинявшаяся десятникам и подрядчикам из того же селения или волости, представляла собой своеобразный филиал конкретной ярославской, тверской или костромской деревни в Петербурге.

 

Калужские извозчики

Вплоть до революции гужевой транспорт оставался главным в столице. В 1890 г. в легковом извозе было занято 1198 хозяев, 5 служащих, 8042 извозчика, работавших «от хозяина», и 4639 одиночек; в 1900 г. (Петербург с пригородами) соответственно – 1633, 26, 13 025 и 4635. В ломовом извозе (1890 г.) – 514 владельцев, 13 служащих, 5762 извозчиков «от хозяина» и 694 одиночки; в 1900 г. (Петербург с пригородами) – 1106 извозопромышленников, 87 служащих, 15 921 извозчик, 545 одиночек. Перепись 1910 г. объединяет всех занятых «передвижением и сообщением» воедино.

В 1866 г. из 392 извозчичьих дворов Петербурга 61 принадлежал ярославцам (больше всего рыбинцам – 26), 55 – петербуржцам (20 – царскоселам), 51 – калужанам (24 – уроженцам Калужского уезда, 8 – Мосальского), 42 – рязанцам (из них собственно рязанцам – 22, зарайцам – 12), 12 – коломенцам, 19 – верейцам.

Среди 188 ломовых извозчиков-хозяев в 1869 г. ярославцев было 30, рязанцев – 23, среди 1862 работников – 239 ярославцев и 339 рязанцев, среди 882 одиночек – 53 ярославца и 137 рязанцев. Среди 609 владельцев легкового извоза 88 было крестьянами Петербургской губернии, 56 – Калужской, 50 – рязанской; из 4931 легкового извозчика 1219 были петербуржцами, 705 – рязанцами, 445 – калужанами. Из 7579 извозчиков-одиночек – 4065 крестьяне Петербургской губернии.

К концу века число извозчиков-ярославцев резко уменьшилось. Так, в 1901 г. из Рыбинского уезда отходило всего (во все города империи) 62 легковых и 79 ломовых извозчиков. Можно предположить, что, напротив, выросло количество калужан. Петербургский журналист в 1897 г. утверждал, что большинство питерских извозчиков – выходцы из трех уездов Калужской губернии. По переписи 1881 г. в наиболее насыщенном извозчичьими дворами втором участке Александро-Невской части крестьян из Калужской губернии было непропорционально много (11,0 %; среди всех крестьян Петербурга калужан было 2 %). Там же, в Ямской, в два раза выше среднего по городу была доля рязанцев (соответственно 9,4 % и 5,6 %).

Земские переписи освещают отход в извозчики крайне неравномерно. Большинство извозчиков-тверичей отходило в Петербург из Новоторжского уезда (всего по губернии 3656 извозчиков-отходников; Новоторжский уезд – 1919, Зубцовский – 415, Старицкий – 412, Калязинский – 372, Тверской – 625). В Новоторжском уезде на извозном промысле в Петербурге специализировались отходники Марьинской, Медновской (из одного села Медного шло в Петербург 84 извозчика), Мошковской (село Помазкино) Грузинской и Прудовской волостей.

Большинство калужских извозчиков отправлялось на отход в Москву. Известно, что извозный промысел был распространен в Перемышльском уезде (в Полянской и Заборовской волостях), в Щелкановской, Новосельковской, Тросняно-Ратоковской волостях Мещовского уезда. Однако, единственное описание промысла калужан-извозчиков по губернии относится именно к тем, кто искал заработка в Петербурге. Из Козельского уезда (Хотенская, Стреленская, Каменская, Меренищенская, Юрьевская волости) в столицу ежегодно отправлялось до 400 извозчиков; из них 300 шло из Хотенской волости.

В городе работало немало извозчиков-одиночек, однако подавляющее большинство из них не принадлежало к мигрантам. Это или жители Петербурга, или еще чаще крестьяне пригородных волостей и участков, ежедневно возвращавшиеся домой к семье. Изживанию одиночек способствовало и петербургское градоначальство, введшее в 1890-е годы правило, согласно которому у «номерного» официального извозчика обязательно должен был быть экипаж с верхом, стоивший 200–300 рублей.

Извозчики направлялись в город налегке. Все необходимое («закладку» – лошадь, сбрую и экипаж; одежду, кров, харчи) крестьянин находил в городе у содержателя извозчичьего двора. В отличие от большинства отходников извозчики требовались в Петербурге круглый год. Поэтому они могли отправляться в столицу в любое время.

Извозный промысел привлекал почти исключительно зрелых мужчин, в нем ученичества не было. Жили извозчики на извозчичьих дворах, располагавшихся в районе Диговки. По словам петербургского журналиста Н. Н. Животова, проработавшего в 1893 г. несколько дней извозчиком, дабы посредством «включенного наблюдения» лучше узнать быт представителей этой профессии, «от Обводного канала (Новый мост) вплоть до Невского проспекта (Николаевского вокзала) по обе стороны Диговки тянутся красные вывески извозчичьих резиденций: гостиницы, трактиры, чайные, закусочные, питейные дома, портерные лавки, ренсковые погреба. Извозчики живут здесь почти в каждом доме, в одной этой местности больше извозчиков, чем во всем остальном Петербурге. Извозчики лишены водопровода и газового освещения. Это для них "роскошь"… Диговка, засыпанная около города, оставлена в извозчичьем квартале в своем первообразном виде, даже не почищенною…»

Этот квартал города носил название Ямской слободы. Слобода возникла в первые годы существования Петербурга, когда Петр I переселил сюда «для отправления почтовой гоньбы» крестьян разных губерний (об этом напоминают и названия улиц: Воронежская, Тамбовская, Курская, Коломенская, Волоколамский переулок). Ямщикам выделили земельные участки восьми сажен по фасаду и тридцати сажен длины. Дома здесь в конце позапрошлого века были каменные, преимущественно в 1–2 этажа, дворы узкие, длинные, плохо мощенные, с деревянными службами. Здесь находилось 200 извозчичьих дворов, 35 кузниц, 40 экипажных мастерских и помещалось одновременно до 13 тысяч лошадей, столько же экипажей. Многие извозчики сами были домовладельцами. Вследствие скученности населения были чрезвычайно развиты инфекционные заболевания. По смертности населения этот участок Александро-Невской части занимал одно из первых мест в городе.

Бытовые условия жизни и работы обыкновенных извозчиков (их называли «ваньками») были чрезвычайно тяжелыми. Извозчики, работавшие от хозяина, делились на дневных и ночных. Дневные работали с 10 утра до часу ночи с перерывами, продолжительность которых определяли сами. Извозчики, ездившие в ночь, выезжали в 10 часов вечера и возвращались в 5 часов дня на извозчичий двор.

Ночевали «ваньки» тут же, в общих помещениях, отличавшихся чудовищной антисанитарией: «Ничего более зловонного, грязного, тесного, смрадного, убогого нельзя себе и представить. У извозчика нет ни угла, ни кола, ни даже иконы, а "ложе" его – общественное. Часа три спит один, часа два другой и т. д. Например, у хозяина 40 работников, а коек для спанья 20, потому что все работники в одно время не бывают дома, а если которому не хватит койки, то он приткнется в конюшне, на сеновале, на полу, где придется! Армяк, шапка, кушак, сапоги у извозчика "опчественные"; своего у него ничего нет».

Заработок извозчика зависел от квалификации и множества случайных факторов. По сообщениям земского исследователя, калужские извозчики ежемесячно получали от хозяина 8-10 рублей. При этом извозчик обязан был привести извозопромышленнику за день работы 3 рубля в праздничный день и 2 рубля 50 копеек – в будний. Если «план» не выполнялся, деньги вычитали из заработка. «Если у всех извозчиков выручка окажется значительно ниже условленной, то сам хозяин выезжает за извозчика, чтобы узнать, отчего это зависит. В случае если извозчик на такой вычет не согласен, или его жалованья для этого уже не хватает, хозяева дают ему расчет. Таким образом, риск предприятия в значительной мере взваливается на плечи рабочего, заработок которого может быть сведен к нулю».

В то же время извозчики свободно распоряжались деньгами «сверх плана». В результате средний «чистый» (без трат в городе) доход извозчика в год составлял у калужан 84 рубля. Тверские «ваньки» получали в Петербурге меньше: отходники из Марьинской волости Новоторжского уезда – 6-10 рублей в месяц, из Мошковской – 6, из Пречистокамской – 5–8 (за лето ломовые привозили от 8 до 125 рублей, за зиму – 45).

Содержатели извоза, как видно из разных источников, предпочитали брать на работу земляков. Так, из Хотенской волости Козельского уезда Калужской губернии отходили в столицу не только наемные рабочие, но и хозяева извозных заведений. Известен был, например, Николай Кирильцев из деревни Клесово, содержавший легковой извоз на 60 экипажей и 120 лошадей по адресу Лиговка, 20.

Земляческая взаимопомощь у извозчиков выражалась в иных формах, нежели у других отходников. Ведь извозчик на работе с земляками не сталкивался: «в рейсе» он был один на один с полицией, дворниками, седоками. Своеобразными извозчичьими клубами в Петербурге становятся трактиры. «Ваньки» заезжали в трактиры не менее трех раз за рабочий день. Помимо тепла, выпивки, закуски, возможности поспать, извозчиков привлекало то, что во дворе трактира можно было задать корма и напоить лошадь (в большинстве случаев хозяева не давали извозчику в дорогу овса, и он кормил лошадь сам).

Ночью извозчичьи трактиры выглядели особенно мрачно: «Представьте себе, читатель, огромное разделенное перегородкой помещение, наполненное телами извозчиков. Да, телами, но "живыми", издающими смрадный запах пота, вони и всего прочего… Извозчики спят на полу, на столах, облокотившись до пояса, друг на друге… Все в полном наряде, без шляп; на сапогах лошадиный навоз, быстро разлагающийся в смрадной атмосфере и усиливающийся "букет"; храп, свист и стоны; по временам слышится площадная брань, но отрывочная, сквозь сон, когда сосед слишком навалился на "свата" или ткнул его ногой в голову…». По подсчетам Н. Животова, петербургские извозчики за месяц приносили трактирам до 350 тысяч рублей выручки.

Большая часть извозчиков ездила в «свой» трактир, куда съезжались земляки, люди одной волости, а то и деревни. При трактирах существовали своеобразные артели, где хранились деньги, получавшиеся извозчиком сверх обязательно сдававшейся выручки. В извозчичьих трактирах «все сидящие… одна семья, близкие товарищи, земляки или работники одного хозяина … В Эртелевом переулке есть трактир, в который ездят извозчики известного села и уезда Рязанской губернии. Администрация этого трактира на свой счет отремонтировала сельскую церковь на родине извозчиков и послала туда новую церковную утварь на значительную сумму. Другой трактир на свой счет выстроил в деревне своих посетителей здание для школы…».

У рязанцев обычай трактирной артели позаимствовали и калужане: «Извозчики-односельцы обыкновенно пьют чай и закусывают в одном трактире и в одно время. При этом выборный каждый день обходит товарищей с кружкой, собирая большую часть медяками; кроме того, хозяин трактира каждый месяц вносит 5-10 рублей. Деньги идут главным образом на украшение церкви своего села, но, кроме того, тратят и на местные училища. Так, например, учитель Хотенского двухклассного училища написал, что для училища нужен портрет государя, и они немедленно его выслали за 25 рублей. Из копилок же выдаются деньги нуждающимся извозчикам: на дорогу, для расчета с хозяевами. Иногда присылаются пособия погорельцам. Выданные ссуды иногда подлежат возврату; например если кому выдано на дорогу, то он, по возвращении в Петербург, должен из заработка возвратить взятое. Деньги из кружки вынимаются ежемесячно и при всех. За три-четыре месяца набирается рублей 70–75».

В 1906 г. артели существовали при трактирах на Кабинетской, Спасской, Глазовой, Волоколамской, Стремянной, Боровой, Можайской, Верейской, 8-й Рождественской улицах, в Басковом и Кузнечном переулках.

Удачливый извозчик старался не задерживаться в «ваньках». Но лишь немногим удавалось стать кучером у частного лица или лихачом. Здесь возможность скопить капитал, взять невесту с приданым, найти необходимые связи были значительно выше. Из кучеров и лихачей многие выходили в извозопромышленники.

 

Тверские сапожники

Сапожное ремесло – одно из самых распространенных в старом Петербурге. Из всего «малого бизнеса» этот бизнес был мельчайшим. В 1890 г. в нем было занято 2152 владельца соответствующих заведений (больше чем трактирщиков и содержателей продовольственных лавок), всего 15 служащих, 9862 рабочих и 2275 одиночек; в 1900 г. – 2730 владельцев, 28 служащих, 14 255 рабочих и 2876 одиночек.

В 1866 г. тверичи решительно первенствовали только в одном из видов «внутренней торговли» Петербурга – сапожном деле: 27 мастерских по производству обуви принадлежало крестьянам Калязинского уезда, 20 – Корчевского, 16 – Кашинского. По переписи 1869 г. тверичи составляли 304 из 442 хозяев обувных мастерских, 1886 из 6616 работников, 391 из 2228 одиночек. Уже в XVIII веке в Кашинском уезде «некоторые обыватели из селений, по Волге лежащих, упражняются в сапожном мастерстве, отходя для того по зимам в Москву, Тверь и другие города».

Ситуация не изменилась и в конце следующего века: «Башмачники и сапожники, занимающиеся починкой обуви, ходят в Петербург и Москву. Работают на своей квартире и харчах. Берут работу в лавках, торгующих старой обувью. Подбить подметки берут 60–70 копеек, а починка без подбоек подметок – 40 копеек. В неделю работник зарабатывает рублей 5, на харчи и квартиру за это же время выходит 2 рубля 50 копеек. Уходят из города в марте, возвращаются к Рождеству. После Масленицы опять уходят в города. В год приходится жить в городе 10 месяцев. Вместе с мужьями уходят в город и жены. Учеников совсем почти не берут».

Несколько иначе складывалась работа калязинских башмачников. Подмастерья и мастера жили на хозяйской квартире и харчах и работали за сдельную плату. Подмастерье зарабатывал в день от 80 копеек до 1,25 рублей, мастер – от 2 до 3 рублей. Женщины получали за ту же работу в полтора раза меньше.

Кроили обувь сами хозяева мастерской. Женщины-мастерицы сшивали заготовку на машинке, затем подмастерья и ученики обделывали башмаки окончательно: мальчики подшивали подошвы, а подмастерья их подрезали и прибивали каблуки. Девочки-ученицы резали ветошку и резинку, а мастерицы их вшивали.

Сапожный отход был распространен в компактном районе вокруг знаменитого ремесленного села Кимры – главного центра кустарей-обувщиков России и охватывал соседние волости трех юго-западных уездов Тверской губернии: Корчевского, Кимрского и Кашинского. Из 2938 башмачников-отходников Тверской губернии выходцами из Калязинского уезда было 2221 (75,6 %).

Из 9670 сапожников 3894 выходило из Корчевского уезда (40,3 %), 3319 – из Калязинского (34,3 %), 1201 – из Кашинского (12,4 %) и 710 – из Бежецкого (7,3 %). При этом в каждом из уездов сапожники концентрировались в нескольких волостях.

Подбойщики – бродячие, уличные сапожники (их называли еще «холодными»), которые чинили обувь прямо под открытым небом в присутствии клиента, стоящего рядом на босую ногу.

Подбойщики выходили из Старицкого (265) и Новоторжского (301) уездов (всего по губернии – 668). В Старицком уезде этот промысел был распространен в Тредубской (171 отходник), Иворовской (53) и Дарской (40) волостях. В Тредубской – в деревнях Тредубье, Чиграево, Поломеницах (почти все мужское население) и селе Троицком. В Иворовской – в селах Станишино и Васильевское, в Дарской – в Новом и Дмитриеве. В Новоторжском уезде все подбойщики выходили из Мошковской волости. Больше всего их было в деревнях Матюково (30 человек), Стружино (52), Дурулино (32).

Таблица 5.3. Распределение сапожников-отходников по уездам и волостям Тверской губернии

1 – количество сапожников-отходников в волости;

2 – процент сапожников из волости, отходивших в Петербург.

Еще в 1865 г. некий Демид Гаврилов научился этому промыслу у кашинских подбойщиков и увлек за собой других, страдавших из-за недостаточности своих наделов. В 1870-е годы сверхприбыльность этого ремесла повысила конкуренцию на петербургских улицах и вызвала некоторый кризис. Артельная организация промысла сменилась в Старицком уезде одиночками. В Новоторжском уезде промысел пошел от стружнинских крестьян, в свою очередь научившихся ремеслу от подбойщиков Старицкого уезда. Здесь преобладали артели по пять человек, которые скупали целые улицы (вероятно, у городовых и дворников).

Начинающий подбойщик-одиночка обыкновенно присоединялся к родственнику или соседу и за 1–2 месяца обучался профессиональным навыкам. В работе использовались большая деревянная палка с железной лопаткой на конце, молоток и нож (все это можно было купить рубля за два). Нужно было иметь и кожу (часто она была гнилая и старая). Затем подбойщик выбирал людное место, наполненное простонародьем, и начинал починку обуви проходящим потребителям.

Особенно много подбойщиков работало на Александровском рынке (угол Садовой и Вознесенского), специализировавшемся на торговле старой одеждой. «У каждого висела кожаная сумка через плечо, в сумке лежали инструмент и гвозди. На другом плече висел мешок с кожевенным товаром для починки обуви, а также старая обувь, которую он скупал, а мог и продать. Главной эмблемой его профессии была "ведьма" – палка с железной загнутой лапкой, на которую он надевал сапог для починки. Целый день, в мороз и жару, сапожники слонялись по толкучке, дожидаясь клиентов. Расчет их был прост – быстро, кое-как починить и скорее получить деньги с клиента, которого едва ли еще встретишь».

За подбойку подметки он получал от 20 копеек до 1 рубля, так что в среднем выходило 1,5 рубля в день, а иногда и 3–4. В деревню подбойщики приносили из Петербурга по 70 рублей.

 

Осташи – рыболовы

Север Осташковского уезда Тверской губернии богат озерами, входящими в систему Селигера. Поговорка гласит: «Где лужа – там осташ». Здешние крестьяне традиционно занимались больше рыболовством, чем земледелием. Отсюда выходили и 1165 рыбаков-промышленников, занимавшихся рыбной ловлей в столице. Почти все они происходили из четырех северных приозерных волостей уезда. В районе отхода этим промыслом занималось более трети осташей-рыбаков, причем отход в Петербург составлял более 90 %.

Таблица 5.4. Распределение рыбаков-отходников по волостям Осташковского уезда

1 – общая численность рыбаков-отходников;

2 – процент рыбаков среди всех отходников волости;

3 – процент отходников в Петербург среди всех отходников волости.

Как правило, осташи делили занятие рыбацким промыслом между Селигером и Невой: лето проводили в родных местах, а с конца октября до начала весны (а иногда и вплоть до июня) промышляли в Петербурге или Кронштадте. Нанимались в Крещение у своих земляков-прасолов.

Зимой рыбу ловили так: «Начиная от Галерной гавани и сплошь до Кронштадта, на взморье там и сям пробиты проруби для спуска рыболовных снастей. Отправляясь осматривать рыболовные снасти, рыбаки берут с собою холщовые шатры для защиты себя от холодного морского ветра. Поставив походный шатер около проруби, рыбак становится с подветренной стороны, вытаскивает рыболовную снасть и выбирает из нее попавшуюся рыбу».

Когда река вскрывалась, осташи работали на тоне. «Рыбацкая тоня представляет собой избушку, воздвигнутую на отмели: во избежание наводнения она высоко подымается на столбах над поверхностью воды. Рыба ловится "мотнею" сажен 300 длины и 3–4 ширины, смотря по глубине моря. Закинутая мотня опускается в море стеною от поверхности воды вплоть до дна. Сверху мотни плавают деревянные поплавки, а снизу подвешены каменные грузила. Мотню с обеих сторон тянут на берег при помощи ворота, который приводится в движение поденщиками. Когда закинут невод, поденщики медленно вертят ворот, ходя по кругу "в ногу" и понурив головы».

Некоторые прасолы (оптовые скупщики рыбы – Ред.) имели в Петербурге свои ловли – ворожницы, где держали до 30 работников. Другие ворожниц не имели, а снабжали рыбаков лодками, сапогами, передниками, пенькой, выправляли им паспорта на родине и давали деньги на выправку прав на ловлю в Петербурге. Все это стоило дорого (лодка, например, – 15 рублей) и поэтому самостоятельно в Петербург никто не отправлялся. Улов шел прасолу. Рыбак получал за сезон в среднем рублей 60.

 

Тверские речники

Главной транспортной артерией, соединявшей столицу с остальной Россией в конце XIX – начале XX веков, была Нева. В 1877 г. по ней приходило в Петербург 59,7 % всех грузов, в 1890 – 66 %, в 1900 – 38 %, в 1913 – 30 %. Невой в Петербург везли дрова, кирпич, лес, хлебные продукты, керосин. Велика была и навигация внутри города. Так, в 1904 г. в пределах столицы выгружено было 20 716 судов, из них с дровами – 7782, с песком и землею – 5662, с кирпичом, плитою и камнем – 3647, с углем и коксом – 1157. Кроме того, по рекам невской дельты перевозилось 6,4 млн пассажиров.

Суда из бассейна Волги шли по каналам Мариинской системы до Петербурга самоходом (здесь с навигации 1897 г. не требовалось буксирной тяги для судов с подъемной способностью до 40 тыс. пудов). Большинство же плавсредств нуждалось для прохода по Неве в буксирной тяге. Среди них различали, в частности, невские барки (1096), строившиеся с расчетом на 1–3 рейса, более крепкие межеумки (182), рассчитанные на 3—10 рейсов, сплавные полубарки (70) для 1–2 рейсов (в скобках указано количество судов, прошедших по Неве в навигацию 1894 г. – Л. Л.). Все эти суда рассчитаны были на доставку в Петербург самого ходового товара – леса и дров. Лес шел также на плотах (в 1894 г. в Петербург прибыло 13 248 плотов).

Лес в Петербург шел по преимуществу из бассейна озера Ильмень по Волхову. В его сплаве, как и вообще в навигации по Неве, участвовали по преимуществу тверичи. Судорабочих в Петербург поставляли несколько волостей четырех приволжских уездов Тверской губернии: Бежецкого, Зубцовского, Старицкого, и Осташковского.

В Бежецком уезде судорабочие шли в столицу по преимуществу из Чижевской, Яковлевской и Поречской волостей (417, 199 и 145 соответственно; всего по уезду – 851). Яковлевские крестьяне занимались погрузкой, доставкой и выгрузкой кирпича с кирпичных заводов (они располагались в Рыбацком и Усть-Ижоре). Шли артелями к знакомым или землякам-лоцманам. Зарабатывали за сезон (с Пасхи до сентября) от 120 до 150 рублей, лоцманы – 180–200. Жили на судах; на прокорм тратили по 25 копеек с человека в сутки. Дорога за счет рабочего, до Петербурга – 1 0 рублей. Работа считалась тяжелой, т. к. барки делали много оборотов, разгрузка и выгрузка происходила иногда по несколько раз в день.

В Чижевской волости из деревень Дуброво и Чижово все мужчины поголовно грузили и возили дрова и гнали плоты (в неделю взрослые получали 4,5 рубля, подростки – 2,75).

Из Поречской волости шли лодочники, содержатели яличных перевозов, лодок и яликов для катания. В этом промысле больше всего было городковских, любодицких и федорцевских мужиков, а родился промысел в сельце Якшине. С появлением небольших пароходов для перевозов и прогулок промысел ощутимо пал и часть из яличников стали содержателями или, чаще, арендаторами перевозов, купален, портомоен (прачечных на берегу реки – Ред.), рыбных садков, а их односельчане стали наниматься к ним рабочими.

В Зубцовском уезде различались судовщики (337) и рабочие на судах (656). Первые – владельцы собственных несамоходных барж и рабочие на них, вторые – служащие на пароходах.

Судовщики выходили в основном из Ушаковской (109) и Первитинской (108) волостей. Здесь жили и хозяева, и их матросы. Хозяева имели каждый от одной до пятнадцати барок, на которых возили в Петербург дрова из бассейна Волхова. Подряд брался у новгородских и петербургских лесопромышленников. Погрузка, доставка и выгрузка одной сажени дров стоила от рубля до полутора, осуществлялась она собственными рабочими, которые загружали на барку 500–700 сажень дров. В лето делали три полных рейса.

Барку частью тянул буксир, частью – лошади. По Неве от Шлиссельбурга до Петербурга за буксировку хозяину парохода платили 10 рублей, путь вниз стоил 25. Путь по Староладожскому каналу на буксире – 20 рублей, лошадьми – от 30 до 70. По Волхову 16 верст вниз – 10 рублей, вверх – 15.

На барке полагалось иметь 3–4 рабочих-земляков. Набирались они на всю навигацию (6 месяцев) за 80 – 110 рублей на хозяйских харчах (30 копеек в сутки). Барки нередко разбивались, и их хозяева сильно рисковали. Зарабатывал владелец барки за сезон 100 рублей или чуть больше. Между тем сама барка с оснасткой стоила рублей 350, да на ней еще груз. Работали на барках и 112 судовщиков Грузинской волости Новоторжского уезда (больше всего из погоста Дмитриевского – 25 человек). В этом уезде их называли дровокатами.

Из Осташковского уезда, вообще по преимуществу рыбачьего, в Петербург отходило 207 рабочих на барках (111 из Синцовской и 63 из Дрычевской волостей). Каждая деревня специализировалась на определенном типе груза: зарьевские и дубовские крестьяне, например, возили мусор, грязь, уголь, суворицкие – мусор и песок. Из деревни Верхнее Залучье Дубковской волости отходили перевозчики булыжника, из Погорелова – товаров с кораблей, из Зуевки Павлихинской волости – перевозчики песка. В Заплавье Кравотынской волости мужики отходили в Кронштадт, где зарабатывали за лето рублей по 80, перевозя на яликах пассажиров с судов, стоявших на внешнем рейде.

В Старицком уезде судовщики и судорабочие отходили по преимуществу из Емельяновской волости (112 из 316), встречались также из Братковской, Ефимьевской, Кобелевской и Татарковской. Судохозяева выходили в основном из деревень Дубровнино и Улитино Татарковской волости. Из Емельяновской волости отходили также перевозчики и лодочники (160 из 172 по уезду).

Пароходные кочегары и машинисты отходили в Петербург из Иружской волости Зубцовского уезда (соответственно 151 и 83; всего по уезду – 183 и 105), Прасковьинской (77 и 15) и Братковской волостей (41 и 18) Старицкого уезда (всего по уезду – 145 и 52). Промысел основали два крестьянина из Мартьянова и один из Алексина в начале 1860-х годов; потом их примеру последовали соседи. В обоих уездах были деревни, где на пароходном промысле было занято подавляющее большинство отходников (Братковская волость – Тальцы и Климово; Прасковьинская – Липино, Изосенок, Заблино, село Бороздино; Иружская – Мартьяново, Лукшино, Богоявленская).

Начинали ходить в Петербург в 18–19 лет. При удаче отходник последовательно становился вначале матросом, потом рулевым; из кочегаров выходили помощники машинистов, затем машинисты.

На пароходы нанимались в начале марта в судоходных конторах столицы. Там предпочитали иметь дело с уже испытанными в прошлые навигации служащими или теми, кого они рекомендовали. Плата за месяц матросу составляла 15–20 рублей, шкиперу – 35–40, рулевому – 2530, кочегару – 18–20, машинисту – 35–50. В начале 1890-х годов в капитаны выбился только один тверской крестьянин из деревни Мартьяново. Будучи безграмотным, он получал 100 рублей в месяц.

Харчевались пароходные служащие за свой счет. Матросы и кочегары тратили на еду 4 рубля в месяц, остальные – 8-10. Навигация на Неве продолжалась 7 месяцев. В деревню отходники приносили от 2/3 заработка, остальное проживали в городе и тратили на дорогу (20 рублей в два конца).

 

Мелкие профессиональные землячества

4 апреля 1866 г. костромской картузник Осип Комиссаров отклонил руку стрелявшего в Александра II Дмитрия Каракозова и тем спас государя от верной смерти. Как и многие столичные шапочные и картузные мастера и торговцы, О. И. Комиссаров происходил из села Молвитино Буйского уезда.

Согласно городской переписи, в 1869 г. из 116 владельцев шляпных и фуражечных мастерских в Петербурге костромских крестьян было 51, из 700 рабочих – 228, из 172 одиночек – 103. В 1890 г. всего в Петербурге насчитывалось 164 хозяина шляпных и фуражечных мастерских, 2 служащих, 1260 рабочих и 176 одиночек. В 1900 г. соответственно 350, 8, 1706 и 203. В Костромской губернии шапочным ремеслом занимались только в селе Молвитино и в одноименной волости Буйского уезда.

Молвитино, насчитывавшее в 1860-е годы, по данным П. Семенова-Тян-Шанского, 280 дворов и 1271 жителя, располагалось на оживленном торговом тракте в 40 верстах от уездного города. Земледелием молвитинцы занимались мало: их основными занятиями были скупка льна у окрестных крестьян и, главным образом, изготовление шляп, шапок и картузов.

Шапочный промысел был распространен и в самом селе, и в прилежащих к нему 36 деревнях Молвитинской волости. Появился он в здешней округе еще в конце XVII столетия. С 1850-х годов местные шапочники начали уходить на заработки в столицу. К 1890 годам около тысячи молвитинцев занималось изготовлением головных уборов. Девять десятых шили шапки (это считалось более выгодной работой), остальные – картузы. Широко использовались швейные машинки.

Мех для шапок оптом закупался на Нижегородской ярмарке (кроме бобра и кролика – они шли из Москвы). В Петербурге покупали старые зонтики – их шелк шел на тульи. Из столиц в село шли и другие потребные в ремесле материалы – бархат, плис, сукно, коленкор, тафта, вата, машинные нитки.

10 мастерских работали в 1890-е круглый год, имея по 5-25 мастеров и по 1–5 мастериц и 30 мальчиков. Лучшая мастерская делала оборот на 100 тысяч в год. Большинство же хозяев с мастерами и учениками отправлялись в одну из столиц и там работали с мая до конца декабря, по заказу магазинов. Заработок бывал от 60 до 160 рублей.

Молвитинские шапочники – редкий пример сельских ремесленников, перенесших свое ремесло из деревни в город практически без изменения характера его организации. Они интересны еще и тем, что образовывали костяк единоверческого прихода.

Буйский уезд, вообще «примечательный крайней домоседливостью своих жителей», высылал в Петербург точильщиков. Их присутствие в городе, дворы которого они методически обходили с неизменным «Ножи, ножницы точить», было весьма ощутимо. В отличие от большинства других костромичей точильщики оставались в Петербурге на зиму, а летом возвращались к себе в Буй. Точильщики образовывали в городе небольшие артели в 3–5 человек. В артельную кассу шла примерно треть заработка: она тратилась на жилье и утренний чай с хлебом. Точильщики, по сообщению анонимного газетного очеркиста, зарабатывали в среднем полтора рубля за день работы. Главный доход давали им даже не индивидуальные заказы, а работа для кухмистерских, трактиров, Апраксина двора (заточка старых ножей, поступавших на продажу).

В Иружской волости Зубцовского уезда был распространен отход пильщиков. Их занятием была продольная пилка для мебельщиков. Уходили осенью с 1 сентября и возвращались первый раз к Пасхе. Затем снова отправлялись в Петербург, где находились до Петрова дня.

Пильщики работали парами. Пара работала у мебельщиков сдельно. Оплата зависела от числа «проходов» и породы дерева. Дороже всего стоила пилка орехового дерева – 25 копеек за проход, ясень – 15 копеек, дуб – 10, липа – 5, ольха – 3. Самой невыгодной считалась пилка толстого орехового дерева, самой выгодной – тонкого. Пилили или на козлах (хозяйских), или на ямах (толстое дерево). Чурки американского ореха весили до 100 пудов. Пара в день зарабатывала 2–3 рубля. Работали на своих харчах (в среднем 2 рубля на человека в неделю). За квартиру – 1 рубль в месяц.

Для работы требовался сравнительно дорогой инструмент: пила долевая стоила 8 рублей, топор – 50 копеек, подпилки – 15 рублей (по 35 копеек подпилок), ручки – 50 копеек, лом – рубль, веревки – 65 копеек. Всего на пару около 25 рублей. Летом инструмент оставляли в Петербурге у знакомых. К концу XIX века промысел сильно пал из-за появления специальных пилорам.

Из Тверской губернии в 1890-е годы отходило 530 крючников. В Петербург шли крючники из Иружинской волости Бежецкого уезда (в основном из деревни Алексино) и соседней с ней Раменской Новоторжского – всего 107 человек. Остальные находили работу на волжских пристанях.

Тверские крючники занимались погрузкой и разгрузкой судов, работали на железнодорожных станциях или совмещали погрузо-разгрузочные работы с ломовым извозом. Уходили крючники из деревень в конце апреля, в деревню возвращались к 14 ноября.

Отход начинался в 18–19 лет. Существовали три типа трудоустройства крючника: артельная, наем к определенному подрядчику, поденная работа. Артели и работники, связанные с определенным подрядчиком, нанимались на сезон. Хозяин обеспечивал харчами и квартирой. За семь месяцев работы на руки полагалось 120–180 рублей.

Артель (она состояла обычно из 25–40 человек) избирала из своей среды нескольких выборных, ищущих выгодный подряд. Снималась артельная квартира рублей за 25 в месяц. Харчи выбирались в долг в лавке, расплачивались ежемесячно или за все лето. Питание одного крючника в месяц обходилось примерно в 10 рублей. Еще рублей 6 платили кухарке.

Выдача заработка происходила по окончании сезона. Размер выплаты зависел от полезности работника как ловкого и сильного крючника или как предпринимателя.

Больше всего полагалось артельному подрядчику – старшему из выборных, взявшему работу на подряд (сам он в физической работе участия не принимал). Затем шли «отделенные», заведующие «штабелем», то есть порядком укладки, «вешальщики», стоявшие у весов и контролировавшие количество перенесенного груза, и носильщики девятипудовых кулей. Следующий разряд – носильщики мешков (в стандартном мешке – 5 пудов). Наконец, последними по оплате шли молодые члены артели, так называемые первоучки, которые «ставили» мешки, то есть подавали их и помогали ставить на плечи. Если при работе требовались лошади, то наем ломовых извозчиков производился самой артелью.

Поденщики получали от подрядчиков от 80 копеек до полутора рублей в день. Харчи за свой счет: обычно завтрак из хлеба, рубца и печенки – 10 копеек, такой же обед с чаем – 20, ужин – 10; всего 40 копеек в день. Ночевали поденщики в ночлежках – 5 копеек за ночь.

С конца XVIII века в Холмовской волости Пошехонского уезда получил распространение отход в Петербург корзинщиков. Корзины, сделанные из сосновой дранки в виде ящиков для упаковки ягод, посуды, яиц и других хрупких или легко повреждающихся товаров, широко употреблялись в магазинной торговле города.

В 1869 г. этот промысел в столице был почти полностью монополизирован ярославскими крестьянами (21 из 29 хозяев корзиночных мастерских и 173 из 273 рабочих в них).

В 1901 г. корзиночным промыслом был занят 671 ярославский крестьянин, из них 619 (92,3 %) уходило в Петербург. Подавляющее большинство из них (98,3 %) отправлялось в столицу из трех волостей, лежавших на стыке Романово-Борисоглебского, Пошехонского и Даниловского уездов. Отход здесь не был сезонным, корзины в магазины требовались постоянно.

Широко применялся труд подростков – четверть корзинщиков была моложе 18 лет. Ученье продолжалось 23 года, причем в это время мальчикам жалованье не полагалось. Подмастерье зарабатывал от 10 до 14 рублей в месяц на хозяйских харчах. Жили работники в помещениях мастерских. Работа продолжалась 13–15 часов чистого времени в день. В день рабочий изготавливал в среднем 60 корзин из сосновой дранки.

Технология работы была сравнительно несложной, инструмент стоил 5-10 рублей, и поэтому среди корзинщиков было довольно много самостоятельных хозяев (5,7 % или 38 человек). Одиночка зарабатывал в год до 300 рублей, хозяин в среднем – 1200.